Под лестницей

Я помню, как отец вихрем ворвался ко мне в комнату. Сначала я подумал, что в доме случился пожар или на нас вот-вот обрушится наводнение, которое может смыть нас с лица земли. Именно такой у него были вид, словно нам грозит какая-то жуткая опасность. Отец на секунду замер на пороге, отчего я смог хорошенько его рассмотреть. Он был напуган, сильно. Никогда я не видел его таким. Он всегда казался мне человеком стойким и мужественным. И как для многих детей, которые растут в счастливых, дружных семьях, отец был для меня примером для подражания. Но в тот момент складывалось впечатление, что он увидел как минимум дьявола. Хотя может быть именно его он и увидел, потому что через мгновение он подошел ко мне, нагнулся и произнес дрожащим голосом, глядя в глаза:

- Чтобы не случилось, никогда не заглядывай под лестницу, что ведет в подвал.

Для пущей убедительности и серьезности своих слов он крепко сжал мои плечи и тряхнул меня. Мне стало больно и мне очень захотелось расплакаться. Не знаю, отчего больше – от его грубых прикосновений или от его вида.

Тот разговор я запомнил хорошо, потому что на следующий день отец покончил жизнь самоубийством. Он вышел из окна, когда был на работе. Я не знаю, как можно выйти из окна и умереть, но именно так сказал один его коллега, который присутствовал на похоронах. Он рассказывал это другому мужчине в строгом черном костюме. Все почему-то были в темных одеждах, будто бы стараясь и так довольно невеселому мероприятию придать еще больше мрачных красок. Бывший коллега отца добавил что, так как офис располагался на двадцать третьем этаже, то от моего папы мало что осталось. Меня рассказчик не замечал, как обычно взрослые не замечают маленьких детей, и поэтому он говорил довольно громко, чтобы я хорошо все это мог услышать.

Я помню, как гроб с его телом опускали в землю, а я стоял рядом, не в силах отвести от него взгляда. Вот огромный ящик пару раз качнулся, гробовщик справа неумело взял ленту в руки, на которой опускали гроб, и немного выпустил ее из рук. Но я понимал, что отца это совершенно не беспокоило. После того, как он вышел в окно, его мало что стало беспокоить. Рядом безутешно рыдала мать, а я не мог выдавить из себя и слезинки. И это было не потому, что я не любил своего отца и не понимал, что он больше никогда не поведет меня на воскресную игру «диких барсов», а потому, что передо мной еще стояло его испуганное лицо и странные слова.

- Дядя Андрей, вы не заглядывали под лестницу в подвал? – спросил я дядю Андрея, который тем же вечером сидел у нас дома, уплетая за обе щеки макароны с курицей. Он недоуменно посмотрел на меня, переставая жевать.

- Если ты о той рухляди, что скопилась в подвале, то мы обязательно ее разберем и посмотрим, что можно с ней сделать.

Дядя был родным маминым братом и всегда во всем искал выгоду. Не хочется говорить, но даже из похорон он смог ее извлечь. Он всунул некоторым людям, что пришли проститься с отцом, визитки небольшой компании по кладке каминов, который владел.

- Не бойся, малец, - подмигнул он, не замечая, как его подбородок лоснится от жирной курицы. – Мы найдем всему хламу, что скопил твой отец, применение.

Но дядя меня совершенно не понимал. Меня не интересовали все те вещи, которые отец бережно собирал в подвале многие годы, меня интересовало то, что было именно под лестницей. Потом я спросил об этом маму, но она не ответила мне ничего внятного. Она была слишком сильно убита горем, чтобы разговаривать со мной. Она заперлась в своей комнате, где прорыдала все ночь. Я хорошо слышал ее плач, так как изголовье моей кровати находилось у стены в комнату родителей. Раньше иногда я слышал, как они о чем-то спорили или смеялись над очередной шуткой, что произносил отец. Иногда громко работал телевизор. Теперь, я был в этом уверен, из комнаты родителей не будет раздаваться хохота и веселого смеха.

Я тоже не мог ночью уснуть. Но не из-за того, что сильно горевал, а потому, что меня мучил вопрос, что же было под лестницей. Может быть именно то, что там находилось, заставило отца распрощаться с жизнью? Я решил заглянуть под нее. Я запомнил слова отца, в моем сознании они были выжжены клеймом, но никто не отменял мое детское любопытство. А какое любопытство может быть сильнее, чем любопытство человека, который еще только знакомится с огромным миром и ему все интересно?

