Гиперпанк Безза... Гл 6

Потери и находки. И не только себя.

– Что с ним? – откуда-то из вне, до «А кто я собственно такой?» доносится придирчивого качества голос и прямо в нём намечается всё знающая язвительность. От одного звука которого, всё в тебе передёргивается, и так и хочется не соглашаться, а будет лучше, конечно, отвернуться подальше от этой всё знающей и на всё имеющей свою позицию принципиальности. Но так как «Кто я собственно такой?», соответственно такому своему пониманию должен для себя выяснить ответ на этот вопрос почему-то, а это значит, что он не имеет никакого права пренебрегать любой зацепкой из вне себя, – в том числе и такой дискриминирующей, как он уверенно, по тембру голоса говорящей, уже догадался, – то он не отворачивает, ни свою голову, ни свой слух от той стороны, откуда донёсся этот критический голос.
Тем более повернуть голову в какую-либо сторону, задача прямо сказать, сложно выполнимая, по причине болевых ощущений в шее и голова начинает темнеть и кружиться, стоит только с ней начать какие-либо действия. Вот и остаётся только этому человеку-вопросу насчёт себя, быть как есть, никуда не уходить и не отходить от рассмотрения себя в фокусе чьего-то принципиального взгляда на таких как он людей, вызывающих стойкое непонимание, и может даже отторжение своей …Как это говорится в таких случаях? А! Симуляцией того, что в тебе нет. А чего в тебе нет, то вот таким сознательным и им рот попробуй закрыть, людям со стороны, всегда виднее, и они такие уж люди, что не будут ничего, – от тебя в первую очередь, – скрывать, и всё как есть всем вокруг и опять же тебе, с подчёркнутой язвительностью выскажут.
 – Ударился головой. – Вот почему-то опять не удивлён человек-загадка и вопрос одновременно, таким в свой адрес выводам. Ведь все люди по большому счёту схематично мыслят и рассуждают при определённых обстоятельствах, обвиняя во всём чью-то больную на всю себя голову. А если при этом ещё и сама голова во всём замешана, то значит, весь фокус в ней самой. Где она покоя ногам не даёт, а затем все ещё удивляются, почему так с ней происходит и она опять нарвалась на то, что ей все итак всегда предсказывали, – чует моё сердце, что именно так и будет, а я и без этой чуйки всегда знал, что найдёт он на свою голову проблем, – и это столкновение в виде умопомрачительного удара, не просто предполагалось, а оно было неизбежно.
С чем никак не может смириться тот, кто на деле столкнулся с такой для себя очевидностью и буквально стал очевидцем такого жизненного факта – человек сам себя не знаю. Кто видно и сам по себе был не менее язвительным и критически мыслящим человеком, что из него всего этого никакими столкновениями и ударами по его голове не выбьешь, вот он и не собирается соглашаться с любой чужой точкой зрения на себя, хотя бы потому, что это не его точка зрения.
 – А как я ударился головой, намеренно или это стало результатом случайных стечений обстоятельств, то всё зависит от того, как на это дело посмотреть. А смотреть на всё произошедшее со мной буду Я и только Я при помощи быть может доктора. – Вот такой точки зрения придерживается на себя этот человек-загадка, пытаясь прорваться во вне сквозь белену темноты своих глаз, придавленных осознанием тяжести пережитого с собой злоключения.
А вот что с ним случилось такое, что он так до сих пор с собой собраться не может и чувствует себя прямо разобранным, плюс он к своей забывчивости себя, – а это усугубляет его положение тем, что он не может полноценно вести разговор и дискуссию хотя бы с той язвительной личностью, кто тут смеет делать в его сторону оценочные замечания; ему не на что от себя отталкиваться, – совсем не помнит, как сюда и не пойми куда попал, то об этом обстоятельстве было бы неплохо поскорее узнать. А то, как чувствуется этому человеке-загадке в себе, то его совсем скоро об этом будут спрашивать, а он ничего и сказать не может. И тогда спрашивается, но только уже не его, а самого себя или ассистента по крайней мере, какой выносить ему эпикриз.
А человек-загадка, когда слышит в свою сторону вот такие загадочно-тревожные слова, сами в себе содержащие много вопросов и тайн, то он начинает волноваться и тревожиться за себя, чувствуя, что совсем не зря по отношению к нему применяют и используют вот такие сложные, неизвестного содержания словосочетания и слова. Однозначно собой подразумевающие некий экспериментальный подход к нему, чтобы…Чтобы доказать свою правоту и верность своих убеждений. Чему человек-загадка ничего не может противопоставить всё по той же причине. Чего он не точно не желает до себя допустить, как единственное, что он о себе знает, и на основании этого сейчас собирается как может соображать над тем, как из этой наисложнейшей ситуации выкрутиться.
Но у него ничего на ум, явно тоже подвергнутый повреждению, не идёт, и он остаётся как был такой, с попытками прорваться сквозь окружающую себя пелену темноты своего взгляда, сейчас больше всего надеясь на свой слух, кто единственный обеспечен доносящейся до него информации о себе из вне.
– Надо ж, проблема. – Усмехается в ответ другая язвительная, как догадался человек-загадка, тётка, как смело её ограничил в своей обойдённости быть кем-то ещё и возможно кем-то другим она себя видит и мыслит, человек-загадка, кто может и человек самой проблемной и сложной категории людей – кто подчиняет людей своему императиву мышления, но, судя по его такому уровню мышления, он не полностью источивший в себе надежды быть осознанным членом общества, раз имеет в себе понятия о дисциплине свободного духа, не приветствующего вот такие моно осознания своего современника. Когда качественный мир давно уже мыслит категориями и духом стерео, на начальном, самом низовом уровне, двойными стандартами и двоякой качественностью в публичной сфере своего влияния, а уже затем по нарастающей. И вот такое закрепление (этим инструментом закабаления и угнетения духа) оформления личности только в одну ипостась, классифицирование её под свою категорию права, без возможности её личностного роста и развития в любые сферы своего жизненного пространства, разве не есть ограничение её свободы и права на самовыражение. То то и есть.
– Сейчас не долбанутых на всю голову и нету. – Делает до удивления знаковое добавление та язвительная личность, всё может быть с ней, и кто она такая и она не всегда знает, а так-то неосознанно принятая больным на всю голову человеком-загадкой за тётку, да ещё и язвительную. Из-за сложности восприятия которой, человек-загадка, кому сейчас не до того, чтобы мир вокруг себя усложнять дальнейшим развитием его понятий в длинные словосочетания, остановился на том, чтобы отнестись к этой второй собеседнице, сперва им принятой не дисциплинировано за тётку, с более осмысленных позиций и отнести её к деепричастной личности. И он так её и воспринял своим умом – Дея, причастие или деепричастная личность, кому до многого есть дело с претенциозных позиций.
А что вызвало некоторый всплеск сумбура в голове человека-загадки, когда до него донеслось вот такое разглагольствование Деи, то это её не слишком ли много она на себя берёт самонадеянность, делающая такие утверждения. Хотя, она в полном праве быть утверждающей личностью, даже если она собой исповедует одну лишь только словоохотливость и говорливость, без всяких оснований и подтверждений фактажом всего ею сказанного. Кто-то ведь должен создавать собой личностный фон, вот она этим может быть и занимается.
– Мы чуть ли не ежедневно, а может быть и чаще, – продолжает во своему воспринимать эту вокруг действительность Дея, – если не сами обо что-то ударяемся, то нас эта жизнь сталкивает, и не только лбами друг с другом, а бывает до оглушения всего себя и что по хуже. А этот, и не пойми кто, – здесь, как уверенно человеком-загадкой понимается, идёт откровенное указание, не просто в его сторону, а буквально на него этим остросюжетным носом Деи, который, вот же чёрт! он уже начинает просматривать, как и…Но дальнейшие слова Деи не дают человеку-загадке прямо сейчас в себе просмотреть то, что буквально сейчас у него напрашивается увидеть.
– Ха-ха, – усмехается Дея, – вон что он о себе возомнил. Именно его, а не кого-то другого, кто может быть, имеет не только не меньшее право удариться головой, а он в этом вопросе имеет многие преимущества и приоритеты, – он давно напрашивался на такую с собой действительность, стремился к этому всеми силами и всегда на один шаг был ближе к этому столкновению своей противоречащей здравому смыслу субъектностью, – не просто ударили по голове, а он смеет утверждать, что он ударился головой. Да после таких заявлений – самовосхваления себя в том, что он кому-то кроме себя ещё нужен, только одно и скажу – он точно головой тронулся.
А вот это уже слишком даже для самой отзывчивой, сознательной и напрочь незнакомой и посторонней крипто-партнёрше этого социума по инициализации своей потребности жизни. Когда это он утверждал такое, что сейчас совпадало бы с её утверждением того, что он был сам инициатором столкновения своей головы с …Чёрт! С мотоциклистом! – вдруг перед глазами человека-загадки предстало лицо, а точнее мотоциклетный шлем того препятствия, на который не он натолкнулся, а как это и всегда бывает, стечения непредвиденных обстоятельств его столкнули. А как только человека-загадку это первое памятливое насчёт себя прозрение с ног до головы окатило, то у него вслед открылись глаза и на самого себя. Правда только частично, только в плане своего имени.
– Репер Суффикс. – Почему-то «отчётливо вспомнилось» говорят в вот таких случаях вспоминания. Наверное, потому, что вокруг этого воспоминания всё находится в дымке условностей и растекается в нечёткость.
