Владыка

„С точки зрения молодости жизнь есть бесконечно долгое будущее; с точки зрения старости — очень короткое прошлое.“
 Артур Шопенгауэр

 …В этом году Православная Пасха пришлась на конец апреля. В знаменитом городском парке, растянувшемся на целую милю совсем недалеко от Собора, как -то особенно ярко и красочно расцвели яблони, вишни и сливы. И как-то по-особому буйно и ароматно распустились розы в цветниках, у западного входа, совсем неподалёку от православного Собора…
Очередной праздник жизни бушевал вокруг особенно ярко, и это невольно рождало в голове Владыки грустные мысли - именно весной Митрополит Серафим, начинал думать о приближающейся смерти, вовсе не чувствуя от этого мрачных предчувствий или перепадов настроений. Он уже привык к ожиданию неизбежной кончины земной жизни и иногда даже хотел, чтобы это случилось поскорее - Конечно, он ценил то, что имел в жизни, но не настолько чтобы бояться с этим расстаться…

Владыка вдруг вспомнил грустные давние чувства.
В юности, весна и лето как-то слишком быстро проходили сквозь радостные, тёплые  солнечные или дождливые дни, наполненные переживаниями подлинной жизни.
Становясь старше, он с лёгкой улыбкой, которая скрывала грусть, рассказывал своей матери, что, борясь с сожалением о быстротекущем времени, научился ценить дни и даже часы ранней весны. Зима-то ещё по настоящему не закончилась, но особые свойства воздуха вдруг, возбуждали желания думать и действовать сегодня и сейчас, а природа словно подталкивая его к этому, становилась всё дружелюбнее и теплее не только в душе, но и в прямом смысле слова.
Владыка вспомнил, что для него, это состояние ежечасного праздника длилось всего несколько десятков дней, а потом наступала обыденность и ощущение праздника уходило.

А потом, когда цветы расцветали, зелёные клейкие листочки мягкой, ароматной кисеёй покрывали ветки деревьев и кустарников, ему становилось грустно. Ещё и потому, что сквозь наступающий праздник жизни, так явственно явленный, разомлевшей от довольства природой, он уже видел своими душевными внутренними очами, скорое наступление жаркого суетливого переполненного плотью лета.
А вслед, коротко, но закономерно пройдёт уже прямо печальная осень, ещё ярко красивая, но уже отягощённая последствиями длинного приготовления к зиме.
А потом уже подуют неизбежные как смерть ветры, листва, суетливо захлопочет на ветках деревьев, бесшумно упадёт на землю и подгоняемая его порывами, рассеявшись по тупичкам и закоулкам города, превратиться со временем в слякоть.
И наконец, неотвратимо наступая, придут короткие холодные, бесприютные дни, которые надо будет пережить…

… Владыка, вечерами, после службы и разговоров с прихожанами, на полчаса выходил через маленькую калитку в ограде церкви и прогуливался по парку, вспоминая и размышляя…
Здоровье его резко ухудшилось за последний год, и он сильно уставал за длинные, весенние дни, однако виду не показывал.
И только оставшись один в своей спальне тихо вздыхал, устало присев на покрытый пледом старенький, промятый за долгие годы, диван. В такие моменты он просто смотрел в окно, где виден был кусочек прицерковного сада и оттуда, в его окошко, иногда, осторожно постукивала веточка яблони, словно проверяя, все ли по-прежнему так же ли одинок, этот странный, пожилой человек живущий отшельником в пристрое храма, уже многие и многие годы…

«Жизнь, как-то вдруг и неожиданно, уходит из моего тела – думал он, сосредоточив взгляд на оконном проёме, через который была видна зелень небольшого садика прилегающего к старинной английской церкви выкупленного у местных властей, несколько десятков лет назад стараниями Владыки и нескольких его последователей…
«В ближайшие дни надо будет сходить в госпиталь, и пройти обследование – размышлял он. Судя по всем симптомам, у меня рак, однако точно могут определить только специалисты…
Ломота в костях, постоянная слабость и озноб говорят, что внутри меня идёт какой–то воспалительный процесс».
Он перевёл взгляд на книжные полки, потом привычно оглядел небольшую гостиную не замечая деталей и подробностей обстановки, и потом вновь погрузился в раздумья…
«А что ж, я хорошо и много пожил и как это ни печально, но как всегда и как у всех, незаметно наступила старость, и вот сейчас, приходится думать о неотвратимости смерти, которая может быть уже совсем близко»...