Спускаясь по узкой лестнице в подвал, ощущая старый, затхлый запах множества вещей, что были нагромождены там внизу, в темноте, я не раз порывался уйти назад. Мама крепко спала, и меня некому было остановить, кроме моего здравого рассудка, который громким набатом стучал в голове. Но что-то более сильное, что-то внутри, тянуло меня вперед и я продолжал двигаться.

Ступеньки тихонько скрипели под моими дрожащими ногами. Их скрип казался каким-то тихим, словно они боялись разбудить мою маму. Я на секунду остановился - или они не хотят тревожить то, что было под лестницей?

Все вещи замерли в ожидании. Вот старый магнитофон, который отец притащил от знакомого, стоит на полке и смотрит на меня своими огромными колонками. Если его включить, то колонки начнут мигать разноцветными огоньками, и иногда я включал его, чтобы посмотреть на веселый танец огоньков. Вон там, в углу, куда еле добивает тусклый свет подвальной лампы, стоит древний мотоцикл, на котором отец катался давно, когда еще был молод, и когда у него не было большой ответственности в виде семьи. А рядом с ним стояла сломанная огромная бензопила, которую отцу было жалко выкинуть. Он считал, что все вещи важны в жизни, даже те, что ломаются и покрываются ржавчиной. Вспоминая историю тех или иных вещей, я понемногу успокаивался и набирался храбрости.

Я ощущал какое-то странное чувство, словно чем ниже я опускался, тем тише становилось вокруг. Я не заметил, как мою кожу покрыли маленькие, противные мурашки. Но они появились не из-за страха (хотя он вцепился в меня маленькими коготками), а от промозглого, холодного воздуха, который неожиданно прокрался в теплый подвал.

Вступив на бетонный пол, я замер. Лестница была за мной, и за спиной находилось то, что было под ней. А вдруг это что-то сейчас наблюдало за мной. Волосы зашевелились у меня на затылке. Захотелось по-детски броситься назад, громко крича и зовя на помощь маму, но, совладав с тревожными чувствами, я развернулся и уверенным шагом обошел лестницу слева.

Свет плохо освещал пространство под ней: затаив дыхание, широко раскрыв глаза, я заглянул под нее, в любой момент ожидая опасности. Например, думал, что на меня может наброситься призрак или какое-нибудь чудовище, которое все это время пряталось среди вороха старых вещей. Но это все были мальчишеские фантазии, где-то глубоко в душе я знал, что ни тех, ни других на свете не существует.

Ничего не произошло. Я не увидел ничего, что могло бы меня напугать. Под лестницей была небольшая полка, на которой стояли какие-то вещи. Наверняка, думал я, это были экспонаты многочисленной подвальной коллекции отца.

В тот момент я даже немного расстроился. Отец выглядел сильно напуганным, когда предупреждал меня об опасности заглядывать сюда, а под лестницей ничего страшного не было. Все мои переживания, страхи были напрасны. Я даже невольно задумался, может и не таким уж бесстрашным был мой отец? Ореол беспрекословного примера для подражания немного рассеивался. Я слышал, как дядя говорил маме на кухне, что возможно отец просто съехал с катушек. Я хорошо знал, что это значит, и иногда говорил так о своем лучшем друге, Антоне, когда тот опускал руку в муравейник или с громкими улюлюканиями прыгал в холодную сентябрьскую воду в одних только плавках. И меня немного огорчало, что эти слова могли относиться и к моему отцу.

Чтобы полностью убедиться в том, что ничего страшного под лестницей нет, я решительно подошел к полке. Когда глаза попривыкли к полумраку, я смог различить небольшой прямоугольный предмет, что стоял на ней. Приблизив к нему лицо, я понял, что это небольшая зеленая шкатулка, с блестящей, узкой застежкой. Когда я внимательней взглянул на нее, в подвал ворвался новый порыв холода.

