Всадник апокалипсиса

«Что позволено быку, то не позволено Юпитеру.»

В жгуче-морозный, декабрьский день фирма «Рокко» принимала нового сотрудника. Это был плотный, полнокровный мужчина с выступившим на щеках здоровым багрянцем. Возраст его находился среди апофеоза тех возрастов, которые принято в обществе считать наиболее благоприятными для карьерного роста и семейного успеха. От него веяло уличной свежестью, которая благоприятно действовала на директора и сотрудников фирмы, изнывавших от тяжеловесного натиска со стороны электрических обогревателей. Никто из сотрудников не успел еще даже отчетливо запомнить витиеватых очертаний его вполне обыкновенного имени, а они уже, с невероятным радушием, приняли нового коллегу.
Африкан Автономович Аввакумов, впрочем, как и положено в рабочее время, находился на своем месте и доделывал совершенно не утомляющие его своим занудным формализмом, незначительные для компании, бухгалтерские отчеты. Он был единственным человеком в конторе, который обратил внимание на нового сотрудника лишь искоса, поверх своих толстых линз, потрескавшихся от возраста, как весенний лед. На мгновение ему даже показалось, что через окно залетел в помещение почтовый голубь. Только тогда, когда Африкан Автономович осознал, что сейчас зима, только тогда перед его отрешенным взором предстал действительно человек, который может передвигаться на четырех ногах и даже умеет разговаривать. К тому же этот человек был его соседом по рабочему месту.
Прошло несколько дней с тех пор, как состав «трудящейся мессы» пополнился еще одним ее представителем. Африкан Автономович постепенно начал привыкать к своему соседу, который несмотря на свою безответственность и спешку, прославился той необходимой в любом молчаливо-угрюмом коллективе словоохотливостью, всегда приподнятым настроением и, как показалось Африкану Автономовичу, несколько грубоватым, но все-таки чувством юмора. Вечерами, когда Африкан Автономович свыкался со своими ощущениями домашнего уюта и мысли переставали вертеться около прошедших рабочих будней, наступало приятное чувство наслаждения и расслабленности от того, что с тобой работает такой выдающийся человек.
Дай-ка мне свою линейку, Африкан. - обратился к Африкану Автономовичу человек с витиеватыми очертаниями вполне стандартного имени.
Немного смущенный обрушившейся, как снег на голову, детской фамильярностью, Африкан Автономович протянул ему свою линейку и спросил:
А где же твоя? Ведь вчера я давал тебе уже линейку. А эту я купил сегодня по дороге из дома на свои деньги.
Я ее сломал и выбросил. - с беззаботным видом проговорил человек с витиеватыми очертаниями вполне стандартного имени.
Африкан Автономович был немного огорчен подобной неаккуратностью в обращении с вещами. Особенно с вещами, которые являются достоянием другого человека.
Заметив некоторое недоразумение, возникшее с Африканом Автономовичем, человек с витиеватыми очертаниями вполне стандартного имени, неожиданно сам для себя спросил:
А что Африкан, скоро Новый год, а ты его где будешь встречать?
Да ясно дело где, - по привычке щурясь, чтобы лучше разглядеть, а значит и почувствовать своего собеседника, задумчиво отвечал, копаясь в бумагах, Африкан Автономович, - у себя дома.
А много ль народу-то пригласишь?
Этот вопрос окончательно запутал, и без того сопротивляющиеся всему новому, мысли Африкана Автономовича:
Да.... никого не приглашу. Одному больно хорошо.
Это был первый раз в жизни человека с витиеватыми очертаниями вполне стандартного имени, когда он отчетливо почувствовал нечто щемящее, отдающее длительным послевкусием... Это было чувство, похожее на пленительность цветовой гаммы мальвы, по мере приближения к которой человеческий зрачок все более и более сужается от невыносимой яркости излучаемого цветками света. Сам того не ведая, Африкан Автономович оказался всадником апокалипсиса.
