Начало

С детства нас учат, что после физической смерти нет ничего, абсолютная пустота, мы перестаём существовать. Я тоже так думал, пока не переступил грань жизни.

Это произошло ясным майским днём, когда по дороге домой из школы меня сбил автомобиль на пешеходном переходе. Я не успел среагировать. Он вылетел из-за поворота. Последнее, что я помню, - это сильный толчок, перепуганное лицо водителя и вспышка боли. После - всё как в замедленной съёмке. Очень много людей пытались оказать мне помощь. Некоторые из них держали водителя, чтобы он не скрылся с места трагедии. Повсюду была такая суматоха, что я не сразу смог разобраться в своих ощущениях. Моё тело лежало на асфальте в какой-то неестественной позе. Левая нога была вывернута наизнанку. Из-под коленной чашечки торчала кость, и с неё медленной струйкой сбегала алая кровь. Рядом валялись мои вещи. В телефоне до сих пор играла музыка. Не было ни боли, ни паники. Не было ничего. Я просто стоял и смотрел на то, как повсюду бегают люди, как подъезжает машина скорой помощи, слышал вой сирены. Но звуки, доходящие до меня, были какие-то приглушённые. Было такое ощущение, что передо мной стояла плотная стена воды. Первое, что я услышал из людских голосов, - это была молитва к Господу: водитель, вытирая слёзы на глазах, произносил её. Ему было страшно! Нет, не за себя, а за его жену. Уже после я понял, что видел его мысли. Я видел то, что вызвало в его душе страх: его жена была беременна.

Он работал в тюремной больнице хирургом. Работа была тяжёлая – постоянно спасать жизнь тем, кто её не ценит. На смену приходилось по три – четыре операции. Он как раз выходил из больницы, когда ему позвонила мама жены и сказала, что Аня рожает. В его душе сразу взорвалась буря эмоций: радость, страх и отчаяние. Не помня себя, он сел за руль и помчался домой. У него теплилась надежда, что этот ребёнок будет! Дело в том, что двое предыдущих рождались мёртвыми. Сколько было отчаяния у него и его жены! Аня постоянно рыдала, стоя перед иконой Божьей Матери. Она просила Богородицу смилостивиться и дать ей долгожданное дитя. Сергей же, «мой водитель», не отчаивался. Он сутками пропадал на работе, брал сверхурочные, чтобы не находиться дома и не видеть Аню в таком состоянии. Его сердце разрывалось от боли: он ничего не мог поделать, все его попытки были напрасны. Семейная идиллия трещала по швам. Сергей же спасал жизнь за жизнью, надеясь, что Господь даст ему долгожданное дитя. Многие на работе его не понимали, открыто смеялись над ним, когда он на свои собственные деньги покупал медикаменты, необходимые для операции тем, кто совершил преступления порой такие чудовищные, что страшно было представить, что двигало этими людьми.

Стоя на асфальте и смотря на жизнь Сергея, я видел, как он страдает, ежедневно, час за часом. И мне стало его жаль настолько, что я закричал: «Стойте! Он ни в чём не виноват! Это я шёл и слушал музыку, и при этом не смотрел по сторонам! Это моя вина!» Но меня никто не слушал. Все мои крики будто отскакивали от водяной стены и возвращались обратно. Мне было его жаль. Но я ничего не мог поделать. Моё тело погрузили в машину скорой помощи. Я слышал, как фельдшер кричала, что меня срочно нужно в реанимацию, счёт идёт на минуты. Две машины разъехались в разные стороны: одна в больницу, другая в полицейский участок. Люди начали расходиться по своим делам. Опустив голову, я побрёл за машиной скорой помощи.

Я просто не знал, куда мне идти и что делать. Повсюду осталось всё так же, как и было: бетонные многоэтажки, скверы, машины, люди. Разница лишь в одном – всё тускло, как будто ты смотришь сквозь немытое стекло, которое обросло пылью. Я ничего не чувствовал. Просто брёл. Поднял голову тогда, когда уже подошёл к больнице.

Это было многоэтажное здание жёлтого цвета. Я ни разу здесь не был, но уже знал, куда мне нужно идти. Приблизившись к двери, попытался её открыть, но не получилось. Просто прошёл сквозь неё и всё. Мимо меня пробежала инспектор по делам несовершеннолетних Тамара Георгиевна – милейшая женщина (я состоял у неё на учёте с восьми лет). Её у входа встретил пожилой мужчина в белом халате. Они начали о чём-то вести разговор. Я решил подойти поближе. Тамара Георгиевна спрашивала у доктора о моём состоянии. Было видно, как она страдает. Хотя можно спросить, от чего? Я совершенно посторонний для неё человек. Я лишь предмет её заботы. Она ведёт надзор за такими, как я, за так называемыми трудными подростками (Я не понимал, в чём заключается «трудность». Вы пробовали сесть, пообщаться? Нет! Просто трудные и всё).

Доктор, подняв свои грустные глаза, со вздохом ответил: «Трудно сказать, Тамара Георгиевна. Он в очень тяжёлом состоянии: сломана рука, открытый перелом коленной чашечки, перелом трёх рёбер, внутреннее кровоизлияние». «А надеяться хоть можно?» - чуть не плача спросила Тамара. После недолгой паузы доктор ответил: «Не хотелось бы Вас обнадёживать. Даже если он останется жив, то будет инвалидом. Так что не давайте его родным ложных надежд, Тамара. А где они, кстати? Вы вызвали их?» «Нет, - ответила Тамара. - Его мать пьющая женщина, постоянно мотается по блатхатам. Ей не до него. Он рос сам. Точнее, его воспитывала улица. А как она воспитывает, мы знаем: табакокурение, алкоголь, беспорядочный секс и постоянные драки. Но даже несмотря на это, он мог бы стать хорошим человеком». «Да, - сказал доктор, - жаль парня». Она присела на стул возле стены, тяжело опустив голову на руки. Я не стал смотреть её мысли. Не знаю почему. Испугался, наверное, или было стыдно.

