Полустанок

Вслед за вспышкой в глазах потемнело. Не сразу. А как после взгляда на сварку — с бликами по краям. Но ожидаемая боль не пришла. Так что чуть погодя глаза открылись. Сами. Без всяких усилий с моей стороны. Однако и тьма никуда не делась.
Вперив взгляд во тьму, я ждал продолжения…
 
 
1
…— Пыль.
— Что пыль?
— Всё пыль. Пыль и тлен. Но в данном случае пыль выдала вас.
— Мы не оставляем следов в пыли. Как и на любых других материальных предметах вашего мира.
— А я и не говорил, что вы оставили след в пыли. Возможно, это неточность перевода. Хотя как? Мы ж вроде общаемся на ментальном уровне — мысль в мысль. Но для переводчика повторю. Пыль выдала вас. — И пояснил свою мысль: — Сама пыль — след.
Пауза затянулась. Похоже, непонимание оказалось куда сильнее, чем я мог рассчитывать.
— Обоснуй, — прозвучало, как капитуляция.
Пришёл мой черёд держать паузу.
— Видите ли, сударь… или как мне к вам обращаться? Сударыня, быть может? Это было бы интереснее. С моей точки зрения…
— Твоя точка зрения на отношение полов, полов в вашем понимании, мне известна. На ментальном, как ты сказал, уровне, я вижу это в твоих мыслях. Так что не отвлекайся. Давай про пыль…
— Баш на баш. А что не так с полами? В нашем понимании. В отличие от вашего.
— Даже у вас пришли к тому, что полов куда больше двух, хотя это и ересь. С нашей точки зрения. При том, что полов действительно больше, но не в вашем их новом делении. И это долгая история, так что не отвлекайся. И ты не в том положении чтобы диктовать условия.
— Ну, вот, приехали. Вроде как хозяин квартиры я, и это вы здесь не в том положении, чтобы диктовать…
— Ты — неизбежное зло. В этой точке пространства-времени. Твоё исчезновение на нас никак не скажется. Подумаешь, будет другое такое же зло. Но не задающее глупых вопросов. Так что хозяин ты чисто условный. И пока ты пытался торговаться, я понял, что ты имел ввиду, говоря о пыли, выдавшей нас.
— Так, значит, всё-таки сударь? И из скольких же полов?
— Причём здесь… А, ты заметил, что я о себе в мужском роде… Ну, ты и пыль заметил. Так что я не удивлён.
— Признаться, и я не буду удивлён, если вы примите решение избавиться от такого дотошного зла в точке, где сошлись ваши интересы и моё бытие. Судя по невысказанным вашим мыслям, читать которые я, в отличие от вас, читающих мои, не допущен. Ведь менее внимательных и менее вдумчивых — пруд пруди. Если только у вас есть возможность распоряжаться не только пространством-временем, но и недвижимостью. А я думаю есть…
— Мы ушли далеко вперёд и в сторону. Ты заметил пыль. И что? — голос в голове не стал брать паузу или вдаваться в детали объяснений. Хотя и не выказывал нетерпения. Я тоже не стал его испытывать на выдержку.
— Ну, скажем так, пусть я и не фанат чистоты, хотя и хожу ежедневно с тряпкой, подтирая ваши следы…
— Опять твои слова опережают мысли. Начнём сначала. Ты заметил пыль. И что?
— Я и говорю… Тру-тру, а пыли меньше не становится. И странная она какая-то. Возникает из ниоткуда. Все щели закрыты. Окна на замке. Вентиляция — с кучей слоёв фильтров. Но пыль есть. И звуки. Перед тем, как пыль появляется.
— Теперь ещё и звуки? Их, как и следов, нет и быть не может.
— А они есть. Я в квартире один. И в тишине хорошо слышно всё. Ворчание холодильника. Скрипнула дверь. Открылась полка. Стук в окно. И это на седьмом этаже…
— И какое отношение эти звуки имеют к нам?
— Понятия не имею. Но они будят меня. А потом появляется пыль… Вот я и решил…
— В общем, ткнул пальцем в небо, но попал…
— Можно и так сказать… Но ткнул же. И потом… — Я перевёл дух перед тем, как перейти на ты. Почему бы и нет? Влез в мою квартиру, тыкает мне, а я должен быть воспитанным? Нет уж, как ко мне, так и я: — Следов, говоришь, быть не может, но я увидел след…
Объяснить то, что я увидел, куда сложнее, чем было увидеть в обыденности бытия одинокого мужчины нечто неординарное. А потом ещё и попытаться это объяснить. Для начала себе. А теперь вот и незваным квартирантам. Хотя какие они квартиранты. Проходимцы. И в прямом смысле — проходят мимо, и в общепринятом — добра от них ждать не приходится.
…Заметить неладное было делом даже не техники. А времени. Которого у меня стало полно. С тех пор, как мои услуги стали никому не нужны. Я состарился. Пусть и по паспорту. Но всё равно уже не мог тягаться с молодыми в наглости. Я и раньше-то ни с кем особо не тягался, тянул себе лямку и тянул. Самому себе доказывать, что я чего-то стою, смысла никогда не видел, считая себя лучшим, а другим… Им не докажешь. Если не будет в том заинтересованности. Её и не было. А тут ещё пришли такие времена, когда просто тянуть лямку стало мало. Нужно не умения показывать, а свою преданность. А умения — дело второстепенное. Как и конечный результат. Так что я довольно быстро оказался задвинут не то что на вторые — на десятые роли. К чему, конечно, не привык. Тем более что плодами моей работы пользоваться продолжали. Только выдавали за своё. Я был только виноват, если что-то шло не так. И мне это надоело.
Громко хлопать дверью я не стал. Так, прикрыл за собой. Но очень плотненько. Не забыв прихватить компромат на тех, кто меня выживал с работы и сживал со свету. Хотя что такое для них этот компромат… В сложившейся системе ценностей, скорее, наградной лист. Но и меня так просто не возьмёшь. И дело не в моём военном прошлом. А в одиночестве. Когда у человека нет привязанностей, его нечем зацепить.
Я один как перст. Конечно, так было не всегда. Но жена умерла. Дети повзрослели и упорхнули. Даже забывая порой поздравить с профессиональными праздниками, которых у меня великое множество. Потому как и профессий освоил немало. Эти профессии давали мне возможность зарабатывать чуть больше, чем проедал. Излишки я копил. И на отложенное купил квартиру — скромную двушку. Вдали от столичной суеты. Хотелось бы конечно домик, да сил его обихаживать не осталось — две смерти в анамнезе, пусть и клинических. Но я и квартире был рад. Ведь прежде вообще по чужим углам жил. Вот только радость однажды померкла. Когда я заметил, что все мои усилия содержать квартиру в чистоте и уюте идут прахом. Вернее, прах покрывает квартиру.
…Пыль. Она была повсюду. Словно и не в средней полосе стоял многоэтажный и многоквартирный дом, а где-то в пустыне. Плавали, знаем. Помнится, когда стояли в Триполи, была такая же петрушка: ветры из Ливийской пустыни несли тонны песка, просачивавшегося во все щели, даже сквозь наглухо задраенные иллюминаторы и переборочные двери. Песок был на зубах, в супе, в компоте…
У меня на седьмом этаже такого не было. В смысле, в супе и в компоте. На зубах — изредка. А вот на полу, на мебели…
Я затягивал мелкой сеткой вентиляцию. Закрывал окна. Пылесосил и ходил с тряпкой.
Пыль не убывала. И всякий раз была разной. То клубилась по углам. То мелким порошком оседала на тёмные панели. А то и крупинками сыпалась, хрустела под ногами. И то исчезала после очередной большой приборки, пропадала на несколько дней, а то и на неделю, то вновь ложилась плотным ковром. Но всякий раз она была разной. Хотя, казалось бы, пыль — она и есть пыль. Вот только одинаковой она всё ж не была.
Моя борьба с пылью стала сродни войне с ветряными мельницами. Только я не Дон-Кихот. И я стал думать. Вести записи. Искать закономерности. Долгое время всё было впустую. Но однажды…
Однажды я подумал, что вряд ли на пыльных тропинках далёких планет оставим мы свои следы. А вот следы оттуда могут запросто пройти через нашу планету.
Мы увязли в своей колыбели. Погрязли в ссорах и войнах. Во взаимном уничтожении. Но раз в нашем мире бытует глупость, то для равновесия где-то должен быть и чистый разум. И его не удержишь в притяжении одной планеты. И даже галактики. Даже если уж и мы оторвались от поверхности планеты, пусть и совсем немного. Но кто сказал, что и другие будут так тяжко отрываться от своих корней? Особенно если они умней.
В том, что умней, я не сомневался. А если умней, то и летать от звезды до звезды они умеют почище нашего. И необязательно на космических кораблях, этаких монстрах из «Стартрека». Куда проще лететь в луче света. И скорость иная, затрат и на инфраструктуру нет. А если ещё и уметь мгновенно перемещаться между мирами…
Фантастика? Кому как. Нам, диким и отсталым — да. Обладателям вселенской мудрости — обычное дело. Наверное. Особенно если они не люди. В смысле, не такие как мы. А так оно, скорее всего и есть. Это нам хочется братьев по разуму. По нашему подобию. Но для этого нужно ещё и разум иметь. А вот с этим напряжённо. Так что с себе подобными мы встретимся вряд ли. Но мысль…
Она бывает материальна. Хотя классики материализма и утверждали обратное. Но с той поры воды немало утекло. И даже у нас материализовано немало идей, казавшихся прежде завиральными. Как минимум. Давно ли прекратили сжигать на кострах за ересь по поводу вращения Земли? А, поди ж ты, она таки вертится.
