Мертвая рука. Глава 2

2

     Стражники поступили в соответствии с предложением Никия. Замысел его удался вполне. Возмутитель ночного спокойствия неожиданно для себя оказался в сильных руках воинов. Но вы думаете он испугался или хотя бы растерялся? Только удивился. Сразу напустился с угрозами на десятника, велевшего сопроводить его в городскую тюрьму до выяснения обстоятельств: «Сам там скоро будешь со своими молодчиками. Архонт, пританы, стратег очень доверяют мне – это всем известно. Они сразу поверят мне, что слухи о ваших бесчинствах не пустая болтовня. Пусть узнают, что вы творите на ночных улицах, которые должны охранять, а делаете еще опаснее – грабите тех, кто поздно возвращается домой с пира. (Архонт – должностное лицо, управляющее городом, пританы – члены Городского Совета в древней Греции – П. Г.).
     Десятник велел отпустить Дурида. Он вытянулся перед ним, как по струнке, словно перед своим начальником.
     В этот момент из калитки вышел Никий.
     Десятник сказал, больше обращаясь к нему, чем к Дуриду: «Ребят, вы не хулиганьте здесь. Ладно? Ну, мы пошли, а то у нас и без вас делов много».
     Он быстро построил свой маленький отряд в колонну по двое человек в ряд и поспешил с ним прочь отсюда.

     Дурид и наш герой остались наедине друг с другом. «Вот сейчас я и скажу ему все», – решил Никий. Глиняный светильник, с которым он вышел, хорошо освещал лицо соседа. Оно было таким, каким Никий не привык его видеть. Ни тени неприязненной угрюмости, злобности или хотя бы недовольства. Только непонимающе-удивленное, взволнованное выражение. «Вот чего делают собаки, – сказал он так, словно они оба оказались в одинаковом положении – якобы подверглись произволу стражников. Никий неожиданно для себя поддакнул ему, сам не зная почему. Дурид взглянул на него почти дружелюбно. «Ну все, он, кажется, все понял. Все будет теперь нормально», – подумал наш герой. Он вдруг почувствовал, что не хочет начинать неприятный разговор, который легко мог перерасти в ругань, а браниться, как и драться с пожилым человеком ему очень не хотелось.

     В продолжение пяти ночей и дней ничего враждебного со стороны Дурида не было. Никий уже начинал думать, что устанавливаются добрососедские отношения, как вдруг снова проснулся от грохота ударов в ставни окна. Правда, теперь эти налеты происходили гораздо реже, чем прежде и никогда в течение одной ночи не повторялись. Неизвестно, что сказал десятник своим начальникам и стражникам другой смены, но ни Дуриду, ни  нашему герою блюстители порядка никаких обвинений не выдвигали. До тех событий, которые всколыхнули весь город и рассказ о которых впереди. Нападения на окно спальни продолжались месяцев пять, а затем прекратились вовсе. И вот почему. Срок полномочий стратега истек, алкионяне выбрали нового, тот назначил новых начальников в войске и в том числе начальника ночной стражи: им стал Аристогитон, сыну которого Никий давал частные уроки (о чем Дурид узнал от другого соседа). Но зловредный человек нашел без труда и другие способы донимать ненавистных ему соседей. Так, он при случайных встречах с Никием плевал в него, и хотя скорее только делал вид, что плюет, издавая лишь звук и совершая характерные движения губами, тому все равно было неприятно и обидно. Но гораздо труднее ему было вытерпеть то, что позволял себе наглый, подлый сосед по отношению к его жене. Когда она выходила куда-либо из дома, он, словно поджидавший этот момент, выскакивал из калитки и бил ее палкой. Брасииде удавалось удержать стремление возмущенного мужа наказать обидчика жены только благодаря тому, что удары Дурида, по уверениям женщины, были очень слабыми. По всей видимости, наносились они лишь с целью тоже унизить, оскорбить. Не раз Дурид запихивал что-то в замочную скважину калитки. Никию пришлось научиться разбирать и очищать замок. Делая соседу эту гадость, Дурид ничуть не опасался, что тот может ответить подобным образом, что сделать тому было также легко. Нет, он понимал, что благородный человек, который вытерпел уже немало других его выходок, вытерпит и эту.

