Сказки старого Абати. Белая Альбика

БЕЛАЯ АЛЬБИКА
– Абати, люди радуются, что разрешили открыть в селе мечеть. Завтра все собираются на белхи . Может, спустишься в аул? Все-таки необычный день.
– Надо же, кого они прислали напомнить мне об этом! Комсомольца и сына коммуниста!!! О Аллах, до какого дня я дожил?
Глядя на искривившееся от удовольствия лицо старика, я начинаю проклинать себя за то рвение, с каким мчался к нему. Ведь я так радовался, что нашел для моего друга повод появиться среди аульцев.
Вчера приезжал секретарь райкома и целый час объяснял людям, какое нравственное оздоровление несет религия обществу.
– Вы можете забрать для мечети здание сельского клуба, – заверил он собравшихся. – Организуйте белхи. Это очень хорошая народная традиция.
От имени собравшихся выступил Адаш. Не молодой, но еще и не старый активист, женатый на самой сварливой женщине нашего аула. Он заверил, что бусурмане  (он так и сказал) ждали этого дня долгие и долгие годы. Поэтому все как один поддерживают решение партии и лично Горбачева и завтра выйдут на субботник, чтобы перестроить клуб под мечеть.
– А как быть с культурой? – неожиданно спросил директор клуба Махмуд, когда толпа уже готова была разойтись.
– Где я буду кино крутить? – поторопился высказаться киномеханик Сайд-Хусейн.
Приезжий растерялся.
Тогда в разговор встрял старый Азат.
– Этот клуб раньше был мечетью. Мы его забираем обратно.
– А разве не твоя жена смотрела кино в этом клубе? – буркнул в ответ киномеханик. – Ни один индийский фильм не пропускала. Ревела как на похоронах своей матери, с надрывом.
В толпе раздались робкие смешки. В другой раз люди не стали бы сдерживать себя, но тут был особый случай. Открытие мечети дело, конечно, очень важное, но кто знает, чем закончится эта перестройка. В Кремле каждый год меняются «падишахи», а Горбачев хоть и молод с виду, но всякое может случиться. А вдруг в Кремле решили таким вот образом выявить очередных скрытых врагов?
– Возьми лучше топор и иди за мной, – оборвал меня старик. – У меня есть дело поважнее, чем ваша перестройка. В саду обломилась ветка сливы. Я не смог дотянуться.
Мы идем в сад. Он ухожен и уютен. Даже среди молодой поросли зеленого лука нет ни одного сорняка. И откуда у него столько терпения? Наверное, это от старости.
– Руби от ствола наискосок вверх, – предупреждает меня старик.
Через мгновение толстая ветка с шумом падает на землю, царапнув мне лицо. Старик восторженно смотрит на меня.
– Удар мой верен был и скор! – продекламировал я из лермонтовской поэмы «Мцыри».
Абати не имел ни малейшего понятия о схватке юноши с барсом. Молча протянул банку из-под масляной краски, откуда шел отвратительный запах навоза.
– Замажь этим рану.
– Убери эту гадость. Меня стошнит.
– А ты глаза закрой. Тебе дурно оттого, что ты видишь.
– Чтоб я у тебя ослеп, Абати. Вечно придумаешь что-нибудь.
– Ты мне слепой не нужен, – заметил небрежно старик. – Это не я придумал. Этому меня еще дед мой учил. Раны надо завязывать. Ты же бежишь сразу к врачу, когда порежешь палец.
– Но врач же мажет мазью, а не этой гадостью.
– Как может быть гадостью то, что дарует силы жить? Посмотри, как дерево растет с навозом и как – без него.
Абати тычет мне под самый нос свою банку.
– Дерево – оно живое и чувствует заботу о себе. В долгу не остается.
– Это они потому каждый год плодоносят, что ты готов ради них отравить меня? – спрашиваю я, опасаясь, что старик не остановится на одной ветке.
Абати предпочитает не ввязываться со мной в перепалку и молча подает тряпку.
– А теперь перевяжи рану.
Через минуту я радуюсь тому, что удалось так аккуратно обмотать обрубок ветки. Доволен и Абати.
– Можно было бы потуже, но ничего – пойдет, – хвалит он меня.
