Сказки старого Абати. Береги мое имя

   Было время обеденного намаза, когда Айша вышла за ворота с пустыми ведрами. Улица, ведущая к роднику, была безлюдна и мы, не боясь встретить старших по возрасту одноаульцев, не спеша пошли к роднику.
– Ты опять без коромысла? – заметил я с шутливым укором. – Думаешь, я понесу за тебя?
– Не могу привыкнуть. Плечи сильно болят, – ответила Айша с улыбкой. – Когда устану, поможешь же?
– И не подумаю. Пора привыкнуть к сельским порядкам.
Айша снова улыбнулась.
– Поможешь. Я знаю. Ты – добрый.
– Может быть и добрый, но что ты собираешься делать, когда выйдешь замуж?
– Ты выроешь колодец.
– Где?
– У нас с тобой дома.
– Если ты имеешь ввиду у меня во дворе, то надо копать на все сто метров, чтобы добраться до воды.
– Ты сильный. Справишься.
– Тише, молчи, ради бога, тише. Вдруг Абати подслушает или до него дойдет наш разговор. На свою беду я как-то рассказал ему китайскую притчу про Юй Гуна, который на старости вдруг придумал проблему для своих потомков. Вместо богатого наследства этот дурак оставил детям и внукам бессмысленное занятие – раскопать огромную гору напротив своего дома.
– Зачем? – удивилась Айша.
– А затем, что кто- то из его деревни однажды свалился с тропы в пропасть и погиб, а вот этот самый Юй Гун решил, что никто из его деревни больше не станет жертвой чрезвычайного происшествия, если снести эту гору.
– А причем тут наш Абати?
– А что, если ему взбредет в голову повторить опыт этого китайца. Свою гору он не раскопает, а о колодце задумается. Но я его хорошо знаю. Копнет для начала пару раз, а потом передаст лопату мне. Не отстанет, пока я не вылезу на той стороне глобуса. Так что забудь про колодец. Я совсем не дурак, чтобы браться за гиблое дело.
– Да, ты не дурак. Ты – умный.
– А еще какой?
Айша не ответила.
– Симпатичный? – спросил я за нее.
– Нет, ты не симпатичный, – серьезно ответила Айша.
– Понятно. Как говорит твоя Дали, я настоящий урод.
– Дали шутит. Когда она мне рассказывала о тебе, честно призналась, что никому тебя не отдала бы, если не ее годы.
– А ты?
– И я не отдам.
– Но, я же не симпатичный.
– Ты – не симпатичный. Это правда. Ты очень красивый и сам это прекрасно понимаешь, а сейчас просто дразнишь меня.
Я посмотрел на Айшу.
Она не отвела взгляд.
– Ну, правда, ты красивый. А зачем ты завел сейчас этот разговор? Ты какой-то странный сегодня. Что с тобой?
– Я уезжаю завтра.
– Знаю, потому и приехала. Но к чему ты клонишь?
– Два года – это очень много, Айша. Будет лучше, если мы сегодня расстанемся.
– Я тебе не нравлюсь?
– Ты очень красива, но я не хочу лгать тебе. Пока ты только нравишься мне, но я боюсь, что это робкое состояние перерастет вдали от тебя в настоящее чувство. Я знаю себя.
– Разве это не прекрасно?
– Да, Айша. Это прекрасно и признаюсь тебе, сам этого хочу. Очень сильно хочу. Но мы должны расстаться.
–Зачем?
– Не хочу умирать дважды.
– Ты уезжаешь из-за Зезаг?
– Не вижу смысла скрывать это от тебя?
– Я буду ждать тебя.
– Не надо, Айша. Я не знаю еще, когда вернусь домой, где найду пристань для себя.
– Где бы тебя не носило, ты вернешься ко мне. Я – твоя пристань. Буду ждать так, что тебе будут завидовать все. Клянусь тебе!
– Но, за то я не люблю тебя. Пойми.
– Я знаю. Я же не дурочка, чтобы не понимать. Но ты полюбишь меня. Я же красива?
– Ты очень красива. И, честно говоря, не видел в жизни девушки прекраснее тебя.
– Я же умна?
– Да, мне интересно с тобой.
– Я же не болтлива?
– Ты разговорчивая, но болтливой тебя я не нахожу.
Айша сняла с руки часы и протянула мне.
– Вот тебе доказательство того, что я твоя. Что тебе еще нужно, чтобы ты поверил мне?
– Не надо. Я не могу от тебя требовать верности и преданности в разлуке, когда меня предала та, которая каждый день встречалась со мной.
– Я понимаю, что поступаю опрометчиво, признаваясь тебе в чувствах, но меня оправдывает желание вернуть тебя к жизни. Нельзя жить прошлым. И прошу тебя, не думай, что я обойдена вниманием парней. Меня есть, кому провожать, кому встречать, кто готов носить на руках.
– Тогда зачем я тебе?
– Ты другой. Особенный.
– И поэтому влюблена в меня?
– Тебя невозможно не любить.
