Память детства

НОННА БАРАНЧУГОВА: «МЫ ПАМЯТЬЮ ДЕТСТВА В ПРОШЛОЕ СМОТРИМ»

Она родилась под Ленинградом, в Стрельне 9 мая 1941 года. Через долгих четыре года эта дата станет знаковой для миллионов советских граждан, все будут праздновать День Победы над фашизмом, а пока… Пока еще полтора месяца Ленинграду оставалось жить под мирным небом. Что может помнить эта кроха о военных событиях того времени? Ничего. Но ведь была мама, которая в конце войны рассказывала подросшей дочке о тех страшных событиях. Рассказывала без прикрас, всю правду, и девочка запоминала все, до мельчайших подробностей… Знакомьтесь: жительница Сосновой Поляны Нонна Ивановна Баранчугова.

Война началась через полтора месяца после рождения Нонны. Отец воевал на Ленинградском фронте. Мать, Прасковья Нифантьевна, успела отправить старшую дочь, сестру Нонны, в Псковскую область, а в сентябре с четырехмесячной малышкой на руках, отправилась в госпиталь, размещенный во Всеволожске, навестить раненого мужа. Обратно добиралась с большим трудом, потому что гитлеровцы уже заняли Стрельну. Оставалось ехать в Ленинград, получать статус беженцев и жить там, в блокадном городе, что она и сделала. Впрочем, эта отчаянная поездка в госпиталь спасла их с дочерью от верной гибели:
– Всё местное население немцы погнали в сторону Ропши, а оттуда в Волосовский район. Потом, после войны, я слышала от своих знакомых несколько рассказов о том, как немцы пришли в Стрельну, Лигово, Урицк. Больше всего в этих рассказах поражало то, как женщины, оказавшиеся в самом центре военных действий, могли быстро собраться с духом: они успели взять с собой документы, зимнюю одежду, хоть какую-то еду и то, что потом можно поменять на еду. В Волосовском районе немцы держали под небольшой охраной большую часть мирного населения Стрельны и соседних деревень. Туда пригоняли всё новые и новые партии стариков, женщин и детей. Весной 1942 года гражданское население в Волосово погрузили в товарные вагоны и повезли в Германию. По дороге умер каждый второй.

20 октября войска Ленинградского фронта начали Синявинскую наступательную операцию по прорыву блокады Ленинграда. В эти дни отец Нонны Иван Семенович погиб на Невском пятачке.

Город в кольце

Когда немцы взяли Ленинград в кольцо, линия фронта проходила в Автово. От нее до Кировского завода было всего четыре километра. До Нарвских ворот – шесть, до Зимнего дворца – шестнадцать. Кировский завод изначально был привлекательной стратегической целью для немецких обстрелов. Поэтому на передовой он оказался в самом начале блокады Ленинграда – в сентябре 1941 года. На него обрушились самые первые артобстрелы, затем бомбардировки продолжились в середине сентября, когда немцы вышли к заливу в районе Стрельны.

Документ

Из приказа группе армий «Север» от 28 августа:
«На основании указаний высшего руководства приказываю: Окружить Ленинград кольцом как можно ближе к самому городу, чтобы сэкономить наши силы. Требование о капитуляции не выдвигать. Для того чтобы избежать больших потерь в живой силе при решении задачи по максимально быстрому уничтожению города запрещается наступать на город силами пехоты… Любая попытка населения выйти из кольца должна пресекаться, при необходимости — с применением оружия...».
(Н.А. Ломагин. В тисках голода. Блокада Ленинграда в документах германских спецслужб, НКВД и письмах ленинградцев. – М.: Яуза-катагог, 2017, с. 63).

