Мертвая рука. Глава 1

1

     Никий, и его земляки покинули родной город Лемнею Одрисскую, потому что не желали подпасть под владычество варваров: в последнее время воинственные одрисы явно вознамерились захватить или выдавить со своей территории маленькую греческую колонию. Большинство изгнанных колонистов отправились в северное Причерономорье, где, как было известно, греческие колонии охотно принимали переселенцев. Никий, однако, желал перебраться поближе к Элладе. На попутном корабле он прибыл на остров Танею и выбрал местом своего нового проживания здешний город Алкион. Местными жителями был встречен приветливо. Они поругали, как это было принято везде у греков, варваров за их постоянное стремление потеснить цивилизованный греческий мир, завладеть его цветущими городами. Найдя здесь радушный прием, искреннее сочувственное выражение солидарности, Никий обрадовался, решив, что очень удачно переселился. Довольно скоро, однако, убедился, что большинство здешних жителей к нему относятся как к человеку второго сорта. Впрочем, это его не удивило: он знал, что теперь стал метеком, что в какой бы греческий город ни переселился, везде будет метеком.  (Метеки: неполноправное сословие жителей греческих городов, имеющих не местное происхождение – П. Г.). Ему приходилось сталкиваться с пренебрежительным, высокомерным, а порой и враждебным отношением. Он и сам, помнится, живя в родном городе, где был полноправным гражданином, любил ощущать собственное превосходство перед тамошними метеками. Он предполагал тогда, что, конечно, мало приятного быть человеком второго сорта, но только сейчас по-настоящему понял, сколь обидно быть презираемым, неполноправным метеком.

     Один здешний метек как-то успокаивающе-сочувственно похлопав его по плечу, сказал: «Да не горюй, Никий. Конечно, если ты там, в своем городе, не был метеком, то тебе трудновато сейчас. Но ничего, пообвыкнешься скоро. Алкионяне не так уж спесивы, как кажется на первый взгляд. Главное, они дают жить здесь, кормить семьи. Иные из метеков разбогатели даже. Их все уважают. Но на собрания граждан тоже не пускают. Ну, так везде, сам знаешь. Главное, помни вот что: к любому алкионянину относись с почтением, если он из граждан, даже к бедняку. Это они все любят. Тогда меньше недоброжелателей будет. И тебе легче будет жить здесь. Если и тебе боги помогут разбогатеть, нос не задирай. Всегда первым любого алкионянина приветствуй, что из граждан, пусть хоть он бедняк самый последний. Ну, и, конечно, богов местных ублажай почаще. А главное, Гермеса – он здесь прославлен и города защитник. (Гермес – одно из главных божеств в древнегреческой религии. Являлся помощником в осуществлении любых торговых предприятий, подателем всяческих материальных благ, покровителем ораторов, разбойников, воров, боксеров – П. Г.). Иные метеки гражданство получают, если что-то особенно хорошее для города сделают или на войне отличатся: впрочем, ты знаешь – везде так. Так что и ты можешь получить гражданство».

     Никий зарабатывал на жизнь ремеслом учителя, а точнее, был грамматиком, то есть преподавателем литературы, математики, логики. Ему без труда удалось получить место в здешней школе. Была она государственной, но платной. Скоро выяснилось, что учителей, которые бы обладали такими глубокими познаниями в преподаваемых ими предметах, как наш герой, здесь вообще нет. Особенно всех впечатлили его знания логики. За ним даже закрепилось прозвание Никий Логик. Авторитет его в Алкионе быстро рос, жалование – тоже. К тому же богачи охотно приглашали его давать частные уроки своим детям. Это еще более увеличивало его доходы.  Он всюду встречал уважение окружающих. Лишь некоторые еще продолжали держаться с ним высокомерно-пренебрежительно и не упускали случая указать ему его место в общественном положении здесь, более низкое, чем их. Но то были, как правило, неумные люди, неудачники, которые подобным образом тешили свое попранное самолюбие. Если не считать отсутствие гражданства, то он немало выиграл, переселившись сюда: Там, в родной Лемнее, его знания, способности не были по достоинству оценены, главным образом из-за субъективного влиятельного мнения смотрителя по обучению мальчиков и юношей, человека, в общем-то, недалекого, малообразованного, но кичливого и завистливого, имеющего огромное самомнение. Здесь, напротив, алкионянин, занимавший такую должность, дал высокую оценку его профессиональным качествам.

