Изумрудное пёрышко

  Война длилась полтора года. Между Зинкой и Петькой. Петька появился в их дворе позапрошлым летом. До него у них жил незаметный белый петушок, который плохо пел по утрам и, по возрасту уже, не справлялся со своими петушиными обязанностями по отношению к курицам. Старого тоже звали – Петька. Зинкину мать, Степаниду, не заботили петушиные имена. Петька, он и есть – Петька. И когда появился новенький, совсем ещё молоденький, но горластый, огневой, охочий до кур петушок, он тоже сразу стал Петькой.
  Старого зарубили, сварили и съели. Впрочем, Зинку это не взволновало, она не шибко задумывалась, откуда берётся любимая куриная лапша. Лапшу она обожала, это вам не магазинная, скользкая, вермишель, а настоящая, домашняя лапша. Она её ещё сырую из-под рук у матери выхватывала. Только Степанида раскатает на кухонном столе лист теста до прозрачности да чуть подрумянит его на плите, Зинка обязательно кусочек оторвёт. До чего вкусно! И в супе потом эти узкие, бесконечно длинные ленточки, тянуть в себя из тарелки – одно удовольствие.
  Первое время девочка любовалась новосёлом. Прежде у них лишь невзрачные, белые, куры водились, она на них и не глядела. Разве только мать кормить птицу заставит. Тут уж приходилось, не дыша, а то стошнит от вони, вывалить им в корытце мешанину и бежать. В мешанину Антонина кроме картошки обязательно добавляла отруби, чтоб витамины были.
  - Зачем им витамины? – недоумевала Зинка.
  - Тебе нужны, а курам так, думаешь, нет? – возмутилась Степанида. – Летом-то они и травкой полакомятся, чего надо, доберут. А зимой без отрубей зачахнут, и перья повылезут.
 Зинке казалось, что пахнет от кур потом и пылью. Когда она, набегавшись с подругами, возвращалась летним вечером домой, мать говорила ей:
  - Иди, мойся, от тебя курицами воняет.
  Ничто не заставляло девочку так быстро исполнять сказанное, как эти материны слова, не любила она куриц.
  А тут такой красавец. Новый петух буквально заворожил Зинку. Он был ярче самой яркой радуги, которую она когда-либо видела, а радугами она любовалась всегда. Чуть после дождика вспыхнет на небе эта невиданная радость, она уже кричит:
  - Смотрите, смотрите, какая радуга!
  Каких только цветов, оттенков и переливов не было в Петькином оперении: от пастельного бледно-розового до грозового тёмного фиолета, который с одного бока переходил в изумрудный, а с другого отливал серебром и перламутром. Из под крыльев алой кровью выглядывали тонкие пёрышки, соперничающие с гребнем и бородой. Хвост сиял и переливался так, что Зинке хотелось зажмуриться. Девочка любовалась бы Петькой часами, если бы он позволил. Слишком неугомонным был кавалер и командир куриный. Стрелой носился из одного конца двора в другой, куры разлетались от него в разные стороны, но и на скаку он успевал уделить им внимание.
  Вскоре предметом его внимания оказалась и Зинка. Едва освоившись на новом месте, он начал воевать с девочкой. Причину этой вражды не мог понять никто. Едва девочка появлялась на крылечке, в каком бы конце двора не находился Петька, он мигом оказывался рядом и воинственно расправляя крылья, кидался в бой. Если Зинка не успевала убежать, на ногах её оставались кровавые следы. Война была объявлена не на жизнь, а на смерть. Никого больше Петька не обижал.
  Теперь девочка перелетала через двор только  с огромным прутом в руках, отбиваясь им от врага, который, впрочем, прута не боялся. Двор, любимое место игр Зинки, стал чужим, его захватил пришелец.
  Степанида посмеивалась, когда девочка появлялась на кухне в слезах, с очередной поклёвиной на ноге.
  - Да чтоб деревенская девка, да петуха боялась, отучи его!
  Зинкина жизнь изменилась. Теперь нужно было всё время помнить о враге. У неё было припасено несколько прутов, одни стояли в сенях, другие в палисаднике у калитки. Только вооружившись, девочка отваживалась появиться  во дворе. В школу, из школы, в магазин по Степанидиному заданию, играть с подругами – через двор  бегом и с прутом. Петька овладел её мыслями. Как только она не расправлялась с ним в мечтах. Какой только казни не придумывала, даже за ногу к столбу привязывала. А один раз ей приснилось, что отец принёс в дом другого петуха, огромного белого. И этот, новый петух смертным боем клевал теперь красавца – забияку. Зинка проснулась счастливой, но взглянув в окно, запечалилась. Петька носился по двору, разгоняя кур. Но больше всего ей хотелось, чтобы они с Петькой подружились, девочка воображала, как она демонстрирует подружкам разные чудеса, которые вытворяет красавец Петька, такой домашний цирк. А в реальности всё было иначе, даже бывалый кот Васька теперь появлялся во дворе только поздно вечером, когда куры во главе с хозяином гарема отправлялись в сарай на насест.
  Девчонки подружки предлагали Зинке утащить петуха куда-нибудь подальше от дома. Но это было неосуществимо, как к нему подойдёшь? Только если ночью подкрасться к спящему и накинуть на него мешок? Но ночью она сама крепко спала, да и темно-о. Один раз всё же проснулась, мешок был приготовлен загодя, припрятан от матери в кладовке. Выскользнула из дома, подобралась к сараю, но тут Петька как заорёт – ку – ка - ре – ку! Так ничего и не вышло.