Вскоре вдове погибшего защитника Ленинграда вместе с грудным ребенком дали, как беженцам, комнату на улице Дзержинского. Тела погибшего отца так и не нашли, поэтому он считался пропавшим без вести. А денежная сторона? Можно ли было на пособие или пенсию прожить? В условиях военного дефицита и «свободных цен» на рынках военного времени, конечно, нет. На полсотни рублей в 1941 году можно было купить килограмм говядины или десяток яиц. Сливочное масло уже стоило неподъемных денег. Мать с грудным ребенком, по ее воспоминаниям, получали 19 рублей. Они голодали:
– Мама пошла работать в страшное время: продовольственную карточку ей давали на один день: отработал – получи паек. Каждый день ходила она на биржу, лишь бы только дали продовольственную карточку, лишь бы дали это право на жизнь. Однажды она потеряла карточку. Мама рассказывала мне об этой потере: «Легла вечером, голодная, а ты около груди плачешь. Молока нет, и я понимаю, что умираю, теряю сознание. У меня уже не было сил постучать в стенку, за которой жила соседка. Два раза поскребла по стенке, и соседка услышала – в это время как раз было затишье». Она спасла и мою маму, и меня!!! Что она сделала? Принесла кусочек соленого помидора, ножом разжала маме зубы и влила эту помидорную жижу, а потом еще вливала ей суррогатный кофе. Три глотка всего, и маму спасли!..

Еще несколько раз соседка ее подкармливала, а потом Прасковья Нифантьевна устроилась дворником. Впрочем, маленькую Нонну все равно приходилось часто оставлять одну. Прислушивалась лишь, в каком районе стреляют: если там, где Нонна, нужно бежать к дочурке. Потом, уже учась в школе, Нонна написала это стихотворение, родившееся под впечатлением эмоциональных рассказов матери:

Плачет птаха родная,
Плачет, маму зовет,
А она, чуть живая,
Под обстрелом идет…

Нынче хлеб получала –
И к малышке скорей!
Только мысль застучала:
«Можно крошку лишь ей…».

Так и жила Прасковья Нифантьевна. Трудно. Голодно. Холодно. Но не теряла чувства собственного достоинства. Нравственность в этой семье всегда была на высоте: её отец, а ноннин дедушка, был священником. Прасковья Нифантьевна научила Нонну главному – думать и заботиться о тех, кто рядом.

«Ненавижу коз!»

Прошло два года после войны. В Псковскую область, в село Поречье, к своей сестре, на чашку козьего молока отправила заботливая мама Нонну. Знала бы она, чем придется заниматься шестилетней девочке, оставила бы ее в городе. А маленькая Нонна пасла этих самых коз, да не одну, а десять! Особенно агрессивным был козел Васька. Он не давал девчушке присесть – сразу начинал бодаться. Вспоминая свою войну с козами, Нонна Ивановна заметно волнуется:
– Я пасла коз на опушках, боялась волков. Как же посидеть, отдохнуть? Потом нашла выход: забиралась на какую-нибудь возвышенность, отдыхала, а козы внизу. А чтобы спуститься к ним, находила молоденькую березку, и на ее ветвях, как на парашютике, спускалась. Однажды березка оказалась высохшей и сломалась, когда я «летела»… Я сильно ударилась, а потом… Сколько минут я была без сознания, не помню. Встала, а коз нет!!! Ну и побегала же я в тот день!.. Хорошо, что нашлись. С тех пор я ненавижу коз! Да, моя родная тетя оказалась жестокой. Увы, бывает и так… А мама больше меня к ней не отправляла.

Диалог под мирным небом

Мать и дочь, несмотря на все превратности жестокого блокадного времени, выжили, они добрались до мирного неба! Прасковья Нифантьевна ушла из жизни в 1997 году. А что же дочь? Она любила свою мать. Они были друзьями, вместе разделившими все тяготы военной и послевоенной жизни. Повзрослев, она вышла замуж за моряка, в семье родились сын и дочь, а теперь уже есть и внуки. В общем, всё, как у большинства советских граждан, правильно, по шкале семейных ценностей. А меня в послевоенном периоде особенно интересовало ее творчество.

– Нонна Ивановна, что Вы помните из своего блокадного детства?
– Я почти ничего не помню. Помню только, что все время хотелось есть… Помню, что снился кусочек хлеба:

Совсем я не помню страшных обстрелов,
Но помню всегда, как по ночам
Снился мне черный кусочек хлеба,
Как мало, как мало его было нам!