Я оглянулся. Дверь, что из подвала вела сразу на улицу, была плотно закрыта. Сверху, из дома, холод тоже не мог прийти. Но я его ощущал. И чем больше я стоял, тем больше осознавал, что холод пришел, когда я подошел к шкатулке и взглянул на нее. Неужели холод шел от нее? Снова в голову лезла всякая чушь, еще нелепей, чем про призраков и чудовищ. Передо мной была обычная шкатулка, и из этого маленького предмета не мог идти такой промозглый, леденящий не только тело, но и душу воздух. Чтобы отринуть все оставшиеся сомнения и страхи, кои еще где-то глубоко внутри были во мне, оставалось взять шкатулку, открыть и убедиться, что она совершенно безопасна . Тогда меня перестанут преследовать тревожные слова отца и я сам себе смогу отвечать на вопрос – что же под лестницей. Я смогу улыбнуться и сказать, что ничего страшного под ней нет.

Шкатулка была выполнена из железа. Когда я ее взял, то почувствовал кончиками пальцами настоящий мороз. Мысль о том, что холод шел из нее, не казалась теперь такой безумной. По бокам были выполнены узоры, но их сложно было их понять, линии переплетались между собой, закручивались в дуги, снова пересекались. В их рисунке не было ничего упорядоченного и осмысленного. Под шкатулкой были маленькие изогнутые ножики, они были так малы, что я с трудом мог их разглядеть. Ничем ни примечательная вещь. В похожей вещице мама держала свои драгоценности и серьги у себя в комнате. Только она была чересчур холодная, да так, что обжигала холодом кожу, словно в ней лежали маленькие кубики льда. И еще я увидел надпись на крышке шкатулки: «У любой злости есть лицо». Странная была надпись.

Что ж, я глубоко вздохнул, поднес палец к застежке и отстегнул ее. Без какого-либо ужасного звука она спокойно отщелкнулась вниз, и крышка немного приоткрылась. Совсем чуть-чуть, словно что-то изнутри осторожно выглядывало на меня. Я вздрогнул, но больше ничего не происходило, на меня никто не набросился из нее. Нервно сглотнув, вторым аккуратным движением я откинул крышку в сторону и приготовился встретить любую опасность. Мне показалось, что услышал звук, где-то в глубине подвала что-то стукнулось или упало на пол. Но скорей всего, это мое разыгравшееся, очень богатое воображение, пыталось напугать меня еще больше.

Когда я взглянул внутрь, то испытал новую порцию разочарования. Шкатулка была пуста, холод исчез. Мое лицо слегка обдало порцией мимолетного морозного воздуха, который будто бы вырвался из шкатулки, да так, что немного защипало глаза, но я снова списал это на свое воображение и волнение. Я издал протяжный, долгий вздох. Столько мыслей, не скрою надежд, столько решимости и все зря. Тень безумства, которое могло завладеть отцом, все больше проникала в мое сознание.

Я повертел шкатулку в руках, внимательней заглянул внутрь, постучал по ней, будто надеясь, что у нее, как у волшебной вещицы, есть второе дно. Но увы, это была обыкновенная шкатулка. Мелькнула мысль, что можно будет отнести ее маме, может для ее драгоценностей она подойдет лучше.

И тут я почувствовал, что холод, который казалось исчез, снова обдувает мое лицо. Возможно, я к нему немного привык, но неприятные покалывания я начал ощущать на щеках и лбу. С холодом пришло еще одно чувство. Трудно мне было объяснить его самому себе, но мне показалось, что что-то выскочило из шкатулки, невидимое, но ощущаемое, внимательно посмотрело на меня, а потом бросилось прямо на меня. Холод я почувствовал внутри себя, он проник в каждую мою клетку, пробежал по каждой вене, остужая горячую кровь, забрался в самую глубину мой души. Лишь мгновение продолжалось это ощущение. Миг был такой короткий, что за это время я не успел бы щелкнуть и пальцами в воздухе, но все казалось настолько реальным, что, выпустив шкатулку из рук, я бросился прочь.

Я заперся у себя в комнате и привалился к двери спиной. Тяжело дыша, слыша громкий стук своего сердца, я пытался успокоиться. Когда страх начал постепенно отпускать меня, я начал пробовать проанализировать, что произошло. Я понимал, что в шкатулке ничего не было и она была пуста. То чувство, которое вселило в меня страх, в комнате уже не было реальным. Оно казалось призрачным, фантазийным, навеянным моим воображением. Этот короткий ужасный миг в комнате казался не реальнее, чем существование снежных людей. Я постарался улыбнуться: да, я был ребенком, но не был простаком. А как же отец? Вдруг он тоже испытал это чувство? Вдруг что-то также набросилось на него, вошло в него, как мне казалось, вошло в меня? Я вспомнил надпись на ней, может это была злость, которая вырвалась из заточения?