– Хорошо, Айша. Я возьму их, если ты будешь беречь мое имя, как я твое.
– Я поняла тебя. Ты только пиши мне письма каждый день.
Я взял часы. Почувствовал тепло рук Айши. Бережно положив часы в карман, взглянул на девушку. Она была действительно прекрасна.
– Айша, не скрывай сейчас своего взгляда. Самое главное ты сказала, и я уважаю тебя за это. Не думай, что своим признанием, ты унизилась передо мной. А если мои письма и будут приходить редко, знай, что я буду думать о тебе всегда. Только береги, береги мое имя. Слышишь?
- Слышу, - ответила она. – Ты не сомневайся во мне.
Проводив девушку домой, я поднялся к Абати. Старик сидел на топчане под яблоней и глядел куда-то вдаль. Услышав скрип отворяемой калитки, поднялся мне навстречу.
– Зачем пришел? Я же говорил, чтобы в последний день перед дорогой сидел дома. Это не ты должен обходить родственников и друзей, а к тебе должны прийти.
– Я не с тобой пришел прощаться, а с Дунгой. А тебя нана ждет. Готовит по этому случаю твои любимые хингалш из желтой тыквы. Просила передать, чтобы ты пришел перед самым закатом.
– Хорошо, что ты подумал о своем друге, – улыбнулся Абати. – Только возьми с собой кукурузу. Накорми с рук перед расставаньем. Кто его знает, может быть ты его не увидишь больше.
– Где он, в хлеву?
– Нет. В саду.
Бычок в дальнем углу сада обгладывал сухие листья кукурузы, когда я ласково окликнул его.
– Дунга, я пришел попрощаться с тобой.
Бычок оглянулся, услышав знакомый голос. Заметив в моих руках золотистую кукурузу, перестал жевать и поплелся мне навстречу.
После того, как я вернул его домой, стена недоверия между нами пала. Теперь, завидев меня, он перестал брезгливо отворачивать взгляд, а его огромные глаза наполнялись светом безграничной любви и преданности ко мне.
Разломив кукурузу пополам, я сунул половинки в боковые карманы куртки и пошел навстречу своему искреннему другу. Схватив за рога, уткнулся лбом в его кучерявый чубчик.
– С завтрашнего дня ты поймешь, каково тебе будет без меня. Но ты не слишком грусти. Я вернусь. Сегодня Айша поклялась ждать меня и отдала мне вот это.
Я достал из внутреннего кармана часы.
– Они не золотые, Дунга, но для меня они дороже всех сокровищ земли. Они особенные и идут по-другому. Представляешь, все часы мира отсчитывают время обеда, ужина, отправления поездов, а они – мое возвращение к той, которая любит меня, верит и клянется ждать. Люблю ли я ее? Не знаю, Дунга, но я уже хочу вернуться к ней.
Обнюхав часы, Дунга потянулся за кукурузой.
– Дурак ты, Дунга. Точно так же, как Зезаг, ищешь счастья в чужом кармане.
Погладив друга по косматой макушке, я поцеловал его чубчик, а потом, схватив за обе щеки, укусил за мочку носа. Не ожидавший от меня такой подлости, Дунга дико взревел и, отбежав в сторону, посмотрел на Абати.
– Что ты ему сделал? – раздался грозный металлический голос старика.
– Ничего. Просто приласкал.
– Тогда почему он на меня так жалобно смотрит?
Я посмотрел на бычка. В его огромных глазах читалось недоумение, почему он, Абати, прощает мне мои издевательства.
Достав из кармана половинку кукурузы, я поманил ее друга.
Бычок перевел взгляд на меня, но не сдвинулся с места.
– Дунга, прости. Я же любя.
Бычок снова уставился на Абати.
– Зря ты его обидел перед дорогой. Достань вторую половинку, – посоветовал старик.
Я потянулся в карман. Дунга, мотнув головой, затопал мне навстречу.
– Ты береги себя, Дунга. Как только увидишь во дворе Вашали с мотком веревки, беги. Я помню, как он смотрел на тебя, когда выходили со двора. Он хоть и добрый, но мясник…
Вернувшись домой, я увидел старшую сестру Килсани, сидящую у окна. Завидев меня, встала и шагнула навстречу.
– Сколько раз тебя просить, не вставай передо мной. Ты же старше меня, – сказал я, обнимая ее.
– Твой дядя тебя спрашивал, зайди к нему, – попросила меня мать, не давая присесть с сестрой.
– Дай хоть о здоровье и делах спросить, – улыбнулся я матери.
– Поговорите потом. Сначала попрощайся со своим дядей.
Я посмотрел на сестру. Ее заплаканные глаза говорили о том, что своим появлением прервал разговор о себе.
– Хорошо, нана.
– Я была у него. Безрадостный он сегодня. Тебя спрашивал, – сообщила сестра, провожая меня до ворот.
Ваха полулежал на диване и задумчиво смотрел в окно, скрестив руки за голову.
Поздоровавшись, я присел в углу на маленьком стульчике. Услышав мой голос, из кухни выглянула тетя Жанна и пригласила поужинать. Молодой девушкой, приехав в село в качестве фельдшера из старинного русского городка Кинешма, что в Ивановской области, она быстро стала любимицей нашего аула и вскоре вышла замуж за моего дядю.
Я отказался.
– Тогда поговори с этими баловниками, – попросила она.
– А что случилось?
Я зашел на кухню. За столом сидели Арслан с Германом и уныло ковыряли вилкой картошку, разложенную в красивых, но маленьких тарелках.
– Вот послушай меня. Все им не нравится, что я делаю. Суп не так варю, котлеты не так жарю, помидоры не так режу, пирожки не так пеку и хлеб у меня не такой. Все у меня не так. Сегодня попросили картошку. Пожарила им. Ну, посмотри на их лица.
– У тети Элисы она вкуснее, – задумчиво заметил Арслан.
– Как она может быть вкуснее, если это та же самая картошка, то же самое масло, что и у Элисы? Мы вместе покупали в одном магазине.
– Мам, может у тебя сковорода не та? – примирительно спросил Герман.
– И сковорода та же, и вилки в ваших руках те же, – не скрыла своей обиды тетя Жанна.
– У картошки тети Элисы запах другой, – настаивал на своем Арслан.
– Представляешь, все время попрекают Элисой. Попробуй сам хотя бы на вкус и скажи, что не здесь не так?
Я забрал вилку у Арслана и попробовал вкус.
– Очень вкусно, тетя Жанна, но весь секрет в тарелках.
– Почему?
– Просто моей матери некогда все раскладывать по тарелкам и нам приходится всем есть из одной сковороды. Каждый старается отхватить по-больше, поэтому и кажется, что у нее она вкуснее.
Тетя Жанна отсыпала картошку обратно в сковороду и положила перед ребятами.
– Не получится, – улыбнулся я. – Их только двое за столом, а у наны за столом собирается целый отряд.
Я вернулся в комнату, где сидел Ваха.
– Это правда, что ты писал заявление об отправке в Афганистан? – спросил он усталым голосом.
Его лицо, измученное долгой травлей со стороны власти, не выражало гнева. Отпираться не имело смысла.
– Да, но его не стали даже рассматривать военкомате, – ответил я.
– И правильно сделали. Не на нас напали, мы пошли в чужую страну с войной. Это не наша война. Лучше прочти здесь, что пишут обо мне. Ни слова о причинах моего конфликта с властью.
Ваха протянул мне газету «Правда».
– Они и до Москвы добрались. Там на третьей странице внизу статья «Коммунист обиделся». Это про меня.
Я бегло прочитал статью. Главная газета Советского Союза уделила треть полосы моему дяде.
– Здесь ни слова о том, что райком ограбил район в твое отсутствие. Крупнейшую для нашего района аферу перевели на тему партийной дисциплины отдельно взятого коммуниста в твоем лице. Все-таки жалкая у нас страна, хоть и грозим всему миру атомной бомбой. Получается, что и обком наш, и ЦК КПСС в доле с районным начальством? – спросил я с усмешкой.
– Они продали, пока я был в отпуске, 400 племенных телят и подменили их местной породой. Сделали это настолько нагло, что смешали даже с бычками. Когда журнал «Крокодил» напечатал статью «Изольда бычьего пола» райком принял меры. Сторожа посадили на полтора года за то, что не доглядел, а его сына отправили на учебу в высшую партшколу. Меня вызвали на бюро райкома партии и предложили перейти на работу в горный колхоз. Я не согласился. Знал, чем это закончится. Через год сняли бы как не справившегося, а историю с воровством к этому времени была бы всеми забыта.
– Ваха, но ты же знал, на что идешь? Никто не смог выстоять против этой системы. Она ломала даже самых непоколебимых революционеров.
– Знал, но в жизни бывают ситуации, когда ты становишься перед выбором – карьера или имя? Я даже не раздумывал, что выбирать. Сейчас думаю, может, стоило ради вас согнуться перед ними. Когда главная газета страны крошит твое имя на всю страну, это отразится и на ваших судьбах.
– Ты волен делать то, что считаешь нужным, а если спрашиваешь нас, то мы гордимся тобой.
– Они же будут ломать и ваши судьбы.
– Как они могут сломить нас, если ты не сломался?
– Но я же не смог победить их?
– Как же не победил, если они опустились до пропаганды и призвали на помощь главную газету страны – печатный орган ЦК КПСС.
– Я читал твою статью в «Грозненский рабочий». Редактор сетовал, что не сможет напечатать ее, но признался – у тебя большой талант журналиста. Вернешься домой, займемся тобой. Где будешь служить не известно?
– Сказали, что в Батуми.
– Хоть одна приятная новость – чеченцев стали брать в погранвойска. Счастливой тебе дороги. Знаю, что не подведешь…
Сестра сидела на пороге, когда я вошел во двор.
– Ты плачешь? Что с тобой?
– Ты же уезжаешь, как я могу спокойно на это смотреть?
– Очень спокойно смотри. Давай зайдем в дом.
– Погоди. Отец еще не спит. Хочу поговорить с тобой наедине.
– Если ты о Зезаг, то не надо.
– Послушай, брат, что ты знаешь о сердце чеченской девушки?
– Девушки разные, сестра. У каждой есть сердце, но не у каждой есть совесть.
– Ты же все-таки любишь ее.
– Я люблю ту, которая существует для меня разве что в памяти. Но это всего лишь призрак, сестра.
– Но она постоянно будет тогда с тобой.
– Да, она будет в моей памяти, пока не придет другая, кто развеет этот мираж.
– Ответь ей на ее письмо. Прими ее раскаяние и прости.
– Только лишь потому, что ты об этом просишь. Как только доберусь до места службы, напишу, но пусть счастье ищет с другими…
Был уже поздний вечер, когда послышался голос Абати.
Я вышел навстречу.
– Думал, что ты уже не придешь и собирался с рассветом подняться к тебе…
– А я ждал, когда разойдутся твои гости, чтобы побыть с тобой наедине. Элиса спит?
– Нет, они все в доме.
– Кто это все?
– Вся наша семья.
Мы зашли в дом.
– Ждала, что придешь к закату солнца, но ничего. Я быстро разогрею хингалш, – обрадовалась мать приходу Абати.
– Да будет доволен тобой Бог, Элиса, но они бывают вкуснее холодными.
Мы с Абати сели за стол.
– Тебя тут не кормили даже в такой день? – подначил меня старик.
– Он целый день к еде не притронулся. Ждал тебя, – неожиданно заступилась за меня мать.
– В самом деле? Наш сын способен на такую жертву? – спросил Абати с показным удивлением.
– А когда мы с тобой снова сядем за стол? – буркнул я в ответ, аккуратно отламывая кусочек хингала.
Слегка перекусив, Абати попросил чай.
Свою неприхотливость к еде Абати всегда объяснял просто. Талия мужчины должна быть тонкой, а плечи шире. Как этого добиться отвечал двусмысленно: «Поменьше открывай рот». Что конкретно имел он в виду, я так и не понял за все годы нашей дружбы. Иногда могло показаться, что он упрекает меня за излишнюю разговорчивость во время еды, в другой раз, когда я молча уплетал за обе щеки все, что лежало перед нами на столе, в его рецепте сохранения стройной фигуры чувствовался явный намек на мое обжорство.
– Абати, тебе калмыцкого чая? – спросила Кильсани.
– Конечно, после хингалш лучше калмыцкий, – согласился старик. Сделав небольшой глоток, старик повернулся к моей матери.
– Ты правильно сделала, что отпускаешь сына. Знаю его хорошо. Слишком тесен для него наш аул. Не может он вечно сидеть в родительском доме.
– Знаю, Абати, но сердце матери говорит о своем.
– Понимаю, Элиса, но будь тверда сердцем.
– Буду, Абати, – заверила себя мать.
– Знаю, что будешь, – подбодрил ее старик и повернулся ко мне.
– Ты проведешь два года среди другого народа. Уважай их веру, обычаи и традиции. А чтобы не быть чужим среди них, первым делом выучи их язык. Ты сказал мне, что будешь служить в Грузии. Это меня успокоило. Запомни, что тем же грузинам будет нравиться, когда ты с ними будешь здороваться на их языке, как бывает и нам, когда нас приветствуют на нашем. Доверие другого народа завоевывается, прежде всего, знанием языка, потому что язык – это ключ в их сердца. Ты же не забыл историю с нашим грузином?
– Если ты о директоре пищекомбината, то помню.
В памяти всплыла история с Леваном Кавтарадзе, вызвавшая три года назад много шума не только в нашем колхозе, но и районе. Кто-то позарился на его место и сочинил донос в прокуратуру. Следственная группа не выявила в ходе ревизии хищений. Тогда замутчики  решили снять его на собрании колхоза простым голосованием. Узнав об этом, Леван пришел к моему отцу за поддержкой. Внимательно выслушав гостя, отец направил нас к Абати. Старик тоже послушал нас и согласился со мной, что это такой случай, когда он должен сказать свое слово народу.
Атмосфера во время собрания накалилась до предела, когда перешли к вопросу о доверии к директору пищевого комбината. Один за другим на трибуну стали выходили заранее подготовленные люди и клеймить бесчестно и бессовестно директора комбината. Когда ведущий поставил вопрос о голосовании, слово взял Абати. Он был немногословен, но ясен в мыслях.
– Этот завод построил сам Леван. Деньги для этого завода нашел председатель колхоза. Ни один из вас не вложил туда половину пятака. Какое право вы имеете требовать его снятия? – обратился он спокойно к крикунам. Не дождавшись ответа, обратился к Вахе, председателю колхоза.
– Леван справляется со своей работой?
– Да, никаких нареканий у меня к нему нет. Комбинат приносит прибыль колхозу, а его продукция пользуется спросом за пределами нашей республики.
Абати одобрительно кивнул головой и обратился к залу.
– Среди сидящих здесь есть работники завода?
В ответ поднялись несколько человек.
– Получаете ли вы свою зарплату вовремя? – спросил Абати все тем же ровным голосом.
– Да. Нам еще и премию дают через каждые три месяца.
– Оскорбляет ли директор вас?
– Он разговаривает с нами с улыбкой на лице.
– Я спрашиваю тогда вас всех собравшихся здесь, назовите причину, по которой он не может и дальше руководить заводом.
Собрание ответило гробовым молчанием.
– Пусть убирается в свою Грузию, – неожиданно раздался тоненький голос из зала.
– Кто ты? Покажи себя народу, – предложил Абати.
В середине зала поднялся худенький коротенький мужчина с рябым лицом.
– Чей ты сын? – спросил Абати и в его голосе был заметен просыпающийся гнев.
Рябой назвал имя своего отца.
– Мне этого мало. Кто его отец?
Рябой назвал и его имя.
– Хвалю тебя, судя по всему, ты хорошо знаешь свою родословною. А можешь ли ты привести нас к могиле прадеда?
Рябой оглянулся по сторонам, ища поддержки.
– Зачем это здесь? Мы не моих предков обсуждаем, – буркнул он после некоторого замешательства.
Зал застыл в ожидании последней фразы Абати.
– А затем, дорогой мой, что не имеешь ты права решать, кому здесь жить и работать, если не знаешь, где похоронен твой прадед. А вам собравшимся, кто должен решать не только судьбу Левана, но и имени нашего народа, говорю, голосуйте по-совести.
– Зачем тебе это, Абати? Ты же не состоишь в нашем колхозе.
– Да, не вхожу в ваш колхоз, но то, что происходит здесь, касается имени моего народа. Вот я и пришел сюда, чтобы узнать, сколько совести осалось у народа, бывшего всегда жертвой ветреных людей.
После речи Абати рябой вместе с дружками покинул зал, а оставшиеся все проголосовали за Левана. Он не забыл о помощи Абати. Возвращаясь с отпуска из Грузии, привез ему целую корзину фруктов.
– Зачем ты тащил в такую даль? Смотри сколько в моем саду этих фруктов.
– Они растут в моем саду, и их для тебя собирала моя мать. Разве может благодарность моей матери человеку, который встал на защиту ее сына, быть для него тяжелой ношей?
– Что для тебя было больнее в этой истории? – спросил я Левана тогда за чаем.
– Я уже потерял надежду, что меня оставят на этой работе и был готов к этому, но я никак не мог представить, что скажу отцу и матери после этого. Ведь я им всегда говорил и писал, что в Чечне живу среди своих.
– Зачем ты вспомнил эту историю? – спросил я Абати.
– Ты же знаешь, что я не лез в дела колхоза. Для меня это другой мир. Но когда Леван пришел с тобой в мой дом, он пожелал мне доброго дня на нашем языке. Так что, мой сын, никогда не забывай о силе языка.
– Не забуду, Абати. Выучу грузинский язык. Обещаю тебе. Я уже знаю много слов по-грузински.
– Неужели?
– Тавдасхма, сцемес иги, циспери тирили.
– Переведи на наш язык.
– Не могу.
– Тогда не морочь мне голову хотя бы в эту ночь.
– Я слышал это от Котэ Махарадзе.
– Кто он такой? Наверное, грузинский Конфуций?
– Нет, Абати. Он больше, чем Конфуций. Он комментирует футбол.
– Как же ты меня достал с этим худболом! Элиса, твой сын просто не выносим.
– Конечно, когда от меня тебе что-то нужно, я твой сын, а когда ты не доволен мной, то сын своих родителей.
– Прекрати так разговаривать со старшими, – прикрикнула на меня мать.
– Абати, ты же сам меня учишь найти дорогу в сердца грузин, но скажи мне, как я ее найду без Кипиани, Гуцаева и Шенгелия? Вся Грузия замирает в своих домах, когда играет «Динамо» Тбилиси, а из открытых настежь окон доносится голос Котэ Махарадзе.
– Если это так, то соглашусь с тобой, хоть и уйду на тот свет, так и не поняв тайну этого самого дурацкого развлечения взрослых мужчин. О тех, кто гонятся за мячом, я не сужу строго. Слышал, что им за это дают деньги, но никогда не пойму тех, кто приходит на них смотреть за деньги. Ну, ладно. Люби свой худбол и дальше. Я не против. Должно же и для меня быть что-то не понятное и в людях, и жизни. Слушай дальше. Внимательно слушай. Не отказывайся ни при каких обстоятельства от традиций своего народа, если хочешь завоевать уважение к себе. Там, где тебя не понимают, объясни окружающим, что есть вещи, перед которыми чеченец не отступится никогда. Покажи им силу своего народа.
Вставай перед старшими, пусть даже у них это не принято. Пусть сначала думают, что ты робеешь перед ними. Делай это молча и однажды ты увидишь, как твое уважение не только будет понято ими, но сами будут вставать перед тобой, понимая, что так принято у нас и это ничуть не разрушает их адаты.
Не пересекай дорогу беременной женщине.
– Почему Абати?
– Таков наш адат.
– Но мне важен смысл.
– Беременная женщина несет в себе чью-то жизнь. Ты же знаешь, что дитя безгрешно, как ангел. Разве можно пересекать дорогу ангелу?
– Только лишь потому?
– Никто не знает, кого она несет в чреве своем. Может быть того, кого мы ждем от поколения к поколению, и перед кем откроются медные двери?
– За которой скрыта великая тайна человечества. Ты все в это искренне веришь?
– Я это знаю, мой сын.
– Нана, видишь, мы помирились. Я снова его сын.
Мать тяжело вздохнула после моих слов, но промолчала, заметив улыбку на лице Абати.
– Не зарься в их доме на женщин. – продолжил старик свои наставления. – Это самое гнусное и подлое, что может быть в человеке. Я знаю, что грузинские девушки очень красивы. Если вдруг суждено влюбиться, не закрывай свое сердце. Не смотри, что они христиане, но веди себя с ней как чеченец, береги ее честь, уважай свое чувство к ней. Я знаю их обычаи. Если будет приглашать в дом, не заходи. Уважай ее семью, не переступай порог их дома, не садись за один стол с ее братьями и отцом. Я знаю, что у них так принято, но ты – чеченец. У нас не принято. Если суждено, то пусть знают, за кого она выходит замуж. Твоя семья должна жить по твоим законам. Нет более жалкого существа, чем мужчина, изменившего адату и вере ради любви к женщине.
С тобой будут рядом воины из других народов. У каждого народа свои обычаи и нравы. Будь с ними также чеченцем. Если суждено драться, то только с теми, кто телом сильнее тебя. Прощай слабым и не давай их в обиду.
Законы армии суровы, но соблюдай их. Есть только одно право у тебя переступить их. Там, где законы Бога выше, следуй законам Бога. Если встанешь перед выбором свобода ценой малодушия или тюрьма, выбирай тюрьму. Бывает и так, что не всегда тюрьма позор для благородного человека. Бывают поступки, которые делают человека легендой на века. Не бойся несвободы тела. Нет ничего того, что не вынесет человек, кроме смерти. И все потому, что никто не знает, что это такое, а оттуда никто не вернулся обратно, чтобы рассказать нам. Вот почему страх перед смертью так угнетает человека. Самое тяжелое для человека – это смерть. Но ты не бойся ее. Глупо бояться того, что неизбежно. Не думай, что она ждет тебя в засаде за семью горами и семью морями. Она всегда под нашими ногами. И не унесет она тебя в могилу, пока не придет назначенный час. Нельзя жить вечно в страхе за жизнь. Все мы умрем.
– Даже ты, Абати?
– Рано или поздно умру и я. Ты за меня не беспокойся.
– Пророк Иса вознесен на небо. Он же избежал смерти.
– И он ее не избежит. Придет день, когда он вернется на Землю, чтобы убить Даджала, ну а потом ангелы смерти придут и за его душой. Наступит час, когда Бог останется один.
– И у Бога бывает одиночество?
– Элиса, – окликнул Абати нану.
– Что, Абати? – отозвалась мать.
– Наш сын прошел комиссию?
– Какую комиссию.
– Врачей. Неужели у армии так плохи дела, что начали брать сумасшедших? С такими мыслями ему дорога не в армию, а дурдом.
– Не распускай язык! Сколько раз я говорила тебе, не веди себя с Абати, как с ровесником. Честное слово, Абати, ты сам виноват, что разбаловал его. Возьми свой посох и ожги его хорошо.
Абати игриво взял в руки посох.
– Может, я сначала сбегаю за твоим саваном, Абати? – намекнул я на слегка подзабытую историю с моим ранением в голову.
– Ничего, Элиса. Мы тут сами разберемся, – успокоил мать Абати. – А ты держи в вожжах свои мысли. Тот, кто стремится постичь непостижимое, подобен чудаку. Не ровен час, сойдешь с ума. Но это еще не все.
Я знаю, что ты хорошо дерешься, но запомни, что сила твоего народа не в кулаках, а в человечности. Къонах не тот, кто может проявить отчаянную храбрость и не дюжинную силу. Къонах тот, кто способен проявить адмалла  там, где другие не решаются из –за адата и следуют общим правилам.
Ты будешь жить среди грузин. Не суди об этом народе по отдельному человеку. Нет народа без мерзавцев. Вдруг такой попадется тебе. Я не плохо знаю грузин. Они хоть и другой веры, но гораздо ближе к нам, чем народы одной веры с нами. Это народ, который вернул нам нашу землю, когда мы вернулись из ссылки, в отличие от тех, кто молятся, как и мы. Они умеют различать, что разрешено Богом, а что запретно. Они знают так же, как и мы, что сильный всегда уступает слабому.