Он вспомнил латинский афоризм: «Никто не стар настолько, чтобы не надеяться прожить ещё хотя бы год» - и невольно вздохнул.
«Какие тонкие были люди, эти латиняне! Замечательно подметили особенности человеческой натуры... Ведь всем нам немного грустно расставаться с этим миром, а некоторые так просто бояться умирать, думая, что жизнь человеческая на этом заканчивается...»

... В миру Владыку звали Андрей Соров, но он настолько привык к своему церковному имени Серафим, что не отзывался, когда его называли светским именем. Он, конечно помнил, что когда-то в детстве мечтал стать путешественником и зоологом, однако эти воспоминания были похожи на воспоминания о знакомом человеке, которого уже давно нет с нами.
Точно так же Владыка размышлял о конечности бытия, видя вокруг себя и на отпеваниях и на заупокойных панихидах мёртвые тела людей, которые совсем недавно были живы, приходили в церковь, исповедовались и причащались в надежде обрести жизнь вечную…
Однако к себе, Владыка, эту перемену физического состояния никоим образом не относил, вплоть до последних лет жизни и только, когда ему исполнилось восемьдесят, по-настоящему осознал неотвратимость кончины. Только тогда, он стал понимать до конца христианскую истину, которая предлагала человеку утешение и спасение от ужаса непременной аннигиляции личности вместе со смертью тела.
На словах и в образах он понимал это уже давно, но в личном опыте, пока был молод и силён, просто не мог до конца осознать.

Это как с понятиями родного языка, которые существуют только как лингвистические конструкции, но в реальной жизни, лишённые конкретности не существуют вокруг нас, а точнее нами не встречается. Один его знакомый рассказывал, что он родился на юге России и потому снег видел очень редко – морозов в их местности практически не бывало.
– Я знал слово гололедица, - говорил он, - но в силу отсутствия жизненного опыта, связанного с этим явлением, представить себе это не мог. И вот я переехал в Ленинград. И вдруг, в начале зимы, после обильного мокрого снега, вдруг наступили сильные морозы и случилась гололедица. Да такая, словно скользким стеклом покрыли все дорожные поверхности. И вот я, провожая утром сына в школу и возвращаясь обратно, поскальзывался и падал много раз, набивая себе шишки и синяки.
Именно тогда я всеми своими чувствами понял и осознал, что такое гололедица!

Точно такое же осознание неминуемости смерти пришло к Владыке, правда только в последние годы и невольная грусть, но вместе с тем и радость, стали наполнять его жизнь. Ибо жить уже оставалось совсем недолго и потому, каждый день стал самоценен вне зависимости от удач или неудач, вне зависимости от хорошего или плохого самочувствия, и впереди забрезжило что–то неведомое, но удивительное, о чём Владыка, будучи верующим христианином думал и к чему готовился всю свою жизнь…

Только тогда, когда его физическая оболочка стала слабеть и разрушаться, он постепенно осознал собственную конечность и потому, ещё раз восхитился глубине Иисусова прозрения, который дал людям этот спасительный «остров» - будущее бессмертие, словно путёвку в вечную жизнь и вечное блаженство сопричастности к Богу – Создателю, и к его Сыну, рождённому в образе Человеческом и пострадавшему во имя вечного бытия тех, за кого он умер на Кресте…

… Владыка вздохнул и опершись руками в поручень кресла, долго распрямляясь встал. Потом, задевая мебель ненадежно стоящую на полу и норовившую подставится под его ослабевшие ноги, прошёл к выходу, накинул на плечи старую, ставшую со временем очень просторной куртку и тихонько притворив двери квартиры, примыкавшей к заднему торцу храма, вышел на тихую, вечернюю улицу.
…Неспешно дойдя до перекрёстка, осторожно оглядываясь перешёл широкую, пустую асфальтовую ленту улицы и вошёл в городской сад через металлическую калитку рядом с домиком смотрителя сада…

Из вечернего парка на Владыку дохнуло прохладой и ароматами весны и он принялся, медленно шагая по тротуару, вдыхать этот лечебный воздух полными лёгкими. Стараясь идти не пошатываясь, он достиг ближней скамейки под громадным лондонским платаном, и со вздохом облегчения, опустился на неё, осторожно расправив спину, потом расслабил своё ноющее всеми клетками, усталое от жизни тело и огляделся по сторонам.
 
