Серёжки

          Когда полем битвы добра и зла становится нежная ранимая открытая детская душа, то любая, даже самая крошечная победа в этом невидимом сражении – настоящий подвиг. Особенно, когда противостоишь своим собственным страхам и сам изнутри подпитываешь их силу, живучесть и коварство.
          Как ни велико искушение убежать от них, укрыться на краю света – они выживут в потаённых укромных уголках памяти, а затем вызреют, вырастут и просочатся призраками прошлого в будущую жизнь, повиснув до поры до времени мрачными скелетами в темноте плотно запертых шкафов. И вы будете запихивать их всё дальше и дальше, глубже и глубже, покрывая наивной ложью стыд и трусость маленького ребёнка, которому при свете дня не очень-то верится в Бабайку. Но с приходом ночи тени неукрощённых детских страхов обязательно дождутся своего часа, когда вы неосторожно выпустите их в темноту беспечно дремлющего сознания, и тогда они слетятся по вашу беззащитную душу, обдав её холодом… А наутро подушка будет мокрой от слёз, потому что незалеченная боль в вашем сердце гораздо сильнее, чем просто полуcтёртое тревожное воспоминание.
          Кто не понял своего прошлого, вынужден пережить его снова и снова.
          Страх можно преодолеть и победить только в открытом бою, но для этого надо изменить себя изнутри. Каждый может измениться, но только в одном случае – когда сам этого захочет. Как сделала одна маленькая девочка, даже не осознав этого до конца. Это случилось с ней в конце сентября, когда утро было уже прохладным, а днем было еще очень даже тепло…

                ***

          Противный звонок будильника безжалостно вклинился в сладкий утренний сон и распугал ночных эльфов, ангелов и духов, возвращая меня в реальность и настойчиво напоминая о маленьком подвиге, который мне сейчас предстоит. «Как, уже?! Сейчас, сейчас… Ещё одну малюсенькую секундочку…». Я продолжала лежать. Потревоженные призраки сна, вспорхнув было, снова слетелись и зашелестели своими мягкими крыльями где-то совсем рядом, приглашая вернуться в тёплую полудрёму. «С кем и где я летала сегодня ночью?… Надо вспомнить… Всё, всё…поднимаюсь! Как же не хочется покидать тебя, моя уютная постелька! Я помню про положенное время, мама. Уууу, ну кто всё это придумал и сделал «положенным»!
          И я совершила свой маленький утренний подвиг - поднялась и, зевая, поплелась на кухню завтракать. «Ну и что, что «маленький», но ведь каждый день!..»
          Яркий электрический свет резал глаза, прогоняя остатки сна. Родители уже ушли на работу, но мой уже почти остывший завтрак привычно ждал меня на столе. «Спасибо, моя заботливая мама! Разве ты отправишь меня в школу голодной». Я заглянула в свою чашку: «Ух ты! Чай с распаренным алычовым вареньем, мой любимый! Какая интересная… «контитенция», нет - «консисенция», ну, короче, - картинка, как будто в чашке поселилось грозовое небо с клубящимися тучами, и цвет у них такой необычный - светло коричневый». Я отхлебнула немножко этого неба с «тучей-красивучей» и сделала маленький глоточек: «Ммм... вкусняшка! Насыщенный кисло-сладкий вкус. Спасибо, мама! Не пожалела варенья! И хорошо, что он остыл, так мне больше нравится, терпеть не могу пить горячий чай - вкуса не чувствуешь, только обжигаешься». Я поморщилась, вспоминая недавний неосторожный глоток горячего чая, когда у меня весь день всё болело и жгло внутри. «Ну уж нет, больше я не хочу, не буду обжигаться, буду осторожной, чтобы не переживать всё это заново».
          Я укусила бутерброд с маслом и колбасой. Съедобно, конечно, но толщина подтаявшего масла была примерно такой же, как и хлеб. «Спасибо, мама! Вот видишь, ты не пожалела масла - хотела как лучше, а бедная колбаса и утопла в нём». Я оставила укушенный бутерброд с колбасой-утопленницей на тарелке - «Скажу маме, что торопилась и не успела» - и быстро стала допивать свой чай.
          Из висящей на стене кухни радиоточки - «Спасибо, моя заботливая мама! Не пожалела громкости» - доносился разговор детей и ведущей. Я представила этих детей по их голосам - звонким, приторно весёлым, временами почти захлёбывающимся от радости, как будто их освободили от всех школьных контрольных на год вперёд и им не нужно вставать каждый день рано-рано - такие вот хорошие напыженно-правильные дети-отличники… «Ну уж нет! Что-то вас слишком много сегодня!» Я быстро залезла на табуретку и подкрутила колесико - «Ну вот, так гораздо лучше, а то раскричались тут… (а в это время по радио уже раздавалось весёлым хором: «…раз иголка, два иголка - будет ёлочка, раз дощечка, два дощечка - будет лесенка, раз словечко, два словечко - будет пе-е-се-ен-ка…») … и распелись!».
          Я поскорее надела колючую коричневую шерстяную форму, черный фартук и любимые белые гольфы с резным узором и «бумбончиками-симпапончиками» по бокам. «Ах, какие же они замечательные! Ну, и я, конечно, тоже… ».
          Пока я сидела, вытянув ноги, и любовалась, послышались знакомые звуки горна, потом голос девочки начал выразительно: «Здравствуйте, ребята!..», а мальчик завершил торжественно: «Слушайте Пионерскую Зорьку». Хотя мелодия была яркая, чистая, переливчатая, но всё равно надоедливая для всех, кто сейчас вместе со мной собирался в школу, и даже раздражающая для тех, кто ещё не проснулся до конца, потому что напоминала, что дальше оттягивать никак нельзя - на часах семь сорок, пора выходить.
          «Ну, почему каждое утро все меня без конца подгоняют и подталкивают? Да успею же я!» Я наскоро обулась, одной рукой подхватила еще с вечера сложенный портфель, другой сорвала с гвоздика ключ на веревочке - «опп-па!» - и вот я уже с другой стороны двери привычным движением закрываю ключом дверь. «А теперь ключ аккуратно спрятать под форму, как учила мама: веревочку с ключом на шею и ключ за пазуху. Ух, какой он холодный!»
          И напоследок, моё любимое: сложить ладошку трубочкой, приставить к губам и в позе горниста - «Ту-ту-ту-тууу-ту-туууууу! До свидания, ребята, пионеры-октябрята, слушайте вашу Пионерскую Зорьку, а мне - эхх! - в школу пора», ловко крутануться на одной ножке, сделать ещё несколько прыжков вниз по лестнице – и вот я уже на улице…