Ну да мои постояльцы-проходимцы правы, это шаг в строну. Почти равный побегу. А по делу…
По делу я принял за аксиому, что вселенная это не обязательно люди. Но они обязательно движутся. Перемещаются. От звезды к звезде. От планеты к планете. Цель? Да откуда мне знать? Просто без движения существование Вселенной немыслимо. А мысль — материальна. И пусть не силой мысли они перемещаются между мирами, хотя, кто знает, но мысль может дойти до них. Если совпадёт по времени и месту.
Место — известно. Моя квартира. Время… Время нужно подгадать или просто ждать случая.
Почему я был убеждён, что знаю место? Так пыль же…
Это было, конечно, допущение. Как сказал товарищ из иного мира, ткнул пальцем в небо. Но ведь и попал. Хотя какой он мне товарищ. Гражданин. А то и гражданка. Вселенной. Да и не сказал он. Подумал. А я услышал. Но это было потом.
Прежде было допущение.
 
2
…Пыль в очередной раз покрыла только что вымытую раковину в ванной.
— Твою ж дивизию!
Вряд ли соседи были дома. Но даже если и были, они ни разу не высказывали мне претензий по поводу могущества русского языка. Которым я пользовался на полную мощь. Проигрывая компьютеру. Или пальцем ноги изо всех сил нащупав стоящий не на своём месте стул.
Так что и в словах, и в силе голоса я не отказывал себе. Тем более сейчас. Когда вряд ли кто мог меня слышать. Ну и потому что достало. Даже так: патамушта достало.
— Зае…
Именно так. С приставкой этих двух слогов к названию острова, на который я уже не попаду. Прежде не собирался, а ныне не пускают. Ни туда, ни оттуда. Ну или требуют справку, ради которой я не стану колоться. И без того организм, дважды умиравший, держится из последних сил. Если ещё и оказаться подопытным… Пусть даже и в благих целях, в которые я не верю. Потому как именующие себя элитой, но не запятнавшиеся искренней заботой о плебсе, вряд ли бы преследовали такие цели, требуя безоговорочных прививок плебса. В равной степени и в заговор элит я тоже не верю. Их шкурные интересы настолько личные, что они запросто предадут любое общее дело. Только благодаря этому они и не довели до завершения ту же вакцинацию, если она им так нужна.
Но это опять шаг в сторону. Равносильный побегу. А тогда…
Матерясь и орудуя тряпкой, я не очень выбирал выражения. Впрочем, в мыслях вообще выражения не выбирают, так, поток. Сознания или бессознательного.
— Ну сколько можно гадить? Или это вторжение? Но и в таком случае, зачем же портить то, что перейдёт в собственность?
— Что значит — перейдёт?
Я не сразу остановил свой словесно-бессловесный поток. Но от удивления захлебнулся невысказанным.
В голове были не только мои мысли.
В смысле, мысли-то были мои, но слова, пусть и знакомые, не мои.
— А то и значит, — на инерции мысли ответил я сам себе. Или кому-то?
— Поясни.
Значит, кому-то. Потому как в голове — в мыслях — опять появилось нечто чужеродное.
Я чуть было не прикусил язык. Но смысл? Мыль этим не остановишь…
— Ты прав, мысль остановить молчанием сложно. Скорее, наоборот. Мыслей прибавится, пока ты будешь молчать. И можно будет запутаться в том, что просто. И не узнать то, что сложно.
— Ты кто? — промычал я чужим мыслям.
— Пассажир.
— Но я никуда не еду…
Так состоялся первый контакт. Ничего общего с тем, как представлялось человечеству и несчётное число раз было описано в фантастических романах, рассказах и просто побасенках.
— Ты — да. Но я-то в пути.
— Да фиг там. Ты в моей квартире. Или в моей голове. Но если так, то я поехал крышей, и тогда ты, если и едешь куда, то только в дурку, вместе со мной. Старческая деменция, понимаешь, буквально только что читал, ширится, особенно после шестидесяти, как раз мой случай…
Чем-то я смутил голос в моей голове. Он притих, пока я давал отповедь. И не сходу нашёлся, что сказать в ответ. Но мы всё же разговорились, пусть и не сразу.
— Значит, пассажир. Транзитный. А у меня тут пересадочная станция. Ага. Читал. Давно, правда, деталей не помню. Но там был домик в глуши. А здесь город, пусть и не центр, зато громадный дом. Какая такая станция?
— Ты прав, нет никакой станции. Так, полустанок.
Ну, да, час от часу не легче. Теперь ещё и квартира моя не квартира, а полустанок. Приехали.
Была бы станция… А то — полустанок. Двухпутный участок магистрали, где менее важный, остановившись на боковом, пропускает литерный по главному. С другой стороны, мне же проще. В рассказе, мною прочитанном, на пересадочной станции транзитные пассажиры задерживались порой надолго, общались со смотрителем из своих аквариумов или в чём они там путешествовали. Мне же только потерпеть пока путь освободится. И мой пассажир укатит дальше. По своему билету. И никакого общения. Только пыль. А то, что мы заговорили, пусть и мысленно, так, издержки дальнего пути. Чего только не случается, если даже собака смогла подрасти. Ну, для тех, кто в школе плохо учился, и для пассажира, поясняю: дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку…
— Я без багажа, — тут же ответил мой пассажир. — Тем более без собаки.
 
3
— Далёк ли ваш путь? — я решил быть вежливым и гостеприимным хозяином.
— Кому как. Тебе всей жизни не хватит. Для меня — неудобство ожидания.
— Значит, я правильно предположил, что здесь кто-то кому-то уступает дорогу?
— Не совсем так, но можно принять как объяснение на доступном уровне.
— А что такого мне недоступно?
— Пожалуй, что всё. От того куда и зачем мы движемся, как передвигаемся и почему вынуждены притормаживать здесь. На полустанке. В твоей квартире.
— Ну, я бы начал с другого. Кто это — мы? Те, кто движется.
— Жители Вселенной. Чтоб тебе было понятно.
— Это я уже и так понял. Но почему к нам? Не вовремя как-то. У нас тут своих проблем хватает. Или это вы их нам подбросили?
— К вашим проблемам мы отношения не имеем. Потому что нам до вас вообще дела нет.
— Ну, спасибо на добром слове!
— Не ёрничай. Тебе же нет дела до термитов где-нибудь в джунглях? Вот и нам так же. Мы слишком разные, живём в разное время, с разными скоростями, а главное — разными потребностями.
— Разное время… Это как? Пока мы тут болтаем, вы в прошлом или в будущем?
— Я — здесь и сейчас. Но в целом время для нас не течёт прямолинейно из прошлого в будущее. Вы примитивно мечтаете о накоплении материальных благ, мы — жаждем знаний и впечатлений. У вас впереди смерть, а мы в любой момент можем махнуть в прошлое.
— А в будущее?
— Оно наступит независимо от того, отправимся мы туда или нет.
— Ага… Значит, время для вас всё же тоже прямолинейно, хотя и с возможностью отскочить в сторону. Или назад. Но будущее вам неведомо. Как и нам. И смерть, кстати, у вас тоже впереди? Или в прошлом?
— В вашем понимании мы бессмертны.
Ответ меня не убедил.
— Это в понимании. А фактически?
— Во Вселенной нет ничего неизменного, вечного. Даже она сама.
Опять не столько ответ, сколько его эскиз. А что потом будет нарисовано поверх этого наброска, никому не ведомо. Разве что голосу в моей голове.
— Понятно. Вы становитесь кем-то другим. Или чем-то. Пылью, например.
— В какой-то мере. Но почему пылью?
— Потому что всё пыль. Пыль и тлен.
— Почему обязательно пылью?
— Потому что именно она выдала ваше присутствие?
— Кто?
— Пыль…
Так мы пришли к тому, с чего всё началось…
По квартире словно лёгкий ветерок прошёл. Но пыль не тронул.
— Эй, пассажир! Ты здесь?
Ответом была тишина. Понятно. Пассажир — транзитный. Пусть и без пересадки, но отправился дальше. Из ниоткуда в никуда. Для меня. Для навестившего меня пассажира цель была ясна. Я так полагаю. Хотя, может, и ошибаюсь. Но это не моё дело. Как мне дали понять. К тому ж своих дел хватает. Для начала надо пополнить припасы. Неизвестно, когда ещё удастся выйти на улицу.
 
4
А сегодня мой день. Запреты никуда не делись, и контроль не дремлет. Наоборот, всё стало гораздо хуже. И строже. Но сегодня таким, как я, упорствующим в нежелании вколоть себе вакцину, разрешено добежать до лавки «Всё для затворничества». Со всеми предосторожностями. В изолирующем противогазе — маски и даже респираторы давно забытое прошлое. В перчатках-крагах. В прорезиненном плаще. С жёлтой семиконечной звездой во всю спину. В такую целиться удобно. Не зря же нас выпускают. В лучшем случае могут пальнуть шприц-тюбиком, из ружья для охоты на слонов. С вакциной, вколоть которую добровольно мы отказываемся. Хотя могут и сразу всё закончить, свинцовой пилюлей, сколько же можно нам потакать. Три года прошло. А таких, как я, всё ещё сотни тысяч. Надеюсь. Потому как если меньше, то точно пальнут. Боевым. А умирать всё ещё не хочется. Хотя и нет шансов увидеть, чем закончится этот дурдом. Потому что он не закончится.