     Однажды наш герой совершил поступок, который, как выяснилось в дальнейшем, оказался необычайно хорошим подарком подлости Дурида. Как-то он возвращаясь из школы домой, увидел издыхающую под стеной одного дома собаку. Не смог пройти равнодушно мимо. Острая жалость заставила остановиться и склониться над несчастным животным. Подошла какая-то женщина. Сказала: «Это Харикл ее так». «Харикл? Кто такой?» – спросил Никий. «Да есть тут один. На улице этой живет. Все собаку свою бьет. Ногами, палкой, лопатой. Не раз уж до полусмерти забивал. Сейчас, видно, окончательно прибил». «Свою собаку?! Зачем?!» – поразился и возмутился Никий. «Да незачем, просто так. От злого сердца и ума глупого. Иногда мне кажется, что он просто так свое я утверждает здесь. Больше же нечем. Пока беднеть не начал, так нос задирал. Ходил такой важный, как архонт какой-нибудь. На всех свысока смотрел, покрикивал. Ссоры с нами, соседями своими, по пустяку всякому затевал. Раба и рабыню свою все бранил и бил. А раб золотой у него был – все дело его на нем держалось. Сам-то Харикл работник никудышный. Как раб умер, так сразу в ничтожество впадать стал. Но ему повезло – войны давно не было: рабы поэтому, сам знаешь, сейчас дорогие какие. Он продал рабыню. Это поддержало его. Потому не пришлось дом продавать и в бедняцкую часть города переселяться. Но с нами браниться перестал – не смеет: поджал хвост-то. Его и раньше все презирали, а сейчас особенно презирать стали. А обидеть бедняка любому нетрудно. Харикл и вымещает все свои обиды на собаке, так, вроде она во всем виновата. Да еще похвалялся этим – говорил: «Я бью ее, а она все равно меня любит – слышите, как радостно всегда встречает, когда я возвращаюсь».   

     Никий снял с себя гематий и бережно завернул в него собаку. Как ни старался сделать это осторожно, все равно не мог не причинить боли изувеченному животному. И боль эта, видно, была слишком сильной: собака вскричала вдруг каким-то словно человеческим голосом. Хотела укусить руки, но не укусила: то ли сил уже не было, то ли была такой умной и поняла, что ей помочь хотят.

     Никий принес ее домой. Выходил. Пес быстро окреп, но задние ноги у него отнялись. Однако он бойко передвигался теперь при помощи только передних. О прежнем хозяине не грустил ничуть и очень полюбил приютившую его семью. Сразу стал откликаться на новое имя – Скиф.

     Дурид быстро сообразил, что получил еще одну возможность сильно досаждать ненавистной ему семье, а заодно и остальным соседям, причем совершенно безнаказанно, не боясь блюстителей порядка и при этом создавая впечатление виновности в совершаемых им подлых действиях тех, против кого они в первую очередь были направлены. Современные правоохранительные органы квалифицируют такие действия как аудио-терроризм. Разновидностей его немало. Какую же взял на вооружение Дурид?

     Из-за увечья Скифа не выпускали на улицу. Живя во внутреннем дворике, он блестяще справлялся со столь обычными для собак сторожевыми обязанностями. Лай у него был громоподобный. Но лаял Скиф только на чужих, стучащих в дверь. На тех же, кто проходил за оградой мимо калитки – никогда.  Только если это был не…Дурид. Тот исподтишка поддразнивал его, тихонечко тявкал, как это любят делать проказливые мальчишки. Любая собака в таких случаях отвечает яростным лаем. Не плошал и Скиф. Конечно, соседские собаки из ближайшей округи тоже не забывали напомнить о себе. Благо, что это происходило не ночью, когда слышимость гораздо лучше, чем днем, и поэтому собачья перекличка распространяется далеко окрест. Почему же Дурид не использовал это время суток для таких действий? Или сон у него наконец наладился, или не решался распространять аудиотеррор на всех живущих в городе, в том числе на всех богачей, стратега, архонта, других обличенных большими полномочиями должностных лиц. Тогда бы уж точно не удалось избежать серьезного разбирательства, а Дурид, видно, опасался, что оно может обернуться не в его пользу.