          Бррр! Под тёплым одеялком было гораздо лучше. Ну, да, ведь уже конец сентября. Но днём, наверняка, будет еще очень даже тепло.
          До моей школы совсем недалеко, если нестись, а не плестись. Вот я уже проскочила через несколько дворов, вот осталась позади каштановая аллея, густо усыпанная коричневыми листьями, уже свернувшимися от ночных холодов, вот каштаны сменили яркие клёны, значит, до школы уже совсем недалеко…
          Я вдруг замедлила свой бег. Как можно, скажите мне, улепётывать от такой красотищи? Так можно всё пропустить и ничего не заметить, а значит, и не догадаться о чём-то очень важном. О том, за что я люблю осень. Как легко ветер, даже совсем несильный, срывает слабо держащиеся усталые листочки, они кружат и падают, кружат и падают. Так здорово идти-шуршать по мягкому разноцветному резному ковру. И вот что удивительно, в своей летней жизни листочки все как один зелёненькие и потому неинтересные, а вот когда наступает прощальная осенняя пора, то они поскорее облачаются каждый в своё и облетают уже совсем празднично наряженные: почти не тронутые желтизной зелёные, желто-зелёные, жёлто-оранжевые, оранжево-красные, бордовые? Почему так? Откуда это разнообразие, неповторимость, непохожесть друг на друга, как будто все они прожили на одном дереве совершенно разные жизни? Как скоротечна их настоящая красота.
          Так мечтательно и неторопливо размышляла я - уже не на бегу, а вышагивая по хорошо знакомой пёстрой дорожке. Обычно собранные в большие кучи листья по обеим её сторонам всегда притягивали меня как магнитом. И так захотелось мне, на минуту забыв о школе, прыгнуть сейчас с разбегу в эти кучи, барахтаться в них, кидаться листьями, играть в обнимашки с осенью...
          Но минута прошла так быстро! Нет, сейчас никак нельзя - я же иду в школу и у меня белые кружевные гольфы. И тут же строгий укоризненный голос мамы в голове: «И не стыдно? Ты же девочка!». Ну, ничего, можно после школы на обратном пути и листья пофутболить и в кучи попрыгать. Лучше, конечно, если никто не увидит…
          Ой, чуть не забыла, первый же урок математика. Скорее, надо успеть до звонка! Если опоздаю даже на чуточку, математичка всё равно будет недовольна. Почему? Вы не знаете нашей Матвеевны, она найдёт к чему прицепиться. Нет, она не строгая, а просто всегда чем-то недовольная. Вот совсем не могу представить её улыбающейся – вечно это кислое лицо и поджатые губы… Ну, до свидания, листочки, надо бежать, пошуршим вместе с вами в другой раз.
          И я понеслась вприпрыжку, размахивая портфелем, не забывая старательно пинать и разбрасывать попадавшие под ноги разноцветные кучки.

          …А вот и мой класс, успела, быстро за первую парту... Уффф! Теперь можно перевести дух и немножечко расслабиться. Пока звонок не прозвенел, я успею познакомить вас со своими подружками-одноклассницами.
          Ниночка - моя улыбчивая соседка по парте. Не знаю, как другим, а мне она всегда казалась очень красивой девочкой. Мне так нравятся её светлые-светлые волосы, почти белые на ярком солнце, они убраны в аккуратные хвостики, а на резиночках подпрыгивают шарики красного цвета - то ли пластмассовые, то ли стеклянные, - будто спелые вишенки растут. Правда, так и хочется сорвать и съесть? Увидишь – залюбуешься! Везет же ей! У меня таких нет. Зато у меня красивые гольфы!
          Прямо за моей спиной Вика и Белла. Как они такие разные оказались вместе за одной партой - сама не знаю. Вот сами посмотрите и догадайтесь кто где, а я дальше расскажу.
          Одна девочка всегда ухоженная, опрятная, аккуратная, с хвостиками, красивым белым отложным воротничком на тщательно отглаженной форме. Это Белла. В классе ребята называют её ласково Белочка. А пальчики у неё, обратите внимание, какие тонкие и длинные? Она занимается музыкой, и поэтому мы привыкли видеть её занятой и сосредоточенной, почти всегда спешащей куда-то после школьных уроков со скрипкой и огромной нотной папкой в руках. Мама у неё ужасно строгая, с такой не забалуешь.
          А вот соседка Беллы Вика – полная её противоположность: маленького роста, такая вся неопрятная, с длинными всегда распущенными и немытыми торчащими русой соломой волосами. Как сказали бы взрослые, всезнающие и всепонимающие: «Сразу видно – хулиганистая девчонка!». Ну и что с того? Ну да - немножко хулиганка, да – задира и драчунья, но мы с Беллой и Ниночкой всё равно дружим с ней. Она в нашем классе хоть и сама по себе, но всегда такая подвижная, бойкая, неунывающая и бесшабашная, что нам так здоровски всем вместе, хоть мы и совсем разные, хочется смеяться, дурачиться, веселиться и радоваться жизни.

