Поле

                П О Л Е

Культура поля идёт рука об руку с культурой человека.
           Николай Вавилов

     Помню, как я, малая, прибежала в наш двор, вся переполненная испуга, восторга и впечатления. Это впечатление никак не вмещалось в тот мой тогдашний запас слов, а когда меня три взрослых человека стали дотошно расспрашивать, то всё закончилось большими слезами и обидой на то, что меня обозвали всякими неприятными словами и наказали за то, что я без спроса вышла в поле. Хотя это поле от нашего огорода шагах в двадцати, прямо за дорогой. А я всего-то туда бегала цветы рвать по краю ржаного поля. И если я тогда не смогла объяснить своим домашним то, что мне посчастливилось увидеть, то может быть, хоть сейчас, спустя шесть десятков лет попробую рассказать. А случилось вот что.
     Прямо за огородами, через жнивьё, ещё с ранней весны была протоптана тропинка, которая вела в тракторную бригаду и протоптали её трактористы, слесаря, автомеханики и даже Миша-кузнец любил по ней ходить, хоть ему получалось делать большой круг, но в этом случае он шёл через Горбы, где он вырос, а теперь женился и живёт примаком  в доме жены. Дом его родителей, которые умерли во время большого голода, отдавая сыну последнее съестное, что в доме было. И он выжил. Соседи не дали пропасть мальчишке.
     Так, вот. Я, малая и глупенькая, шагала от цветка к цветку и зашла по тропинке совсем на небольшое расстояние в колосящееся жито. Колосья ещё не выполнились, не отяжелели и свои усатые колоски только слегка наклонили. Рожь на наших полях росла высокая.  Чтоб не потерять из виду дорогу, я ставала на цыпочки и оглядывалась. Но тут я увидела, что семейная стая диких гусей летела через поле, от обмелевшей речушки, Вазлуй, к большой реке – Мурафе. Гуси: папа, мама и несколько подросших гусят, летели низко над жнивьём. Летели в мою сторону. Может быть они и не так уж низко и летели, но мне, издали показалось, что они прямо ко мне летят. Я же уток боялась, о гусях и говорить нечего. С испугу присела и платок, который я, как и все девочки того времени носили обязательно, развязался под подбородком. Я его взяла за концы и укрылась им. Было очень страшно. Но детей учили родители тому, что если спрятаться и молчать, то, какая бы ни была беда – пройдёт мимо. Вот гуси и пролетели над моей головой. Я слышала их тяжёлые взмахи крыльев и то, как они удалились.
     Поднявшись на ноги, я ещё успела увидеть удаляющуюся гусиную стаю. Конечно же я, с охапкой цветов, побежала домой. А потом, после неприятного разговора с моими домашними, эти цветы лежали на завалинке. Ночью прошёл небольшой дождь и мои цветы не совсем завяли. Утром бабушка, как обычно, подняла меня рано и послал в огород – нарвать по рядкам картошки укропу и петрушки на борщ. А я увидела свои цветы на завалинке и забыла куда шла. Села веночек плести…

Где золотые колоски?
Где васильки мои и росы?
Ледком покрылись ручейки,
И седина прокралась в косы.
             А. Боднарук

                *
Кто вкусил поэзию крестьянского труда, тот не расстанется со своим полем.

«Весной, в середине апреля, хорошо гулять в полях. Тишина такая…»
                Алексей Суслов «Гулять в полях».

     Я не знаю, для кого писал эти строчки в своей зарисовке Алексей Суслов, наполненные любви к природе, но только не для тех, кто родился и вырос в сельской местности. Само слово «гулять» - его может сказать горожанин, который из душной и тесной квартиры выходит свежим воздухом подышать. Идёт, куда ноги его несут, лишь бы на месте не стоять. Нерадивые ученики тоже уроки прогуливают… одним словом впустую время тратят. Пойти гулять сельскому жителю и шарахаться без дела по селу, тут уже точно люди от мала до велика будут на такого человека смотреть, как на потерявшего разум. Добрый хозяин минуту бережёт, а тут бы он «в поле гулять пошёл», да любой сельчанин поля как свой огород знает. Горожанин может в сердцах что-то нехорошее сказать о своей работе, крестьянин - хлебороб смотрит на поле до самого горизонта, как малец на материнскую грудь. Поле – это его жизнь, достаток его семьи, страны. Земля кормит, в неё же и похоронят придёт час. «Гулять в поле»? Как это? Собака и та к дому бежит, а тут без дела по полю шататься? Да, скажи такое моей маме или любому из наших соседей, они только окинут тебя недоумённым взглядом и вздохнут. Одним словом – непутящий ты человек!  А «гулять в поле в апреле», в начале месяца, когда дороги ещё не просохли и за сапогами тянется неподъёмная грязь, кому же такое в голову придёт? Когда поле тёплым ветром обдует, в поле выйдут трактора с волокушами, чтоб сохранить влагу в земле и подготовить поле к посеву. Опять же, люди будут работать, а ты будешь «ртом ворон ловить», так сказать – наслаждаться красотами. Такое может позволить себе приехавший в отпуск зять-горожанин, бездумный бездельник, который возле хаты работы не видит. Нет, его не упрекнут, тёщу пожалеют, мол – не повезло дочке с мужем…
     Помню, был такой в нашем селе, в поле рисовать ходил. Потом к его тёще всё село ходило на подаренную картину смотреть. Узнавали место, щёлкали языками, но всё равно считали его чужаком, который видит жизнь только поверхностно.
     Ещё был случай. Бабушка Тыклына умерла. Больше года хата пустовала. Потом в село приехал её племянник, погибшего на войне брата – сын с женой. Люди они уже не молодые. Квартиру в городе оставили семье сына, а сами поселились в хате бабушки Тэкли. Люди приехали с деньгами, хату отстроили, во дворе и на огороде порядок навели. Стали в селе работу искать. Мужик, после заводского цеха, на тракторный стан подался, жене – бухгалтеру, тоже соответствующее место нашлось. Не-ет, их в селе уважали, многие сельчане за честь подружиться с ними считали, однако женщину в брюках провожали осуждающими взглядами, а от неё, едущей на велосипеде, просто глаза отводили. Не по-нашему это. А когда мужик сел на трактор и начал осваивать профессию хлебопашца, очень придирчиво оценивали вспаханное поле, ставя его в пример некоторым местным торопыгам. Чудно было и то, что жена на велосипеде привозила в поле мужу обед. Они в поле вместе обедали, а потом она, став на цыпочки, прихорашивала мужа, поправлял у него воротник, кепку на голове, что-то быстро так, говорила-говорила ему, а он покорно слушал, кивал головой. Потом целовал её в лоб и шёл к своему трактору в борозде. Местные мужики смущённо отводили глаза, они не меньше любили своих жён, но так, ворковать у всех на виду, будто и нет никого рядом, на это никто бы из них  не решался.
     Любил ли он поле? Любил. Бывало, засмотрится и не услышит, что ему прицепщик говорит. Потом переспросит, извинится. И это его «извините», да на «Вы» к безусому парню, тоже выделяло его среди простых колхозников. Грубоватые горлохваты уходили от него, не выдерживали постоянного контроля над собой, хотя он, как старший не донимал их замечаниями. Просто стыдно было… К нему ставили пацанов после училища. Поработает такой с полгодика и проводят его на срочную службу в армию. А после армии вручат ему паспорт и – поминай, как звали. Молодых в город тянуло, а этот мужик из города в село переехал. Молодых он не осуждал, мол, посмотрят мир, сами вернутся. Поле, знамо дело – на совсем не отпускает, во сне приходит, с запахом ветра, задумчивой тоской по родной земле. Как знать, может это и есть – зов предков…

                *

За деревней, в чистом поле,
Под высокою ветлой,
Где у ветра крылья воли,
Колос гнётся золотой.
Дед Демид копал колодец.
Внучек деду помогал.
Умер дед, но вырос хлопец,
Даже где-то воевал.

Вот вернулся он в деревню,
Из колодца воду пьёт.
А ветра гуляют степью.
Человек, наоборот,
Прирастает сердцем к месту,
Где начало он берёт.
Под рубахой медный крестик,
Как завет дедов несёт.
                А. Боднарук

                ***