Предрождественский презент

          Девичник получился беспричинно. Как наваждение на Рождество.
          С утра на склады завозили товары, а после обеда вывозили. Один оптовик презентовал Зине две бутылки спирта. Как Рождественский подарок.
Вначале она не поверила: спирт да ещё чистый, да ещё медицинский! (Как оптовик отрекомендовал.)
          "Суррогат какой-нибудь, наверное, типа "Rojall", а втюхивает за первый сорт".
          Но, как говорится, за дарёную вещь, хоть криво, но улыбайся.
          Вот этот факт и стал причиною всех последующих событий.
          Heт, если бы этот оптовик презентовал просто водку или вино – стой бы она (или оно) до какого-нибудь особенного случая, до чьего-нибудь дня рождения или до праздника. Да вот, потерпи они хотя бы до завтра – и Рождество.
          Вначале в бытовку пришла Валентина, и Зина сказала ей:
          – Тут мне дядечка спирт две поллитры подарил.
          – Ух, ты! – удивилась подружка. – Настоящий?
          – Ага. Говорит: медицинский, качественный.
          Вскоре подошли из своих складов Вера-маленькая, Вера-большая, тётя Катя, тётя Таня, и Семёновна – самая старая из них. Семёновна из дальнего склада вернулась с палкой колбасы – тоже презент. И была рада ему до тихого восторга.
          Вера-большая посоветовала:
          – На стену повесь. Самой приятно посмотреть и твоему Петровичу, как образец.
          Копчёная была колбаска, упругая, аппетитная. Завидная халявка, всем понравилась. И был конец рабочего дня, укороченный.
          – Семёновна, что такой шедевр сушить? Давай опробуем. Вон, Зине спирт подкатили: закуска есть, выпивка есть... – сказала Валя, посмеиваясь.
          Пошутила девонька.
          – Спирт! – удивилась тётя Катя,
          – Откуда? Поди, "Рояль"? – не поверила Вера-большая.
          Вера-маленькая поддакнула:
          – На котором играют только один раз, перед своими похоронами.
          Что одна Вера, что другая, были ростом почти одинаковы. Но Большая старше года на три, в кости пошире и черты лица покрупнее.
          У Маленькой губы бантиком, и носик вздёрнут. Красотой обе столь же привлекательны, как и характерами, то есть – вздорные, порой вульгарные. По крайней мере, друг друга стоили.
          А Зине отчего-то досадно стало. Что она, совсем уж такая простая, никчёмная, что ей можно только дерьмовые вещи и напитки втюхивать. Хуже той же Семёновны?..
          Зина с обидой выставила из своего шкафчика обе бутылки на стол.
          – На-те, смотрите! "Рой-йяль"! Спирт, самый, что ни на есть, медицинский.
          Вера-большая и тётя Таня взяли каждая по бутылке и поднесли к глазам.
          Вера-маленькая, вытянув шею и заглядывая через плечо подруги, проговорила:
          – Поди, ещё советский?.. Теперешних, российских-то нет.
          – Точно! – подтвердила Большая.
          – Ой, Зина! Как тебе повезло... – запела Маленькая. – Это ж какая прелесть. Ты хоть расцеловала презентанта? Я б его за каждую по два раза отоварила…
          – У тебя ворота всегда открыты, – заметила Вера-большая, криво усмехнувшись.
          Бутылки пошли по рукам.
          Семёновна нутром почувствовала расставание с презентом, стала колбаску в сумку запихивать и молнию задёрнула.
          – Ты гляди-ка, Знак Качества! – воскликнула Маленькая.
          Но тут энтузиазм немного поутих. Тётя Катя его сбила:
          – В стране Советов на табаки и на спиртные изделия Знак Качества не ставился, – заявила она.
          – Только на яйцы! – чирикнула Маленькая.
          – И на колбасу упругую, – усмехнулась Вера-большая.
          – Точно, не ставился, – подтвердила и тётя Таня.
          – Лажа, – поддержала её Вера-маленькая. – Туфта! Спрячь, а лучше вылей, не то себя или нас отравишь.
          И все как будто бы успокоились, стали собираться домой. Кто сдирал с себя, с пальто, складские халаты, кто скидывал валенки, переобувался в тёплые сапожки.
          А Зине тут стало совестно за подарок и за себя обидно. На спирт глядела, как на неприятный розыгрыш. Надо же было его выставить!.. И оптовик этот, бес лысый… Может, действительно, выбросить бутылки надо было или вылить.
