В память о дедушке

Деревня у бабушки, жаркое лето. За окном бегает дворняжка со всей его беспечной радостью и играет со своим собственным хвостом, а в крохотные оконца бьются мошки, которые учуяли запах испеченных мучных лепешек. В доме стоит духота от недавно разогретой кирпичной печи, сам он уже давно не проветривался, так как большинство окон залатаны штукатуркой и чем только угодно, чтобы зимой здесь не было холодно. Привыкшие к особенностям бабушкиного дома, мы лишь изредка выходили на улицу подышать воздухом и поиграть с Дружком. Он оказался в тот день самым счастливым псом на целой деревне, радость нашего приезда так переполняла его, что он прыгал на нас, на будку, и даже пытался делать подкоп под дверью, когда та неожиданно закрывалась перед его мокрым носом. Зацелованные, плотно пообедавшие и отдохнувшие с дороги, мы уселись в одной из комнат для разговоров. Пока родители расспрашивали про своих старых деревенских знакомых, а бабушка о внуках, я открыла бархатный тяжеловесный альбом, что был старше меня в несколько раз. Альбом, пахнущий легкой мокротой и состарившейся бумагой, альбом, почти разваливавшийся от количества черно-белых воспоминаний внутри него. Повсюду фотографии родившихся внуков, поженившихся родителей и уже умерших близких людей.

Я нахожу его фото. Дедушка. Его детство, юношество, отрочество. Молодой и смуглый, он запечатлен во времена армейской службы, его широкие скулы и густые брови отличают его от круглолицых юношей, тем самым выдавая его якутскую кровь. Я аккуратно пролистываю страницы, чтобы не порвать хрупкий корешок альбома и натыкаюсь на фотографию, которую потом тайком заберу себе. Деревня. Возможно, та же, в которой мы сейчас и находимся. На разбитой грязной дороге с каким-то рабочим стоит дедушка в длинном, почти по щиколотки пальто и шляпе. Рабочий в кепке, его рубашка расстегнута на пару пуговиц, он смотрит в камеру с ухмылкой, а его валенки диссонируют с его легкой одеждой. И вот сразу же представляется она, русская крестьянская жизнь, где тяжелая работа, пьющий отец или мать и дойка коров по воскресеньям. Жизнь в самом чистом и примитивном ее виде, жизнь, обремененная, наверное, лишь только бытом ее повседневности. Я смотрю на деда, слегка прищурившегося, он повернул немного голову вправо и выпятил плечо. Он никогда, почему-то, на всех фотографиях не смотрел в камеру. Его штаны с отглаженными впереди линиями, к верху поднят ворот пальто. У дедушки тоже, как у того рабочего, легкая ухмылка, но уже совсем по-другому выглядящая. Я таким его и запомнила, потерянная среди быдла и деревенской жизни интеллигенция. Человек, живший мечтами и целями, что шли в разрез с политикой партии и настроениями то ли того времени, то ли с людьми того времени. Человек, несмотря ни на что пытавшийся следовать своему счастью. В его разговорах оно воплощалось в творчестве, активной общественной деятельности и в путешествиях, а не так, как помнится мною, это было у других: в алкогольных посиделках, в шатаниях по деревне и в радости вкусно поесть.

Под шум разговоров родителей и бабушки, я с улыбкой начинаю вспоминать, как он строго отчитывал нас с братом, когда мы лазили через заборы, воруя соседские яблоки-ранетки, как он отвечал на все мои самые разные детские вопросы, как много курил, как он всегда брал меня понаблюдать с ним в бинокль полеты чаек над озером, на берег которого мы частенько гуляли только вдвоем. Он был левшой, много путешествовал, имел талант к рисованию и превосходное чувство юмора. Со всеми людьми он всегда дружелюбно здоровался, таскал конфеты в карманах, чтобы потом их подсунуть дворовым детям, много смеялся в разговорах, не спрашивая покупал на всех домашних мороженое и всегда, всегда улыбался.

Когда его не стало, я почувствовала это. Страшные сны, предчувствие, держащее тебя будто за горло. Ты не можешь нормально дышать, есть и спать, ты потерян и не понимаешь в чем дело. Я закрываю альбом и выхожу из покрашенных на двадцатый раз скрипящих сенок на улицу, наспех вытирая глаза. Смотрю на тропинку, потрескавшуюся под палящим солнцем, и на Дружка в будке, утомленного то ли от жары, то ли от своей же радости.

За тем самым соседским забором уже не растет пышная яблоня, чьи тяжелые ветки когда-то сгибали ее к горячей земле. Озеро, видневшееся за огородом, уже давно укрыто одеялом грубых водорослей и кустами камышей. А чайки...Чайки перестали летать над ним, так как вся рыба, что велась в этой мелкой водичке, уже давно уплыла. Но все также висит в сенках бинокль. Все также где-то на дальних полках этого душного дома хранится та его шляпа. И все также лежит в шкафу бархатный тяжеловесный альбом, что пробудет там еще долгие годы. Он сохранит все самые теплые и дорогие сердцу воспоминания, его корешок будет подклеен и сам альбом никогда, никогда не развалится от черно-белых воспоминаний, бережно таящихся внутри него.