Земля неизвестных

Глава первая

Сколько помню себя в роли родителя, моя дочь всегда называла меня отцом. Не папой, батенькой или, как нынче модно у молодых барышень, папенькой. В голове звучит ее мягкий голос, произносящий это весьма грубое слово «отец».
Я с гордостью ношу это звание и старательно оправдываю его.
Старенькая машина, разрезая воздух, стремится на восток, покидая провинциальный советский город. Выезжаю на главную трассу, встречные машины и густой туман, все это растворяется в холодном осеннем воздухе.
Я хлопаю себя по карманам, нахожу трофейную подсигарницу, осталась одна, приберегу на потом.  Эта прямая дорога, обрамленная деревьями у обочины, гипнотизировала меня, я быстро утомился и от нетерпения стал нервничать.
Путь держу в институт благородных девиц, где обучается моя дочь. Институт является престижным и дорогостоящим пансионатом, для воспитания девушек от четырнадцати лет. Я был горд тем фактом, что моя дочь учится в этом месте. 
Размышления о дочери и нашей предстоящей встречи завели меня в тупик. Я подготовил вопросы и ответы, но все они были наивно смешны, точно, вопросы учителя ученику. И невольно из взрослого мужчины превращаюсь в мальчишку, что бездумно пинает сдутый мяч по двору.
Совокупность настоящего, эта монотонная дорога, воспоминания и лицо дочери смешались в моей голове, отчего мне захотелось уйти, спрятаться в песок.
Я старался овладеть собой, вновь стать тем кем явлюсь – решительным отцом и мужем, готовым постоять горой за свою семью.
Попытки исчерпали энергию, но мимолетная вера, будто все, что я делаю в этой жизни правильно, окрыляют. Густой туман смешался с холодным воздухом, из приоткрытого окна моей машины ветер охлаждает пылающее от волнения лицо.
За первым поворотом влево показался белый козырек здания.
Вскоре мне стал доступен вид института благородных девиц. Раскинувшийся вширь двухэтажное здание с огромными окнами, что обрамлялись рамами контрастного оттенка серого. Мощная дверь, вырезанная из дуба, разукрашена искусно художником- резчиком по дереву.
Моя машина остановилась в пару десятков метров от главного входа. Я вышел наружу, кафельная дорожка, что по бокам обрамляется кустарниками ведет к входу.
Эта чистота и порядок. Мне жаль марать это место своими пыльными ботинками. И кажется, священно мне это место.
Я набрался смелости и звучно постучал в дверь. На лице вся та же сосредоточенность, а внутри неуверенность мальчишки.
Дверь открыла мне грузная дама с угрожающими выражением лица, ее густые брови, подобно моим закрывали ясный взгляд.
- Дмитирий Орлов, - откашлялся я, усушав свой осипший голос. – К Карине Орловой.
Женщина расставила руки по бокам, озадаченно смотрела куда-то сквозь меня.
- Ожидайте в беседке. - разрезал мне слух ее командирский голос.
Я обернулся, не успев задать вопрос, где беседка и в общем оценить обстановку, что творилась позади меня, как дверь закрылась.
Потупившись пару секунд, я послушно отправилась в беседку. Покинул веранду здания и свернул влево, ступая по мозаики из кафельной дорожки, где под желтеющими листьями мощных деревьев скрывается беседка.
Беседка веяла природой, впрочем, как и все вокруг этого величественного белого здания. Широкие деревянные палки, выкрашенные светлой краской, держали тяжелый каркас шляпы сооружения. Я присел на единственную прямоугольную лавку, что могло вместить в себя эта уютная постройка и, бездумно, смотрю вперед, сквозь эти возрастные ели, томясь в ожидании и воображая ее лицо.
Я мысленно делился с природой своим беспокойством, в надежде, что удар, быть может, она примет на себя, но это не успокаивало. Когда надоело сидеть, я встал, будто маятник я скользил из стороны в стороны по скромному периметру.  И, казалось время прошло самую малость, а для меня ровнялись минуты часам.
Шелест ее длинного платья уловил мой тонкий слух, эти кроткие шаги. Я наблюдал за неестественно прямой осанкой дочери, следил за блеском ее русых волос и не мог уловить взгляд на себе. Склонив голову вниз, Карина вошла на мою территорию.
В этой тесной беседки мы были в метре друг от друг друга. Я подался вперед и приобнял ее, ощутил, как в ее легких, почти невесомых объятиях, мое зрелое тело обдалось беспокойной дрожью, едва сорвавшегося с ветки осеннего листа.  Ее теплое тело веяло холодом отстраненности. Сейчас, ее глубокие серые глаза, взглянули в мои, аналогичного цвета, немедля осознал, что передо мной другая, едва похожая на себя, дочь.
Она замешкалась, а я тем временем мог только любоваться барышней. И меня поразило ее великолепие, где игра красок и теней сливались в этой, выполненной, будто из священного камня, фигуре.
Мы синхронно присели на скамью.
- Здравствуй, отец. – прорезался сквозь тишину ее девичий голос.
Я ничего не мог сказать, только, поддался желанию ее обнять за плечи.
Полная фигура дочери, оказалась у меня в объятиях, ее нежная рука скользила по моей спине, гладя мой жесткий кафтан. В ее омуте физической ласки и эмоционального холода, я ослабил свою натянутую струну поведения с окружающим, перейдя от жесткого к мягкому.
Карина, шевеля, маленькими розовыми губками вещала о своих достижениях в учебе, и эта поставленная, заранее заготовленная речь плохо исполнена, я не поверил. Я верил своим глазам, видел эту строгую ученическую форму, белое длинное платье и голубой передник, который туго поясом фиксировался на талии, ее строго убранные назад густые волосы, что как правило, прядками выбиваются из строя. Эта физическая стойка, демонстрирующая превосходство, голос с нотами сосредоточенности.  Все это всего-навсего искажение моей, легкомысленной и неуклюжей дочери. Передо мной обремененная суровыми буднями женщина.
Я не ругал себя за, то что, пускай, против воли Карины и своей супруги, отправил дочь учиться в этот институт, потому что убежден, светская женщина должна быть такой – непокоренной скалой.
- Как дома? Мама? – окончив говорить о своих достижениях в изучении французского языка интересуется она.
- Стабильно. –говорю я, наши руки лежат на скамье, совсем рядом, и плечи вот-вот коснуться.
- Благо. – кладет она свою пухлую ладонь поверх моей большой шершавой неподвижно лежавшей руки. – Я была рада видеться. – мимолетная улыбка осветила ее лицом, а потом маяк погас.
Я много хотел ей сказать. И поделиться сумасбродной мыслью, что там в самой глубокой части своего подсознания я хочу вернуть свою шестнадцатилетнюю дочь в детство. Но не мог, наша встреча подошла к концу слишком быстро. Грузная женщина забрала у меня дочь. Карина послушно поднялась со скамьи и поспешно скрылась в здании института, но прежде сделала жест, что в конец разрушил мою картину Карины той, кем она до сей поры являлась. Она поцеловала мою руку.