     Никий прибыл сюда с ничтожно-малыми сбережениями. Теперь же имел достаточно средств, чтобы купить неплохой дом и завести семью. Ему было тридцать шесть лет, тот самый возраст, когда по мнению греков того времени, уже пора жениться. Никий выбрал себе невесту из коренных уроженок Алкиона. Звали ее Брасиида. Она была из бедной семьи, почти бесприданница, не столь уж красивая, зато – дочь гражданина Алкиона. Значит, если родит сына, то он по местным законам должен будет стать гражданином полиса.

     Но Брасиида рожала только дочек. Впрочем, это не мешало обрести нашему герою подлинное счастье. Они жили, как говорится, душа в душу. Никий и Брасиида так любили друг друга, что у него никогда не появлялось и мысли о том, чтобы хотя бы разочек заглянуть в переулок гетер, что для греков было совершенно обычным делом. Но не стоит думать, что жизнь их совсем не омрачали серьезные проблемы. Бывали обстоятельства, которые доставляли им немалые затруднения, хлопоты, неприятности и печали. Так, большой вред принесло им соседство злонравного человека, по имени Дурид.

     История эта началась с удачной покупки дома. Владелец уступил его за половинную цену. Необычайно радуясь успешной сделке, наш герой поспешил оформить купчею. Когда знаток законов Мнаситей, сидя за столом под колоннадой на агоре, аккуратно выписывал на развернутом свитке папируса слова заключаемого договора купли-продажи, Никий уже прикидывал в уме, как можно с большей выгодой потратить сэкономленные деньги (на женитьбу и начальное обустройство семейной жизни у него уже было отложено).

     Когда он проводил бывшего хозяина дома, забравшего последние свои вещи, то увидел подошедшего какого-то невысокого мужчину, лет сорока с курчавыми коротко постриженными светлыми волосами. Он был в голубой с красным орнаментом тунике. Его серые под чуть припухшими веками глаза  щурились, то ли от яркого солнца, то ли от усмешки, в которой  был доброжелательный оттенок. «Знаю, зовут тебя Никий, Никий Логик, – произнес он и радушно улыбнулся: – А я Ифиокл. Твой сосед буду. Вон, дом мой, – он указал на один из ближайших домов в ряду тех, что стояли напротив купленного Никием. «Ну, раз ты мой сосед, то приглашаю тебя на жертвоприношение. Потом возляжем и попируем вволю. Хочу отблагодарить Гермеса за то, что такую удачу мне дал большую. Еще ни разу мне так не везло с покупкой». Всего за двести драхм дом купил, а такой, самое меньшее, драхм четыреста – пятьсот стоит». «Да, конечно, Гермес прибыли податель. Но я бы не сказал, что ты приобрел. Нет, скорей потерял гораздо больше». «Как так?.. Ты что имеешь ввиду?» «Неужели ты думаешь, что есть такие дураки, которые так дешево продадут дом без серьезной на то причины?» «Дом хороший – я внимательно, даже придирчиво осмотрел его: никаких огрехов не нашел». «Дом-то хороший. Да вот сосед плохой. От него и сбежал Телефрон. Представляю, он сейчас рад, наверное, еще больше, чем ты».

     Никий облегченно вздохнул. Он уж было расстроился по-настоящему, решив, что есть на то серьезные основания, о которых не знает. Но плохой сосед… Да, это, конечно, проблема. Но далеко не такая, чтобы сильно печалиться, да еще жалеть об удачной покупке дома. Разве мало людей живут с плохими соседями? Но привыкли и живут себе поживают. Он еще не слыхал, чтобы кто-то из-за соседа дом продавал, да еще подешевке – лишь бы побыстрее избавиться от нежелательного соседства.