          Семёновна последней взяла бутылку. Встряхивала, переворачивала с пробки на дно и обратно. Просвечивала на свет, то, приближая её к электрическому светильнику, висевшему на потолке, то, отводя. Нет – без осадков, и цвет не меняется.
          Сказала в раздумии:
          – Я что хочу сказать, девоньки. Знак Качества тут как раз к месту поставлен. Вы поглядите на год выпуска. Во-он! – показала ногтём мизинца на штамп на наклейке с её обратной стороны, который просматривался через стекло и содержимое в бутылке.
          Первой стала приглядываться тётя Катя к той бутылке, что держала Семёновна.
          А бутылка, которая стояла на столе, что только что утратила интерес публики, оказалась в руке Веры-большой, и ещё две пары глаз стали просвечивать её насквозь.
          – Семьдесят первый что ли год… – прочитала тётя Катя.
          – Точно! – подтвердила Большая, – и четвёртый квартал!
          – Да я тебе таких наклеек сама сколько хочешь и с чем хочешь, нарисую и наклею, – с иронией заметила Вера-маленькая. – На тот же самогон.
          – Не-ет, наклейка давешняя, клеевая, с желтизной, – сказала тётя Таня.           – Сейчас на липучках этикетки лепят, или на какой-то бесцветной синтетике.
          – Я вот что предлагаю: давайте, опробуем! – предложила Валя, подмигнув Зине.
          Зина пожала плечами, улыбнулась. Во-первых, ей, подруге, она отказать не могла, уважала, хорошая подружка; во-вторых – почувствовала облегчение, кажется, подарок не такая уж "лажа", как сказала Вера-маленькая.
          – А вдруг это метиловый? – с испугом спросила Маленькая.
          – Ну вот, на тебе и опробуем, – сказала Большая.
          Посыпались шутки, остроты, за которыми чувствовалась напряжённость, и в то же время какой-то азарт, как будто бы спиртовый эфир просачивался через стекло и щекотал обоняние, охмелял. Заманивала дата продукта, теперь казавшаяся древней, как долголетней выдержки вино.
          – А чем закусывать? Закусывать нечем! – воскликнула опять Маленькая.
          – У меня конфетка есть, – сказала Большая. – По такому случаю оторву от себя для тебя. – И тут же повернулась к Семёновне. – Эй, Семёновна, гони колбаску, свой выставочный экземпляр. Клади на стол.
          – Сейчас мы его оприходуем, – поддакнула Маленькая.
          – Ага, счаз-з... Открывайте рот ширше.
          – Не ширше, а ширее! Девки, первая стопка Семёновне!
          Оказалось, "катанку" уже забыли. Как её и открывают. Вера-большая сунула горлышко в рот, начала было грызть фольговую укупорку зубами. Но что-то неудачно, зуб повредила, заойкала и сплюнула в мусорное ведро у двери.
          Валя достала хлебный ножик и начала поддевать крышку из-под низу. Дважды нож срывался; от первого раза тётя Катя успела отдёрнуть свой любопытный глаз, и все разом отстранились от Вали.
          Но необъяснимая сила уже объединила их, связала нервной нитью; их – не пьяниц и даже не страдающих алкогольной зависимостью. Все в волнующей тишине следили за тем, как нож, скребя по стеклу, срывал с горлышка укупорку с обжатыми боками, как шестерёнка.
          Выплеснуть Валя всё же выплеснула, но немного. Никто не пожалел о тех каплях.
          И запах теперь спиртовый, резкий и дурманящий ударил по обонянию уже по-настоящему. И девчата, или девоньки, как они сами себя называли, взглотнули слюнки.
          А хороший нос за версту такой запах учует. И к девчатам на огонёк зашли вначале два грузчика: Гришка Батрак (фамилия точь-в-точь соответствует его трудовой деятельности) и Игорь Завал (но его всегда кликали – Аврал). И минутой позже – сторож, Иннокентий Замок
          На Батраке и Аврале первые две порции и опробовали. Грузчики дёрнули по треть стакана и задохнулись. Глаза у Аврала выкатились и заслезились. У Батрака нос почему-то посинел, а щеки, наоборот, побелели. И тоже слезу вышибло.
          – Воды!.. – хрипло выдавил он.
          Первым пришёл в себя Аврал:
          – О-хо-хо... Сильна Советская власть, по крепости чую. Вот это вешшч!.. – занюхал он кулаком. А Батрак заикал.
          С этого и началось. Правда, для уверенности дали ещё столько же Замку, и всех троих выставили за двери. Для дегустации хватит, а то самим не достанется.