Мы возвращаемся во двор. Старик уходит в дом. Я, умыв руки, сажусь на порог. Уже смеркается. Кровавый закат начинает размываться в густеющей саже ночи. Где-то застрекотал сверчок. Абати садится рядом.
– Говорят, если сверчок затрещит в доме, то в этот дом скоро придет несчастье, – говорю я. – Моя мать в это верит. Она до сих пор вспоминает, как за день до смерти моей бабушки гонялась за ним по комнате с веником. А он, болтун, наверное, удивлялся, чем же этой женщине не понравилась его песня. Абати, почему ты не веришь в такие приметы?
– Люди умирают не только весной. И даже там, где нет этих сверчков. И твой сверчок здесь совершенно ни при чем. А к матери будь снисходителен. У нее не было времени учиться, как у тебя. Нужно было спасаться от голода. Не забывай, в те годы все вокруг было для нас враждебным. Столько людей погибло от голода, холода и болезней…
– А наш мулла говорит, что на то была воля Всевышнего. Что Он наказал нас за слабый иман .
– Вранье все это. Все плохое – от людей. Вот у Хелисат четыре девочки погибли от голода. И никто ей не помог. Ладно, не поделились хлебом, но даже могилы рыть никто не пришел. Она сама долбила топором мерзлую землю. А люди спокойно смотрели из своих окон, как сгорбленная чеченка раз за разом тащит по снегу трупы детей. Не на кладбище. Нет. На окраину поселка. У нее что – имана не было? Стойко переносила все свои беды, не пропускала ни одной молитвы. Чем же она провинилась перед Богом, чтобы Он обрек ее на страдания?
– Говорят, Бог посылает человеку испытания, чтобы проверить его веру, Абати.
– Ей-то зачем такие испытания? Она всего лишь женщина, которая пережила смерть своих детей. Я понимаю, что в истории Аюба-пророка Бог поспорил с Иблисом и послал на него испытания. Но после того, как убедился в прочности его веры, вернул обратно все, что забрал. А наша Хелисат осталась без детей. Никто ей их не вернул. Значит, Бог тут ни при чем. Так какой смысл в таких испытаниях? Что, мир после этого стал лучше? Люди, видя ее страдания, стали лучше? Или прозрел тот, кто выслал нас в Сибирь? Покаялись? Нет! Зло на этой земле – от людей. Но люди списывают его на Бога и на вот этого сверчка, который зовет свою подругу. Можно подумать, если сверчок перестанет трещать в ночи, люди будут жить вечно. Так что винить сверчка проще простого. Так легче.
Сверчок все еще не унимался. Его звонкая вначале песня сменилась унынием и тревогой. У каждого мира – своя печаль.
– Абати, я останусь ночевать у тебя.
– А как же субботник?
– Разбудишь меня. А сейчас расскажи мне что-нибудь.
Абати радуется, что я остаюсь у него. Мы разжигаем огонь в печи.
– Сварю нам кукурузу с фасолью, – говорит он мне, – а ты слушай.
Однажды в Ишхой-юрт приехала в гости к своим родственникам знаменитая красавица с Теркйиста . Звали ее Альбика. Белая Альбика. И вправду красивая, но в годах. Говорили, все Притеречье сваталось к ней, но девушка, видно, выросла с характером. Отказывала всем.
Одни считали, что это сдуру, другие находили ее капризной. Я же думаю, что она просто знала себе цену и искала достойного. Ведь не всегда красота соседствует с глупостью. Обеспокоенные родители, боясь, что дочь может остаться старой девой, начали возить ее по всей Чечне. Вдруг кто-нибудь приглянется, западет в душу. Остальное – за женщинами. Вот так и добрались до Ишхой-юрта.
Первая же вечеринка, устроенная в ее честь, завершилась скандалом. Измученная пустой болтовней местных знатоков вечеринок, девушка вспылила:
– В такой глуши я согласилась бы разговаривать только с князем. А беспризорщины, как здесь, хватает и на Тереке.
– Есть у нас такой, – ответили ишхойцы. – Уехал к кумыкам на свадьбу четыре дня назад. Если задержишься у нас еще три дня, познакомим с ним.
Закри вернулся в аул именно на седьмой день своего отсутствия. Не заходя домой, прямиком отправился к Зокке, где остановилась Альбика и ее родители.
