Видеть

  Это было давно, когда младшая моя дочь, ещё не ходила в школу, а помнится так, как будто только сейчас произошло.
 Проснулась я в плохом настроении: и спала плохо, и день не предвещал ничего хорошего. Опять бесполезные разговоры с главным, тяжкое выбивание того, что и так должно быть, без чего дело невозможно. Каждый день я с сожалением вспоминала прежнего главного врача, его сняли за финансовые нарушения, как будто в те времена не все нарушали, и можно было что-то сделать  без нарушений. Прежний умел достать всё и для поликлиники, и для нашей лаборатории. А этот…  Ни реактивов, ни посуды.  Хуже нет, когда человек не на своём месте, смотрит на тебя пустыми глазами, отвлекает пустыми разговорами, ни – да, ни – нет. Мне реактивы нужны, а он меня про фильм спрашивает. И так день за днём, бегаю по другим районным лабораториям, выпрашиваю реактивы, больные не виноваты. Наверху, наверное, думают, значит, справляется. А он меня и за реактивами не отпускает, нельзя, говорит, в рабочее время. Просто – выживает. Да он всех, кто при прежнем главном работал, всех выживает, потому что мы знаем, как нужно работать. Ему, чем так работать, легче своих набрать. Куда мы уже только не писали, не убирают. Так и бьёмся, кто не выдерживает, уходит, а он – сидит. Боюсь, всех пересидит.
 Сегодня мне на работу после обеда, так что впрягаюсь в домашние дела. Завтраком накормила, всех проводила: мужа на работу, дочерей в школу и садик, посуду убрала, теперь в магазин. Пошла пешком, хоть и пыльная улица, и машин полно, а всё – прогулка. Тут до самого магазина ни одного большого дома, справа - жактовские, слева – частные. Окна пыльные, по дороге машина за машиной, здесь, наверное, и форточек не открывают. Жактовские дома выглядят смешно и странно: они на два хозяина, и каждый свою половину белит или красит, как хочет. А кто-то и вовсе не белит. Вот и получается – половина дома розовая, половина голубая, а то и вовсе серая, ободранная. А частные домики, как грибочки - крепенькие, кирпичные, покрашенные. Стены зелёные, бежевые, жёлтые, крыши красные, заборы прочные, ворота добротные. Чувствуется – хозяева живут. Мне с дочками особенно один дом нравится, мы его «пряничным» зовём. Он и впрямь, как из сказки – наличники резные, ставни расписные.
 Тротуар здесь не асфальтирован, дождь брызнул, грязи наделал, хлюпаю по лужам. А вот и пятачок асфальта у одного двора. Рачительный хозяин. Младшая дочка зовёт этот пятачок – «пломбированный зуб».
Пока до магазина добралась, сапоги в грязи, скребка не вижу, так и захожу в магазин. И на беду мою техничка тут, как тут. Сроду их не видно, а тут – присутствует. Давай она меня честить за грязь на сапогах. Молчу, только злость во мне кипит. Всё к одному: и дождь, и грязь, и техничка, и начальник.
 Обежала все магазины, накупила полные сумки, пора домой, только уж теперь автобусом, иначе руки оторвутся. Бегу на остановку, удивительно, откуда столько народу, вроде не «час пик». Автобусом и не пахнет. Жду. Одну сумку на ногу поставила, в грязь не опустишь, другую в руке держу, вся перекосилась. Обед не готов, квартира не убрана, начинаю нервничать. Люди рядом тоже беспокоятся. Выглядываю на дорогу, не видать ли желанного? Потом скольжу взглядом по всё прибывающей толпе. Люди, как люди. Опускаю глаза, но что-то, а вернее, кто-то заставляет меня вновь на него взглянуть. Чем- то этот высокий, достаточно молодой мужчина не похож на других, вполне симпатичный, и всё же, какой-то странный. Пытаюсь разгадать эту странность. Кончился дождь, светит солнце, а он стоит лицом к солнцу и не щурится. И лицо  - амимиично, неподвижно, и тут я понимаю, что неподвижны глаза, это и придаёт лицу невыразительность. Слепой?! Только теперь я заметила в его руке трость. Никто, кроме меня, не обращал на него внимания. Все вокруг нервничали и суетились, проклиная городской транспорт.  А этот человек стоял неподвижно и казался совершено спокойным. Я обратила внимание на его ухоженность. Мать, жена? Скорей всего, жена, мужчина видный, мало ли на Руси женщин сердобольных. У других и такого нет. Куда-то едет, может быть, работает? Едет один, значит, слеп давно - приспособился.
 Автобуса всё не было, и я смотрела на этого человека, пытаясь угадать его жизнь, понять, как можно жить слепым. Вдруг показался автобус, все зашевелились, придвинулись ближе к дороге, и только слепой остался равнодушно неподвижен. Автобус прошёл мимо, и я поняла, почему мужчина на него не среагировал. Мы смотрели, а он – слушал. Автобус не тормозил, и для него он был просто транспортом, проезжающим мимо. Ещё несколько автобусов зря потревожили толпу, пронеслись по дороге на полном ходу. Каждый из них заставлял меня поднимать сумку с ноги и делать шаг вперёд, и только слепой человек оставался на месте.
 Постояв ещё немного, я решила идти пешком, время моё истекало, дома хлопот полон рот. Придёт автобус - я в него со своей поклажей и не попаду. Я ещё раз, с грустью, взглянула на слепого, представив, как же он будет садиться в автобус. Он стоял, как и прежде, спокойный, словно отгороженный чем-то невидимым от наших забот.
 Снова я топала по лужам, теперь в них отражалось солнце. Взлохмаченные воробьи весело прыгали прямо в воду. Весенний ветер чуть шевелил упругие ветки с набухающими почками. У заборов зеленела, пробиваясь, первая трава. Вот и «пряничный домик». Никогда я так не жадничала, разглядывая всё вокруг, словно глядя и за него.  Я взахлёб глотала глазами и лужи, и воробьёв, и траву, и солнце, и почки на тополях. Я боялась моргнуть, закрыть глаза, словно весь этот яркий и солнечный  мир мог исчезнуть навсегда. Как смешны и мелки мне были сейчас все мои сегодняшние и прошлые невзгоды перед той вечной темнотой, что окружала этого человека. И всё же, какая-то мысль, другая, зрела во мне. Этот человек не казался несчастным, скорее наоборот, он выглядел очень достойно, словно обладал неким внутренним зрением. И это, другое, зрение помогало ему быть мудрее нас, спешащих и суетящихся тщетно.