Русская философия 3. Золотой век

       Кризис в социальной и политической жизни в конце XIX и начале XX века вызвал небывалую раньше умственную реакцию и получил феерическое отражение в научной и эстетикой сфере. «Серебряный век» русской поэзии совпал с «золотым веком» русской философии. В октябре 1897 года было учреждено «Философское общество» при Петербургском университете и вышла книга «Оправдание добра» Владимира Соловьёва — главное произведение и творческий итог его жизни. Содержание этой книги и составило идейную канву «философского ренессанса». Во-первых, в ней было новое обращение к традициям отечественной мысли, идущей от Чаадаева и славянофилов. Во-вторых, получило востребование западное философское наследие — от древних гностиков и средневековых мистиков до Канта и Ницше.
Князья Трубецкие, Мережковский, Булгаков, Ильин, Бердяев, Франк, Карсавин, Флоренский… Поначалу все они позиционировали себя, как представителей «школы» Владимира Соловьёва. Затем начали формироваться самостийные островки: кто-то увлёкся марксизмом, «пережевал» его и вернулся к «богоискательству», кто-то  сразу погрузился в мистику роковых предчувствий. То, что старая Россия обречена на гибель, в той или иной степени осознавали многие. Предчувствием надвигающегося урагана была пронизана русская поэзия; например, Александр Блок предсказывал «неслыханные перемены» и «невиданные мятежи». В среде интеллигентов происходила радикальная поляризация. На левом крыле группировались марксисты и революционеры, которые считали, подобно Ленину, что «богоискательство отличается от богостроительства ничуть не больше, чем жёлтый чёрт отличается от чёрта синего». А на правом крыле в журнале «Вехи» Николай Бердяев сетовал на то, что истина всецело подчиняется политическому интересу: «Основное моральное суждение интеллигенции укладывается в формулу: да сгинет истина, если от её гибели народу будет лучше житься, если люди будут счастливее». Ещё более откровенно высказывался на эту тему сам инициатор создания сборника «Вехи» М. Гершензон: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одними штыками и тюрьмами ещё ограждает нас от ярости народной».
 
Но перейдём непосредственно к философии. В своей работе «Русская идея» (1888г.) Владимир Соловьёв задаётся вопросом:
«Когда видишь, как эта огромная империя с большим или меньшим блеском в течение двух веков выступала на мировой сцене, когда видишь, как она по многим второстепенным вопросам приняла европейскую цивилизацию, упорно отбрасывая ее по другим, более важным, сохраняя, таким образом, оригинальность, которая, хотя и является чисто отрицательной, но не лишена, тем не менее, своеобразного величия, — когда видишь этот великий исторический факт, то спрашиваешь себя: какова же та мысль, которую он скрывает за собою или открывает нам; каков идеальный принцип, одушевляющий это огромное тело, какое новое слово этот новый народ скажет человечеству; что желает он сделать в истории мира? Чтобы разрешить этот вопрос, мы не обратимся к общественному мнению сегодняшнего дня, что поставило бы нас в опасность быть разочарованными событиями последующего дня. Мы поищем ответа в вечных истинах религии. Ибо идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности».
Так что же Бог думает о нас в вечности, дорогие товарищи?
Соловьёв полагал, что Бог уготовил России миссию воплотить идеал христианской Троицы. Но при этом ей следует отказаться от национального эгоизма, не испытывать телячий восторг по поводу добивания Османской империи и разрушения монархии Габсбургов, помириться с католической церковью, не угнетать бедных поляков, отказаться от всего «узконационального» и «узкоправославного» и «войти во Вселенскую церковь к западным братьям» через окно, прорубленное Петром. Это, так сказать, квинтэссенция теории «всеединства», базирующейся на синтезе разума, веры и мировой души Софии.
«Раз мы признаём существенное и реальное единство человеческого рода, — писал Соловьёв, — а признать его приходится, ибо это есть религиозная истина, оправданная рациональной философией и подтверждённая точной наукой; раз мы признаём это субстанциональное единство, мы должны рассматривать человечество в его целом, как великое собирательное существо или социальный организм, живые члены которого представляют различные нации. С этой точки зрения, очевидно, что ни один народ не может жить в себе, через себя и для себя, но жизнь каждого народа представляет собой определённое участие в общей жизни человечества. Органическая функция, которая возложена на ту или другую нацию в этой вселенской жизни, — вот её истинная национальная идея, предвечно установленная в плане Бога!»
Ну, во-первых, кто ж это признаёт «реальное единство человеческого рода»? И почему это есть «религиозная истина»? Религий на свете много, и большая их часть уже погребена вместе с народами, сошедшими со страниц истории. Христиане, мусульмане, иудеи и буддисты очень хорошо понимают разницу между «своими» и «чужими». Да и в среде христиан никаким «единством» не пахнет. Формальной датой «разделения церквей» считается 1054 год, когда римский папа Лев IX и константинопольский патриарх Михаил Келуарий предали друг друга анафеме. А уже в 1204 году латинские крестоносцы захватили и разграбили православный Константинополь. А протестантские войны в Европе? Одной «Варфаломевской ночи» достаточно, чтобы усомниться в «религиозной истине» человеческого единства
В. Соловьёв заявляет, что «эта истина, подтверждена точной наукой». Но «точная наука» утверждает лишь то, что все мы являемся представителями вида гомо сапиенс семейства гоминидов отряда приматов и класса млекопитающих. Множество народов исчезли с лица земли, даже не подозревая о существовании других. Некоторые (такие, как американские индейцы или австралийские аборигены) имели счастье познакомиться и «приобщиться» к цивилизации в средние века, когда их истребляли или, в лучшем случае, загоняли в резервации. И с какой это стати наш философ решил, что «ни один народ не может жить в себе, через себя и для себя»? Ещё как может! Англосаксы давно живут исключительно «в себе, через себя и для себя», хотя щедро распространяют по миру свои либеральные ценности (оставляя материальные ценности при себе). И ничего! Чувствуют себя при этом прекрасно!
Мягко упрекая евреев за то, что они никак не могут уразуметь своего «конечного призвания», связанного с мессианской идеей христианства,  Соловьёв усматривает «в этой прерванной Библии», «в этом контрасте величественного начала и жалкого конца нечто напоминающее судьбы России». Анализируя нашу историю, он заводит уже знакомую нам «чаадаевскую» пластинку и не скупится в колкостях в адрес Московской Руси:  «Когда за этим «красным солнышком» (имеется в виду князь Владимир Святославич)  последовали века мрака и смут, и русский народ опустился до грубого варварства, подчёркнутого глупой и невежественной национальной гордостью, когда, забыв истинное христианство Святого Владимира, московское благочестие стало упорствовать в нелепых спорах об обрядовых мелочах...» И т.д., и т.п. «И только Пётр Великий, «проникнутый просвещённым патриотизмом, отбросив слепой национализм Москвы, не останавливается ни перед чем, чтобы внести, хотя бы  насильно, в Россию ту цивилизацию, которую она презирала, но которая была ей необходима»… 
«Участвовать в жизни вселенской Церкви, в развитии христианской цивилизации, участвовать в этом по мере сил и особых дарований своих — вот в чём истинная цель всякого народа». «Христианская Россия, подражая самому Христу, должна подчинить власть государства (Сына) авторитету Вселенской Церкви (священству Отца) и отвести подобающее место общественной свободе (Духа)». «Восстановить на земле этот верный образ божественной Троицы — вот в чём русская идея»!
То есть, Владимир Соловьёв видел главную цель в создании теократического государства при наличии «общественной свободы духа». В этой РУССКОЙ ИДЕЕ нашли своё место и надежды Петра Яковлевича Чаадаева, и мечты Фёдора Михайловича Достоевского, и многих других. Как тут не вспомнить Константина Леонтьева, который ещё раньше жёстко критиковал Достоевского за его призывы «обниматься» со всеми! «Неужели признание космополитической любви, которое Достоевский считает уделом русского народа, есть назначение благое и возвышенное? — вопрошал он в статье «О всемирной любви» (1880г.). — Это всеобщее примирение, даже в теории, со многим само по себе так непримиримо!».   
Увы! Как бы ни были широки и душевны помыслы Владимира Соловьёва, к  концу жизни его постигло жестокое разочарование в мессианском предназначении России, что ставило под сомнение всю его идею Царства Божьего на земле.

А теперь перейдём к «младогегельянцам». Иван Ильин в своей статье «О русской идее» (1948г.) писал так: «Творческую идею нам не у кого и не для чего заимствовать: она может быть только русскою, национальною. Эта идея формулирует то, что русскому народу уже присуще, что составляет его благую силу, в чём он прав перед лицом Божьим и самобытен среди всех других народов. Это то, что мы должны беречь и растить в себе, воспитывать в наших детях и в грядущих поколениях и довести до настоящей чистоты во всём: в нашей культуре и в нашем быту, в наших душах и в нашей вере, в наших учреждениях и законах».
«Русская идея есть идея сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно, и передающего своё видение воле и действию и мысли для осознания и слова. Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа. Когда русский человек верует, то он верует не волею и не умом, а огнём сердца. Этот дух живёт в русской поэзии и литературе, в русской живописи и в русской музыке. Любовь есть основная духовно-творческая сила русской души. Без любви русский человек есть неудавшееся существо. Цивилизирующие суррогаты любви (долг, дисциплина, формальная лояльность, гипноз внешней законопослушности) – сами по себе ему мало свойственны. Без любви он или лениво прозябает, или склоняется ко вседозволенности» (пускается «в полную эмансипацию», выражаясь языком Достоевского).
«Божьи дары — история и природа — сделали русского человека именно таким. В этом нет его заслуги, но этим определяется его драгоценная самобытность в сонме других народов. Нам предстоит вырастить из свободного сердечного созерцания – свою особую, новую русскую культуру воли, мысли и организации. Это не гордость и не само превознесение, мы Западу не ученики и не учителя. Мы ученики Бога. Русская идея не выдумана мною. Её возраст есть возраст самой России. Этой идее будет верна и грядущая Россия».
Когда я перечитываю сочинения Ивана Ильина, мне всегда приходят на ум слова Андрея Вознесенского:

«И качнутся бессмысленной высью
Пара фраз, залетевших отсюда…»

«Русская идея есть идея сердца, созерцающего свободно и предметно». Какая прелестная муть! Прямо слёзы наворачиваются на глаза! Даже реплики насчёт «русской науки» и «русского права» не портят общего впечатления. Хотя вполне очевидно, что наука не может быть «русской», «японской» или «китайской». Она — абсолютно космополитична! Причём это относится не только к «точным» наукам, но и к гуманитарным! В том, что касается «русского искусства» и «русской религиозности», с Иваном Александровичем ещё можно согласиться, но, следует помнить, что любой местечковый национализм может завести нас в провинциальный тупик. О том, какие дифирамбы Иван Ильин отпускал в адрес фашистов, я умолчу, хотя сегодняшний великодержавный шовинизм его "поклонника", сидящего на троне в Кремле, настораживает. 

Оригинальный феномен «преломления» теории «всеединства» мы наблюдаем в философии Льва Карсавина. Как по мановению волшебной палочки, даже вымыслы Владимира Соловьёва вдруг преображаются и становятся ближе. Вот что делает с ними поэзия! Лев Карсавин — поэт «всеединства»!
«Любовь двулика: себя отдаёшь и себя утверждаешь. Историческое христианство не выразило всю полноту нравственной идеи. Наслаждению оно противопоставило муку, радости — скорбь, смерть — жизни. Христианство верило в Распятого и Умершего Христа, но не могло постичь до конца Воскресшего. Не в ограниченности жизни и наслаждения, но и не в ограниченности смерти и страдания полнота учения Христа. Она в единстве их, в самой живой вечности, объемлющей время. Эта вечность уже в нас, как закваска… Преображение мира не в разъединении и гибели его, не в отборе доброго от злого, но в вознесении в высшее бытие всего, что существует и потому благо».
Если мы готовы принять такую логику, то мы готовы согласиться и с тем, что не бывает «напрасных жертв» и не бывает несчастных судеб. Недаром же Серафим Соровский всю жизнь приговаривал: «Благодарю Бога ЗА ВСЁ!»   
Читаем далее: «Для христианства всякий момент обладает непреходящею и необходимой ценностью, а потому должно содержать в себе всё, быть всевременным. Прогресса, как ограниченного во времени периода, для христианства нет». Теория всеединства Карсавина рассматривает все моменты развития как равноценные, и недоказуемость прогресса — важное её положение. Теория прогресса вытекает из глубокого пренебрежения к прошлому, которое всегда «хуже» и «меньше» настоящего, а подлинный идеал «прогрессистов» — в будущем. «Каждый момент бытия «космоса» — уникальная неповторимая индивидуальность... Человек стремится к идеальному состоянию. Но это идеальное состояние ни в коем случае не должно пониматься как исключающее то, что есть и что было, конкретную действительность. Оно заключает в себя и содержит в себе и всю действительность настоящего и прошлого, содержит всецело, без умаления».
А ведь как верно! Наша душа в каждый момент бытия соединяется с вечностью, потому что хранит в своей памяти прошлое, настоящее и даже будущее, ориентируясь на свой идеал. Она как бы содержит в себе весь мир во все его времена.
Но как же при этом не мечтать о всеобщей интернациональной культуре? Культура всегда имеет национальное лицо. И как же возможно соединение национальных личностей во всечеловечестве? Карсавин отвечает так: «через осуществление русской идеи» по-Достоевскому. «Русская идея — это живая потребность всеединения человеческого, уже с полным уважением к национальным личностям». Чтобы его не сочли мечтательным болтуном, хитрый Карсавин тут же добавляет: «Истинное всеединство в условиях земного бытия не должно быть и не может быть». Спасибо ему за честность!

Семён Франк в своей работе «Русское мировоззрение» отмечает, что «глубочайшие и наиболее значительные идеи были высказаны в России не в систематических научных трудах, а в литературных». Пушкин, Гоголь, Лев Толстой, Достоевский, Тютчев — почитаются у нас за провидцев и гениальных учителей. «Чрезвычайная проницательность Достоевского, его талант проникать в тайные и тёмные бездны человеческой души, побудили Ницше назвать этого писателя единственным учителем психологии наших дней». «Такая форма связана с самой сутью русского мировоззрения, и она может быть понята именно посредством углубления в её религиозно-мировоззренческие корни». «Своеобразие русского типа мышления именно в том, что оно изначально основывается на интуиции. Систематическое и понятийное в познании представляется ему как нечто схематичное и неравнозначное полной жизненной истине». Если для английского национального духа от Ф. Бэкона до Д. Милля характерной тенденцией является эмпиризм, а для французского духа, начиная с Декарта и средневековой схоластики, характерна тяга к рационализму, склонностью строить здание на логической очевидности, то «русское мышление абсолютно антирационалистично». Тезис Декарта: «Я мыслю, следовательно, я существую», — для русского вовсе не очевиден. Скорее, наоборот. Истинный путь для него ведёт от «существую» к «мыслю». То есть, «бытие дано не посредством сознания... напротив, наше сознание есть проявление ответвленного бытия».
 «Русскому духу присуще стремление к целостности. В этом смысле он «насквозь религиозен». Ему чужда дифференцированность и обособленность отдельных сфер и ценностей — и не по причине его примитивности (как это часто полагают образованные на западный манер русские), а именно из-за того, что это противоречит его внутренней сути». «Либо всё, либо ничего — вот его девиз».  Отсюда — нигилизм, радикализм и, наконец, коммунизм, как оборотная сторона «целостности».
Если оставить в покое негативную оценку «коммунизму», то всё остальное в рассуждениях Семёна Франка — понятно и здраво. К сожалению, эти экзистенциальные мотивы так и не получили развития. Ни «основатель русского интуитивизма» Николай Лосский, ни князь Сергей Трубецкой, ни сам Семён Франк в своей «онтологической теории познания» так и не сумели преодолеть высокомерного презрения к «натуралистическим» представлениям. Жёстко критикуя славянофилов за их иллюзии насчёт «самобытности русской крестьянской общины», Франк всё же отважился констатировать (1922г.), что «коммунистическое господство имеет очень глубокие национально-исторические корни». Кстати, у С. Франка есть замечательная статья под названием «Смысл жизни», написанная уже после революции (1925г.). В ней можно найти и такие строки: «Русские люди имели привычку жить мечтами о будущем; и раньше им казалось, что будничная, суровая и тусклая жизнь сегодняшнего дня есть, собственно, случайное недоразумение, временная задержка в наступлении; весь смысл жизни — в этом будущем, а сегодняшний день для жизни не в счёт. Это настроение мечтательности и его отражении на нравственной воле, это презрение и равнодушие к настоящему и внутренне лживая идеализация будущего, — это и есть ведь последний корень той нравственной болезни, которую мы называем революционностью и которая загубила русскую жизнь».

 Ну, вряд ли стоит называть революционность «нравственной болезнью»! Гораздо умнее на этот счёт высказался Николай Бердяев. Он выполз из кокона символизма, приблизился к реальности, уловил в ней не только грядущую катастрофу, но и ростки надежды, пропел свою трель, но потом вновь погрузился в мистику. Капитальный труд Николая Бердяева «Русская идея» был напечатан в 1946 году. Он почти на две трети переплетается по содержанию с напечатанной в 1937 году работой, имеющей название: «Истоки и смысл русского коммунизма». Обратите на это внимание!
Тот факт, что идея коммунизма вынашивалась в России, как минимум, на протяжении века, сегодня не вызывает сомнений у любого грамотного человека. Но в начале XXI века акценты сместились в область конспирологии. Нынче Великую октябрьскую революцию «принято  считать» проектом Ротшильдов (или Рокфеллеров — я уже и не помню!) Чуждый нам «европейский» марксизм якобы навязан нашим бедным крестьянам «немецким шпионом» Лениным, доставленном в Россию «в опломбированном вагоне». Троцкий хотел сжечь Россию в топке мировой революции, а палач Сталин зачем-то истребил самых лучших работников-кулаков. Хрущёв «отпустил» крестьян, но полюбил кукурузу и стучал башмаком по трибуне в ООН, а Брежнев уже родился маразматиком и завалил Россию ракетами, вызвав «застой». И вообще, русский народ постоянно дурят то евреи, то грузины, то американцы, то собственные русские «предатели»! Такие «пёрлы» вы можете услышать сегодня на каждом шагу. 
Но вернёмся к Бердяеву. «Меня будет интересовать не столько вопрос о том, чем эмпирически была Россия, сколько вопрос о том, что замыслил Творец о России, его идея», — запевает Микола на известный мотив Владимира Соловьёва. — Тайна всякой индивидуальности постигается лишь любовью»… «Для достижения России нужно применить теологальные добродетели веры, надежды, любви». «Есть соответствие между необъятностью русской земли и русской души, между географией физической и географией душевной». «У русского народа всегда была огромная сила стихий и сравнительная слабость формы». «Русский народ не был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он менее детерминирован. Это народ откровений и вдохновений».
В манере Бердяева как раз причудливым образом сочетается гениальное русское вдохновение и склонность к априорным умозаключениям по-Чаадаеву. Его сомнительные реплики насчёт негативного византийского влияния, которое якобы «подавило русскую мысль» (чего там было давить?), и «рокового влияния монголо-татарского ига», которое якобы «отбросило Россию назад», — вызывают досаду. С каких таких высоких позиций можно было «отбрасывать назад» Россию, которой тогда ещё не было? В те времена на её территории грызлись друг с дружкой, «аки лютые звери», удельные князья. И что это за «роковое влияние монголо-татарского ига», если Орда брала дань с русских княжеств гораздо меньше, чем брал, например, киевский князь Владимир Святославич у своего сына Ярослава, сидящего в Новгороде?
«Развитие России было катастрофическим», — пишет Бердяев. По сравнению с чем? Ведь самозванство, секты, ереси и расколы — совершенно естественны и для средневековой Европы. Кроме религиозных войн, бесчисленных орденов и еретических сект, в Европе была инквизиция и совершено чудовищный феномен — охота на ведьм. Одного «греховного» признака физической красоты для женщины было достаточно, чтобы тащить её на костёр или топить в воде. А преследования «еретиков»? «Троепапство», крестовые походы, индульгенции, блуд священников, обусловленный целибатом, — всё это уже стало притчей в языцех. А катастрофическим является развитие любой цивилизации, если иметь в виду, что у каждой из них есть своё рождение, своя кульминация и свой конец.
«Русские — это странники, ищущие Божьей правды». Вера в «общечеловеческий прогресс» не мешает Бердяеву подмечать в Западной Европе «противоположение между её религиозной культурой и безбожной цивилизацией». «Зло и грех всякой власти русские чувствуют сильнее, чем западные люди». Отсюда — анархизм Бакунина, Кропоткина, Льва Толстого». «Христиане обычно строят и организуют свою практическую жизнь на всякий случай так, чтобы это было выгодно и целесообразно, независимо от того, есть ли Бог или нет Бога. Никто, за исключением отдельных святых или чудаков, даже не пробует строить свою жизнь на евангельских началах. Вот с этим Толстой не мог примириться. Случай с Толстым наводит на очень важную мысль, что истина опасна. Есть прагматизм лжи...»
А, может быть, это вовсе не «прагматизм лжи», а приземлённое и рациональное ощущения безбожия (что-то вроде инстинкта самосохранения)? Есть русская поговорка: «На Бога надейся, а сам не плошай!» Человечество во все времена было хитрее и осторожнее своих религий.
 «Я вспоминаю яркий образ раскола», — пишет Бердяев. — «У В. Иванова на «башне» — так называлась его квартира на углу самого верхнего этажа высотного здания против Таврического дворца — по средам в течение нескольких лет, собиралась культурная элита: поэты, философы, художники, актёры. В это же время внизу, в Таврическом дворце, и вокруг бушевала революция. Деятели революции совсем не интересовались темами «Ивановских сред», а люди культурного ренессанса были асоциальны и далеки от интересов революции». Говоря простым языком: «люди культурного ренессанса» сами отдали Россию в руки «ортодоксальным марксистам», упиваясь символизмом и мистикой, а потом завопили, да было поздно. Большей части из них удалось унести ноги на Запад. Кое-кто прозрел к концу жизни, кое-кто творчески переосмыслил историю и «русский путь», а кое-кто, вроде Мережковского, так и остались в своей старой  «башне».
«Сам я принадлежу к поколению русского ренессанса, — поясняет Бердяев. — Своеобразие моего миросозерцания было выражено в моей книге «Смысл творчества. Опыт оправдания человека», написанной в 1923 году. Я более всего — историософ и моралист. Для меня христианство есть религия Духа. Человек, личность, свобода, творчество, эсхаталогически-мессианское разрешение дуализма двух миров – такова моя основная тема». «Проблема Ивана Карамазова о слезинке ребёнка мне бесконечно близка».
«Мессианская идея почти так же характерна для русского народа, как для народа еврейского». Идеализированный и обожествлённый пролетариат, которому выпала миссия осчастливить всё человечество, ничем не отличается от богоизбранного народа Израиля. «Ленинисты признали мир пластическим, годным для любых изменений. Они начали утверждать возможность самодвижения изнутри...» «В коммунизме есть своя правда и своя ложь. Правда — социальная, раскрытие возможности братства людей и народов, преодоление классов; ложь — в духовной основе, которое приводит к дегуманизации. Коммунизм есть русская судьба, и изжит он должен быть внутренними силами русского народа. Коммунизм должен быть преодолён, а не уничтожен. В высшую стадию, которая наступит после, должен войти и правда коммунизма, но освобождённая ото лжи».
Николай Бердяев был, вероятно, первым, кто указал на «мессианскую» основу учения Маркса о пролетариате, как «могильщике буржуазии». А о Ленине он писал так: «В нём была склонность к нигилистическому цинизму на моральной основе». Бердяев считал, что революция — это суд над историческим христианством: «Революция есть грех и свидетельство о грехе, как и война, есть грех и свидетельство о грехе. Но революция есть и рок истории. В христианской истории революция всегда была судом над историческим христианством, над христианами, над их изменой христианским заветам, над искажением христианства. И на русской революции, быть может больше, чем на всякой другой, лежит отсвет Апокалипсиса.

Я считаю эти тезисы Николая Бердяева не только самыми мудрыми из всего того, что изрекли русские философы «золотого века», но и самыми обнадёживающими. Они  могут служить путеводной нитью, связывающей и самодержавную Российскую империю, и СССР, и Россию постсоветского времени. Ведь жертвы лишь тогда не напрасны, когда народ и личность умеют постичь мотивы исторического движения и сохранить эмпирические ценности, нажитые великими лишениями, великими ошибками и великим трудом.

Октябрьскую революцию любомудры «культурного ренессанса» восприняли, как разверзшуюся бездну. Вот что писал философ Василий Розанов в статье «Апокалипсис нашего времени»:
«Нет сомнений, что глубокий фундамент всего теперь происходящего заключается в том, что в европейском человечестве образовались колоссальные пустоты от былого христианства; и в эти пустоты проваливается всё: троны, классы, сословия, труд, богатства. Всё потрясено, все потрясены. Всё гибнет, все гибнут. И всё это проваливается в пустоту души, которая лишилась древнего содержания». «Русь слиняла в два дня». «Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Остался подлый народ, из коих вот один, старик лет 60, и «такой серьёзный» Новгородской губернии, выразился: «Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть». Вот тебе и Достоевский! Вот тебе и Толстой, и Алапатыч, и «Война и мир»!
«Мы все шалили. По содержанию литература русская есть такая мерзость бесстыдства и наглости, как никакая другая литература». «Что она сделала? Она не внушила выучить — чтобы этот народ хотя бы научили гвоздь выковывать, серп исполнить, косу для косьбы сделать (косы вывозим из Австрии). Литература занималась только, «как они любили», и «о чём разговаривали». Никто не занялся тем, что в России нет ни одного аптекарского магазина, то есть, сделанного и торгуемого русским человеком, — что мы не умеем из морских трав изготавливать йоду». «Уж давно мы писали в «золотой своей литературе»: «Дневник лишнего человека», «Записки ненужного человека»... «Переход в социализм и, значит, в полный атеизм совершился у мужиков, у солдат до того легко, точно «в баню сходили и окатились новой водой». «Мы умираем от неуважения к себе».      
 
«Философия» Розанова — едкая, искренняя, иногда вздорная и отчаянная, но всегда по-русски «художественная»; в ней —  тысячи мелких искр, способных разгореться и обжечь сердце. Кто-то удачно назвал её «философией маленького религиозного человека». Трогательны его рассуждения о «Домострое» — «великом и прекрасном наставнике» (в пику брюзжанию Бердяева и Соловьёва); трогателен совет юношеству: «Помни: жизнь есть дом! А дом должен быть тёпел, удобен и кругл. Работай над «круглым домом, и Бог тебя не оставит на небесах. Он не забудет птички, которая вьёт гнездо». Трогателен панегирик евреям: «В темноте, в ночи, не знаем – я часто наблюдал удивительную, рачительную любовь евреев к русскому человеку и к русской земле... Что бы мы были, какая дичь в Европе, если бы не евреи!» (почему-то многие  считают Розанова антисемитом) «Не спорю: есть Бог Универзуса. Но мне как-то больше нравится «Бог гнёздышка». В храме святого Петра — только мёрзнуть. Как лучше его маленькие церковки в Ярославле и вообще на Поволжье...» «Всемирность» —  решительно чепуха, всемирность — зло. Это помесь властолюбия одних и рабства других».

Изложенным выше я ограничусь, потому что размер моего очерка уже выходит за все рамки «жанра». А в заключение приведу символические стихи, которые я считаю и жуткими, и смешными, и вместе с тем, абсолютно адекватными ТЕМЕ! Александру Блоку надвигающаяся катастрофа казалась «мировым оркестром народной души». «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте революцию!» — призывал он, с мелодраматическим пафосом соединяя в поэме «Двенадцать» эту самую «революцию» с «богоискательством» философов «ренессанса»:

«…Так идут державным шагом —
Позади — голодный пёс,
Впереди — с кровавым флагом,
и за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Иисус Христос».