Всю следующую предновогоднюю неделю город охватила небывалая вьюга. Люди пытались укрыться в теплом меху былого обывательства и безынициативного настроения, но у них ничего не получалось. Произошедшее изменение и в погоде, и в людях, местные синоптики попытались приписать своему неудачному погодному прогнозу, но подобная имитация контроля нахлынувшей ситуации, никак не отразилась на тревожном состоянии жителей Эрбмока. Эрбмок — а именно так назывался город, которому пришлось подчиниться невиданному ранее натиску чего-то такого, что выходило за границы привычных приступов тоски и меланхолии, которые охватывают порой, пусть на несколько малозаметных секунд, даже самые жизнелюбивые сердца. Обморочное состояние, сказавшееся на качестве функционирования рассудка Homo Sapiens, дошло до такой степени выраженной крайности, что среди пациентов психиатрической клиники, стала появляться пара-тройка пророков и ясновидцев, которая объявляла о том, что космическое время обратилось вспять и почти наполнило свой зловещий лик всей своей бесконечной массой, которая покоилась на дне пошатнувшегося, во время опасного восхождения на вершины, человеческого разума. В таких тяжелейших условиях всеобщего кризиса служители «Рокко» проводили последнюю новогоднюю неделю, в конце которой, 31 декабря, как это было заведено ранее, должен был состояться праздничный корпоратив.
Спонтанность в изменившейся погодной ситуации неравнодушные коллеги, да и вообще все жители города Эрбмока, приписывали Африкану Автономовичу, которого последние, в силу явных причин, называли не иначе как «канцелярской крысой», ибо приторная слава о его "худощавом телосложении на рабочем месте" и проявившейся безвольной пассивности в недавние дни подготовки сакраментального пиршества, уже успела дойти до чуткого уха «массолитета» (термин, который лишь недавно, исходя из чувства обезличивания индивидуальных черт людской массы прозвищем, упразднил Африкан Автономович, даже не подозревая в свою очередь о том, каким «прозвищем» наделил его сам массолитет). Сам же Африкан Автономович, в силу врожденных, природных особенностей своего характера, пока еще не успел осознать, незаметную лишь для покойника, краеугольную перемену и в погоде, и в окружавших его людях. Даже тот факт, что Африкан Автономович замечал то, что когда он приближался к коллегам, утихал даже самый веселый, разгульный шепот молодых сотрудниц, никак пока еще не мог выбить его из очевидного (только для Африкана Автономовича!) равновесия. Вскоре понятно стало даже младенцу то, что надвигается еще большая катастрофа.
Зачинщиком данной ситуации был человек с витиеватыми очертаниями вполне стандартного имени. Его вызвал к себе на ковер директор компании «Рокко». Директор начал разговор со следующих слов:
Знаешь, Брячислав Гермофродитович, до твоего прихода в мир «Рокко», многие интуитивно подозревали о наличии темного начала в загадочной личности Африкана Автономовича, но никто из них, за столько лет совместной службы, не дерзнул расшевелить в Африкане Автономовиче это проклятие... Никто, кроме тебя. Ты заварил эту кашу — тебе и расхлебывать. Что посеешь — то и пожнешь. Принес проблему — захвати решение. Цыплят по осени...
Я понял, Павсикакий Прискович, - устав от нескончаемого потока неуместных пословиц, перебил директора человек... Хм, а впрочем, читатель уже знает его имя. - Разрешите действовать?
Молодец! - похвалил за инициативность и рвение в ее проявлении директор фирмы «Рокко». - Разрешаю.
При всем своем старании совратить (как это обычно называл Африкан Автономович) или приобщить к общепринятым ценностям (как это обычно называл Брячислав Гермофродитович) строптивого затворника разными искушениями, человек с витиеватыми очертаниями вполне стандартного имени сталкивался с непреодолимыми трудностями.
Африкан, давай сходим в «Кабак» (название местного питейного заведения), - услужливо предлагал Брячислав Гермафродитович.
