Пересматривая Жванецкого

               
                «Жизнь есть (последовательный) ряд прелюдий к тому,
                что будет после смерти».
                Ференц Лист.

 
    Рано или поздно ты  понимаешь, что Эйнштейн был прав: время - штука относительная. Его нет. Вообще. Но оно существует. Существует в твоем сознании, как придуманное правило, для ясности и порядка. Часики тикают, ты о них знаешь, ты им подчиняешься. Ты затОчен на время. Только жизнь ощущаешь - будто вскользь, будто не дыша. Будто картинка за окном идущего поезда, проносится твоя жизнь. А ты  в поезде. Едешь от станции к станции. От цели к цели, от задачи к задаче. Торопишься успеть. Не опоздать. Сверяешь часы... Суетишься и нервничаешь.
    Но так бывает не всегда. Бывает, что поезд останавливается, ты выходишь из него. И дышишь, и живешь, и не думаешь, который час и что будет завтра. Потому что времени в реальной жизни НЕТ.
          
    Да ... Жванецкого я увидела на сцене Дворца спорта в Одессе в 1978 году. Но я его не помню. Я помню, что слышно  было плохо, а видно - еще хуже. Но это не важно... Нас было семеро, молодых и веселых, и мы были банда. Мы громко хлопали, смеялись,  целовались...  А потом ..., потом мы шли по ночному городу, чтобы сесть в трамвай, идущий на десятый фонтан....
   Моя бабушка пасла меня до двадцати лет. Она думала, что и после двадцати «пасет». Но, как оказалось, бабушка заблуждалась.
  После Одессы я отрезала косу. Это  была моя revolushen. Бескровная, правда. Я думала, что родители будут страшно против, но потом. Но и потом и после это прошло мимо них... На мое счастье, они были очень занятыми людьми. Бабушка считала, что я себя изуродовала:
-Все ета Адэса ....
   А все начиналось очень правильно...