Открывая вечеринку, тамада произнес длинную речь, из которой стало ясно, что Эла Закри – владетель несметного количества лошадей, коров, баранов и живет в самом настоящем дворце, который не снился самому Сулейману-пайхамару.  И если у Альбики хватит ума в голове, то ее ждет праздная жизнь самой Белкис . А для начала она должна просто согласиться выслушать Закри. Альбика не стала скромничать и ответила тамаде:
– Князь, о котором вы говорите вот этот красавец?
Тамада утвердительно кивнул.
– Да. Он самый. Эла Закри!
– Меня словами не обмануть. Я успела осмотреть ваше аул и не увидела не то что дворца, но более-менее приличной лачуги, в которой я могла бы встать во весь рост. Но я понимаю, тамада говорил так, как и должен представлять на вечеринках своих друзей. Я слышала подобные речи не один раз, но я не из тех, кого манят дорогие одежды и украшения. О дворцах совсем не думаю. Мне важен сам человек.
Альбика снисходительно посмотрела на сидящего Закри.
– Пусть сам скажет, что ему нужно от меня.
– Я никогда не нуждался в том, чего у меня нет, Альбика, – ответил Закри. – Поэтому от тебя мне ничего не нужно. Мне сказали, что ты меня хочешь видеть, вот я и пришел сюда, прямо с дороги, не заходя домой. Не умывшись, не сменив одежды. Но раз твое желание исполнилось, я, с разрешения тамады, удалился бы, оставив тебя с благородными героями, собравшимися здесь. Извини меня, гостья, что не спросил твоего разрешения уйти. Но между нами нет ничего такого, что меня обязывало бы. Слова тамады от моего имени ты оставила без внимания.
Эла Закри встал, чтобы попрощаться со всеми. Среди ишхойцев началось тихое волнение. Никогда речь Эла Закри не была такой простой и короткой. Неужели и его так поразила красота этой вздорной девушки?
Альбика же решила добить Закри:
– Если бы я знала, Закри, какой ты «князь», ни дня не провела бы в ожидании твоего возвращения домой. После красивых речей твоих односельчан на первой вечеринке мне представлялось, что ты подпираешь плечами облака, а ты всего-навсего худой коротышка, что даже в папахе не дотянешь до моего подбородка.
Эла Закри оставался спокойным и это стало раздражать красавицу.
– Скажи мне, что ты за князь, если у тебя нет своей земли? Что ты за князь, если нет ни золота, ни серебра? Что ты за князь, если у тебя нет ни табуна, ни стада, ни отары? Что ты за князь, если у тебя нет не то что своей дружины, но и пары конокрадов-голодранцев? Извини меня, Закри, но ты похож не на князя, а на обыкновенного шута, привыкшего веселить людей за стакан дешевого вина. Хотя, может быть, среди своих односельчан ты и выделяешься чем-то, за что тебя так и прозвали, но я в тебе не нахожу ничего такого, что можно было бы ценить. О моем сердце и не думай. Дорога к нему лежит не через мои уши. Я верю лишь тому, что вижу.
Ишхойцев охватил ужас. Прекрасная Альбика в их встревоженных головах предстала неприступной крепостью, у стен которой они должны были лечь позорной смертью. Даже сам Эла Закри, герой княжеских пиров Кавказа, казалось, лишился дара речи и, выслушав с каменным лицом издевательства этой гордячки, шагнул к двери. Раздался смех девушки.
– Ты куда, Закри? Что тебя так напугало? Мои речи? Ты счел их глупыми? Моя красота? Так если ты гуляешь на свадьбах князей, разве не видел красивее девушек, чем я?
Закри молчал.
– Не будь таким растерянным, Закри, – продолжила Альбика. – Что ты молчишь, словно воды в рот набрал?
Закри прервал молчание:
– Тамада, разрешишь мне сказать несколько слов нашей уважаемой гостье?
Тамада разрешил.
– Я молчу, потому что привык к порядку на вечеринке и выхожу отсюда именно потому, что не понял, ты пришла на сюда, чтобы показать свою красоту, или на базар, чтобы купить себе отрез материи?
Альбика удивилась спокойному ответу Закри.
– Ты прав, Закри. Я перешла дозволенное, но, раз я дождалась твоего приезда, удели мне свое внимание.