Да что ты! Бог с тобой! - тут же, прямо на рабочем мете, начинал свой неистовый протест Африкан Автономович. - Я ведь за всю жизнь и спиртного не пробовал.
Ну, а к женщинам? Давай сходим к ним! - настаивал Брячислав Гермафродитович.
Африкан Автономович даже покраснел от такого вульгарного вопроса. Затем он поднял свои тяжелые веки на собеседника и пронзил его насквозь своим острым, отметающим все лишнее, как резец мастера по дереву, грустным взглядом. После этого столкновения со взглядом Африкана Автономовича, человек с витиеватыми очертаниями вполне стандартного имени не беспокоил и даже не появлялся у него на глазах, опасаясь еще раз столкнуться с его суженными зрачками прищуренных глаз.
В последний день уходящего года, как всегда сидя на своем небольшом диванчике, Африкану Автономовичу вдруг все стало ясно. Он ощутил невероятное давление, вот только не мог понять откуда оно исходило: то ли от своего собственного несходства с людьми, то ли от чего-то такого, что находилось вне его возможностей понимания.
Знаешь, милая! - внезапно воскликнул Африкан Автономович. - Сашка, соседский мальчишка, обозвал меня «всадником апокалипсиса». Не доведет эта фанатичная увлеченность сплетнями и непервосортными новостями людей до добра. А ведь и правда, что в этом такого плохого, если я праздную Новый год в одиночестве?
Но в ответ на восклицание и вопрос Африкана Автономовича последовала глубочайшая тишина и молчание со стороны супруги. Африкан Автономович внезапно вспомнил, его жена уже давно умерла. Ему стало страшно от того, что мысли о возможном сумасшествии материализовались в само сумасшествие, которое настигло его в самый неподходящий момент, - в последний день уходящего года. Африкан Автономович встал с диванчика и решительно стал одеваться. Сегодня был день корпоратива.
Пока Африкан Автономович, спрятавшись за ширмой высоко поднятого воротника, поспешно двигался в сторону коллективного гуляния, он заметил, что вьюга стала мало-помалу утихать, снег перестал больно царапать лицо и погода стала значительно лучше. О чем свидетельствовал яркий, багровый закат. «Почти похож на щеки моего соседа, Брячислава Гермафролитовича» - довольно точно заметила «канцелярская крыса», сравнивая щеки с закатом.
Когда Африкан Автономович дошел до места торжества, праздник был в самом разгаре. Длительное время он находился среди механически-танцевавших, громко разговаривающих и много пьющих людей, как призрак, которого никто не видит, следовательно, не замечает. Всеобщий расцвет торжества вновь нарушил Брячислав Гермафродитович, который заметя скомканную, жмущуюся к разукрашенной стенке фигуру, пришедшую еще и по своей воле, канцелярской крысы, громко заорал:
А-а-а!!! Африкан Автономович, голубчик мой!
 Сию же секунду прекратилась музыка, вместо освещавших надвигающуюся тьму свечей зажгли электрический свет, а протянутые руки со стопками застыли в неудобном положении.  Наступила пауза, о которой мир еще ничего не слыхал. Всем, кто был в помещении «Рокко» стало страшно, в том числе и последнему из вошедших в него. Ему определенно было страшнее всех.
 Чтобы хоть как-нибудь прервать затянувшееся безмолвие директор произнес подготовленную для него секретаршей речь, которая никак не подействовала на собравшееся окружение. Но неожиданно для всех собравшихся, довольно легким способом удалось прервать произошедшее недоразумение Брячиславу Гермофродитовичу. Он просто подошел к Аввакумову, взял его за руку и посадил за стол рядом с собой и директором фирмы «Рокко».
 Аввакумов вел себя чрезвычайным образом стеснительно и выглядел подавленным. Он не чувствовал практически ничего. Чувствовал только, что ничего не чувствует. Но праздник на то и праздник, что его всегда посещает пара-тройка людей, способных размягчить и усладить любое, притаившееся в глубине собственных недр, человеческое побуждение.
