Самовар

Все имена, времена и события вымышлены.


*Чашка первая*

«…успешно выполнили план заготовок хлопка-сырца. Центральный комитет Коммунистической партии Советского союза с большим удовлетворением отметил…»

Хорошо поставленный, но искаженный динамиком голос диктора читал новости. Радиоточка не надрывалась, докладывая об очередных победах тружеников села. Её негромкое скрипучее бормотание в углу за кухонным шкафчиком давно перестало приносить долгожданные фронтовые новости, и стало неотъемлемым фоном, подобно стрёкоту сверчка. Ничего не стоило вытащить штепсель из розетки, но располагалась она высоко, да и особых неудобств радиоточка не причиняла. Скучные выпуски новостей сменялись песнями в исполнении Лемешева и Руслановой, Бернеса и Изабеллы Юрьевой, симфониями Шостаковича и фрагментами рассказов Зощенко и Паустовского.

Утреннее солнце ярко светило в окно. Такое весеннее солнце нельзя спутать ни с чем, оно несет в себе необъяснимую радость и надежду, врываясь в душу и наполняя её счастьем. Одна раскрытая створка окна впустила в квартиру свежий апрельский ветер. Он осторожно трепал короткую – в пол-окна, расшитую занавесочку, нанизанную на веревку.  За окном щебетали птицы и шелестели только народившейся листвой деревья. Физически ощутимое утро, окутанное неясной дымкой вокруг солнечного луча, обещало, что всё будет хорошо.

Солнечный луч проник в кухню этой обычной квартиры и устроился на столе, выделяя клетчатый красно-бело-зеленый рисунок скатерти, и опираясь на блестящий бок новенького самовара. Самовар явно собирался закипеть и издавал характерный звук, напоминающий шум далекого водопада. Еще минута, - и женская рука вытащила вилку из розетки. Самовар успокоился.

Светловолосая девочка лет пяти забралась на высокий стул с круглой спинкой и удобно устроилась на коленях прямо напротив самовара. Она внимательно ловила свое узкое отражение в зеркальной стенке самовара и краем глаза отмечала, как мамина рука подносит и ставит перед ней чашечку на блюдце. Затем мамины руки подносят фарфоровый чайничек, и в чашку льётся темно-янтарная заварка. Её аромат и отвлёк внимание девочки от самовара.

Девочка поёрзала на коленках, поправляя неброское платьице и устраиваясь ближе к краю стола.  Пододвинула чашку к самовару.  Осторожно коснулась краника – не горячий ли, и повернула его. Горячая вода полилась в чашку.

Мамины руки в это время разложили на доске две квадратные печенюшки. Рядом уже красовался развернутый шоколадный сырок. Яркая белая серединка была чуть смазана подтаявшей глазурью. Отрезав ножом четверть сырочка, мама намазала его на одну печенюшку и накрыла сверху другой. Переложив деликатес на блюдечко, мама подала его девочке.

Леночка погладила квадратное домашнее «пирожное», затем, взяв его двумя руками, откусила кусочек. Прихлебывая чай, и еще не дожевав лакомство, девочка поспешила спросить:
- Мам! А можно просто печенюшку? Без сырочка?
- Леночка, тебе, разве, не нравится пирожное?
- Нравится. Но я же не могу его макнуть в чай… А печеньку могу. А сырочек я  так съем.
- Тогда это пирожное я доем сама. Вот тебе печенька. – Мама протянула девочке на блюдечке печенье и забрала «пирожное».
Лена осторожно макнула печенье в чашку с чаем и с удовольствием втянула мякиш, причмокивая.
- Мам, а почему самовар шумит? – не переставая жевать, продолжала вопрошать маленькая почемучка.
- Старается очень. Пыхтит. Думаешь, так просто – воду нагреть? Уухх, сколько сил надо! – отдувалась за самовар мама.

Утреннее солнце продолжало заглядывать в окно, подсвечивая незатейливый детский завтрак.

- Мама, а салют скоро будет?
- Скоро, детка. Через неделю.
- На праздник?
- Да, на праздник. Пирожков напечем, и салатик вкусный приготовим. К чаю чего-нибудь особенного…
- И красивое платье наденем?
- Ну, конечно, Ленка! Самое красивое! И ты у меня самая красивая будешь!
 
Уже через полчаса Лена сидела за тем же столом и рисовала цветными карандашами в альбоме. Теплый еще самовар переместился на край стола. Туда же откочевала сахарница и еще маленькая стеклянная вазочка с карамельками Монпасье.

Мама, уже снявшая фартук, освободила самовар от пёстрого «в берёзку» электрического шнура, не без труда вытащив его из гнезда.

