Сказки старого Абати. По обе стороны Сесана- дук

ПО ОБЕ СТОРОНЫ СЕСАНА-ДУК.

– Мы пойдем пешком, – сказал Абати.
– Двенадцать километров под палящим солнцем по пыльной дороге, где каждая проезжающая машина будет накрывать нас пылью? Нет, Абати, – возразил я больше по привычке. – Ты добирайся, как хочешь, а я поеду на «вахте»  Мусы. Она отправляется через полчаса. Мы успеем, если прекратим наш базар.
– Зачем нам мучиться на этой старой конке? Если мы пойдем по хребту, то дорога будет вдвое короче. Доберемся до райцентра раньше, чем тени развернутся в сторону восхода солнца. Заодно послушаешь трели жаворонков.
– Какие жаворонки, когда нас ждет ворон в прокурорском мундире? Давай поедем с Мусой.
– Хорошо, – сказал Абати. – Если доедешь раньше, жди меня возле прокуратуры. А мне надо заглянуть к роднику Воккха-Хажи.  Я не был там с прошлой осени.
Абати после моего ранения в голову исключил из своей речи приказной тон. Пожелав мне счастливой дороги, он легко зашагал по тропинке к полевой дороге, которая меньше чем через час выведет его к святому источнику. А оттуда до райцентра действительно рукой подать.
– Я был там неделю назад, – крикнул я в след Абати.
Он обернулся:
– Ты молод. У тебя впереди долгая дорога. Конечно, тебе надо беречь свои силы. Езжай на машине.
– Тогда дай мне слово, что ты не расскажешь матери.
– Что не расскажу?
– Что не послушался тебя.
– Если не спросит сама.
– Сдашь меня?
– Нет. Просто скажу правду.
– Абати, на друзей не доносят.
– Сказать матери, что у нее растет паршивец – долг стариков.
– Я не знаю, как там у вас у стариков, но у порядочных людей стукачество считают позорным делом.
– Успокойся. Не скажу же я, что ты оставил меня одного из-за своей Зезаг.
– Причем тут Зезаг? И кто такая Зезаг? – выпалил я.
Абати улыбнулся.
– А при том, что сегодня она тоже едет со своей матерью в райцентр, а ты еще вчера вечером не собирался ехать…
– Абати, ты, случаем, не в КГБ работаешь? Откуда ты знаешь, что они едут в Нажи-юрт?
– Нигде не работаю, и доносчиков никаких у меня нет. И запомни, юноша, никакой тайны здесь нет. Все очень просто. Ее мать Селисат вчера приходила ко мне одолжить денег. А теперь торопись. Займи место для себя и своей невесты. А мне надо торопиться.
Абати тронулся в путь. После его упрека мне было стыдно идти с ним рядом. Подождав, пока он пройдет полста шагов, я поплелся за ним.
Абати был прав. Идти по хребту мимо пшеничных и кукурузных полей не столь утомительно. Все время дул освежающий ветерок, а пение птиц наслаждало слух и успокаивало. Пройдя без привала Жанги-мохк и Сесана-дук, мы меньше чем за час пришли к роднику.
– Знаешь историю этого родника? – спросил меня Абати, протянув чашку с холодной водой.
– Слышал тысячу раз, – ответил я равнодушно. – Было время молитвы, а для омовения перед намазом у Воккха-Хажи и его мюридов не было с собой воды. Тогда Воккха Хажи ткнул своим посохом в землю и образовался родник.
Абати покачал головой:
– Ты не прав. Нельзя так относиться к своему прошлому. Воистину настали Последние Времена. Молодежь не чтит своих предков и не слушается стариков.
– Успокойся Абати. Об этом горевал еще Сократ, а еще раньше египетский мудрец в «Книге мертвых». Много веков прошло с той поры, а нравы людей не меняются. Я готов поклясться, что ваши старики, когда ты был в моем возрасте, говорили так же и про ваше поколение. Разве нет?
Абати улыбнулся:
– Это правда. Мой дед считал меня отступником от адата.
Помолчав с минуту, старик неожиданно спросил:
– Как называется эта книга?
– Какая?
– Про покойников.
–  «Книга мертвых».
– Зачем мертвым книга? – удивился старик.
– Как зачем? Чтобы не быть дураком на том свете. Что мы там будем делать без Энштейна и Пифагора? Их же мы в рай не пустим. Один бы христианином, другой язычником. Будем как далекие предки собирать ягоды и охотиться с кольями на мамонтов? Этих же мы давно отправили в ад как безбожников. Представляешь, Абати, один открыл теорию относительности, другой – законы математики и обоим нет места в раю, а наш мулла, который отсидел в тюрьме пол жизни и выпил море водки - застолбил в том же раю целую поляну.
– Достал ты меня этими именами. Я уже начинаю сомневаться, кто из нас старше. Я знаю только то, что слышал от наших отцов. Ты же мне открыл Компуци, теперь еще и Искрата. Будто сам сидел с ними за одним столом.
– Не Компуци, а Конфуций, Абати. И не Искрат, а Сократ.
– Знания делают людей сильными. Вот я старик, прожил больше ста лет. Когда завязалась наша дружба и я понял, что тебе можно доверять, подумал, что передам тебе много знаний. А оказалось совсем наоборот. Это я должен учиться у тебя.