  Теперь она могла безбоязненно любоваться красотой Петьки только через окно, но красота петуха её уже так не радовала. И когда кот Васька, разъярённый Петькиной наглостью, повредил ему крыло, Зинка торжествовала. Но Степанида перевязала крыло любимцу, словно гипс наложила и привязала забияку к штакетине забора, отделявшего двор от огорода. Уберечь хотела, но петух так рвался на свободу, что повредил себе ещё и ногу. Пришлось отвязать.
  - Беги, дурак неугомонный, - ворчала хозяйка, - это какая же силища в таком небольшом теле, ногу себе готов переломить.
 А Петька, чуть хромая, кособоко, щадя больное крыло, уже нёсся по двору, догоняя облюбованную курочку. Раны зажили быстро, стойкий был характер у бойца. И Зинкины беды не прекращались. А Степанида радовалась, собирая яйца для наседки, красивое потомство будет.
  Зимой девочка отдохнула, мать не выпускала кур из сарая, лишь иногда, в оттепель, выгоняла их размяться. В такие часы Зинка сидела дома. Хотя толстые штаны и валенки защищают, но страх сидел так глубоко, Зинка просто боялась смотреть, как петух летит в её сторону.
  Развязка наступила неожиданно в конце февраля. Степанида доила в сарае крову, куры квохтали где-то рядом, вскрикивая иногда от грубого ухаживания Петьки. И вдруг Петух, разъярённый тем, что какая-то молодка клюнула его в ответ на  петушиную ласку, налетел не на обидчицу, а на хозяйку. Удар пришёлся прямо в глаз. Женщина слетела со скамейки, сидя на которой доила корову, выронила подойник  и, зажав глаз рукой, как ошпаренная, выскочила из сарая.
  Сам глаз не пострадал, но веко заживало полмесяца. Вот тогда и решена была судьба Петьки. Вернувшись из школы, Зинка потянула носом, пахло любимой куриной лапшой. Мать налила ей полную тарелку.
  - Ешь, сегодня лапша особенно хороша. Руки только вымой с мылом.
  Зинка, сидя за столом, всасывая в себя очередную длинную лапшину, смотрела в кухонное окно. На дворе уже вовсю властвовал март. Из лужи у сарая, смешно забрасывая головы, две курицы пили воду. Краешком сознания она отметила, что не видит Петьки. Повела глазами, выискивая на сером фоне яркое подвижное пятно. Тревога коснулась сердца, он ведь сегодня не встретил её, она даже и не знала, что куры выпущены из сарая. Глаза всё ещё двигались, осматривая двор, а сердце наполнялось дурным предчувствием. У самого забора девочка увидела толстое бревно, на котором рубили дрова. Рядом топор, на потемневшем снегу капельки крови и сияющее зелёное пёрышко. Девочка с силой оттолкнула от себя тарелку, вывалив лапшу на стол, и выбежала во двор, её стошнило. Степанида выскочила вслед за ней.
  - Ты что, сдурела? – увидела, что Зинку вырвало, забеспокоилась. – Заболела, что ли?
  Но девочка подняла на неё угрюмые глаза.
  - Ты Петьку зарубила?
  - Зарубила, ну и что? Мало он зла натворил, мало ты от него  наплакалась? Я чуть без глаза не осталась! Туда ему и дорога…
  Жизнь Зинки стала безопасной. Выходя по утрам из дома или из школы или от подружек, она привычно хваталась за прут, но тут же вспоминала – Петьки нет! На его месте появился новый петух – ленивый, медлительный, белопёрый и важный. За новым Петькой куры ходили табуном, он лишь снисходительно на них сверху поглядывал.
  Новый петух девочку не интересовал. Теперь она могла сколько угодно времени проводить во дворе, но почему-то ей этого не хотелось. Может, отвыкла,  а может, повзрослела за полтора года. Любой острый звук, какое-то движение за спиной вдруг взрывались в ней надеждой – Петька! Она молнией оборачивалась – увидеть! Нет, это была зряшная надежда.
  Зелёное пёрышко, валявшееся рядом с местом казни, Зинка прибрала. Теперь оно хранилось у неё в заветной коробочке вместе с другими драгоценностями: камушком, который два года назад выпал из колечка маминой сестры, и осколком любимой фарфоровой чашки, которую сама же Зинка и разбила. Чашка была с ней с первых моментов памяти о собственной, ещё такой коротенькой, жизни. Даже так, в виде осколка с изображением одного лишь лепестка, оставшегося от того великолепного цветка, что цвёл на чашке когда-то, она присутствовала в жизни девочки со всей полнотой существования.
  И зелёное пёрышко Петьки  пусть совсем немного, но всё же давало ощущение его присутствия, его неполного исчезновения. Всё – таки, в отличие от чашки, петух был живым. Зинка прикасалась к пёрышку, прикладывала его к губам, и слёзы наполняли глаза. Конечно, вздыхала она, если бы он не клюнул маму в глаз… Она согласна бала убегать от него, бояться  сколько угодно, хоть десять лет, только бы он был.
  Впервые она так остро поняла, что даже самое красивое, самое живое, может исчезнуть из жизни, словно его и не было. Вот останется тебе только пёрышко.
  Степанида купила ей к пятому классу новый портфель, выбрала поярче, чтобы сгладить потерю, но разве неживой портфель, хоть он и понравился Зинке, мог заменить Петьку? Жизнь, конечно, наладилась, и тоска прошла, вот только куриную лапшу Зинка больше никогда не ела.