     «И чем же он не хорош, сосед этот?» – спросил Никий. «Впрочем, сейчас он не опасен, как когда-то. Теперь он лишь мелкий пакостник и склочник. А было время, когда многим страх внушал. Потому что доносчиком был». «Сикофантствовал что ли?» «И сикофантствовал тоже. Но у нас хоть и запрещено чужеземцам оливы продавать, но смертной казни нет за это, как в Афинах, например. Куда серьезнее обвинение в пособничестве олигархам. Одиннадцать лет назад мы низвергли их власть у нас, демократию установили. Их банды сейчас в горах скрываются. Мечтают вернуться сюда и вновь власть захватить. Мы все очень боимся этого. И боимся, что здесь есть их пособники, что они готовят тайно переворот, чтобы низвергнуть демократию.  Власти, стараясь обеспечить защиту от них, усердствуют слишком, пожалуй, даже. По одному подозрению могут схватить человека и в тюрьму кинуть. Дурид этим-то и воспользовался. Если, скажем, не понравился ему какой-то человек, а при его злом нраве ему мало кто нравится. Или кому-то за что-то отомстить хочет, то бежит донос делать на него. Ложный, конечно. Но все равно неприятно. Ведь тому, на кого он донес приходится оправдываться. Можно представить, что приходится испытывать такому человеку. Он стоит перед тысячами глаз в судебном Народном Собрании. Кто-то невольно теряется, тушуется. Многим кажется, что раз у него испуганный вид, то, значит, виноват. Могут проголосовать за допрос с пыткой. И голосуют порой. А ведь не все пытку терпеть могут. Иные готовы в любой вине сознаться, лишь бы их мучить перестали. Как-то выяснилось, что двоих по его доносу казнили не за что. Много позже выяснилось. После этого у властей никакого доверия к Дуриду не стало». «И что ж, наказали его за это?» «Какой там… Все свели к тому, что, дескать, ошибки вышли, а в каком деле ошибок не бывает?  Фискалов вообще не наказывают за ошибки. Иначе это отпугнет многих доносчиков. Их будет слишком мало. А это не выгодно государству. Но, если выясняется, что фискал преднамеренно со злым умыслом оболгал кого-то, то начальники наши его, конечно, презирают. И слушать его не хотят больше. Ну, выслушать, может, и выслушают. Но веры ему уже прежней не бывает, как я слышал…  Но хоть уж немало времени прошло с тех пор, как он лишился доверия у начальников, даже и сейчас, когда он на агору или в лесху, или в гимнасий поболтать приходит (Агора – торговая площадь, гимнасий – спортивная площадка, лесха – цирюльня – общественные места, куда, как и в приемную врача, часто люди просто приходили для того, чтобы узнать новости или сообщить их – П. Г.), любые собеседники, к которым он подходит, замолкают сразу и молчат, как и прежде: а вдруг что-нибудь из сказанного ими переиначит, что-то преувеличит, чтобы донос сочинить.  Да и потому, конечно, все замолкают, когда он приходит, что презирают его. Но он, как мне кажется, только доволен. Ему и нужно, чтобы все боялись его – он так самоутверждается. Так что деньги далеко не самое главное, ради чего он занимался доносами». «А каким ремеслом он кормится?» «Сапожником был. Но его наконец выгнали из мастерской – кому такой нужен? Хотя мастер он был неплохой. Хозяин, как только понял, что тот не сможет отомстить ему своим излюбленным способом, так сразу и выгнал его. Казалось бы, Дурид должен был на дому работать после этого, чтобы себя, семью кормить. Но нет. Думаю я, у него сбережения хорошие на старость отложены. А может, в чье-то дело удачно деньги вложил, и кто-то процент ему хороший выплачивает. Такие есть. И ведь живет не бедно. Осла даже держит. А его прокорми-ка, зимой особенно. Думаю, однако, как-то он прирабатывает все-таки: вижу все возит чего-то на осле своем». «Ты говоришь, дочка у него. А кто еще?» «Была жена. В царство Аида переселилась давно уже. Молодой еще была. Видать, муженек