Сказки старого Абати. Кабаны ищут в лужах не звезд

   Абати оказался прав. Стоило в селе открыть мечеть, как стали происходить интересные события. Сначала приехал первый секретарь райкома партии Акбулатов. В черном костюме и белой рубашке с черным галстуком.
Хозяин района был предельно вежлив. Поздравил сельчан с мечетью, дал имаму 25 рублей одной бумажкой. Имама это растрогало до слез.
– Я не молюсь, но стараюсь всеми силами жить честно, – сказал Акбулатов громко, чтобы слышали все.
– Ничего страшного, – заверил его и собравшихся имам. – Главное, что у тебя сердце чистое.
Взбодрившись после этих слов, главный коммунист района произнес пламенную речь о коварстве империалистов и необходимости перестройки на местах.
– Каждый на своем месте должен перестроиться, – заявил он под конец.
Имам заверил, что в ауле все вместе и каждый в отдельности перестроятся. Начальник уехал, но люди не спешили расходиться. Уставились на имама.
– Что ты собираешься делать с этими деньгами? – спросил коротышка Адаш.
– Куплю для своей матери саван, – ядовито заметил имам.
– Саван ты купишь на ее деньги, – решительно сказал Илес-хажи, сторож колхозного сада. – А деньги дали нам на нужды мечети. Нужно создать сельский «общак» .
Илес-хаджи хоть и давно вернулся из тюрьмы, где отсидел 15 лет, иногда любил вставлять в свою речь лагерный жаргон. Когда его спрашивали, зачем он это делает, Илес-хаджи отвечал: «Чтобы полнее выразить свою мысль».
Собравшимся понравилось предложение Илеса-хаджи, но и имам умел излагать свои мысли убедительно.
– Кто-нибудь из вас слышал, чтобы хаким упомянул мечеть? – спросил он собравшихся без малейшего сомнения в голосе.
– Он не может давать деньги мечети, – продолжил он после небольшой паузы все с тем же спокойствием. – Он же коммунист. Узнают в КГБ – мигом исключат из партии и с работы еще снимут. А так человек – хороший. Зачем его подставлять?
Адаш обвел взглядом толпу и не найдя поддержки, согласился с тем, что «общак» мечети и райком партии – две большие разницы.
Убедившись, что деньги остаются при нем, имам вновь напомнил мусульманам о необходимости каждому перестроиться на своем месте и ушел домой.
Обидевшись, что его предложение создать при мечети «общак» толком не обсудили, Илес-хаджи объявил во всеуслышание, что немедленно начинает эту самую перестройку.
– Я не я, если не удвою урожай фруктов в этом году. Докку, – обратился он к заведующему сельским магазином, – закупи в райпо  побольше белой материи. Обещаю тебе бойкий спрос на саваны.
Естественно, речь бывшего зека сопровождалась словами, придававшими полноту его мыслям. Не хватало только убедительности. Не будет же он стрелять из-за яблок в живых людей. Но Илес-хаджи не собирался бросать слова на ветер. В тот же вечер он перетащил свою будку, торчавшую около самой дороги, вглубь сада. До глубокой ночи одноаульцы, привыкшие к пустой болтовне Илеса-хаджи, смеялись над его выходками. Не насторожило их и то, что в ту же ночь Илес-хаджи обошел всех охотников аула и скупил все запасы свинцовой дроби:
– Я настоящая обезьяна, если не заменю соль свинцовой дробью.
Перед самым рассветом тишину разорвали два выстрела, а утром аул разбудили истерические вопли криворожей Буку. Ее единственная корова, которой до перестройки и открытия мечети дозволялось пастись где угодно из-за сварливости ее хозяйки, пала первой жертвой горбачевской перестройки в нашем ауле.