          Спирт пили все: кто, разбавляя водой, кто, ею запивая. Под сурдинку пошла и колбаска Семёновны, вначале один конец, потом и до другого дошла очередь.
          После второго захода Семёновна вспомнила, что раньше, как ей кажется, когда появился Знак Качества, то его лепили на всё подряд; и на спиртное, и на табаки, и на колбасу, и на яйца. И от такого замечания, от радости – что спирт всамделишный! – с Семёновной стали обниматься, целоваться, признаваться ей в любви, почти как к родной матери. Особенно счастливая обладательница презента со Знаком Качества.
          Спирт как будто бы отключил от реальной жизни. То, что до этого на душе лежало грузом, болело, томило, считалось неразрешимым – теперь пошло как будто бы по гладенькой дорожке, то есть с хмельной бесшабашностью. По крайней мере, у Зины вначале.
          И-эх, ма!.. Играй, душа! Много ли человеку надо... Радуйся жизни…
          Последний тост был за Советскую власть.
          – Я при ней родилась! Я при ней росла! Я на неё обиды не имею, вот! Кому она помешала? – говорила Семёновна, чуть не плача, и ей с жаром поддакивали тётя Таня и тётя Катя, которые были лет на десять моложе её.
          – Она нас не обижала, ик!
          – Спирт со Знаком Качества могла пить, когда захочу, а не "Рояль" зачуханный...
          – И колбасу тоже. Ик!
          – Не-ет, за Советскую власть, девоньки, надо выпить. Обзательна! Ик! Помянуть…
          – И за Знак К-качества! – поддержала Валя, и Зина с ней чокнулась.
          Семёновна, тётя Таня и тётя Катя – стоя. Зина хотела было подняться, да с первого раза зад не смогла оторвать от стула, отяжелел. Выпили кто, как мог, сидя, стоя.
          За временем не наблюдали, счастливые...
          Зина помнила, как ругались между собой две Веры. Плакала отчего-то сама, её уговаривали. Она стонала:
          – Ах, кавалеров мне вполне хватает, да нет любви хорошей у меня...
          Ушли поздно. Только от морозца и от долгой ходьбы пришли как будто бы в себя. Шли к остановке трамвая, но не к своей, а через одну. Кто-то из девчат предложил проветриться: охренели вконец. Шли по заснеженному тротуару с песнями, легкие вентилировали.
          А город был всё ещё в новогоднем наряде, в огнях, ёлка, стоящая во дворе микрорайона, переливалась огнями. Возле неё слышались голоса детей, они катались с горки, кружились на горизонтальной карусели, качались на качелях.
Всем было на удивление хорошо. И жизнь теперешняя нервная, и эта затянувшаяся перестройка не были такими пессимистическими.
          И не хотелось расставаться. Они в эту минуту друг без дружки, казалось, жить не могли.
          Валентина предложила, держа под руки Зину и Семёновну:
          – А что, девоньки, айда ко мне, а? Дети на каникулах, мой Андрей сегодня увёз их к маме. Вернётся только завтра вечером. Посидим, попоём, поплачем вдоволь, а? Ведь Рождество!
          После недолгого голосования предложение было принято. По пути в "чапике" (в киоске частного предпринимателя) прихватили ещё пару бутылок вина, в складчину, одалживая друг у друга.
          Тётя Таня и тётя Катя нажарили картошки на скорую руку. Семёновна наладила винегрет из квашеной капусты, из горошка, лука. Валентина, добрая душа, всё на стол выставила, в том числе – грамм триста молочной колбасы из холодильника.
          Зина сервировала стол в большой комнате-зале, хозяйке помогала.
          Обе Веры сидели в зале, хохотали над Виценто и Хулио, стонавшие с экрана телевизора который год. Их отчего-то изводил хохот, смех беспричинный, почти на грани истерики.
          После первой же рюмки Зине стало плохо: смешала спирт с вином, дурочка. Даже еда не пошла.
          Она встала и, покачиваясь, придерживаясь за стенку, побрела в ванную. Сзади раздавались голоса, песни, но всё это стало вдруг отдалённым, неинтересным. Хотелось уединения, одиночества, распирали слезы. Хотелось поплакаться на свою сложную жизнь. Теперь она стала казаться именно такой – беспросветной, безрадостной, одинокой после развода с Димкой, мужем. Скрутился парень, под «крутого» закосил в этой перестройке...