- Мама, а ты куда самовар забираешь?
- Помою, и на место поставлю. Никуда твой самовар не денется.
- Разве он испачкался? – удивилась Леночка, пытаясь увидеть своё отражение в уносимом мамой самоваре.
- Да не особо он и испачкался… Но мы его почистим, чтобы блестел лучше. Будет у нас самый красивый самовар! Праздничный.

- Самый красивый.., - задумчиво повторила Леночка, слегка прикусывая уже покрытый характерными отметинами карандаш, и мечтательно отводя глаза  куда-то в угол кухни.

Переделав все свои важные дела на кухне, и убедившись, что мама занята своими, Лена, прогуливаясь, словно случайно, проплыла в мамину спальню. Комната тонула в полумраке из-за занавешенного окна. Девочка застыла перед маминым трюмо, неспешно рассматривая расставленные баночки, бутылочки, коробочки, привыкая к темноте после резкого солнечного света. Она аккуратно прикасалась к каждой из них пальцем, бормоча себе под нос «Это не то… это не то…» Наконец, выбрала маленький стеклянный флакончик и поглядела на девочку в зеркале.
- Это то, - шёпотом поведала она своему отражению, схватила пузырёк и убежала на кухню.

По клетчатой скатерти разбежались цветные карандаши. Раскрытый альбом для рисования лежал там же, где Лена оставила его. Вернулся на место самовар, но уже обновленный, начищенный, блестящий. Девочка о чём-то задумалась, глядя на самовар. Нашла в нем своё отражение, покривлялась, строя ему рожицы. Наконец, решившись, подтянула тяжелый самовар поближе. Тот был пустым после водных процедур, и не сильно сопротивлялся детским ручонкам.  Леночка отвинтила длинную крышечку у флакончика, вызволенного из темницы маминой спальни. Характерный ацетоновый запах лака для ногтей резанул ноздри. Кисточка, удобно растущая прямо из крышки, коснулась ножки самовара. Лена аккуратно разрисовала одну ножку, затем вторую и стала поворачивать самовар, чтобы дотянуться до третьей ножки, когда на кухню вошла мама.

– Чем так пахнет? – то ли удивлённо, то ли испуганно всплеснула руками мама. - Леночка, что ты делаешь? Господи, это же мой лак для ногтей! Кто тебе разрешил?

Лена, застигнутая врасплох, замерла, и смотрела куда-то мимо мамы вглубь коридора. И тут мама увидела всю картину целиком.
– Детка, это что за хохломская роспись здесь?
Девочка, замерев и потупив взгляд в стол, надула губки и продолжала стоически молчать. Она ещё не решила, рассердиться ей или заплакать…

Мама, конечно, любила свою дочку, и, увидев растерянность и испуг ребёнка, продолжила более ровным и спокойным голосом:
– Ленка… Ну, что ты придумала? Ты зачем самовару маникюр делаешь?
– Ах, мама, ну как ты не понимаешь! – Тут же перейдя в атаку, оживилась и подняла глаза на мать Лена.  - Ведь, скоро праздник, так?!
– Так…
– И мы все будем красивые, так?
– Таак…- уже начала улавливать детский ход рассуждений мама.
– И самовар наш будет тоже самый красивый, мамочка! Ну, посмотри, какие ножки у него – как твои пальчики – красивые!

Дочка развернулась на стуле к маме, как бы открывая ещё более широкий обзор на её произведение искусства – самовар на лакированных ножках, и смотрела на неё умоляюще и с надеждой.

– Хорошо… Самовар красивый… Но, знаешь, мне не нравится, когда без спросу берут мои вещи.

– Маам… Я нечаянно забыла спросить… Я просто не успела, - с лёгким вызовом протараторила девчушка. - Я больше не буду. Только самовар докрашу, мам, можно? И больше не буду, чесслово!

– Эх, Ленка… А меня в салон красоты примешь? Ну, ладно, договорились… Закончишь с самоваром, поставишь лак на место!

– Да, мамочка! Да-да, салон красоты! – Лена снова оперлась о стол, пододвинула поближе самовар,   развернула его к себе третьей ножкой, и приступила к работе.
– Красота требует жертв, - бубнила она про себя, но мама, теперь не сдерживающая широкой улыбки, уже вышла из кухни. 


*Чашка вторая*

Город за запыленным окном жил своей суетливой жизнью. Высокое дневное солнце обыгрывало робкие облака, и резко выделяло двухуровневую развязку, переводящую мост через реку в ранг центральной улицы. Дорога, заполненная «Жигулями», «Москвичами», «Волгами», чешскими троллейбусами  и редкими немецкими легковушками добавляла суеты и шума, но, всё же, не была столь чужеродной в этом окне. Шутка ли, за последние три десятка лет каждый день Елены Васильевны начинался со взгляда в это окно.  Поэтому недавно отстроенный мост означал не только рост и развитие города, но и взросление и перемены для неё самой.