– Мои знания - плод увлечения чтением, Абати, и всего лишь бессмысленный набор всяких историй в голове. Но они обретают смысл, когда ты мне что-то рассказываешь. Твоя жизненная мудрость пробуждает мои мозги. Тот же Сократ просто спал где-то в закоулках моей памяти, пока ты своими стенаниями не разбудил его. Как сказал один немецкий поэт, «Суха теория, мой друг, но древо жизни пышно зеленеет».
Абати вопросительно посмотрел на меня.
– У немцев были поэты?
– Ты думал только Гитлер? Конечно, были! И музыканты были, и художники.
– Объясни мне на моем языке слова этого поэта.
– Звали его Гете. Фамилия у него была такая. Он написал поэму «Доктор Фауст». Это история про ученого, который согласился продать свою душу Иблису  в обмен на знания. Так вот Иблис говорит, что знания из книг бессмысленны, если не подкреплены опытом личной жизни.
– Знаешь, о чем я сейчас думаю. Прокурор наш, я слышал, из Грозного и у него в голове и в сердце нет ничего нашего, чеченского. Родную мать, говорят, продаст за деньги. Так ты ему покажи, что мы не простые люди. Все равно мы от него не отвяжемся без взятки.
– Абати. Даже не думай об этом. Партия объявила борьбу взяточникам.
– Насколько я помню, всегда брали деньги. И при царе Микале, и при Ленине, и при Сталине, и при Хрущеве, и при Брежневе. Не поверю, что сейчас будет по-другому.
– Разберемся на месте, Абати. Лучше расскажи мне, как на самом деле было?
– Ты о чем?
– Ты прости меня. Я не хотел тебя обижать. Просто слышал много историй, как в безводных местах предварительно закапывали в землю бурдюки с водой и будущий имам специально вел своих мюридов к ним. Когда люди начинали страдать от жажды или наставало время для намаза, имам протыкал посохом с острым наконечником эти бурдюки.
Абати задумался:
– Воккха-хаджи не был из их числа.
– Знаю, Абати. Это был великий ученый и умер от боевых ран, как воин.
– Ты слышал про моего деда?
– Да, Абати. Я многое слышал про Панту. Он сражался за свободу нашего народа рядом с Тайми Бибулатом. Хоть и не прославился в илли, как Бибулат, Джуми Актулла, Эвтархой Ахмад  , но воином он был не последним.
– Я помню день его похорон. Мулла Эмин-хаджи признался, что на его теле спереди не было живого места. Одни рубцы от бесчисленных ран. А на спине ни одного! Он омывал его перед тем, как завернуть в саван.
– Ты помнишь день его похорон? Ведь это было сто лет назад.
– Что такое сто лет, которые ты прожил сам? Конечно, помню. Как будто это было вчера. Он ушел глубокой ночью, а народ с рассветом заполнил весь наш большой двор и всю улицу. Когда вынесли носилки с телом, женщины стали громко причитать. И тогда Эмин-хаджи прикрикнул на них во весь голос: «Слушайте меня, женщины. Панта завещал, чтобы его проводили в последний путь тихо. Единственный, кому он разрешил дать волю своим чувствам в этот день, это его внук Абати». Потом мулла повернулся ко мне: «Слышал ты меня? Ты можешь не сдерживать своих слез. Люди поймут тебя».
Мне не было и 12 лет, но я понимал, что имел в виду Эмин-хаджи.
– Эмин-хаджи, – ответил я мулле. –Дал ли мне это право в своем завещании мой дед?
– В завещании об этом нет ни слова, Абати. Это он мне говорил перед тем, как уйти. Бог тому свидетель.
– Кто может быть для чеченского мальчика дороже, чем дед? – обратился я к собравшимся.
–Нет между небом и землей для чеченца ничего выше, чем дед, – раздался чей-то голос из толпы.
– Истинно, – подтвердили десятки голосов.
– Как бы мне не было сейчас тяжело, я последую его завещанию, - заверил я.
Раздался плач женщин.
– Послушайте меня, женщины. Послушайте меня мужчины. Бог видит, что у меня сейчас творится на душе. Наберитесь терпения. Есть ли среди вас хоть один, у кого Панта просил что-то для себя? – спросил мулла у людей.
Повисла тишина.
– Я знаю, что нет. Так неужели мы не исполним его единственную просьбу?
Во дворе снова повисла тишина.
– Слушайте меня люди. Есть ли среди вас, кому Панта был должен?
– Нет, нет, нет, – раздались голоса.
– Есть ли среди вас, кого Панта обидел и не успел извиниться?
Во дворе снова повисла тишина.
– Эмин-хаджи, – раздался неожиданно чей-то голос. – Я его обидел однажды и не попросил за это прощения. Как мне быть, Эмин? До последнего дня своей жизни жить теперь с этой тяжкой ношей на сердце?
– Это ты, Зокка?
– Да, это я.
– Ты однажды не уступил дорогу беременной женщине, – сказал Эмин-хаджи. – И Панта тебя упрекнул за это?
– Откуда это тебе известно, Эмин-хаджи? Ведь кроме нас троих не было тогда никого на улице. Да и времени сколько прошло.
– Панта вчера рассказал мне сам эту историю. И очень сожалел, что тогда обидел тебя в присутствии женщины.
– Я сам виноват. Грубо ответил Панте. Не имел я права так вести себя со старшим.
– Да, не имел. Тем более такому человеку, – строго заметил Эмин-хаджи. – Послушайте меня, люди. Бог мне свидетель, Панта простил Зокку. И просил меня передать ему, что просит и для себя прощения. Прощаешь ли ты его?
– Богом клянусь, прощаю.
В глазах Зокки блеснули слезы.
– Пусть будет доволен тобой Аллах, Эмин-хаджи.
– Что ты испытываешь сейчас, Зокку?
– Когда Панта мне сделал замечание, что не подождал, пока пройдет старая Селима, я огрызнулся. Сказал Панте – не твое дело? Это всего лишь женщина. Тогда он со всей силой огрел меня своим посохом. Так сильно, что треснула кость вот этой руки.
Зокку поднял свою левую руку.
– Богом клянусь, что эта боль вернулась ко мне. Моя рука горит сейчас.
В толпе раздался здоровый смех.
– Но клянусь своими предками, эта боль сняла с моего никчемного сердца муки страдания!
– Абати, – обратился ко мне Эмин-хаджи. – Запомни этот день. Он свидетельствует о том, что твой дед был настоящим нохчо.  Кто из нас, собравшихся здесь, не захотел бы, чтобы и его последний день был таким же, как последний день Панты?
Абати замолчал. Молчал и я. Я почувствовал, что старик вернулся в тот день и вспомнил, как его любимого деда Панту выносят со двора под молитвенную песнь. Подождав немного, Абати вернулся к моей просьбе.
– Панта рассказывал нам, как однажды перед рассветом к нему во двор зашли мюриды Ташу-хаджи. Панта сидел на пороге и делал омовение перед намазом, когда во двор вошли вооруженные люди.
– Мы мюриды Ташав-Хаджи, – сказал один из них. – Наш устаз хочет видеть тебя.
– Почему он сам не пришел? Он ранен?
– Что ты за вздор несешь? Устаз под защитой Аллаха!
– Да, – сказал Панта. –Я слышал еще, что пыль в его руках превращается в порох. И войско ангелов с ним. Только я вот не пойму, почему вы все сейчас такие ободранные.
– Мы не из тех, что прячутся за подол своих жен, - вызывающим тоном воскликнул другой мюрид.
Панта не собирался ввязываться в перепалку.
– Что ему нужно от меня?
– Это он скажет сам.
– Ваш Устаз не учит вас быть вежливыми? Разве газават не обязывает мусульманина быть порядочным?
– Мы вышли на газават, как это следует настоящим мусульманам.
– Ты находишься у меня в гостях, и я чту адаты отцов. Потому прощаю тебе твои слова.
– Мы признаем только шариат. А тот, кто следует адатам, тот враг Аллаха.
– Я вижу, что ты из тех, кто не знает своих предков дальше отца, раз не понимаешь, что такое адат.
Несколько мюридов схватились за рукояти своих кинжалов.
– Уходите, – сказал спокойно Панта. – Не хочу я под конец жизни поднять руку на чеченца. Хоть вы сейчас и кричите о шариате, но как только я выну свой кинжал, прибегут ваши родственники с адатом.
Не знаю, чем закончилась бы ссора, если бы неожиданно во двор не зашел сам Ташу-Хаджи.
– Мир тебе и твоему дому, Панта, – сказал Ташу-Хаджи.
– Приходи с миром, Ташу, – ответил Панта и встав во весь рост, пошел ему навстречу. Гость и хозяин обнялись.
– Счастлив видеть тебя, Панта, живым и здоровым. Я слышал ваш разговор. Прости его.
Ташу-Хаджи попросил всех выйти со двора.
– Мы отступаем в горы. Наша крепость у Ахмат-тала разрушена, -  признался он с горечью.
– Я понял это, когда стих грохот пушек.
– Невозможно было больше удержаться. Они стреляли из пушек, пока наше укрепление не превратилось в кучу щепок. Негде было укрыться.
– Почему ты не бросил в их сторону горсть земли? Я слышал, что ты одним взмахом сметаешь целое войско.
Ташу-хаджи оглядел своих мюридов, наблюдавших за их разговором и снова посмотрел на Панту.
– Прости нас.
– Сколько погибло из ваших там? – спросил Панта.
– Многие стали шахидами, - ответил все с той же горечью Ташу – хаджи.
– Сколько вы убили у них?
– Мы их и в глаза не видели, - признался устаз.
– Ташу-хаджи, ты когда-нибудь слышал, чтобы Бибулат строил крепости?
– Я об этом не задумывался, если честно.
– Бибулату нужны были живые здесь, а не мертвые в раю. Глупо строить крепости против пушек.
– Почему вы не пошли за нами? Почему не вышли на джихад?
– Мы тоже шли в бой с верой в Аллаха. Но у нас были простые цели – отстоять свою землю и жить на ней по своим законам. Вы же обещаете людям рай, но туда же попадают только после смерти.
– Мы хотим установить шариат. Он объединит все народы Кавказа против гяуров.
– Я верю тебе, Ташу-Хаджи. Ты не только проповедуешь шариат, но и сражаешься в первых рядах. Но я не верю тем, кто стоит за вами.
– Что вызывает твои сомнения?
– Там, где мы были с тобой, я видел Шамиля  в окружении слуг. Рядом еще и палач. При нас же казнили человека, которого уличили в пьянстве. Палач одним взмахом кинжала отрубил бедолаге голову на глазах его детей. Ни их просьбы, ни слезы матери, ставшей на колени перед имамом с обнаженной головой, не смогли разжалобить его. Я помню его довольный вид, когда тысячная толпа людей молча взирала на казнь человека, чья вина в том, что он выпил чарку вина.
– Шариат суров, Панта.
– Ташу-хаджи, ты человек с бездонным морем знаний. И потому свят для меня. Я не ученый. Да как мне им быть, если я не видел за свою жизнь ничего, кроме войны. О нашей религии я знаю только то, что слышал от других. Поэтому сердце принимает то, что понятно ему. Я знаю, что шариат суров и обязателен для мусульманина, я так же слышал, что наш пророк прощал даже своих врагов. А казненный жил для себя и не помышлял ни о чем другом.
– У моего моря знания тоже есть берега. И не такие они широкие – задумчиво сказал Ташу-хаджи.
– Скажи, чем отличается ваш имам от падишаха?
– Он выбран народом.
– Я не зря тебе напомнил тот день. Я не забуду его походку, когда он в сопровождении большой свиты уходил с майдана, где состоялась казнь. Это была походка человека, почувствовавшего, что он сломал хребет народу. Придет день, Ташу-хаджи, когда он объявит себя падишахом и клянусь тебе именем Аллаха, этот день будет его последним днем в Чечне.
– Почему ты в этом уверен, Панта!
– Я не забыл, как вы начинали. Пока мы сражались на равнине, по нашим аулам в горах ходили ваши голодранцы с деревянными мечами и били ими об землю с иступленными криками «Газават! Газават! Газават!» А потом объявились люди, клявшиеся, что Магома спустился с неба с бесчисленным войском ангелов. Но почему-то при первом же сражении у Майртупа под знаменами газавата на поле боя остались сотни трупов чеченцев, а его след простыл.
– Может, он погиб.
– Мы искали его, но не нашли. Должен же был хотя бы конь отыскаться.
– Шамиль не такой. Его вера непоколебима, а мужества и храбрости ему Бог отпустил достаточно.
- Скажи мне, Аллах запрешает все, что дурманит сознание человека или это касается только вина?
- Запрещено все, что выводит человека из сознания.
– Власть тогда не меньшее зло, чем самое крепкое вино, Ташу-хаджи. Горе тому властителю, которые не бросит ее сладкую отраву вовремя. Ты знаешь, почему во все века, пока жив народ, Бибулат, сына Тайми, будет почитаться великим конахом?
- Да, Бибулат был храбрым воином!
- Храбрецов у нас хватало всегда, но Бибулат славен именно тем, что не дал погубить свое сердце отраве власти. Кто мог встать на его пути к власти над народом, когда за ним стояли самые храбрые и достойные люди? А он отказался из – за страха, что не устоит перед соблазном власти и перестанет быть чеченцем. Он так и сказал нам, что желает оставаться Бибулатом, сыном колесного мастера, чем рядовым падишахом.
– Но даже если Шамиль и объявит себя падишахом, чем это плохо для чеченцев? Должны же мы научиться жить как другие народы!
– Пусть другие народы учатся у нас.
Воккха-хаджи задумался.
– Мы отступим в горы. Укажи мне дорогу в Сесана.
– Я проведу вас на Сесан-дук. Оттуда лесные тропы выведут вас к аулу Сесана.
Был полдень, когда они прибыли вот к этому месту. Истекало время намаза, а для омовения не было воды. Мюриды стали спрашивать Воккха-Хажи, что им делать? Тогда он оглянулся вокруг и заметив под этим тополем маленькую лужицу ткнул в нее.
– Копайте здесь.
Мюриды  начали копать землю своими кинжалами и обнаружилось, что там не просто скопившаяся дождевая вода, а настоящий родник.
– И никакого бурдюка?
– Но тут же ты видишь, что родник не иссякает.
– Вижу.А что случилось потом?
– Панта проводил их до самого Сесана. Воккха-хажи предложил остаться, но он отказался. Ответил, что не может воевать в войске, которое больше воюет с собственным народом, чем с врагом. А дальше случилось то, что было неизбежно. Шамиль попросил Воккха-Хажи выехать в горы для разбирательства одного дела и тот по дороге нарвался на засаду. От полученных ран Воккха-хажи вскоре скончался, а родник этот остался в память о нем…
– На, глотни напоследок пару раз, – сказал Абати, протягивая мне кружку с водой.
Я выпил ее до дна.
– Как тебе вода? – спросил он меня, принимая из моих рук кружку.
– Как будто оживляет все нутро.
Старик улыбнулся:
– Все потому, что родник открыл святой человек. А теперь пошли.
Мы снова забрались на Сесана-дук, но вместо того, чтобы идти прямой дорогой, Абати неожиданно свернул на тропинку, которая змейкой спускалась к руслу реки Яман-су.
– Зачем, Абати, так мы сделаем лишний путь? – спросил я старика, думая, что тот хочет продолжить дорогу в райцентр по шоссе.
– Иди за мной.
– Абати, если мы спустимся туда, то дорога будет почти вдвое длиннее.
-С чего ты взял?
– Я не плохо знал геометрию. Вниз, а потом по прямой к Нажи-юрту получится два катета, а если идти по хребту, то как раз гипотенуза. А она короче, чем сумма двух катетов.
– Не морочь мне голову.
– Теорема Пифагора. Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов его катетов.
Старик не хотел меня слушать.
– Упрямый старик, - не скрыл я своей досады.