                ***

          О, вольная и беспечная детская душа, ещё свободная от тяжести и неловкости доспехов, ты доверчиво открыта для всех и каждого, ты не опасаешься предательских стрел со стороны и особенно от тех, кто рядом, кто ближе всех, кто, как ты искренно веришь, ни за что не способен причинить тебе боль.
          О, доверчивое детское сердце, обмирающее от красоты ясного и доброго солнечного мира, в котором ничто не предвещает ненастья, а маленькие безобидные серые тучки так весело копошатся над беззаботной юной головкой.
          Когда на сердце легко и радостно, хочется ждать от жизни только приятных посланий и сюрпризов, не думать о плохом, не размышлять о грустном, не тревожиться неизвестностью, верить, что всё лучшее впереди. Но жизнь – самый строгий, самый мудрый учитель, и ты сидишь на её уроках, даже не подозревая об этом, и прогулять их просто невозможно.

                ***

          Из моих школьных подружек, с которыми я вас познакомила, дальше всех жила Ниночка - до их аккуратного домика с яблонями, грядками, малюсеньким бассейном во дворе, гостеприимными Ниночкиными родителями и хлопотливой бабушкой надо было идти целых три квартала от школы через частный сектор - длинную вереницу одноэтажных домов, спрятанных за разными по высоте и цвету заборами. Ну и попала же я там в переделку из-за огромной коллекции кактусов Ниночкиной бабушки!
          Когда я бывала у неё в гостях, мы часто плескались в бассейне и загорали посреди огородика на узенькой дорожке, соединяющей дом и бассейн. В этот раз по бокам дорожки бабушка выставила свои любимые кактусики, их было много - целая аллея получилась. Они цвели разными цветами, звездочками, бутончиками, и я присела на корточки полюбоваться. «Красотунчики какие!». Настроение было хоть куда, и мне захотелось вот на этой самой дорожке… Стоп, минуточку… Читали в книжках «от радости он прошёлся колесом»? Это как? Вы скажете: «Ну, это же в переносном смысле, то есть ему было просто очень хорошо». Так вот, это - именно про меня, и совершенно в прямом смысле слова. Именно так я часто и поступала, когда было радостное настроение. А сегодня меня просто распирало. Да и как тут не радоваться, когда плещешься в бассейне, а над бассейном яблоня роняет спелые яблоки «белый налив» прямо в воду. Бултых - и всплывает беленькое яблочко и его можно выловить и съесть. На дворе конец августа, а значит, ещё лето, сверху греет солнышко, по небу гуляют пушистые тучки, под тобой прохладная водичка, а во рту хрустит яблочко. И жизнь такая чудесная, что до полного счастья не хватает чего? Правильно! Только «колеса»...
          Я прицелилась, расставив руки и подняв правую ногу, вытянула носок и «Оп-па-а!.. Но «Оппа!» в этот раз почему-то не получилось - я потеряла равновесие и с грохотом рухнула мокрым купальником на кактусики, на всю коллекцию разом. Цветущие и только начинающие цвести кактусы оказались подо мной.
          - Какой ужас! - закричала Ниночка и подскочила ко мне.
          - Да все в порядке, не переживай, я в порядке! - отозвалась я, еще не осознав, что тысячи иголочек ёжиков-кактусов вонзились в мое тело.
          - Кактусы! Бабушкины кактусы! Поднимайся скорее - прокричала мне в ухо Ниночка.
          - Сейчас – прошептала я, лежа, всё ещё до конца не осознавая весь ужас своего положения. - Бабушка меня убьет?
          - Это меня бабушка убьет, уходи сейчас же домой! - кричала на меня Ниночка, окончательно позабыв где-то и растеряв свою всегдашнюю улыбчивость.
          Я, наконец, с трудом встала и, отряхнув с себя землю, огляделась. Локоть был ободран и сквозь земляную нашлепку сочилась кровь. Кактусики попадали, перемешались и сбились в некрасивую кучу вперемежку с рассыпавшейся землёй.
          - Дай только локоть помою. («Неужели ей меня совсем не жалко?»).
          - Давай быстрее! – продолжала командовать Ниночка. - Одевайся и уходи. Из-за тебя меня будут ругать.
          Я, конечно, чувствовала себя виноватой, но её слова кололи и жалили больнее, чем иголки кактусов, а мне так хотелось хоть чуточку сочувствия и понимания. Было очень обидно, но я, закусив губу, промолчала, отряхнула землю с локтя и пошла надевать сарафан. «Ладно, локоть дома помою!»
          Дорога домой была длинная и неприятная, тело ныло от ссадин и укусов маленьких кактусов, но эту боль было легко перетерпеть. Гораздо труднее было вынести другую боль, более глубоко запрятанную. Я шла, спотыкаясь и глотая слёзы, а в голове ни с того, ни с сего  звучала весёлая бодрая песенка из кинофильма «Дети капитана Гранта»: «…Если ранили друга, перевяжет подруга горячие раны его!». «Как же, перевяжет она…»

          Ох, и надолго запомнила я кактусы Ниночкиной бабушки! И слова-колючки милой и улыбчивой Ниночки-подружечки. Я вытаскивала из себя эти болючие иголки еще несколько лет. Зато усвоила один важный урок для себя: пока вы близки и дружите, можно глубоко не узнать человека, а в ссоре он мгновенно раскроется, до конца, до самого донышка, станет настоящим. И вы задумаетесь вдруг: а дружба ли это была?
          Но не ссориться же мне только для того, чтобы поближе узнать человека.