   Летом в Советском Союзе люди ездили на прилегающие к Союзу морЯ. Большинство хотело на  Черное море, и лучше в Крым.  Тетя Роза, которая работала билетершей в театре, но это было не главное, просветила мою подругу Ветку, чьей тетей она и была, что нужно ехать в Одессу.То же Черное море, но плацкарта 10 рублей.  Мы с Веткой любили сидеть в маленьких антикварных закромах коммунальной квартиры тети Розы и жадно внимать ее уверенному женскому баритону. С ней мы постигали истинные жизненные ценности. Наши родители оберегали нас от таких знаний, впрочем,  от них любое откровение  звучало бы не так бесспорно.
    У тети Розы никогда не было мужа, но был тридцатилетний сын Феликс, как ни странно, Эдмундович. Голубоглазый и златокудрый. Глаза и кудри были его самостоятельными достоинствами. За все остальное отвечала тетя Роза. Женить Филю «как надо» пока не удавалось, что только радовало последнего. Девушки Филю любили, он любил их. Но эта линия Филиной жизни шла по колдобинам и проселочным дорогам, далеко от магистрали, проложенной его матерью.
- Итак, девушки, - расставив на столе тонкие  китайские чашки и пузатый дулевский чайник, обратилась к нам тетя Роза, - слушайте сюда. Что такое ОдЭсса? Море, солнце, пляж, Театр  оперы и балета, Потемкинская лестница, Дерибасовская, но главное – Привоз! Это такое место, девушки, откуда нельзя умудриться выйти с пустыми руками. Вы никогда не видали того, что увидите там. Да..., - она задумалась. -  Еще, если повезет, сходите на Жванецкого.
      Сборы в первое далекое самостоятельное путешествие заняли какое-то время.  Можно сказать, это было тревожное и беспокойное время. Да, билет на поезд до Одессы стоил десять рублей. Но через кого его достать? Таких умных, как мы, чтоб за десять рублей прямо в рай, тьма тьмущая. Кто, через кого и что это стоило, чтоб туда и обратно  ..., я уже не помню... Но это не важно...
     А одеться? Чтоб в грязь лицом не упасть....
     У Ветки дядя эмигрировал в Израиль. И все, кому надо и не надо, про это знали. Но она всем, по секрету, говорила, что - в Америку. …  Так вот, ей из “Америки” дядя еще зимой,на всякий случай, прислал джинсы, купальник, батничек, шикарное махровое полотенце ну, и ... прочее, понятно ...  У меня все родственники были местные. Поэтому каждый день я шла в комиссионный магазин с надеждой, что для меня там кто-то сдаст джинсы, батник, купальник и водолазку. Это была мечта максимум. Она не сбылась. Но джинсы фирмы Lois я все же купила, почти своего размера и белье гэдээровское - бикини с гипюровыми вставками. Ничто так не садилось на меня ни до, ни после, как оно. Но это не важно ... Проблему купальника это не решило. В вечер перед отъездом пришла идея: нашить на гипюр вставки из веселенького ситчика. Мне понравилось. Посоветоваться было не с кем - ни к маме же, парторгу цеха, в этом выходить.
    Боже мой, боже, только б ничего не пропустить ... Как ехали в поезде, не помню. Были начеку, сумки без присмотра не оставляли, разговоры с незнакомыми подвыпившими мужчинами не поддерживали. Рукой время от времени проводили по бюстгальтеру – каждая  по своему.  Там, за тканевой надежной стеной, у каждой зашито было по десять десяток. То есть по СТО рублей! Таких денег хватало для тогдашнего счастья ...
    Все, что я пишу, я пишу для единственного читателя. Второму читателю я дико удивлюсь... Но это не важно...
    Чтоб поставить точки над всеми ”и” скажу, что в силу строгого как родительского контроля, так и самовоспитания, мы обе были  девушки, то есть кроме как несколько дружеских поцелуев в щеку, нам в двадцать лет вспомнить, по этой части, было нечего.
     Может, и поэтому  в своих иностранных джинсах, на вокзале в Одессе, рано утром, среди спешащих  к местам будущих радостей отдыхающих, мы  выглядели немного сИротами, приехавшими к дальним родственникам. Но никаких адресов, как и родственников, в Одессе у нас  не было. И мы шли,  с упорством обреченных, робко надеясь, что кто-то нам  что-то все же предложит сам, без всякой нашей инициативы.Тетя Роза уверяла, что предложат “само собой, прямо у моря, недорога”. Но квартирные зазывалы, с высоты своего опыта, придирчиво, а вместе с тем и небрежно, бросив  мимолетный взгляд на такое сокровище, тут же без слов и искры интереса в глазах обходили нас, будто им  все и так было ясно ..... Да. ..., но это не важно. Ошибиться может каждый.
      Вы знаете, что такое сила инерции, то есть, когда трудно начать, но начав, трудно остановиться? И мы шли вот так, по инерции, не проронив ни слова, сквозь строй людей, дверей,  лестниц, и не заметили, как выйдя из вокзала, все еще идем и держим спину, хоть на нас никто, и ненароком даже, не смотрит. Перед вокзалом на площади мы увидели знакомое трамвайное кольцо. Знакомое, потому что у нас в  городе ходили трамваи. И это было хоть что-то родное. По какому-то наитию мы, не сговариваясь, пошли на его скрежетащий призыв, то есть на остановку. Она показалась  обнадеживающей, т.к. была конечной, что лишало нас  размышлений, в какую сторону ехать.  Мы зашли, сели и поехали, понемногу приходя в себя. Слева, а может, и справа в окнах открывались заманчивые виды: набережная,  пляж, море и зелень, зелень, зелень. В вагоне людей почти не было. Это было очень раннее утро и, возможно, первый трамвай,так мне сейчас кажется. Мы ехали, смотрели в окно и, можно было подумать, если б кому-то этого  захотелось, что и мы знаем, куда едем. Остановки объявляли: первый фонтан, второй, третий, …, восьмой. Кажется, после одиннадцатого, когда трамвай, преодолев рельсовый зигзаг, свернул в непролазные, как нам показалось, кусты, мы не выдержали и сошли прямо в них. Кусты заманчиво пахли духами “Белая акация”, только более естественно. Узкая тропинка манила нас в просвет между тесно стоящими домами частного сектора. Манила, потому что все остальное пространство казалось нам зарослями с темным содержанием. Мы прошли в просвет, а точнее, неведомо куда, надеясь довериться первому встречному. Но первый встречный довольно долго не появлялся. Я помню, что руки затекли от тяжелых сумок, ноги заплетались, и хотелось пить. А мы все шли куда-то, веря в свою судьбу.......
    Можно сказать, что судьба нас не обманула. Да и как она может обмануть, если ничего и не обещает?
     Кусты кончились внезапно, и перед нами, то есть перпендикулярно нашему движению открылась идущая слева направо, впрочем, и справа налево грунтовая дорога. Частные дома с заборами и садами  располагались по обе ее стороны. Ни машин, ни людей не было видно. Хотя трудно теперь точно свидетельствовать, так ли пустынна была эта местность. Да это и неважно.
    Нашим вниманием овладела огромная, не побоюсь этого слова, женская фигура, стоящая посреди дороги. Этот оживший памятник колхознице, хотя и без  рабочего с молотком, произвел на нас монументальное впечатление. В мятой косынке, пятнистом фартуке и стоптанных тапках, подбоченясь, она смотрела на нас в упор. Не было сомнения, что как раз нас-то ей  и надобно, нас-то и поджидает эта не совсем чистая сила ….  Но морщинки на ее лице запрыгали, подскакивая вверх, развеяв  минутные потусторонние фантазии.
- Пiдемо, пiдемо до мЕне. Що це таки за  дiвчата? З Пiтера? А можа з Москви?
- Нет. Мы из другого города, - ответила Ветка. Пока мы вели себя как партизаны в тылу врага.
- Це добре, добре. На курорт прыiхали? Понятно. Адрэса е?
- Нет, - как-то обреченно выдохнули мы.
- Що ж, це не бiда. Будете у мене житi. Кiмнатка отдельна, сад, вишня, абрикос. Мiй батько до самОго Мiчурiну за саджанцями iздив. У мене i квитанцiя вiд Мiчурiна е.
- Ну, если Мичурин, -  с ноткой сомнения будто согласилась Ветка.
- А я вам для батькiв теж розписку спецiальну напишу про «ваше хорошее поведение». - Последние три слова  отчеканила  по-русски. - Не сумнiвайтеся. Все добре буде. Пiдемо, пiдемо. - Она схватила, как пушинки, в обе руки наши сумки, и мы засеменили за ней следом.