Эла Закри молча сел напротив красавицы. Попросил объяснить, каков порядок вечеринки. Тамада резонно заметил:
– За твое отсутствие ничего не изменилось. Каждый парень имеет право обратиться к понравившейся девушке, но девушка выбирает одного. Тот, кто не нашел своей пары, покидает вечеринку, чтобы не мешать счастливчикам.
– Тогда могу я обратиться к нашей гостье?
Тамада обратился к тамаде девушек:
– Уважаемая тамада девушек! Может ли Закри обратиться с просьбой к нашей гостье?
Тамада девушек ради приличия спросила разрешения у Альбики:
– Дорогая гостья, среди нас присутствует один конах, которому ты понравилась. И если твое сердце свободно, то можешь ли ты согласиться на душевный разговор с ним в этот вечер, а если понравитесь друг другу, то и на всю оставшуюся жизнь?
– Никто не знает, что с нами будет через час. Наши судьбы – в руках Бога. Поэтому я не могу дать слово на всю жизнь. Так что на один этот вечер я согласна. Что будет завтра, пусть решает Всевышний, – ответила Альбика.
Она оказалась права. Глупо думать о завтрашнем, пока оно не наступило. Тем более что на вечеринке объявились трое из соседнего села Довди-юрт . Стоит ли говорить, что они были пьяными? А какой же довдинец пойдет вечером в Ишхой-юрт трезвым? Это только днем, если на похороны. И то не всегда. Хоть и нет войны между ними, но меня всегда удивляет, как они с удовольствием ненавидят друг друга. Любая свадьба или вечеринка обязательно завершается потасовкой. До поножовщины, правда, дело доходит редко. Так – порежут ножом пару человек в год, но, сколько потом возни с примирением. Оба аула мгновенно превращаются в боевые лагеря, выставляются засады на подступах, в то время как их старейшины разбредаются по соседям в поисках посредников. А посредников кто слушает, кроме виновника, из-за глупости которого пролилась кровь? Все жаждут мщения и готовы воевать до последнего человека. А как заканчиваются такие истории? Очень просто. Устав уговаривать вояк, посредники уходят, махнув на все рукой: «Ну, тогда режьте друг друга, пока не передохнете все». А умирать-то как раз никому и не хочется, но я сбился. На чем же я остановился?
– Ты сказал, что на вечеринке появились пьяные довдинцы, а в их жилах текла не кровь, а кизлярское вино. Абати, а почему кизлярское вино?
– В те времена все его пили. Оно хоть и кизлярское, но было дешевым и сильно било в голову. После одной бутылки человек просто зверел, особенно если оно было разбавлено соком бузины. А что еще нужно чеченцу? Выпить, пока не ударит по мозгам.
– А зачем вино разбавлять соком бузины?
– Водой разбавлять – заметно. И по цвету, и по вкусу. А сок бузины такого же цвета и бьет сразу в голову. После первого же глотка. Ты что меня так расспрашиваешь?
Абати подозрительно смотрит на меня. Берет в руки палку.
– Богом клянусь, переломаю тебе кости.
– Я только спросил, Абати. Не более того. Так что случилось дальше?
– Дальше случилось то, что должно было случиться. Довдинцы тоном, приглашающим всех собравшихся к драке, поздоровались. Их можно было понять. Какими бы пьяными они ни были, не заметить ослепительной красоты Альбики они не могли. И главное – где она сидела? Перед этим выскочкой Закри, которого можно было вышвырнуть за дверь одной пощечиной, как лягушку. Не получив ответа, довдинцы некоторое время молчали, презрительно рассматривая всех собравшихся, включая и тамаду. Потом, видимо, самый старший из них – с рыжей бородкой – обратился к своим дружкам.
– Интересно, куда же мы попали? Неужели здесь нет мужчин, чтобы принять от нас салам?
Тамада ответил за всех. Он, как коренной – Бог весть, в каком поколении – ишхоец, знал повадки соседей.
– Салам мы у вас приняли. Может быть, вы не расслышали? Уступите гостям место, – сказал он своим одноаульцам.
Те встали. Довдинцы не обратили внимания на жест гостеприимства хозяев вечеринки. Их взоры были устремлены только на Альбику и на нашего несчастного Закри.
Тамада всеми силами пытался предотвратить скандал.