          Вика тоже считалась моей подругой, хотя дружить с ней было ой как непросто.
          Я слышала от взрослых, как они, понимающе переглядываясь и качая головой, тихо говорили про Викину маму «…больна туберкулёзом», «...да, да... и пьёт». С её мамой я никогда не встречалась, а сама Вика нам про это никогда и ничего не рассказывала, не терпела, чтобы её расспрашивали и сочувствовали. И я не лезла к ней в душу со своей жалостью.
          Конечно, не удивительно, что добренькие учителя Вику жалели, и поэтому ей часто сходили с рук разные школьные шалости. И не только шалости…
          Хорошо запомнилось, как я побывала в гостях у Вики самый первый раз. Однажды после школы она вдруг сказала:
          - Айда ко мне! Мамы сегодня нет и сестры тоже.
          И это её «айда» всегда выглядело не вежливым приглашением, а приказом, который не обсуждается. В этом была вся Вика.
          - Ладно, только ненадолго» - согласилась я, хотя и не была уверена, действительно ли хочу прямо сейчас пойти к ней, но сказать Вике твёрдое «нет» у меня никогда не получалось.
          По пути мы зашли в «алиментару» [продовольственный магазин] и, сложив наши денежки, выданные нашими мамами «на булочки», купили вместо булочек два брикета вишневого киселя.
          Вика жила чуть ближе Ниночки в старенькой пятиэтажке на первом этаже. Ободранная дверь квартиры выглядела грустно - была уже какого-то неопределенного цвета с дешевой ручкой буквой «П» и дырой на месте, где когда-то был старый замок. Оказавшись перед этой грустной дверью, Вика привычно толкнула ее коленкой и налегла плечом - дверь открылась. «Открыто» - сказала Вика, ничуть не удивившись. Мы вошли в квартиру, которая с порога сразу показалась хмурой и как будто сырой. Было заметно, что деревянный пол, выкрашенный в очень темный коричневый цвет, давно не умывался. Мы прошли маленький коридорчик и через межкомнатную дверь с разбитым стеклом, залепленным синей изолентой, попали в большую комнату с таким же тёмным полом и очень старым диваном с засаленной обивкой неопределенного цвета. В комнате пахло, как в пивнушке, и Вика открыла окно, отмахнув в сторону висевшую - хмм, наверное, точнее сказать «повешенную» - штору, примерно, такую же, как и диван. Я подумала, что было бы трудно найти лучшее применение этой шторе, чем быть парусом для корабля, который называют «Летучий Голландец».
          Взобравшись на подоконник, мы свесили ноги на улицу и зашуршали брикетами киселя, душистого и вкусного. Было здорово болтать с веселой неунывающей одноклассницей, смеяться и грызть кирпичик сладкого лакомства, мечтать о чём-то своём, приятном, не думая о посторонней чужой жизни, которая, притаившись в комнате, дышала за спиной. Но вот последние крошки слизаны с ладоней. Во рту стало так сладко, что захотелось пить, но просить у Вики лишний раз ещё чего-то мне почему-то не хотелось. «Ну, всё, я домой!». Вика провела меня до угла дома и показала, в какую сторону нужно идти, чтобы попасть в школу. Я немножко заблудилась, но, сделав небольшой крюк, вышла к школе. Дальше дорога домой была знакомой.