Так как больше ничего не происходило, никто меня не преследовали и не ломился в комнату, то я забрался в кровать и быстро уснул: после страха всегда приходит усталость. Когда я проснулся, яркое летнее солнце уже заглядывало ко мне в комнату, и я слышал, что мама встала. С кухни лилась музыка из магнитофона и до меня долетал слабый запах готовящейся еды. В животе заурчало, еще не отойдя ото сна, я вспомнил, что нормально поужинать вчера так и не смог и, видимо мама, зная это, решила приготовить мне завтрак. Это был хороший знак, так как вчера она была настолько слаба, что не могла ничего делать. Преисполненный надеждой на то, что мама потихоньку начинает приходить в себя и совершенно забывая про случай со шкатулкой, я выбежал из комнаты, насвистывая под нос какую-то мелодию.

Мама, как я и думал, была на кухне. Когда я зашел, она стояла ко мне спиной, у плиты. Вверх, к вытяжке, струился густой пар, а я ощущал еще более отчетливый, приятный запах еды, а именно жаренной картошки. Мама даже вроде как пританцовывала на месте в такт зарубежной песне, что играла по радио. Это было очень хорошо.

- Буу, - выпалил я, как делал всегда, когда родители меня не замечали. Обычно я заставал их врасплох как раз на кухне, когда они вместе готовили. Улыбка слега померкла на моем лице, я вспомнил, что обычно отец готовил мне завтраки.

Сережа, - весело произнесла мама, поворачиваясь ко мнем. - Не надо меня так пугать.

Когда я увидел ее лицо, то чуть ли без чувств не упал на пол. Я слышал, что сильные душевные потрясения могут изменить человека, но не знал, что они могут изменить до такой степени. Этот человек, который стоял напротив, был похож на мою маму только на половину, точнее я узнавал только пол ее лица. Слева на ее лице, где уголок улыбки врезался в щеку, начиналось нечто невообразимое, необъяснимое и ужасное. Вся левая щека была покрыта каким-то кроваво-зелеными маленьким наростами. Один из них немного надулся, увеличился в размерах до мячика для настольного тенниса, а потом лопнул. Вниз, по подбородку, потекла зеленая жижица. Тяжелые, густые капли падали на халат, в котором была мама. Пару капель плюхнулись на кухонную плитку. Также в похожих наростах была ее левая рука. Они то вздувались, то уменьшались в размерах, и, казалось, жили какой-то своей жизнью.

- Я очень плохо выгляжу, - с лица мамы исчезла улыбка и взгляд сделался чересчур грустным. Она обошла стол и подошла ко мне, снова немного улыбнулась и взяла мою левую руку в свои руки. Я не мог ничего сделать или сказать, и просто стоял на месте, ощущая, как меня парализовал страх. Я чувствовал на своей ладони прикосновение маминых рук. Больше они не были теплыми и нежными, левая ладонь была жесткой, шершавой и влажной. Грубая корочка, что покрывала наросты, напоминала мне наждачную бумагу, которой папа раньше обрабатывал дерево в подвале.

- Мне очень тяжело, - тихо произнесла она, замечая мое замешательство и испуг. - Возможно, первое время ты не будешь меня узнавать, но я постараюсь побыстрее поправиться.

Я никак не мог понять, как от ЭТОГО можно было поправиться. И как все ЭТО так быстро разрослось по ее телу. И главное, почему она ЭТО не замечает! Я открыло было рот, но в это мгновение еще один пузырик на ее руке лопнул и жижица потекла вниз, и коснулась пальцев моей руке. Меня чуть не стошнило, с трудом я удержался. Я выдернул руку из маминых объятий и снова посмотрел на нее. Глаза мои в тот момент, наверное, округлились от страха до невероятных размеров, так как она, удивленно приподняв брови, сказала:

- Я понимаю, что тебе не легко сейчас, ты боишься... но нам надо пережить этот момент.

Пережить, думал я. Как это возможно пережить? Как можно было не ощущать этих мерзких наростов и волдырей? В один момент я стала испытывать к маме некоторое отвращение. Она улыбнулась мне привычной, очень теплой улыбкой, но я не испытал от этого, как раньше, радость или счастье.

Я даже не понял, как машинально развернулся и двинулся назад к себе в комнату. Закрыл дверь на замок, который мне установили примерно год назад, считая, что я был уже достаточно взрослым, чтобы у меня были свои личные секреты. Я молча забрался на кровать, под одеяло, и свернулся калачиком.

Пару раз мама подходила к двери и тихонько стучала в нее. Я не шевелиться, стараясь уловить ее каждое движение. Я слышал ее милый, добрый, такой любимый голос. Мне хотелось подойти к двери и распахнуть ее, крепко обнять маму, ведь кроме нее у меня больше не осталось близких людей. И я очень хотел почувствовать ее любовь, поддержку. Я хотел знать, что она рядом. Но картина ужасных волдырей и наростов живо возникала в моем сознании и я съеживался.

Откуда они появились и почему мама ведет себя так, как будто ничего не случилось? Шкатулка, вспомнил я. Мысль о ней неожиданно поразила меня, как гром среди ясного неба. Когда я ощутил, что что-то вселилось в меня, тогда я увидел маму такой. Папа тоже ее видел такой, так как держал шкатулку в руках? Может и я был для него обезображен?

Я напрягся и почувствовал легкую дрожь во всем теле. Вдруг и я тоже было в мерзких волдырях и не замечал этого также, как и мама.

С трудом я заставил себя выбраться себя из-под одеяла и подойти к зеркалу, что висело над моим столом. Преодолевая страх, я заставил себя заглянуть в него. Я облегченно выдохнул, когда увидел свое отражение в зеркале. Мое лицо было прежним, разве что цвет его был чересчур бледным. Одной тревожной мыслью стало меньше. Но передо мной стоял вопрос, что делать дальше? Было понятно, что я не смогу находиться в доме с человеком, который так выглядит, даже не смотря на то, что это была моя мама. Ее ужасный образ отталкивал намного сильнее всех моих теплых чувств к ней. Снова спуститься в подвал, хорошенько изучить шкатулку, найти в ней ответ на то, что происходит? Вполне может быть. Разве что мне не хотелось пересекаться с мамой.

С улицы раздался громкий звук и сразу узнал его, так как это звук часто будил меня по утрам. Наш сосед, Михаил Степанович, снова вытащил свою старую, разваливающуюся тарахтелку, чтобы подстричь газон перед домом. Красное, заваливающееся на один бок, чудовище фирмы «Makita”, старик неизменно вытаскивал раз в неделю и несколько часов неустанно возил ее по двору, пока его злой, слегка прищуренный взгляд не оставался удовлетворенным видом травы перед домом.

Я не очень любил нашего соседа. Все из-за его скверного характера. Он был вечно чем-то недоволен и ругался на всех по чем зря. Доставалось и случайным прохожим, кто проходил мимо его двора, когда он косил траву. Старик провожал их колючим, сердитым взглядом и что-то шептал себе под нос, сплевывая на землю. Мама тоже советовала мне держаться от него подальше, так как «Михаил Степанович любит говорить слова, которые маленьким мальчикам знать не обязательно». Не знаю почему, но я захотел увидеть его, посмотреть на его недовольное лицо, возможно, услышать, как он снова сыплет проклятиями. Наверное, я хотел знать, что что-то в этом мире не меняется и не способно свести меня с ума, и главное, лицо старика не изменилось и оно по-прежнему злое и недовольное.

Когда я увидел его маленькую худощавую фигурку, сгорбившуюся над косилкой и толкающую ее вперед, мне обуял еще больший страх, чем тот, который возник, когда я увидел маму. Абсолютно все тело старикам было покрыто жуткими наростами. Они виднелись везде, где одежда не прикрывала тело, а так как стоял жаркий июль, то старик вышел во двор только в шортах и майке. Волдыри разнообразных форм покрывали его ноги. Они шли от самых ступней и поднимались до бедер, где скрывались под шортами. Некоторые вздувались и тут же лопались, по ногам вниз струились маленькие ручейки жижы. Они падали на землю и пропадали в зеленой траве. Наросты, что покрывали руки жили еще более активной жизнью, чем на теле мамы. Вот старик что-то произнес и пнул ногой картонный стакан из-под кофе, что лежал в его дворе, и на лысеющем затылке появился новый волдырь, внутри плескалась зеленая жидкость. Он слегка надулся, потом сдулся, потом снова надулся. Он будто дышал на голове старика.

Я увидел настоящее чудовище и почувствовал, как в горлу подкатил приступ тошноты. Что же это было? Эти волдыри появлялись у людей с возрастом и поэтому у мамы их меньше, а у меня совсем нет? Я представлял, как они начнут появляться на мне, как я буду замечать «рождение» каждого из них, как когда-то замечал появление прыщей на лице. Я буду видеть их, буду чувствовать, как они будут лопаться, обдавая мое тело горячей, мерзкой жидкостью. Новый приступ тошноты, у меня закружилась голова.

Мимо, по дороге, прокатил мальчишка на синем велосипеде. Он был не намного старше меня, но я видел, как наросты покрывали его правую руку, почти до локтя. То есть у детей тоже были такие болячки, все становилось только запутанней.

Мне нужна был помощь. Единственным человеком, который мог бы мне помочь, выслушав мой необыкновенный рассказ, был Антон, мой лучший друг. Поэтому я взял со стола телефон, набрал его номер и после пары продолжительных, мучительных гудков сказал, услышав его голос, что нам надо увидеться. В этот раз он не стал надо мной подшучивать по телефону, как делал всегда, когда я звонил. Всему виной была недавняя смерть моего отца, да мой дрожащий голос, которым я с ним разговаривал. Вполне серьезным тоном он предложил встретиться в нашем штабе, который мы построили еще весной, я без раздумий согласился.

Я незаметно выскочил из дома, когда мама отправилась к себе в комнату, и почти бегом направился на окраину нашего городка. Там, в небольшой рощице дикой малины у нас с Антоном был оборудован штаб, состоящий из неумело сколоченных досок, что мы нашли в округе, и с крышей из разбитого шифера, который мы насобирали на свалке, что располагалась неподалеку.

Когда я добрался, Антон был уже там. Он что-то усиленно делал на земле и не заметил, как я пробрался сквозь кусты колючей малины и оказался позади него. Я видел его немного сгорбленную спину. Что-то в нем изменилось. На нем была легкая, почти прозрачная футболка и я смог увидеть что-то непонятное на его шее. То, чего там раньше не было и это что-то шевелилось.

- Проклятая штука, - зло бросил он и я видел, как на его шее надулся небольшой пузырь. Я почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног, и чтобы не упасть, я сделал шаг назад, наступил на сухую малиновую веточку и та, сломавшись, громко хрустнула.

Антон резко повернул голову и широко улыбнулся, увидев меня:

- А, это ты, а я пытаюсь открыть банку с консервированными ананасами, но выходит плохо, - он показал маленький перочинный нож с немного погнутым лезвием. - Банка никак не поддается.

Так, думал я, стараясь не подавать вида, что мне страшно. Он же не хочет сделать мне ничего плохого, как и мама. Он лишь выглядит несколько не так, как обычно. Я сглотнул, обращая внимание, что маленькие волдыри покрывали почти всю его шею. Больше их нигде не было, ни на руках, ни на лице, ни на ногах.

- Антон, - начал я, - сделав шаг навстречу другу. - Ты веришь, что иногда могут происходит несколько, эээ, странные вещи?

Улыбка сползла с его лица, он недоуменно замер и уставился на меня. Наверное, он не ожидал, что наша встреча начнется с такого вопроса.

- Что ты имеешь ввиду? - ровным, механическим голосом поинтересовался он.

- Ну, например, - я не знал, как ему сказать про волдыри на его шее, которые он не замечал. - Что некоторые люди могут видеть то, что не замечают другие.

- Это как экстрасенсы? - он широко улыбнулся. - Отец мне все время говорит, что они видят то, что другие не могут увидеть. Правда, он считает их жуткими шарлатанами и врунами.

- Точно, - выпали я, обрадованный, что мой друг меня понимал. Он же был моим лучшим другом, как я сомневался, что он меня может не понять? Мы всегда легко находили общий язык в любом деле или разговоре. - Только если человек видит то, что есть у других людей, что у них на теле.