Целую неделю Илес-хажи подвергался допросам следователя. Буку требовала отправить рецидивиста в тюрьму, Илес-хажи же напирал на социалистическую собственность, которую он готов защищать даже ценой своей жизни. Имам попробовал примирить врагов, но старая вдова никак не унималась. С утра и до поздней ночи она ходила по кривым улицам аула и отпускала в адрес убийцы коровы отборные проклятия. Досталось и самому имаму. В очередной раз, когда он попросил их обоих примириться, сказав, что ее корова всех достала, а колхозный сторож по шариату прав – Буку вызывающе плюнула имаму в лицо и, не дав ему опомниться, буркнула вслед своему плевку:
– Я живу в социалистическом государстве, взяточник!
Потом объявились профессора из университета. Хотя все были одеты во все белое, почему-то представились «зелеными». Если верить им, а говорили они очень красиво, все это время коммунисты сознательно отравляли нам воздух. Не сказать, что ученые впечатлили всех, но утром следующего дня рабочие асфальтобетонного завода не смогли попасть на работу. Мучу обмотал проволокой железные ворота и там же организовал вместе с сыновьями пикет с требованием закрыть завод.
Потом приехали историки и рассказали о каком-то Урарту. После их отъезда в тот вечер Усама с группой местных «краеведов» немедленно реквизировали у школьного учителя географии атлас мира и глобус. Через два дня Усама вывесил на двери сельского магазина объявление, извещавшее жителей, что 17 сентября во дворе мечети после пятничной молитвы состоится лекция на тему «Чеченский след в мировой истории». Но в этот день случилось другое событие.
В полдень, перед самым началом рузбы , кавалькада разноцветных задрипанных автомобилей с воем клаксонов вошла в аул и остановилась около мечети. Из головной машины вышел среднего роста упитанный человек без шеи с косматой седой шевелюрой.
– Интересно, что это за бычок? – воскликнул Илес-хаджи и, не здороваясь с гостем, быстро зашел в мечеть.
После истории с коровой мечеть была единственным местом за пределами собственного двора, где он мог отмахнуться от следователей и вконец озлившейся Буку.
А приезжий «бычок» в самом деле привлек внимание моих односельчан. Он явно не походил ни на аккуратных начальников из района, ни на профессоров. Нет, одет он был красиво. Двубортный малиновый пиджак, красный галстук под белую рубашку. Но вот белые туфли под зелеными брюками «клеш» все-таки выдавали в нем нечто босяцкое. Появись он один в горном селе, люди подумали бы, что это артист. Но то, что его свита состояла из небритых и нечесаных молодчиков, коих можно видеть на рынках и автобусных станциях за интересным занятием, настораживало.
«Бычок» повел себя иначе, чем профессора и первый секретарь райкома. Подождав последнего мусульманина в селе, он решительно зашел в мечеть. Из мечети он тоже вышел последним. Вместе с имамом.
– К нам пожаловали большие люди из Грозного, – объявил мулла односельчанам. – Хотят поговорить с нами по душам. А нашего Усаму мы послушаем в другой раз. Гостей надо уважать.
Усама не посмел возразить.
Гость не стал отвлекаться на такие пустяки, как жизнь и быт колхозного труженика, и сразу заговорил о главном.
– Меня зовут Бисолта. Моя фамилия Хаджимурадов. Вы, конечно, меня знаете.
Имам подтвердил за всех, что знают, хотя никто в селе даже не слышал, что есть такой человек. Но мало ли чего бывает, подумали все и молча согласились со своим имамом.
– Перестройка буксует! – неожиданно для всех рявкнул Бисолта. – Горбачев медлит! Всему виной старый партхозаппарат. Нужно снести этот класс кровопийц, сосущих нашу кровь. Я, председатель Народного фронта, объявляю непримиримую войну бюрократам, чиновникам всех мастей и призываю вас подняться над вашей местечковостью и идти в поход на Грозный!
Когда гость уехал, собравшиеся по привычке уставились на имама. Тот понял их взгляды, отложил в сторону посох, вывернул карманы своих галифе и достал маленькую коричневую бумажку. Спокойно ее развернул обеими руками и поднял на уровень папахи.
– Это – один рубль. Его мне дала моя старуха, чтобы я купил один килограмм сахара.