допек. Бранились они крепко и часто. Вся улица слышала. Сын еще есть. А может, уже и нет. Тоже бранились они друг с другом сильно. Однажды сын вгорячах выскочил из дома и на агору подался. А там всегда, как ты знаешь, вербовщики из разных стран бывают. Все в наемники зазывают. Сколько из-за них уже алкионян сгинуло где-то вдалеке от Родины. Вот и Менид уехал с одним из вербовщиков куда-то другому государству служить. И с тех пор ни слуху, ни духу о нем. Уж лет десять, наверно. Никакой весточки о нем нет. Обида что ль такая на отца. Или погиб, что чаще всего и бывает с теми, кто таким образом счастье на чужбине ищет». «Откуда ж ты знаешь, что весточки о нем нет? Может, есть». «Да сам Дурид говорил. Смеялся при этом. Хотел показать, что не жалко его. А глаза-то совсем о другом говорят. А я думаю, что хорошо, что Менида нет здесь. Еще мальцом был, а всем ясно уж было, что будущий висельник растет. В школе ножом кого-то из учеников пырнул. Из-за этого ему занятия запретили посещать. Отец в ремесло отдал его. А его из мастерской выгнали скоро. Кому такой нужен? Не то чтобы лентяй. Безобразник большой. Вот он по городу и слонялся без дела. По притонам ходить стал. В орлянку играл. Со всякими ворами там, бандюгами спознался, с рабами беглыми, что, в общем-то ,одно и то же». «А почему дочка с отцом живет? Не замужем что ли?» «Ну да. На бобах осталась. Старая дева. А вид такой, что сразу скажешь – тоже злючка. Дурид и с ней бранится. Но редко. Видать, жалеет ее. Может, злые от того, что у нее мужика нет, а у него бабы». «Что ж он второй раз не женился?» «Да кому зятек такой нужен?» «Ну а в переулок гетер не заглядывает что ли?» «Нет, совсем не заглядывает. Ну, гетеры-то, ладно, – не у всех деньги на них есть. Но он даже на шлюх обычных, даже дешевых самых скупится. Может, и правда, подобрее был бы, если б баба у него была… И вот еще что скажу тебе. Учти, не такой уж он дурак, Дурид этот. Теперь, когда доверия властей лишился, он пакостями своими донимает только людей, которые по закону ниже его стоят – бедняков, метеков каких-нибудь. Которые, если до суда дела дойдет, с ним тягаться не смогут. Телефрон, кстати, тоже метек. Вот ему и доставалось больше остальных рядом с ним живущих… Я думаю, что потому Дурид продолжает людям обиды чинить, что опять же самоутверждается так. Ведь если бы он не делал этого, то кто бы его, старика, да не богатого совсем замечать стал. Нет, ему хочется, чтобы его продолжали бояться, а значит, уважать, как, наверное, считает».
     Они поговорили еще немного и разошлись по своим домам.
     Эта беседа нисколько не расстроила нашего героя: слишком велика была радость от покупки, необычайно удачной, как он продолжал думать.
     Пора, пожалуй, описать, как выглядел купленный Никием дом и место, где он находился. Это было двухэтажное здание, с высокой черепичной кровлей. Оно и хозяйственные постройки обступали квадратный дворик. С одной стороны высокая каменная ограда отделяла дворик от узкой улицы, по обеим сторонам которой тянулись такие же ограды, перемежавшиеся такими же глухими стенами домов. Окна были только на втором этаже. Все дома были очень похожими и тоже имели такие же дворики с хозяйственными строениями. Окна, глядящие во внутренний дворик, были чуть больше, чем наружные. Фасады многих домов, обращенные во внутренний дворик, украшали перистили, то есть колоннады, хотя не такие изящные, как у храмов и других общественных зданий. В каждый дворик вел узкий дверной проем в каменной ограде, закрытый крепкой толстой деревянной калиткой. Иные двери в ограде украшала и защищала чеканная бронза. На улице у каждой калитки стояла герма – бюст бога Гермеса на узком постаменте. Эти каменные или деревянные скульптурные фигуры были раскрашены разными цветами.


     Отношения между Никием и Дуридом складывались хорошо. Пару раз между ними даже состоялась теплая, почти дружеская беседа. Наш герой уже начинал думать, что Ифиокл очернил соседа. Он невольно проникся симпатией к нему. Даже перестал видеть то недоброе, отталкивающее, что, как показалось вначале, сквозило во внешности Дурида. Надо описать эту внешность. Дурид имел круглое широкое лицо, с крупными чертами, черные чуть поседевшие кустистые брови.  Был выше среднего роста, еще довольно строен и подвижен. Неряшливо растрепанная седая шевелюра удивляла густотой сохранившихся волос. Был лет пятидесяти. Лицо имел необычайно моложавое. Носил, как правило, красную долгополую тунику.

     Описав внешность этого персонажа, мы не можем обойти вниманием портрет нашего героя. Он был среднего роста, имел атлетическое телосложение, ибо, как многие эллины, с детства занимался телесными упражнениями.  У него были высокий лоб, темно-русые коротко стриженные волосы, курчавая черная борода. Во взгляде ясных серых глаз чувствовался глубокий живой ум. Тоже носил столь распространенную среди греков одежду – тунику, только не долгополую, как Дурид, что было свойственно для немолодых, а короткую, чуть выше колен. Часто, как и другие, ходил в гиматии – большом широком куске ткани, который обматывали вокруг тела соответствующим образом, смотря по погоде, когда хотели уберечь его от холода или палящих лучей солнца.

     Их отношения изменились, когда он привел в дом молодую жену. Дурид перестал здороваться с Никием. При встрече его глаза надменно-зло сужались, губы неприязненно искривлялись. Вскоре начались и нападки с бранью. Поводом для них послужила калитка. Дурид набросился с обвинением, что дверные петли, как он стал утверждать, громко скрипят. Отмахнуться от него, как от назойливой мухи не получалось: он грозил судом. Никий опасался, что сосед вознамерился получить с него денежную компенсацию за причиняемую ему неприятность. Нашему герою был известен не один случай, когда суд удовлетворял иск гражданина к состоятельному метеку по совершенно нелепому обвинению. Никий слышал, что для того, чтобы дверные петли не скрипели, их нужно смазать каким-нибудь маслом. Выручило оливковое, столь употребляемое в рационе греков того времени. Всего несколько капель хватило, чтобы петли сейчас же стали скрипеть вдвое тише. Но не сразу масло проникло на всю глубину железных гнезд, на которые были насажены штыри, державшие дверь: еще пять-шесть дней скрип немного был слышен. Однако и в это время Дурид продолжал браниться. Но вот скрип исчез совершенно. Причина для раздора полностью исчезла. Казалось, Дурид должен был успокоиться и прекратить нападки. Но нет: теперь он придрался к тому, что Никий и Брасиида громко хлопают калиткой, когда выходят на улицу и возвращаются домой. Как видим, он опять использовал дверь в качестве инструмента, позволяющего донимать его новых соседей: далее его фантазия пока не простиралась. Никий и Брасиида стали так старательно тихо закрывать калитку, что им удавалось это делать совершенно бесшумно. Однако зловредный сосед не унимался. Что же новое придумал он в стремлении сделать менее приятной жизнь молодой четы? Теперь среди ночи, когда супруги наконец начинали засыпать, а нередко и ранее того, раздавался громкий стук в калитку. Поначалу Никий, полагая, что стряслось что-то серьезное, покидал теплую постель и спешил к входной двери. Но никто не откликался из-за нее, никого он не видел в дверные щелочки. А в это время престарелый проказник уже был дома, испытывая огромное удовольствие от этой проделки.
      Хотя наш герой сразу понял в чем тут дело, он некоторое время продолжал подходить на стук и даже открывал дверь, надеясь, что все же увидит Дурида и тогда спросит у него, чем он так насолил ему, что тот мстит подобным образом. Однако каждый раз никого не видел за порогом. Через три-четыре ночи перестал как-либо реагировать на эти ночные налеты на калитку. Тогда Дурил оставил ее в покое. Но как выяснится впоследствии, только до поры до времени. Теперь он обзавелся длинной палкой и стал бить ею среди ночи по закрытым ставням окошка. Он знал, что в той части дома, где оно находится, обычно бывает спальня хозяев. И не ошибся. Из-за стука слышались его возгласы: «Я не сплю, но и вы спать не будете!» Можно представить удивление молодых супругов, не понимавших как они могут не давать соседу спать, если не производят в постели много шума. Может, слишком громко храпят, а сами не знают об этом? Но ведь они еще не успели заснуть. Никий пошел на улицу. Нет, не затем, чтобы намять бока обидчику. Усвоенные с детства понятия не позволяли ему поднять руку на человека много старшего, чем он. Да и не это ли нужно как раз Дуриду – не провоцирует ли он таким образом его на ответные грубые действия, чтобы получить основания привлечь к суду, где будет иметь несомненные преимущества, как гражданин Алкиона.  Нет, он просто пристыдит его и спросит каким образом не дает ему спать? Но когда открыл калитку, вышел, то никого не увидел. Перед ним была ярко освещенная луной пустынная улица. В некоторых дворах заливались отчаянным лаем собаки, всполошенные внезапным шумом среди ночи. Им вторили даже собаки с соседних улиц, а также бездомные, впрочем, не так дружно, как здешние.