 Ночь медленно сползала на приготовленный для нее гранитный постамент. Снова выключили электрический свет и зажгли свечи, снова начал слоняться из угла в угол бесконечный конклав бокалов и рюмок разного размера, снова заиграла радостная музыка, снова закружились в танцах молодые сотрудники и сотрудницы «Рокко». Вскоре Аввакумов размяк, выпил несколько стопок горячительного напитка и даже неосторожным движением губ, как бы случайно, прикоснулся к веснушчатой щеке одной молодой сотрудницы. В его голове все перемешалось. Все эти яркие краски и вызывающие хитросплетения разнообразных, живых и мертвых цветов, неуклюжие движения и однотипные фразы закружили его и он понесся с ними в безудержной, разрывающей на части, губительной только лишь для него пляске...
 Пробуждение Аввакумова было очень тяжелым. Наступил Новый год. В былые времена Африкан Автономович с бесшумной горечью и печалью по поводу уходящего года, безвозвратно ушедших лет и, наконец, навсегда ускользающей жизни прислушивался к бою курантов, свидетельствующих о наступлении Нового года. Прислушивался один, без налета футлярных экспозиций, сидя на своем маленьком диванчике и иногда поднося к губам чашку остывшего чая. В прошлом году этого не было, и Африкану Автономовичу стало очень жаль тот драгоценный для него, потерянный миг перехода из, заполненного разным хламом, помещения безвозвратно ушедшего, старого года в год новый, с его пустым помещением, в котором очень светло и просторно. «Уж кто чем его заполнит — это зависит от каждого в частности.» - рассуждал бывало Африкан Автономович и ему становилось легко и приятно на душе. Но сейчас дело обстояло совершенно иначе. Африкан Автономович осознал, что помимо головной боли, которая безжалостно его мучает, он страдает от чего-то более значительного. Боль в голове не так страшна, в сравнении с той болью в сердце, с той болью в душе, которая с каждым новым мгновением становится для Африкана Автономовича все сильнее. Становится сильнее и по сей день...
 В тот день, первого января 2022 года, Африкану Автономовичу Аввакумову стало поистине невыносимо, потому что то, что люди теряют обычно только после смерти, ему удалось утратить на шестом десятилетии своей крохотной жизни. Африкан Автономович знал, речь здесь совершенно не о случившемся, в разрез всем его планам, посещении им
чуждого ему празднования. Он праздновал Новый год всегда, но только по-своему. Африкану Автономовичу стало горестно от того, что он променял то немногое, нежно-тоскливое, смутно-ласковое, на совершенное чуждые ему вещи. Это немногое покинуло Африкана Автономовича навсегда и он горько заплакал.
 Ореол неповторимого своеобразия, светящийся сквозь каждого человека, сквозь каждое живое и неживое существо, сквозь саму жизнь бесследно исчез. А без него жизнь Африкана Автономовича завершилась, так и не успев в действительности начаться.
… и по сей день в психиатрической больнице лежит один пациент, неустанно повторяющий слова своих предшественников о том, что время обратилось вспять. Этот пациент неустанно шарит по холодным, бездушным стенам и все время что-то ищет, ищет и ищет, но так и не может найти. Лечащий этого больного доктор надеется, что рано или поздно он найдет то, что столь трепетно пытается отыскать. А бывший квартирный сосед  этого больного, сосед по имени Сашка, в жиденьких промежутках своего свободного от работы времени, частенько заглядывает к этому больному. Сашке жутко стыдно перед ним за то, что давным-давно, будучи еще совсем маленьким мальчиком и поддавшись всеобщему мнению, обозвал его «всадником апокалипсиса». Ибо всадником апокалипсиса, как это выяснилось значительно позднее, оказался совершенно другой человек. 

Наталье Валерьевне, как одной из величайших поклонниц Марселя Пруста.

25 декабря 2021 года