Хотя бы потому, что в товарищах согласья нет. Ну нет мирового заговора! Потому как у всех, кто стоит за эскалацией пандемии и нагнетанием запретов, свои шкурные интересы. И с общими они далеко не всегда совпадают.
…После пятой или седьмой, тут версии разнятся, счёт атакам пандемии был потерян. Или, точнее, у каждой национальной псевдоэлиты были свои точки отсчёта. И они, как и интересы, далеко не всегда совпадали. Но вектор действий был в принципе общий.
Загнать человеческое стадо в резервации ограничений.
Вот тут-то они преуспели. За малым исключением. Тех самых нескольких сотен тысяч, что упорствуют в иглоукалывании. Хотя навалом и оральных вакцин, колись — не хочу. В смысле, вакцинируйся. Но мы не хотим.
Хотя, конечно, не всё так просто. Хотели бы — не мы, а те, кто сверху — давно бы нас передушили. Даже не по одному, скопом. Но есть маленькое но. Или большое, кому как.
Что-то с самого начала идёт не так. И вирус есть, и вакциной не по одному разу поколото почти всё население. А результата — нет.
Ни победы над вирусом. Ни победы над людским стадом. Вот нас и терпят. И когда накрывает очередная волна смертности, валят на нас. Мол, непривитые разносят заразу.
Где-то доходит до бунтов и самосудов. И тогда редеют наши ряды. Но это ничуть не способствует снижению волны общей смертности, и нас оставляют в покое. До новой вспышки. Так и живём.
Под вечной угрозой истребления. Поражённые в правах. Обязанные на каждом углу кричать о своей опасности для окружающих. Демонстрируя ту же звезду — жёлтый квадрат, поверх которого расположился треугольник вершиной вверх. В который удобно целиться, совмещая мушку с вершиной треугольника. Не целятся. Пока. Потому как давно стало ясно, причём, почти всем, что опасность таится именно в вакцине. Нас вирус практически не берёт. Особенно переболевших.
Мы, конечно, тоже не вечны, и умираем от естественных причин, уменьшая и без того маленькую популяцию бывшего человечества. Но зато в наших телах не происходят мутации, вызванные вакциной. Именно это поняли даже те, кто понятия не имеет о медицине. Зато на собственной шкуре испытали прелести вакцин. Ну, или последствий их применения. Кто больше, кто меньше. И в этом тоже причина того, что мы живы.
Нас ненавидят за то, что мы не сдались и поэтому не подвержены мутациям. Но на нас же и надеются, вдруг рано или поздно из наших тел и крови добудут средство, которое поможет вернуть всё вспять.
Пока не произошло ни того, ни другого: ни нашего истребления, ни изобретения спасения, теперь уже от вакцины, но с нашей помощью. Однако поскольку надежда на последнее всё же есть, нам созданы относительно сносные условия жизни. Учитывая, что ограничения коснулись всех.
Да, мы заперты в своих жилищах. Ну, так это практически у всех так. Хуже другое. Мы можем выходить только в определённый день. И только чтоб получить социальный набор затворника. Заплатив за него большую часть пособия. Получаемого по причине лишения работы. Или иных доходов. Как поражения в правах. И как ещё одно поражение — право тратить пособие только в лавке «Всё для затворничества». Где до всего ой как далеко. Да ещё по бешеным ценам. И это скорее минимум выживальщика, вот что такое набор затворника. Но зато это шанс вырваться из заточения. На 45 минут. Ровно столько отводит изолирующий противогаз на поход в лавку.
В лавке встречи и разговоры практически исключены. Персонала нет, не магазин, а полный автомат, хоть здесь прогресс чего-то достиг. Опять же, благодаря нам. Кормить-то нас хоть как-то надо, чтоб власть не заклеймили позором, мол, истребляют людей, имеющих право жить. Вот они и придумали «Лавку». На полном автомате. Чтоб не создавать столпотворение. И не допускать общения. Особенно с привитыми. Не только на кассе, но и в очереди. Однако затворники и сами не рвутся создавать очереди. Да даже если бы и было столпотворение, поговорить через маску противогаза та ещё мука. А снять…
Однажды я видел, как один отказник-затворник снял маску в магазине. Не рассчитал время, воздух закончился прежде, чем он расплатился. Или автомат дал сбой, и карта не читалась, а дышать стало нечем. Но на выходе его уже ждали. В костюмах биологической защиты. Ну чисто инопланетяне. На его крик никто даже не обернулся. Разве что я. Так я всегда был белой вороной. Ну да, обернулся, и что толку. Только и увидел, как его затолкали в утробу автозака. Специального. С белым крестом на красных боках машины. А куда потом — одному богу известно. Да и то вряд ли, только в том случае, если бедолагу сразу к богу направят. А так могут и помытарить ещё, кровушки попить. Пусть и в переносном смысле. Но кровь отказников весьма ценная штука. В ней, не исключено, спасение человечества. Хотя и недоказанное. Однако надежды не только юношей питают. Но и государственных мужей. Даже если у них есть дома не только в наших широтах. И даже если они летают на личных самолётах. Вот они и надеются, что рано или поздно, но высоколобые, выпустившие вирус, с помощью нашей крови найдут и противоядие. Уже не столько вирусу, сколько вызываемым вакциной против него мутациям. Ведь вирус на должности не смотрит. И в бункере от него можно спрятаться только на время. Рано или поздно, но он достаёт и там.
Ну да мне не жалко, пусть. Я переболел. Ещё в первую волну. Когда казалось, что ещё чуть-чуть, и всё закончится. Но не кончилось. А теперь уж точно не кончится.
Во-первых, это деньги. В первую волну они шли за маски. И антисептики с перчатками. Потом пришёл черёд вакцины. Щедрость государств, коловших граждан поначалу бесплатно, иссякла после третьей, это точно, волны. Ну, не только бог любит троицу. В общем, как только стало ясно, что вакцинация не помогает, и после двух доз болеет не менее пяти процентов уколовшихся — только по официальным данным, остальным было предложено спасаться самим. То есть, за денежки. А в промежутке деньги лились рекой на теневом рынке сертификатов о вакцинации. На него потом тоже валили, как на причину распространения вируса. Хотя наиболее адекватные учёные уже тогда говорили, что вакцинация только усугубляет дело, ослабляя иммунитет. И вирус спокойно поражает толпы народа, пусть и разобщённого изоляцией, которая, в свою очередь, способствует распространению болезни. Потому что она только называется изоляцией, а на деле в узких местах людей оказывается больше, чем было бы, не будь ограничений.
Но деньги это ещё не всё. Есть ещё власть. А она держится не столько на личных качествах людей во власти. Ну, не осталось там, во власти порядочных, и давно уже, ещё до того, как всё случилось. Так что нынешняя власть держится на страхе. Страхе тех самых масс, что укололись не по одному разу, и оказались даже не у разбитого корыта, а в куда более бедственном положении. Вначале власть под страхом лишения работы и прочих прав гнала на вакцинацию. Теперь держала в страхе угрозой не дать вакцину — седьмую и следующие дозы. Даже за деньги. Так что подпольный рынок опять заработал. Теперь впаривая «левую» вакцину. Она-то и на официальном рынке не всегда была чистой, а уж теперь-то, из-под полы каждый продавал то, что получилось. Хотя сертифицировалось практически всё. Опять же, за деньги. Цепочку товар-деньги-товар никто не отменял. Есть спрос — будет и предложение.
А сейчас появился спрос и на борьбу с последствиями вакцинации. И тут уж без нас никуда.
Жёлтая звезда — это не только набор выживальщика-затворника, пусть и за бешеные бабки. Это и надежда для тех, кто однажды поступился свободой ради колбасы, и лишился и того, и другого. Иначе ведь не бывает.
Квадрат — четыре стороны света. Потому что мы есть везде. Треугольник — наиболее жёсткая геометрическая фигура, способная выдержать серьёзное давление, не поддаваясь деформации. Что на каждую сторону, что на вершины. А мы не поддались. Ни на уговоры с увещеваниями, ни из-за страха потерять работу и права. Потеряли — да. И многое. Но остались стоять на своём. И теперь уже от нас ждут жертвы. Вот только чем мы можем помочь?
Кровь у нас берут и без согласия, нарушители режима из наших рядов бесследно исчезают. А мы даже слухами обмениваться не в силах. 45 минут. До лавки и обратно. И никаких контактов. Интернет? Давно под жесточайшим контролем. Цензура почище китайской. Защищённые мессенджеры? Все контакты сданы отцами-основателями. Кто за деньги или непомерные штрафы, а кто и в надежде выслужиться. Ни у кого, правда, не вышло, и даже деньгами не все воспользовались, но все явки к тому времени были провалены, никакой анонимности. А без неё и никакого противления злу насилием. И даже пассивным неповиновением. Об организованном сопротивлении и речи быть не может. Всё пресекается на уровне замыслов. Перлюстрация переписки революционеров по сравнению с нынешним ковырянием чуть ли не в мозгах — детские шалости. Бежать? Куда? В леса? Так и там нет спасения. И пропитания. А значит и шансов на выживание.
Так и живём. От похода в лавку до похода. Так что хватит предаваться размышлениям, пора рюкзак наполнить. И домой. Пыль протирать. После пассажира.