Вот и сейчас женщина, одетая в джинсовую юбку и темные колготки, стояла возле окна, задумчиво глядела на улицу и машинально поправляла большой ворот ниспадающего свитера-пуловера.

– Хозяйка, это тоже везём? – голос заставил Елену встрепенуться и вернуться к происходящему в комнате. Больше в это окно она никогда не смотрела.

Рабочие выносили вещи из квартиры. Жильцы переезжали.. Мебели уже не было. Лишь голые неуютные стены, пыль по углам, старые газеты, да пара пустых картонных коробок. Голос – эхом от осиротевших стен. В одном углу были свалены вещи – какие-то плоские диванные подушки, детский стульчик, старая одежда, обувные коробки. Поверх всего этого небрежно лежал самовар.
Двое грузчиков уже вынесли за дверь комод, а третий стоял у дверей в ожидании инструкций.
– Я говорю, это тоже грузить? – переспросил рабочий в сером комбинезоне, указывая на оставленное на полу барахло.
– А? – Очнулась женщина от раздумий, - Нет, это не надо. Это пусть остаётся.
Грузчики исчезли за дверью.
– Хотя...
Елена Васильевна подошла к куче вещей, подняла самовар, осмотрела его. Поискала в мутной стенке свое отражение и погладила лакированные ножки, явно собираясь забрать с собой.

– Ну что, Ленк, вроде всё собрали? – в дверях нарисовался её муж в распахнутой джинсовой куртке.

Елена кивнула головой, и тут же слегка пожала плечами.

 – Вроде всё…- Её рука сама обняла самовар покрепче, прижав его, как маленького ребёнка.
– Оставь ты это металлолом, Ленок! Поехали, давай! Загрузили уже всё.
– Серёж, этот самовар – мой друг детства, - неуверенно заговорила она. Но Муж резко парировал её слабую попытку.
– Лен!  Новая квартира – новая жизнь! Какое, нафиг, детство!? Есть же чайник электрический, что Петрович из Германии привез. Куда ты ещё это нагромоздить хочешь? Поехали, цигель, цигель! Грузчикам по часам платим.

Женщина медленно опустила руки с самоваром и положила его обратно на кучу ненужных вещей. Крышка самовара тихонько звякнула, словно прощаясь. Не оборачиваясь на звук, Елена вышла из комнаты вслед за своим мужем.


*Чашка третья*

Вечером снова давали закаты. Расцвеченные малиново-розовым облака с золотыми каёмками словно кричали: «Мы здесь! Смотрите сюда!». Солнце путалось и вязло в них, скатываясь всё ближе к короткому городскому горизонту.

То, что раньше унизительно именовалось Домом престарелых, теперь носило гордое имя Центра социального ухода. Поскольку «уход» означал не только заботу, но и недвусмысленно напоминал об открывающихся для всех перспективах, сами жильцы называли своё обиталище просто «Пансионат». В окно большой гостиной именно такого частного пансионата и транслировали закат в прямом эфире.

Общая зала вмещала в себя  несколько столиков, стулья, пару кресел, играющий телевизор, и даже маленькую кухоньку – с чайником, кофеваркой и прочей утварью. Это было  место для отдыха и совместного времяпрепровождения обитателей пансионата. Несколько пожилых дам расположились в комнате: одна вязала, периодически поправляя клубок в коробке от печенья. Кто-то играл в шахматы, обсуждая при этом падение Трампа и важность жизни чёрных. Кто-то читал журнал, кто-то дремал перед телевизором, всё ещё удерживая пульт от неизбежного падения на пол.

Одна из постоялиц пансионата, женщина с короткой стрижкой, в самом расцвете пенсионных лет, одетая в мягкий околоспортивный костюм, удобно устроилась в кресле. Она держала в руках смартфон с большим экраном и разговаривала с кем-то по видеосвязи.

– Да! Да! Я смотрела эту вашу шнягу! Ты думаешь, бабушка старая, бабушка ничего не понимает? –хохотала она в экран.

Молодой голос из телефона оправдывался:
– Ну  что ты! Да я просто, бабуль… Это ж молодежные фишки всё. Я думал, тебе неинтересно будет…
– Почему сразу «неинтересно». Интересно! Весело придумали, молодцы! Шли ещё! – поддерживала она своего юного собеседника. — Да, и завтра, слышишь, завтра не приезжайте! Завтра у нас курсы кулинарные полдня, а потом бальные танцы. В общем, я занята. А в пятницу или в субботу – милости просим!
– Ладно, ладно, пришлю. Хорошо, БабЛен! Я тебя понял. Тогда, скорее всего, в субботу к тебе наведаемся, - приободрился лик с экрана.
– Вот и славно.
– Всё, БабЛен, мне пора бежать, целую, не скучай там!
– Беги, Форест, беги! Бай!