– Абати. Ты прожил очень много лет. Что ты понял в этой жизни?
– Ты покидаешь родной дом, оставляешь здесь мать, бросаешь работу и уходишь в неизвестность. Ты сам не можешь ответить на вопрос, зачем тебе это нужно было? Но я знаю. Тебя просто оторвало от корней, которые привязывали бы к земле, где родился и вырос. А привязанным ты ней оказался только одной лишь любовью к девушке. И пока ты не найдешь ту, которая станет пристанью для твоей души, ты будешь как перекати-поле гоним ветрами жизни. Я вижу, что ни наука твоего Пихгора, ни наука того, на чью голову упало яблоко и многих других ученых, что заставили ездить машины, летать самолеты – не смогли объяснить тебе главный закон мирозданья. А он не мерится километрами и килограммами. И имя у этого закона – любовь мужчины и женщины. Вот и весь итог наших с тобой бесконечных споров.
– Теперь понятно, почему ты живешь на горе подальше от умных людей, а весь смысл жизни замкнулся в ожидании возвращения Румани. Я вернусь домой, Абати. Ты только дождись меня. Полтора года пройдут быстро. Дунгу не продавай и не режь его на поминки, если тебе принесут весть, что твоя Румани умерла.
– Мой сын, – сказал Абати с неподельной нежностью. – Я могу не дождаться тебя. Прости мне мои грехи перед тобой.
– Я прощаю, прости и ты меня.
– Прощаю тебе все, кроме краденного куриного яйца.
Я улыбнулся.
– Почему ты всегда намекаешь, что это было именно куриное яйцо?
Абати улыбнулся ответ.
– Ты у меня давно уже взрослый, но всегда останешься для меня тем маленьким воришкой.
– Значит, ты мне не прощаешь это?
– Никогда, мой сын, пока не встречусь с тобой на том свете.
– Если ты говоришь о рае, то кто меня туда впустит, если на мне грех воровства?
– Впустят. Тебя впустят. Я знаю. Таких, как ты, вряд ли удержат в аду.
– Твои молитвы помогут? Будешь просить Бога, чтобы меня впустили к тебе, потому что я должен тебе?
– Нет, мой сын. Чужие молитвы не помогут перед весами.
– То есть я должен покаяться перед ангелами, умолять их, чтобы впустили меня в рай, так как там ждет старик Абати, которому я должен вернуть куриное яйцо. Но это бессмысленная затея. Они же не поверят мне. «Послушай, – скажут, – здесь тебе не клуб, где крутят кино, а твой старик обойдется без омлета». Так что не дождаться мне твоего прощения. Но я одно тебе обещаю.
–- Что?
– Я превращу твою жизнь в раю в настоящий ад. Я знаю, что боли от огня – самые страшные. Так вот, знай, Абати, каждый раз, когда огонь станет невыносимым, я буду звать тебя на помощь. Так громко, что мои крики будут слышны в раю. Представляешь, каково будет тебе? Ты станешь там популярнее всех пророков и праведников. И все они с укором будут смотреть на тебя. А я буду кричать до тех пор, пока все население рая не взмолится Богу, чтобы либо меня привели к тебе, либо тебя выдворили ко мне в ад.
– Не гореть тебе в аду. Пройдешь ты через мост. Есть человек, который проведет тебя через мост?
– Кто, Абати?
– Сестра. Ваша сестра. Она старшая из вас и возьмет на себя твои и твоих братьев грехи перед Богом. Запомни, не Адам является завершением всего сущего, а Хава.
– Но разве не женщина виновна в бедах человеческих?
– Не богохульствуй. Бог всеведущ и знал все наперед.
Мой сын! Я не знаю, сколько мне лет. Знаю, что в моей жизни было так много весен и зим, что потерял им счет. Смысл жизни и радость от ощущения жизни не в том, сколько ты проживешь. Если оглянуться назад, вся моя жизнь после возвращения из ссылки для меня все равно, что один день. И я без тени сожаления, променял бы эти прожитые года, чтобы вернуться в то холодное зимнее утро, когда нас выселяли, если бы не ты.
– В день, когда ты в последний раз видел Румани?
– Да, именно поэтому. Не было бы тебя, мой дом был бы для меня могилой, а весь смысл жизни – всего лишь глупое ожидание ангела смерти. Так что, я обязан тебе многим. Ты собираешься в путь, потому что у тебя отняли надежду. И ты правильно поступаешь, что не хочешь смириться с тем, что разрушили мир, который ты хотел построить для себя. Но если ты решил возвести для себя новый, не строй его на развалинах рухнувшего. Пусть его основой теперь будет не любовь. Ты теперь понял, что она вещь изменчивая. Строй свой дом на совести. Никогда не забывай, что все, чтобы ты не делал, должно быть оправдано нравственно. Не изменяй себе, если тебя предал тот, кому ты верил больше всех. Предательство другого, даже самого дорого для тебя человека, не может быть оправданием тебе отказаться от совести. Будь самим собой. Всегда при любых обстоятельствах.