– И что дальше? – с горчеливой усмешкой вопросил себя Репер Суффикс с этого момента, кто, как и всякий человек, не удовлетворился тем, что есть и что ему дано на данный момент. И ему, видите ли, нужно больше, как он в себе чувствует. Правда, на этот раз под этим его желанием есть основательная база из аргументаций. И знать о себе только одно имя, действительно будет недостаточно для того, чтобы правомерно использовать его в продвижении себя на своём жизненном пути. И даже зарабатывать для себя имя с нуля, без всякого обоснования его появления, не слишком правильно. С такого низкого старта практически никто не стартует. Всё равно на этом начальном этапе каждый обладает какими-то о себе первоначальными знаниями.
– И кто же ты есть, Репер Суффикс? – обратился к себе с этим вопросом Репер Суффикс. И как только он смог, наверное, как ему думается, он ответил вопросом на вопрос. – А тебе и в самом деле интересно это знать?
– Судя по всему, Репер Суффикс, не только любит себя выделять из массы людей вокруг звучным именем, но в нём имеется большая склонность к ёрничанью своего, какого есть интеллекта. Надеюсь, что это всё-таки интеллект, а не его имитация. – Усмехнулся про себя Репер Суффикс, почему-то опять не удивлённый тому, что он не заметил (потому и не удивлённый), что подошёл к своему рассмотрению отдельно от себя, со стороны.
– А, наверное, это неплохо, раз я не чувствую при этом дискомфорт и меня это даже больше устраивает, если бы я вспомнил, что меня зовут каким-нибудь… – здесь Репер Суффикс напряг свой ум и оттуда выплыло имя Апологет Устроин, а затем, буквально следом, чуть менее апофеозное и затейливое, так, наверное, себе, имя Ким. – А это ещё кто такие? – озадачился новой загадкой Репер Суффикс, уверенный до максимального в том, что его память не будет в холостую работать, а если что-то ему сейчас выдаст, то эта информация будет иметь своё знаковое значение.
И этот вдруг так вспомненный им Апологет Устроин, а затем чуть сбоку-припёку припомненный, неизвестно чем замечательный Ким (тем, что упоминается вместе с Апологетом Устроином), кем он мог быть одновременно (если Ким это уменьшительное от Апологета, во что с трудом верится) и по разному при любых других стечениях обстоятельств, – смеха ради креатива его родителей, непреодолимой тяге его фантазии к своему изменению и взгромождению на пути к своему пониманию препятствий, ну и мало ли ещё на ум не взбредёт глупости, – определённо как-то был с ним связан.
– Не люблю я всё, что с ним связано, скорей всего. – После некоторого размышления, не приведшего ни к чему, Репер Суффикс решил остановится на том, что Апологет Устроин его совсем не устраивает как приятная и приветливая личность, раз он не поддаётся никакой квалификации (Ким не упоминался тут). – Да и надо сперва с собой разобраться, а уж как только этот вопрос будет решён, то и с Апологетом Устроином всё выяснится. – Вполне себе резонно и разумно рассудил Репер Суффикс, вновь выдвинув своё вспомненное имя на первый план своего рассмотрения.
Но как бы Репер Суффикс не склонял своё имя, вплоть до смешного, не рассматривал его со всех сторон, – снизу до верху и даже с обратной стороны, меняя местами его произношение, где выяснилась одна интересная подробность: его имя есть палиндром, – он ни к чему точному так и не пришёл. А палиндромность его имени, это … То, что это может значить, кроме напрашивающегося вывода: «Всякое и случайность в том числе бывает», им никак больше не разрешается.
– И что будем делать? – явно ещё находясь со своим именем на вы, с такой неоднозначностью отношения к себе в одном числе, обращается с вопросом Репер Суффикс.
– Жить с ним. А что ещё! – со свойственной себе манерой, как это уже не не понять, усмехается Репер Суффикс.
– Я не против. Тем более меня об этом никто не спрашивает и как понимаю, другого мне не дано. Но вопрос тут в другом. А если оно много значит не только для меня, как всякое имя его носителя должно значить, а для кого-то ещё со стороны. А я этого нисколько не зная, получается, что буду не оправдывать уже не своё имя, а самого себя. А этого я… – на этом месте Репер Суффикс к себе прислушался и сделал вывод. – Не хочу, как чувствую собой.
– А ты главное не спеши. – После некоторого раздумья рассудил Репер Суффикс. – Придерживайся стратегии всегда идти навстречу проявляемому к тебе отношению со стороны сторонних людей. Если они к тебе благожелательно настроены, то и ты им отвечай тем же, а если они не хотят с тобой иметь приветливых отношений, то чего с ними церемониться, то посылай их туда же, куда они тебя посылают.
– Пожалуй, соглашусь. – У Репера Суффикса наметилась тенденция к правильному пониманию своего дальнейшего пути. А как только у него глаза немного приоткрылись на такую свою будущую самостоятельность инициализации себя, то он вдруг и не заметил, как у него прояснился взгляд и на буквально реализующие себя вещи вокруг, а именно на существующую действительность сейчас и вокруг, этими двумя классификаторами актуального измерения времени и пространства.
Ну а на что у Репера спокойно сейчас открылись глаза, то, как интуитивно им предполагалось, на белую цветовую гамму всего вокруг, в которую погружено всё из того, что собой закрепляет в физическом воплощении задуманного творцами этого создания. А если посмотреть на всё вокруг Репера не глазами его воспалённого мозга, а ближе к общей реальности (к его, это безусловно так), то он, как сейчас за собой заметил, находился в сидячем положении на одном из мест в длинном ряду стульев, установленных вдоль стенки длинного и идущего в разные стороны коридора, такого же светлого, как и стоящее здесь, как будет выяснено вскоре, приёмного отделения больницы, освещение.
И не успел Репер задаться так и напрашивающимся на язык вопросом: «А где это я?», как на его глаза попались две представительницы своего личного мнения и на всё у них есть замечательное по своей безответственности или ответственности, в общем, как на всё это дело посмотреть, слово.
И только Репер бросил на них взгляд уже не прежней невнятности своего выражения, одного форменного безобразия, как поди что о нём мыслили эти две категории своего ума и умственности, собеседствующие со своей зрительной осмыслённостью себя в этом мире вокруг, а он посмотрел на них от самого себя такого, кто для их ума не доступен и там однозначно содержится не то, что они себе тут надумали о нём думать, то они тут же осеклись друг к другу и давай, хлопая глазами, не понимать, что это, собственно, такое тут происходит и почему они не в курсе того, что на них тут без их предупреждения глазеют и поди что делают непозволительные для себя выводы – они не те субъекты своей бесспорно вас выше культуры и благообразности, и непозволительно в другом ключе о них думать, которые доступны вашему соизмерению с чем-то соизмеримым с собой, как есть ничтожным, а они и на этой пропорции не останавливаются, претензией прокладывая себе путь к недостижимому.
В общем, если из всего этого, что они насчёт себя не имеют против, а только приветствуют, тебе и тебе хамло непонятно, то в этом для них нет ничего удивительного и они поразительно объёмно себя от вас, отдельного элемента качественности, выделили, а тебе, а в данном случае Реперу, должно одно лишь ясно, они нисколько его не понимают и понимать не собираются, даже если зададутся вопросом: Кто он такой, что так себя непозволительно решил выказывать в их область видения, инициируя в их сторону касательные их действия? Какого(!) хрена, ты не знамо кто есть, так собственнически и с подразумевающимися на аншлюс намерениями заглядываешься на них и их частности личного права?
И уже не сложно разглядеть те ожидания насчёт Репера со стороны хотя бы той же Деи, о которых он единственный пока что ничего не знает, а значит, никаких не имеет возражений против того, что эти её ожидание на его счёт в себе несут. В чём уже предусматривается хоть и не явная, а скрытая от всех, что ещё хуже, преднамеренность Репера быть исключительно самим собой – собственником своего интеллекта. Для которого всё чуждое и неизвестное ему служит объектом для своего познавания, обхвата своими понятийными знаниями и как итог, интегрирования в себя под собственной квалификационной маркой.
Иными словами Деи, ничего не имеющих общего со всем этим, им задуманным, Репер демонстрирует непоколебимую решимость их предусмотреть так, как только ему на то надобно, не считаясь с их интеллектом и может быть, своим желанием быть такими, какие они есть, а не только такими, какими он их видит, и не дай ему сердечных сил и обаяния, плюс материальных средств поддержки своих злодейских намерений, чтобы их увидеть такими, какими он хочет их видеть.
И Дея, собственно совсем не тётка, как её подумал было оскорбить, унизить и не дать ей возможности для собственного роста, ограничив этим эйджизмом её личностный рост, а она вполне себе цельная натура, без всех этих к ней прилагательных ограничений, признакофф объективизма: симпатичная, непривычная, концептуальная, и куда ни шло, здоровая как дылда, кто сама за себя скажет, что хочет и что ей свойственно. А свойственно ей ни в чём не соглашаться с теми, кто при первом своём взгляде на неё, сразу скрыть не может, как он её не понимает и постичь не может. Хотя последнее ей всегда льстит, а первого она сама добивалась. И тогда в чём недостаток ума этих её первых встречных, у кого челюсть звучно отпадает, кто крутит у виска пальцем при виде уже только её спины, что говорит о большой их воспитанности и культуре, а кто запинается в культуре своего взаимоотношения с собой и вокруг природой, и выдаёт вслух бл**ь не самое такое, от чего уши всё это услышавших тут же закручиваются в трубочку, если она сама всего этого добивалась, так себе в этом мире выставляя – она  ничего в себе не скрывает так, что даже у её знакомых иногда прорывается желание ей указать на то, что ты, Дея, слишком себя бодипозитируешь.
