Цивилизация малиновых

Это произошло в эпоху, когда в транспорте нужно было оплачивать проезд, пробив талончик в специальном устройстве – компостере. Но компостер часто заедал и не пробивал билет с одного раза. Тогда пассажир пробивал еще раз. А контролеры такой билет не признавали, как пробитый дважды. 
     Утром мы с мамой выходили из дома вместе. Я в Пед на Пироговку, мама по делам своей концертной работы.
  Часто договаривались встретиться на Добрынинской, например, в шесть, и поехать домой также вместе. И вот однажды в зимний вечер мы возвращались на сорок первом. Ехать от Добрынинской до Загородного было минут двадцать. Мама успела занять место у окна, а я остался стоять.
   Мама в цигейковой шубе и войлочной шляпке достала Оруэлла. Проехали Люсиновскую. За окном – жилые коробки, универмаги, дома Серпуховки. На маминых коленях - сумка с продуктами. Я тоже кинул какие-то продукты в свою сумку. Шел девяносто первый. В августе произошел путч. Мы с мамой переживали за Ельцина. Дело было в декабре.
     Рядом с мамой сидел мужчина с бородкой, стариковатый, но молодящийся, самобытно ухоженный. Его шея и часть бородки были укутаны в шарф. На коленях стоял пухлый портфель, из которого торчала потрепанная рукопись. Его лицо выдавало рассеянность. Он был подобен вещи в себе на уме – словно погруженный в мир страхов и грез. И одновременно какая -то неуловимая печать плутовства   делала его образ почти обаятельным, если не сказать игрушечным.
    Мужчина пытался украдкой заглянуть в книгу. Мама поначалу не заметила. Мужчина осмелел. Его укутанное тельце прижалось к ней. Голова склонилась к самым ее волосам. Все смелее мужчина подглядывал, придерживая портфель. Задел ее шляпу. Ромбик на шляпе почти отклеился. Мама вздрогнула, в недоумении посмотрела на мужчину, а затем, сообразив, что она в автобусе, показала ему обложку.
- А, Оруэлл, - сказал он, - любите Оруэлла?
- 1984. - Сказала мама.
Мужчина вежливо кивнул, произнес: Я очень люблю Оруэлла. Кстати, - Александр Иванович Бестужев-Серенький, свободный художник.
- Олежа! – Спохватилась мама. – У тебя есть талончики?
Я пошарил в карманах: Не-а.
- Незаменимых людей нет! – Вдруг отрезал Бестужев-Серенький.
- Не продадите талончик? – Попросила мама.
- Так говорил отец народов!
- Нам два талончика!
- А я как Гете считаю, за каждой могильной плитой – вселенная!
- У Вас есть лишние два талончика? – Настаивала мама.
- Я бы Вам и так дал, но государство кормить не собираюсь!   
Мама обратилась к впереди сидящей даме.
- Не продадите?
Дама протянула талончики. Мама отсчитала мелочь.
- Я поэт. – Сказал попутчик. - Хотя в прошлом и слесарем был, ловил, как Хэмингуэй рыбу в океане, когда жил на Дальнем Востоке. Вы любите Хэмингуэя?
  Мама привстала, дабы дотянуться до компостера. Не доверила это дело мне. Пробивая талончики, нечаянно навалилась на Бестужева-Серенького. Рукопись, торчащая из его портфеля, смялась. Талончики не пробились с первого раза, только следы остались. Тогда мама еще раз засунула их в компостер и стукнула.
- Страшно от Оруэлла? – Поинтересовался Бестужев-Серенький.
- Очень! – Сказала, усаживаясь, мама.
- А я помогал Солженицыну прятаться от КГБ. Архипелаг Читали?
Мама открыла для себя сталинизм, когда прочитала «Дети Арбата». А потом был «Архипелаг Гулаг». До этого она, конечно, питалась слухами. Еще при Брежневе слышала, что Сталин депортировал народы. От моей бабки Тамары. Бабка какое-то время жила на севере и общалась с ссыльными. Однако дочь старалась не посвящать в политику. Лишь между прочим мама слышала про вину режима. Но не в таких масштабах. Но когда на нее обрушилась вся эта правда, очень эмоционально отреагировала. Однажды я увидел, как мама плачет за сборником перестроечной публицистики «Иного не дано». Мама переживала очень непосредственно.   
- А Вы и правда, знакомы с Солженицыным?
- Да, с Александром Исаичем. Он конечно великий писатель, но сноб! Вот Андрей Дмитриевич Сахаров добрейший. Но в государственном масштабе тряпка. 
- И Сахарова знаете, Андрея Дмитриевича?
- Андрей Дмитриевич самый сильный! Но его нерешительность. А Александр Исаевич сноб! Такая внутри злоба. Но гениальный. Вот он со своей жесткостью идеальный правитель. И Андрей Митрич гениальный.  Но тряпка!
 - А я бы хотела жить в стране, в которой правят Сахаров и Солженицын.
- Коммуняки перекрасились! – Сказал Бестужев-Серенький. – Нельзя расслабляться! Надо готовить себя к самым чудовищным сюрпризам. И время диссидентов опять наступит!
- Вернется СССР? 
- Страшнее!
- Что может быть страшнее?
- КГБ вернется, вот увидите.
Тут в автобус зашел контролер. Стал проверять билетики, и постепенно дошел до нас.
- За двоих. – Мама протянула ему билетики.
Контролер рассматривал наши билетики минуту, потом посмотрел на просвет. – Два раза пробиты, - сказал, - оплачивайте штраф! 
- Почему два раза, я один раз пробивала. – Сказала мама. 
- Если за двоих, то два штрафа.
- Это не справедливо! – Сказала мама.
- Тогда на выход!
- Осторожно! – Возмутился Бестужев-Серенький, так как контролер задел его, схватив маму за воротник и потянув.
- Отстаньте! – Закричала мама. Ее сумка упала с колен под ноги. Содержимое вывалилось. На полу оказались пакет с костями, две книги, треска, завернутая в газету. Мама быстро все собрала, и лишь только одну из книг, любимого Оруэлла, оставила в руках.
- Машина не поедет, пока не заплатите.
- Почему я должна платить! 
- А я инвалид. - Бестужев Серенький протянул контролеру корочку.
- Ну простите меня! – Умоляла мама. – Я пробивала эти талончики, будь они не ладны!
  – Можете дать книгу вместо штрафа! - Сказал контролер.
- Да Вы знаете, сколько она стоит на черном рынке?! - Возмутилась мама
- Тогда штраф! 
- Ну хоть вы подтвердите! – Обратилась мама к Бестужеву-Серенькому.
- Я бесплатник, у меня льготы. – Повторил попутчик.
Однако делать было нечего. Мама достала кошелек и оплатила шесть рублей штрафа за нас двоих. 
               