      Что сказать о нашем новоселье? Улица Костанди, наверное, уже не та, да и Агафьи Тихоновны такой нет больше на белом свете. Солнце заливало просторный двор с разбросанными там и сям фанерными постройками с занавесками вместо дверей. Имелось и фундаментальное строение - белая мазанка. Она отбрасывала густую тень, в которой за виноградной лозой стоял стол, лавки и сидели трое молодых парней в полосатых тельняшках и две белозубые девушки. На столе стояли стаканы и пустая бутылка с наклейкой «Агдам».
- Що це таке? Напишу вашим батькам, як ви  iх не поважаете. Петька, прибери  пляшку порожню зi столу.
     Не дожидаясь покаяния и деликатной сервировки от вольных парубков, Агафья Тихоновна, торжественно отвесив занавеску на дверном проеме ближайшей сараюшки, ввела нас в обещанный рай. Из обстановки имелась кровать широкая, правда,  одна, и  широкая, во всю длину комнаты,  занавеска с алыми маками, каждый с кулак. За ней просматривалась другая кровать, два чемодана и развешенные прямо на  гвозди, торчащие из стены, платья и юбки. Агафья Тихоновна поправила   занавеску, как бы указывая наши границы.  Видимо, до маковой занавески  и была наша отдельная комната.
- ОтдЭльна, - подтвердила Агафья Тихоновна. Это рекламное уточнение должно было снять наше сомнение, если б оно имелось. Но оно не имелось. Нас все, кажется, устроило.  Ведь в детстве, играючи в песочнице, мы  чертили вокруг себя круг и считали себя в домике. Времени с тех пор прошло немного. Свежо было в памяти.
- Рубь в день. З кожною, - подытожила Агафья Тихоновна.
“Недорога”.
               