«Боже мой, как быстро и неостановимо летит время… Казалось, что совсем недавно я приехал в этот большой европейский город молодым, задорно сильным и здоровым. Тогда я мог обойти по периметру этого сада за час с небольшим. И это доставляло сплошное удовольствие.
А сегодня, чтобы доковылять до этой скамейки, пришлось преодолевать ставшее уже обычным нежелание двигаться, заставляя себя проделывать такие автоматические действия как переодевание, обувание и переход к этой скамейке…
Владыка поднял голову, услышав пронзительно металлические вскрикивания гусей взлетающих над парковым озером, и увидел вереницу серых крупных птиц, поднявшихся с воды и выстраивающихся в полёте цепочкой…
- Сколько поколений вот таких гусей я уже пережил здесь – внезапно подумал он, устремляя свой взгляд вослед улетевших, исчезнувших среди больших ветвистых деревьев и кустарников…
- Ведь эти крупные птицы живут всего по несколько лет, успевая за эти годы сотворить несколько поколений себе подобных и по нескольку раз слетать на зимовку, куда-нибудь в Северную Африку, или даже в Южную Америку…

… В парке вновь надолго наступила тишина и на потемневшем небе, в тёмно – синей дали, вдруг засветилась пока ещё одинокая, чуть заметная звёздочка…
«Как грустно и вместе рационально устроен наш мир – продолжая бесконечный диалог с самим собой – размышлял Владыка.
- Одни существа на свете живут всего лишь по несколько дней, или даже по нескольку часов, но их измерения жизни соответствуют прожитым часам, дням и минутам. Для кого – то, час длится как день, а для кого – то и сто лет пробегают как скромное мгновение…
Он вспомнил, как недавно думал о том, что сам себя человек не видит в своём внутреннем зеркале и потому, будучи молодым по духу, почти или вовсе не воспринимает себя как старого человека…
И только тогда, когда увидел женщину - свою ровесницу с которой познакомился в молодости, увидел вместо смешливой стройной девушки с кудрявыми светлыми волосами старуху, заметил космы давно не мытых седых волос, и прилипшую к нижней оттопыренной губе нелепую хлебную крошку, и старческий дребезжащий голосок, и отвратный запах кошачьего «общежития», во что превратилась её квартира – вдруг понял, ЧТО ЭТО СТАРОСТЬ, это маразм поселились на место той, в которую он сам был немного влюблён тридцать… нет сорок… нет сорок пять лет назад, когда летом было жарко и пух тополей щекотал ноздри, иногда вызывая весёлый неудержимый чих…

«А ведь я тоже для кого – то кажусь неприятным, неухоженным стариком и только наше личное «эго», старательно замазывает каждое упоминание природой о конечности и безобразии нашего собственного старческого бытия.
Митрополит Серафим вспомнил смешную русскую поговорку: – Каждому овощу – своё время – и улыбнулся – а при чём тут время?
Он снова начал с трудом вдыхать и выдыхать воздух, пытаясь восстановить недостаток кислорода в своих уставших лёгкий, и делал это, уже не замечая ни прохлады этого воздуха, после тёплого весеннего дня, ни его сладостных ароматов наполняющих весь мир вокруг казалось до самого далёкого неба…

«А жизнь. Как посмотришь с пристальным вниманьем вокруг – такая пустая и глупая шутка» – на ум пришла эта строка из стихотворения известного русского поэта и ещё раз вздохнув, он сел поудобнее и стал прислушиваться к тому, как ворочалось в его груди усталое сердце…
- Это к перемене погоды – успокаивая себя предположил Владыка, и стал наблюдать
как чёрный дрозд сел на дорогу неподалёку от его скамьи и задрав хвостик, вращая головой стал что – то пристально рассматривать на асфальте.
- Наверное мошку увидел … А когда - то ведь и у меня зрение было отличное…
Потом вспомнилось медицинское освидетельствование, которое проходил полгода назад, перешёптывания врачей за спиной…

"Да я и сам знаю, что симптомы раковые… Но что же делать. Наверное за мои грехи и болезнь эта… А может быть зажился и Творец призывает меня каяться?"
…Посидев ещё некоторое время на скамейке, Владыка, покряхтывая поднялся и шаркая каблуками по асфальту, медленно направился в сторону Храма.
Ему неодолимо захотелось попить крепкого чаю и хотя бы на время прогнать эту постоянную тяжёлую вялость в голове и в теле…