Глава вторая

Прибыл на работу к двум часам, желудок был пуст, а в голове, напротив, яблоку упасть некуда. Я потерялся в лабиринте собственных мыслей, завёл себя в ловушку.
Уверенность в своих решения, парадоксальным образом отбрасывает тень сомнений, я двигался по жизни твёрдым шагам, но сомнения, точно мозоль на ноге, доставляли дискомфорт, в конце концов, боль.
Я знал, надо приступить к работе. Сижу на твёрдом стуле за столом в маленьком кабинете местной тюрьмы, и должен выполнять рутинную бумажную работу, что входит в мои обязанности. Обязанности прапорщика.
В кабинет ввалились двое моих коллег. Толстощекий Давид, с которым мы служили в армии, и долговязый Максим, самый младший из нас.
Давид упал на стул рядом со мной издавая свой хриплый смех в ответ на пошлые шуточки Максима.
Максим, как это обычно бывает открывает крохотное окно в душной комнате и прикуривает самокрутку. Толк в табаке он знает.
Кабинет маленький и тёмный, его освещает лампочка, свисая грушей с потолка. Стены зелёные. Это место вмещает в себя широкий и громоздкий лакированный стол для бумажной работы прапорщиков. Деревянные стулья небрежно заполняют все оставшееся пространства. Их в два раза больше, чем нас.
Я не люблю это место, здесь душно, и смердит табаком, трудно дышать. Однако кабинет можно назвать моим обителям. Здесь я ухожу от личного к рабочему. Как же и сегодня это сделать.
Дернув головой мысли мгновением улетели, это позабавило меня. Я встрепенулся, как сонный кот. Коллеги заметив мое оживление принялись обедать и расспрашивать, что ел сегодня я.
Желудок пуст и мозг только сейчас осознал, как я голоден. Давид своими толстыми пальцами берет из пергаментного свертка варёную картошку, смачно надкусывает ее.
Я наблюдаю за коллегами, их жадному поглощению еды, что приготовили жены мужьям.
- Ешь. - протянул, сидящий рядом со мной Давид, цельную картофелину.
Я проглотил ее и ощутил на дне желудка тяжесть.
- Что...- звучит не без усмешки хриплый голос толстяка. - жена наказала...обеда нет.
Стиснув зубы прикурил, я пустил дым в лицо Давида, который испытывающим взглядом, поедая свой обед сверлит во мне дырку.
Отвечать не хочу, это настолько пустой разговор, что слова никак не появляются. Я беззвучно, точно тень, покинул кабинет. Мужики продолжили тешиться прошлыми шуточками.
Длинный холодный коридор, я широкими звучными шагами двигаюсь вперед, поглядываю и в право, и в лево, на закрытые железные засовы дверей. За дверьми сидят заключённые. Наша задача держать порядок, контролеры - работники, подчинённые прапорщиков, дежурят в коридоре, отмечая каждый день в акте выполненных работ.
Буйные бывают заключённые. Иной раз, попросится в туалет какой-нибудь дебошник и вырывается, что трое здоровых мужиков едва удержать могут.
Здесь нужно держать ухо, как в народе говорят, в остро.
В коридоре я встретил Рауля. Тридцати летний юнец, который после продолжительной службы в армии устроился в нашу тюрьму.
- Тихий день. - подметил коренастый парень.
- Всегда бы так.
Рауль выходит в смены часто, кормить семью говорит надо, но даже таким не хитрым способом не заработает как я. За мою работу прокурор стопку водки мне нальют, настолько эмоционально тяжела.
- Дмитрий, десятая камера пустая. - подметил парень.
- Знаю.
- Кто-то займёт ее. - пророчил Рауль. - Того блондинка увезли?
Я не ответил. Прошёл дальше по коридору, погружаясь в эту монотонную ночную долину смерти.
Блондина, заключённого звали Павлом, месяцем ранее его казнили, согласно приговору судьи. Голову Павла поразили две чёткие пули револьвера, он упал, врач зафиксировал смерть, тем самым смертельный приговор можно считать исполненным. Исполняют его прапорщик, скорее, один из трёх прапорщиков. И это был я. Я палач.