Возводи стены своего нового дома из веры, ибо нет для человека надежнее посоха. Мертв человек, потерявший веру в себя. Пока ты веришь, никакие ветра и бури не снесут их.
Выстели крышу своего дома из мечты. И пусть она будет из стекла. Не закрывайся от неба и никогда не переставай мечтать. Мертв человек, не способный мечтать.
Ставь окна из надежды. Только в сердцах сильных и непоколебимых в вере в самого себя живет вечная надежда. А без нее бессмысленно строить свой мир. Всякое бывает в жизни, но пока ты смотришь на мир с надеждой – в твоем сердце будет гореть огонь жизни. Мертв человек, чье сердце не лучится языками пламени. Вот и моя последняя проповедь для тебя.
– Почему последняя, Абати? Я же вернусь скоро и обещаю тебе, что мы с тобой найдем Румани. До края земли дойду. Если не найду живую, то найду ее могилу.
– Не нужно тебе искать ее могилу. В Дербенте она похоронена, на еврейском кладбище.
– Так все- таки она была еврейкой? – улыбнулся я старику.
– Ты не удивляешься этому?
– Нет, Абати. Дали мне об этом сказала, когда я ездил в Хаси-юрт за твоим саваном.
– Ты не упрекаешь меня?
– Нет, Абати. Ты же сам меня учил, что все люди на земле – сыновья и дочери Адама и Хавы,  даже если они говорят на разных языках. Но почему ты скрыл от всех ее смерть?
– Что это изменило бы?
– А разве ты нашего Дунгу не растил для поминок по ней?
– Я давно ее помянул, а Дунгу держал для твоей свадьбы с Зезаг, да простит ее Бог. Слышал, что вчера вечером она вернулась в дом отца.
– Ты сказал это мне, чтобы память о ней держала меня невидимой нитью с нашим аулом?
Абати не ответил на мой вопрос.
– Счастливой тебе дороги и возвращайся домой свободным.
– Счастливо и тебе оставаться, Абати.
Старик зашагал по тропинке в гору.
– Ты забыл сказать о двери моего нового дома, Абати? – крикнул я ему в след.
– Ничего я не забыл, – отозвался голос старика. – Не нужны для твоего нового дома двери. Не закрывайся от людей. Будь, каким ты есть.
Силуэт Абати растаял в темноте…
Я узнал о смерти Абати 27 ноября 198... года на 2-ой заставе Хичаурского погранотряда.
Ранним утром с рядовым Максимовым и ефрейтором Гагариным мы спустились в село Мериси за недельной почтой, но из-за разыгравшейся не на шутку снежной бури смогли вернуться на заставу только поздним вечером. В моем рюкзаке лежали девять писем от матери, братьев, сестер, друга Усмана Мурадова и однокурсницы Яхиты Базгиевой. От Айши не было письма уже второй месяц. Последнее ее письмо было сухим и коротким. Хотя она и справлялась о моих делах и здоровье, в ее словах словах не было тепла и нежности, как в первые месяцы нашей разлуки.
Наспех перекусив, я уединился в Ленинской комнате. Последним вскрыл конверт с письмом матери. Нана поведала мне, что в день похорон с утра валил большими белыми хлопьями первый снег.
Дочитав письмо, я молча вышел из заставы и, сам того не замечая, очутился на краю горы, откуда спускалась тропа в долину Аджарисцкали. Бросив взгляд в сторону Тулой-ламаа, за могучей спиной которого лежала земля моих отцов, я представил одноаульцев, несущих тело Абати, накрытое черной буркой, к последнему приюту. Под их ногами чавкала слякоть. Впереди всех шел туркх  Абубакар и пел своим удивительно чистым голосом назма, вытирая голой рукой свое мокрое лицо. Снег ложился на папахи стариков, обвернутые в целофановые пакеты, и сразу таял, стекая по небритым щекам. Можно было додумывать, что это были самые искренние слезы за их долгую жизнь, потому что в это хотелось верить. Одно я знал наверняка, что в толпе провожающих моего старого друга, не стыдясь никого, громко рыдал Мутуш чтобы никто в ауле не возражал, когда они с Холой через сорок дней после похорон переселятся в опустивший дом Воккха Абати.
А внизу в окнах домов Мериси мерцали огни. Долина Аджарисцкали спала безмятежным сном. Просыпающееся в сознании чувство бесконечного одиночества сжало тисками сердце. К горлу подобрался ком. Задыхаясь, изо всей силы я крикнул: «Абати! Если ты еще среди нас и слышишь меня! Зачем ты оставил меня одного?». И крик мой, перекатываясь долгим эхом между извилистыми спинами хребтов, утонул в предрассветном мраке, но был услышан в доме старца Ислама Диасамидзе на горе Чаквистави, что нависает над селом Агара.

КОНЕЦ.
19 апреля 2019 года. 20ч 51 минута.