МОРЖ

Кто-то из мудрецов, Пушкин вроде, а может и Шопенгауэр, точно не помню, сказал, что слава — это яркая заплата на грязной одежде. Им, конечно, виднее, хотя одежда, если очень грязная, она и без яркой заплаты в глаза бросается. Забавнее, когда наоборот. Ходил вроде нормальный аккуратненький человечек, а прилепили ему эту самую заплату, и понеслось... и одежда чистая вроде не к лицу, и портки через голову натягивает, и валенок вместо шляпы примеряет.
Медсестра в поселке жила. Приехала после училища. Два года уколы ставила, и никто внимания не обращал.
И вдруг по центральному радио идет объявление: "По заявке медицинского работника Веры Терликовой исполняется "Песенка Дженни".
Слышали такую песенку?
Так-то вот! Она знала, что заказывать. Попросила бы — "Марина, Марина, Марина, приди на свиданье ко мне" — не больно бы разбежались, таких просителей и в городе полно. А в "Песенке Дженни" только название простенькое, даже вроде игривое, на иностранный манер, зато слова — самые те: "Там, где кони по трупам шагают, где всю землю окрасила кровь — пусть тебе помогает, от пуль сберегает моя молодая любовь". И припев подходящий — "Если ранили друга, перевяжет подруга горячие раны его".
Как для медицинского работника такую песню не исполнить?
Не все, конечно, концерт слышали, в рабочий день случилось, но свидетелей хватило. Сам директор предприятия позвонил в амбулаторию и поздравил. Вечером в клуб пришла — сеанс на полчаса задержали. Володька киномеханик вылез из будки и никак не мог пробиться к ней, чтобы расспросить, каким образом в передачу попала. Почтальонша потом рассказывала, что за неделю из поселка на радио восемьдесят четыре письма отправилось. И все, разумеется, с заявками. Да без толку. Там, видно, решили, что для нашего поселка достаточно Веры Терликовой. Ни одной песенки не спели. Хорошего понемногу. А водичка-то на Веркину мельницу — единственную уважили. Каждый вечер у общежития почетный караул под ее окнами. Здоровенные парни в амбулаторию толпой на уколы валят. Да припоздали чуток. Состав уже скорость набрал. Теперь уже догонять надо и на ходу прыгать, а для этого и смелость нужна, и ловкость. Нет бы раньше угадать, когда она два года подряд на танцах в углу скучала, а в будние дни готовилась поступать в институт и зубрила: уж, замуж, невтерпеж... А теперь новые правила и новые исключения. Разборчивая стала. За неполный месяц дюжину женихов перебрала.
И остановилась на инженере-конструкторе. Не сказать, что самого видного или самого ловкого выбрала, она дальше смотрела. Через год у жениха срок отработки заканчивался и собирался он уезжать в родной город Златоуст, а может и в Лихославль, сейчас уже забыл, да какая разница — из нашего болота любая дыра с красивым названием столицей казалась. Конструктор поначалу сутулился от постоянного ожидания разговора с неудачниками. Дело понятное, могли встретить и проучить, а приезжего — сам Бог велел. Но все обошлось мирно. Радио все-таки, неизвестно, какие там порядки. Короче, успокоились. У конструктора уже и спина стала распрямляться, и в кино на последний сеанс не боялся ходить. Да и поселковая шпана в те годы незлопамятной была.
Беда подкралась совсем с другой стороны.
В поселок приехали снимать кино для телевидения. Человек пять прикатило, но особенно бросались в глаза двое: оператор с тоненькими усиками и в красном берете, весь из себя приблатненный, и девица с огромной рыжей гривой, разгуливающая по улицам без платка. Не торопитесь с выводами — оператор на Верочку Терликову не позарился, а рыжая на конструктора и подавно.
Вы наверно думаете, что они приехали снимать какого-нибудь ударника семилетки?
Начальство тоже так думало.
А они направились к Лехе-пожарнику.
Мужик этот каждый день в проруби купался. Кто бы подумал, что за такую дурь в телевизор можно попасть? На поселке к нему давно привыкли, а для городских оказалось в диковинку.
Узнали.
Раскудахтались.
Прикатили.
Пока они в доме приезжих размещались, председательница поселкового совета прилетела, Никодимова Прасковья Игнатьевна. В те годы она еще сама бегала, а не к себе вызывала, молодая была, да и гости не совсем обычные. Прибежала и с порога: "Как так... почему пожарника, а не маяка производства?"
В маяках по добыче торфа Вовка Соловьев числился, он и сейчас, как я слышал, из президиумов не вылезает — железный мужик, ведь знает, что всему поселку известно, на чем держится его слава и сколько народу на эту славу горбатится, все знает и хоть бы раз покраснел. Но приезжие на Соловья не клюнули. Их такими баснями давно закормили, до оскомины наелись. Тогда Никодимова побежала к пожарнику, чтобы успеть подготовить к съемкам, научить, о чем говорить — проинструктировать, а заодно и посмотреть, есть ли у него в чем к незнакомым людям выйти, а то он и на работу и в кино в одной и той же фуфайчонке, в пожарке выданной. Прасковья думала, что он пальто бережет, а у него такого излишества и вовсе не оказалось. Ему-то и начхать, а ответственному работнику опять суетись. Денег на покупку он, конечно, не дал. Тогда она побежала в магазин, выбрала дорогое пальто с каракулевым воротником, точно такое же, как у собственного мужа, а деньги велела высчитывать у пожарника из зарплаты в течение года. Потом ее личная портниха до утра подгоняла обнову к нестандартной фигуре неожиданного героя. Зато на съемку пожарник заявился, как заправский барин, в пальто, надетом на голое тело, и в заграничных плавках, которые люди с телевиденья привезли специально для него.
Съемку назначили на два часа. Срок сообщили только активистам под строгим секретом, но разве такое утаишь?
Никодимова пришла намного раньше операторов, чтобы порядок навести, и все равно опоздала. Народищу на водоеме собралось, аж лед потрескивал. И не только мы, пацанва любопытная, даже мужики из механических мастерских вывалили, прямо в спецовках, благо, что мастерские рядом. На этом Прасковья их и подловила:
"Почему в рабочее время на улице прохлаждаетесь?"
 Достала блокнотик и давай прогульщиков переписывать. А куда против блокнотика? Пацанов, конечно, этим не запугаешь, зато силу можно применить. Ванька рядом с прорубью место забил, чуть ли не с утра мерз, а она его за ушко и на солнышко, остальные сами потеснились, чтобы возле проруби достойные люди встали, ну и Никодимова со своим благоверным в их числе. Мужичонка у Прасковьи щупленький, на голову ниже ее, зато в белом кашне и при шляпе. Другие активисты тоже принарядились. Дело понятное — к фотографу идут, и то самое лучшее надевают, а здесь вся область любоваться будет, а может и вся страна. Расфуфырились ну и ладно, но толкаться-то зачем. Я место для знати освободить не успел, а мужик Никодимовой торопит, пихается, я поскользнулся и бултых в прорубь, не с головой, слава Богу, но валенки едва не утопил. Так я же и виноватым оказался. Обидно, стою, носом шмыгаю. Мужики на Никодимова, за грудки хватают — почто, мол, ребенка обижаешь, его трясут, ну и мне пинкаря, чтобы под ногами не вертелся, не мешал справедливость восстанавливать. У Никодимова свои понятия о справедливости, ему дядя Вася Кирпичев, милиционер наш, срочно понадобился. А тот, не долго думая, за кобуру схватился. До стрельбы, к нашему пацанскому сожалению, дело не дошло, зато крику было на все лады. Ум за разум у народа заехал. Один только Леха-пожарник не волнуется. Стоит на краю проруби в плавках канареечного цвета, пузо волосатое почесывает и милиционера успокаивает, пусть, мол, всем же сфотографироваться охота.
Пока готовились, пока прицеливались, кинокамера застыла, или еще какая авария с ней приключилась, я в этой области не секу. Они, видать, тоже не самые великие специалисты, а если не к рукам, то и варежки снимать бесполезно. Бедного Леху раз пять в прорубь гоняли. Другой бы и с первого раза околел, а нашему пожарнику хоть бы хны. Здоровенный мужик был. Двухпудовкой, как детским мячиком, играл. Ручищи что бревна.
Глянула Верка на новую знаменитость и поняла, что поспешила с выбором. Конструктору сразу отставку — и все свое очарование нацелила на пожарника. Не посмотрела, что и староват он для жениха, и с женой больше десяти лет прожил. Жена, как в народе женском говорится, не стена... Да и кто она такая — обыкновенная бабенка, разве пара для человека, которого по телевизору собираются показывать? Кого из поселковых баб рядом с таким героем поставить можно? Некого, одна Верка Терликова достойна.
И загулял пожарник с медсестрой.
В то же самое время случилась в поселке кража. Была при бане забегаловка, и кто-то ее обчистил. Бандиты выдрали замок вместе со шкворнем и унесли три ящика водки. Кроме алкоголя, грешным делом, там и взять было нечего. Ночь для налета выбрали метельную, следов никаких не осталось. Дядя Вася Кирпичев покрутился возле бани в поисках вещественных доказательств, под прилавок в забегаловке залез, однако ни оторванных пуговиц, ни записных книжек, ни подозрительных окурков не нашел. Выпил три кружки пива, потолковал с мужиками — на том и успокоился.
Налет списали на заезжих бандитов.
А в народе поговаривали, что напроказничал не кто иной, как Леха-пожарник. Во-первых, замок с мясом выдрать силенка нужна. Во-вторых, никаких подозрительных незнакомцев в те дни никто не видел. А в-третьих, баня стояла рядом с пожаркой, и тот водоем с прорубью, в которую Леха лазал, как раз между ними. Ну и самое главное — пришла одна тетка белье полоскать в солнечный денек, когда вода насквозь просвечивалась, глянула в прорубь, а на дне — бутылки закупоренные.