– Это как ещё? – задаётся вот таким вопросом в эти иногда моменты Дея, всегда идя навстречу людям, видно мало с ней ещё знакомыми, находящимся теперь на грани своего разрыва с ней близкой связи. К кому, скорей всего, и соотносилась её нынешняя собеседница Части по реже, как залетело в голову Репера при её не остающимся ни на мгновение без движения желваков виде. Кто ещё быстрее спешил жить и нигде точно не опаздывать, особенно там, где её присутствие не было учтено и даже будет попрекаться, а значит, она двигается по жизни с опережающим его временные способности темпом.
 – Они ещё и знать не знают о моём существовании и что из этого выходит, что они меня не могут, а уж затем, не захотят у себя в гостях видеть, как я уже их посещаю и с собой знакомлю. Тем самым изменяю местами возникновение причин и следствия, став для всех следственной причиной, не став причиной следствия. – Вот что двигало и мотивировало Части по реже всех потрясать своей непредсказуемостью поведения и движению того, что у неё внутри ею двигало. Особенно её одну улыбало, а всех остальных, кто становился явным свидетелем результата её опережения своего и главное всего остального времени, это больше нервировало и бывало спохватывало за сердечный приступ, а голову вбивало в седину бодипозитива, когда она заявлялась само собой куда не просят, а в частности на мимо она тут проходила, чужую свадьбу.
Куда сам дескрутив из времени «прежде» велел (что несусветная дерзость) зайти – бог, а её природа, всё же ещё имеющая в ней самоопределяющее место и стремящаяся сказать своё слово, попыталась её подначить на любопытство – чего это они так организационно радуются только за одних себя, никого при этом не принимая в расчёт?! – Но она, конечно, на такую провокацию не поддавалась, сочтя, что эта, вполне резонная и сносная просьба и обоснование заглянуть на этот праздник чьей-то жизни, может быть только пока что рассмотрена. А вот когда со стороны дворца для бракосочетаний раздались призывы радоваться без стеснения тому, что кто-то там сейчас себя обрекает на узы брака, так сказать, самовольно, а скорее всего, по чьему-то подстрекательству и убеждению ставит себя в зависимое, как минимум, несвободное это точно, и затем смирившееся с тем что есть положение, как итог всему, то это уже слишком.
 И Части, уже готовая заранее не проходить спокойно мимо всякого поползновения на ограничение личной свободы не важно какого человека, а главное то, что он начинает подвергаться угнетению нестабильной силы, из отрицания всякого вида и темпа низкопоклонства, живо потребовала от того, кто смел ей ещё велеть так-то делать, а так ещё, пожалуй, нет, ещё раз повторить свою дерзость или всё же просьбу. А как только этот деструктив осёкся больше что-то ей велеть и поди что требовать (будь благочестивой и тому подобное), Части сплюнула всегда при себе и во рту жвачку прямо под ноги яркому господину, спускающемуся по лестнице из дворца бракосочетаний, судя по его праздничному обличию, имеющему касательное отношение к этому празднику жизни, сбив тем самым его с праздничного хода и затем, когда он споткнулся об свою настороженность и кубарем по лестнице вниз, видно, что с довольного настроения, и направилась наверх, выяснять, что там такое сейчас происходит и чего это все тут радуются.
А так как Части преотлично знала, как насчёт себя глупы все эти и эти, и те люди, кто явно впопыхах решил предпочесть дух свободы этой клетке, состоящей из одних только обязанностей, где у брачующихся прав с гулькин…сами все знают, как мало. И где только право сильного определяет все эти права. И поэтому она при заходе в зал для бракосочетаний не стала призывать всех тут собравшихся к здравомыслию, что только одна потеря времени. А Части, войдя в зал, в момент оценила обстановку, где кто стоит, кто к кому относится и как относится, выявила слабые стороны собравшегося коллектива, его сплочённость, группы по интересам и разнообразию, и уже на основании всего этого приступила к осуществлению придуманного на ходу плана по нейтрализации всего того, что ведёт к ещё одному закабалению чьей-то жизни.
И как не трудно догадаться, то Части самый главный удар направляет на самое слабое звено в этой цепи брачующихся – на жениха.
– Ах, вот значит ты где?  – на весь зал громом гремит это приветственное слово со стороны Части.
Ну а собравшиеся в зале бракосочетания гости, все сплошь в костюмах и платьях на выход только в ЗАГС и никуда иначе, уж точно ничего такого неожиданного со стороны дверей не ожидали услышать, готовясь подставить свой фужер под наливающееся из бутылок шампанское. Что, естественно, получило для себя уже ожидаемое оформление с разливом мимо фужеров шампанского и хорошо если только мимо и на пол. А когда шампанское разливается на новое платье или костюм не имеющего для себя приличную цену (его только раз в жизни по такому случаю позволяют), то тут не до сдержанности и лёгких огорчительных насмешек над чьей-то неловкостью. А тут прямо на глазах рождается желание бить кулаком в зубы этому подонку, если ты человек в костюме, и необходимость выцарапать все зенки, включая разрыв связи ногтей с руками этого человеческого типажа, замочившего репутацию платья её носительницы, если ты эта обречённая теперь на негатив и вспышки ярости носительница платья.
В общем, обстановка в этом зале для бракосочетаний, добровольному себя подчинению странно сложившимся стечениям обстоятельств, только думается, что непредвиденных и непреодолимой силы (чем и пользуются те, кто их так объясняет), в одно мгновение накаляется и выходит из под контроля регламента проведения этого торжества и его распорядителя  – работника ЗАГСа, Любови Гименеевны! А как вы думали ещё может зваться человек через чьи руки проходит столько брачных договоров, скрепляющих все эти кабальные условия, прописанные в уставе брака – ничего для себя не делимого не оставлять и делить всё совместно: радости и горе. Тьфу, слышать противно Части, веган-активистке во всех сферах отношений человека со своей и чуждой ему природой.
  И сейчас нет нигде места прежнему довольству радости и удовлетворению тому, что есть, ни на физиономиях гостей, сопровождающих эту церемонию, ни на лицах жениха и особенно невесты, а также странно удручённой и удивлённой Любови Гименеевны. И все собравшиеся здесь люди, чтобы радоваться, а не удручаться, перебитые на своём полпути к фужеру шампанского и к тому, что он с собой впереди несёт, перестали радоваться жизни и друг за друга, и давай глазеть в сторону входа в этот зал, чтобы выяснить и понять для себя, что всё это может значить и не задумка ли всё это тамады, сложной конструкции личность и её замысла, находящегося вне достатка понимания обычной категория ума человека, без инклюзивного изыска и изысканий в себе..
Кого хоть пока что никто в глаза не видел, но отец невесты к нему или к ней какая разница, кто (отец невесты, конечно) как совсем недавно им выяснилось, несёт основной груз расходов на свадьбу (а где же справедливость спрашивается, где его заверяли, что жених обязался взять на себя точно такую же половину расходов), сразу же почувствовал в сторону тамады (да что в самом деле за слово такое скользкое!) несварение своего желудка, в общем самые предвзятые чувства, построенные на антипатии, когда увидел запредельную самооценку этого или этой тамады. Охренеть себе можно, за кого он или она себя считающие. Так будет лучше в двойне.
– Нет, мне просто хотелось бы знать, за кого, собственно, этот или она тамада себя считает, не считаясь, ни со здравым смыслом, – я тут не говорю о том, что требуемая ими (по другому уже не получается познать энтову тамаду) цена за свои услуги неподъёмна, я тут имею виду не невозможность им (ей) получить по зубам за такие предложения рассчитаться с ним, – ни с собственным интеллектом, разве непонимающим, что я ему (ей) быстрее по сопатке дам, чем что-то ещё. – До самого последнего момента ворчал отец невесты, просто жаждуя увидеть этого мифического, запредельной наглости конферансье…тьфу, тамаду (тамадысты твою мать!), постоянно держа себя на взводе и готовности в один момент взорваться и устроить этому и всем тамадам свой праздник жизни (Точно! Тамада — это та мадам, кто много о себе хочет и просит думать).
– Он (она) меня ещё не знает, как я их ни хрена знать не знаю, но знаю, какая он (она), они в общем, большая, большие и запредельные сволочи. – Всё это время себя накручивал отец невесты, кто больше всегда за всех переживал, и надо же, тут такой повод, принять всё происходящее за выходку тамады, решившего (ей) таким и вправду удивительным способом, взбодрить всю эту еле раскачивающуюся и чуть ли не сонную публику. И хотя отец невесты был мотивирован на то, чтобы развить всю эту ситуацию в самую скандальную и негативную сторону (дорого этот праздник жизни за мой счёт обойдётся тамаде и главное, скупердяю зятю), всё-таки он отдал должное этой задумке тамады, сумевшего (всё-таки не ему, а ей; а такую изморозь ума создать в наличие, только они, тамады, могут совместить с реальностью) внести свою изюминку интриги в унылый, и как по расписанию идущему ходу проведения брачной церемонии. Где даже ему раз зевнулось, когда Любовь Гименеевна, своим монотонным голосом зачитывала протокольный текст приветствия новобрачных.
И с вот такой предубеждённостью против тамады и смотрел отец невесты на Части, как и все остальные тут собравшиеся и потревоженные этим её заявлением гости, пытаясь высмотреть в ней то, что им было ближе в её сторону надумать.