          Ванная была небольшой, и сама ванна – продолговатое полутораметровое, эмалированное корыто – стояла наполненная водой. Зина наклонилась над ванной, ополоснула лицо. Вода зарябила, смешивая какие-то тени в ней или создавая их.
Вода прохладная, приятная, и захотелось войти в неё, полежать в ней.
          Зина не стала противиться искушению. Она сбросила с себя одежды и нагая встала в ванну, и с блаженством опустилась в воду. Вода была настояна до комнатной температуры, наверное, ещё с утра, возможно, для стирки.
          Что-то под боком как будто бы помешало – бельё что ли? – и Зина в полудремотном состоянии подвигала телом, устраивая его поудобнее.
          Зина не знала, сколько пролежала в воде. Но, наверное, долго. Заснула. Сослуживицы разошлись, а её не хватились. Видимо посчитав, что она ушла тихо, по-английски, не прощаясь.
          Зина поднялась из ванны, осторожно перешагнула через борт и, сдёрнув с вешалки одно из полотенец, стала им вытираться. Её покачивало, и, чтобы не упасть, оперлась задом в борт ванны. Теперь ребро ванны показалось холодным, и холод обжёг голые подушечки. Зину начал охватывать озноб.
          Она торопливо стала одеваться, чтобы согреться, но почему-то каждое движение ей давалось с трудом. Долго не могла застегнуть бюстгальтер на спине, так и не застегнула, надела поверх кофточку. Натянула колготки. Потом спохватилась – забыла плавки! Но переодеваться заново была не в состоянии. Бросила плавки на стиральную машинку – после стирки наденет. Пригладила волосы.
          Из висевшего на стене зеркала, на неё глядела бледная, выцветшая без макияжа баба лет на десять старше. О-о!..
          Зина уронила лицо на руки и всхлипнула. Постояла, жалея себя, свою отшумевшую так скоро молодость, в которой и радости-то, как следует, не испытала, а уже... Людку, дочь, отчего-то стало жалко.
          Жизнь в своей реальной действительности, и притом мрачной, начала возвращаться к ней заново.
          Но вечер оказался необычным, предрождественским, и психологическое состояние человека дозировал в равных пропорциях, от уныния до эйфории.
          Зина вошла в комнату-залу. Валя лежала на диване рядом со столом, на котором стояли неубранная посуда, сковорода, с остывшей недоеденной картошкой. В широкой вазе лежал хлеб. От остальной еды, как и от горячительных напитков, не осталось ничего. А жаль. Сейчас бы не помешало "два кусочечка колбаски", – как в песне поётся, и граммов ...надцать вина. И тут же поморщилась, брр...
          После ванной принять не помешало бы горячительного, чтоб не знобило, переохладилась, кажется.
          Вначале хотела уйти, пора подаваться. Поди, дочка дома заждалась. Сколько же время?.. Но сразу на глаза часы не попали, и она вскоре забыла о них.
          Решила помочь Валентине убрать со стола.
          И убирала. Качаясь по коридору, сносила посуду на кухню.
          За делами пришла как будто бы в себя. Осознаннее и тверже стали движения. Перед глазами перестали покачиваться пол, стены, посуда в мойке.
          Валентина все же проснулась. То ли сама по себе, то ли Зина её чем-то обеспокоила, может стуком посуды. Вошла на кухню и хмельно, радостно улыбаясь, повязывая поясок на халатике, пропела:
          – Ну вот, наконец-то, у меня и домработница появилась… А я думала ты ушла?
          Радуясь друг другу, и смеясь, обнялись.
          Согрели чайник, и сели пить чай.
          От чая обеим стало тепло, даже жарко. Это тепло проняло их до каждой клеточки, и они не могли смотреть друг на друга без умиления. Теперь и перипетии жизни, её превратности и сложности воспринимались с особым чувством понимания, сочувствия и сострадания. Они и до этого уважали друг друга, теперь же не было на свете роднее подруг, роднее сестёр.
          Прощались, плача.
          – Ой! – вдруг спохватилась Валя. – Подружка дорогая, я ж забыла! Давай я тебе на праздник хвостик рыбки подарю, а?
– Д-давай... – тряхнула головой Зина: хвостик так хвостик... И, представив в руках хвост селёдки, рассмеялась, и какое-то время не могла успокоиться.
          Ох, и шутница же эта Валентинка!..
          Валентина сходила на кухню и вернулась с большим ножом, похожим на тесак. Зина удивилась, она ожидала увидеть в руках подруги селёдку, или хотя бы хвостик от неё. А тут – нож… Недоуменно уставилась на инструмент.