Спустить их туда не трудно, каждый смог бы, а кто кроме Лехи достанет?
Уравнение с одним неизвестным.
Закалочка шла по всем правилам: сначала ледяная водичка, потом —огненная. О таких опытах  научную статью можно писать. Но поселковый фельдшер Филипп Григорьевич Недбайло писать не любил, у него другими заботами голова была забита. И дядя Вася Кирпичев с прохладцей к писанине относился, стеснялся своей орфографии. А разговорчик по поселку свободно гулял, и трудно было его не услышать. Но Прасковья сделала вид. И дядя Вася Кирпичев увернулся. Не думаю, что со страху. Скорее всего, пожалели. Леха на поселке вроде балованного ребенка был. Редко какая гулянка без него обходилась. Он и драку всегда разведет, и помирит. Он и силушкой потешит — вытащат мужики четыре двухпудовки, свяжут канатом, а Леха выйдет и все это хозяйство зубами поднимет — и в цирк ехать нет нужды.
Короче, народ поговаривал, а власти помалкивали.
Все ждали передачу по телевизору, каждый надеялся себя увидеть, пусть даже с самого что ни есть краешку.
А влюбленным было не до сплетен. Они и трезвые, словно под хмельком. Живописная парочка организовалась. Он — квадратный, как канистра, и она — стройненькая, как рюмочка. Впечатляющий дуэт. Гуляют, милуются, но про передачу тоже не забывают, боятся, как бы не пропустить.
В то время на весь поселок три телевизора было: один, неработающий, у директора школы, второй у Никодимовой, а третий у Вовки Соловьева, на него все и надеялись.
Верка Терликова о свадьбе поговаривала. Да случилось происшествие. Возвращался пожарник с гулянки и уснул на дороге. Закаленному человеку все равно где спать, никакие простуды не страшны, и все бы ничего, если бы не мотоциклист. Какая уж нелегкая занесла его ночью на дорогу? Только прокатилась коляска по сонному лицу пожарника. Пока Леха в себя приходил, мотоциклиста и след простыл. Исчез, как не было. И передних зубов как не бывало. Представляете, такой гигантский организм — и вдруг без зубов. Он целого гусака за один присест уминал, а ему великий пост устроили.
На тридцать килограммов похудел!
Но Верка держалась мужественно. Да и нельзя ей по-другому. Сама же заказывала — "Если ранили друга, перевяжет подруга горячие раны его" — на том и прославилась. А слава — обязывает. Ну и любовь, конечно.
Медсестра готовила пожарнику питательные бульоны, а народец гадал, что за дьявол сидел на мотоцикле. На конструктора не грешили — не тот характер и на мотоцикле ездить не умеет. Перебрали мотоциклистов –– может, у кого зуб на пожарника имелся — не нашли. У него вообще врагов не было. Все понимали, что виноват нелепый случай. Ни мести, ни умысла... Но кто-то все-таки наехал.
Пока гадали да рядили, не заметили, как Леха зубы вставил, и улыбаться начал.
А если пострадавший оттаял, то и другим дрожать бессмысленно.
Обошлось, и, слава Богу.
Вот тут-то мотоциклист и проболтался. Сказал по пьяной лавочке одному. Один — другому. Услышал пятый. А десятый уже и пожарнику шепнул.
И этот божий человек, который за всю жизнь пальцем никого не тронул, взял ружьецо, заявился к мотоциклисту и саданул в него глухариным зарядом из шестнадцатого калибра, а потом с повинной к дяде Васе Кирпичеву.
Мотоциклист выжил, половина заряда в мебель ушла, однако моржа нашего отправили поближе к Ледовитому океану.
Передачу про него так и не показали. Никодимова специально ездила узнавать, и ей сказали, что передача запрещена, и пленка уничтожена.

А Верочка Терликова осталась в гордом одиночестве. Привезла из города пластинку с песенкой Дженни и крутила целыми вечерами. Ни на танцы, ни в кино, только на работу, и то в черном платке, а потом и черное платье купила. Конструктор, от греха подальше, сбежал в свой Лихославль или Златоуст. Другие парни тоже не отваживались. Понять их, в общем-то, не трудно. Срок у пожарника хоть и приличный, но не бесконечный. Только пацаны бегали под окна слушать: "Там, где кони по трупам шагают, где всю землю окрасила кровь..." — военная песенка.
До хрипоты пластинку загнала. И неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не жена Лехи-пожарника. Пока Верочка на работе была, забралась через окно к ней в комнату и растоптала пластинку на мелкие кусочки, а патефон, между прочим, не тронула ––женщины, даже потерявши голову, сохраняют уважение к дорогим вещам. Да и не виноват патефон, во всем виновата песня, песня и поплатилась.
После этого Верочка за неделю собралась, уехала и адреса никому не оставила.