 
5
Банки гремели в рюкзаке, больно вдавливаясь в спину. Но я старался не обращать на это внимание. Через запотевшие стёкла очков пялился на пустынные улицы, обшаривал взглядом окна домов. Пусто. И мрачно. Да ещё и сыро. Вторая зима на подходе. А края пандемии не видать. Хоть и обещали победить её, проколов большую часть населения. Прокололи. Но ничего не изменилось.
По другой стороне улицы, пошатываясь, брёл кто-то из вакцинированных. Их теперь за версту видать. Походка неуверенная. Координация нарушена. Не зомби, конечно, но страшно смотреть на таких людей. Чем-то напоминающих движениями мою покойную жену, когда амиотрифический склероз приковал её вначале к инвалидному креслу, а потом и к кровати. Но там-то лечения не было и в помине. А этим обещали, что после укола, ну, ладно, после второго, а потом после бустерной дозы… Обещания не сбылись. И ограничения никуда не делись. Хотя и ясно, что проку от них ноль. Кроме одного: находящиеся у власти полностью решили проблему протестов. И попыток власть сменить. Фигушки.
Ну, во-первых, коней на переправе не меняют, сказано было в самом начале. Потом попытки недовольства этим были жёстко, если не сказать жестоко, подавлены. Во-вторых, выражать недовольство стало некому.
Уж не знаю, вакцина ли тому виной, но народ стал абсолютно равнодушен к происходящему. И к полному поражению в правах, и к маскам с противогазами, и отсутствию еды… А уж о том, что власть давно сменилась, никто, похоже, и не подозревал. С тех пор, как погасли голубые или теперь уже Суперлед экраны телевизоров, о происходящем в мире и в стране можно было только догадываться.
Мелкий снежок проявил рентгеновские снимки убогих дворов, ставших с началом пандемии окраиной: сломанные кости оттаявшего асфальта тротуаров, хрящи протоптанных на газонах тропинок, сухожилия теплотрасс, пробивающихся сквозь подмёрзшую грязь. Поверх вполне себе больничной картинки ветер гонял мусор — пакеты, растащенные воронами из мусорных баков, пластиковые бутылки, начинку подушек дивана, выброшенного за ненадобностью…
Дорогу я не выбирал, шёл напрямик. Хотя прежде не позволял себе такого, даже устав после долгой прогулки, всегда точно вписывался в неудобный рисунок тротуара, со всеми его поворотами там, где можно было идти по прямой. Сейчас было не до того. Кислород заканчивался, слишком долго я провозился в лавке. А снять противогаз, при всей видимой пустоте двора означало нарваться минимум на неприятности. Мало ли кто смотрит в окно. Потом настучит куда надо. А то и вовсе вертухаи могут вынырнуть из подъезда, и тогда неприятности от ускоренного шага покажутся вишенкой на торте. Обмануть систему ещё никому не удавалось. В той же лавке, особо шустрых, отсоединявших кислородный мешок чтобы продлить пребывание вне стен квартиры, на моих глазах однажды очень чётко выкурили, пустив газ. Поэтому я не собирался рисковать. По крайней мере, так глупо.
Лифт ещё работал. По негласной договорённости, его использовали только на подъём, прекрасно понимая, что ремонта уже не будет. Поэтому вниз все ходили пешком. Зато у нас, единственных в доме, лифт поднимал обитателей подъезда до самого верха. Однако не успел я войти в квартиру, как двор наполнился гулом моторов. И усиленный мегафоном голос пророкотал:
— Граждане, внимание. У вас есть тридцать минут, чтобы взять документы, деньги, смену белья и спуститься во двор для дальнейшей посадкой в автобусы. В связи с чрезвычайной ситуацией объявлена всеобщая эвакуация. Квартиры не запирать. Через тридцать минут оставшиеся будут эвакуированы принудительно. Запертые двери подлежат слому. Повторяю…
Я сдёрнул маску противогаза и подошёл к окну. Там как раз начинали кружить в поисках места для проезда и парковки защитного цвета автобусы. Вдоль улицы, учитывая малое число зелёных — не больше десятка, стояли обычные ПАЗы частников и всё, чем был когда-то богат автопарк города. И в центре — БРДМ. Точнее, штабная машина. Но с белым крестом на выкрашенных в алый цвет бронированных дверцах.
Ещё не так давно это была «Росгвардия». Хотя какая из неё гвардия, так, одно название. Но теперь и его не стало. Ныне это подразделения ВОЗ, хотя к здравоохранению и они, и их наниматели имеют мало отношения, если вообще имеют. Разве что крестом, но и он может быть надгробным. Псы-рыцари. Но те были в белых одеждах. И с красным крестом. Эти все в чёрном. И без опознавательных знаков на форме. С опущенными забралами на касках-сферах. И с автоматами. Как-то непохоже было на сердечную заботу о людях — с таким-то числом вояк…
Рано или поздно, это должно было случиться. Эвакуация. С принудительной вакцинацией. Или чем там ещё. Ну или, по крайней мере, с сортировкой на первом этапе на больных и относительно здоровых. Ведь иначе заболевших не выявить. Мало того, что саму эпидемию объявили бессимптомной, так и мутации просто так не видны. Это если бы рога вырастали или лишня пара рук с ногами — другое дело. В лучшем случае мутация видна по алопеции. Или изменению цвета кожных покровов. Но это случается не всегда на лице или руках. А раздевать же на улице никто не станет. Особенно после того, как всем предписали передвигаться только в комплектах противочумной защиты. Или в чём-то близком по уровню изолированности.
Вот и случилось. Хотя я надеялся, что наш посёлок если и станут трогать, то в последнюю очередь. С начала застройки этот дворик, из трёх домов между Чернопрудной и Дядьковской — в память о живших некогда здесь бурлаках, дядьках — считался если не элитным, то милицейским. Хотя изначально идея была хороша — обеспечить жильём служивых МВД, поселилось здесь немало и сторонних граждан, к которым и я примкнул, но гораздо позже. Уже когда коробка здания областного управления внутренних дел, чуть дальше по проспекту, была готова, но так и осталась памятником бесхозяйственности. Или, скорее, казнокрадства. Кого-то, надо полагать, непричастного, как поговаривали, даже посадили, но деньги уже ушли. И здание так и осталось недостроенным. А посёлок стал и вовсе многонациональным и далёким от милицейских, точнее, теперь уже полицейских дел и людей. Но статус-то был! На него я и уповал. Не вышло.
На площадке хлопнула дверь, и послышался лай Хуча. Кто такой? Мелкий и противный пёсик. Почему Хуч? А маленькой Сашеньке было так проще с ним общаться, вот и назвала его так. Но он облаивал всех, кто поднимался на этаж на лифте. За исключением разве что меня. Так что в последнее время Хуч обычно молчал, и я уж подумал, что соседи съехали в деревню. Но Андрей так и не вернулся с Северов, где отбывал свою вахту на нефтедобыче, не поспел до закрытия авиасообщения, а сама Женя с двумя детьми вряд ли смогла бы осилить такое путешествие. Теперь же они в первых рядах спешили вниз, эвакуироваться. Насколько я знал, Женя не болела и не прививалась, хотя Андрей в одну из своих побывок и привёз вирус. Но быстро оклемался и укатил обратно. А семью болезнь миновала. Однако не эвакуация. В которую я отправляться не собирался.
Сбросив химкостюм, я вытащил на свет божий свою старую флотскую плащ-накидку, всё ещё чёрную, хотя и выгоревшую изрядно за минувшие годы. Нацепил повседневный, чёрный пояс кортика с ножнами. Аккуратно протёр лезвие клинка, символизировавшего моё офицерство. Задёрнул шторы. Щёлкнул тумблером, отключающим электричество — им я озаботился давно, ещё до всяких эпидемий, чтоб не нужно было выходить на площадку к щиту. Свет, особенно в последнее время, у нас вырубали частенько, и среди ночи переться из квартиры удовольствия не доставляло, так что я проверял отключение своим тумблером: не горит, значит, не фиг дёргаться.
Квартира погрузилась во тьму. Интересно, а как там пассажир? Добрался ли?
Вообще-то мне нужно было думать о себе, а не о пассажире. Он-то вряд ли даже помнил обо мне. А у меня весьма хлипкая маскировка. Даже с учётом ниши в кладовке. Ведь рано или поздно на поле, оставленное без боя, придут мародёры. Если они не окажутся в числе эвакуаторов. А у меня из оружия — считай, одно название. С голой пяткой против шашки не вариант, но и с кортиком против автоматов тоже много не навоюешь.
Впрочем, я и не собирался много воевать. Я просто не хотел никуда уезжать. А что будет дальше — не задумывался.
— Граждане, время на выход из квартир истекло, — проскрипел голос из мегафона. — Начинается принудительная эвакуация.
Последние слова потонули в заливистом лае Хуч. Мегафон засвистел. А следом, как удар кнута, щёлкнул отрывистый выстрел.