И горше всех на Части смотрела, чуть ли не приблизившись к тому, что в себе решила выдать Части, само собой невеста, чьи чувства были наиболее из всех тут людей находящихся обострены, и она любое поползновение на своё приближающееся счастье интуитивно предзнаменовала. И невеста в один взгляд на Части, её опасность для себя оценила и, взглядом покосившись на своего наречённого буквально сейчас жениха, – стоит, опупеть можно, как будто его тут ничего не касается, – сообразив живо, что даже такая лахудра, без единого шанса для её счастья, представляет опасность для неё, цепко хватает рукой своего жениха только на словах, без закрепления церемониалом первой брачной ночи мужа, за локоть руки, чтобы так сказать, оградить его от какой-нибудь самопроизвольной выходки из своего отныне и до скончания жизни семейного положения человека. И как вскоре выяснилось, то даже самые жестокие предчувствия невесты не оказались неоправданными.
И Части, эта возмутительница общего спокойствия и настроя радоваться за жениха и невесту, только вступивших в новую жизнь, а тута вон как сразу какие препятствия на их пути к собственному благополучию, кто на всех тут смотрит, сразу по ней видно, чтобы иносказательно обрадовать, и чья заявка на собственную большую значимость для жениха, на кого она только и смотрит взглядом какой-то только ей известной принципиальности, начинает тревожить не только невесту, но и всех вокруг, вызывая вопросы требовательного характера: «Что она, собственно, хочет этим сказать?! И как её понимать?!», явно предполагая такую вдумчивую и местами растерянную реакцию людей на своё неожиданное и обязательно не кстати для жениха появление, берёт и дальше инициативу ведения этого торжества в свои руки (и чем она не тамада).
– Что, не ожидал меня здесь увидеть?! – с дерзкой и чуть ли не нагловатой требовательностью, стоя в центре проёма распахнутых настежь дверей зала бракосочетания, Части обращается с этим вызывающим множество вопросов вопросительным требованием к … Судя по направлению её взгляда, то к жениху, Порфирию Платоновичу, как все начали буквально недавно думать о нём, как только он как взрослый сделал такой поступок не мальчика, а мужа, поставив свою подпись под брачным договором. Но как сейчас выясняется, глядя на него растерянного и испуганно прячущего свои глазки в разные стороны, где ни в одной из этих сторон не находится его супруга, что начинает о многом говорить в его сторону (Порфирий Платонович, а попросту Пашка, будет в последнюю очередь считаться со своей супругой, негодяй), то между ним и этой громко голосящей, вздорно выглядящей возмутительницей общего спокойствия, наверняка есть какая-то связь. И лучше пусть не та, о которой все тут единодушно решили гнусно подумать.
 Но решать это не им, и даже не Порфирию Платоновичу, кто только делает вид, что он, ни сном, ни духом ничего из тут происходящего не знает, а эту не знамо кто, он вообще в первый раз видит. Во что, как это всегда и бывает, отчего-то никто вообще не верит, и что самое обидное для Порфирия Платоновича, то больше всех ему не верит и теперь не доверяет любому его слову, то это его невеста, Аленький цветочек.. Кто первая должна была продемонстрировать полное к нему доверие, а тут вон какая не доверительная пакость получается. Да как после такого он может ей доверять сохранность тех же своих сбережений, основу которых он создал на своём доверительном отношении с кредитно-финансовыми организациями, выведя оттуда учтённые только им дисбалансы активов.
Правда, до такой дерзости Порфирий Платонович не осмелел в конец, пребывая в собственном недоразумении и он никак понять не может, что и зачем это всё сейчас с ним происходит. И почему он ещё должен перед всеми оправдываться, когда не он выступил зачинщиком всей этой истории. И как насчёт презумпции невиновности, если о таком факте отношений слышали все тут люди.
– В чём я сильно сомневаюсь. – Про себя подумал Порфирий Платонович, человек с адвокатскими на свой счёт наклонностями, покосившись в сторону своего самоназванного тестя, смотрящего на него недоброй и ничего хорошего ему не сулящей улыбкой. Кто точно не будет не радоваться, если сейчас с ним вынужденно случится какой-нибудь конфуз и неприятность. И он ещё к этому добавит, что он всегда знал, а ему ещё никто не верил, что Порфирий Платонович, накоси-выкуси мне зять, первостатейный проходимец и мошенник. – Сами видите, какими связями он себя облагораживает и обставляет. Тьфу, ничтожество и пустой человек. – Сделает выводы тесть Порфирия Платоновича и прям в лицо ему поставит смачную точку в этом последнем между ними разговоре, плавно перешедшим в драку.
А вот остальные гости, в отличие от тестя Порфирия Платоновича, ещё рассчитывают на благополучный исход этой требующей разъяснения ситуации, и хотя всех интригует заданный незнакомкой вопрос, – а почему именно здесь Порфирий Платонович не ожидал её увидеть? А тогда, где он ожидал с ней встретиться? – они всё-таки верят в благоразумие и умение Порфирия Платоновича объяснить необъяснимые только с первого взгляда вещи. К тому же незнакомка сама даёт ему шанс.
– Ну так что молчишь? – обращается к жениху Части. – Можешь быть, наконец, представишь меня всем? Как сам видишь, всем очень интересно знать, кто я такая и что нас крепко связывает и сближает. – А как только это сказала Части, то где та прежняя цепкая связь между Порфирием Платоновичем и его невестой, Аленьким цветочком, одёрнувшей от него резко свою руку и сейчас с нескрываемым презрением к демонстрации своей благопристойности, через пронзительный прищур своего въедливого взгляда на жениха, прямо вдавливает его в своё ничтожество.
И как должно сейчас очень быстро соображаться Порфирию Платоновичу, то его дальнейшее молчание только умаляет его достоинство, если оно в нём было когда-то, а не всё это есть имитация, и убеждает всех людей тут вокруг в его причастности к собственным преступлениям и безнравственности. И если Порфирий Петрович ещё не полностью потерянный для общества своей невесты человек, то он должен немедленно дать слово, что он знать эту страхолюдину не знает. И всё что она тут утверждает есть заговор против него со стороны …Да того же тестя, с кем они не сошлись характерами на почве расчётов друг насчёт друга, где каждый считал за правильное, больше друг на друга рассчитывать.
Но против Порфирия Петровича сегодня видимо все звёзды сошлись, и Части не даёт ему ни одного слова для своего оправдания сказать, делая новое, до чего же провокационное заявление.
– Ладно, не хочешь говорить, твоё право. Тогда может, как утешительный приз для меня, обманутой с разбитым сердцем стороны, ты назовёшь ту, на кого ты нашу, наверное, одна я только так думала, а ты только из себя имитировал влюблённого, бесценную любовь променял. – Что и говорить, а это был удар под дых Порфирию Петровичу, начавшему хватать горлом воздух, который у него весь вдруг из его внутри улетучился под новыми, со всех сторон обесценивающими его нутро взглядами жестокости и неприемлемости всего того, что он из себя представляет, как оказывается.
И лицом, выражающим самое общее негативное мнение о Порфирии Петровиче, была и есть его, всего вероятней, бывшая в скором времени невеста. И теперь ей очень интересно знать, за кого Порфирий Петрович её считает в данном психологическом случае – за дуру, как бы ему страстно хотелось, стерву-разлучницу, как на этом настаивают сложившиеся обстоятельства, или же за очередную жертву его страстей и высокомерных мнений о себе комильфо человека с принципами и наличием к вам предложений безусловно сердечного характера.
– Можете даже не пытаться заикаться о вашей невиновности. – Ставит точку в своих отношениях с Порфирием Петровичем его отныне не невеста и уж точно не жена, ха-ха. – Вы всегда демонстрировали в себе дух своенравия и моего должное непонимания, прикрываясь иронией и насмешкой, теперь я понимаю над кем. – На этих своих словах, теперь не невеста с глазами наполненными состраданием к себе несчастной, начинает искать помощи в глазах Любови Гименеевны. Кто всё своими глазами видела и своими ушами слышала о том, как обманчив мир в сердцах вот таких коварных женихов, в глазах их невест, являющихся опрометчивым поступком, и какое несходство между ними характеров.
А Любовь Гименеевна не только не дура, а она отлично владеет статистикой, о многом говорящей. – Как удачно всё-таки вышло, что я оказалась на своём месте и в должное время. – Делает как гром среди ясного неба для жениха заявление Любовь Гименеевна. – Мы работники учреждения счастья, не можем пройти мимо того, чтобы не оказать столь необходимую услугу нуждающимся в ней. И если для вашего теперь счастья необходимо быть как можно дальше от этого недопустимого для себя человека – Порфирия Платоновича, то вон его из своего сердца и одним росчерком пера из скрепляющих было и определяющих весь впереди не пройденный путь договорных отношений.
– Я тоже не зря оказалась в своё время и месте здесь. – Полностью согласилась с Любовью Гименеевной Части, покидая зал бракосочетания, наполненный теперь под завязку непримиримыми бойцами, выясняющими между собой подробностями своей личной жизни.
– Это как ещё? – как помнится, вот так не любит повторять Дея, когда её к этому иногда вынуждает ищущий для себя изысканий, деятельный и активный ум Части, под которым, точно говорю, скрывается психологический типаж тамады, для кого жизнь в автономной оболочке себя одной, не представляется возможным и она с деятельным постоянством распространяет сферы своего влияния и воздействия на окружающее.