      Куда бы он не направлялся, выходя со своего двора, непременно приближался к калитке слева, чтобы подразнить собаку. Причем не упускал случая при встрече с кем-либо из соседей пожаловаться на Никия, который, по его словам, притащил к себе пустолайку, что не дает никому здесь жить спокойно. Вдобавок не хочет отучить ее лаять на соседей. Надо заметить, что наш герой не раз старался заставить Скифа прекратить лаять и грозным окриком, и угрожающим замахом кулака, но сторожевой инстинкт у того был, видно, сильнее всего остального, даже послушания любимому хозяину.
Бить же несчастное изувеченное животное не поднималась рука. Жена пробовала, но быстро убедилась, что это бесполезно, а главное, осознала, что бесчеловечно бить животное за то, в чем оно не виновно. Да, и правда, разве можно хоть какую-нибудь собаку заставить не лаять на дразнящего ее человека, который к тому же вплотную приближается к охраняемой ею территории. Жалуясь на Никия и его собаку, Дурид явно недооценил сообразительность соседей. Они сразу догадались кто действительно виновен в том, что ближайшую округу то и дело сотрясает от яростной собачьей переклички. Не получив поддержку соседей, огорченный Дурид подумал: «Сволочи! Ну, раз вы такие дураки, то и терпите дальше. Еще не то будет». Теперь он стал дразнить собаку совершенно открыто, нагло и злобно: просто подходил к калитке и бил в нее ногами. Можно представить реакцию Скифа. Когда Дурид делал это первый раз, Никий подошел к двери и открыл ее. «Ты что, метек вонючий, собаку на соседей натравливаешь?!» – вскричал Дурид. Пес, яростно рыча и лая, готов был броситься на него со всей стремительностью, с какою могла позволить опора только на передние лапы. Но Никий успел прижать его морду к дверному косяку. Дурид не ожидал, что откроют калитку и поначалу порядком струхнул. Теперь же снова почувствовал себя в безопасности и вновь осмелел. Он увидел, что нога Никия, скованная необходимостью удерживать собаку, превратилась в хорошую мишень. Такого удачного момента его подлая натура упустить не могла. Он стал бить ее ногою, обутой в твердый кожаный башмак. Ударил раз восемь-десять по голени. В глазах у Никия потемнело от боли, но он все же не убирал ноги, боясь дать свободу разъяренному псу. Дурид не сомневался, что так и будет.

     Нога у Никия болела несколько дней. После этого он долго не открывал калитку, когда Дурид дразнил собаку. Но однажды все же не выдержал и открыл. Дурид был с острой суковатой палкой в руке. Он сразу начал тыкать ею в морду Скифу, явно целя в глаза, по всей видимости, имея намерение добавить собаке еще одно увечье. Никий стал оттеснять пса от двери и одновременно старался закрыть его собой. Два удара пришлись ему по ногам. Ощутив острую боль, он воскликнул: «Ты что, Дурид, с ума сошел? Ты же в меня попал!» «Вот и хорошо, – злобно-довольно ответил тот. – И тебя тоже надо».

     Наш герой вырвал у него из рук палку и схватил за холку собаку. Та, однако, уже успела куснуть нижний край долгополой туники Дурида.  «Вот!» – торжествующе указал Дурид пальцем на две едва заметные на льняной ткани дырочки, следы от клыков.
     Остаток дня он употребил на то, что обходя ближние дома, жаловался на то, что сосед, якобы, натравил на него свою собаку, и с радостью предъявлял при этом добытое вещественное доказательство.

     Скоро Дурид понял, что совсем не обязательно бить в дверь или изображать собачий лай, чтобы разозлить Скифа: достаточно просто приблизиться к калитке или пройти мимо, как пес уже взрывался яростным лаем: чутье у него было поразительное, особенно на врагов. Мало помогло даже то, что Никий стал держать собаку в сарае за запертой дверью: Скиф реагировал на приближение Дурида также чутко, и лай его звучал почти так же громко.  Со временем зловредный сосед понял и то, что ненавидящую его собаку можно легко дразнить, и не выходя из дома, благодаря ее исключительно острому слуху. Надо заметить, что многие дома в греческих городах того времени имели одну общую стену с соседним. Дома Дурида и Никия – тоже.  Не раз последний слышал из-за нее тявканье, издаваемое человеком, а затем сразу же ответный яростный лай из сарая: пес узнавал голос человека, который то и дело дразнит его, да еще покушается на неприкосновенность входа на охраняемую им территорию. Дурид с удовольствием стал пользоваться этим способом осуществления аудиотеррора, не забывая, впрочем, и об остальных. Делал же это теперь в первую очередь с целью заставить соседей слева исполнять его прихоти. Так, дразнил Скифа, как правило, именно тогда, когда они смеялись или громко весело говорили, что, по всей видимости, его сильно раздражало. Наш герой заметил эту закономерность. Он провел не один эксперимент в подобных случаях: умолкал, и тогда стихало тявканье за стеной, а затем и лай во внутреннем дворике, хотя не сразу. Никий убедил домочадцев удовлетворять эту прихоть соседа, чтобы оберегать от аудиотеррористических атак ни в чем не повинных соседей. Так Дурид стал управлять Никием и его родственниками. Те настолько привыкли выполнять это требование аудио-террориста, что, когда забывались, и вдруг позволяли себе громко проявлять веселье, то невольно внутренне напрягались, ожидая, что сейчас последует наказание, и оно, как правило, не замедляло последовать. Порой даже ловили себя на том, что осуждают того из родственников, кто позволяет себе смех и громкие веселые слова. Известно, что уступки террористу делают его наглее и требовательней. То же было и с Дуридом. Он уже запрещал не только достаточно громко выражать радостные чувства, но вообще говорить громко. Причем все поднимал планку допустимой громкости, должно быть, вовсе не желая слышать голосов соседей, которые, видимо, раздражали его, как бы они ни звучали. Люди, подпавшие под диктат аудио-террориста, подчинились и этой его прихоти. По той же, упомянутой выше причине. Привыкли говорить дома едва ли не шепотом. При этом немало дивились необычайно острому слуху Дурида, не свойственному человеку в преклонном возрасте. «Уж не помогает ли ему издеваться над нами его дочь, Гипподамия?» – предположил Никий.