И Хуч замолчал. Но даже сквозь двойную раму я услышал, как зашлась плачем Сашенька, младшая из дочерей соседки, развитая не по годам трёхлетка, щебетунья и хохотушка. Она безмерно была влюблена в собачонку, и та отвечала ей взаимностью. И вот поди ж ты…
Забыв выключить мегафон, голос, словно оправдываясь, пророкотал:
— У нас для людей не хватает мест, а тут собака…
Чуть приоткрыв штору, я выглянул на улицу. Добровольно согласившихся отправиться неведомо куда набралось человек семьдесят, навскидку. Все, кто оставались в трёх домах, образующих подобие двора без особых границ и с большим количеством проходных участков. Большинство в плащах химзащиты, но часть в обычных пальто, зато все в противогазах и масках. В основном со звёздами на спинах. Здоровые, значит. Пусть и относительно. А теперь с сумками и котомками. С испуганными детьми, вцепившимися в руки матерей. И плачущая Сашенька в центре. А у её ног — Хуч. В красном круге на снегу. Сколько там того снега. И сколько там того Хуча…
Бойцы, экипированные в чёрное, прикладами автоматов подгоняли толпу к автобусам. Но не все. Часть чёрных «космонавтов», с опущенными забралами шлёмов, рванула по подъездам.
Я отступил от окна. Время прятаться.
В темноте кладовки моя маскировка работала. Даже в свете фонаря я буду выглядеть невнятной тенью вещей, висевших на вешалке.
Лифт прогудел до десятого. Потом, спускаясь, останавливался через этаж. Кто-то вышел на моём.
По всему дому уже грохотали удары молотов или чем там вышибают двери. Начался обещанный слом, хотя, по сути, взлом. Забухали удары и на моём этаже, вперемежку с чьим-то тяжёлым дыханием — это вскрывают квартиру по соседству, понял я. А ведь там, в квартире, никто не живёт уже с полгода. Но дверь заперта. И она упорно противостояла напору.
Я помнил эту дверь — с сувальдами, уходящими в стену по обе стороны двутавровых стальных балок дверной коробки. Так что её непросто открыть. Это дверь в квартиру Жени хлопнула как на ветру — не заперто. А тут бойцу придётся изрядно помахать кувалдой. И, судя по всему, он изрядно отстаёт от коллег — удары в доме стихали, уступая место ругани и шорканью тяжёлых башмаков спускающихся по лестнице якобы стражей порядка. А на самом деле мародёров.
— Ты чо возишься, сынок? — окликнул кто-то бьющего молотом в соседскую дверь, и она в этот момент поддалась.
— Да вот, курва, бронированная, как в банке…
— Было бы там чего ценного. Кончай, и пошли.
— Ща…
Теперь моя очередь.
Дверь скрипнула.
Тяжёлые башмаки застучали по плиткам пола в коридоре.
— Что там? — донеслось из-за двери.
— Пусто, — раздалось откуда-то из спальни.
— Тогда сильно не задерживайся, — скомандовали от лифта, — у этих нищебродов и брать-то особо нечего.
Мой незваный гость, второй за последние сутки, что-то перебирал в большой комнате. И я перебирал вместе с ним, но в голове: часы, телефон, планшет… Всё это имело ценность в прошлой жизни.
Щёлкнул — раз, другой — выключатель, но свет так и не загорелся.
Гость выругался. Но и фонариком не воспользовался. Может, его и не было?
Заскрипел паркет под башмаками. Ага, вот он добрался до моей формы — звякнули медали на тужурке. Что-то полетело на пол.
«Тебе ж сказали: не задерживайся. И чего ты там завис?».
Мысль оказалась несвоевременной — дверь в кладовку приоткрылась.
Я задержал дыхание…
 
6
Мог бы и не стараться. С улицы донеслась россыпь барабанной дроби автоматных очередей. И крики. Которые напрасно пытались заглушить грохот стрельбы. А с переходом на вой — боли и ужаса — и вовсе растворились в стрёкоте автоматов. На смену им пришли одиночные щелчки выстрелов — добивают…
Мой гость шагнул прочь от кладовки. Но тут уже я не собирался с ним просто так расставаться. После того, что произошло во дворе. И что я не видел, но очень хорошо представлял.
Если бы он оглянулся, то мог бы удивиться: чёрная тень в углу вдруг выросла в размерах, сравнялась ростом с ним.
Кортик с лёгким шелестом выскользнул из ножен:
— Только без шума, — прошептал я прямо в ухо, наполовину скрытое забралом шлема. А потом так же тихо добавил: — И шуток. Я их не понимаю.
Левой рукой перехватил ствол автомата, легко выдернул из враз обессилевших рук «космонавта» и положил оружие на стол. Не глядя. Это мой дом. Моя крепость. Тут даже в темноте я знаю, что и где.
Ощупал разгрузку. С сожалением констатировал, что пистолета в экипировке нет. Зато есть переговорное устройство на шлеме.
Я зажал микрофон в кулаке, едва сдерживая себя от того, чтоб чуть сильнее не надавить на кортик, прижатый к незащищённому горлу «космонавта».
И тут ожил наушник:
— Ты где? Хорош мародёрничать, уходим, дело сделано.
Кончик кортика слегка проткнул таки кожу, покрывшуюся мелкими пупырышками от страха.
— Скажи, что сейчас будешь, — шепнул я в ухо и приоткрыл микрофон.
Кадык «космонавта» дёрнулся, а сам он икнул:
— И… Иду…
— Ну, пойдём, — подтолкнул я его к выходу, не представляя, как выйду из положения, в которое попал. И нужна была мне эта месть за расстрелянных во дворе? С большинством я даже познакомиться не успел. Ясно только, что в основном они или переболевшие, или избежавшие хвори. Потому как вакцинированные да ещё и не по одному разу вряд ли вывалили бы во двор сразу после команды — ещё один признак мутации, деградация почти до уровня овоща. Ну да в нашем доме вроде таких не было. И что теперь? Собирался же просто отсидеться…
На лестничной площадке было светло — и через окно с улицы, и от плафона над дверью лифта. И я разглядел своего пленника. Пацан. Лет двадцать. Может, чуть больше. Но я почти втрое старше. Он меня одной левой... Да и я не имею против него ничего личного. Он тот один, который не стрелял. Пусть и случайно. Но в другой раз такого случая может и не представиться. И он выстрелит, в этом я не сомневался. Грабить же он пошёл, пусть и не взял ничего. Так опять же, потому, что взять было нечего. Его ж предупредили. Нищеброды мы. Хотя вон в правом кулачке зажал что-то…
Но мне сейчас было не до того, что этот в чёрном спёр у меня.
— Снимай шлем.
Парень неловко снял свою сферу левой, не выпуская из правой то, что держал в кулаке.
Без шлема он оказался ещё моложе. И перепуганный до безумия, которое выбелило его глаза.
Справа зияла дыра выломанной двери в квартиру соседки. Двери, как и предупреждал тот, с мегафоном, подлежали слому. Или взлому. Туда, в провал сломанной дверной коробки, я и подтолкнул пленника. И вместе с этим нажал на кортик.
Чуть снизу и вверх. За ухом. В шею. И дальше — прямо в мозг. Если он был.
Я даже не ожидал, как легко булатный клинок вошёл в тело. А мой пленник тем более не ожидал. Он даже не охнул — от боли или хотя бы неожиданности, когда на чёрном комбинезоне рубином вспыхнула красная кровь. Я только немного подтолкнул уже безвольное тело вглубь квартиры соседки. И подхватил сферу, чтобы в микрофон не ударил гром её падения на плитки пола.
«Ну, всё, сейчас его пойдут искать. А найдут меня», — мелькнула запоздалая мысль. А с ней пришло и решение. Которому я удивился не меньше, чем собственному спокойствию после убийства. Меня, конечно, готовили морально к тому, что врагов нужно убивать. Но всё это предполагалось как-то на расстоянии, и не руками, а тротилом ракет и снарядов. Да и враги мыслились иные, а не пацан, которого призвали и дали автомат. Но никто же не заставлял его подписываться на убийство и грабёж. Вот и получил своё.
Схватив сферу, я припустил по лестнице вниз. На втором этаже ворвался в квартиру в моём стояке, с ноги вышиб дверь на балкон, дождался падения осколков и вернулся на площадку, где и бросил головной убор покойника.
Переговорное устройство тут же ожило. Но я уже не слушал, как выговаривают мертвецу за гул и грохот в эфире. И за опоздание в строй. В который он уже не встанет. Никогда.
По ступенькам я почти взлетел на свой этаж. Бросил взгляд на покойника. Кортик. Он так и торчал, перекрывая выход крови.
Я выдернул своё оружие. Пускать в ход которое никогда и не думал. Вытер клинок о чёрную форму, вытащил запасной магазин из «лифчика» разгрузки, прикрыл тело пледом, затолкал за диван. И вернулся в свою квартиру. Не знаю только, надолго ли. Но автомат вселял надежду, что так просто я не уйду. И кто-то ещё, кроме этого пацана, заплатит за гору трупов во дворе.
 
7
За мной никто не пришёл. Хотя я и слышал, как в подъезд ворвалась толпа разъярённых мужчин. Но дальше второго этажа они не пошли. Моя уловка сработала. Более того, кто-то даже пытался выпрыгнуть в том же направлении, но был удержан в служебном рвении. «Автомат», — только и разобрал я из сбивчивой и невнятной из-за этажей между нами ругани.
Ну, да, разумно. Своей немудрёной инсценировкой путь побега я обозначил через рощицу, почти вплотную подступавшую к домам со стороны, противоположной двору. И просвечивала она только на первых шагах между берёзками. Дальше молодая поросль, пусть и с облетевшей листвой, скрывала и тропинки, и того, кто хотел бы убежать подальше от двора, где теперь лежала гора трупов. Я их ещё не видел — не рискнул подходить к окну, но живо себе представлял. И если бы за беглецом погнались, у того был шанс положить преследователей одной очередью. Никто ж не знал, что автомат пятью этажами выше…
В наступившую в доме тишину я долго не верил. Только когда во дворе пророкотали движки автобусов и штабной машины, с которой обещали эвакуацию, рискнул выбраться из своего закутка. И взглядом из-за штор проводил кавалькаду убийц.