– Тренд бодипозитива предполагает общественные формы твоего выражения и приёма во вне и внутрь, тогда как ты негативно форматизируешь себя в свою демонстрацию, анериксируя свою реальность. Тем самым ограничивая её возможности по охвату большей для себя аудитории свободного волеизъявления. А такой, ведущий к ущербности своего восприятия бодипозитив, нам не нужен. – И вот как реагировать Дее на эту сучку Части, когда она только по большому счёту права. Игнорировать её успех и гипертроф в своих глазах, как минимум. А как в более объёмных категориях обтекаемости ума, то подставить под сомнение её веган-эксклюзив, который при её таких новых формах собственного самовыражения, вызывает вопросы не только социологического и социального порядка, а её так и хочется спросить: «Ты, Части по реже, быть такого не может, сразу тебя предупреждаю, на каких это биоэнергетических харчах такой лоск на своей физике тела, окультуренной своими не ограничениями, наопределила?».
И только попробуй Части быть отстранённой от принятия всего ей сказанного и пытаться отсылать её к той категории и качественности ума – парадигмы сомнения, который как бы имеет в ней место быть. То она ещё не знает, на что способны отвергаемые даже такие анорексические формы своего успеха и надежды быть таким как есть без слова в себе есть совсем. – Падла, все выжирости в тебе выдавлю.
Вот с кем Репер не хотел иметь никакого дела, кто, как и они и такие как они, ограничивают его своими визуальными требованиями не сметь с ними не считаться и подвергать их дискриминации неприглядного порядка – они по его неотзывчивому никак поведению делают прямо напрашивающиеся выводы: они для него ничего положительного из себя не представляют и не стоят, и однозначно недостойны его высокомерного внимания.
Да как, собственно, всё это понимать?! Как только самого высокого порядка шовинизм и деструктивность мировоззрения. Где он считается лишь с теми людьми, кто в его глазах привлекательно и приглядно только для него выглядит. Пропуская мимо себя безразлично всех остальных. В общем, давая право на жизнь только одной точке зрения на вокруг себя пространство, отвергая тем самым право окружающего на своё разнообразие.
А такое его общественно не значимое поведение, где он отторгает собой даже саму возможность связи с той частью социума, которая не представляет для него никакого интереса, наносит непоправимый ущерб самостоятельности мышления Деи и Части, кому, конечно, как-то параллельно этой его действительности, но себя хейтить всяким бездействием они никому не дадут спуску. И как бы им не было наплевать на такую целеустремлённость этого хейтера по своему поведению, Репера, быть заинтересованным только самим собой, с кем он, в общем, только и решил считаться, они такой самонадеянной дисциплины, наносящей им страдания от предубеждения и самые жестокие в этом мире травмы душевного характера – воспринимаемые, не потерпят.
И прямо сейчас Реперу за всё его поведение воздалось бы так, что его головная несостоятельность трезво мыслить стала бы тем пустяком, с коим можно и не считаться, если бы дверь в приёмное отделение не открылась и, вышедшая оттуда медсестра, с очень пристрастными взглядами предубеждения вокруг, не сочла за правильное в первую очередь обратить внимание на личности Деи и Части, своей инклюзивностью восприятия себя и этого мира достойных всего самого первого, а она даже в их сторону не посмотрела, и к их диссонансу с самим собой, прямиком направилась к Реперу, чья очередь находилась в приоритете перед их, более поздней очередностью (и здесь дискриминация по болевому порогу). 
Ну а этот больной на всю свою голову (Репер), видно не полностью отбился головой, а он в момент ухватился за эту возможность подержаться за ручку приятной медсестры вначале, а затем в конец оборзеть и быть ею уведённым от неминуемой расплаты со стороны тех, кто для себя не заслужил таких с его стороны оскорблений невосприимчивого их никак характера.
– А это кто у нас?! – буквально с порога приёмного отделения встречает Репера приветливый к себе и к много чему располагающий голос дежурного доктора, как он будет себя представлять и просить того же Репера звать, – доктор твоего тела. Нет, шутка. А зови-ка меня Завтра.
– Что-что? – вопросительным сумбуром в лице Репер вгоняется в свою нелепицу разумения и сомнения на счёт всего тут теперь его ожидающего и, чувствует моё сердце, что оно скоро прямо здесь остановится навсегда, раз доктор так неограниченно ничем и сегодняшним временем настроен со мной работать. – А может лучше после дождичка в четверг? – было решил продемонстрировать живость своего ума Репер. Но вовремя остановился, догадавшись, что доктора большие шутники только на чужой счёт. А вот в свою сторону они шуток не только никак не воспринимают, а они их терпеть на этом поле конкуренции не собираются. Шутить, как и лечить здесь, имеют только они право.
И попробуй только Репер сделать такую свою заявку на самостоятельность мысли в этих чертогах одного только права – права авторитаризма дежурного доктора, то не долго ждать от него ответа. А дежурные доктора, несмотря на свою сменяемость сменами, типа их приверженности демократическим принципам, являются одними из самых последних представителей тех аномальных зон, где балом правит авторитаризм и деспотизм дежурных докторов. И с этим никто и ничего поделать не может. И все попытки свободолюбивых личностей проявить активную позицию на своё поражение в правах сперва очагами, вдруг настигнувшей их болезни, а затем принявшего её сторону дежурного врача, спотыкаются об ещё более активное противоборство не дающей продыху болезни, и этим состоянием невменяемости больного вовсю пользуется дежурный доктор. Ну а самые настырные вольнодумцы, раз они такие умные, отправляются домой лечить свой аппендицит ума настоями из нашатырного спирта. В общем, находят методы убеждения для своих несговорчивых пациентов эти доктора от собственного права на произвол и бесправие.
– Если этот четверг завтра. – Без тени улыбки на своём непроницаемом на эмоции лице проговорит свой ответ доктор Завтра, загоняя Репер в тупик своей инфантильной мысли о себе, теперь и не подозревая даже о том, что ему ожидать от сегодня, чтобы надеяться на завтра, даже и пусть такое дождливое. А дежурный доктор Завтра, на этой грустной и долго, и долго жданной новости для Репера не останавливается, и вслед делает ещё более страшное заявление.
– И не заставляй меня, – говорит своё жуткое заявление доктор Завтра, – тебе ломать голову открытием самого верного и правильного алгоритма работы со сложными случаями. – И доктор Завтра, итак поддев Репер тем, что записал его в случаи, не держит буквально сейчас данного собой слова, и озвучивает то, что по его же словам, сложный случай (бл*, а может это не я?!) не должен никогда знать. – Сегодня поздно делать то, что вчера считалось вовремя. – Доктор Завтра делает внимательную паузу к Реперу, и не заметив, видимо, в нём того, что желал бы увидеть, – смесь из отчаяния и дайте мне доктор последний шанс, – своим добавлением окончательно срывает с себя маску человеколюбивой личности.
– А к твоему случаю лучше подойдёт формула: «Вчера было рано, сегодня уже поздно». – И как, чёрт подери этого доктора завтра же, жить дальше Реперу без надежды на своё типа завтра.
– Молчать, стиснув зубы. – Очень вовремя додумался Репер, и у него появился шанс на благополучное и возможно безоблачное завтра. А иначе бы у доктора Завтра имеется в запасе масса интересных для Репера ходов в плане конвертации своего сегодняшнего Завтра имени. – Если вас моя именная заявка на будущее не устраивает, то может тогда в этом моём точно, а вашем я совсем не уверен, будущем, и поговорим. – Сделает вот такое предложение доктор Дозавтра.
– А если не хотите, как минимум, рассчитывать на своё завтра, то есть без большого оптимизма смотрите на своё сегодня, как предпосылку на ваше завтра, то бл**! чего тебе ещё от меня надо?! – поставит немедля бл* точку на последнем Репера сегодня доктор не твоего Завтра.
Но до этого вопроса знакомства с оптимизмом доктора Завтра Репер ещё не столкнулся. А сейчас, когда он к нему так вдохновенно обратился, то Репер и сам воодушевился и почувствовал в себе подъём душевных сил. Тем более доктор Завтра дал ему надежду на то, что он сейчас всё о нём расскажет. Кто он есть такой и не только по его имени.  – Вот сейчас и узнаем. – Мотивировал себя на улыбку Репер, подводимый медсестрой на специальную приёмную кушетку. Куда он пока что усаживается, с перспективой на укладку туда во весь свой рост и параллельные отношения с пространственной действительностью.
А доктор Завтра, так живо встретивший Репера за своим рабочим столом, чтобы быть более информированным человеком насчёт Репера, кого он только сейчас впервые встретил, откладывает в сторону ручку, которой он только что делал записи, поднимается на ноги и приближается к Реперу на расстоянии вытянутой руки. Здесь он останавливается и с прежним оптимистическим предубеждением в сторону Репера и, наверное, его головы, со своего высока, – не только профессии, личностных качеств, но и пространственного положения,  – смотрит на Репера и обращается к нему, и не видно ему, что и к его голове, с несколько перефразированным прежним вопросом. – Ну и что тут у нас? – И не успевает Репер сообразить, что там намерился делать доктор, как он перехвачен его руками в области головы и давай рассматриваться доктором в фокусе его профессиональных знаний, плюс не без того, что он позволил себе тут применить познания из личного опыта.
Ну а чтобы Репер сильно не зацикливался на своей голове, доктор Завтра принялся сопровождать разговором этот свой сперва первичный осмотр всех обстоятельств этой его встречи и знакомства с Репером и его головой, а затем все свои предпринимаемые действия уже с одной только его головой, чтобы эта их встреча была, как минимум, не последней.