     Спросите, зачем  ты пишешь и что ты хочешь?  Да, молодость прошла, а за ней и жизнь - тоже.  Но это неважно. Тем, что осталось, еще могу вдохнуть моря, понюхать акацию и абрикос, пошуршать  галькой на пляже голыми пятками, послушать шум ветра, волны, накатывающей на берег, и пробежаться беглым взглядом по загорелым молодым телам, разбивающим волны.  Здесь, совсем близко, почти рядом. Запах соли и вкус соли на обветренных губах. Смех. И детские голоса, пробивающиеся сквозь все другие. Блики солнца.
 Это не наяву. Но это неважно.
               
    Никогда, ни до, ни после, так легко и естественно не нарушались мои границы, никогда так стремительно не врывалась ко мне жизнь, как в том далеком, 1978 году.
- Тук-тук, - сказали за занавеской, и сразу вошли три парня и две девушки, все белозубые и улыбающиеся.
- Можно до вас, - как-то без вопросительной интонации, нараспев произнес долговязый, голубоглазый, с пепельной копной непричесанных волос, - меня Вася зовут.
- Можно, - выдохнула Ветка.
    Мы сидели на отведенной нам кровати рядком, но при их появлении сразу встали.
- Сiдайте, сiдайте, - это уже тот, что поменьше ростом, сухой, верткий, с глазищами кота-соблазнителя, - Петр. Вы из Москвы или Питера?
- Почему «из Москвы или Питера»? Других нет городов?
- Есть и другие. Но все девушки любят быть ”из Москвы или Питера”.
- Нет, мы из другого города.
- ЗдОрово. А пойдем на пляж!
- Да, да. Надо место занять. Там и познакомимся. Ближе.

      Третьего парня звали Чуня, хотя его настоящее имя было Толик. Он был скромен, молчалив, но тоже улыбался. Девчонки все нам рассказали и о парнях - “малолетки, еще двадцати нет, в мореходке учатся, клевые”, и о себе -”ленинградки 22-х лет, вот”. Это “вот” подчеркивало превосходство над нами - неопытными  ”малолетками” и “не ленинградками”.
- Вася – мой! И не мечтайте, - сказала, как отрезала, та, что была толста, кудрява и некрасива. Звали ее Оля Павлова.
- Кстати, я внучка академика Павлова. Знаете такого?
      Почему-то хотелось верить. И еще хотелось, услышать что-нибудь про жизнь такую особенную в семье академика. Возможно, она и рассказывала.....
     Вторая наша новая подруга, бесспорно, была красавица. Звали ее, как меня, Наташа. У нее глаза были, как у Петра, кошачьи, а волосы, как у Васи, пепельные, тело стройное и упругое. Главное, что Наташа ходила, как красавица, смотрела, как красавица, и громко смеялась, как допустимо только красавицам.
- Тебя, сказал Петр, глядя на меня в полугипюровом купальнике, сидящей на пляжной гальке в сложенном положении, как бы прикрывая коленями грудь, - мы будем звать Луиза.
- Почему?
-Вот, - и он протянул мне мои джинсы, придавив пальцем лейбл Lois, - понятно?
-Да...
    А мне на секунду померещилось, что меня приняли за Луизу  Лавальер из «Виконта де Бражелона». Такая романтичная, отрешенная, недоступная, ... , симпатичная, хотя и хромая). Но ошибиться может каждый. Меня назвали согласно этикетке на штанах. Но имя все равно хорошее. Не ругательное.
   Ветку переименовывать не стали. «Виолетта» - чего уж тут  больше придумаешь. Все и так ясно.
   Когда на следующий день мы с Веткой, выполняя наказ тети Розы, вместо пляжа пошли на утренний концерт в Оперный театр, никто не удивился. ”Ну, что еще могут выкинуть Луиза с Виолеттой”. Помню, что день был жаркий, театр пустой, одна рояль на сцене, и мы одни в ложе. Чтоб не заскучать, мы строили друг другу смешные рожи под грустные мелодии. Мы, явно, были не на своем месте. То ли дело сейчас,  я могу часами слушать такую, придуманную не мной, гениальную сразу для всех музыку.  Но тогда - мы пулей неслись по Дерибасовской, прочь от скучного Оперного дворца, скучных бархатных кресел,  всей этой чужой пылеватой вечности в  сиюминутный   рай молодости, жары,  моря, ветра - всего, что бывает всегда, но для каждого только однажды.
     И нас ждали. Петр улыбался прищуром глаз, Васька - широкой улыбкой добряка, а Чуня - с восторгом. Веткин купальник был цвета морской волны, какая, возможно, накатывает на остров Таити, ярко и обволакивающе. Ее грудь, не модного тогда 6-го размера была такой выдающейся, что смущала не только ее, но и меня. У меня с этим делом, все было в порядке - первый номер, и никаких хлопот. Когда Ветка на длинных  еврейских ногах входила в море, смотрели все. Скажу сразу,  мы шли, держась за руки, как бы я дружески поддерживала ее. За это я тоже попадала под перекрестный огонь обжигающих взглядов, правда, мне, к моему спокойствию, доставалось больше вскользь. После выхода из воды, мы играли в дурака и принимали желающих познакомиться. Точнее, принимал их Петр. Отшивая недвусмысленно:
- Ну, кто тут мечется, как юная разведчица, - говорил он  тем, кто без слов, ходил возле нас, желая одной только силой взгляда привлечь и, может быть .., ну, как пойдет. Эти исчезали, так и не раскрыв свой потенциал.
Для тех,  кто повзрослее и поопытнее, привлекались силы всей команды: Петр обнимал Ветку, Вася Наташу, а меня - Чуня. Оля Павлова надевала большую шляпу, и ее не замечали.
   Вечерами под вишней и абрикосом Оля просила принести  гитару, которая имелась у ребят, и пела красивым голосом грустный шансон. Шансон, надо сказать, был тогда весьма в фаворе, и немного в авангарде. Никто из нас не умел как она, поэтому услышанные  слова, хотелось, если не записать, то хотя бы запомнить, чтоб подпевать. Мы были благодарными слушателями и Олиных песен и рассказов, о любви к одному       ”замечательному человеку в Ленинграде”.
   Так Оля занимала свое почетное место опытной сказительницы в нашей вольной общине. Мы с интересом внимали ей, зачастую  теряя нить повествования.
 