          Похожие друг на друга, как листочки календаря, будни приходили и уходили, сменяя друг друга: понедельники, вторники, среды… Но вот, наконец, наступало воскресенье, которого все ждали. Но я всё равно больше любила пятницу и меньше воскресенье, ведь после него шёл понедельник - мой самый нелюбимый и тяжелый день.
          И вот в один из таких пятничных дней после долгожданного звонка с последнего урока мы, собрав свои портфели, с шумом сбежали по школьной лестнице на улицу. В этот день мне удалось отбить у Вики свой портфель и пенал. Эта до ужаса любопытная вредина почти ежедневно устраивала ревизию в портфеле (только не  в своём!) и, в зависимости от настроения, могла сбросить его в окно (с пятого этажа!), а владелец или владелица могли долго его искать в классе или коридоре. Я же на этот раз успела ее перехватить и спасти свой портфельчик.
          По дороге я нагнала Беллу, она сегодня была без скрипки, а значит шла после школы не в музыкалку, а тоже сразу домой. И еще это значило, что нам по пути, так как наши дома стояли рядышком.
          Вместе с Беллой шла Вика. «Почему она идёт с нами, ведь ее дом совсем в другой стороне?».
          - Вика, ты зачем мой портфель хотела выбросить?
          - Кто, я? Вот ещё! Просто хотела на подоконник его поставить.
          - У открытого окна? Чтобы он как будто нечаянно сам выпал, да?
          Вика пожала плечами, хитро усмехаясь.
          - Вика, я же сама видела, как ты чужие портфели через окно выбрасывала!
          - Врёшь ты всё! Ничего ты не видела? А ну, докажи! – и она встала в свою любимую «боевую» позицию...
          Вся эта её «боксёрская» поза с вытянутыми вперёд кулачками выглядела как-то несерьёзно и даже смешно, но как грубая и плохая шутка, ей просто нравилось злить и дразнить меня. Ну не драться же мне с ней и в самом деле, я как-никак девочка, как любит напоминать моя мама.
          Возникшее было напряжение спало, боксёрский поединок не состоялся, и наша троица мирно продолжила путь.
          Мне казалось, что через пять минут всё забудется, но горечь от обиды не проходила: ну, почему я позволяю Вике так обращаться с собой? Разве можно одновременно и дружить и… как бы совсем наоборот?
          - А можно к тебе в гости? – неожиданно спросила Вика у Беллы. - У тебя же сегодня никого. Покажешь нам свои календарики. (Коллекционировать календарики в то время у девчонок было святое дело, предмет гордости).
          - И я дозаполню твой «откровенник» (Это такая тетрадка с вопросами).
Белла, наверное, была совершенно не готова к такому неожиданному Викиному напору и отказать ей было неудобно:
          - Ладно, пойдем. Только ненадолго, мне еще музыкой заниматься…
          - Ты и дома играешь? - спросила я.
          - Да! И на скрипке и на фортепиано.
          - Вот это да! А можно хоть разочек послушать?
          Белла улыбнулась:
          - Пойдем с нами, я вам сыграю.
          Мы шли втроём, и я думала, какая она всё-таки хорошая, Белла, доброжелательная и воспитанная, столько в ней талантов, а она совсем не заносчивая, просто молодец, ну как такой не позавидовать.
          Вот и подъезд. Мы зашли в лифт, узенький, обитый пластиком под дерево, Белла нажала нужную кнопку и лифт тихонько запел-загудел, как невидимый шмель: «Ззззззззз». Дверь открылась и мы вышли.
          - Приехали. Хорошо, что не застряли! - как-то по-хозяйски сказала Белла, и я оглянулась на лифт. «Обратно пойду пешком» - подумала я.
          Мы стояли перед добротной дверью, обитой дермантином. Почему-то мне вспомнилась унылая Викина дверь.
          - Сейчас. Подождите.
          Белла вытянула ключ на веревочке, висящий на шее, и открыла дверь. Мы попали в маленький предбанник (так почему-то все называли прихожую), в который выходили двери двух квартир. Нам втроем там было совсем не развернуться. Белла зажгла свет и мы увидели, что на маленьком и без того тесном «пятачке» как-то уместилась стиральная машина, накрытая клеенкой.
          - А, это старая, сломалась, - сказала она, - но удобно портфель на нее ставить, пока дверь не открою. У нас такой замок: когда хочет - открывается, а когда не хочет - приходится просить соседей или ждать маму.
          Дверь в квартиру открылась и мы вошли. Красивые «персицкие» ковры застилали весь пол, возле дверей лежала клеёночка и аккуратно сложенные тапочки с пушистыми пумпончиками.
          Мы разулись и прошли в комнату Беллы. Вика притихла от всей этой красоты и даже говорила шёпотом, у меня тоже было ощущение, что я в музее.
          В маленькой комнате пианино ("ух ты!"), диван и письменный стол, едва все помещалось. Диван был накрыт тоже «персицким» ковром. Я присела на краешек, ковер кололся. Вика села рядом.
          Белла ушла на кухню и принесла тарелочку с двумя бутербродами. Мы их разделили и съели.
          - Поиграй, пожалуйста! - попросила я.
          Белла убрала с пианино вязаную салфетку и аккуратно подняла крышку...
          При виде стройных рядов блестящих белых и черных клавиш меня всегда охватывало странное волнение. Я совсем не умела играть, понимала, что этому нужно долго и упорно учиться, как Белла, развивая беглость в пальцах, но чувствовала, что есть ещё что-то, какая-то тайна, овладеть которой могут только посвящённые. «На кончиках клавиш и пальцев пианиста рождается чудо» - вдруг всплыла в моей памяти где-то вычитанная, а может от кого-то услышанная фраза.
          Пока Белла выбирала ноты, Вика попросила:
          - Можно потрогать?
          - Конечно! - улыбнулась Белла.
          Вика подскочила к пианино и, стоя, стала бойко тыкать в клавиши:
          - А я умею собачий вальс!
          Громкие резкие звуки, в которых с трудом угадывалась простенькая мелодия, запрыгали галопом по комнате, разрушив прежнюю уютную тишину. «Ндаа!.. Чудо не родилось – улыбнулась я про себя. - Действительно, «собачий» вальс. Под такую «музыку» только лаять или скулить, но не танцевать же».
          Но вот Белла подставила стул и разложила большую тетрадь с нотами на подставке, потом на секунду замерла, выпрямила спину, глубоко вздохнула и двумя руками одновременно прикоснулась к инструменту…
          - А это у тебя что? - спросила Вика, взяв в руки шкатулку. - Я только посмотрю.
          - Да погоди ты! - шикнула на нее я, не поворачивая головы.
          Но Белла уже не слышала нас, она заиграла, она творила музыку, она вся растворилась в ней. Это было видно по её лицу. Как же это было красиво! Она играла мне, для меня! Я была в таком восторге от музыки, от девочки, такой одарённой моей одноклассницы, что просто боялась дышать. (А в это время Вика уже перевернула шкатулку вверх дном и опрокинула всё её содержимое на диван).
          «Какая красота, хочется запомнить, что же она играет» - думала я.
          Стихла музыка и волшебство закончилось, комнату заполнила звенящая тишина. Белла оторвала пальцы от клавиш, её руки грациозно и плавно поднялись над клавиатурой, как будто взлетели две птицы. Я была просто зачарована и сидела молча, не двигаясь.
          Белла повернулась к нам, но, увидев, что содержимое шкатулки разбросано по дивану, нахмурилась.
          - Я только посмотрела – быстро стала оправдываться Вика.
           Белла быстро собрала с дивана всё обратно в шкатулку и обратилась к нам просительно и мягко:
          - Девочки, вам пора… А мне надо заниматься.
          И мы ушли.