– Ничего. И хуже бывает. – После краткого осмотра, доктор Завтра сразу успокоил Репера в свойственной докторскому юмору манере. Затем отдал чёткие указания медсестре приготовить то-то и то-то в классической пропорции и по обыкновению, чем немного покоробил эксклюзивную реализуемость Репера в этой своей данности, – мне желалось хотя бы слышать, что ко мне будет применён не как для всех одинаковый подход, а исключительно соответствующий моему исключению из общих правил. – Хотя при этом он был бы против нетрадиционных методов к своему лечению, – клин клином выбивают, голубчик. Мариша, принеси-ка молот для этой наковальни. – И как только были отданы эти указания, доктор Завтра убедительно склонил Репера головой к кушетке, на которой он вытянулся во весь рост, и отсюда, с этого куда как удобного больше положения, принялся заговаривать его уши всякой всячиной, чтобы с экономить на этом обезболивающие средства. По его мнению, мол, доброе слово само по себе лечит и куда сильнее успокаивает пациента, чем химические антидепрессанты.
– Так, кто вы? – задаётся к Реперу вопросом доктор Завтра. И чтобы не сильно напрягать мозг Репера, даёт ему достаточно необычный, со своей отсылкой к ветхозаветным источникам, выбор. – Собиратель или разбрасыватель камней?
И первым, чем озадачился после такого к себе вопроса Репер, то это тем, а нет ли тут, куда как более глубокой и близкой связи между этой его отсылкой к ветхозаветным временам, когда жили с мыслями об одном – как быть наедине с богом, и его настоящим положением, без шансов на выздоровление, если он таким образом даёт ему понять, что тебе, голубчик, пора бы подумать о том, о ком все и уже и забыли думать. И хотя о нём думают только в контексте вспомненности при случае или же на всякий и очень экстренный случай, к мыслям о нём всегда приходят в конце своего жизненного пути. И не тот ли сейчас срок пришёл для Репера, вот что его начинает мучить.
Вот и Репер ничего толком ответить не может, пожимая плечами. Впрочем, от него и не ждут ответа. Доктор Завтра просто словоохотливый человек, любящий поговорить о себе, вот он и делится с первым встречным своими познаниями себя и того человека, кого он в себе видит и мыслит. В общем, по полной использует своё служебное положение, заговаривая уши своим пациентам всем, что ему вздумается их заговорить.
– Пока ещё не решил. – Делает предположение доктор Завтра. – На как оно получится и выйдет отталкиваешься. Когда разбрасываешься, а когда, как сейчас, собираешь камни. А я вот разбрасываю и собираю камни одновременно. – Говорит доктор Завтра, и на этом моменте он задерживается взглядом на каком-то знаковом воспоминании. Но только самую необходимость. И он, оторвавшись от этого воспоминания, вновь замечает перед собой внимательного к нему Репера, и обращается к нему с пояснением своей позиции к этому метафизическому и больше фигуральному собирательству и разбрасыванию себя одновременно.
– И это не всегда фигура речи. – Говорит доктор Завтра, отклоняясь от Репера в сторону, откуда, как догадался Репер, с процедурного столика на колёсиках, который прикатила медсестра Мариша, с пришедшим только на ум Репера именем или её так и вправду зовут остаётся пока что невыясненным, им достаётся стального исполнения контейнер. Чья крышка аккуратной рукой доктора Завтра приоткрывается и он, подвинув этот контейнер к лицу Репера, даёт ему увидеть то, что там находится.
– Вон сколько их у меня. – С какой-то бесконечной радостью определённо коллекционера в себе, сопровождает свои действия доктор Завтра, показывая на глубине контейнера разного вида, типа, формы и размеров камешки. Где он не может удержаться от того, чтобы не достать оттуда наиболее интересные для себя экземпляры и похвастаться ими.
– Как тебе такой? – держа очень бережно пальцами рук перламутрового исполнения, гладкий камешек с мелкую бусинку (они все здесь таких размеров), даже не спрашивает, а подчёркивает значение для себя этой жемчужины своей коллекции доктор Завтра.
– Супер. – Выразительно даёт понять свою верную оценку жемчужины коллекции доктора Завтра Репер. А с таким взглядами Репера прежде всего на своё здоровье, доктор Завтра даже не сомневается, что с ним всё будет в порядке.
– Эта жемчужина была мной извлечена из пробитого мозга одного контрабандиста. – Чуть ли не облизав взглядом жемчужину своей коллекции, доктор Завтра убирает назад жемчужину и вынимает оттуда другую гордость своей коллекции – блеск золотого исполнения, смятого в своё новое единство, астероид иноземного происхождения в самой мельчайшей размерности.
– Вот что удалось выковырять из ротовой полости пространства одного пациента, чью золотую челюсть разнесло прямым попаданием туда пули. – Достаточно информативно для этого эксклюзивного случая оформил свою подачу этого экземпляра своей коллекции доктор Завтра, поспешно убирая этот раритет своей коллекции обратно. – Что и говорить, а даже наш уролог Станкевич, не может так порадоваться за себя и похвастаться таким разнообразием коллекции. Его коллекция мочекаменных камней только обширна в плане своей абразивности художественного исполнения, дающей столько пищи для ума. И глядя на всё то, что из людей выходит в результате их жизнедеятельности и пищевой в том числе, о многом задумываешься и понимаешь для себя. 
На этом месте доктор Завтра опять призадумался, видно рассмотрев один из тех экземпляров коллекции уролога Станкевича, который когда-то в своё время не давал покоя одному пациенту, жёлтому лицом, возведшему на небывалую высоту свою въедливость характера, а сейчас этот камень почечного не обустройства и беспокойства того пациента теперь уже с бледными лицом и седыми волосами, не давал покоя доктору Завтра. Кто желал его заполучить в свою коллекцию, а уролог Станкевич ни на что, кроме жемчужины из его коллекции не соглашался.
– На неё, так и быть, готов сменяться. И больше ни на что пока. Если, конечно, что-нибудь более интересное для меня не найдёшь. – Вот так на все предложения доктора Завтра отвечал деспотичный и авторитарный уролог Станкевич. Кому прямо в руки падали все концентраторы человеческого самовольства и своего подчёркивания, тогда как доктору Завтра приходилось больше надеяться на удачу, а уж затем на ловкость своих рук. Но видно ничего с этим урологом Станкевичем, пока его самого не одолеют камни в почках, не поделаешь, и доктору Завтра приходиться надеяться на то, что уролог Станкевич, кто сам никогда не придерживается своих рекомендаций, сам из себя камнем выйдет. А пока что он ищет в головах своих пациентов новые экземпляры для своей коллекции.
– А вот совсем новое пополнение моей коллекции. – Говорит доктор Завтра, поднося к лицу в пальцах своей руки округлого и ровного исполнения камешек, похожего очень на…
– Что это? – не сдержавшись, спрашивает Репер.
– Дробь. – Как и думал и ожидал Репер, доктор Завтра с довольством в себе подтвердил его догадки. – И знаете, откуда я её только что вынул? – Как-то уж многозначительно спрашивает доктор Завтра, заставляя Репера посмотреть в сторону стального контейнера. Откуда буквально сейчас вынул эту дробь доктор Завтра, что было очевидно и зачем тогда им это спрашивалось? Может хотел проверить работу его психомоторики?
А доктор Завтра с насмешкой заметил это направление взгляда и сомнений Репера, и сделал ему замечание. – Нет, не оттуда. Хотя и оттуда тоже. А вынул я эту дробь сперва из головы вашего друга. – А вот это не просто до интриги интересно Реперу, ничего знать не знающему о наличие у него здесь и вообще друга, который как оказывается, у него есть и притом здесь. И ему отчего-то крайне захотелось знать, что всё это значит.
– Друга? – переспросил Репер.
– А кого же ещё? – как-то так бесхитростно недоумевает в ответ доктор Завтра, что заподозрить его в каком-то преднамеренном обмане или введении в заблуждение Репера не представляется возможным. Он искренне верит в то, что сейчас говорит. А это ещё больше осложняет понимание Репера складывающейся и сложившейся ситуации вокруг себя.
– И кто этот мой друг? – задаётся вопросом Репер, чем вызывает новый всплеск довольства доктора Завтра. – Назови мне значит, кто мой друг и я скажу, кто я. Или, наоборот, скажи кто твой друг и я скажу, кто ты. Интересно. – Задумчиво говорит доктор Завтра, и сколько уже можно, опять зависает на своём разглядывании на этот раз, скорей всего, неизвестного друга Репера. А так как на этот раз Репер есть лицо более чем заинтересованное в том, что себе позволил разглядеть раньше, а сейчас пытается досмотреть буквально доктор Завтра, то он и сам со своей боковой и отстранённой стороны попытался через объективизацию внешней самостоятельности на своё выражение себя доктора Завтра рассмотреть этого своего неизвестного друга.
И как сейчас Репер видит по прищурившемуся лицу доктора Завтра, то и у него начинают возникать сомнения в правомочности этих прежних заявлений самоназванного друга Репера. Кто теперь, после того как Репер выказал сомнения в том, что ему что-то ничего не известно о наличие здесь своего друга, начинает подозреваться не только не в дружеских отношениях с Репером, но тут может иметь место и его какое-нибудь злоумышление. А вот какое, то за неимением какой-либо информации о Репере, для доктора Завтра человека известного лишь как пациент с ярко выраженным подчёркиванием себя травматическим на всю голову синдромом головотяпства, – а вот если бы он знал, что Репер к примеру агент спецслужб или контрабандист, то он знал бы какую в его сторону версию пристроить, – ответ на этот вопрос никак не находится для доктора Завтра, человека хоть и глубоко копающегося и умеющего докапываться в человеке до пределов его понимания того, а что разве так с ним было можно поступаться, и всё до невероятной боли, но всё равно далеко не заглядывающего вперёд – только до завтра и до надкосицы.