      Читатель может спросить, почему же наш герой со своими родственниками не поменял места жительства: расходы по содержанию семейства сильно ограничивали его в средствах, которых хватило бы только на то, чтобы перебраться в лачугу, что не могло их устроить. 
     Казалось бы, обретение такой власти над ненавистной ему соседской семьей должно было в достаточной мере удовлетворить зловредную натуру Дурида и хоть на какое-то время угомонить его. Но нет, он продолжал на улице все также часто дразнить Скифа, должно быть, желая надосадить всем соседям. Иные не выдерживали эти аудио-террористические атаки: продавали свой дом и перебирались на другую улицу подальше от этой, благо в те времена в жилищах было, как правило, мало мебели, что делало переезды не такими сложными, как ныне. Смены жильцов поблизости не ускользали от внимания Дурида. Это радовало его. Он гордился тем, что способен влиять на людей, да так, что даже вынуждает их переезжать. Мало того, это напомнило ему то незабвенное для него время, когда он активно, можно сказать, профессионально фискальничал и считал себя вершителем человеческих судеб. С той поры у Дурида сохранилась горделиво-важная, под стать царской, осанка. Нужно было видеть, когда он и Гипподамия в праздничные дни шествуют в храм для участия во всенародном богослужении, с таким видом, будто самые главные в городе люди это они. Наш герой подметил одну важную особенность в их манере одеваться: даже в непраздничные дни они всегда носили красные одежды. «Так вот в чем дело… Тогда все ясно», – как-то подумал он, вспомнив, что утверждал известный фиванский ученый Каллимах, философ, математик, логик, психолог, труды которого Никий не раз перечитывал. Тот считал, что люди, повседневно носящие красное одеяние, склонны стараться выделиться среди остальных, добиваться значительного авторитета в обществе, даже стремиться к лидерству. «Вот он и самоутверждается так. На нас», – горько усмехнулся Никий. Он вспомнил, что и сосед Ифиокл также считает.

     Когда Дурид узнавал о появлении поблизости новых жильцов, его активность, как аудио-террориста сразу возрастала. Он удваивал старания, надеясь, что наконец подлый хитрый замысел, который разгадали и не поддержали другие, удастся осуществить. Зловредный старик продолжал стремиться направить гнев соседей на ненавистное ему семейство. Расчет был на то, что переехавшие, конечно, сильно удручены постигшей их неудачей – тем, что против ожидания место, в которое переселились, оказалось не хорошим, даже не очень-то пригодным для проживания из-за того, что покой то и дело нарушает дружный лай собак, начинающийся, как правило, с одного и того же двора, на что поспешил обратить их внимание Дурид. Он также посетовал на то, что хозяину этого двора совершенно наплевать на соседей, раз он не желает избавиться от глупой пустолайки.      

     Поначалу переехавшие глядели всегда недовольно, а порой и враждебно на Никия, и, казалось, готовы были приступить к нему с упреками и даже бранью. Но другие соседи говорили им кому действительно стоит предъявить претензии. Никто, однако, их не предъявлял ему: никому не хотелось, как говорилось выше, связываться с известным скандалистом и фискалом.