Двор был усеян телами — никто и не подумал их убирать. Но обшарить их убийцы не постеснялись. Теперь ветер ворошил выпотрошенные из сумок вещи, — ту самую смену белья, переворачивал страницы никому не нужных документов. В предвечернем солнце поверх тел и между ними, тут и там поблёскивала медь гильз. А развороченный колёсами штабной машины газон словно исходил болью свежих ран. Будто вновь по нему прошлись доблестные рыцари водоканала и теплосетей… Хотя какие они рыцари… Гробокопатели. Которые как раз сейчас и были нужны. Кто-то же должен похоронить всех…
Было ещё достаточно светло, чтоб я смог разглядеть и Хуча, и Сашеньку, упавшую рядом с собачкой. А ещё Женю, похоже, пытавшуюся в последнем рывке прикрыть дочь. Младшую. Полину она не так любила почему-то.
Машины исчезли за поворотом. Посёлок, будут теперь считать там, где отдали команду на эвакуацию прямиком на небеса, зачищен. Гул моторов стих, зато стал слышен далёкий стрёкот автоматов — со стороны домов, которые были ближе к железной дороге. Чистка продолжается, значит, ещё некоторое время им будет не до меня. Но почему так не согласовано? Устроили шум у нас, и только теперь у железнодорожников…
Присев за стол, я нащупал автомат. Холод металла навёл на мысль: наш посёлок, хоть и был частью города, жил особняком, и больных у нас было немного, а мутировавших я и вовсе не видел, по крайней мере, внешних признаков не наблюдал, насколько это возможно с плащами и противогазами. А вот у железнодорожников было всё куда хуже. С третьей волной там все вакцинировались, в надежде не потерять работу. Но её они потеряли. Как и жизнь. Но и мутантов среди них могло оказаться немало. И они-то, неторопливые и тугие на принятие решений, могли затянуть выход на эвакуацию. Потом и пожили чуть дольше. Что уже не имело значения в принципе.
Значит, алармисты, те, кто бил тревогу до того, как интернет и связь рухнули полностью, были правы: никто и никого не собирался лечить. А всё делалось с одной целью — масштабная зачистка. Ну, или нечто похожее. Однако с одним концом. Люди им не нужны.
Я — тем более. Неизбежное зло, как нелестно обо мне отозвался пассажир.
Кстати, где он? В будущем или в прошлом? А ну как меня вытошнит? После убийства-то… Вот будет конфуз…
Вместо того чтоб конфузиться, я сунул руку в шкаф — туда, где за посудой для редких и в прежние дни гостей лежали свечи, на всякий случай, про запас.
Случай наступил…
Я плотнее задёрнул шторы…
 
8
Слёз не было. Была опустошённость. Даже ненависти к убийцам я не испытывал. Как и раскаяния за совершённое, и тоже убийство.
Я крутил на столе купленные в лавке банки и вспоминал. Как всё начиналось. То, что сегодня, скорее всего, не закончилось, хотя и прошлось катком по сотням, а то и тысячам жизней. А может и больше…
…Нет, нет, она была вовсе не смешная — пандемия. Нельзя смеяться над тем, чего нет. От слова совсем. Даже с учётом того, что ВОЗ, эта служанка фармацевтических компаний, существенно — в разы — занизила показатели, позволяющие пандемию объявить. И всё равно даже на эпидемию это не тянуло. Но она вроде как была. Благодаря СМИ. Хотя их нужно было давно переименовать в средства массовой дезинформации и рекламы. А заодно и пропаганды. Да и писали к тому времени во все эти газетёнки, а пуще снимали для телевизора всякие журналистики. Не журналисты, а именно журналистики. Ну, знаете, такие листики, с перфорацией. Их ещё в уединении отрывают от рулона… Отрывают и пользуются. Но сами журналистики того, что ими пользуются, не понимали. Воображая себя, как минимум, втулками этого рулона. Хотя власть к тому времени и для втулок придумала технологию смыва. И очень этим гордилась. И многие журналистики вещали о том, восхваляя власть. Забыв, что обязаны её критиковать. Не потому что власть априори плоха, хотя применительно к России на протяжении как минимум полувека, ну или хотя бы на всём моём веку так оно и есть. Просто власть должна знать своё место. Не ей служат, а она на службе. У общества. Так что без критики никак не обойтись. А хвалить её могут только или дураки, или подлецы. Дураки не понимают, но желают высказаться. Подлецы в курсе, но надеются, что, лизнув власть пониже спины, будут замечены и отмечены. Как же. Три раза ХА. Власть даже не заметит. Потому как считает это само собой разумеющимся. Раз ты в рулоне.
Да, есть в рулоне втулка. Которой вроде как не попользуешься. И у которой вроде как больше свободы. Ну, там, домик в Альпах, гражданство не той страны, которой на роду написано быть гондурасом… Так для того и придумана была технология смыва втулки. Едва надобность отпадает, даже этих, вроде как неприкасаемых столпов власти смывают. Потому как скудна поляна северной сверхдержавы на глиняных ногах, на всех оленей ягельника может не хватить.
Не знаю, как теперь, без связи, интернета и газет, но прежде журналистики верно служили. По назначению. В смысле, пропагандируя здоровый образ жизни для борьбы с пандемией. Ну, там, маски, перчатки, укольчики… Хотя давно мало-мальски думающими было признано, что всё это ничуть не спасает от заражения. Однако вместо выработки коллективного — стадного — иммунитета власть добивалась стадного инстинкта. И вот уже на тех, кто без маски, стали кидаться обычные граждане. Хорошо пока не с вилами…
Очереди скорых были, не спорю, но не от числа заболевших. От истерики граждан, напуганных СМИ. Но ещё больше — от реформы здравоохранения, в результате которой главврачи и главбухи стали получать в разы больше остального медперсонала, а младший и техничек вообще сократили. Потому и лежали трупы средь живых — убрать некому, а не потому что их так много. Ещё больше осталось умирать дома — ну нет у них признаков ковида. А сердце болит. Или почки. Ну и пусть, нет под таких больных коек. Так что зажмите в ладони монетку для Харона и вперёд. А вирус почти никого не убил. Убили осложнения после заражения. Как и в случае со СПИДом. К которому за 40 лет так и не нашли вакцины, а тут сбацали за пару недель. И вот результат — о котором думающие предупреждали. Мутации. И естественный итог — под нож мутантов. И остальных заодно. Как потенциальных разносчиков заразы. Но это потом. В смысле, сейчас, после очередной, потерянной для счёта волны.
Тогда же, в начале, больных было столько, что заканчивались даже дополнительно выделенные койки. Но даже сами чиновники от здравоохранения признали, что каждая пятая занята не больным, а предположительно больным! Ну, об этом давно говорилось — положительный тест это не признак болезни, это возможность быть носителем. Но человек является носителем десятков болезней, сотен вирусов! И не всегда это означает, что он болен. Да и почти каждый второй тест давал ложный результат. Так что цифирь в СМИ нужно было уменьшать хотя бы на треть. А с учётом признания чинуш — и того больше! Но всё было ровно наоборот. Для потребления человеческого стада. И нагнетания истерии. А там, где истерика, не до анализа происходящего. И болезнь сама находит свою жертву.
А тут, в погоне за скорейшей выработкой стадного инстинкта додумались до бессимптомных больных. Вы суслика видите? А он есть…
Пока все искали суслика, шёл делёж. Вначале полей вакцинации — никто не хотел признавать чужих вакцин. Потом, поделив доходы, стали делить власть. И вроде ж правильно всё спланировали: когда война, нужен один командир, один начальник, нечего городить национальные заборы. А кто справится лучше? Конечно, ВОЗ, у которой уже и карты все на руках: и очередную волну объявит, и расскажет чем и когда колоться. А кто не хочет — заставит. Для чего нужно все силы подчинить одному командиру.
Так ВОЗ стала главной. Во всём. Тогда-то и «Росгвардия» сменила прописку. И присягу. Хотя она и прежде была не тем, чем значилась по замыслу.
Ну, да поначалу, когда полиция где-то отказалась, а кое-где и сама из-за мутаций оказалась неспособна к действию, бывшие гвардейцы только биометрические паспорта здоровья проверяли. И соблюдение масочного режима. Который к тому времени был уже противогазовым, и даже изолированным… А теперь вот, приехали… С автоматами, показав истинное лицо. Ради которого им было послабление — в виде необязательности вакцинации.
Мысль моя опять опередила события, так, как я их ещё помнил. Благо случилось всё едва ли не вчера. Но что толку об этом теперь вспоминать и валить на продажных журналистов? Итог закономерен. И для них, кстати, тоже. Телевизор, правда, ещё порой просыпается очередным посланием верховного из бункера — с призывом сохранять спокойствие. Это всё, на что он способен. Не телевизор — верховный. Впрочем, он и прежде был всего лишь призывник — всё призывал, призывал, а кого? Себя, что ли? Но этому его выходу из подполья теперь предшествует убойная для психики процедура — включаются сирены и системы оповещения о ядерном нападении. Журналисты не нужны в этой цепочке. Странно, что эвакуацию так не объявили. Может, это местная самодеятельность? Центральная власть давно носа никуда не кажет, отдав всё на откуп местным князькам, может, это они решили зачистить поляну? Которые, как и гвардейцы и большинство администраций больниц от вакцинации были не то чтоб освобождены, но нашли способ её избежать. Тогда где-то должны быть и нетронутые поля живых…
 
9
Начинать надо с азов. А вначале было слово. И это слово — не бог. Уже хотя бы потому, что Б — далеко не первая буква в алфавите. Но на всякий случай повторюсь: начинать надо с азов.
