Скамеечка Гаруна аль Хайруша

"Все, что нужно человеку для спасения – 
это скамеечка, чтобы он мог присесть и подумать,
прежде чем принять  решение" (А. Эйнштейн)

   Старческой, шаркающей походкой хозяин массивного трехэтажного особняка, одиноко  стоящего близ леса, подошел к воротам.
- Ну что там? – спросил он у  почтальона и, не стесняясь, зевая во весь рот, почесал причинное место.
- Бандероль, распишитесь, – женщина отвела глаза и протянула ему сверток и квитанцию.
- Где? Плохо вижу, сама распишись, – начал раздражаться он, как всегда, когда нужно было что-то прочесть, а очков не оказывалось рядом.
- Но я не могу, –  растерялась та, –  не положено нам.
- Ну и иди тогда со своей бандеролью, – хозяин  начал уже закрывать калитку, но приостановился:
- Бандероль? От кого бы это?
- Вот и распишитесь, папаша, –  примирительно сказала почтальонша  и вновь подала ему ручку.
- Какой я тебе папаша? Дура  старая, самой пятьдесят лет в обед,  а на тебе – «папаша», – передразнил он.
- Да что же вы меня оскорбляете, вам-то, небось, за шестьдесят, а мне и сорока нету! В отцы мне годитесь! А сами дурой обзываетесь!
- У меня жена моложе тебя в два раза, а таких как ты в утиль пора!
- Видно, не ко всем мудрость с годами приходит, ну да Бог вам судья, возьмите свою бандероль, а я пойду. 
- Иди, иди, вон жиру сколько нарастила, не растряси по дороге! – усмехнулся тот и, захлопнув калитку перед носом оскорбленной почтальонши, поплелся в дом.

  Дом был огромный, комнат – не счесть, но все какие-то небольшие и темные. Казалось, что тут должно обитать огромное семейство  по крайней мере в три поколения.  Жили же сейчас в этих многокомнатных апартаментах только трое: сам хозяин, его новая молодая жена и прислуга – простая, малообразованная девица, выписанная из далекого села.  Хозяин прошел в каминную – его любимую комнату, налил себе виски, хлебнул, смачно пукнул  и начал устраиваться в огромном уютном кресле.
- Вот теперь посмотрим, от кого бандероль-то, –  он давно уже перестал замечать, что разговаривает вслух. - Так. Книга какая-то.  Ну-ка, может, надпись есть? – хозяин потянулся за очками, лежащими на маленьком столике, и неловко нацепил их.
- Да, есть: «Прообразу главного героя этого романа. С искренней признательностью за столь колоритный  материал.  Анастасия». Глупость какая-то.  Он взглянул на обложку: Анастасия Шувалова. «Тиииить  твою налево!» –  непонятно выругался он, поперхнувшись виски. – Неужели  моя бывшая? Вот стерва, заделалась-таки в писатели! Сидела тут, корябала  что-то. «Прообразу»! Про меня, что ли, наклепала, паскудница?  – Он открыл книгу и прочел первые строки:

 «Хозяина звали Хайрулла Ергалиевич. Он  был очень консервативен в   пристрастиях  и с годами выработал свой, незыблемый «табель о рангах», касающийся всего его окружения, включая домочадцев. Те, кто «не вписывался», были изгнаны из святая святых и преданы анафеме забвения.
 В  прошлом у него было пять жен, совершенно разных по возрасту, темпераменту, интеллекту и характеру особ; четверо детей, спонсируемых им издалека; множество  приятелей, о которых можно сказать словами поэта: «иных уж нет, а те далече»; бурная молодость и неутолимая жажда поспеть везде и охватить всё и вся.
 В настоящем  у него остались больная печень, старческий маразм в прогрессирующей стадии, мизантропия  и  молодая нахальная жена в полном расцвете времени желаний.
 Сколько себя помнил Хайрулла Ергалиевич, он всегда нервничал, если на пути встречались какие-либо незапрограммированные или не «обесточенные» кем-то заранее неудобства. Каждой очередной избраннице он предусмотрительно, вместе с обручальным кольцом, вручал «инструкцию», коей та должна  была следовать,  дабы в будущем  не садиться ему «на хвоста», то бишь не раздражать и ничего не требовать, когда ему было не до неё.«Невесты», ошибочно принимая это за шутку, только постфактум начинали понимать, насколько это серьезно. Если, не дай Бог, ему что-то было не по нраву, случалось «страшное»: он багровел, раздувался и, словно иерихонская труба, взывал к Аллаху, сетуя на толпу  идиотов,  кои его окружали и не давали спокойно жить. Очередная избранница трепетала и старалась  предупредить все желания  своего «Гаруна аль Хайруша» -  как с некоторых пор с весьма «скромной»  претензией на величие стал полушутливо именовать себя  Хайрулла Ергалиевич,– ибо знала, что это обойдется  ей дешевле, чем нудные пространные нотации, которые придется выслушивать»…