В общем, я отправился на второй этаж. В коридоре реанимации было тихо и пустынно. Белые стены. Потолок и кафель на полу тоже были белоснежными. Лишь в конце коридора была большая жёлтая дверь с надписью «Реанимация. Посторонним вход воспрещён», и большие часы висели на стене, кстати, тоже белые. Вот весь интерьер. Проходя по коридору, я слышал тиканье часов у себя над головой – мне стало как-то не по себе. Хотя я вообще ничего не чувствовал. Это было лишь в мыслях. «Вот они часы, - подумал я. – Они отмеряют, сколько жить осталось людям за этой дверью». Войдя в неё, я увидел большое помещение и ещё расходящиеся в разные стороны коридоры с дверями. Себя я нашёл быстро – чувствовал, в каком направлении лежит моё родное тело, уже всё в гипсе, в катетерах. Посмотрев на себя, невольно поёжился: не каждый день увидишь подобное. На кровати висела табличка, написанная красной краской: «Искусственная кома».

Меня отвлёк страшный вопль. Он доносился из соседней палаты. Волны ультразвука ударили в меня. Крик был наполнен болью и страданием. В нём слышалась мольба и много, очень много боли. Ведомый любопытством, я пошёл посмотреть, что за существо издавало такие крики. Выйдя обратно в коридор, увидел ужасающую картину. Молодая ещё женщина лет тридцати в больничном халате босыми ногами стояла на холодном полу. Она пыталась попасть в палату под №3. Её удерживали двое санитаров, и молодая доктор пыталась её успокоить. Но та кричала, что в палате умирает её сын и они должны её впустить. Я стоял, смотрел на эту женщину и понимал, что я её знаю. Это та самая Анна, жена того бедолаги, который сидит сейчас в полицейском участке. Её лицо искажала гримаса ужаса, слёзы лились ручьём – один из санитаров, пока она не видела, вколол ей снотворное. Аня посопротивлялась ещё немного и осела на пол. Из последних сил она умоляла их впустить её в палату, чтобы увидеть своего сына. Санитары унесли её в направлении выхода. Я ещё постоял немного в коридоре, приходя в себя, и отправился в сторону палаты №3.

Помещение было небольшое. Около стены стояли какие-то панели, посередине комнаты – стол, на столе – камера из оргстекла, напоминающая колыбель, к ней со всех сторон тянулись трубки и провода. Подойдя к столу и заглянув в камеру, увидел крохотное тельце цвета лёгкой синевы. Было видно, что малышу тяжело дышать и за него это делал аппарат искусственной вентиляции лёгких. Совсем малёхонькое существо, оно так хотело жить! Его мысли текли золотистым ручьём, были насыщены невероятной любовью ко всему живому – чистая любовь! Она пьянила. Я пропустил через себя весь этот поток. На мгновение мне показалось, что я захлебнусь. Но вдруг всё кончилось – на смену любви пришёл страх. Это махонькое существо хотело жить. Малыш любил маму и папу. Он уже их любил. И они любили его. Он знал, что умирает. Его тельце призрачной синевы тяжко подрагивало. Малыш всеми силами цеплялся за жизнь. Он хотел жить не ради себя, а ради мамы и папы. Им его жизнь была вдвое нужнее, чем ему.

Смотря на него, я задумался над своей жизнью. Любви я не знал или, по крайней мере, не помнил. Была мать. Но это больше иллюзия, чем живой человек. Ей я не нужен. Я лишний. У неё в приоритете друзья и развлечения. Друзей у меня нет, любимой тоже. Те, кто меня любил, ушли из этого мира. Я остался один, никому не нужный. Стал изгоем среди живых, призраком, подобно перекати-полю брожу без всякого смысла. Что я видел в жизни? Да ничего. Моё будущее мрачно и неизвестно. А у этого существа Любовь есть с самого рождения. Его любят и ждут!

Не раздумывая ни секунды, я потянулся в его сторону, взял ручки, и синева стала отступать. Пульс выравнивался, жизнь возвращалась в его тельце. Я начал таять. На меня нахлынула волна любви такая, какой я не смог бы испытать где-либо ещё. Я исчез и не исчез одновременно – слился с вечностью, стал ею. В мою палату вбежали доктора. На панели было видно, что моё тело умерло. Доктора были уже бессильны мне помочь. Их срочно позвали в палату №3. Там тараторила молодая докторша, пыталась донести до своих коллег, что свершилось чудо: ребёночек отошёл – синева отступила, она осталась только в его до невозможности голубых глазах.

Тамара всё так же сидела в кресле, когда ей сообщили, что её подопечный скончался. Хрустальная слеза скатилась с уголка её глаза. Мысленно попрощавшись со мной, она встала и побрела в сторону выхода.

Сергея отпустили, выяснив, что он невиновен, это я нарушил правила дорожного движения. Он вернулся домой. Дома его ждали жена и сын. Анна стояла в белоснежном платьице, держа на руках новорождённого Андрейку. Она помолодела лет на десять. К ним в дом снова вернулись мир и благополучие. Сына она назвала в память о том мальчишке, который выскочил под колёса её мужа.

Анна с мужем каждое воскресенье ходят в церковь, ставят свечи за упокой. А что я? Я теперь наблюдаю за этим миром, любуюсь цветами, полями, звёздами и гоняюсь по склонам гор ветром. Смерти нет. Есть лишь вечность.