БабЛена опустила телефон. Улыбка на её лице осталась, но стала печальной. Женщина  поникла головой, и, если бы мы на неё сейчас посмотрели, то увидели бы, что задорная бабушка, на самом деле, уставшая, одинокая, пожилая женщина. Она отложила телефон на столик и закрыла глаза. В это время дверь в гостиную открылась и в залу довольно неуклюже вошла медсестра Наталья – Герой социального труда, как её тут ласково называли.

Раньше такого работника социальной службы назвали бы сиделкой,  но к этой женщине крепкого сложения, лет пятидесяти, находящейся всё время в движении, определение «сиделка» решительно не подходило. Из всей внушительной мирной армии людей, которые занимаются уходом, помощью, и обеспечением основных нужд, Наталья была самым востребованным здесь человеком.

К тому же, она держала в руках самовар, поэтому и дверь она закрывала, несуразно изогнувшись и нащупывая её ногой. После секундной паузы, потраченной на борьбу с дверью, Наталья обернулась ко всем и улыбнулась.

– Привет, девчули! А смотрите, что я вам принесла! Настоящий самовар! Он хоть и старенький, но работает. Муж на барахолке вчера прикупил. Так, говорит, понравился он мне, что решил взять для твоих пенсионеров – чай пить. Проверил дома, почистил, всё работает, и вот я вам сюрприз принесла!

В комнате почувствовалось общее оживление. Все приободрились, подняли головы, смотрят на медсестру с самоваром. Пульт, наконец-то выпал из рук задремавшей старушки, она встрепенулась, и тоже встала со своего места и подошла поближе. Медсестра остановилась у стола в центре комнаты, за которым парочка играла в шахматы. и стала прицеливаться, подбирая место на столе, куда водрузить самовар.

– Та-ак, Карпов-Каспаров, берём тайм-аут! Будем чай пить, – объявила она план на вечер.
 
Шахматистки сдвинули доску в сторону, не позаботившись даже запомнить расположение фигур. Оживление в комнате нарастало. Чей-то возглас «Чай из самовара!» среди гула довольных голосов. Кто-то уже засуетился, подошел к шкафчику, стал доставать чашки, ложки, раздалось звяканье посуды. Наталья открыла двухлитровую пластиковую бутылку питьевой воды, подняла крышку самовара и наполнила его. Вставила плетеный шнур в гнездо, взялась за вилку и в растерянно огляделась вокруг.

—М-даа… Розеточка-то далековато… Я схожу за удлинителем. А вы тут пока гарнитуру чайную налаживайте, —распорядилась она, поправила большие очки и удалилась из гостиной.
—А печенье? Печенье принесите!
—К самовару-то? А то! Будет и печенье! —донеслось из коридора.

Пока все вокруг суетились и обсуждали самовар, чай, печенье, Трампа, кто что связал, и что показывали по телеку, - Бабушка Лена замерла в своём кресле и рассеянно глядела на самовар. Её взгляд застыл на ножках самовара. Их кончики, вроде как покрашены в красный цвет, но, быть может, показалось? Её внимание было уже полностью приковано к самовару. Суета и все звуки в комнате отошли на второй план, превращаясь в невнятный гул. Она нащупала в кармане и надела очки, пригладила рукой волосы, и подошла к столу, на котором стоял самовар. Медленно подсела на краешек стула, не отводя взгляда от самовара.

Старый самовар не отличался блеском. Видно было, что его некогда холёные бока были почищены наспех, так что малиновый закат из окна едва пробивался в отражении на стенках. Но ножки самовара со всех четырех сторон явно отдавали красным. И это, точно, были не отблески заката. Макияж потрескался, потемнел, местами откололся, и это, несомненно, был лак для ногтей. Не оставалось никаких сомнений: волею судеб перед Еленой Васильевной стоял Тот Самый Самовар.

Она провела пальцами по блестящей стенке, по лакированным ножкам, а окружающее пространство окончательно потеряло свои очертания и растворилось. Звуки пропали, слившись в шум. Шум самовара, нагревающего воду. Бабушка Лена нащупала одну из чашек, которые были уже поставлены на стол, и поместила её под краник самовара. Помедлив секунду, она взялась за пожелтевшую ручку краника и повернула его, словно тугую часовую стрелку. Струйка воды звонко побежала в чашку.

Вода бежит, бежит, бежит… Накрывает потертую позолоту на кромке старой чашки, переливается через край… Из тумана доносится уплывающий вдаль голос «Елена Васильна, с вами всё в порядке?» Реальность вокруг сжимается и скручивается, лишает чувств, и вот уже струя горячей воды из самовара бежит в чашку с заваркой, которая стоит перед пятилетней девочкой. Рядом на красно-бело-зеленой скатерти стоит блюдечко с незатейливым квадратным пирожным из двух печенюшек. Диктор из радиоточки читает новости…