          Я не торопясь шла домой, а в голове моей всё играла и играла та музыка. «Как же это прекрасно - самой такую музыку играть. Белла сказала, что это Лунная соната. Как красиво!»

          Я пришла домой, дома никого не было, а на столе лежала записка «Папу забрала скорая. Где ты была? Cиди дома!»
          У меня потемнело в глазах: «Папе стало плохо потому, что я задержалась, пока слушала музыку? Они волновались. Где они теперь? Что с папой?..»
          И я ждала, обвиняя себя во всех грехах, прося прощения у папы, и слезы текли из глаз. Если бы я знала, я не пошла бы к Белле, и папу не забрала бы скорая.
          За окном быстро темнело. Я сидела одна дома. Ни папы, ни мамы… И тут раздался телефонный звонок. Я подскочила и схватила трубку.
          - Аллё! - (это был голос Беллы). - После того как вы ушли, у меня пропали золотые сережки.
          - Какие сережки? Я ничего не видела.
          - Ты не брала?
          - Нет! Как я могу взять чужие сережки?
          - Мы думали это ты, потому что Вика сказала, что она не брала и что, наверное, это ты.
          - Я?.. - у меня перехватило дыхание.
          - Принеси их обратно!
          - Белла, но у меня нет сережек, я их не брала.
          - Мама, она говорит, что тоже их не брала - услышала я в телефонной трубке.
          Ее мама что-то сказала в ответ, мне было плохо слышно, но я разобрала это страшное слово, которым меня назвали. Моё сердце дрогнуло и застыло. Впервые меня охватило такое незнакомое ранее и непонятное чувство смятения, которого я никогда не испытывала: меня обвинили в воровстве!
          - Мама сказала, чтобы ты пришла, посмотрела ей прямо в глаза и сказала, что ты их не брала. Вика тоже придет.
          - Хорошо, а можно я приду завтра и посмотрю твоей маме в глаза? У меня папу на скорой отвезли в больницу, и мама написала, чтобы я дома сидела, что это все из-за меня, потому что я не пришла вовремя домой.
          - Значит, мы будем думать, что это ты, пока ты не придешь!
          Я вздохнула, положила трубку, не зная, что делать. Уходить нельзя, мама написала «Сиди дома». Голова разболелась от волнения, какой сложный день: сначала портфель спасала, потом чуть с Викой не подралась, папу увезли в больницу, теперь сережки...
          Прошло еще часа два, но мама не приходила, и я очень волновалась.
А ещё через час зазвонил телефон. Наверное, это мама. Уже совсем стемнело.
          - Аллё! - (это снова оказалась Белла). - Можешь не приходить. Была Вика и сказала, что это не она, а, наверное, ты.
          - Нет, это не я, не я!
          - Мы с Викой и с мамой нашли сережки на стиральной машинке перед входной дверью. Вика сказала, что это ты приходила и их подложила, и она тебя видела.
          - Белла я не выходила из дому, папу забрала скорая, а мама еще не вернулась. Да и как я могла подложить на стиральную машинку, у вас же дверь на ключ закрывается.
          - Не знаю, - сказала Белла, - Но ты не пришла и не посмотрела в глаза моей маме, хотя живешь рядом, а Вика издалека прибежала. У тебя бы это заняло пять минут, и твоя мама не заметила бы, что ты выходила, тем более что её до сих пор нет.
          - Ну, я же не знала, когда она придет.
          - Я с тобой больше не дружу. Я знаю, что это ты украла серёжки и подложила их обратно. И Вика тоже с тобой не дружит – ты нехорошая.
          В трубке раздались короткие гудки. Я опустила трубку и молча стояла возле телефона.
          «Как же так? Как же так?..» - крутилось в моей голове. - Я обязательно завтра всё объясню. Так не может быть».
          Дверь звякнула и распахнулась - пришла мама.
          - Мам, где ты так долго была и где папа?
          - Это ты где так долго была? Папе стало плохо и мы ждали тебя, не вызывали скорую, чтобы ты не испугалась, что остаешься одна, но тебя всё не было, а папе стало хуже…
          - Мам, а что с папой?
          - Его госпитализировали.
          - А это что?
          - Положили в больницу.
          Мама выглядела расстроенной, уставшей и глаза у неё были красные, мне было так жалко маму, папу и себя. Мы что-то поужинали и легли спать. Сон всё не приходил. «Если бы я пришла домой вовремя, то столько всего не случилось бы, но всё же это случилось и надо из этого как-то выбираться. Завтра поговорю с Викой и Беллой и её мамой» - думала я, засыпая.

          Наутро я пришла в школу, села за парту. Ниночка от меня сразу отвернулась и не разговаривала, а потом вообще пересела за другую парту, Белла как бы совсем не замечала, а бойкая Вика, пересаживаясь с парты на парту, что-то шептала каждому однокласснику на ухо.
          Со мной не разговаривал весь класс - бойкот.
          Я сначала не очень понимала что происходит, но Ниночка села ко мне и объявила, да так, чтобы все услышали:
          - Ко мне больше домой нельзя, я с воровками не дружу.
          Я не верила своим ушам, своим глазам, всё казалось мне каким-то страшным сном, жестоким розыгрышем, который вот-вот должен закончиться. Так не может продолжаться, кто-то же должен за меня вступиться и защитить от всего этого…
          Но и после этого я еще до конца не догадывалась, какой ужас меня ждал впереди.
          Потянулись дни одиночества, когда с тобой никто не хочет дружить, говорить, играть, смеяться, меняться календариками. Какие "взрослые" испытания для такой маленькой девочки!

          Шли дни и постепенно я привыкала быть одна.