И доктор Завтра заканчивает эти свои безуспешные попытки понять того самоназванного друга Репера, кто зачем-то так ему представился, когда для этого нет особых предпосылок и может быть даже смысла. При этом он от своих слов отказываться не считает нужным, и продолжая считать друга Репера его другом, представил его по имени Реперу, раз он вдруг его решил забыть и не помнить перед ним своих дружеских обязательств.
– Он представился как Ким. – Судя по тембру голоса доктора Завтра, то он не собирался вкладывать в собой сказанное никакого двойного смысла. Что, тем не менее, вгоняет Репера в прострацию своей самостоятельности мыслить. И причиной этому стало то, что это имя его названного друга Реперу не ослышалось услышать и оно из себя не представляло ничего для него не значащее имя, а всё неожиданно оказалось совсем наоборот, это имя уже ему раз на ум приходило, – когда он, сидя в коридоре, перебирал в уме разные имена, каким бы он мог владеть и был бы назван, – и как сейчас осознал Репер, то совсем не случайно.
– Так вот с какой стати мне это имя пришло на ум. – Начал себя осенять догадками Репер. – А из этого можно сделать вывод о том, что этот Ким мне как-то известен. И то, что я об этом не помню, то мало ли чего я сейчас о себе не помню. И сейчас главное, это не обмануться с этим Кимом. Кто может только называться моим другом, а на самом деле он не друг мне, а враг. А чтобы это выяснить, нужно…– А вот здесь Репер упёрся в тупик, и дальше …Он поднял глаза на доктора Завтра и спросил его. – И где он?
– Где он? – переспросил Репера зачем-то доктор Завтра, бросив косой взгляд на двери ведущие во внутренние помещения больницы. Затем он смотрит на Репера и даёт ответ. – Ему, несмотря на то, что он поживей тебя выглядел, когда привёл тебя в наше приёмное отделение, – он был в фазе своей активности и на ходу по причине нахождения в шоковом состоянии, – как вскоре выяснилось, – он грохнулся в обморок, – потребовалась немедленная госпитализация. Так что сейчас он находится наверху, в стационаре.
Здесь Репер не просто захотел, а он счёл себя обязанным узнать, что с Кимом случилось. Но не успел. И не потому, что доктор Завтра эту его попытку перебил своим философствованием на тему неизбежности судьбоносных решений и как он верит, наличия механических возможностей на вмешательства в дела этого и любого судьбоносного распоряжения, – нужно лишь сильно захотеть и приложить свои усилия именно в той точке приложения, которая для всех судьбоносных решений выступает точкой опоры, – а тут, само собой не ко времени и не кстати, на ум Репера пришло ещё одно имя, которое стало предтечей имени Ким – Апологет Устроин.
– А тогда кто он, Апологет Устроин?! Как я теперь понимаю, не мифическая, взятая моим воображением с потолка фантазии личность, а это тоже что-то для меня значит, и он для меня знаковый человек. – Реперу аж сглотнулось от нехороших и полных тревог предчувствий, связанных с этим именем. А как только Репера обдало холодком от некоего нехорошего предчувствия, связанного с этим именем, то он бросил косой взгляд в сторону входных дверей, в которые, если пока не входил, то в любой момент может войти этот непредсказуемый на свой счёт никак человек Апологет Устроин. Кто так и останется для Репера непознаваемой личностью, пока он о себе чего-нибудь значимого не выяснит. И лучше побыстрей, пока Апологет Устроин через своё вмешательство негативного качества, не ускорил этот познавательный процесс.
Ну а пока Репер так нервно на себя отвлекался, доктор Завтра вновь обратил всё своё и он надеется, что и Репера внимание на дробинку у себя в руке, пережатую большим и указательным пальцами. И для эффектности её демонстрации, выдвинутую на первый план перед своим лицом.
– Всего-то какая-то мелочь. – Подчёркивает словом и своим взглядом значимость этой дробинки в своих руках доктор Завтра. – А на что она способна, то только дай ей нужное ускорение, и она покажет такое!... – доктор Завтра опять отвлёкся на представление того, что покажет такого получившая своё ускорение дробинка. Но на этот раз лишь на одно мгновение. Из которого он выходит с невероятным воодушевлением и подъёмом в себе.
– И что тогда получается? – с какой-то пробившейся во вне из себя восторженностью первооткрывателя, вот таким подчёркнуто триумфально-вопросительным способом, открывает сперва, наверное, у себя глаза на только что открывшееся доктор Завтра, а вслед за этим он сильно надеется на благоразумие Репера, то и его глаза.
А Репер быть может и хотел бы не подвести прежде всего себя, а уж затем доктора Завтра, кто может и обидеться на его такую неотзывчивость, – я чуть ли не всей душой к нему, а ему всё одно, и плевать он хотел на меня, а зря, – и сам перестать быть чувствительным ко всякой приносимой им боли Реперу человеком, но он ничего не может поделать с мимикой своей лица, никак неподдающейся его командам быть и выглядеть отзывчиво-понимающей. А если учесть, что все инструменты воздействия на болезни и их лечения находятся в руках доктора Завтра, то не трудно догадаться, в чьих руках также преимущество и инициатива в этом противостоянии.
Но видно пришедшая в голову доктора Завтра мысль была такого невероятного качества, что он не счёл пока нужным обращать особого внимания на своего единственного собеседника, и посчитал просто необходимым поделиться с ней с Репером, человеком с неполадками в голове и кто он есть на самом деле, то кто его знает. Впрочем, в такой открытости доктора Завтра нет ничего удивительного, и, пожалуй, даже так всегда и бывает, когда человеку, мудрствующему всегда, а гениальные идеи для него только иногда преходящи на ум и всё время за между делом, в этот, только раз в жизни преходящий момент (ну бывает и ещё пару раз) снисхождения к нему высших сил, открывших ему какое-нибудь из своих вселенских откровений, только одного желается сейчас – поделиться со всем миром своим открытием.
А так как, как правило, в этот судьбоносный момент для гения этого первооткрывателя рядом никогда не находится тот, кому бы ему в первую очередь хотелось раскрыться и поделиться своим открытием, то ему ничего другого не остаётся делать, – из него так и порывается всё рассказать, – как всё это первому встречному и вывалить на его бедную голову. После чего, в первый раз встретившиеся на одном из огромного множества путей, именно на этом своём пути люди, явно не зря и по склонности провидения организовывать вот такие случайные встречи, – первооткрывать и его первый встречный, – удовлетворённые каждый своим, расходятся в те разные стороны, которые ведут к тому, чтобы больше никогда и ни за что не видеть и не знать ничего друг о друге.
Где первооткрыватель успокоился немного оттого, что всё из того, что его заставляло кипеть и волноваться, вышло из него в чей-то осадок. А вот первый встречный первооткрывателя, покрутив пальцем у виска в сторону этого безумного человека, кто своим бессвязным словообразованием и дёрганным поведением его не только напугал, но и вогнал в растерянность, идёт дальше до... И это надо хорошенько подумать до чего.
И если первооткрыватель так же не сдержан на свои первооткрытия, как и на их продвижение в быт человека, то от него будет толк. А вот если его первый встречный слушал в ту их первую встречу только себя, то он также останется бедным, а вот если он заодно внимал и к словам первооткрывателя, то кто теперь его знает и узнает ли в нём того прежнего бедного человека.
– И выходит, что вес и размеры тела не столь важны, как скорость их движения. Где они пропорционально увеличению скорости своего движения теряют свой вес, его значение в прежней классификации единиц измерения. – Доктор Завтра вот таким рассудительным тоном принялся себя не сдерживать в этом своём первооткрытии. Которое видно ещё не было доведено до своего итогового значения, ума, – а о нём уже заявить на весь мир хочется, – вот доктор Завтра и пытался сейчас совместить два в одном: поделиться всем тем, что у него сейчас в душе накипело в связи с этим открытием, и заодно додумать и отточить до своих точных закономерностей и формулировок пришедшее ему в голову открытие.
– И если вот такой малый предмет разовьёт невероятную для себя и для того пространства, где он фиксируется наблюдением, сверхпредельную скорость, то даже страшно представить, какой ущерб и урон нанесёт пролёт этого предмета через область этой автономии своего права. – И как это было похоже на доктора Завтра, он не стал придерживаться своим заверениям и тут же не устрашился представить себе, что может случится, если вот такой предмет, как эта дробинка в его руках, по неизвестным никому причинам, и так и остаётся тайной, что или кто стоял за развитием сверх скорости этой дробинки, – сверх мощный заряд неизвестного устройства целенаправленного на разрушения посыла дроби, или же за всем этим стоял сверх взрыв первоначального значения, большой взрыв, – разовьёт эту немыслимую с точки зрения существующей реальности отдельно от всех стоящего и существующего в своей автономии мира скорость.
– Например, в нашем, только на словах свободном мире. – Сделал, что и говорить, а по своему революционное заявление доктор Завтра, действительно демонстрируя в себе удивительнейшую для нашего времени неустрашимость говорить то, что думает и называть вещи своими именами, как минимум, как он их в своих глазах видит.