– Гостья не достается гостю.
Но разве можно избежать ссоры, если ее ищет пьяный довдинец?
– Порядок для нас везде один и его устанавливаем мы, – заметил один из них.
Тамада понял, что ссоры избежать не удастся. Предвидя последствия, стал осторожен в словах, чтобы заранее снять с себя и ишхойцев вину за предстоящую развязку.
– Гостья не достается гостю, – напомнил он вновь довдинцам. – Каждый парень имеет право обратиться к девушке, но на вечеринке остается тот, кого выбрали. Остальные покидают нас, чтобы не мешать парам.
– Тогда почему этот Закри сидит напротив гостьи? Он же бездомный бродяга. Сегодня живет у вас, завтра переберется в Хочи-Ара. Вы сами нарушили свой же порядок и это дает нам право делать здесь все, что мы захотим.
Конечно, ишхойцы тоже не подарок. И их терпение имеет свои границы. Тамада ответил за своих.
– Такие вопросы решаются за пределами аула, чтобы не мешать людям. Есть предложение отойти за аул и там решить, что вам можно у нас, а что нельзя.
– А я буду решать именно здесь, – заявил рыжий довдинец, уставившись на Альбику. – Зачем для этой очевидной истины нужно месить грязь?
Гостям в очень вежливой форме сообщили, что им нет нужды беспокоиться за чистоту своей обуви. Ишхойцы до самого места драки понесут их на своих спинах. А заодно сразу пошлют гонца в Довди-юрт, чтобы предупредить, откуда можно будет забрать их трупы.
– Вас не должна беспокоить слякоть. Вы коснетесь земли только на месте нашей драки. И это место мы тоже выберем такое, чтобы не сильно вас испачкать.
Тамада немедленно отдал распоряжение одному из своих отправиться в Довди-юрт. Дело шло к неожиданной для довдинцев развязке и к ним на время вернулась трезвость. Тамада говорил только о деле и не склонен был больше кого-то призывать к совести и спокойствию.
– Хорошо. Мы согласны, – заметил рыжий, – но с одним условием. Когда мы поздоровались с вами, вот этот человек не только не откликнулся, но и не пошевелился. Пусть он извинится перед нами, проявит уважение.
Ишхойцы знали характер Закри. Скорее небо расколется на части, а Ясси понесет свои воды обратно в горы, чем Эла Закри отвлечется на пустяки, когда перед ним сидит девушка. Он не только не привстал, но и не обернулся в сторону гостей. Вроде бы утихшая ярость довдинцев вспыхнула с новой силой. Посыпались новые оскорбления. Сначала в адрес Закри, потом – ишхойцев. Закри не обращал на них внимания и продолжал переговариваться с Альбикой.
Это было чересчур. Рыжий бросился на него, чтобы ударить, но ему преградили путь. Поверив, что присутствующие будут его умолять и, возможно, даже сама Альбика, он рассвирепел и еще сильнее стал рваться к Эла Закри, клянясь, что вынет из него душу, да так просто, что тут все и моргнуть глазом не успеют. И для пущей убедительности выхватил из-за пазухи нож. Наверное, все это кончилось бы так, как кончаются обычно такие истории. Рыжий в конце концов услышал бы от всех собравшихся, что он действительно конах и любого из присутствующих может размазать по стене, но в тот миг, когда его ярость достигла кипения, раздался голос Альбики:
– Да отпустите его.
Если бы это сказал кто-то из мужчин, пусть даже тамада, никто бы не послушался. Но это сказала Альбика.
Все оцепенели после этих слов. Даже рыжий с отвисшей челюстью с ножом в руке, три секунды назад грозившийся убить человека, и тот стоял, как чучело.
– И все? – сказала Альбика.
Лучше бы она этого не говорила. Разве можно было такие вещи говорить в маленькой комнате, когда не успеешь споткнуться, прежде чем добежишь до обидчика? Рыжему не оставалось ничего другого, как всадить свой нож в бедро Закри, успев бросить полный горечи и страдания взгляд в сторону Альбики, словно спрашивая ее с упреком, зачем ты так? Этих собравшихся-то я знаю. А ты?!
Закри не упал, не застонал и даже не шелохнулся. На земляной пол упали первые капли крови. Ярость довдинца улетучилась вмиг. По его венам потекла обычная кровь, как это бывает всегда, когда дело идет к кровной мести.
Обмякшего рыжего в ужасной тишине выводили из комнаты свои же дружки.
Ни один ишхоец не притронулся к нему.
И только Эла Закри, не оборачиваясь в его сторону, но извинившись перед Альбикой, что отвлекается на пустяки, вытащил нож и бросил его вслед уходящему:
– Забери с собой свою железяку.
Весть о случившемся дошла до отца рыжего прежде, чем сын добрался домой.
Сына он встретил, сидя на пороге.
Не выдержав испытующего взгляда отца, тот выдавил из себя:
– Оказывается, этот Закри – совсем трусливый заяц. Он боялся даже поднять на меня глаза, не то чтобы бы заикнуться против.
– Неужели он ничего не сказал тебе после всего? – спокойно спросил отец.
Сын осмелел.
– Он бросил к моим ногам мой нож. Не посмел ответить.
– Что он тебе сказал? – голос отца был все так же спокоен.
– Ну, сказал, чтобы я забрал свой нож.
– Еще что сказал? – в голосе отца проснулась суровость.
– Ничего не сказал, – промямлил в ответ сын.
– О, Аллах-Дела! Ты все это видишь. Будь проклят тот день, когда он явился на свет.
Влепив сыну сочную оплеуху, отец помчался в Ишхой-юрт. Уже светало, когда он добрался до дома Закри.
– Эла Закри! – крикнул отец рыжего, не решаясь войти во двор.
Закри вышел за порог и вопросительно посмотрел на довдинца.
– Что же случилось с нами, Закри?
– Ничего. А что должно было случиться? Заходи.
– Я не зайду, – замялся отец рыжего.
Закри развернулся, чтобы зайти в дом.
– Эла Закри. Всеми святыми прошу, объяви нам кровную месть, - взмолился отец рыжего.
– Аллахом клянусь, случившееся не стоит, чтобы я даже думал об этом, - ответил Закри и зашел обратно в дом.
– Абати, что было потом там на вечеринке, после ухода довдинцев?
– А что могло быть там? Эла Закри попросил тамаду не прерывать вечеринку. Ну, такой он был человек. Продолжал бы сидеть напротив Альбики, пока не истек кровью, но она оказалась умной девушкой. Сославшись, что рано утром выезжать домой, попросила тамаду завершить вечер.
– А как сложилась ее дальнейшая судьба?
– Альбика поклялась выйти замуж только за Закри. Наверное, они бы поженились и стали самой уважаемой семьей в Чечне, где каждый дорожил бы своим местом. Муж был бы мужчиной, жена – женщиной.
– А почему они не поженились?
– Вскоре после этого началась революция. Какой-то Лелин объявился и вместе с голодранцами скинул царя. Закри не пережил эти времена.
– А Альбика?
– Говорят, что она осталась верна своему слову…
Абати разбудил меня, когда был готов мой любимый сискал.
Солнце только-только глянуло из-за Дюйра-лама.
– Ты совсем не спал, – заметил я старику.
– Я посплю днем. Нам, старикам, это полезно даже. А ты ешь. Я не думаю, что вас сегодня кто-то будет кормить. Ваша «иницити гурт»  не додумается даже до этого.
– Ты все-таки спустишься в аул?
– Зачем? Я стар и устал от перемен. Они развращают людей.
Старик умолкает. Это длится очень долго. Я успеваю съесть сискал и запить его молоком. Наконец Абати просыпается.
– А кто все это организовал?
– Адаш и инициативная группа содействия перестройке.
– Объясни мне, что они собираются перестраивать?
– Страну. Как призывает Горбачев.
– Разве могут Адаш и Горбачев изменить природу людей? Опять дело пахнет смутой. И если за дело взялись подобные Адашу, прольется кровь. Много крови. Очень много крови. А вместе с ней разольется среди людей ядовитая река ненависти…Брат пойдет против брата, сын против отца. И все это ради того, чтобы жизнь сделать лучше. Я это видел.
– Абати, если ты имеешь в виду Ленина и Сталина, то их уже нет. Они мертвы. Это они говорили, что Бога нет, разрушали храмы и мечети. А тут начинают восстанавливать. И главное, разрешают говорить, что Бог есть.
Абати опять уходит в себя. Я его больше не беспокою. Смотрю на Баклан-корт, по которому тянется легкая струйка тумана. Если верить приметам Абати, будет дождь.
– Самое страшное, это когда люди сами решают, есть Бог или Его нет, – прерывает мои мысли старик.
– Власть согласилась с тем, что Бог есть, Абати. Сами партийные начальники в Москве побежали в церкви, а наши уже не боятся появляться на похоронах своих родителей и читать дуа , – отвечаю я.
– Они все уйдут. Придут другие. И новые люди без роду и племени будут править нами от имени Бога. А это еще хуже. Крови и ненависти будет больше. Жестокости тоже. Люди забудут про милосердие. Маслаата  не будет. Берката  не будет. Видишь долину Ясси? Посмотри сколько коров и баранов сегодня после обеда спустятся к реке на водопой? Тысячи. И посмотришь, как опустеет эта долина через десять лет. Дохлой козы там не увидишь. Ну, выстроят они мечеть. Что дальше? Адаш будет стоять на пороге и наблюдать, кто не пришел на молитву. Так это их семейное. Его отец считал тех, кто молился. По всему селу шатался. В окна заглядывал. Пройдет совсем немного времени, и эта мечеть превратится все в тот же партком. Там же будут выбирать сельского старосту, председателя колхоза. Нет ничего страшнее в людях, чем привычка верить тому, что обещает сытую жизнь без усилий, без труда.
– А как ты веришь в Бога?
– Я знаю, что Он есть. И моя вера не зависит от того, будет в нашем селе мечеть или нет. Ты знаешь, я не верю этим переменам. В этой истории с мечетью вы все забыли о главном. Мне жаль детей, у которых отнимают кино за десять копеек. Это была их единственная радость и напоминание о детстве. Все хозяйство колхоза держится на плечах детей. Гнут свои тощие спины на табачных полях, чтобы не умереть с голоду. С ранней весны до поздней осени. От рассвета до заката. Люди думают, что, выбросив Сайд-Хусайна из клуба, они откроют для себе истину. В этих стенах, которые отбелит какая-то несчастная старуха в надежде оправдаться перед Богом за свои мнимые грехи.
– Абати, ты не боишься людей. Ведь скажут про тебя, что ты против мечети.
– Я прожил 70 лет без нее.
– Скажут, что ты свихнулся.
– Знаю. Давно так говорят. Молиться Богу можно где угодно, лишь бы место коленопреклонения было чистым. Я почитаю Бога, когда даю дорогу роднику, застрявшему в опавших листьях, убираю с дороги камень, ветку с лесной тропинки. Надо стремиться к чистоте вокруг себя. Разве тебе самому не приятно, когда пьешь воду из чистого родника? Разве не приятно тебе зимой переходить реку через мост, а не вброд? Ты только подумай своей головой. Родник не очищается сам по себе. Его кто-то чистит. Мост только в сказках берется ниоткуда, а в жизни кто-то его строит. И тот, кто делает это в тайне от людей, тот и знает, что Бог есть, и Он услышат его молитвы лучше, чем те, что исполнены в перерывах между партсобраниями в мечети.
Я пытаюсь в последний раз уговорить старика.
– Абати, может, теперь будет по-другому? Ведь люди радуются завтрашнему дню.
– Иди. Ты пойдешь один, без меня. Там для тебя начинается новая жизнь. И пока ты сам не изопьешь горечи разочарований, ты не примешь мои слова за истину. Я пошел бы с тобой при одном условии.
– Каком?
– Если бы они задумали строить мечеть на новом месте, а клуб оставить детям. Но они решили идти к Богу легким путем. Значит, наши дороги – разные. Ты слышал притчу об удоде? Эта глупая птица гадит в собственном гнезде. Когда оно забивается пометом, она вылетает на поиски другого гнезда.
– Нет, Абати, не слышал.
– Так вот. Однажды рано утром ворон повстречал удода. Спрашивает, куда в такую рань?
– Ищу новый дом, – отвечает птица в пестром наряде. – В старом невозможно жить. Вони много. А я птица опрятная и люблю чистоту.
Ничего не сказал ворон, а только подумал, глядя ей вслед: «А как быть с привычкой?»