Глава третья

Мне до сих пор не по себе. Душная комната казни, где за исключением стула и ничего не вмещает. Влажный запах сырости и смертной пустоты.
Никто, за исключением мужиков прапорщиков и начальников тюрьмы, не знает о нашей подработки. Да и как сказать людям, что убиваешь. Я к мысли привык, убиваю убийц, дескать, освобождаю мир от дурного. От мусора. Но сердце щемит, бывает среди ночи перед глазами встают лица убитых, живот скручивает и в голове звук пульса стучит так, что дыхание прерывается.
Первые дни после казни я без стопки водки, для храбрости, приступить к работе не могу. Постепенно, со временем, все встаёт в свою колею. Но, это не на долго, вслед за одной казнью, назначают другую.
Жена не знала о деталях моей работы. Если бы она знала всю правду, моя существенная маска стоика слетела с лица кривой гримасой. Только этот образ стойкого солдата, кем был в ее глазах, делал меня другим, лучше, чем являюсь и это чувство наполняет меня.
В ее руках я был другим, невыносимость бытия, ограждалась от моего ясного ума, и я мог с невесомой улыбкой быть просто рядом.
Иной раз, скрыть правду от ближнего - единственный выход сохранить лицо от ударов этой самой правды, словно, красивая обёртка, под которой, спрятана суровость бытия.
Моя машина ГАЗ А остановилась у подъездной дорожки. Я помедлил, вскинув бровями присмотрелась к окнам. В окне слева на третьем этаже зажегся свет, засветилась тонкая женская фигура.
Вот так взглянуть со стороны на свой дом, на уютную жену, которая ждет прихода мужа, занимательное дело. Я потерял счет времени, часто бывает, когда увлечён совершенно бесполезным делом.
Выбравшись из машины, стремительно вхожу в тёмный подъезд. Жена уже открыла замок, некая традиция сложилась, со времен младенчества Карины, дабы не разбудить дочь Ульяна заблаговременно это делала.
Мои тяжёлые ботинки упали в коридоре, ноги гудят, я отправляюсь в ванную и холодной водой отдаю свое горячее от беспокойства лицо. Жёсткая щетина зудит. Зеркало открыло мне вид сурового мужика с красными, будто у мальчишки лицом.
Я вхожу в кухню, Ульяна вздохнула от неожиданности, когда я обхватил ее точеную талию сзади, а она тем временем стоит над кастрюлей помешивая ужин.
Я дышал ее волосами, что впитали в себя запах жареного масла от утренних оладий. Ее костлявая фигура напоминала мне, как мы оба далеки от молодости. Бывала она пышнотелой хохотушкой с игровой рыжей косой, ее бегающие глаза чертенка завораживают и оживляют меня.
Ульяна повернулась ко мне лицом, положила свои ладони мне на плечи и ничего не произнося аккуратно отодвинула от себя.
- Как день? - продолжив помешивать еду в кастрюле спрашивает женщина.
Я сел за стол, в теле легкое недомогание, как следствие скорой казни, меня воротит. Обманчивая эта штука - думать о хорошем в наихудших обстоятельствах.
- Не плохо, - сказал я. - ездил к дочери.
Ульяна тут же смерила меня суровым взглядом.
- Как это? - ее сухое лицо, обрамленное морщинами, скривилось, зелены глаза затаили непонимание.
Жена села рядом за стол и с напряжением в теле поддалась вперед поближе ко мне, ее взгляд, натянутый, как струна испытывал меня. Рассеяно я блуждаю глазами по этой крохотной кухни, огромным цветам, что изображены на обоях стен, хоть куда спрятать глаза, но только не на ее лицо.
- Дима. - настойчиво обращает она на себя внимание.
- Хотел узнать, как она, поговорить, я записывался на встречу. - поясняю, не охотно взглянув в глаза женщине.
Эти любимые глаза стали чужим, ударяют холодом, точно ветер по щекам.
- Почему не взял меня? - возмущается жена.
Она встрепенулась, и вместе с тем, облако ее рыжих волос, скрученных на макушки.
Я не успел дать ответ, как в мой адрес просыпался не лестные возгласы ее обвинений. И я уже не мог остановить этот поток, лишь дал ей высказаться, замолчал, ждал пока это цунами исчерпает свои силы.
Она рвала и метал, а затем молчание.
Мы уснули в молчании. Всю ночь в кровати глядел на ее спину, эту острую левую лопатку, что через ночную рубашку элегантно выпирала. Не мог не о чем думать, кроме желания вернуться назад, в наши молодые годы, где я мог тонуть в ее ласки и убегать от рабочих неурядиц. А теперь убегать мне не куда.
Заснуть, находясь в ссоре с женой, я не мог. Не находил себе место. Не мог признать себя не правым. Пульс повышается, будоражащие картинки предстоящей казни смертника и внутреннее чутье, раскрывая свою пасть, тараторит - я исполнитель казни.
Всю ночь я не спал, к утру физиология взяла свою и жгучие мысли потухли, сон взял меня в свои объятия. В этот момент я медленно растворился в чёрном пространстве и в конечном итоге пропал.

Глава четвертая

Глаза раскрылись. Запах жареных яиц ударил в нос. Тяжёлая голова поднялась с подушки. Пытаясь, овладеть равновесием покидаю спальню. Мутное состояние и эти головные боли, будто разбитая склянка.
Я проглотил яйца, что приготовила жена и закурил у при открытой форточки в кухни. Знаю, жене это не нравится. В ожидании ее упрёков. Тишина. Только сейчас до меня дошла мысль - я дома один.
Ее туфли покинули порог. Вопрос, где Ульяна? Меня раздражало, что все идёт не так как надо и сдерживать себя не мог. Я резкими, размашистыми движениями переодеться и захлопнул за собой входную дверь, поспешил на работу. Зубы стиснулись, колючая боль в челюсти, стараюсь ослабить мышцы лица.
Все напряжение ушло сюда - в руки, которые держат руль машины. Прежняя дорога, несколько поворотов и я на месте. Воздух от моей злости накалился в машине, пара каплей пота проступили на лбу. Я потерял самообладание, поняв, что внутренняя злость направлена исключительно на самого себя. Тирания.
Приступать к работе надо.
В кабинете тихо. Рутинные будни начались с бумажной работы, я потупившись смотрю на белые листы с чёрными чернилами, а вижу лицо Ульяны. Не злое, а скорее, по-детски сердитое и обиженное лицо. Предположения, куда могла Ульяна отправиться сводились к идее - она поехала к своей матери. После смерти отца Ульяны свекровь продала свою парикмахерскую и ведёт затворнический образ жизни, некогда экстравертная дама превратилась в меланхоличную домоседку.
Ульяна у матери. Это успокоило меня, и я мог сконцентрироваться на работе.
В кабинет вошел Давид, своим привычным научным басом сообщил:
- Леонидович зовёт.
По тёмному бесконечно длинному и удушающее узкому коридору шаги трёх мужчины создают эхо. Я почесал подбородок и самый последний из двух коллег вошел к начальнику в кабинет.
Максим и Давид уселись на стулья у свободного с широкой шляпой стола начальника тюрьмы. И я последовал их примеру. Тот говорит по телефону, держит трубку плотно к уху, толстое лицо, красное налитое кровью, он рявкает на того, кто на другом конце провода. Давид шарится по карманам и обнаружив две самокрутки во внутреннем кармане пиджака, нюхает его и раздаёт нам с Максимом по одной.
Мы принимаем дар Давида.
В кабинете просторно и свежо. Чистое, незахламлённое бумаги, не то что наш душный кабинет. Здесь дышится легко, окно большое, не занавешено шторами и весь свет с улицы проникла в эти стены. Мне нравилась здешняя атмосфера, пахнет прозрачной свободой, словно ни смерти, ни жизни и вовсе нет, есть только эти стены, я и моя пустая голова.
Стены тюрьмы хранят в себе все то что приносят сюда заключенные - отчаяние, ненависть, желание выжить любой ценно и даже смирение с безапелляционным решением суда. Но стены этого кабинета отделены, они хранят только спокойствие в ее самых чистых проявлениях.
Начальник бросил говорить по телефону, сложил руки на своем столе и окинул беспорядок в бумагах на столе поморщил свой толстый лоб.
- Смертник после завтра прибудет. Верховный суд уже вынес приговор. - заявил Леонидович, смотря мне в глаза. - ты проведёшь казнь. Максим и Давид будут ответственными за работу контролёров.
Мое непроницаемое лицо сфокусировалось на пустой стене за спиной начальника, я принял его наказ как ожидаемое испытание, и отметив негодование коллег, отчего вновь в роли палача выступаю я, поднялся со стула и твёрдым голос сказал начальнику:
- Принято.
Солдатским шагом, развернувшись к двери поспешил выйти вон. Здесь, в тёмном коридоре, где полумрак погасил решительность в моих глазах, я снял маску жёсткости и превратился в разочаровавшего двенадцатилетнего мальчишку, чей футбольный мяч лопнул.
Уже третий год я являюсь бессменным палачом. Решение Леонидовича не обсуждается, и кто знает, от чего его выбор среди нас троих падает исключительно на мою кандидатуру. Но, я доволен, несмотря на то, что сердце от предстоящей агонии разрывается. Я доволен прибавки к заработной плате, за каждую казнь мне платят в три раза больше и за счет этих денег я оплачиваю учёбу Карины.


Глава пятая

На дворе стояла весна. В мои молодые года, юные люди, часто устраивали забастовки и митинги. Они были не агрессивным процессом против тоталитарного контроля государств, а скорее, творческий, желание заявить миру о себе. Такие группы состояли из старшеклассников, студентов и просто не деловитых девушек, и парней.
Эти группировки проходили по городу, как правило они были шумные и привлекали к себе внимание своей энергией молодости и силы. И меня они привлекли.
Эта кучка людей, в которой, не много не мало, двадцать человек разгуливали по главной площади и на ряду с ними была рыжая бестия. Наполненная светом и жизнью пышнотелая девушка, подавалась влиянию своей толпы. Они громко заявляли о государственных режимах, само того, не понимая от чего это говорят, размахивают руками.
Я, тогда только вернувшийся из армии, последовал за толпой, за этой тихой нимфой, рыжим огоньком, который затуманил мне рассудок.
Шествие продолжалось не долго и когда группа решительно распалась я последовал за ней. Ее лёгкая походка и запутанные кудри отделились от этого мира.
Дальше, она взлетела верх по лестнице и исчезла. И вокруг меня все стало обычным, этот невесомый воздух, это палящее летнее солнце и знать мог только - принадлежать я хотел только ей. 
Я стоял у двери с карикатурными буквами слова "Парикмахерская", но сделал шаг назад и ушёл.
Думать о ней не перестал, это было наваждение, точно сон из которого при всем своём желании выбраться не можешь.
И я пришел к ней. В этом мелком помещении, где вмещались два кресла и пара стоек с зеркалами и рабочими принадлежностями парикмахера ничего не могло уместиться. Но, моргнув в левую сторону обнаружил скрывавшийся в тени крохотный стол над которым, как огонёк повисла девушка. Она писала, что-то, ровным почерком левши.
Я смело двинулся к ней, и неведомый прилив уверенности стал верным помощником.
Зеленые глаза смотрели на меня с присущим им любопытством. Сейчас точно вспомнить не могу, как именно я начал с ней беседу и что сказал первым после приветствия. Но остальное, помню, как будто это было утром.
Я сидел за столом напротив нее, в ожидании парикмахера, которая занята завивкой волос престарелой блондинки.
Без дела сидеть не в моих правилах, и я начал рисовать. На столе было довольно канцелярии и мои шаловливые руки нашли себе занятие. Я вырисовывал на бумаге линии и местами закрашивал пустые пространства, заточенным карандашом. Мы заговорили и Ульяна призналась, что мечтает стать студенткой факультета по изучению иностранного языка.
- Знаете, Дмитрий. - щебетала она. - это интересно знать языки и думать на них, будто в своей голове ты не один, это звучит странно. - ее прямые брови изогнулись и на лице появилась забавная гримаса, она засмущалась.
- Ну, что вы, это же мечты и вполне реальные. - пытался понять ее.
Между нами с первых нот возникла симпатия, легкость и взаимопонимание разрушило мое устоявшиеся мнение, будто с женщиной говорить обо все на свете невозможно.
Она была мне другом, верным собеседником и горячо любимой любовницей.
В тот день я нарисовал ее лицо и по уходу вручила портрет с голосом надежды на новую встречу. Она не оставила мне номера телефона, мы не договорились о новой встречи, мы расстались и каждый знал, что следующая встреча неизбежна, она состоится как нечто само с собой разумеющееся.

Глава шестая

Дома меня ждала супруга. Я был бессилен.
Весь оставшийся день на работе я просидел за столом, томясь в воспоминаниях. Это занятие для меня обернулось энергозатратными.
С диким желанием забыться, это касается работы, мой желудок завязался в узел, я еще больше испытал беспокойство. Точно, за дверью, там, дома, меня ждет испытание.
Ульяна порхала по квартире, пряный запах ванилина от свежего испеченных булочек с сахаром, добротная стопка стоит по середине компактного кухонного стола, румяная корочка и пленяющие округлые формы.
Я испытал не перебиваемое желание съесть одну из них, руки сами взяли и опрокидывая по кусочку в рот, последовал за Ульяной в нашу спальню.
- Добрый вечер. - ее голос звучит мягко, ни следа от вчерашней обиды.
- Добрый. - после поглощения выпечки произношу. - Вкусно.
Ульяна поправила тяжёлые шторы на окнах обернулась и с улыбкой матери двинулась ко мне.
- Для тебя. - ее тепло я ощутил, прежде, чем ее легкие ладони легли на мои широкие плечи.
И я задрожал, в глазах контроль, а внутри отблеск желания быть в ней.
- Что ты? - она свела светлые брови вместе, оценивая мое непроницаемое лицо.
Меня поразило чувство, когда она для тебя сестра, мама, всё понимающий и преданный друг, приятель, возлюбленная, спутник в дороге, защитник.
Достаточно посмотреть в глаза и понять, что сейчас тебе нужно - добрый разговор с другом или нежность спутницы, может быть забота мамы.
Эти роли сами становятся ею, ловко подхватывая твоё настроение.
И тогда в одном человеке открывается Вселенная.
Я спрятал ее тонкие кисти в своих больших руках, и мы смотрели друг на друга. Я вдумчиво смотрю в это доброе материнское лицо, изображая вопрос -от чего она переменилась. Но меня не волновал ответ, волновало лишь одно, вскоре этот спокойный момент исчерпает себя и речь разрушит блаженные минуты ментальной близости.
- Где ты была? - она смотрела мне в глаза и чувство не ловкости, поселившиеся внутри меня, заставило нарушить тишину вопросом, что тревожит меня.
Ульяна захлопала ресницами, отстранилась от меня с многозадачным видом, смотрит куда-то сквозь меня.
- У Карины. - твердо произнесла жена.
Я напрягся, в лице появилась суровость. Ульяна села на край супружеской кровати и глубоко дыша, словно воздуха в легких не хватает бегло заговорила:
- Она на себя не похожа, вся зажатая, говорит, так странно, точно по бумаги читает.
Я сел рядом. Сложил руки в кулаки, раскинул ноги в стороны.
- Я все решила. - уверено объявила Ульяна и вскочила с места. - Я еду к ней, буду с дочерью, рядом, уже договорилась, меня возьмут на работу кухаркой.
Оторопел. Эх, чего, удумала. Я поднялся с кровати, выставил грудь вперед, и сложил на ней руки, напряжённый как струна. В голове ясная картина предполагаемого будущего - Ульяна, как наседка, будет опекать Карину и ничего путного из нее не вырастет. Дисциплинированность - вот, что является в приоритете у благородных девиц!
- Нет. - ошпарил жену своим безапелляционным ответом.
Ульяна не приняла мой ответ во внимание, она замельтешила по комнате, оканчивая дела, что начала до моего прихода - собирала вещи в большой коричневый чемодан.
Внутри накладывается тень обиды.
- Ульяна, - начал рассуждать в слух. - Карина на обучении, ей дают все самое необходимое, твое присутствие там без надобности.
- Все, я решила. - капризно заявила Ульяна и выйдя из спальни с чемоданом демонстративно захлопнула дверью за собой.
Ее чемодан стоит у входной двери, а к утру он исчезнет, и она вместе с ним. Но до тех пор, мы не говорили, просто молчали, тенью блуждая по дому. Я съел ее жареные блины с рыбной начинкой и лег в кровать после нее.
В постели было холодно, мои ноги раскрыты, я тупо гляжу на большие пальцы ног и нахожу в их присчитывании успокоение. Раз, два...девять, десять и сново раз, два... Точно мантра на ночь глядя.
Затем я перевёл взгляд на лицо Ульяны. Оно при свете луны, что бьётся через тонкие шторы на окнах, казалось чужим. Как на картинах великих, не приступное.

Глава седьмая

Я не мог понять и принять ее решения. Но биться о стенку, кричать в унисон, все это бессмысленно и это водоворот обуял внутри меня. А снаружи, все тот же суровый вид.
После отъезда Ульяны дни шли медленнее, я возвращался домой в пустоту, уходил с долей надежды, что все изменится к вечеру. Хандра напала на меня. Я ощутил себя выброшенным на остров человека - одиночку, огражденного от всего живого наедине со своими грехами.
Первое время меня била тревога, пасть беспокойства становилась все шире и шире. И тогда я осознал, все это не важно, когда на пороге твоего внутреннего Я появляется она самая - смерть. И я находил в этом утешение. Если отчаяние будет не выносимым, я просто уйду.
Работа представлялась мне террариумом, где я по ошибки, который год обитаю. Коллеги продолжали таить скрытую обиду за мое назначение. Работа палача отвратительная, но зарплата того стоит. Это мы втроем понимаем, а я тихо радуюсь, проклиная решение Леонидовича.
Мне дали личное дело будущего смертника. По уставу это запрещено делать, но начальник тюрьмы считает, что таким образом узнав о деяниях осуждённого, мне будет легче убивать его. Зло убивает зло.
На первых страницах мне бросились в глаза слова описания убийства, кровопролитвенное, истерзанное, далее фамилия - Костин, имя - Ренат.
Меня ошпарил горячий выступающий на висках пот, сердце замерло и на мгновение все живое перестало жить. Лицо поплыло в гримасу удивления.
Туже комбинацию имени носил мой фронтовой товарищ, мы сидели два года с ним в окопах, он спас мою ногу от гангрены. А после, я его не видел, лет двадцать, если не больше.
Я оставил это занятие, кинул папку с бумагами на середину стола, подальше от себя и понял, что ничего не решил. От себя не убежишь, звук пульсации в висках, как голос беспокойства.
Все казалось неизвестным. Лица коллег, эти стены. Я потерянный, и будто рыба бьюсь об лед собственной тиранией.
Я вышел на воздух, тут малую по малой начал набирать воздух в грудь, ощущая, что прихожу в норму.
Запутанные мысли. Ветер обдувает лицо, и мне стало как-то спокойнее, ведь бабушка мне говорила, если чувствуешь, значит ты живёшь.
Холодные ручки входной двери обжигали мою ладонь, я вошел в здание тюрьмы, ощутив, как тело промерзло.
Приглушённый свет, что издаёт одинокая лампочка, подвешенная на потолке, этот гипнотизирующий узкий коридор. Мои громкие, не лишенные уверенности, шаги эхом бились о стены.
И сейчас все стало не важным, мое тело обмякло, напряжение, куда-то ушло. И мне стало хорошо от того, что я просто дышу. Сердцебиение стало менее болезненным.