А любая вслух выражаемая революционность взглядов, а за ними не долго ждать и проявления намерений, что есть в своей действительности, не просто попрёк существующему распорядку действительности и его системе своей реализации, а это чуть ли не заявка на её слом и переформатирование под новую разнарядку, которую в себе несёт этот выразитель своих революционных идей, всегда начинает волновать и напрягать тех людей, кто для себя внезапно оказался в первых рядах внимания этих носителей своих революционных идей.
Вот и Репер весь в себе напрягся, когда вдруг понял, что он теперь стал чуть ли не соучастником всего того, что сейчас вздумалось нести из себя и всё вне зависимости от того, что есть из существующего порядка вещей, доктору Завтра. И как также понимается Репером, то доктор Завтра не потерпит в рядах приверженцев своих революционных идей инакомыслящих. И если он, Репер, кто уже был доктором Завтра зачислен в число своих заговорщиков, – а на это указывает то, что он ему так доверился, – выразит сомнение в верности взглядов доктора Завтра хотя бы на него, то он ему живо напомнит о том, в чьих руках сейчас ключи от его жизни.
– Только тебе, Репер, выбирать, каким твоё завтра будет. Либо жизнь по моим законам, либо не жизнь, но уже не по моим законам. – На этих своих словах доктор Завтра достанет шприц с неизвестной жидкостью, и только Реперу теперь и в правду решать, какая у него будет впереди жизнь – умалишённого от невероятной боли, вызванной тем, что в шприце будет простой физраствор, или человеком умиротворённым, получившим всё своё в этой жизни и в шприце обезболивающее: наркотик.
И Репер выбирает путь революции. – Дайте мне доктор Завтра слово, что всё, что вы говорите и утверждаете, правда. – С этими словами отклоняет путь шприца в свою руку или может быть в задницу Репер, кого тоже не устрашить горькой и тем более сладкой правдой обещаний наркотического средства в шприце.
– За меня всё скажут факты. – Доктор Завтра серьёзно настроен в деле доказательств чего-либо, а сейчас того, что есть и какой их мир вокруг окружает и ожидает за стенами этого помещения. И он, – лучше об этом очень тихо говорить, если уж нет сил никаких об этом смолчать, – точно не свободный. Что очень и очень крамольно звучит и осуждаемо со стороны комитета свобод, кто всегда и в любой момент готов освободить такую как ты, разлагающуюся личность, от таких не ко времени существующих нелепостей и кощунственных мыслей, и притом, раз и навсегда, и окончательно решить на этом вопрос с твоим разложением в деструктив.
Но доктор Завтра видимо настроен решительно и его не умолчать, когда для него все средства для достижения своей цели хороши и они при этом все находятся в его руках. Попробуй только Репер пискнуть или выразить недовольство, – вы, доктор, сдаётся мне, отвлеклись от прямых своих обязанностей, оказывать мне помощь, – он в миг его успокоит хлороформом.
– Свобода, это есть всего лишь среда, эфир наполнения своей объёмности того или иного мира. А любой мир – это прежде всего его ограниченность собой, то есть своими законами и правилами жизни. Сам же мир определяется в своей сущной частности именно ему свойственными и действующими в его автономии существования закономерностями и регулирующими его быт правилами. Которые взяли для себя роль системообразующего регулятора механизма существования этого мира. К ним относятся законы мироздания – теория большого взрыва или из хаоса в порядок – поддержания существования и развития мира – закон всемирного тяготения, отталкивания разных полюсов и его логичность на основе причинно-следственных связей – и всё то, чем он характерен.
И если отталкиваться от теорий «прежде», то в мир, когда настало своё время явились титаны, чтобы упорядочить хаос в свой порядок. Титаны – это столпы порядка и его установлений, кои есть по своей сути ограничения, в ком и мы себя часто подразумеваем – именно такой нас осиливает труд, чтобы смириться с тем, что есть по их установлениям: стандартизация этого мира и своего мышления по своим особенностям и сущностям, закрепощение и угнетения ума в своей объективности восприятия этого мира, к формированию повестки значения и алгоритмов принимаемости личности, построение единой системы классификации, измерения мира и общечеловеческих ценностей, и с этим нам приходиться быть и управляться. Впрочем, кто сказал, что хаос преодолён. Ничего подобного. И так считают те, кто назвал себя титанами нового порядка, для которого пришло своё время и который придёт обязательно на смену прежнему, точно хаосу. – Какими-то прямо загадками и намёками и не пойми на что и на кого говорит доктор Завтра. Но Репер предпочитает не вмешиваться в ход его рассуждений, и помалкивает.
– Но всё это фон для нашего существования. – Продолжает доктор Завтра свои рассуждения. –А нас всех волнует внутренняя наполняемость не любого другого, а нашего мира – лично Я и личное Я. А что такое твоё я? В первую очередь твоё внешнее осознание и восприятие, и это есть то, что ты есть. И исчерпывающая информация о тебе – это твоя жизнь до её исчерпания (информации о тебе конечно), где на этом её пути она в любой момент может быть вычеркнута из пабликов упоминания, а значит, из своего значения. Твоя жизнь – это не то, что ты есть, а то, что о ней знают, какая наличествует о неё информация на данный момент. Вот почему получил такое широкое распространение инструмент воздействия на человека – его отмена через вычёркивание его из всякого упоминания. А на одном, как это всегда бывает, никогда не останавливаются. Недостаточно будет отменить проводников заскорузлых мнений, нужно саму причину отменить. Например, тестостерон. Разделяющий людей на полы мышлений и вносящий сумятицу сегрегации в их умы. – Здесь доктор Завтра сделал паузу, чтобы…Осмотреться по сторонам, с большой внимательностью к входной двери. После чего он возвращается со всем своим вниманием к Реперу, чуть ближе к нему лицом сдвигается, и с заговорщицким видом, понизив свой голос на полтона ниже, начинает говорить.
– И сейчас наступили новые времена, характерной приметой которого стали каминг-ауты открытия и раскрытия, откровения и ещё раз откровения. Как уже мало кто помнит или просто пытаются это игнорировать, то с другого языка ещё называющиеся апокалипсисом. – Здесь доктором Завтра сглотнулось. – И к этому знаковому значению слова откровение мы скоро придём через это откровение. Где следующим шагом к открытию себя для всех свобод станет необходимость натурализации человеческого я. Что всё это значит? А ничего особо нового. Отвечаешь ли ты стандартам новых ценностей. Если да, то будешь принят за право имеющую личность. Если ты проявляешь дисциплину актуальности, то ты поднимаешься на другой уровень своей оседлости, с правом на высказывания. И так вверх по своей иерархической лестнице до мастера слова – глобального предиктора. И всё это будут продвигать титаны новой мысли, посчитавших, что их время пришло, а мировой системе взаимоотношений требуется перезагрузка – её полное переосмысление.
А когда у природы, сознания мирового порядка, его кровообращения, возникает крайняя необходимость исправить в себе какой-нибудь изъян своего свершения, возникший в результате какого-нибудь непредусмотренного глобального исчерпывания себя, катаклизма, то она сперва рождает мысль о необходимости появления такого инструмента, способного всё это исправить –человека с такими сверх способностями, кто станет своим ответом и решением возникшей проблемы, – выражение «природа не терпит пустоты» имеет под собой куда как более глубокое значение, – а уж затем появится сам человек с этими, не как у всех людей сверхспособностями. – Доктор Завтра на этой, что за невероятной и прямо фантастической мысли уставился на Репера так, как будто он даже не хотел дать ему подсказку на этот свой намёк, а он прямо-таки упирал на то, что Репер вполне может быть тем, кого он в нём сейчас видел. 
Но Репер не поддался на вот такую к себе настойчивость устремлений взгляда доктора Завтра, вообще чёрт те что себе позволяющего. А он как упирался в свою несознательность вида, так и продолжал выглядеть далёким от всех этих глобальных проблем человеком, где ему ближе и важней прежде всего своя голова.
Ну а доктор Завтра, видно сообразил, что Репера нахрапом не возьмёшь, вновь выдвинул на первый план дробинку в своей руке и вернулся к ней. – И вот, когда в наш мир, где пока что ещё действуют испытанные своим временем законы мироздания, где движение его внутренних сил и своей объективности осмысления себя упорядочено устоявшимся порядком и следует своим чередом, на сверх скорости для этой среды существования врывается нечто, даже сверхмалых размеров, как эта дробинка, то если она одна может столько внести переполоха вокруг, например, как в нашем случае, вынести мозг встретившемуся на её препятствию, – твоему другу Киму ещё повезло, что она ещё не развила этой сверхскорости, – то что говорить о том, что может принести с собой несущаяся с немыслимой скоростью мысль. И она точно не ограничится выносом одного встреченного на своём пути мозга. Она вынесет всё, что встанет на её пути. А учитывая то, с какой она скоростью распространяется, то … лучше не стоит делать такие открытия. – Замолчал голосом концовку своей высказанности доктор Завтра. Здесь он о чём-то вспоминает и отворачивается от Репера в ту вспомненную им сейчас сторону.
А пока Репер на основе всего сейчас услышанного приходит к мысли: «Всё-таки он разбрасывает камни», доктор Завтра не только не находит то, о чём он вдруг вспомнил, а он достаёт с этой невидимой для Репера стороны это – кислородную маску. И не объясняя Реперу свои действия, и для чего ему сейчас понадобится дышать точно не кислородом, в один момент крепко прикладывает эту маску к его лицу. И Репер только успевает пару раз крепко вдохнуть умиротворяющего газа из маски, и на этом всё, он выпадает из реальности.