          Наступили каникулы. Я с облегчением и надеждой думала, что какое-то время отдохну от всех этих своих одноклассников и гадкое клеймо, которым они меня ни за что и ни про что «наградили», забудется. Общение с дворовыми ребятами немножко развеяло мои грустные мысли, но оставаться наедине с собой было по-прежнему нелегко.
          Каникулы быстро заканчивались, во дворе стало скучно и слякотно, дни становились все менее красочными и более холодными, одежда сменилась и, чтобы выйти на улицу, необходимо было надевать на себя кучу тёплых вещей.
          Смешная короткая стрижка, которая мне и не нравилась и не шла, облегчила утренние приготовления, сократив время верчения перед зеркалом. Мама утвердительно качала головой парикмахеру, когда та всё короче и короче подстригала меня, а мне так было жаль мои длинные волосики. Дома я спрятала свои бантики в трюмо, посмотрела в зеркало: «Кто я теперь: мальчик или девочка?». Иногда прохожие меня окликали: «Эй, мальчик!». И я обижалась: «Я - девочка!», но, кажется, это совершенно никому не было интересно.

          В школу я пришла не то, что без настроение, а совсем без желания встречаться с кем-то из одноклассников. На мне была коричневая форма и черный фартук. В школе было холодно и под верхнюю одежду я надела присланную из ФРГ моей крёстной ярко желтую тоненькую шерстяную курточку. В ней было уютно и тепло, она была яркая, солнечная, поднимала мне настроение и помогала мечтать о лете: «теплынь, солнечные дни, можно просыпаться, когда захочешь, есть фрукты и - ммм! - мои любимые вкусняшки, день длинный-предлинный, а в школу - ура! - не нужно».
          Вместо рисования у нас начались уроки черчения. Мне купили специальную доску для черчения, кнопочки, чтобы закреплять листик на ней, линеечки и карандаши с точилкой. Карандаши были разной мягкости. Чем твёрже карандаш, тем тоньше и светлее линия, чем мягче, тем она толще, ярче и жирнее. Мне очень нравились эти уроки. На первых занятиях мы чертили простые рамочки, но даже это получалось не у всех. Я была очень довольна собой, карандаши я научилась точить лезвием от папиного бритвенного станка или ножом, а вот точилкой получалось плохо, поэтому несколько карандашиков я заранее затачивала дома, и они всегда были похожи на острые копья туземцев.
          Шёл урок, я увлеклась чертежом - нужно было начертить куб и все его размеры, - весь класс усердно скрипел карандашами, учитель по какой-то надобности вышел из класса, и я даже не заметила, как ко мне подсела Вика.
          - Ух ты, как красиво! А у меня ничего не получается. Нарисуй и мне, а то мне пару влепят.
          - Черти сама.
          Я усердно продолжала доделывать свой «шедевр», но Вика не успокоилась, стала толкать меня в локоть, карандаш соскочил и на красивом чертеже появились некрасивые линии. Я достала резинку и стала молча их стирать. Получилось так себе, линии не стирались до первоначальной белизны листа. Я остановилась и посмотрела на чертеж: «Испортила! Ну и ладно! Начерчу дома, где никто мешать не будет».
          Увидев, что я не реагирую, Вика высыпала всё из своей чертежной доски и открепила чертеж. Я молчала. Тогда она взяла один из остро заточенных карандашиков, размахнулась и со всей силы воткнула его в мою кисть. Я даже не успела испугаться и только стиснула зубы. Карандаш торчал из моей руки, как копьё туземца, было больно, но пока ещё не очень. Я потянула и вытащила карандаш, грифель был сломан и остался в руке. Я осторожно достала его и заглянула в рану, вот тогда и испугалась: на коже зияла глубокая дыра размером с толщину грифеля черного как грифель цвета.
          - Вика, ты ненормальная!!!
          Она испуганно смотрела на меня…
          Чёрная дырочка быстро наполнялась красным. Я оторвала кусочек от моего чертежа и прилепила к ранке, сочащейся кровью. Это, конечно, не газетка, которой заклеивал нечаянный порез мой папа, когда брился, но кровь, наверное, остановит. Рука болела всё сильнее. Я молча собрала чертежные принадлежности и сложила в портфель - чертить все равно уже не смогу.
          Вернулся учитель, дал нам домашнее задание, хотел ещё что-то сказать, но дверь вдруг распахнулась и что-то со свистом влетело в класс. Всё произошло так быстро, я лишь краем глаза проследила траекторию полета - «неужели в меня?»... визгливый «клич Тарзана» за дверью… громкий хлопок, почти взрыв… «кажется, в меня!» - и невольно отшатнулась в сторону. Всё стихло. Учитель бросился ко мне и стал хлопать по спине пачкой чертежей, которые успели сдать ему ученики. Я зажмурила глаза от едкого дыма, заполнившего всю комнату. Когда же я их открыла, почувствовав, что меня перестали хлопать по спине, то увидела, что учитель быстро открывал все окна в классе, а из моего открытого портфеля валил белый вонючий дым - бомбочка из селитры случайно угодила прямо в него. Учитель подбежал обеспокоенный и попросил, чтобы я быстрее сняла курточку. Я, недоумевая, стянула её с себя - на спине моей любимой жёлтой радости... зияли черные разводы и дыры. Дымящийся портфель вынесли в коридор. Я заплакала, мне было жаль мою курточку и портфель, и что я маме скажу, я даже про руку забыла.
          - Хулиганьё! - громко повторял учитель. - Завтра обязательно поговорим об этом на собрании с родителями, а сейчас все марш к директору.
          А ещё обидней было не то, что я плакала и это видели все, а то, что я в очередной раз промолчала.