     Никий вернулся в дом, в нагретую постель, под бок взволнованной ласковой жены. Пожелав Дуриду провалиться в тартар и вновь вознеся молитвы Морфею, у которого просили ниспослать им благие сновидения, они вскоре снова начали засыпать, как вдруг ставни окна опять загрохотали, сотрясаясь от ударов. Никий пошел на улицу уже с большей злостью, и опять прежде, чем он вышел, виновник происшествия уже успел скрыться за оградой своего дворика. Через некоторое время все это повторилось вновь. Подобные нападения на окно спальни происходили в дальнейшем регулярно по два раза каждую ночь, в первой ее половине.

     Никия удивляла полнейшая безучастность к этим событиям других соседей, хотя шум среди ночи вряд ли кому был приятен. Никому не хотелось связываться с известным скандалистом. К тому же многие продолжали думать, что он по-прежнему имеет связи с людьми наделенными большими полномочиями в государстве. Только один раз открылись ставни окна дома напротив, и из него выглянул Ифиокл. Он держал в руках глиняный светильник, тусклый, однако неплохо осветивший место происшествия. Дурид перестал стучать и обернулся. Ифиокл посмотрел на него укоризненно, но ничего не сказал. Этот немой укор мало смутил нарушителя ночного спокойствия. Он продолжил делать то, что делал. Ифиокл удалился, закрыв ставни. Появился Никий.  Но к этому моменту Дурид уже исчез. 
     Многие были рады, что не они оказались в центре внимания ярого скандалиста и пакостника, что нашелся другой, на кого тот изливает свою злобу.

     Желая положить конец хулиганским выходкам Дурида, наш герой решил обратиться с жалобой к стратегу, который в мирное время, когда у него было предостаточно свободного времени, выполнял функции главного блюстителя порядка в городе. Но Дурид, опытный интриган, предупредил Никия. Пока тот собирался сделать то, что задумал, к нему явился посыльный и велел ему явиться в Стратегий. Это было довольно крупное общественное здание, являвшееся ставкой стратега. Там также находились караульные помещения внутренней городской стражи. Туда полный удивления и тревоги поспешил наш герой.

     Стратег стал выговаривать ему за нарушение, как сказали бы сейчас общественного правопорядка, предупредил, что не удастся обойтись без судебного разбирательства его хулиганского поведения. «А еще учитель, чему ты можешь научить наших детей, если сам вон какие штуки выкидываешь», – пристыдил он его. Никий остолбенел и потерял дар речи, узнав о жалобе Дурида, обвинявшей его в том, что он каждую ночь пьяный ломится к нему в дом. «И ты, владыка, поверил этому,.. – наконец сумел проговорить Никий. «А как не поверить? Я же слышал, что докладывали ночные стражники начальнику стражи: дескать, какой-то дебошир появился там у вас. Каждую ночь шум поднимает. Только изловить его не могли: придут туда, а его уже нет. Впрочем, может улицей ошибались. Теперь мы знаем кто – спасибо Дуриду. Подсказал».

     Окончательно придя в себя, Никий стал спокойным, уверенным голосом излагать другую версию ночных происшествий, соответствующую действительности. Его искренние тон, взгляд, развитая речь, что особенно ценилось тогда у греков, которой позавидовал бы любой профессиональный ритор, расположили к себе стратега. «Ну что ж, – слегка махнул он рукой и пренебрежительно-примирительным тоном произнес: – я скажу начальнику стражи, чтобы он велел десятнику, который со своими людьми ходит ночью в той части города, почаще обращать внимание на вашу улицу». «Да, пусть идут на шум. Теперь они будут точно знать где живет дебошир. Шум быстро смолкнет, но пусть они все равно идут. Однако, как придут, пусть сразу на улицу не выходят, а за углом стоят. Дурид скоро опять начнет дурить. Вот тогда пусть выскакивают из своей засады, хватают того, кто на самом деле дебошир».

     Стратег взглянул на Никия, чуть прищурившись, словно хотел улыбнуться. В глазах его мелькнул живой интерес: казалось ему понравилось предложение Никия, как человеку, привыкшему оценивать ситуации с точки зрения стратега. «Ладно, ступай», – кивнул он.