…В этот большой европейский город, он приехал более пятидесяти лет назад молодым священником, сразу по окончанию Великой войны. Мир только налаживался во всей Европе, но после ужасов французской оккупации и страшных бомбёжек союзников немецких военных объектов, всё происходящее казалось теперь сладким спокойным сном. Выходя на улицы, не надо было бояться полицейских и немецких военных патрулей, в угрожающих по форме металлических касках.
А в этом городе, где оккупантов не было вот уже много столетий, всё очень быстро вернулось к мирной жизни: открылись недорогие кафе и закусочные. Транспорт ходил размеренно и в срок, а вечерами по улицам гуляли молодые девушки парами и весёлыми компаниями, высматривая себе припозднившихся, демобилизованных женихов…

Тогда, по рекомендательному письму, он пришёл в одну русскую семью, которая жила здесь ещё с дореволюционных времён. Ему открыла молодая, статная девушка с копной лёгких каштановых волос на голове.
Когда он представился и показал, письмо, девушка долго смеялась, а потом объяснила, что увидев его подумала, что это демобилизованный офицер, устроившийся на работу в электрическую фирму, пришёл проверять установку электросчётчика…
Действительно, владыка после службы в армии врачом, на всю жизнь сохранил армейскую выправку и осанку. Поэтому, он в первые годы своего служения, вовсе не походил на русского православного священника, вызывая недоверие у пожилых прихожан. Зато этим, он очень нравился молодым девушкам и особенно привлекал подростков, которых к сожалению тогда в церковь приходили единицы, рассказывая о жизни Иисуса из Назарета, как о своей обычной жизни.

«Как впрочем, и сейчас, в церкви их бывает немного – заметил про себя Владыка. - Для них, как и для меня в их возрасте, Бог представляется некоей далёкой и нереальной абстракцией, если вообще они об этом вспоминают. Для них, как впрочем и для меня в четырнадцать лет – спорт и известные футболисты, или школьные знаменитости намного более значительные фигуры…»

Владыка вспомнил эпизод из своего отрочества, который перевернул всю его жизнь и заставил много думать о Иисусе Христе как о живой личности, а потом помог посвятить себя его служению, уже на всю жизнь…
Это было в городе его детства, где, все они - он и его сверстники из русских эмигрантских семей - учились в разных школах, но вместе состояли в организации похожей на скаутскую, занимаясь спортом, закалялся волю и тело, чтобы потом, когда вырастут, пойти освобождать Россию, послужить ей…
И вот однажды, к ним в эту скаутскую организацию приехал священник, и их собрали, чтобы он прочитал им лекцию (о слове проповедь, они совсем и не слышали). И вот этот пожилой священник, смущённо улыбаясь, вовсе не зная как с ними себя вести и что им говорить о православии, вдруг стал пересказывать одно из Евангелий, в котором Иисус Христос, умаляя себя, сдался на милость захвативших его людей, а потом был казнён страшной смертью – распят на кресте…
Этот рассказ, возмутил не только Андрея, но и многих его товарищей, которых учили, что на обиду всегда надо отвечать большей обидой, не заботясь о последствиях…

В тот день, вернувшись домой и горя негодованием на этого священника, который агитировал их за обожествление слабости, Андрей нашёл в маминой библиотечке Новый Завет, выбрал из него первое попавшееся на глаза Евангелие и сел читать за кухонным столом, не убрав ещё грязной посуды после обеда…
Но первые же строки Евангелия от Луки, так потрясли его своим языком и своим содержанием, что он, не отрываясь, от начала до конца прочёл его и сидел словно оглушённый, обхватив голову руками и представляя страшную картину мучений Иисуса Христа на допросе в Синедрионе, а потом и в утро казни на Голгофе…
В какой-то момент Андрею даже показалось, что кто-то тихо вошёл в комнату и остановился перед столом и он, не открывая глаз и не отрывая рук от головы, с изумлением подумал, что наверное это Он, Иисус Христос пришёл сюда, чтобы подтвердить истинность всего рассказанного Евангелистом…

От пережитого эмоционального потрясения с ним случился нервный шок и он незаметно, внезапно заснул, а когда проснулся, то в комнате было полутемно - на улице начался вечер…
Этого ощущения живого присутствия Иисуса Христа рядом с собой, будущий Владыка помнил всю свою длинную жизнь и это чувство повлияло на него так сильно, что после, что бы он не делал, о чём бы не размышлял, Иисус Христос незримо оставался с ним и в нём, в самые важные моменты, в самые трудные и тяжёлые минуты, как впрочем и в самые светлые и радостные…