- Ну  какова стервозина! Ну ни пол-слова правды,  разве ж что про «хвоста»!  Хорошо еще, что  имя изменила – убил бы! – возмущению «прообраза» не было предела. Вечно эти бабы не давали ему жить, как хотелось. Стоило выпить – нудили, загулять – нудили вдвойне, а ежели ночевать не приходил – вой стоял, как будто похоронка пришла.  И у каждой – свое личное мнение! Будто его это когда интересовало – их личное мнение. Дуры, право слово.  Хотя не единожды было сказано, что ЕМУ это НЕ  интересно! Ну, что там дальше эта «Жорж Санд» понаписала? – он потянулся к стакану и обнаружил, что в порыве гнева выпил все до дна. Плеснув очередную порцию виски, наш «Гарун» продолжил чтение:
 
 «Почему же  в общем-то неглупые женщины ловились на его удочку, обрекая себя на столь незавидную участь угождающих и не пререкающихся?  Все было просто. Они попадали под обаяние его широкой улыбки и раскосых зеленых глаз с прищуром.  Каждая полагала, до поры до времени, что только именно с ней он так ласков, предупредителен и щедр, ибо начиналось-то все как в сказке. Ухаживал Хайрулла Ергалиевич  по-восточному красиво: водил в рестораны, дарил цветы, целовал ручки, стоял  на коленях, даже иногда носил на руках, будучи сильно под градусом и находясь в восторге от самого себя. Но позже, женившись, он как бы забывал о них, считая кем-то вроде обслуживающего персонала, создающего удобства для него, любимого.  И если они не вовремя возникали со своей инициативой, он страшно сердился. По его глубокому убеждению женщина должна была ждать, когда  мужчина сам соизволит с ней поговорить или  приголубить, а не досаждать ему.  То, что у них могло быть другое мнение по этому вопросу, в расчет не принималось. Вслед за Карлом Краусом он полагал, что в  глазах женщины должны отражаться не ее мысли, а мысли ее мужчины. С пятью  женами он благополучно развелся,  сейчас же жил с шестой, двадцатилетней сиськастой  девахой  с дурными манерами».

–  Вот глупости! Откуда пять-то? – Прообраз стал загибать толстые волосатые пальцы, – Марьям – раз, Ксюха– два, Настька – три. И всё. Сейчас –   Кристя. Да и не рожали они мне все. Ксюха одного, да Марьям троих настругала, а Настька с Кристей и не удосужились. Неточность! А про Кристю –  погляди только: «двадцатилетняя» «с дурными манерами»! Во-первых, ей уже двадцать девять, во-вторых, Кристя вполне соответствует! Хотя, собственно, кому и чему она соответствует? – наш герой призадумался. Давно  уже  он никуда не выходил, предпочитая получать рабочие  отчеты по электронке. Управляющий их исправно посылал, и все, как думалось Хозяину, было в ажуре. Друзей у него не было. Были партнеры по бизнесу, выпивке, загулам. Думалось – друзья, а на поверку оказалось – хуже врагов,  так как с каждым новым «нужником» (как он с юморком называл очередного нужного человека) он начинал дружить «взасос», а заканчивал скандалом и затаенными обидами.
  - М-да, все сволочи, только тянут. Всем что-то нужно, никакого бескорыстия. И эта, бывшая, туда же. Ужалить в больное норовит.  Что она там про Кристю? – Он вновь вернулся к чтению:

 «Нашел он ее по интернету, опубликовав весьма стандартное объявление о спонсировании и выведении в люди  девушки 18-20 лет. Откликнулись многие, но Нюша оказалась побойчее.  Она быстро поняла, что можно «поиметь» от этой связи, и, «сориентировавшись  в пространстве», «забеременела», обвинив в содеянном новоявленного спонсора.    Затем устроила скандал, пообещав опозорить стареющего ловеласа на весь город, и отправила тогдашней жене  Хайруллы  Ергалиевича  загодя подобранный  компромат»...

–  Как она про Кристю – завидует, ясное дело. Однако времечко-то было замечательное! – наш «аль Хайруш»  прижмурился, как мартовский кот, вспоминая затяжную игру в любовь по интернету. Да, поимел он тогда дурочек  этих всласть. Однако вскоре хлопотно все это стало – в любовь играть. Тем более что кадры попадались иногда просто мерзопакостные! Права начинали качать, посягать, друг на дружку натравливать.… Одна даже такой концерт закатила! Страшно вспомнить. От этих воспоминаний у Хозяина на лбу выступила испарина. Он невольно погладил пострадавшую в том бою шевелюру (вернее, то, что от нее осталось).  Ну а Нюша-то, тьфу ты, Кристя (выбрала же ей имечко эта мигера литературная)! Как она его с беременностью-то обвела вокруг пальца,  паскудница!  Он даже и не помнил: было ли с ней или не было? В угаре разве упомнишь? Видно, получилось  что-то, раз так уверенно плела.  Молодость, говорила, свою хочу тебе отдать.  А что у нее было-то, кроме молодости? Ни ума, ни…. А замахивалась на святое  – на него  то есть.   Ну, что там дальше эта «баснописца» пишет?

    «Со всеми бывшими женами  Хайрулла Ергалиевич расставался без особых проблем. Первая ему просто надоела своей постоянной беременностью. Да и вечно  сопливые  и орущие дети сделали свое дело. Отправил он их всех в деревню, чтобы не докучали: и им свежий воздух и ему покой. Вторая, после корпоративной вечеринки,  выпив больше обычного, изменила благоверному и, к удивлению, обнаружила, что от этого можно получать удовольствие. Активно наверстывая  упущенное, она потеряла бдительность и  была разоблачена возмущенным донельзя супругом. Ничтоже  сумняшеся, Хайрулла Ергалиевич отправил  с позором неверную  вместе с уже имеющимся приплодом в отчий дом, после чего ударился в загул, приобрел несколько сомнительных болезней, с трудом излечился и женился в третий раз»…

–  Вот, стерва: все вранье! И не изменяла она вовсе, это я сам подстроил ситуацию, а потом выгнал! Да откуда же этой сочинительнице знать! Хотя, если назвала прообразом, то пусть хоть факты проверяет, нечестивица! – возмущению Хозяина  не было предела. –  А про сомнительные связи? Да я по нескольку раз в году в санаториях лечился, отродясь никакой заразы не было! Конечно, все мы не без греха, и связи на стороне, естественно, предпочтительнее: жены же вечно лезут со своими ласками не вовремя. Одна Кристя, умничка, никогда не пристает, наоборот, когда в нем просыпается ретивое, хихикает: «Ну, папусик, ну что мне, «ради нескольких строчек в газете» напрягаться? Ну иди, золотце, баиньки…» И он с облегчением идет в свою спаленку, заботливо выделенную ему на первом этаже новоиспеченной молодухой.  А эта «Маргарет Митчелл» вон как ехидно о ней пишет. Хозяин  вздохнул и продолжил чтение:

 «Третья жена была молода и глупа. Будучи из простой неблагополучной семьи, она отстаивала свое достоинство соответственно: ругалась матом и махалась кулаками. Но рука у Хайруллы Ергалиевича была тяжелая и, несмотря на то, что молодуха была больше его раза в два, победа оставалась за ним. Однажды  осерчав,  он прогнал и ее. Четвертая была более покладистой, но какой-то пресной. После  боевой молодухи  она казалась совершенно амёбной и надоела ему на редкость быстро. Пятая же была просто случайностью: года не продержалась и ретировалась  без боя после полученного от Нюши компромата"...
 
 - Сочинительница,  ё-моё! Всё вранье! Жён правильно сосчитать не смогла, всех перепутала «Гипиус» новоявленная! А про себя-то тоже слукавила: полтора  года прожили, как сыр в масле катал, а она, неблагодарная, смылась, даже не предупредив! – Хайрулла Ергалиевич так перевозбудился, что не заметил, как  опустошил бутылку виски и взялся за следующую. – Постой-ка, это, выходит,  Нюшка наши фотки ей послала? Вот паскудница, а я-то, дурак, думал, чего это она ни с того ни с сего укатила?

  «Хайрулле Ергалиевичу, чтобы соблюсти лицо,  ничего не оставалось, как сделать вид несчастного, неизвестно отчего брошенного неблагодарной женой, мужа. Не успев «настрадаться», «брошенный» был успешно  окольцован  Нюшей, не ожидавшей такой быстрой и бескровной победы»...

 - Нюшка, тьфу ты, Кристя, конечно, переборщила. Но эта-то, писательница хренова, вот где ехидна,  байки про меня сочинять надумала. Не прощу стервятнице!– Хозяин хотел было в пылу гнева зашвырнуть мерзопакостную книжонку в камин, но раздумал и продолжил чтение:

 «Мысль об очередном наследнике, обещанном Нюшей, ему не докучала: одним больше – одним меньше: «Пусть бегает!» – в порыве сентиментальной меланхолии говорил он, вытирая скупую мужскую слезу: моё-таки семя!» (Хотя, объективности ради, следует вспомнить:«Errare humanum  est» – человеку свойственно заблуждаться)...