«Нашей первой любви
 наступает конец.
Беспрерывной тоски
 распускается пряжа…»
И так далее. И так далее…
 
    Агдам, агдам... Что означает это слово? Оказывается – город в Карабахе….
    Вино в доме было всегда. Прозрачно-зеленые бутылки парни сдавали,  и приносили в авоськах темно-зеленые. Еды не хватало. Но днем мы это не замечали - некогда было. Голод заставал посреди ночи. Тогда варили пахучий суп из пакетиков с микро макаронами - пожиже, чтоб всем хватило. Вишню при первом намеке на созревание оборвали с одобрения Агафьи Тихоновны. Вареники делали под ее рассказы о “Мычурине”. Все съестное проглатывалось с огромным аппетитом, не успевая быть оцененным по вкусовым качествам…
               
   Почему так важно вспомнить самое мелкое, не основное, неважное? Мелочи жизни.... Они скромны, не эффектны. Их не ценишь, не пересказываешь в дружеском откровении, от них, будто, ничего и не зависело, ни тогда, ни после, и что толку рыться в мелочах. Ведь однажды случилось важное, то самое -  победа или поражение, любовь или разлука, счастье или горе, и все изменилось в жизни, и мы такие: ”ах, вот теперь больше не будет, как было прежде”
    Но кажется сейчас, что и это не важно.
               
     Есть совершенно дежурные, штампованные слова,  застрявшие в моих нейронных сетях с налетом легкого музыкального флера. “Дом отдыха”, например. Наткнешься на такое прозаичное словосочетание - и тут же случайный мотивчик из “Звезд зарубежной эстрады”.
    Несколько домов отдыха для иностранных студентов были недалеко от нашего места проживания. Мы об этом никогда бы и не догадались, если б не Оля с Наташей. Оказывается, что и место своего отдыха они выбрали с учетом этих ”домов”. Так мы нечаянно попали на танцы под  музыку группы АВВА.
     О, дивный, чудный мир запретных ворот Дома отдыха студентов Института Дружбы народов имени Патриса Лумумбы!  И тенистых аллей с просветом огней танцпола, и легкой музыки с таинственными словами, лишенными всякого смысла…
    Первый вечер был бенефисом Оли. В голубом, под цвет ее глаз, кримпленовом коротком платьице со школьным белым воротничком, с коричневой тонкой сигаретой, нежно сдавленной меж пухлых пальцев, она производила на темнокожих студентов, в прямом смысле, сногсшибательное впечатление. То есть приглашали ее нарасхват. Что нельзя сказать о нас с Веткой. Мы предпочитали роль сторонних наблюдателей второго эшелона. Экзотика, надо сказать, больше пугала, чем манила. И мы отводили глаза в сторону, даже при кажущемся чьем-то внимании. Я стояла лицом к Ветке, прикрывая ее грудь, что еще больше умаляло наши шансы…
    Да, я забыла Наташу! Ну, тут и говорить нечего. Она была в центре танцпола, музыки и мужского внимания. Меня с Веткой она вообще не замечала.
   Оля напрыгавшись, наобнимавшись, немного вспотев, нашла нас, своим всевидящим взором, и перешла ко второму акту  программы помощи всем, неважно чем,  обделенным, видимо, заложенной в ней природным милосердием.
   Первое, что она сделала, вывела нас из резерва танцпола в первый ряд и дала по сигарете.
- Можете не курить, но держите так, чтоб было видно.
   Мы, из всех стратегий предпочитая инерцию, не сопротивлялись. И дело пошло. Бангладеш, Шри-Ланка и даже Куба не могли не предложить нам огня…
   В этот и все последующие вечера возвращались мы в приют Агафьи Тихоновны поздно, всегда возбужденные, довольные собой и тем, что было там, в темных аллеях, и чего не было.Особенно, почему-то, радуясь тому, чего не было. Это была известнейшая девичья игра в “динамо”.
  «Наши парни», как оказалось, догадались очень быстро, куда мы уходим под вечер, да и как было не догадаться.  Сцены ревности смешили, казались не взаправдашними. Мы были всегда правы перед ними. И перед собой. “Мы только друзья. Никакой любви никому не обещали”. Нас волновали только наши эмоции.....
               
   Сказать по правде, мы были глупы, незрячи, не заботились о форме и, тем более, о содержании наших поступков, совершали чепуху. Хотя в наших головах, отстраненно от проходящих, казавшихся случайными, беззаботных дней, зрели отложенные цели, нешуточные планы. Наши высокие тайные помыслы раздували паруса, уносящие нас, в мечтах, в замечательное необыкновенное будущее. Сколько несбывшихся надежд, высоких порывов и тщетных ожиданий осталось там, в далекой молодости. Но это неглавное. Ни тогда, ни тем более теперь.
               
   Дни шли за днями. То, что было вспышкой, импровизацией и цирковым фейерверком, в повторе, исполняемости ожидаемого несет послевкусие усмешки, ленной скуки...
   Привоз нас не удивил, как не удивляет молодой, незрелый ум самая щедрая обыденность.
  Да...,   раки на Привозе, конечно, были - зеленые, копошащиеся в ведрах, еще живые твари. Но ни они, ни фруктово-овощное изобилие, ни ряды местного ширпотреба с иностранными лейблами не задевали тогда и не вспоминаются теперь.... Отклик находила мишура, схожая с той, что мы видели на фото актрис журнала ”Советский экран”. Мы купили по холщовой сумке с синим чернильным разводом профиля Джона Леннона, по марлевой блузке с этнической вышивкой, в духе хиппи, и тонкие разноцветные бусы из бисера. Как обо всем, что привозится ”на память”, осталась зыбкая память о покупке, но дальнейшей совместной с нами жизни у этих вещей не случилось. Они остались там, в Одессе.
    Чуня и Петр были нашими гидами по Привозу. Мы пробовали все подряд, жевали, смеялись, вытирали друг об друга влажные руки, пили газировку из запотевшего стакана, одного на всех,отзывались на зов каждого продавца, отвесившего нам комплемент с неприкрытой золотозубой лестью…  Нам было не до причин их доброжелательной радости, потому что мы сами были радость.

   Чуня сказал:
- Не ходи сегодня на танцы
- Почему?
- Не ходи.
Но мы, конечно, пошли.
   
   Потом... потом... Днем позже, кажется... .  На море был штиль или бриз.  Лодка  качалась в пустом пространстве серой воды с беловатой пеной. Пловцы сюда не доплывали и чайки не долетали... Нам ли захотелось уплыть так далеко  от берега или ребята предложили - не могу уже вспомнить. В тишине и спокойствии природы всегда таится  напряжение. Но  мы не  догадывались о нем, были расслаблены. И ничто для нас не предвещало беды......
   Мы с Веткой сидели рядом, Чуня и Петр на веслах, но не гребли,  разговаривали.
- Ну, и как там? Натанцевались?
- Напрыгались?
- И натанцевались....,  - Ветка чуть откинулась назад, опершись на руки,- и напрыгались. - Ее алый рот улыбался насмешливо, но глаза смотрели куда-то за горизонт. А я смотрела в противоположную сторону - на пляж с  почти неразличимыми людьми.
- Походу, вы нас за лохов держите.
- Ты о чем, Петя?
- Да, так... А хотите, в Турцию уплывем?
- Это, что за буйками?
- За буйками.
- Хотим.
    И они стали грести.
    Мы почти сразу почувствовали, что зря сели в лодку,… и не зря. Азарт какой-то. В носу защипало, и мы больше не посмеивались. Чуня смотрел на меня, как и раньше, с нежностью, и это внушало надежду. Но ошибиться может каждый.
    Прямо за буйками они накренили лодку на бок, и мы с Веткой выскользнули в воду. С берега вряд ли было видно, что мы  тонем.
   Мы тонули как в кинофильме:  медленно погружаясь, красиво взмахнув вверх распущенными волосами, глядя друг на друга  широко раскрытыми глазами, не сопротивляясь,  в потоке света. Было удивительно, как никогда еще не было. Вверху осталось днище лодки, пена, звуки - все, что казалось жизнью.  Страшно не наступало. Но это было не бесстрашие. Мы удивились там, как просто все устроено здесь. Без  режиссеров и игроков внутри нас. Простая и непостижимая последовательность событий. А что же тогда  трагедии, бурные переживания,  хранимый до смерти багаж воспоминаний?

    Сколько мгновений  продолжалось  падение? Не знаю. Нас подхватили и вытащили сильные руки. Чуня и Петька, с безумными глазами, трясли  наши не сопротивляющиеся плечи, волокли  обратно, в лодку, кричали что-то. Но мы не понимали их и улыбались.
- Идиотки. Вы чо, не выплывали? Мы  утопить вас могли, - Петр греб к берегу рывками и смотрел куда-то в сторону, не на нас.
- Не, не могли, - Ветка, боковым зрением рассматривала руки Петра. Те руки показались ей другими.
- Мы проучить вас хотели, а вы...  Идиотки.
    Я лежала на дне лодки,
 оглушенная тем, что сейчас произошло. Небо, я видела теперь, в необыкновенном цвете - прозрачной бирюзы, остро пахло морем, медузы проплывали мимо, покачивая своими венчиками. Чуня смотрел на меня, как казалось, умильно, с тоской. Или лицо у него такое было? Я смотрела на него с любовью. Хотя это была ненастоящая любовь - осознанная, ко всему живому.
- Слышь? Я могу билеты на концерт достать. У меня дядька в обкоме работает. Куда хочешь?
-  Толик..., достань  на Жванецкого.

     Когда через три недели после нашего приезда в Одессу, мы прощались с ними на вокзале, это было самое долгое и самое нежное прощание. Зрители, если б таковые были, утирали слезу. Написанные на трамвайных билетах адреса, оторванные на память пуговицы и коварно оставленные следы поцелуев - этого хватило на то, чтобы быть наполненными любовью до краев на все время дороги домой и еще немного дольше.
     Но какое значение имеют сроки, границы, правила, время, наконец, если это иллюзия, если  мы все это придумали.