Аз. Я. Это власть переставила буквы местами. Советская, провозгласившая преобладание общественного над личным. А нынешняя, сдавшая даже то, чего, добилась советская, и вовсе отказала в праве на личное. Всем, кроме, друзей верховного. Которых, по слухам, это не спасло. И тем не менее Я стала последней буквой алфавита. Вот только, как бы власть ни пыжилась, всё начинается с Я. С меня. Аз есмь бог. Для себя прежде всего. И поверьте, особо нового я ничего не сказал. Потому что ещё до меня на вопрос, как можно с такими мыслями жить, Терри Пратчетт ответил односложно, но ёмко: «Долго».
Нам долго жить оказалось не суждено. И хоть я выжил, это, скорее всего, ненадолго.
А я с детства был завистлив. Ужасно завистлив. Вот только не чёрной завистью, а странной её разновидностью. Я не завидовал дорогим игрушкам, хотя мне они нравились, а у меня их не было. Таких, каких хотелось: машинок, с открывающимися дверцами и на резиновом ходу, солдатиков, металлических конструкторов... Потом не было томагоччи и прочей лабуды. Да, у меня одного из первых появился фотоаппарат, простенькая «Смена», но это было куда позже. Когда играть уже не особо хотелось, потому что появились другие хотелки. Но до того я мог попросить игрушку. Поиграть, но не забрать. Хотя у меня мои игрушки порой отбирали. Марки, например. Их украл мой однокашник, которого я привёл домой. Бабушка нас накормила, а когда я куда-то отвлёкся, он вытащил из кляссера не меньше дюжины самых симпатичных марок. И ушёл. А мне за пропажу ещё и перепало. Марки денег стоили. И немалых, судя по зарплате родителей. Маминой, как я помню, хватало как раз на 10 дней питания. Да, с базара. Но только на базаре и можно было купить творог, сметану, курицу… А потом и там не стало. Однако вернёмся к маркам.
Толик не признался, что стащил. Но похвастался, что у него тоже есть марки. И показал. Мои марки. Наклеенные, Карл! В обычную тетрадку, приклеенные намертво. И безнадёжно испорченные. Но он благородно решил мне их подарить. И подарил. Чтоб я мог над ними порыдать. И надолго забросить увлечение, хотя отец и продолжал привозить марки всякий раз, пытаясь меня заинтересовать. Собирать вновь я стал годы спустя, познакомившись с приехавшим в деревню к деду парнишкой по фамилии Доля. Судьба, в переводе. Но оказалось, не судьба…Ему глянулись какие-то мои марки, а мне — как казалось, раритеты его коллекции для обмена: рваная марка с Николаем, почти выцветшая копия первой русской марки, такая же, если не в более плачевном состоянии, первая советская…
Ну, в общем, вы понимаете. Я опять лоханулся. Марки хоть и были вроде бы редкими, но ничего не стоили. Но меня они радовали. И я не завидовал тому, что в альбоме парня остались сотни шикарных марок.
Я завидовал тому, что он о них всё знал.
А ещё завидовал умениям. Страшно завидовал. И старался повторить. Получалось крайне редко. Но я старался. Так моя зависть стала движителем моего развития. Как лень, которая двигатель прогресса.
Завидуя, я написал дюжину романов. Они не вывели меня на дорогу к Букеровской или Гонкуровской премии, но кормили в самые лютые, голодные годы. А получив относительную финансовую свободу, из зависти же стал заниматься моделизмом. Поздновато, конечно, уже и глаз не тот, и руки-крюки. Но строил кораблики. В удовольствие. Которое однажды иссякло. И стройка зависла. Писание, кстати, тоже…
Пока я честно служил, а потом пахал до седьмого пота, другие тоже строили. Кто карьеру, кто дома. Я не завидовал. Хотя и был не прочь заиметь такие хоромы. Но не было и нет у меня таких талантов — материализовать свою глупость, наглость или что там ещё необходимо для обретения материальных благ. Я довольствовался тем, что получал. За труд.
Ну, да, чаще всего недоплачивали. Обидно было. Порой до слёз. Особенно когда другим платили в разы больше за куда меньшие достижения и успехи. Но это так и не стало поводом к тому, чтобы я изменился. Или изменил своё отношение к материальным благам. Точнее, способу их обретения. Не стало труда — и блага иссякли. А новых способов кроме как заработать я так и не придумал. Поэтому довольствуюсь тем, что есть. Но не завидую. Смысл? Отравить себе оставшиеся годы? Мне и так пока не худо.
Там более что аз есмь бог.
Вот только этот бог сидит за столом в пустой и тёмной квартире и готов разрыдаться.
— Ты плачешь?
Голос в голове вывел меня из ступора.
— Пассажир?!
— Ты ждёшь кого-то ещё?
 
10
Я и его-то не ждал. Его, которому мы были вообще неинтересны. Но он вернулся. Хотя, полагаю, совсем не потому, что у него вдруг проснулась его космическая совесть или интерес к жалким людишкам, истребляющим друг друга под ещё большей угрозой истребления.
— Слушай, ты извини, конечно, но обращаться «Пассажир» мне как-то не с руки, — хотя, если честно, меня глодало, конечно, совсем иное: безымянный труп в соседней квартире.
— Ну, убивая, ты имя не спрашивал, — не стал щадить мои чувства пассажир, ещё один гость в моём жилище. Которому суждено стать и моим склепом.
— Имя ему легион, — пробормотал я.
— Не исключаю. Хотя их значительно меньше. Тех, кого ты под этим подразумеваешь.
— А тебе откуда известно?
— Мне много чего известно. Хотя я бы и предпочёл этого знать.
— Но вынужден?
— Вынужден, — согласился мой невидимый гость.
— Тогда, может, и меня просветишь?
— Для начала тебе придётся ввести меня в курс дела.
— Но ты ведь, вроде, как всё знаешь…
— Меня долго не было.
— Ну, да, каких-то пару часов.
— До того.
И я рассказал.
О том, как надмировым правительством стала ВОЗ. Не орагнизация, конечно, а те, кто за ней стоял. Вначале были заблокированы перемещения по миру. Потом — и в пределах суверенных стран. Которые перестали быть суверенными. Наш-то верховный полномочия не сдал. Хотя и власти у него нет никакой. От слова совсем. Сидит себе в бункере, вещает порой в телевизоре, система гражданской обороны где-то сохранилась, вот и жмёт он на кнопку. Вместе с бывшим министром обороны. Который ничего не оборонил и не защитил. Потому как армия, следом за «Росгвардией», пока ещё была такая возможность, тоже присягнула варягам. Не вся, правда, мест уже не осталось для выражения верноподданнических чувств.
Впрочем, нужно отдать новой власти должное, они на присоединённые территории и шагу не сделали. Всё чужими руками. Местных элит. Которые закрыли фабрики, заводы, жизнеобеспечивающие предприятия… Не стало работы. Зарплаты. Людей обрядили в костюмы химзащиты. Запретили дышать. Даже через маски и противогазы. Чуть позже окончательно закрылись больницы. Которые и так давно никого не спасали. Прежде всего потому, что не было ни эпидемии, ни пандемии. А обращение в больницу гарантировало заболевание. Особенно после прививки.
Жизни не стало. Мы стали выживать. И не только поражённые в правах отказники — привитые тоже оказались лишними на празднике жизни. Хотя ВОЗ и отказывалась признать побочные действия вакцин. Когда ещё был жив интернет, приходили известия: принудительная поголовная вакцинация в странах Европы, концлагеря в Австралии, волнения в Америке, и не только в США, где наметился распад страны. Ну, или, по крайней мере, нежелание отдельных штатов жить по волчьим законам, спускаемым из столицы. Некоторые маленькие государства смогли избежать разрушительного воздействия вакцин, но ненадолго. Не зря же армии перешли в подчинение ВОЗ. Которая объявила эти страны зоной бедствия. И превратила их в пыль. Хорошо, не радиоактивную. Однако спасения уже не было. Черту перешли чуть раньше, когда начали вакцинацию, не разобравшись с самим вирусом. Тем более — со средством против него.
Поначалу-то только болеющих стало больше. Среди привитых. Сроки между вакцинациями стали сжиматься, как шагреневая кожа. Что только усугубляло ситуацию. А потом пошли мутации. Которые отрицались с ещё большим рвением, чем распространение вируса вакцинированными. И о которых вначале ходили слухи, а потом они стали явью.
— А теперь вот нас пришли убивать, — закончил я рассказ. — Иссякли запасы, похоже. Или ещё что. В любом случае, мы — расходный материал. Или они нас, или мы — их. Пусть и не всех. Но с кого-то же надо начинать. Вот я и убил. Впервые в жизни. Хотя всю жизнь к этому готовился. Но они первыми начали.
Я ждал вопросов — рассказ был довольно сумбурным, что-то я упустил, через что-то перескочил или поменял местами причину со следствием, но пассажир молчал. Или его появление мне только почудилось? Как предохранительный клапан в голове, готовой взорваться после случившегося.