– Неисправимый лентяй, – огрызнулся Абати.
Делать было нечего. Я поплел за ним.
– Кто такой этот Пихгор? Второй раз слышу это имя сегодня, – через плечо спросил старик.
– Был такой ученый - математик. Вычислил для таких дураков, как ты, формулу расчета сторон треугольника.
– Зачем мне его расчеты? – равнодушно спрасил Абати.
– Ну, например, когда строишь дом, чтобы его стены были не вкривь и вкось. А как ты это сделаешь, если не знаешь, как вычислить прямой угол?
– Ты видел дом, который я построил сам? Ты хочешь сказать, что стены моего дома не ровные?
Не хочу. Они у тебя ровные.
- Но, если стены ровные, значит и углы моего дома правильные.
- Выходит так.
– А я ведь не знал никакого Пихгора до сегодняшнего дня. И мой отец не знал. И его отец тоже. И все мои предки до седьмого колена не знали, кто такой твой Пихгор.
Старик был прост, как всегда и убедителен, но я не хотел сдаваться.
– Твой дом всего лишь хибара, Абати, но есть же огромные многоэтажные дома. Для них это нужно.
– А мне – нет. Глупо засорять мозги знаниями, от которых нет никакого толка. Человек становится болтуном, когда забивает себе голову ненужными науками, от которых нет ему никакой пользы. Что ты знаешь о нем, кроме этих прямых углов?
– Говорят, что его штаны были равны и вширь и в длину, - улыбнулся я, вспомнив дурацкие стишки про великого математика.
– Я так и понял. Лодырь и лентяй был твой Пихгор, если отрастил на себе столько мяса и жира. И свои углы мерил тоже от безделья. Когда он жил?
– Не помню. Кажется, две тысячи пятьсот лет назад.
– В те же времена, что и твой Кампуци.
– С чего ты взял?
– Ты мне говорил, что китайский мудрец жил две с половиной тысяч лет назад.
– Да, говорил, но жили они в разных концах земли. Но зачем тебе Конфуций, когда я говорю про Пифагора?
– Во времена Конфуция люди жили в домах? Города были? Дворцы были?
– Да, были.
– Тогда как твой Пифагор мог открыть то, что людям было известно задолго до него? И почему Конфуций мог обходиться без науки твоего Пихгора, а я не могу? Чем я хуже него?
– Пифагор был еще и великим мудрецом.
– И какую мудрую мысль он оставил тебе после себя?
Я задумался. Абати застал меня врасплох. Как ни старался, но так и не смог вспомнить ни одного изречения или афоризма великого математика, философа, признанного современниками величайшим мудрецом Древней Греции.
– Не помню, – признался я. – Люди говорят. Те, кто жил в его времена.
– Да-да, люди, – с иронией заметил Абати.
– Зачем ты с утра издеваешься надо мной? Это все из-за того, что я предлагал тебе поехать на машине?
– Не устраивай сейчас ссору. Ты мог спокойно поехать со своей Зезаг.
– Ревнуешь? Но ты же сам говорил, что ревность очень плохая болезнь.
– Не будь таким слабаком. Ты готов перейти границы приличия из-за того, что делаешь ради меня пару лишних шагов?
– Это не пара шагов, Абати. Это не меньше двух километров.
– Что для юноши твоего возраста две тысячи шагов? К своей невесте ты пробежал бы их бегом, усадив меня на спину.
– С чего ты взял?
– Сам был таким, – спокойно ответил Абати.
Мы спустились через табачные плантации и вышли на дорогу, которая шла от Хаси-юрта в Нажи-юрт. Пройдя немного, оказались возле утеса, под которым бил родник.
– Набери мне воду.
Я не нашел кружки.
– Тогда придется набирать пригоршнями.
Абати выпил воды с рук.
– Попробуй, – предложил он. – У этой воды свой вкус.
Я выпил. Вода отдавала железом
– Зачем ты мне дал ее выпить? Нам же еще долго идти, а такая вода сбивает дыхание и тело наливается тяжестью.
– Знаешь историю этого родника?
– Нет. Я впервые его вижу.
– Это родник Насу-хажи. Слышал про того?
Я пожал плечами.
– Еще один святой?
– Нет. Как раз наоборот. Абреком он был. Промышлял в этом ущелье разбоями во времена Сталина. Устраивал со своей бандой засады для простых людей и грабил их, когда они возвращались домой с хаси-юртовского базара. Однажды они остановили здесь одного бедолагу по имени Салах. Денег с собою у него не было, поэтому сняли с него всю одежду. Салах был очень бедным и хилым. Просил, чтобы ему оставили хотя бы штаны, других у него нет, но абреки немного потешились над ним и отпустили в одних шароварах.
Но не прошло и месяца, как пришла весть, что Насухе-хажи кто-то снес выстрелом из ружья полголовы, когда тот наклонился к этому роднику, чтобы напиться. Этим кто-то, скорее всего, был Салах. Ведь после той истории с ограблением, он исчез, но появился среди людей на второй же день после убийства абрека.
– Зачем этот родник назвали в честь бандита?
– Потому что здесь он нашел то, что искал.
– Зачем ты дал мне выпить эту воду? Ведь ее же никто не пьет. Иначе тут был бы ковш или на худой конец ржавая кружка.
– Чтобы ты почувствовал всем своим нутром вкус проклятья. А теперь пошли к нашему прокурору…
Мы вернулись обратно к дороге, по которой спустились вниз.
Я не стал возмущаться. Спросил только, зачем, делаем такой большой крюк, когда легче и короче идти прямо, не забираясь обратно на хребет. И зачем надо было спускаться к этому бесполезному роднику, когда можно же было просто рассказать об этой истории.
– Чтобы ты лучше запомнил, - ответил спокойным голосом Абати. - Моя мудрость и твои знания не стоят и ломанного гроша, если рядом с ними нет стойкости и терпения. Человек, ищущий легких дорог, не зная, куда они ведут, но все равно идет по ним только лишь потому, что легко идти, – может заблудится в конце- концов. Для молодости это не страшно. Есть время выбрать новую дорогу, но для старика равносильно смерти, признаться, что его жизнь оказалась дорогой в никуда. Я знаю, что тебе сейчас не до моей науки жизни и в глубине души ты упрекаешь меня в случившемся с нами. Ведь если бы я не стал чинить мост, не случилась бы эта история с прокурором. Кто знает, что у него сейчас на душе? Может же и в тюрьму посадить. Ты прости меня.
– Даже если они меня посадят, Абати, я не сломаюсь. Ленин тоже сидел в тюрьме, но потом стал царем. И не вини себя ни в чем, Абати. Мы делали то, что должны были делать. Ведь Бог в отличие от прокурора знает, что мы старались для людей и не замышляли ничего плохого даже против этого Иблиса в женском обличье.
Абати одобрительно кивнул головой.
Мы поднялись снова на Сесана-дук и присели под тень тутовника.
– Мы больше не будем сворачивать? – спросил я старика с улыбкой, желая прогнать с его лица печаль.
– Теперь ты понял меня, почему мы проделываем такой путь?
– Да, Абати, понял. Не настолько же дурак, чтобы не понимать. Ты хотел мне показать, что моя дорога жизни будет идти по границе между добром и злом.
– Не у тебя одного. У всего нашего народа такая судьба. Запомни это, мой юноша и принимай как предопределение свыше. Очень давно в нашу страну пришел один чужестранец от пророка Исы. Он привел с собой еще и трех полуживых немощных стариков, томившихся в неволе у одного безбожного народа. Это были жрецы нашего народа. Когда пришло знамение, что в далекой Шеме родился пророк, они отправились туда, чтобы приветствовать его и его мать, но на обратном пути злые люди из народа язычников увели их в плен. Многие годы жестоких издевательств, истязаний и климат чужой земли истощил их силы, но они остались верны своей вере. Народ помнил о них. Даже высек на камнях их имена, но не узнал по лицам, когда они вернулись. Так страшно их изуродовали время и страдания. И только свидетельство чужестранца и рассказы самих жрецов убедили людей, что они те самые.
Исполнив волю пророка, старец, отправляясь дальше, обратился к нашему народу:
– Вы будете идти к Судному дню по дороге, разделяющим добро и зло. Не забывайте о своих праведниках. Пока будете помнить о них, вы удержитесь на пути, которая возвращает всех нас туда, откуда вывели Адама и Хаву. И даже если удастся Иблису увести вас с него, возвращайтесь назад именно по той дороге, по которой вас увели, чтобы не заблудиться. Не ищете других дорог. Иначе снова выберете путь Иблиса. Он везде. Их у него много, а к Богу только одна.
Держи это в своем сердце, мой сын. Скоро Иблис вернется со своим войском в наши края и разметает наш народ по всей Большой Земле. И горе нашему народу если пренебрежет теми, кто укажет им путь к дороге, с которой он свернул, поддавшись коварству Иблиса. И прокляты будут Богом те, кто предаст ведомых Им…
…Прокурор даже не оторвался от зеленой ученической тетради, когда мы с Абати зашли к нему. Молча указал пальцем на стулья у стенки. Абати погрузился в свои думы, а мне не оставалось ничего другого, как разглядывать кабинет.
Большая комната была обставлена дорогой мебелью. Полки дубового шкафа были плотно забиты книгами. В верхнем ряду Собрание сочинений Ленина. По тому, как они лежат ровно, можно было догадаться, что хозяин кабинета знал труды Ленина наизусть.
На второй полке стояли книги по юриспруденции. На третьей нижней полке лежали ровные стопки конторских бумаг.
Ни одной художественной книги в шкафу и на столе я не заметил, зато прямо над креслом прокурора висели портреты Ленина и Горбачева.
Прошло много времени, а прокурор все еще не замечал нас. Абати, наконец, не выдержал.
– Если ты так сильно занят, мы придем в следующий раз.
Прокурор выдержал паузу, отложил в сторону тетрадь и посмотрел в нашу сторону. Это был не молодой и не старый мужчина с толстыми губами и маленькими глазенками.
– Теперь я послушаю вас.
-Вызывал нас ты, если наш участковый сказал нам правду, – заметил с удивлением Абати.
– Участковый не соврал.
Прокурор опять выдержал паузу. Деловито заглянул в ящик стола.
– Знаете, почему вы здесь?
– Если скажешь, узнаем.
Прокурор взял в руки тетрадь. Стал читать. Это была жалоба Холы. Из ее длинного рассказа стало ясно, что Абати злостный тунеядец, кулак, антисоветчик и враг советской власти.
Мое жизнеописание Холой было хоть и кратким, но содержало много смачных эпитетов. Если верить ей, я оказывал пагубное влияние на молодежь и потому представлял особую опасность для общества. Разумеется, таким я стал благодаря дурному характеру Абати. Подтверждением тому является тот факт, что я не только сам не вызвался помочь утопающей, но и категорически отказался даже после ее многократных просьб.
– Это правда? – спросил прокурор.
– Да, это правда, – ответил я. – Я не собирался помочь, даже если бы она тонула.
– Да? А ты парень упрямый, – заметил прокурор и перевел взгляд на Абати.
– Паспорт с собой?
–З ачем? – удивился старик.
– Для удостоверения твоей личности.
– Весь мир знает, что я Абати, сын Бахо, внук Панты.
– Мне надо заполнить протокол.
– Нет у меня паспорта, – ответил Абати.
– Потерял?
– Не было никогда.
– Как ты жил все это время?
– Эта власть отняла у меня все, ради чего я хотел жить. Зачем мне паспорт?
– Но советская власть дает тебе пенсию.
– Нет у меня никакой пенсии.
– А за счет чего живешь?
– Когда нужны деньги, продаю людям овощи и фрукты.
– Спекулянт значит?
– Кто такой спекулянт?
– Тот, кто занимается незаконной торговлей.
– Покупает дешево и перепродает дороже, – вставил я свою реплику.
– У меня есть огород и сад. Ращу вот этими руками овощи и фрукты, собираю мед. Продаю людям. Какой же тогда я испикулянт?
– Вот видишь, советская власть дала тебе землю.
– Земля, на которой стоит мой дом, досталась мне от моих предков в седьмом поколении. Советской власти и в помине не было, когда мой седьмой предок Хаси отвоевал от кустарников и полыни клочок земли.
Прокурор задумался.
– Ладно, старик. С тобой все ясно.
Прокурор посмотрел на меня.
–У тебя тоже нет?
Я подошел к столу и положил перед ним свой паспорт.
– Фамилия? – спросил равнодушно прокурор.
– У тебя мой документ. Там все написано, кто я, когда родился, какой национальности, где и когда прописан.
Хозяин кабинета приподнял брови и откинулся на спинку кресла.
– Во-первых, не ты, а Вы, – сказал он холодно.
– Я вижу перед собой только одного человека.
Глазенки прокурора забегали.
– Тебя что, не учили правилам вежливости?
– Учили.
– Тогда обращайтесь ко мне на Вы.
– У меня со зрением все нормально. Передо мной сидит один человек. Или ты хочешь сказать, что внутри тебя есть еще кто-то? Если в тебя вселился джин, то могу посоветовать обратиться к Лахимат с нашего аула. Она специалист по этой части.
– Ты точно работаешь учителем?
– Русского языка и литературы.
– Как ты воспитываешь детей, если сам не соблюдаешь элементарные правила вежливости?
– Учу детей грамоте.
– А воспитываешь как?
– Учеников воспитываю не я один. Мы все вместе воспитываем их. Партия, власть и общество. И если тебя очень волнует, чем я занимаюсь на уроках, кроме грамоты, то ответ мой очень простой. Я борюсь с пережитками царизма и капитализма, а ты, наоборот, пытаешься их сохранить.
Глаза прокурора перестали бегать.
– Что за вздор ты несешь?
– Послушай, ты здесь представляешь социалистическую законность или капиталистическую?
– Социалистическую. К чему ты все это клонишь?
– Ни к чему! Просто хочу напомнить, что обращение на «Вы» ввел в обиход специальным указом в 1722 году Петр I. Называется он «Табель о рангах». Насколько мне известно, Советская власть одним Декретом отменила все законы царизма. Или ты считаешь, что для этого Указа сделали исключение?
– Не морочь мне голову. Мы разговариваем на русском языке. И на нем принято обращаться к человеку на Вы.
– Объясни это Генеральному секретарю ЦК КПСС. Он со всеми на «ты», причем, на русском языке. Может и он не понимает элементарных правил вежливого тона, как я?
Глаза прокурора опять забегали.
– У русских, – продолжил я, – не было до Петра I обращения к одному человеку во множественном числе. Даже с царями были на «ты», как и чеченцы. Слышал про князя, которого убили древляне за алчность? Так вот, его воины обращаются к нему на «ты». «Поиди княже с нами в древляны на дань и ты добудеши и мы» .
– Где это ты вычитал?
– Да приходилось копаться в «хронологической пыли».
– Какая пыль? Ты называешь нашу великую историю пылью?
– Ты где учился?
– В Москве. В МГУ. С отличием закончил юридический факультет.
– А школу?
– Тоже в Москве. Так что не корчь из себя умника.
– Ты прав. Я учился всего лишь в сельской школе и провинциальном институте. Поэтому, как комсомолец, ко всему, что напоминает царский режим, отношусь с классовой ненавистью. Потому «говорю без чинов. Начинаются чины – перестает искренность».
Глаза прокурора снова застыли на одном месте. Стараясь не засмеяться, я повернулся к Абати.
– Стародум.
На лице Абати мелькнула улыбка.
– Я – не стародум. Я– коммунист, – резко ответил прокурор.
– Это не про тебя, – заметил я спокойно, не отводя взгляд от Абати. – Стародум – это персонаж комедии Фонвизина «Недоросль». Это его слова. Он там признается еще, что отец его «воспитал по-тогдашнему». Отказывался «считать всякого за многих».