– Не понял,-  пробурчал Хайрулла Ергалиевич, - на что это она намекает?! – от возмущения он побагровел, однако, пересилив себя, продолжил  чтение:

 «Надо отдать  должное, деньги на детей его бухгалтерия перечисляла исправно. Встречаться он с ними не желал, дабы не омрачать свое  размеренное, спокойное существование. Дети – они что? Один сплошной негатив: орут, мешаются под ногами, гадят, где ни попадя, да еще и требуют постоянно чего-нибудь»...

 - Да, наследнички есть, вспомнишь иногда – своя кровь-то. Сколько там им уже лет-то? Старшей, поди, уже к тридцати, а младшему? Дай Бог памяти…  –  В данный момент Бог памяти давать не хотел, поэтому, запутавшись в подсчетах,  наш  Гарун  продолжил чтение.

 «Итак, как  упоминалось ранее, ныне наш герой жил в особняке с так и не разродившейся Нюшей…»

– Так. А про наследника не рожденного откуда узнала?  Выследила, что ли?

 «…Нюшей, надеявшейся на скорый уход престарелого мужа в мир иной».

– Что?!  Что несет-то? Какой-такой «мир иной»? Кто надеется? Его Кристя? Ну да, невоспитанная она, дура, не готовит, не заботится, шляется  вечно где-то, деньги транжирит налево и направо, но желать ему смерти? Да никогда! Никогда? А, может, правда желает? Что-то последнее время брезгливость у нее какая-то появилась: он с лаской, а она отодвинуться норовит. Или показалось? Ну, что там дальше каркает эта злыдня?

 «…надеявшейся на скорый уход престарелого мужа в мир иной. Однако тот был бодр и обещал в перспективе пережить саму  Нюшу, о чем она догадалась, по своему скудоумию, достаточно поздно и, в отместку, начала отравлять ему жизнь».

–  Так. Вот тут правда, переживу. И эту ворону каркающую, и всех остальных. Не дождетесь! – Хозяин с удовольствием крякнул, настроение слегка улучшилось, и он вновь приложился к забытому было виски, которое, кстати, не любил так, как водочку, однако отдавал дань моде. – Хотя, постой, что еще там накарябано? – две глубокие дорожки  морщин проступили на переносице:

 – «Начала отравлять ему жизнь» –  это как это? Ну-ка, дай подумать. Неужели начала отравлять, а он и не заметил? Да, эта «акула  пера» часто предсказывала ему то, что случалось на самом деле, поэтому Хозяин  в свое время несколько ее побаивался. Так или иначе, следовало присмотреться.

 «Сосуществование супругов  последнее время было весьма напряженным. Нюша  правдами и неправдами выбивала из благоверного деньги, он же старался прижимисто отложить на старость. Спальни, после того, как молодая жена  переместила Хайруллу  Ергалиевича  на первый этаж, у них были отдельные, и Нюша давно уже не пользовалась интимными услугами стареющего мужа, предпочитая здоровый секс на стороне. Однако, предполагая, что он  все-таки может захотеть «сладенького», она наняла няньку, глупую деревенскую девку, у которой было слегка не в порядке с головой, зато формы могли   сразить наповал самого Рубенса. Хайрулла Ергалиевич изредка пользовался ее услугами, выдавая за особое рвение премиальные. Премиальные были не особо значительными, но грели сердце и тешили самолюбие  как самого Ергалиевича, так и недалекой девахи,  которая в редкие “дни любви” почитала  Хайруллу  как барина или  падишаха».

 – И про спальни, и про няньку прознала «работница пера и топора», чтоб ей ни дна ни покрышки. Будто здесь, с нами живет или в окошко подглядывает. Хотя, постой, няньку взяли лишь два месяца назад, а книжонка эта… Пресса желтая, а не книжонка, в суд подавать впору! Надо обмозговать с адвокатом. Хотя, о чем это я? Маняша живет у них около двух месяцев, а книжонка издана,  –  посмотрел он на обложку, –  почти год назад. Предвидела, злыдня. Накаркала,  психоаналитичка стервозная. Убить мало. Да, что там дальше про «отравление жизни»?

 «Тем временем Нюша  тихонько прибирала к рукам наследство…» 

 – Что? Это кто это прибирал к рукам? Его наследство –  Кристе? Да кто посмел? Хотя, кому еще? Детям? Они, стервятники, носа не кажут. А почему, кстати, что-то оставлять? Нужно прожить самому! Да что это, в конце концов, происходит? Живьем хоронят бабы? Да кто им позволил?! – Хозяин не на шутку разволновался. Он забегал по комнате, потрясая злополучной книжкой, сметая на своем пути, как обычно, все, что плохо лежало. – Нет, я этого так не оставлю! Лишу наследства, поганку, за такие-то опусы, – он остановился, подумал. Хотя как можно лишить того, чего никогда  не давали? Нужно успокоиться и все обдумать. Итак, шаг первый: проследить за Нюшкой, тьфу ты, за Кристей то есть. Запутала, стервоза. Самому, конечно, несподручно. Может,  бывшего по безопасности подключить? Сколько он раз, бывало, выручал его, выполняя порой даже щекотливые поручения.  Да, нужно привлекать к этому делу Палыча. Иначе обведет вокруг пальца женушка шустрая. Неужели правда темнит за спиной? Узнаю – брошу  паршивку. На Маняше женюсь – вот справная девка!  С вопросами не лезет; да и какие у нее вопросы: что изволите, барин? Так и зовет – «барин». Начиталась романов,  дура. А ума-то этим чтением  не прибавила. А вот и изволю! Изволю знать: что там за моей спиной в моем собственном доме происходит? – последнюю фразу Хозяин  уже не пробормотал, а громко, с пафосом, выкрикнул.
 - Случилось что, барин? – на его вопль  прибежала испуганная  Маняшка. – Чего изволите?
 - Ничего не изволю, идиотка! – заорал  раздосадованный Гарун. – Поди прочь,  пока не позову!
 - Чего орешь-то? – с балкона второго этажа высунулась заспанная Кристя. – Времени сколько?
 - Да уж обед пора подавать, барыня! – ехидно пропел хозяин. – Две бабы, а пожрать нечего!
 - Что вы, барин, все готово! – высунулась Маняша.
 - Сгинь, говорю! – опять заорал  Хозяин.
 - Вас, барин, не поймешь никак. То ему то, а то – раз и это, а то – уже не то…
 - Чего «не то»? Чего «не это»? – совсем взбесился он. Уйди с глаз, иначе…
 - Да успокойся ты, папусик, –  томно протянула Кристя. –  Что случилось с моим котиком, почему мой тигренок сердится? – она кокетливо поправила пеньюарчик, не прикрывающий её пышных форм и медленно  спустилась вниз.
 - Ну, что случилось с моим слоненком?
Хозяин терпеть не мог ее манеру называть его всевозможными уменьшительно-ласкательными наименованиями животных (раньше, почему-то, это умиляло). Но исправить Кристю не было ни малейшей возможности.
 - Ничего не случилось, –  буркнул он.
 - Тогда пойдем обедать, котик. Так вкусно пахнет! – Кристя прижмурилась от предвкушения и побежала в столовую. Хозяин  поразмышлял  и поплелся за ней. «На сытый желудок лучше думается, –  решил он, – чуть себя не выдал! Нужно поосторожнее. А то Кристя не напрягается особо, а такую встряску задать может  –  мало не покажется. Тут надо все тихо делать, по-умному».
 Обед прошел спокойно. Потом Кристя нарядилась и, бросив: «Я в город, папусь!» – выскочила во двор. Звук удаляющегося кабриолета потонул  в вопле  Маняши:
– Мышь, Барин, мышь!
– Да замолчи ты, ради Аллаха! Разбирайся со своей мышью сама и чтоб я тебя больше не слышал, дура  деревенская! – от досады Хозяин  чуть не выронил  мобильник. Он вновь набрал номер.
  – Палыч? Привет, дорогой! Выручай. Тут, боюсь, интрига назревает. Да, против меня, конечно. Как кто? Кристя, будь она неладна! Информация откуда? Да от верблюда информация! Не все ли тебе равно? Прокачай, будь другом. Заезжай, конечно, жду. – Хозяин с облегчением вздохнул.
–  Вот и славненько. На корню их надо. На корню. Как раньше, когда у дел был, а то расслабился. Уже  года три, как управляющий правит всем его хозяйством. Бывший зам. Надежный. Из своих. Сам в люди его вывел, из грязи, можно сказать, поднял. А если и он? Да не может быть! Тьфу-тьфу-тфу,– он суеверно сплюнул. Но проверить и того не мешает. Все уроды. Никому доверять нельзя. Проверим всех, раз такое дело, проверим  и поглядим, как оно обернется.
 Успокоившись после принятого решения, он отбросил чертову книженцию подальше и расслабился, развалившись на огромном диване.
 - Маняша, поди сюда, лапуня, –  ласково позвал он.
 - Бегу, барин, – Маняша, счастливая от того, что гроза миновала, и хозяин с ней добр, неслась к нему на всех парусах, скидывая на ходу фартук, платье, тапочки…
 - Ох ты моя булочка сдобная, всегда готовая, всегда ласковая. Жениться, что ли, на тебе?
 - Да зачем, барин? Мне и так хорошо. А у жены вон сколько обязанностей: Кристина Аркадьевна-то целый день в разъездах, даром что не работает, а дел-то!
 - Прикрылась бы! –  Вновь испортилось настроение у Хозяина.  – Вот ведь святая простота – хуже воровства! Молчала бы, дура!
 - А что я такого? Опять дура.Вы,барин,определитесь:то «лапуня», а то «дура». –
 Маняша обиженно фыркала, натягивая на себя трусы.
 - Ты бы стринги  прикупила, смотреть было бы приятнее.
 - А что это – стринги? Сапожки такие?
 – Иди ты, от греха. Сапожки. «Людк, а Людк! Деревня!» - процитировал он и отвернулся, зевая. «Нет, –  подумалось ему  –  на Маняшке  жениться – людей смешить. Пусть в прислугах бегает, все-таки вон  какая ядреная»! – он нехотя, однако с удовольствием, посмотрел на  Маняшину попу и со смаком хлопнул по ней широкой ладонью. Ему всегда казалось, что такие хлопки, словно лошадиный круп  охаживаешь, нравятся женщинам.