Антон громко рассмеялся:

- Рога, копыта или хвост?

Я легонько улыбнулся, не самое удачное сравнение.

- Почти… кое-что пострашнее.

Он видел, какое озабоченный вид приняло мое лицо, поэтому перестал смеяться. А я не мог оторвать взгляда от его шеи.

- И что же это? - серьезно спросил он. - Это ты тот человек, который видит страшные вещи?

Я коротко кивнул.

Он поднялся, подошел почти вплотную ко мне и мне составило большого труда не развернуться и не убежать.

- Ну вот, - я сглотнул с трудом подбирая слова. - На твоей шее я вижу какие-то болячки…. Такие же видел на своей маме, только их было больше и на нашем соседе, Михаиле Степановиче, старик был покрыт ими от пяток до самой макушки.

- Чего? - удивленно протянул Антон и начал ощупывать свою шею. - Нет там ничего, ты что несешь?

Я видел, как появился еще один волдырь, на его плече, загорелом от яркого летнего солнца, и немного отшатнулся. Он увидел мою реакцию, потому что его лицо приняло самое серьезное выражение, какое я когда либо видел.

- Я понимаю, что тебе сейчас тяжело, ты потерял очень близкого человека, - грозно хмуря брови, начал он. - Но не надо придумывать всякие глупости.

Он положил руку мне на плечо, а я отдернул ее. Он зло посмотрел на меня.

- Это не глупости, - медленно прошептал я.

- Прекрати! - Антон почти кричал, он всегда отличался чрезмерной вспыльчивостью. Он хотел сказать что-то еще, но не успел договорить, потому что на его плече появилось еще пару волдырей, один из которых быстро увеличился в размерах и лопнул, отчего я развернулся и побежал прочь. Я еще слышал, что Антон что-то кричал мне в след, но не мог остановиться.

Пока я бежал до дома, мне по пути попалось еще несколько человек. Со страхом я смотрел на них. У всех у них были волдыри. У кого-то больше, у кого-то меньше. Вот мужчина выругался, пролив горячий кофе из стаканчика себе на руку и на щеке его надулся волдырь. Именно эта картина позволила мне, наконец, начать понимать то, что происходило со мной.

Мужчина разозлился, тут же появился волдырь. Антон тоже злился на меня, и на плече появилось эта жуткая штука. Сосед все время был злым и все его тело было покрыто наростами.

«Злость тоже имеет лицо». Вот что значила та надпись. Эти волдыри — это что-то наподобие выражения злых эмоций людей. Кто злится больше — у того их больше, кто меньше — и болячек меньше. Я понимал, что начала видеть какие формы приобретает чужая злость.

Не скажу, что меня обрадовало это открытие. Сложно смотреть на людей, когда видишь такое. Я медленно брел по улице и не знал, что делать дальше. Домой было идти страшно, там была мама. На улице тоже было множество прохожих, чей вид внушал мне страх. Мелькнула опасная мысль поступить как папа. Я понял, что он тоже видел наросты и ему сложно было с этим жить.

Что же меня спасло? В тот день, когда я подходил к дому, мне навстречу попалась девочка. Я видел уже ее пару раз, она жила неподалеку от нас. Лиля, так ее звали и она была младше меня на пару лет. Я увидел, как она мелком на асфальте рисует «классики». Я остановился, сначала я не мог поверить своим глазам, но чем больше я смотрел на нее, тем больше убеждался, что у нее совсем нет волдырей.

Мы стали проводить много времени вместе, только с ней я чувствовал себя хорошо. И общаясь с ней, я легче мог переносить вид болячек у других людей. Иногда она злилась, отчего я видел как в некоторых местах начинал меняться цвет ее кожи и она начинает вздуваться, но я тут же пытался развеселить Лилю, чтобы она не думала о плохом. Пока у меня это получается. Я буду стараться сделать ее как можно более счастливой, ведь с ней и я счастлив. Возможно, и моему отцу нужен был такой человек, рядом с которым он бы чувствовал себя хорошо. Иногда я вспоминаю о той шкатулке. Я спрятал ее в подвале и очень наделся, что ее больше никто не откроет. Пусть лучше злость остается ужасной только в мыслях людей.