                ***

- Вот хамье! Когда я еще работал на промысле, я не общался с этим быдлом. По вечерам сочинял поэмы, потом устроился слесарем, хотя имел научную степень. И там это послушное большинство молчало. Меня конечно приглашали на Запад, но я осваивал станочное дело! Какое-то время жил на Дальнем Востоке, зачитывался тогда Хемингуэем, мечтал съездить на Кубу, и съездил, руководил комсомольской делегацией. Учился в аспирантуре. Тогда разразился Карибский кризис. По вечерам сочинял сонеты. Во время Афганской кампании разбрасывал листовки, познакомился с Солженицыным, меня пригласили в Университет, я отказался. Защитил докторскую, не работал, меня осудили за тунеядство. Отсидел в ссылке, потом опять поехал на Кубу, даже встретился с Фиделем, разочаровался в партии, познакомился с Сахаровым, ездил к нему в Горький. Меня выдвинули в ЦК, но я не согласился. Меня упрятали в психушку.
- Вы были членом ЦК? - Поинтересовалась мама.
- Нет, всего лишь кандидатом. Вроде бы, если так посудить, обласкан властью. Все у меня было, и определенный авторитет, служебная машина и все двери открывались передо мной. Один раз даже Брежнев пригласил меня на охоту, но я отказался.
- Вы были знакомы с Брежневым?
- Да, с дядей Леней. Но его нерешительность. Он не мог реформировать партию, плясал под дудку КГБ, тряпка! Но гениальный! Потом, когда состарился, просто стал куклой, манекеном для масс, страной тогда управлял КГБ и лично Андропов. Конечно, под прикрытием системы.
- И Андропова знаете?
- Андропов сноб, такая внутри злоба! Вот он с его жесткостью – идеальный правитель. Если бы не умер, то, наверное, страна бы вышла из кризиса. А Брежнев тряпка!
- Вы такой смелый! А что думаете о Горбачеве?
- Подождите, до Горбачева доберемся. Когда я отказался стать членом ЦК, два года провел в застенках госбезопасности. Если бы не КГБ, я бы уехал на Запад, но спецслужбы шли за мной по пятам, на прослушку поставили. Я тогда жил не один, потом скрывался, и представляете, близкого мне человека взяли в заложники, вот так и вынудили сдаться, а оказывается, эта сука была специально подослана. А ведь мы воспитывали сына. Когда она меня сдала, ему было шестнадцать. Я не знаю, где он сейчас.
- Слава Богу, я в жизни не потеряла ни одного близкого.
- Вы счастливый человек, может быть семья лучший выбор, но я свой выбор сделал. Меня тошнило от совкого ханжества. Но перестроить сознание трудно. Дело не во власти. Вот Вам, например, нахамили, а Вы промолчали!
- Виновата! – Застенчиво произнесла мама.
- Зачем заплатили?
Такой напор маму сразил. 
- А я не молчал. – Бестужев-Серенький наклонился к маминому уху и прошептал: Красное правительство сумело согнуть мир в обмен на обеспечение секретной деятельности на земле цивилизации Малиновых из звездной системы Кзента Кандигари и невмешательства в их дела. Это секретнейшая информация, только Оруэлл знал. И я. Теперь знаете и Вы.
Мама растерялась, а ведь она еще очень хотела узнать мнение Александра Ивановича о Горбачеве. Но попутчик отрезал: Извините, моя остановка. Встал, направился к выходу. 
- Больница им. Кащенко! – Объявил водитель. Наша была следующей.