— Всё нормально с твоей головой. Не прибедняйся. Оторви задницу, и во двор. Там есть живые, — внезапно ударило меня по ушам, но, как бы это объяснить — изнутри, что ли…
 
11
— Автомат не забудь, — напутствовал меня пассажир, когда я закутался в свою плащ-накидку, она же шаль-невидимка.
Заглянув в соседскую квартиру, убедился, что труп бойца на месте. После чего сбежал по ступеням и застыл у входной двери, прислушиваясь.
Всё тихо. И темно. Фонари почти не освещают двор. Хотя электричество ещё не отключили полностью. И уцелевшие лампы рисуют призрачные тени на снегу.
Я сделал шаг вперёд. Под ногами скрипнул снежок.
И тут же я чуть не сел на пятую точку. От страха.
Среди трупов мелькнуло чьё-то лицо.
Когда там же слабо взмахнула тонкая ручонка, я уже пришёл в себя.
— Холодно… — стуча зубами и прижимаясь ко мне, забормотала Полина, старшая из дочерей соседки Жени, когда я подхватил её, готовую опять рухнуть меж тел.
Закинув автомат за спину, я поднял девочку на руки. Этого, конечно, мне только ещё не хватало, мелькнула подлая и эгоистичная мыслишка.
Хорошего, конечно, было мало. Когда пассажир сказал о живых, мне пригрезилось, что там, во дворе, я найду такого же выживальщика, готового цепляться за жизнь. В том числе и с оружием в руках. Но девочка тринадцати лет… Это тот ещё балласт. А если и ранена, то это вообще крах всем моим шансам выжить. Что и в одиночку казалось нереальным.
Рискуя громогласно заявить о себе на всю округу, я внёс девочку в лифт.
При тусклом свете плафона мне показалось, что её лицо — сплошная рана и покрыто запёкшейся коркой крови. Но в ванной, включив, наконец, свет и надеясь, что его отблески не будут видны в окнах, разглядел, что всё не так страшно. Более того, раны не было. А кровь была.
Пока наполнялась ванна — немногое из благ, что осталось — вода, которую грел встроенный бойлер, я осторожно раздел Полину. Её колотил озноб. Но ран не было и на теле!
Для своих тринадцати, Полина была маленькой и лёгкой. И ещё не сформировалась, хотя рыжеватый пушок уже пробивался в самом низу живота.
— Дядя Миша, мне страшно…
— Ну, ну всё, уже позади, — врал я, понимая, что всё только начинается. При этом в голове у меня крутились совсем уж неприличные мысли. Хотя прежде при виде этой угловатой девочки, вечно чего-то смущающейся, у меня никогда не возникало ничего подобного сродни плотскому желанию. Но тут, похоже, всё наложилось. И отсутствие отношений с женщиной длительное время — какие там отношения, когда из дома не выйти и, главное, никого не найти — имеется в виду готовых рискнуть ради случайной близости подцепить вирус. И стресс после убийства — требовалась разрядка. И голенькое тельце, пусть и совсем детское, но всё же с намечающимися признаками женщины. Которой она может и не стать. Это сейчас каким-то чудом ей повезло, и она осталась в живых, когда все вокруг мертвы. А её миновали и автоматные очереди, и не добили её после всего…
Горячая вода сделала своё дело, Полина быстро согревалась и приходила в себя, даже засмущалась, когда я погладил её тонкие ноги в опасной близости от пушка.
— А мама… Мама умерла? — голосок дрогнул, но сама Полли как я её звал, встречая после школы, уже не дрожала.
— Да, солнышко… Все умерли. Мы остались вдвоём.
— Втроём, — поправил меня пассажир.
И Полли встрепенулась:
— Кто это?
— Это? Ты тоже слышишь?
 
12
Полли тоже слышала пассажира. Так что мне стало даже чуть спокойнее — я не рехнулся, крышей не поехал. Правда, объяснить наличие пассажира в моей двушке это не помогало. От слова никак. А уж кто он такой…
Я надеялся, что он сам попытается объясниться, раз уж засветился, но пассажир молчал.
Пришлось признаться:
— Видишь ли, я даже не знаю, кто это и откуда он взялся. Только теоретически могу представить. Но не объяснить. Так что просто прими как факт: с нами ещё кто-то. И от него не скрыться. Так что пусть себе, не обращай внимания. Тебе и так досталось. Отмокай. А я схожу в вашу квартиру, возьму тебе одежду.
— Дядя Миша, не уходи, я боюсь!
— Ты же смелая девочка! В тебя стреляли, а ты жива. Я б так не сумел…
— Я просто испугалась! И когда началась пальба, упала. А потом на меня упала мама. А дальше я ничего не помню. И ничего не видела. Из-за крови. А потом увидела вас…
Понятно, Женя хоть и держала Полину в чёрном теле, в свои последние мгновения, может и не специально, спасла дочери жизнь. А команда зачистки поленилась проверить, не теплится ли жизнь в ком-то ещё. Они очень уповали на свои автоматы. Да и потом, скорее всего это был первый опыт массового истребления мирных граждан. Мне вспомнилось, что от убитого мною бойца изрядно попахивало сивухой. Там было не только сто грамм для храбрости, а куда больше. Вот он и не смог оказать сопротивление.
И счёт пока в мою пользу: один труп врага и одна выжившая. Но что дальше?
Для начала — чистая одежда для Полины.
Вода была ещё горячей, пена укутала девочку до подбородка, и она на удивление быстро приходила в себя. Или просто не понимала, что мать и сестрёнка мертвы? Так уже взрослая достаточно…
Стараясь чтобы свет из ванной не отразился в окнах, я бочком выскользнул в коридор, а потом на площадку. И тут же услышал шум в квартире, куда я направлялся.
За дверью кто-то был.
Только бы Полли не позвала меня!
Я запоздало пожалел, что не прихватил автомат и удивился молчанию пассажира: Полли он услышал во дворе и буквально вытолкал меня, а тут не предупредил об опасности в соседней квартире.
Возвращаться было поздно.
 
13
После героев на поле боя приходят мародёры. Впрочем, какими героями нужно было быть, чтобы положить во дворе уйму беззащитных людей? Такими же, наверное, будут и мародёры…
Я качнулся в сторону проёма, за которым лежал труп бойца в чёрном. В отличие от моей квартиры, здесь свет горел — покойник его же и включил, собираясь немного пограбить. Но мне это мало что дало — оружия здесь не было. Разве что на кухне где-то есть ножи, чисто теоретически, не может быть, чтоб их не было. Однако пока я их найду, выдам себя.
Я прихватил табуреточку из прихожей — сидя на ней в той, прошлой жизни обитавшая здесь соседка, дама довольно тучная, скорее всего, переобувалась. Оружие так себе, даже не мой кортик.
Взвесив всё, чем теперь располагал, — в прямом и переносном смысле, стараясь не шуметь, я преодолел последние метры до квартиры, в которой Полли больше не живёт.
Свет в ней тоже горел во всех комнатах, так что я зря прятал своё освещение, наоборот, выдавал себя тёмными окнами. Благодаря судостроительному заводу, наш посёлок был на автономном обеспечении. И когда город по большей части ушёл во тьму, у нас было электричество, вода, газ и отопление. Последнее, правда, начало сдавать. Что весьма печально в надвигающейся зиме. Так ведь и жить-то никто не должен был в наших домах. Уж после сегодняшнего точно.
Но мы жили. Я и Полина. И ещё пассажир. С которым нужно установить более тесные отношения. Чтоб не влипнуть ещё раз, вот так, как сейчас.
Я вошёл в распахнутую дверь.
Шум доносился из дальней комнаты. Кто-то усердно выворачивал ящики, которые уже до этого не пощадил убитый мною черногвардеец, или кто он там после всех этих перипетий с переприсягой...
Быть честным и прямым бойцом я не собирался. Не кино, тут жизнь на кону. И моя, и Полли. Так что когда грабитель шагнул из комнаты, по сути, навстречу удару, мне и думать-то особо не пришлось.
Табуретка врезалась точнёхонько в переносицу. Или мне показалось? Скорее да, чем нет — удар пришёлся в лоб. Неприятно, но не смертельно. А табуретка разлетелась, оставив мне на память одну ножку, за которую я держал свой снаряд. Не ставший убийственным. Но хоть немного огорошивший грабителя. Во-первых, нападения он не ждал. Во-вторых, хоть табуретка и рассыпалась, но всё-таки это больно — получить по лбу деревяшкой.
Вот только большего преимущества, чем внезапность, я не получил.
Грабитель даже не взвыл от боли. Он только на мгновение приложил руку ко лбу. И тут же выкинул вперёд вторую, лишь чудом не достав меня, растерянно взирающего на ножку табуретки в руке.
Габаритами мародёр превосходил меня, не вдвое, конечно, но изрядно — моя рука, даже с ножкой от табуретки оказалась короче его граблей. Да и выше он был почти на голову. Так что о честном поединке и заикаться не приходилось. И я ткнул своей палицей ещё раз. Опять целясь в переносицу. Но там уже стоял блок. Вот только удача всё ещё была на моей стороне.
Табуретка, похоже, давно была готова уйти в утиль, этого я впопыхах не заметил. Да и не думал, что за такой, почти бронированной дверью будет хлам, а не мебель. С соседкой-то я был только шапочно знаком, так, здоровались иногда, сталкиваясь на площадке. Но мог бы понять, когда втащил в её квартиру труп — пошарпанные обои, протёртый диван, за которым покойник нашёл временное пристанище… Ну да сейчас было не до этого.
Ударив, я лишился своего оружия.