– Голодранцы они, – крикнул кто – то из толпы.
– Такие же, как мы, – заметил кто-то робко.
Толпа разошлась по селу двумя группами. Одни посмеивались над приезжим, другие – наоборот – увидели в нем мессию…
– Отнеси Абати хингалш  пока они горячие, – попросила меня мать. – Ты не был у него уже неделю…
– Так у него же нет работы. Он сам сказал мне об этом. Если надо – позовет.
– Старым людям нужна не только помощь по хозяйству, но еще и внимание, – заметила мать.
Абати был не один. Данга и Шахрудди привезли ему дрова на тракторе и аккуратно складывали перед навесом.
– Чтобы тебе потом не таскать их через весь двор, – заметил Абати. – А так порубил – и там же сложил. Видишь, как я забочусь о тебе?
– Я тоже думаю о тебе, – ответил я старику и передал поднос, завернутый в белую марлю.
Абати улыбнулся дару матери.
– Да будет доволен ею Всевышний. Не забывает меня, старика. А ты помоги им. Пока вы закончите, я успею разогреть топленое масло.
– Ты не жди нас, – сказал Данга старику. – Ешь, пока они совсем не остыли. Мы тут сами управимся.
Абати зашел в дом. Между делом Данга стал меня расспрашивать о гостях из Грозного. Старик высунулся из окна.
– За столом расскажет. Мне же тоже интересно.
– Хорошо, Абати, – ответил Данга.
Через полчаса мы закончили работу. Абати дал нам умыться теплой водой. Пригласил за стол. Я заметил, что старик не притронулся к еде. Но хингалш были горячими. Пока мы работали, он развел огонь в печи, чтобы они не остыли.
Я налил себе чаю.
– Ешь, – заботливо предложил Абати.
– Мне хватит чая с медом, а хингалш я поел дома.
– Ты не ел. Я же знаю тебя.
– Потому что я такой воспитанный?
– Нет. Потому что ты хитрый. Тебя дома не кормят, как здесь. Ты же сказал матери, что поешь у меня.
Я улыбнулся старику. Абати улыбнулся в ответ.
– Ну, что там сегодня было? – спросил он.
Я рассказал.
– Ты сам как думаешь? – снова спросил он.
– Я слишком молод, чтобы думать при тебе, Абати.
– Если тебя спрашивают, отвечай. Ты же окончил институт. Значит, ты ученый. А мы при ученых должны молчать. И возраст тут ни при чем.
– Похоже на революцию, – сказал я.
– Я тоже так думаю, – начал рассуждать вслух Абати. – И перед тем, как скинули царя, вот так по нашим аулам шастали незнакомые люди. И перед тем, как выслать, тоже. Да и перед приходом имама Шамиля, говорят, по нашим аулам ходили незнакомые люди и кричали, что придет спаситель. Да какой еще! Бросит в сторону врага комок глины и она превращается в пушечное ядро. Эти про войну не говорят?
– Нет, Абати. Про войну не говорят.
– Но ты же сказал, что этот Бисолта про фронт говорил.
– Это у них так движение называется. Он говорил, правда, про поход на Грозный. Но не с войной же.
– Не к добру все это, – полушепотом сказал Абати. – Бисолта и подобные ему не опасны. Они всего лишь охотничьи собаки и успокоятся, когда хозяин кинет кость. Опасен тот, кто их спустил сегодня с цепи.
– Абати, ты рассуждаешь о прошлом. Так бывало раньше. Как может повториться то, что было 70 лет назад?
– Я прожил дважды эти 70 лет. Да, изменился мир вокруг нас. Но человек в тех вещах, где он схож с животными, не изменился. Да что тут мои годы. Со времен сыновей Адама человек вечен в пороках. Поэтому я вижу, чем это все закончится. Если этих не остановить сейчас, прольется кровь. Много крови. Очень много крови.
– А коммунисты, Абати? Думай, о чем говоришь, – встрял в наш разговор Данга.
– А их власти пришел конец, раз они начали раздавать деньги муллам. Я о них уже не думаю. Я думаю о тех, кто не боится крови.
– Мы все в Чечне знаем друг друга. Нас так мало. Еле-еле перевалили за миллион. Каждый связан друг с другом родственными узами. Дико даже думать об этом.
– Значит, приведут со стороны. Того, кого научили воевать. Кто не боится крови. Не своей. Нет. Чужой крови. Кто не боится крови чужих для себя людей...
Шахрудди и Данга уехали. Абати предложил мне остаться на ночлег.
– Если ты разрешишь спать во дворе.
– Опять будешь считать звезды на небе?
– Я их пересчитал давно, Абати. Просто хорошо спится под открытым небом.
Абати согласился.
Ночь была чудной. Я лежал на огромных деревянных нарах, сбитых из тяжелых досок бука, и смотрел на небо в сто тысяч звезд.
– Ты, видимо, нашел свою звезду, – заметил Абати.
– Почему так решил?
– Все ищут свою звезду, пока жизнь не погасит костер в душе.
– А животные? Птицы?
– И они ищут. У них тоже живые сердца.
– А кабаны не ищут, Абати. У них шея толстая и они не могут задрать головы.
– Чтобы видеть звезды, не обязательно задирать голову вверх. Звезды можно найти и в лужах. А почему ты про кабанов подумал?
– Да человек этот сегодня был похож на него.
– Ты же говорил, что на бычка.
– Это людям показалось. Мне он напоминал кабана. Большая голова, упитанная туша, короткие тонкие ноги и ботинки, как копыта... Абати, расскажи мне лучше об Эла Закри.
Абати не заставил себя упрашивать.
– Незадолго до своей смерти он гостил у меня. Он возвращался домой из Хотал-чу. Есть такой аул у нас – вон за теми горами.
Абати вытянул руку в сторону гор. Я приподнялся. Абати любит, когда я внимателен не только к его словам, но и жестам. Убедившись, что теперь я знаю, как это далеко, старик продолжил.
– Гостил он там несколько дней из-за какого-то пустячного дела. Хотя сам думал иначе. Всю ночь сидел перед печкой и смотрел на огонь, а утром, не позавтракав, ушел.
– Значит, не пустое дело для него было, раз был без настроения.
– Он был подавлен. Во всяком случае, никогда его не видел таким.
– А что случилось, он не рассказал тебе?
– К нему приезжали люди из этого Хотал-чу. Раньше оно так называлось. Когда нас выслали, новые жители переименовали его по-своему. Я не знаю, как. Слышал про Первый май.
– Выслушай нас, Эла Закри, – обратились к нему приезжие. Нас послали к тебе одноаульчане. Житья не стало нам от соседей. Что ни день – драка. Приходят в наше аул – нас бьют, мы оказываемся в их селе – опять нас бьют. Ни совести у них нет, ни стыда. Помоги нам.
– Чем я могу помочь вам? – удивился Закри. – У вас аул большой. А у них одна улица – три дома. Один раз навалитесь.
– Да не три у них дома, а 21 двор. И в каждом по десять бычков, – возразили ходоки.
– Но вас же все равно в десять раз больше? – не переставал удивляться Закри.
– Согласия среди нас нет, – признались, наконец, хоталчуйцы. – К тому же, многие из нас женаты на их женщинах. А тот, кто не чтит родственников жены, говорят же у нас, не мужчина.
– Ну а что, ваших женщин нет в их селе? – спросил Закри.
Теперь в его голосе читалось не удивление, а скорее раздражение.
– Есть, конечно, – ответили ему.
– Ну, они же не чтят вас?
– Мы понимаем, что ты имеешь в виду, Закри. Просто твой приезд поднял бы наш дух.
Закри не заставил гостей упрашивать себя и в тот же день отправился к ним.
Приняли его хорошо. Отвели пустующий дом. Там же, во дворе, зарезали быка и притащили вина. Когда хмель ударил в голову, встал самый хилый из них и предложил немедленно идти к соседям, чтобы показать этим соплякам и выскочкам их место. Но тут неожиданно стал накрапывать дождь, и хоталчуйцы решили отложить поход на следующий день. Сослались на то, что Закри проделал за день долгий путь и не мог не устать.
На следующий день все мужчины аула собрались во дворе, где остановился Закри. Кто с ружьями, кто со свежесрубленными шестами, кто с вилами и топорами.
– Давайте подождем ваших врагов, – предложил Закри. – Если сейчас толпой пойдем к ним в аул и там прольется кровь, нас признают виновными. Пусть они придут сюда...
Все согласились с доводами Закри. Тем более у многих после вчерашней пьянки болели головы. Да и половина туши убитого вчера бычка предательски висела на столбе.
На третий день в аул вошла большая группа женщин во главе с худой хромоногой старухой и прямиком направилась к дому, где поселился Закри.
Опершись на корявую палку, старуха громко окликнула Закри.
Тот не заставил себя ждать. Вышел сразу.
– Закри, – обратилась к нему старуха, не меняя тона. – Нас всех выгнали! Всем этим бедолагам дали развод. Всем без исключения. Даже меня, старуху, прожившую среди них 60 лет, выкинули с одним вот этим узелком. Мои же внуки потребовали, чтобы моего духу в их селе не было. 60 лет я жила среди них. 60 лет, Закри.
В толпе женщин Закри заметил ослепительной красоты молодую женщину.
– Тебя тоже выгнали?
Красавица стыдливо отвернулась. За нее ответила старуха.
– Ей повезло. Ее муж плакал. Даже проводил до самого нашего аула. Нес ее мешок с вещами.
– Я понимаю его. Кто на его месте не плакал бы?
– Нам не смешно, Закри, – вздохнула старуха.
– Но я тут при чем?
– Как ты, Закри, не при чем? Там сразу узнали, зачем ты приехал к нам в Хотал-чу. Вчера ночью они собрались у своего тамады, а сегодня с утра начали готовиться к войне. Начали с нас.
Выплеснув на Закри копившуюся годами желчь, старуха вывела женщин со двора...
Вечером у Закри собралась толпа. Решительные действия соседей по всем правилам войны требовала ответных мер. Особенно буйствовали те, кто не был женат на хути-юртовских – требовали пинками выдворить их из аула. Это предложение горячо поддерживали те, чьи женщины вернулись домой.
– Сегодня же отправить всех без исключения домой. Они что, думают, что мы не конахи?
Некоторые молчали. Закри понял, что на эту участь обречены как раз они. Полил дождь. Закри, выслушав всех, молча зашел в дом. Народ принял это за одобрение ответной меры и разошелся по домам, кроме одного юноши, который присел на пенек. Заметив его в окно, Закри вышел на порог.
– Ты почему остался здесь?
– Эла Закри, я женился всего неделю назад. Можно я не разведусь?
– А почему ты об этом у меня спрашиваешь?
– Но ты же приказал?
– Ты слышал, как я это сказал? Я же ни слова не проронил.
– Да. Ты молчал. Но все подумали, что твое молчание…
Закри перебил его.
– Она красивая?
– Да, Эла Закри. Она красивая, хоть и немая. Но мне она годится.
– Наверное, из богатой семьи?
– Она сирота, Эла Закри. Выросла у дяди.
– Наверное, он сам заплатил за тебя калым?
– Нет, Эла Закри. Его, наоборот, долго упрашивали.
– Но если все, кто женат на хути-юртовских, выгонят своих жен, а ты нет, как потом жить среди своих будешь?
– Я уйду с ней…
– Куда?
– Мир большой, Эла Закри.
– А почему ты у меня спросил разрешения не разводиться?
– О тебе при жизни люди сложили легенды, Эла Закри. Если я упаду в твоих глазах, что станут обо мне говорить? Опозорюсь на всю Чечню.
– Возвращайся в свой дом, – сказал ему твердым голосом Закри, – если тебе важно мое мнение, дорожи той, кто наполняет твою жизнь смыслом, а дом – своим теплом. И не прячь больше своих слез. Я знаю, что ты ни секунды не раздумывая, пожертвуешь своей жизнью ради чести, раз дорожишь узами, данными тебе Богом и закрепленными Им. О своих аульцах не думай. Они все вместе ногтей мизинцев твоих и ее дяди не стоят. Они вернутся сюда через час. Даже если с неба будут падать камни, не то, что этот дождь. Видишь сколько мяса осталось на шесте? Да и вина еще много в сарае.
Юноша направился домой. Закри окликнул его.
– Что, Эла Закри?– спросил юноша, пряча от него свой взгляд.
– Никогда не называй меня «Эла». Я не заслуживаю этого из твоих уст…
Как и говорил Закри, часа не прошло, как двор заполнился людьми.
– Закри, наше дело не стоит того, чтобы мы развелись с нашими женами. Да, мы не ладим с нашими соседями. Но ведь никого же не убили. А молодые должны иногда давать волю кулакам…
– Завтра утром приходите всем аулом, – сказал Закри, провожая своих гостей со двора...
Утро следующего дня выдалось хмурым с легкой моросью. Подождав, пока заполнится двор, Закри вышел к людям. Посмотрел на покосившийся шест. Толпа не скрывала виноватого вида.
Утренняя морось перешла в легкий дождь. Толпа молчала. Обведя взглядом собравшихся, Закри молча направился в хлев и вышел оттуда, держа за уздечку своего коня.
– Мы идем драться? – робко спросил кто-то из толпы.
– Только глупец дует на котел, под которым потух огонь, – ответил Закри и зашагал к выходу.
– Ты уезжаешь, оставив нас одних? Завтра же они узнают, что ты уехал, – крикнул кто-то из толпы.
– Где живет юноша, женатый на немой? – спросил Закри, не оборачиваясь.
– На окраине аула. В белом доме.
– Баркалла , – сказал Закри.
– Что скажешь нам на прощание? Хотя бы за наше гостеприимство. Мы же неплохо приняли тебя.
– Хоть и тяжело вам сейчас, не беспокойтесь о своем будущем, – ответил Закри. – Придет время и ради этого юноши и его немой жены ни один человек с сердцем чеченца не скажет про вас всех остальных, кто вы есть.
Пройдя еще несколько шагов, наконец, повернулся к ним лицом и добавил:
– Пока они живут среди вас!..
Абати умолк. Молчал и я. Молчало небо. Лишь свежий ветерок и мерцание звезд напоминало о том, что мир вокруг – не застывшая декорация.
– Абати. А почему он не сел на своего коня? Это такой обычай у нас? – спросил я.
– Нет.
– А зачем спросил про дом юноши?
– Он был голоден. За эти три дня и ночи он ни разу не притронулся к еде, а хоталчуйцы этого даже не заметили. Поев у юноши, он пешком отправился домой, оставив ему своего коня.
Абати снова умолк. А я уставился в небо.
– Ты знаешь, Абати, кабаны лезут в лужи не за звездами, а за светлячками. Вот и сегодня этот кабан из Грозного искал в нашем ауле лужу в надежде полакомиться светлячками. И ведь многие пойдут за ним.
– Я знаю, что пойдут, – ответил старик. – Если 70 лет назад пошли в поисках справедливости за теми, кто отрицал Бога, как не могут пойти сегодня за теми, кто клянется вернуть его им обратно?..
Абати встал. Взял в руки светильник.
– Тебя разбудить утром? – спросил он меня.
– Нет, Абати. Пусть утреннее солнце меня разбудит.
– Оставить тебе светильник?
– Мне хватит звезд.
Абати зашагал в дом. Дойдя до двери (был слышен скрип), вернулся назад.
– Тебе плохо, Абати?
– Нет. Просто я не досказал тебе про Закри. Я десять раз спросил его в ту ночь, что его так сильно взволновало, что он не думал о сне... Ведь ему надо было идти еще полдня, чтобы добраться домой. Он не открыл мне свою душу. Сказал только, что несчастен народ, который ждет спасителя со стороны…