Глава восьмая

Я открыл замок входной двери и петли издали тугой скрип. Ульяна несколько раз просила меня смазать петли, но я настойчиво игнорировал ее требования. Дурак!
Спокойная атмосфера в доме расслабила и душу, и тело.  Я лег на диван, не снимая носки, задрал ноги к верху, бросив их на подлокотник. Развернул газету, что держал во внутреннем кармане своего тяжёлого коричневого пиджака и стал вникать в черно белый текст.
Самообманываюсь, будто все идёт как надо. Мои идеалы в голове сложились, как пазл. Я хотел, чтобы так было. Поэтому и думаю об этом.
Когда газета наскучила я принялся искать в холодильнике что-нибудь сьестного, оладьи с картофелем, рыбный бульон, варёная свекла.
Пожалуй, оладьи, один взял в зубы, два других в ладонь. Горячий крепкий чёрный чай. Я скинул одежду и остался в одной рубашке и брюках.
Зазвонил телефон.
- Да. - поднял я трубку.
- Дима,
- Ульяна? - с нескрываемым удивлением произношу.
Да, я хотел спросить, от чего она поддразнивает меня свои вниманием, но сдержался.
- Как ты, дом? Мы с Кариной мало общаемся, она всегда на уроках, воспитателя говорят, мне не нужно каждый вечер к ней в комнату приходить, нарушаю дисциплину, а я иначе не могу, они грозятся меня уволить. - тихо трепещет супруга.
Она показалась мне птицей, загнанной в клетку, но мотивированной подкормкой.
Ее не интересовал мой ответ на вопрос, как я. Отчего у меня не возникало желание утешить ее. Я просто промолчал.
- Еды хватает?
- Да. - сухо ответил я.
- Доброй ночи. - она положила трубку.
Я таил обиду на Ульяну, но поздно обвинять себя в том, что не поддержал ее должным образом. Я и не помню, а быть может, не знаю, как это делается.
Я смел все, что было в холодильнике. Внезапный голод настиг меня, затем попытался уснуть в супружеской кровати под руку с приступом гастрита.

Глава девятая

- Дима, Дима, ты глупец. - доносится жирный голос Давида. - Приходи ко мне, товарищ табаку привёз мне.
Я почесал затылок, держа трубку телефона плотно к уху. На календаре красная дата - воскресенье. Утро было легким, после звонка Давида, который понял, что-то не ладно со мной вчера было, потребовал рассказать все как на ладони. Я рассказал.
- Найду что-нибудь съедобного, - размышляю я. - побрею морду и приеду.
- Дерзай. - повесил он трубку.
В гости я собирался долго. В квартире запах сгоревшего на сковородке картофеля, не отгоняет, а скорее хранит импровизацию присутствия.
К другу я шёл пешком. Знакомые улицы, ударяющие щеки порывы ветра. Я поднял воротник своего пальто, дабы прикрыть шею. После бритья и с теперешним ветром, лицо пылало. После, с неба посыпались крупные хлопья снега. Я, опрокинув голову ускорил шаг.
Оказавшись у подъездной дорожки своего товарища обнаружил, что покрывало снега застелило улицу. В подъезде снег на пальто превратился в воду. Дверь мне открыла супруга Давида.
Она пригласила меня сразу же в ванную, где велела вымыть руки и дала полотенце просушить волосы на голове.
- Мы ждем за столом. - улыбнулась хозяйка.
Давид женат на Майе лет двадцать, их взрослый сын уехал служить в армию по наставлению отца в семнадцать лет, сейчас супруги мирно коротают вечера вдвоём.
Майя полная женщина с коротко стрижеными светлыми волосами. Ее полнота, как символ здоровья и состоятельности семьи. Их большой зал устелен красными коврами, на стенах и полу, квартира семье досталась от родителей Давида.
На столе много еды, в вазах четыре вида салата и крупные куски рыбы приготовлены с картофелем.
Я сел за стол напротив Давида, но прежде поздоровался с ним за руку, погладил перед собой мягкую синюю бархатную скатерть.
Зал вместительный, во главе него расположен стол, слева большое окно, завешенное синей шторкой, рядом комод, на нем стоит ящик - телевизор.
По правую сторону диван, застеленный красным чехлом. Куполообразная люстра свисает с высокого потолка. Это место не столько веет роскошью, сколько уютом, оно пропитано старанием хозяйки. 
- Майя готовит отменно. - хриплым голосом говорит Давид, на его животе натянута рубашка - тельняшка, а на уголках рта капли жира от рыбы. - Табаку?
- Нет, для начала, еда. - приступил я к трапезе. Я отказался от горного картофеля у себя дома, желудок пуст.
Майя нам не мешала, весь вечер я ее не видел, но волей не воле, отчего-то думал о ней. Мне был доступен только звук кухонной утвари, что гремела в раковине и ее грузные шаги.
- Леонидович сказал, смертника на следующей недели доставят, - говорит толстяк, поедая мясной салат.
Я сделал безразличный вид. Желудок наполнен на половину, беру добавку со стола.
- Что он сделал?
Пожимаю плечами, в то время, как челюсть неустанно пережевывает еду.
- Давай, выкладывай.
Я окончил есть, и тут меня осенило, не знаю детали убийства, что совершил смертник. Мне стало не ловко.
- Табаком угости. - гаркнул я.
Давид поднял свое толстое тело со стула и громкими шагами подошел к комоду, по левую строну от окна. Там он взял мощную подсигарницу и двинулся назад, к столу.
- Выкладывай по семье, что там.
Давид возложил на себя ответственность, будто ему под силу унять мое беспокойство. Словно у него ордер, дающий право искоренять невзгоды.
Я крутил в руки мощную подсигарницу, из какого это металла, и сколько стоит? Давид, жалующийся на не хватку денег, обзавёлся столь ценной вещью.
- Ульяна ослушалась. - пожимаю я плечами, продолжая крутит и так, и сяк подсигарницу. - Уехала к дочери, дисциплину нарушает.
Давид откашлялся и принял расслабляющую позицию, выставил живот вперед и выпустил отрыжку .
- Бабы, они такие. - ехидно проговорил он.
- Откуда у тебя. - приподнял я подсигарницу, пытаясь угадать ее вес.
Давид заерзал, блуждая взглядом по комнате выдерживал молчание. Он готовит ответ, и я заранее знал, все что скажет далее с большей вероятностью не будет правдой.
- Трофей.
- Дорогой. - подметил я.
- Знаешь, брат, - расслабился коллега. - жены должны нам быть благодарны, а вместо этого упрямятся, как козы. Вот, моя Майя, трясётся, над сыном, как курица над яйцом. Не дело это.
Давид весь покраснел, после трёх стопок водки. Я от него не отставал.
Спирт сделал кровь горячей. Я размяк и все стало невесомым. Закурил толстую сигару и предстал перед собой в обличии Бога. Точно мне все подвластно, достаточно лишь кинуть пару слов. Это чувство мне знакомо. Это чувство мне нравится.
Мы курили, ели, и мне не хотелось уходить.
Время близилось к вечеру. Только сейчас в зале появилась Майя, которая забрала пустые грязные тарелки и с материнской лаской поцеловала мужа в лоб.
Я решил удалиться.
- Посиди еще, время детское. – командирским тоном говорит Давид.
- Нет, нет, мне пора. - поднялся я.
Совладаю над собой, пытаясь унять головокружение. Я откашлялся и в горле ощутил не приятный вкус еды, что попала в желудок.
Икота одолела меня. Я косился на подсигарницу и все мысли перевернулось в голове. Кто подарил ему это?
Я двинулся в коридор, где натянул ботинки и пальто.
В алкогольном бреду я потерялся и с долей усмешкой допытываюсь:
- Украл, небось, этот трофей? Подлый ты...да?
Мой голос звучал скрипучи и стыд за сказанное пришел много позже.
- Давай, дружище, иди домой, поспи. - понимающе хлопнул меня по плечу Давид, когда мы оба были у входной двери.
- Говори. - настаивал я, слыша отдающий в ушах звук пульса.
- Давай, - отпирает железный засов коричневой двери. - иди, и глупости брось ты эти.
Я покинул его дом.

Глава десятая

Все казалось мне неизвестным.
Я шагал по знакомым улицам, приходил в знакомые до дыр места - на работу и домой, смотрел в зеркало и видел свое лицо. Однако чувство чужеродности не покидает меня.
Атмосфера в тюрьме изменилась. Повеяло суетой, Леонидович рвал и метал. В среду стало известно, что кто-то из сотрудников брал вещи приговоренных и продавал их.
Этот факт раскрыла жена одного из заключённого.
Леонидович приглашал к себе в кабинет каждого сотрудника, побеседовать наедине. Я остался последним не опрошенных. Начальник, так и не пригласил меня.
Я видела эту женщину, высокую полную брюнетку, с курчавым облаком волос на голове, чернобровая, голосистая. Она бесцеремонно ворвалась в кабинет Леонидович, по-хозяйски расхаживала по коридору нашей тюрьмы, выдавая себя за важную особу. Приструнить бабу никто и не думал, а я украдкой наблюдал за этим представлением и тешился воспоминаниями о Ульяне, видя в фигуре чужой жены свою.
Я часто ходил к ней, в парикмахерскую ее матери, неведомая сила тянула меня к ней, рядом с ней был покой и домашний уют, а когда мы расставались эти два чувства покидали меня и оставалась тихая русская печаль.
Русская печаль - когда внезапно становится грустно даже в светлый день. Это состояние покоя, когда все становится на места и ты понимаешь, что просто тихо счастлив.
Ее длинные тонкие рыжие волосы, вечно выгорают на солнце, они были ярче солнце. И пахли волосы ванилином. Она любила печь десерты и ванилин был один из любимых пряностей.
Ульяна редко была в роли клиента парикмахера, всегда сидела в стороне, занимаясь своим, только ее яркий цвет волос, подобно огоньку привлекал внимание к ее персоне.
Но, в один день, когда я пришёл навестить девушку, она сидела в кресле, над ней колдовала парикмахер. Я наблюдал, как женщина порхала вокруг Ульяны, звенели ножнички и тонкие уже мёртвые пряди падали на пол.
Ульяна, не шевелясь посмотрела вперед в зеркало, с предвзятостью, заглянула себе в глаза и отпустив глаза вниз более не поднимала их.
А после того, как парикмахер закончил свое дело, она исполненная надеждой взглянула на себя в зеркало. И тогда я осознал, как мало женщине нужно измениться внешне, чтобы расцвести внутренне.
- Что творится. - раздался голос юнца.
Я повернул голову вправо и обнаружил в полуживом коридоре тюрьмы Ральфа - контроллера.
- Леонидович не знает, как усмирить эту тётку, ну что за мракобесие. - с усмешкой говорит Ральф.
Я повертел пальцам у виска и ушёл в кабинет. И там найти покоя не смог. Максим и Давид о чем-то спорили, а после того, как заметили мое присутствие зашили себе рот и сели по рабочим местам. Они бросали друг в друга огненные взгляды и до меня доносились неутешительные догадки. Но, я старался их контролировать.
- Шёл вон! - раздраженно крикнул Давид в сторону Максима, слюни посыпались в след за словами.
Максим ехидно посмеялся и зарыл свой взгляд в бумаги на столе перед собой.
Пазл семимильными шагами складывался у меня в голове и к вечеру до меня дошло - два палача продавали вещи смертников. Быть может, подсигарница в доме Давида - вещь смертника.

Глава одиннадцатая

С утра стало известно - Максима и Давида отстранили от работы. Я был прав.
Без них в кабинете стало легче, спокойнее, нет напряжения, но работы у меня, видимо, прибавится. Два подлых скакуна, и там и сям хотели заработать. Я злился и не понимал их, судил и тут же осознавал, что у каждого норма своя. Видимо, для Максима и Давида красть - это норма.
Леонидович позвал меня к себе. Лицо уже не красное от злости, а скорее серое, измученное.
- Так..., Дима. - почесывая лоб начал начальник.
Он принял удобную позу на своем стуле и, отпустив глаза вниз смотрит куда-то сквозь предметы, словно находит в этом покой.
- Да, ты садись. - заметив, как я скрюченный в неоднозначной позе, точно собираюсь бежать вон, застыл у входной двери.
Я послушно сел, перед этим поставил деревянный стул с мягкой обивкой у стола начальника и сконцентрировался на его растерянном старом толстом лице.
- Ты будешь и за палача, и за контроллер. - решительно обозначил. - Ты остался один, те юнцы Ральф и остальные в смене, не смогут, ты же знаешь, выполнить все как полагается.
- Знаю. - пожимаю плечами.
- Максим и Давид временно не смогут работать.
- Знаю.
- Все-то ты знаешь, - вдыхая полной грудью уставился он на меня своими круглыми, уставшей птицы, глазами.
- Что натворили. -  по-свойски начал я. - Это из-за той бабы, что бегала по тюрьме.
- Да, это оно, подлец, что один, что второй.
- Я сам не понимаю зачем. - признаюсь.
- Все, - махнул он усталый рукой на дверь. - иди. Все понял ты, да?
- Все понял. - двинулся я к выходу. - Не подведу.
- Знаю.

Я выполнял свою работу ответственно, иначе не могу. Во мне сливалось желание быть полезным в работе и быть освобождённым от нее. Некоторая растерянность парализовал меня часть за частью.
В тюрьму привезли смертника. Я ошивался у его двери, все никак не мог заставит себя зайти внутрь и взглянуть на него.
Мои опасения могут подтвердится, но тешиться надеждой я люблю. Надежда, что смертником не окажется мой товарищ по армии.
Я собрал волю в кулак, бросив быть чувствительным и вошел в камеру.
Высокая мужская стройная фигура сидела на краю кровати. Камера, кроме кровати ничего в себя не вмещала. Холодная и тёмная комната, как дыхание зверя. Я двинулся к нему и судорожно его огромные черные глаза врезались в меня.
Они казались неизвестными, глаза испуганного ребенка, но в отдалённых уголках этих бездонных чашах я находил знакомый взор и довёл себя до мысли, передо мной былой товарищ по армии.
Я вышел вон.

Глава двенадцатая

- Это ты у нас нарасхват и здесь, и там, Дима будет вознагражден, у него будут деньги отправить дочь учиться, а у меня, а у меня что... - злостно выплёвывает слова Максима, стоит в своем синем халате, в потрёпанных тапочках в стенах своего коридора.
Я пришел к коллеге, заявил о том, что знаю о его подлости, но не желал его осудить, хотя все мои слова доказывали об обратном. Меня бил током его зверский взгляд, преисполненный обидой на весь этот мир и не той обидой, точно из детства, какая была в глазах Давид, а обида испорченного жизнью человека.
- Тебя отстранили, - напомнил твердо я. - и много ты заработал?
- Иди отсюда, - свел он брови в одну дугу. - не мозоль глаза, пришел тут судить меня. Не тебя меня судить, ясно! - кричал парнишка.

Домой я вернулся за полночь, после Максима пошёл к Давиду. Реакция того на меня была отличная от реакции Максима. Давид пригласил меня в дом, мы сели на его диван в гостиную, выпили по стопки водки и тот так тихо, едва слышно, изливал мне душу, мол, не хотел он всего того, что произошло. Думал о результате - заработать, а об последствиях и думать забыл. Он не раскаивается, а только принял тот факт, что с ним приключилась.
Подсигарницу Давид оставил себе, не хотел продавать ценную вещь и до сей поры она у него, он ее припрятал, единственная ценная для него вещь. И в чем ее ценность?
Я долго лежал в холодной постели, томимые мысли стали моим лучшим другом. И неурядицы на работе, и недомолвки в семейных отношениях, все сливалось в единую чёрную дыру, где я погряз.
Мне уже все стало безразличным, я шёл по протоптанной дороге и не мог свернуть в сторону, только бранясь, смотрел на верх, на небо, точно оно всему виной.
Находясь в этом, не знающий границ хаосе, я человек, любящий порядок, превратился в ничто иное, как игрушку судьбы, которую сначала любят, потом выбрасывают, а затем снова любят.

Мне вспомнилось детство. Меня воспитала бабушка, родители умерли в моем глубоком младенчестве. Бабушка была строга ко мне, говорила, я единственный мужик в семье и должен нести ответственность.
Эта женщина выстроила из мальчика оловянного неуязвимого солдатика, а потом, в моей жизни появилась еще одна женщина - Ульяна, с которой моя неуязвимость умерла. Я стал бояться за нее, я стал уязвим от внешних факторов и внутреннего беспокойства.
И сейчас, лежа в кровати, осознал, все что делал я, находясь в браке было эгоистичным и какой-то мере не правильным. Никогда не спрашивал мнения супруги, поступал как знал и мог. Но это во благо, думаю, Ульяна должна знать это. Быть может знает.
А еще я фантазировал. Когда я умру, хочу стать чёрной кошкой, которая днём бегает от собак, забирается на дерево и дразнит их, а вечером приходит домой, есть свой корм и ложится спать на тёплое одеяло. А на утро все повторяется вновь.

Глава тринадцатая

Казнь состоится в среду.
Сегодня.
Я подготавливаю револьвер.
Страшное отчаяние щемит мне сердце. В качестве заключенного мой товарищ. Мы узнали друг друга. В его личном деле пишут, он убил свою невесту в собственной кровати. Верю ли я в это? Да. В душе даже самого светлого человека существует проблески зла.
Приводить приговор в исполнение, как маленькая смерть. Приводить приговор в исполнение над товарищем по армии, большая смерть.
Меня парализовал страх. Сопротивления внутри бьются о скалы реальности. Я живу в ужасающей реальности и тону в суровом бытие, и хочу уйти, найти покой, и в то же время готов бороться.
Леонидович назначил время казни, через полчаса. Присутствие прокурора, как это обычно бывает на казни, сегодня отменяется. В связи со скандалом, что произошёл из-за Максима и Давида. Система нарушена.
- Дима, я полагаюсь на тебя. - отперев дверь в кабинет засунул начальник голову и после сказанных слов исчез.
Я приготовился, унял внутреннюю дрожь и с суровым видом отправился в камеру смертника.
Ренат Костин - мой товарищ по армии, мы вместе сидели в окопах, делили сухпаек один на двоих. Он помог мне справиться с тягостями на войне и его не исправимый оптимизм возвышал меня и давал надежду вернуться домой целым и неведомым. Надежда и вера помогли. Так и случилось, я вернулся абсолютно здоровым физически, но потрепанным эмоционально.
Я вошел в камеру, револьвер спрятал во внутренний карман пиджака. Ренат сидит на своей койки, его взгляд, где спрятана непроницаемость, упал на меня. Я забился в тревоге.
Мое каменное сердце перестало стучать, и я осознал, что передо мной не враг, которого нужно истребить, а друг, которого нужно спасти.
- Я...я...- разрезая тишину звучит мой сухой голос. - ты должен бежать. - слова сами по себе вырываются наружу.
Ренат поднимается с койки и приняв закрытую позу с осторожностью глядит на меня. Его черные волосы и худая фигура не шибко изменилась за двадцать с лишним лет, только морщины разрезали ровное лицо.
Я достал револьвер из кармана и положил на край койки, освободил ему путь для побега из камеры. И с уверенностью, что товарищ тотчас исчезнет потерялся в своих мыслях.
Но все произошло не по моему сценарию. Маска на лице Рената переменилась, он резко озверел, глаза сузились, губы изобразили мерзкую улыбку, а в руках ловким образом образовался мой револьвер.
Дуло револьвера смотрело мне в лоб.
Единственное в голове - слова бабушки, говорила она мне часто:
"Если у зверя выбиты зубы, он не безоружен, у него останутся когти, помни, когда нужно защищаться."
Я не успел достать когти, велико было доверие.
Красная полоса вылетела из дула.
Я ничего не чувствую. Меня просто не стало.