Огоньки

На рождественские огни Ади может смотреть бесконечно. Город сверкает, как одна большая ёлка. Ходишь по улицам словно меж пушистых ветвей и пряничных домиков, и кажется, что ты сама стала игрушечной.

Крупные снежинки щекочут нос, падают на варежку и не тают, пока не рассмотришь их внимательно, так и не найдя двух одинаковых.

Впереди ярмарка.

***

Бернадетт морщится — народу так много, что к прилавкам не подобраться. На разных концах площади музыканты играют каждый своё, а с пиликаньем каруселей и гомоном людей всё сливается в давящую какофонию.

Ещё и цены по сравнению с прошлым годом взлетели вдвое, куда уж там её планы подобрать всем удачные подарки.

***

Ади вдумчиво глядит на ель, стоящую в центре площади как именинница в пышном платье. На ней шары размером с арбуз, густая паутина-гирлянда и яркая звезда на верхушке.

Вокруг носятся дети, за ними едва поспевают родители, чтобы не потерять в праздничной суматохе. Кто-то плачет, потому что не хочет уходить, но ему вручают леденец на палочке, и слёз как не бывало.

Ади тоже хочется и леденец, и залезть в сани с оленями, чтобы мама её сфотографировала, и покидаться снежками, скатиться с горки, а потом прийти домой и пить какао с зефирками. Но…

***

Прямо перед Бернадетт купили последнего хрустального ангела. Продавец, виновато пожимая плечами, предлагает ей балерину, но нужен именно ангел. Сочельник завтра. Опять она протянула, и вот итог.

Глаза предательски застилает, и Бернадетт ругает себя за несдержанность и за то, что у неё не получается быть взрослой.

Этот год был худшим, и следующий обещает быть таким же. Её семья заслужила капельку волшебства хотя бы на праздник, хотя бы в этот короткий островок между пучинами невзгод и потерь.

Бернадетт идёт домой, и рождественских огней с каждой улицей становится всё меньше, пока не остаются только фонари. Крупные снежинки мельтешат перед лицом, а мысли все в предстоящих делах — как много надо успеть, как много она откладывала и как не потерять себя в этом водовороте.

Она открывает дверь, даже не замечая, что в окнах есть свет, хотя его там быть не должно.

***

— Не делай так больше, пожалуйста, — тараторит дочь, хлюпая носом, — я ведь хотела тебя встретить, а вдруг бы что-нибудь случилось, я бы не…

Томас обнимает её, пока совсем не расклеилась, и только сейчас понимает, как сильно она похудела от стресса — будто снова стала маленькой девочкой. Наверное, он и сам сейчас не лучше выглядит.

— Врачи мне не простят, если вернусь, они так и сказали.

Бернадетт усмехается, вытирая последние слёзы:

— Крепко ты их достал.

— Ещё бы. Давай, умывайся, и будем ёлку ставить. Смотрю, ты без меня не начинала.

***

Рождественские огни сияют в искусственной хвое как бусины, и тёплый свет разливается по гостиной.

С кружкой какао, подобрав под себя ноги в шерстяных носках, Бернадетт сидит на диване и слушает песни со старой пластинки, воссоздавая в памяти прошлое Рождество, когда жизнь ещё не потеряла краски.

— Ей бы не понравилось, — улыбается папа, кивая в сторону ели. — Но она бы всё равно нами гордилась.

Верно.

Сейчас Бернадетт расскажет про ангела, и папа её успокоит. Он всё поймёт — он помнит, как мама хотела купить его в том году, но они её отговорили.

Он скажет, что ничего уже не исправить, но что-то можно сохранить.

— Зефирок?

— Ага.

В Рождество она всегда будет ощущать себя маленькой маминой Ади.