          На следующий день я была дежурной по классу. В списке было два человека, второй была Вика. Класс нужно было убрать и помыть перед родительским собранием. Вика принесла ведро воды, а я подняла и поставила все стулья сиденьями на парты и намотала тряпку из мешковины на швабру. Я молча делала своё дело, не разговаривая с ней и как бы совсем не замечая, хотя ей хотелось совсем другого.
          - Хочешь показать какая ты крутая? - Вика встала передо мной, танцуя на месте и не давая мыть пол.
          - А ну, отойди! Не мешай, говорю! – я с трудом сохраняла выдержку.
          Тогда она стала сбрасывать стулья с парт, но я их ставила обратно. Терпение моё было на исходе, обстановка накалялась с каждой минутой.
          - Вика, прекрати!
          Но ей ужасно хотелось разозлить меня, во что бы то ни стало вывести из равновесия, вызвать на драку.
          - Курточку не жалко? Смотри, будет еще хуже!.. – продолжала она подливать масла в огонь.
          И тут мою плотину прорвало... Я не знаю, что произошло со мной в этот момент, но она вдруг опасливо отскочила от меня, видимо заметив что-то необычное в моих глазах. А во мне как будто собрались и скрутились в тугой клубок все обиды вместе: и сережки, и карандаш, и бомбочка, и еще огромная куча других гадостей, которые она мне причинила. Какая-то могучая сила вдруг проснулась и загудела во мне. Мы стояли с Викой вдоль одного ряда парт, я возле последней парты, а она за первой у самой доски. Я загребла парты и как картонные коробки начала сдвигать их все вместе на нее, все шесть тяжелых парт, а потом тут же соседний ряд - еще шесть.
          - Эй, ты чё! Ты чё-о-о!! - закричала Вика. Я прижала её к доске, не давая дышать.
          - Перестань! Больно! - кричала она, но я продолжала давить на неё партой. Мне даже показалось, что её пунцово-красное лицо стало синеть. В её глазах, обычно нахально или хитро прищуренных, но сейчас круглых и растерянных, я вдруг увидела то, чего раньше никогда не замечала. Нет, не ужас и страх, а удивление: как так, почему эта тихоня вдруг перестала меня бояться?
          Я отпустила край парты, в которую упиралась, отошла в сторону и, взяв портфель, вышла из класса. Не выбежала, а именно вышла, хотя сердце моё колотилось, как капелька росы на тонком стебельке. Страха не было совсем, да и обида перестала вдруг казаться такой острой. Было тревожно, что же будет потом. Но что-то пересилило и страх, и обиду, и тревогу, что-то более важное для меня. Я не промолчала! Я больше не молчала! Я стала сильной!
          На следующий день мне влепили огромное замечание в дневник прямо перед родительским собранием за то, что я не убрала класс. Дома мне за это, конечно, влетело от родителей, но на все их расспросы я отмалчивалась и не хотела ни оправдываться, ни объясняться. Новые неожиданные вопросы теребили меня изнутри: «Что случилось со мной? Такой я себя совсем не знаю. Откуда во мне взялось столько силы? Я же её чуть не убила этими тяжеленными партами…?».

          С тех пор Вика сторонилась меня, да и я сама ни за что не хотела больше общаться и дружить ни с этой лгуньей, ни с Беллой и Ниночкой, так быстро и охотно поверившими в гнусную ложь. А ведь я их считала подругами...
          Одноклассники удивительно легко «повернулись ко мне лицом» и опять стали такими же открытыми и доброжелательными, как и прежде, как будто и не было вовсе с их стороны необъяснимо жестокого безразличия и отравляющего мою жизнь бойкота, но ни настоящей дружбы, ни заступничества и поддержки я от них уже не ждала... А привычные знакомые слова «я сама!» вдруг наполнились новым смыслом: «я хочу и буду верить только в себя!».

          Ну, вот и подошла к концу история о первых уроках в школе, где мне ещё долго предстоит учиться. Нет, не о той, где сидят в закрытых классах и тоскуют о том, что ждёт снаружи. Об удивительной школе жизни, где ничего не объясняют и не разжёвывают, но учат: думай, решай, ищи ответы сам, пробуй, добивайся, ошибайся, пытайся понять прежде всего самого себя, и сам строго выставляй себе оценки.
          И аттестат зрелости, как я подозреваю, мне вручат ещё очень и очень нескоро.

                ***

          Чёрная точка на моей руке много лет почему-то не исчезала, упорно напоминая мне не только о лжи и предательстве друзей, их равнодушии и бесчувствии, первом противостоянии, первом опыте одиночества и отверженности, но и о первом самом настоящем бое за саму себя и такой важной моей первой победе. Только через 25 лет точка и рубец незаметно исчезли, а значит, всё зажило, разгладилось и успокоилось. И раненая детская душа и память обо всём этом.

          Спасибо тебе, моя маленькая девочка с большим сердцем, что ты научилась бороться и справляться со своими страхами, терпеть и преодолевать жгучую душевную боль и не давать себя в обиду. Без этого я ни за что бы не смогла стать сильной потом.
          Спасибо, что открыла сама простое правило счастья: ни от кого не зависеть и полагаться в жизни только на себя.
          Спасибо, что поняла главное: наше робкое молчание в ответ на даже мелкое зло, развращённое своей безнаказанностью, - это та самая приоткрытая дверь, через которую может коварно заползти в нашу жизнь и надолго в ней обосноваться ещё большее зло. Без этого я не смогла бы стать мудрой потом.
          Кто знает, может быть, твои противные колючки на тропинках маленькой детской жизни (а самые болючие - откуда меньше всего ожидаешь) и есть те предназначенные судьбой великие тернии на пороге большого и трудного пути к звёздам нашей мечты.


          8.08.2018