Другие о детстве слова улетели,
И не придумаешь ничего,
Как трудно жилось нам, как есть мы хотели,
Но ты запомни только одно:

Нельзя повториться тому, что случилось,
И память бесценна для нас потому,
Что в детстве своем мы взрослеть научились,
И память о нем не отнять никому.

Мы памятью детства в прошлое смотрим
И памятью детства сейчас говорим,
А детская память, как маленький остров,
Как остров сокровищ ее мы храним.

– Скажите, Нонна Ивановна, когда Вы стали писать стихи?
– Мои школьные стихи – безусловно, мамины воспоминания. Я помню почти все свои школьные стихи. А потом был большой перерыв… К стихам я вернулась лишь в 80-е годы. Писала о разном: о любви, о дружбе, о счастье… Писала, как горела. Недавно нашла эти строки Василия Ключевского: «Талант – искра божья, которой человек сжигает себя, освещая этим собственным пожаром путь другим». Так я и искрила всю жизнь…

– А я вспомнила другую, более дерзкую цитату Игоря Губермана:
«Таланту ни к чему чины и пост,
Его интересуют соль и суть,
А те, кто не хватает с неба звезд,
Стараются навешать их на грудь».
– У Вас есть награды? Например, за стихи? Или за Ваш повседневный труд?
– За стихи нет. Я получала скромные призы и дипломы за участие в конкурсах поэзии. Есть у меня медали блокадные, ветеранские… Я жила скромно, хотя и общалась со знаменитостями. Я ведь работала в ателье класса «люкс», в частности, много заказов у меня было от Эдиты Пьехи. Здесь бывали и Тамара Носова, наша знаменитая киноактриса, и Анна Лисянская, актриса Ленинградского театра драмы им. А.С. Пушкина, а после 1967 года артистка Ленинградского театра музкомедии… Кстати, я до сих пор люблю шить. Но больше всего люблю поэзию. Хочу подарить свои стихи нашим читателям на прощанье:

В моей памяти

Я спрашиваю, откуда
Такой утонченный вкус –
Тоненький ломтик хлеба,
Всего на один укус,

Сама себе отвечаю:
Блокада – это война,
Тоненький ломтик хлеба
И в кружке льдинка одна!

Пустая комната. Холод.
Одеяла огромный вал.
Под мерный стук метронома
Мне сказку сон рисовал…

В моей памяти свечка
В темном проеме окна
То гаснет, то снова светит,
А в памяти детства война…

Боль

Боль, боль… Ты отпусти немного
Боюсь не хватит сил моих,
Узка досталась нам дорога
И не поделишь на двоих.

А боль свое… Она, злодейка,
Вся притаилась, жжет и жжет,
Твердит, что жизнь моя – копейка
И скоро мне конец придет.

Не верю я, что остановка!
Не верю, что конец пути –
Ведь долгих лет моих сноровка
Поможет всё перенести.

Рассвета синь и запах сада,
И шум весеннего ручья –
Всему, всему я в жизни рада,
Что я живу, что жизнь моя…

Сон

Чернее ночи сны нам снятся,
И мы проснуться всё хотим –
То начинаем вдруг смеяться,
То в бездну черную летим.

И так меняются виденья:
То море, то снега кругом,
Так быстро всё, в одно мгновенье,
Как жаль, забудутся потом!

Когда меж сном и пробужденьем
Ресниц коснется луч златой,
С каким тогда мы сожаленьем
Произнесем: «О сон, постой!».


***
Она шла по узкому больничному коридору института Рентгена, и заветный конверт нервно подрагивал в ее усталых руках. В записке прочла всего два слова: «Я ухожу»… Эти последние слова ей написала мама, самый родной человек. Через два дня ее не стало. Прошло почти двадцать пять лет, а она до сих пор помнит тепло материнских рук и ее долгие рассказы о первой блокадной зиме...