– Откуда ты такой умный?
– Учителя были хорошими.
– Русские?
– Не только. Был еще Гапур Халидович Болотханов. Слышал про такого?
Прокурор засмеялся:
– Гапур? Ты хочешь сказать, что он сам читал эти книги?
– Больше чем уверен, что в руках не держал «Повесть временных лет», но вот с русской драматургией мой учитель дружен. Любит цитировать классику. Когда режемся в карты, обычно вспоминает «Ревизора» или «На дне», если сидим за шашками, не обходится без Гоголя. Очень ему нравится Ноздрев.
– На деньги играете?
– Да. Он силен в картах, поэтому ставим три рубля на кон, на шашках – по рублю. Понимаю, что это не только не честно, но и не справедливо.
– А почему ты соглашаешься, если не справедливо и не честно?
– Учитель же.
– Хороший учитель, – с иронией сказал прокурор.
– Кто?
– Гапур твой.
– Очень даже. Если сомневаешься, могу сказать ему об этом.
– Не надо, – ответил прокурор и перевел свой взгляд на Абати. – Болтливый он у тебя.
– Не болтливый, а умный, – заверил старик. – Океан знаний!!!
Лицо Абати сияло от удовольствия.
– Но не умеет себя вести в обществе, – заметил раздраженно прокурор.
– Это по молодости. Пройдет, когда повзрослеет, – ответил ему Абати и, повернувшись ко мне, добавил. – А ты не говори Гапуру про этот разговор. Человек он хоть и добрый, но в гневе страшный. Недавно дал оплеуху одному начальнику, так того долго пришлось приводить в сознание.
Судя по растерявшемуся лицу, прокурор был наслышан о нраве о моего учителя русского языка и литературы не только по слухам.
– Ты можешь идти, старик, – сказал он, – а твой товарищ переселится в КПЗ.
– Мы пришли к тебе вместе и уйдем также вместе, – ответил Абати
– Ты можешь идти, – повторил свое решение прокурор.
– Тогда и я остаюсь с ним.
– Здесь вам не базар. Здесь прокуратура.
– Или мы вместе идем с ним домой или оба остаемся.
– К тебе никаких претензий у меня нет.
– За что его арестовывать? Что он такого сделал?
– Он не оказал помощи женщине, чья жизнь подвергалась опасности.
– Если ты о Холе, то она сама виновата. Я просил ее не подниматься на мост.
– Поэтому к тебе никаких претензий, старик.
– Этот юноша мне помогал чинить мост. А она не разрешила своему мужу помочь нам.
– Это не преступление, а право выбора.
– Но это же неправильно!
– Следователь во всем разберется.
– Разве можно судить за такую мелочь. Никто не умер, не ранен…
Прокурор достал со второй полки Уголовный Кодекс:
– Статья 127. Два года лишения свободы. Или исправительные работы на такой же срок.
– О Аллах. Два года тюрьмы из-за подлой клеветы.
– Никакой клеветы. Хола тонула?
– Как она может тонуть в реке, которая по колено ребенку?
– Она звала на помощь?
– Да. Звала.
– Этот пришел ей на помощь?
– Зачем? Рядом же был ее муж.
– У него не хватило сил.
– Не понимаю, зачем жениться, если не можешь вытащить жену из воды, которая всего лишь по колено?
– Это не ко мне, – сказал прокурор и вызвал наряд милиции.
– Что я скажу его матери?
– Закон суров, – ответил прокурор.
– Да-да, – согласился Абати. – Ваш закон тоже суров.
–Абати, бесполезно. Не посадит он тебя. Возвращайся домой. Матери скажи, что я остался погостить у Усмана. А за меня не беспокойся.
– Хорошо, – сказал Абати. – Ты только держись. Я не оставлю тебя у них.
Пришли трое милиционеров. Надели на меня наручники.
– И не вздумайте его пальцем тронуть, – сказал Абати. – Пожалеете.
Меня повели на выход.
– Кто был тот пророк? – спросил я, обернувшись к старику.
– Дома скажу, – ответил Абати.
Меня вывели на улицу.
Здание РОВД находилось недалеко от прокуратуры.
Идти надо было через площадь мимо универмага с большими стеклянными витринами.
– Может, пойдем в обход, – спросил я старшего милиционера.
– Иди-иди, – толкнул он меня в спину.
Когда проходили мимо универмага, услышал за спиной знакомый голос.
– Куда они тебя ведут?
Я обернулся. Встретился взглядом с Зезаг.
– В КПЗ.
– Это что?
– Тюрьма.
– Почему? Что ты сделал? – растерянно спросила она.
– Хола пожаловалась прокурору.
– Что теперь будет с нами?
– Если запрут на два года, не жди меня, – предложил я ей с надеждой.
– Если надо, буду ждать 20 лет, – ответила она.
Я улыбнулся. В глазах девушки блеснули капельки слез.
Неожиданно из универмага выскочила мать Зезаг. Увидев меня в наручниках, грубо схватила дочь за локоть.
– Ты что тут делаешь? Заходи обратно. Я договорилась с продавцом. А здесь я сама разберусь.
Зезаг, не попрощавшись со мной, зашла в магазин. Мать осталась на улице, чтобы сказать мне то, что уже говорила моей матери.
– Забудь о моей дочери. Ищи себе дурочку в другом месте.
Я не ответил. Она же была матерью девушки, которую я любил…