          Сегодня шуткам Валентины не было конца.
          А подружка сказала:
          – Пойдём, поможешь.
          Вошли в ванную. Валя опустила в ванну руку и из воды вытянула за хвост рыбину. Рыба была настоящей, не меньше метра, с плавниками, с головой, глаз которой смотрел из-под воды как будто бы с насмешкой, даже подмигивал. Может, так показалось из-за ряби в воде, которую подняла Валентина. Но от этого взгляда стало не по себе. Хмельная улыбка от очередной шутки подружки сменилась. Зина оторопело уставилась на рыбку с нервно поведёнными на сторону губами.
          – Помоги что ли! – Валя, держа на борту ванны хвост рыбы, стала отпиливать от туловища не меньше трети.
          – Б-боюсь... И-и как давно она т-тут п-плавает? – заикаясь, спросила Зина.
          – C утра. Андрюшка на рыбалку куда-то ездил прошлой ночью и привёз...
          У Зины в мозгу кто-то ехидненько усмехнулся:
          "Ха! Русалка. С  кем купалась, щекотки не боялась?"
          О-о… кошмар!
          Валя самоотверженно рубила кости рыбы.
          Целовались, целовались, кое-как расстались.
          На улице кружил мягкий пушистый снежок. Казалось, ярче обычного светили уличные фонари. И разноцветная электрическая новогодняя мишура. Шумно проносились машины, троллейбусы.
          Пока шла, захотела пить. Но Зина понимала – нельзя. Стоит попить воды, и она опять захмелеет. Спирт – это ж такая тварь да ещё со Знаком Качества, только допусти его до воды… Итак, после чая, кажется, захмелела. И она шла, мужественно проходя ларьки, в витринах которых стояли бутылки с водой, напитками и пивом.
          И... не удержалась. Жажда, казалось, палила изнутри степным зноем, жгла горло, рот. Ругая себя за слабость, как одну из самых падших женщин, что даже перед такой малостью не в силах устоять, дотерпеть до дому. Зина всё-таки вошла в дежурный магазин на углу своего квартала и подошла (скорее подбежала) к прилавку. Протянула продавщице последние копейки.
          Из пластмассовой бутылочки воду не пила, а, кажется, всасывала в себя, как насос, захлёбываясь.
          Опорожненную бутылочку опустила в мусорницу у входа в магазин.
          "И что терпела? Вот дура!" – хохотнула она.
          Так стало легко и приятно в желудке и на душе – хоть песни пой.
          Только бы своего кавалера не потерять. Она поддёрнула пакет под мышкой, из которого торчал перепончатый рыбий хвост.
          На перекрёстке дорог Зину охватила оторопь. Перекрёсток был без светофора, и машины нагло шныряли по нему туда-сюда, казалось, без ограничения скорости.
          Ну, просто жуть! У них что, этот перекрёсток – единственный?..
          Зина спускалась на проезжую часть с тротуара, но тут же заскакивала обратно на бордюр. Вздрагивала от каждого сигнала, скрипа колёс автомашин.
          Как нарочно пугают!
          "Как счас рыбьим хвостом вмажу!" – грозила она наглым водителям.
          В отчаянии злилась, ругалась. 
          Выручил какой-то парень. Перевёл через перекрёсток.
          От такого внимания, казалось, вся её сущность растаяла. До слёз. Есть всё-таки мужики на свете, не перевелись...
          Но за перекрёстком Зина опять оказалась одна. Как будто бы и рядом никого не было. Даже спасибо сказать некому.
          – Да что это со мной сегодня такое? Что за глюкомания?.. – спрашивала Зина, глядя подозрительно на рыбий хвост.
          А рыбий хвост в ответ пошевеливал плавником...

          Предрождественские наваждения были не только с Зиной.
          Валентина, после ухода подруги, вошла обратно в ванную, желая подтереть пол. Пока отрезала или отрубала хвост, набрызгали. И вдруг обнаружила на стиральной машинке незнакомые трусики.
          Взяла их двумя пальчиками, подняла на свет и пристально, прищурив глазки, стала обследовать. И пришла к заключению – нет, не еённая вешшчица! Значит...
          Валя брезгливо отбросила плавочки от себя.
          Так вот какая у тебя, Андрюшенька, рыбалка, вот какие рыбки к тебе приплывают сюда, пока жена на работе...
          Ну, ладно, только заявись домой!..
          И направилась к антресоли, где стояли удилища рыбака, и лежали снасти.
          Теперь тебя, Андрюшенька, долго на рыбалку не потянет…