 Маняша, словно ей придали ускорение, подобрав разбросанную по полу одежду, метнулась в спасительную кухню.
– Ну вот, – бубнила она на ходу, – уж имена путает, сердешный. Какая я ему  «Людк»? Совсем плохой стал, – жалостливо подытожила она себе под нос.
  Хозяин же, с того памятного дня получения треклятой книжонки, стал тревожен, подозрителен и капризен. Маняша совсем замучилась со своим барином. Кристя же, как обычно, спала до обеда, а потом уезжала и неизвестно, когда возвращалась. Наш  Гарун пробовал проследить, но неизменно засыпал раньше, чем появлялась его, так называемая,  вторая половина.
 - И чего ты по ночам шастаешь? – грозно вопрошал он. – Дома бы сидела.
 - Котик, что за допрос? Ревнуешь? Ну, зайка, это глупо. У меня время желаний подошло, а у тебя, кролик, прошло. Да и время возможностей тоже.
 - Что значит «возможностей тоже»? – настораживался Хозяин.
 - А то и значит, слоненок, что устаешь ты, пупсик, спать тебе надо ночью, а я могу еще с подружками на дискотеке потанцевать. А если так ревнуешь – пойдем с нами!
 - Я? На дискотеку? – с ужасом отшатывался наш Гарун.
 - Вот и славненько,  папусик. Я – к подружкам, а ты с Маняшей  сериальчик  посмотри. Эротику или что: знаю я тебя, проказника! – шаловливо  грозила она пальчиком и убегала.
  В пятницу вечером пришел Палыч. Прошел на кухню, залез в холодильник, достал бутылку водки и закуску. Молча  принял сто граммов, хрустнул огурцом, вернулся  в  каминную, сел и, вздохнув, тяжело посмотрел на Хозяина. Тот, от удивления, не мог выговорить ни слова. Никогда бывший зам не позволял себе такого «беспардона». Обретя дар речи,  наш Гарун  выдохнул:
 - Ты чего? Будто покойника увидел?
 - Допустим, покойника – не покойника, шеф, а живой пока еще труп налицо. – Полковник пожевал губами и вновь уставился на Хозяина.
 - Какой-такой «живой труп»? Да не томи ты, рассказывай, что нарыл?
 - Тебе как: сначала плохую новость, а затем хорошую или наоборот?
 - Не до шуток.  Давай выкладывай.
 - Ну, то, что Кристя тебе изменяет, ты, думаю, знаешь, не дурак.
 - Изменяет все-таки?! Вот подлая девка! Я для нее, а она!
 - Но это цветочки.
 - А ягодки?
 - Изменяет она тебе с твоим управляющим.
 - С  Генкой? Да он же, да я его как сына, с ложки кормил!
 - Плохо кормил, значит. Но это еще хорошая новость.
 - Издеваешься? – ошарашенный Хозяин бросил под язык валидол, подумал, выпил валокордина, достал из таблетницы  нитроглицерин и положил рядом.
 - Ну, а плохая? – наконец выдавил он. – Неужели?
 - Палыч  вздохнул, поворочался в кресле и с трудом, искренне жалея бывшего начальника, проговорил:
 - Был ты богатый, уважаемый человек, шеф.
 - Что значит «был»? – на лице Хозяина отразился нескрываемый ужас.
 - А это значит, что обвели они тебя, бестии, вокруг пальца. Еще месячишко – и ты  голодранец. Не смотрел, что ли, под какими бумагами  подписи ставил?
Извлеченное из таблетницы  лекарство пригодилось. Ходили желваки: Хозяин переваривал новость вместе с нитроглицерином.
–  И что? И ничего? Ничего нельзя сделать? – его взгляд заставил Палыча  опустить глаза.
 - Пожалуй, нет. Поздно. Все перекачали, сволочи. Все законно.
 - А если подумать?
 Палыч поднял голову. Перед бывшим замом как бы вновь стоял его прежний шеф: деятельный, умный, хитрый в деле, на которое он положил всю свою жизнь – в бизнесе.
 - Давай-ка обмозгуем.  Копии снял?
 - Не со всех. К утру сделаю. Код сломать надо, да один человечек обещал еще кое-какую информацию важную слить.
 - Ну, работница пера, ну экстрасенс доморощенный! Ведь все предсказала, шельма!
 - Ты о ком?
 - Да бывшая моя, Наська, писательницей заделалась, книгу прислала.  С Кристей прямо в точку углядела.
 - Совпадение.
 - Да если бы не это совпадение, я бы и дремал до сих пор!
 - Деньги нужны, подсластить бы кое-кого.
 - Найду.  Ты завтра с утра подгребай, а я подумаю пока. Бумаги оставь. Да, никому ни слова.
 - Лишнее говоришь, шеф. 
 - Спасибо тебе,  Дмитрий Павлович.
Полковник, направлявшийся к двери, приостановился: по имени и отчеству шеф назвал его впервые.
 - Не за что. Дай Бог, выпутаемся,  шеф.
 Маняша давно спала, Кристи не предвиделось, а Хозяин  все сидел у камина, поглощая содержимое бара. Выпив уже не одну бутылку, понял, что расслабиться не удастся. Спиртное не брало.  Как же так случилось, что он проморгал этих прохиндеев? Да что  теперь: голова  уж в который  раз пеплом посыпана. Хватит. А  вообще-то что и кто у него есть? Работа, работа, еще раз работа – вот его радость, голгофа и единственное, ради чего он  жил.  Дети?  Старшие от первой?  Не в него пошли, ее гены, никакого подобия его хватки и ума.  Дочь от второй? Сроду не работала, дома, за мужем сидит да цацки  перебирает.  Да, неудачные браки, бывшие жены, чужие и чуждые ему дети. Наследство думал оставить. Кому? Никто не преумножит,  только растащат, по ветру пустят. Думал, Генка сможет, тянул его, как сына, а тот, гаденыш, вон что за спиной вытворяет. Ну ничего, есть еще порох в пороховницах, три-четыре звонка, две-три встречи, и все встанет на круги своя. Хорошо, что вовремя почуял. Почуял? Да ведь это писательница, растудыть  ее в коромысло,  предсказала! Кстати, что там у нее в конце? Хочется думать, хэппи-энд. – Хозяин встал, извлек из-под стола брошенную туда в сердцах злополучную книжонку и, слегка усмехнувшись, открыл ее вновь, но уже на последней странице:

 «Он стоял у окна и смотрел на вековые сосны, удачно «прихватизированные»  им  во время строительства дома. Фонарь освещал одиноко стоящую вдоль тропинки скамеечку. Его вдруг охватило непреодолимое желание выйти туда, к этой скамеечке.  Вспомнились чьи-то известные слова: «Все, что нужно человеку для спасения – это скамеечка, чтобы он мог присесть и  подумать, прежде чем принять какое-то решение»...
 
 Хозяин тяжело  вздохнул. Ему подумалось, что у него никогда не находилось времени на  такую скамеечку.  Будто не работал для того, чтобы жить, а жил для того, чтобы работать. В перерывах – неудачные женитьбы и релакс с выпивкой и продажными девицами. Больше и вспомнить нечего.   Для чего жил, для кого наживал это добро, приумножал капитал, с утра до вечера надрываясь, как каторжный? Для чужой  девки, изменяющей ему налево и направо, которая даже спать с ним брезгует? Для ее хахаля, втершегося к нему в доверие и так подло ведущего его фирму к банкротству? Для детей, которым нет и никогда не было до него дела? Только и ждут, чтобы отдал концы да что-нибудь оставил. Суета сует. Он с тоской посмотрел на последнюю страницу злосчастной  книги.  «Стерва, конечно, но единственная, пожалуй, кто любил его просто так, ни за что. И ведь надо же, как предугадала! Что там дальше?»  – Он нетерпеливо перевернул страницу:
   
 «Вот что, оказывается, самое страшное: одиночество. И не то одиночество, когда ты в уединении с самим собой, а то, когда тебе одиноко вдвоем, втроем, одиноко среди близких  людей, с которыми ты живешь».

 - Вот тут – в десятку. – Хозяин  тяжело опустился в кресло. За окном не желающая уступать свои права ночь заигрывала с набирающим силы рассветом. Послышался легкий шорох. Он обернулся. В дверях, с бутылкой «Шеридана» в руке, появилась Кристя.
 - Ну, ты даешь, папуся, «уж полночь близится, а котик не в кроватке?» –  манерно  продекламировала  жена и пошло икнула. Хозяина  передернуло.
–  Какая «полночь», пятый час. Иди к себе, – тяжело выдохнул он и отвернулся от Кристи, боясь, что выдаст себя брезгливым взглядом. Кристя еще раз икнула, сбросила туфли и потащилась по лестнице вверх, зависая на перилах и цепляясь, для надежности, за балясины. «Жена. И это  моя жена, –   с горечью подумал Хозяин. Чужая  пьяная баба, таскающаяся по ночам с кем попало и ободравшая меня, как последнего лоха». Вдруг стало больно. Он не понял, что произошло: вязкая плотная масса словно сдавила грудную клетку и не давала вздохнуть.
 Болело не сердце, болела душа. Он никогда не знал этой мучительной боли. Вкладывать душу в кого-либо или во что-либо он не умел. Все у него в жизни было без особой затраты душевных сил. А зачем?  Теряя их, человек слабеет духом, порой рвет себя на части, съедает заживо. Сопричастность  губит, сочувствие разрушает, сострадание убивает. Жить надо не напрягаясь, не растрачивая себя по пустякам, не зацикливаясь на деньгах, иначе душа загнется, не выдержит. Хотя делать деньги – это тоже талант. Может, Бог дал ему этот талант, заменивший остальное? А что в итоге: друзья-должники начинают ненавидеть, неблагодарные родные – требовать больше и больше. 
 Дышать стало труднее. Пошатываясь, Хозяин подошел к окну и рванул  раму.  В комнату потоком  ворвалась  утренняя прохлада.  Стало полегче. Оставив окно открытым, он подошел к креслу, сел и, прикрыв  глаза, подумал: «Только бы пронесло! Завтра все будет по-другому:  поднапрячься –  и бизнес опять в его руках. Прохиндеев наказать, нет, черт с ними, только с глаз долой! Позвать  детей (все-таки родная кровь), Палыча (другом оказался),  да и писательницу эту, если простит. Кажется, он все-таки ее любил. Правда, по-своему.  Дай Бог, завтра все будет по-другому».

… –  Папуся, что это ты за моду взял: в кресле ночевать? И окно настежь! Да в это окно танк пройти может, не то, что воры! Что молчишь? Ау, просыпайся, котик, –  Кристя с недовольным видом спустилась с лестницы и подошла к мужу. –  Ты что, вечным сном заснул? –  Затормошила она его и через мгновение отшатнулась:
 – Боже! Неужто помер? Ну да, вон какой холодный. – Кристя глубоко вздохнула и перекрестилась. – Ну, слава Богу, не дал грех на душу взять, сам ушел. Так. Генке позвонить, пусть не суетится особо. Теперь все наше. А что это у него в руках? Книжонка какая-то. Читал, что ли? – она посмотрела на открытую страницу:

«Дай бог, завтра все будет по-другому… Однако, как хочется жить!»

 – Бред какой-то, – фыркнула новоиспеченная вдова, отбросив книжку в сторону, – Манька, быстро сюда, да пошевеливайся, хлопотный день будет!

  … Народу на кладбище было немного. Мимо свежей могилы медленно шли две старушки:
 – Ты посмотри, как убивается, сердешная! – сочувственно сказала одна из них. – Видно, любила. 
 – Да, где ты  сейчас любовь-то найдешь? Редкость. Однако, эта, видно, вправду убивается.  Вон как рыдает! – они подошли поближе.
 –  Кто у тебя здесь, милая? – спросила та, что постарше. – Муж? Молодая женщина отрицательно помотала головой.
 – Отец? Брат? – терпеливо ожидая ответа, старушки перекрестились.
 – Хозяин, барин мой, – безутешно завыла Маняша, вновь припав к могиле, стараясь обнять небольшой земляной  холмик. 
 Старушки недоуменно переглянулись.
 – Ну, пусть покоится с миром, земля ему пухом, – наконец проговорила старшая.
 – Пойдем, подруга, не нужно мешать чужому горю. Пусть поплачет, полегче, может, ему там будет: если уж прислуга плачет, значит, хороший человек был, царствие ему небесное…