А тогда, назавтра, по пути в школу, вглядываясь в проходящих мимо людей, Андрей говорил сам себе: «Эти незнакомые мне люди, одна плоть и кровь со мной, и их возлюбил Иисус Христос... И потому, я тоже буду их любить, даже если они будут на меня кричать и даже пытать. Ведь они, часто, всего лишь жертвы незнания и неумения распознать волю Божию. И я был таким же, до вчерашнего дня, но после того, что я узнал из Нового Завета, я уже никогда не смогу смотреть на них, как на посторонних!»
Вскоре и взрослые заметили перемену произошедшую с ним. А когда он, не стесняясь и утирая слёзы, невольно катившиеся из глаз, рассказал о пережитом чувстве матери, она тоже тихо заплакала и стала гладить его по голове, утешая и чему-то тихо улыбаясь…

На следующей неделе, она отвела его в русскую православную церковь, московского патриархата, которая ютилась в полуподвале в небольшом переулке неподалёку от русского кладбища. Она, тогда поговорила со стареньким седеньким священников, а потом ушла по делам, оставив Андрея в Церкви. Батюшка, побеседовал с ним, расспросил его про школу и про организацию «русские витязи», а потом дал ему большую книгу, в чёрном кожаном переплёте, где были вместе напечатаны, и Новый и Ветхий Заветы…
... А потом была первая служба в церкви, в присутствии нескольких пожилых русских женщин и мужчин. Пока шла служба, он стоял в углу, в тени, и пробовал молится и крестился размашистым порывистым движением…
Он запомнил из этой службы, седенькую старушку, которую в церковь привела тоже уже пожилая дочь, сидевшую на старой , тёмной деревянной лавке и не могшую встать даже тогда, когда возглашали здравие Патриарху и Митрополиту и троекратно пели аллилуйя…
Запомнил он и священника, который, во время службы, словно помолодел и стал выше ростом, когда обходил церковь, позванивая стареньким кадилом и останавливаясь перед каждой иконой, низко ей кланялся…

...Владыку от воспоминаний отвлекла пробегавшая мимо собака, которая вдруг резко свернула в его сторону и приблизившись, положила к его ногам палку, словно приглашая поиграть, швырнув эту палку подальше в поле.
За спиной Владыка услышал весёлый смех, и подошедшая девушка – хозяйка собаки, извинилась и увела собачку в сторону. «А ведь я, наверное, сейчас так обессилел, что и палку-то бросить не смогу»… - подумал Владыка и грустно улыбнувшись, в очередной раз тяжело вздохнул...
Потом он, покряхтывая поднялся со скамейки и медленно пошёл к храму, растирая на ходу онемевшие, озябшие руки.

...Возвратившись домой, Владыка не спеша налил себе чаю, и сев за письменный стол, начал разбирать почту – ворох разного рода бумаг, которые каждое утро приносил ему на квартиру молодой и высокий почтальон, каждый раз через окно вежливо здороваясь с Владыкой…
Отложив в сторону разного рода рекламные проспекты, с предложением заработать побольше денег, он вскрыл письмо присланное, судя по обратному адресу, из России, из Москвы…
Какая-то девушка, наверное студентка университета, писала ему, что после того, как побывала на его беседе в одной из церквей, невольно пересмотрела своё отношение к вере, и вообще ко всему в своей прошлой жизни.
«Я и раньше как-то странно томилась от никчёмности своего существования – писала она – однако после вашего рассказа о вашем приобщении к Богу, и о вашем решении пойти в монахи, меня вдруг тоже, словно кто-то подтолкнул. Ведь я тоже, всю мою жизнь тяготилась обывательской суетой вокруг.
Несмотря на то, что я родилась и живу в Москве, шум и гул столичной жизни, с детских лет мало привлекал меня»…
После описания девических разочарований и скуки обывательской жизни, девушка делилась с Владыкой намерением уйти в монастырь, так как представить себя учительницей или журналисткой в районной газете, она никак не могла.
Заканчивалось письмо испрошением благословения, которое только узаконит её твёрдое желание порвать с миром…

Владыка, вздохнув отложил письмо, отпил глоток остывшего чая и подумал, что надо бы ответить этой искренней девочке и благословить её решение и решимость связать свою судьбу с монастырём.
Пододвинув себе несколько листов чистой бумаги, он, глянув на часы, стал быстро, почти не задумываясь писать ответ:

«Милая девушка!
Я с волнением прочитал ваше письмо и судя по его тону, думаю, что вы уже не остановитесь и потому, благословляю вас на трудное служение Господу нашему Иисусу Христу.
Ещё я вспомнил, что у меня тоже были очень похожие мысли в моей молодости, а вся дальнейшая жизнь только утверждала меня посвятить себя молитве и служению людям.
Конечно, я не был журналистом, а стал врачом и таким образом мог приносить пользу несчастным людям, помогая им в излечении болезней.
Но началась война, и я несколько раз сидел у постели умирающих солдат и понял, что помимо боли и страданий, всех этих людей мучило невольное и уже окончательное одиночество. И когда я начинал говорить с ними о Боге и его милосердии ко всему живому, их страдающие лица светлели а глаза загорались надеждой. И эти разговоры, эти людские надежды на продолжение жизни, пусть в другой форме, малопонятной и чудесной, невольно помогали им в их медленном, беспокойном умирании.
И сидя там, у постели этих несчастных, я вдруг со всей остротой осознал своё призвание стать монахом – священником. И я осуществил это сразу после того, как закончилась страшная война, и никогда ни при каких обстоятельствах не жалел об этом своём выборе…
Дерзайте милая, но советую на всякий случай ещё раз подумать, потому что уйти в монашество не так уж сложно, но вот возвратиться в мир, если вы не выдержите – намного сложней и может быть трагичней. Ещё раз хорошенько всё взвесьте и если не передумаете, то Бог вам в помощь!»

Выдвинув ящик письменного стола, Владыка достал конверт, положил внутрь написанное письмо, запечатал и надписал адрес. А потом отложил на тумбочку к изголовью кровати: «Завтра надо будет отдать почтальону…»

Длинный весенний день заканчивался и за окном наступили синие прозрачные сумерки. В комнате потемнело и Владыка, встав на колени, сосредоточенно глядя на икону Христа – Спасителя, помолился за эту славную девушку, которая каким-то чудесным образом, в современном мире суеты и казённого успеха, смогла верить так чисто и так сильно…
Заканчивая молитву Владыка произнёс вслух:
- Дай бог тебе милая здоровья и сердечной чистоты для совершения задуманного…
Потом, с трудом поднявшись на ноги включил свет, расправил постель и раздевшись лег под одеяло, подвинув к себе книгу русского богослова и церковного историка Георгия Флоровского...
Он был знаком с ним в молодые годы, и не раз слушал его увлекательные рассказы о святых отцах, живших и монашествующих в четвёртом - пятом веках после рождения Христова…

Ещё долго в ночной темноте светилось жёлтым светом окно в спальне Владыки и только когда в парке и с храмовом садике неистово запели дрозды, перекликаясь и отвечая многоголосой песней на страстные призывы установившейся в городе весны, этот огонёк погас.
В наступившей рассветной полутьме чуть прорисовались тёмные контуры храмовой башни, возвышающейся на десятки метров в глубину темно-синего, почти чёрного неба, силуэты деревьев в церковном скверике, мрачное прямоугольное здание большой гостиницы расположенной напротив…

Владыка Серафим лежал неподвижно, прикрыв усталые веки и вспоминал свою длинную жизнь, своё служение здесь, вспоминал давно и недавно умерших друзей и знакомых, вереницей бесплотных духов проходивших через зоркую память сосредоточенного человека.
«Господи, Иисусе Христе, Сын Божий, спаси и помилуй мя...» – привычно и неслышно повторил он несколько раз, и в его душу снизошла благодать - он невольно улыбнулся и прошептал:
- Благодарю тебя Господи за все, чем ты меня так щедро одарил в этой непростой длинной напряжённой жизни!
И вновь из подвалов памяти нахлынули воспоминания и всё пережитое ярко и выпукло вставало перед внутренним взором Владыки...

На письменном столе тихо тикали старинные ходики, привезённые сюда ещё из Парижа, а через время, в дальнем углу, вдруг запел свою монотонную песню сверчок.
Незаметно на улице стало светать и звуки моторов первых автомобилей проезжающих мимо парка, грубо нарушили рассветную тишину.
«Вот и новый день настаёт», - подумал Владыка, повернулся на правый бок и задремал, словно медленно отплыл по водам лёгких сновидений в другой, тихий и светлый мир небытия.

- Весною ночи бывают слишком коротки для старого человека…


Зима 2009 года. Лондон.


Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина".