Две Людмилы - светлая и темная

Я поступал в Хабаровский  медицинский институт в 1965 году. В этом году впервые в институт принимали больше школьников, т.е. только что окончивших среднюю школу, чем «стажников», тех, кто не меньше 2 лет отработал на производстве или в учреждениях.  До этого было обратное соотношение примерно в пропорции 30 на 70 процентов.  Для каждой группы был свой конкурс и свой проходной балл. Сдавали три экзамена – химия и физика были профилирующими, а по сочинению главное было получить положительную оценку, а не два или кол.

Читал, что в тот год общий конкурс был 8 человек на 1 место (на лечебный больше, на педиатрический меньше), а после сдачи первого экзамена медалистами он стал 11 на 1 место.  Набирали на 1 курс 250 человек на лечебный факультет, 150 – на педиатрический, и 100 человек – на фармацевтический.  Плюс брали по несколько человек на каждый факультет в качества кандидатов.  Ведь с института спрашивают, не сколько он принял на учебу, а сколько выпустил из своих стен для работы в лечебных учреждениях Дальнего Востока.  А в процессе учебы всякое бывает. Кто-то выбыл по уважительным причинам, кто-то оказался разгильдяем и его отчислили.  Стипендию кандидатам не платили, общежитие не предоставляли, а сколько человек в группе 12 или 13, разница небольшая. Вот такая картина была в те годы с поступлением в большинство институтов Советского Союза.

Казалось бы, все ясно.  Ясно, но не совсем. Если парень или девушка получили две пятерки по химии и физике и даже тройку за сочинение, то это точно гарантия, что поступили. А вот если по профилирующим физике и химии 9 баллов, кому отдавать предпочтение, ведь таких много. Во всех этих тонкостях я разобрался много лет спустя, когда по своей должности – первого заместителя заведующего отделом здравоохранения Хабаровского крайисполкома стал членом медицинского совета родного для меня ВУЗа, а так же членом приемной комиссии. Нет, я не сидел и не принимал экзамены, но вот кому отдать предпочтение при равном количестве баллов во время экзаменов, вносил свои предложения как заказчик. Ведь врачей готовили для нас, практического здравоохранения. Такая же ситуация была и в то время, когда я поступил в институт.

Так вот, если одинаковое количество баллов набрал парень и девушка, то преимущество отдавали парню. Почему? Да ясно, парня можно послать в любую деревню, а девушка выйдет замуж, родит, муж с высшим образованием или учится в институте, куда её пошлешь? Никуда.  Это первое.

Второе. Когда я сдавал экзамены, в институте не хватало мест в общежитиях, одно только строилось и было сдано через полгода. А институт обязан, подчеркиваю, обязан предоставить всем поступившим иногородним места для проживания. Вот и получилось, что если одинаковый балл набирал хабаровчанин или хабаровчанка, и иногородний, то в 1965 году предпочтение отдавали хабаровчанам.  Через полгода, когда сдали общежитие, туда заселяли желающих даже из Хабаровска.  Так со мной в комнате жили два хабаровчанина, причем квартиры их родителей были не так и далеко от центра. Но платить за общежитие надо было буквально копейки,  учебный корпус соединялся в общагой теплым переходом, без верхней одежды ходили.  Плюс нет мелочной опеки со стороны родителей, сам себе голова. А к родителям можно съездить на выходные, покушать вкусненького, мать будет рада  накормить свое чадо.

Так и получилось, что на нашем курсе было много выпускников средних школ и много хабаровчан, причем относительно много парней. Не думаю, что в середине 60-х годов совершенно не было блатных, думаю, были. И в это число попадали дети медиков, особенно стоматологов, гинекологов, дермато-венерологов, дети некоторых чиновников разного уровня, дети офицеров Дальневосточного военного округа. И хотя я специально никогда не анализировал, но вот наш выпускник Борис Абрамсон, до этого отслуживший срочную службы и ставшим в армии коммунистом, много позже раскрыл нам глаза. И не только нам, своим сокурсникам, но и первому секретарю крайкома партии А.К.Черному. Но об этом позже.

Один из живущих со мной в комнате хабаровчан, Вадим Гондуренко, обладал хорошим голосом-тенором, и сразу стал солистом студенческого ансамбля. Был он высокий и очень худой, хотя аппетит у него был отменный. Но не в коня овес.  Мышцы на его теле были нужны лишь для того, чтобы он не падал при ходьбе, когда он раздевался, по нему можно было изучать костный скелет. На всю жизнь запомнил сцену, когда он, стоя перед зеркалом, трогал свои жевательные мышцы на лице и произнес: «Сплошная груда мышц». Без сомнения, это были самые развитые на его теле мышцы.

Как все оркестранты, Вадим пользовался успехом у девушек. Он был на год старше меня и поступил с  третьей попытки. Первый раз они получил две пятерки по физике и химии, и кол за сочинение. Второй раз была уже двойка по сочинению при 10 баллах за физику и химию. И лишь на третий раз он получил вожделенную тройку и стал студентом. Я учился в 7-й группе, а Вадим в 6-й, и иногда на некоторых занятиях группы сливали, так что я знал всех парней и девчонок из 6-й группы.

Как мне потом сказали, я тоже был объектом внимания некоторых девочек, будучи спортивного вида парнем со смазливой физиономией.  Но на первом курсе, а речь пойдет именно об этом периоде, я оставался верным своей школьной подруге, которая жила в другом городе. Мы очень часто переписывались, на каникулах я ездил к ней.  Так что в институте не обращал внимания даже на писанных красавиц. А их у нас хватало. Вообще с высоты своих прожитых лет скажу, что самые красивые женщины в медицине. И врачи, и медсестры, причем их так много, что глаза разбегаются.

Имея такую хлипкую конституцию, Вадим не мог быть здоровым  априори. Поэтому частенько  пропускал занятия, и его частенько навещали поклонницы, и из 6-й группы, и из других, обычно из тех, где учились еще два моих соседа – Олег Пак и Боря Шапиро. Хорошо запомнил часто навещавших Вадима Надю Бирман из группы Бори Шапиро, Лену Анциферову, гимнасту из 6-й группы, Машу Лифшиц, Наталью Вавилихину.

Учитывая, что соседи по комнате были из Хабаровска, мы решили оборудовать интерьер своего жилья. Олег принес из дома этажерку, Вадим радиоприемник, Боря – кассетный магнитофон. Мы его подключили к приемнику для усиления звука.  Внес  свою лепту в обустройство комнаты и я.  Во-первых, в институте санитаром на кафедре анатомии работал одноклассник моего дяди Вовы, который был всего на го старше меня. Именно этот Юра Дудник протестировал меня перед сдачей экзамена в анатомке и сделал заключение – подойдешь.  Тест заключался в одном – не упаду ли я в обморок при запахе формалина и виде раздутых от него трупов, плавающих в бассейне. Я не упал.  Так вот, я попросил Дудника сделать ночник в виде распила черепа, внутрь которого я провел проводку и вставил лампочку, и ночник с горящими глазами стал визитной карточкой нашей комнаты. 

И еще я нарисовал наши физиономии, которые вместе со стихами висели на входной двери. Требовалось, чтобы под номером комнаты был список жильцов.  Стихи получились немудрящие, такого содержания:
«Здесь живут четыре друга.
Гондуренко, Пак-ворюга (отомстили за то, что он без спроса взял чужие плавки)
Боря Шапик, Щербаков.
Вот у нас состав таков.»
Я неплохо рисовал, и физиономии были чем-то похожи на оригиналы.

Я на первом курсе занимался волейболом, три вечера ходил на тренировки, а еще два вечера занимался штангой, чтобы подкачать мускулатуру. Вернувшись с тренировки, частенько заставал в нашей комнате гоп-компанию – несколько парней и девчонок.  Но парней обычно был раз-два и обчелся. Приходил Бислан Карданов, сын начальника авиации округа, генерала.  Он был чуть покрепче Вадима, но плохо видел и носил очки.  Поэтому когда девчонки уходили, их надо было провожать до дома, а на Бислана надежды  было мало.  Поэтому по просьбе «больного» Вадима роль провожатого доставалась мне.

У нас на курсе было много детей военных из округа. Жили они на улице Серышева, там было несколько домов со служебными квартирами офицеров и генералов штаба КДВО.  Сейчас за давностью лет я многое забыл, помню двух закадычных подружек, дочек полковников из штаба, двух Люд. Но вот девичью фамилию помню одной – Пьянова. Вторая Люда запомнилась по фамилии мужа – Николаева. Пьянова был темной шатенкой и её звали Люда темная. А вторая Люда была блондинка, и её звали Люда светлая. Я даже не помню, в каких группах они учились, возможно даже, что в одной. И всегда ходили парой. У Люды темной были карие глаза в обрамлении густых ресниц, была она очень красивая (мне вообще больше нравились брюнетки), а у Люды светлой были голубые глаза, и она было тоже очень миловидной.

Однажды я пришел с тренировки и застал Люду темную в нашей комнате в гостях у Вадима. С  какого перепуга она там оказалась, я не знаю, но факт есть факт. Олег Пак в это время ухаживал за однокурсницей по фамилии Свист, и обычно пропадал у неё, где его покармливали как потенциального жениха. Именно с этой девушкой он пошел в бассейн, прихватив плавки Вадима, из-за чего тот не смог пойти с другой девушкой в бассейн.  А где бывал Боря Шапиро, я сейчас и не упомню. Скорее всего, играл в преферанс у кого-то в комнате.  Был уже десятый час,  на улице темно, но я шел по теплому переходу даже без верхней одежды, в тренировочном костюме, приняв после тренировки душ в раздевалке.

Через несколько минут после того, как я появился в комнате, Люда засобиралась домой.  Вадим по традиции предложил мне проводить девушку до улицы Серышева, где она жила с родителями. Была ранняя весна, уже не холодно, но идти скользко, так как днем подтаивало, а к вечеру подмерзало. И если мне не всегда хотелось провожать девушек до дома, то вот Люду Пьянову я сам бы предложил проводить, она мне нравилась чисто внешне.

К этому времени я  уже вполне освоился в городе, и девушек провожал частенько, так что когда мы вышли из общежития на улицу Пушкина, взял инициативу на себя:
- Как пойдем, Люда? По Карла Маркса, где светло и тротуары хорошо убраны, или по Амурскому бульвару и потом по Серышева?
Девушка взяла меня под руку и сказала:
- Пошли по Карла Маркса. Мне некуда торопиться, да и погода хорошая.
Видимо, почему мне больше всего запомнилась эта прогулка с девушкой? Просто потому, что меня впервые в жизни девушка держала под руку. Почему она так сделала, не знаю, видимо, боялась поскользнуться в своих сапожках на высоком каблуке.  И мы пошли. Вначале дошли до площади Ленина и повернули направо, прошли  мимо здания нашего с ней института, а потом вышли на улицу Карла Маркса, центральную улицу города. Сейчас она тоже существует, но вот та часть улицы, по которой мы шли, поменяла название и сейчас улица Муравьева Амурского.

Я никогда не было молчуном, как мой папа, уродился в маму, та такая словоохотливая была всю жизнь, сказалось, видимо, что школьный учитель. Так что мы с Людей шли неспешно, о чем-то говорили, я сыпал анекдотами, которых знал несметное количество. Так незаметно для себя мы дошли до улицы Калинина, где нам надо был повернуть направо, спуститься к Амурскому бульвару и потом подняться к улице Серышева, где на углу были так называемые генеральские дома, где жила Люда.  По улице Калинина ходил автобус 8-го маршрута, так что она была хорошо освещена и тротуар был убран.  Но в некоторых местах была наледь, и Люда крепко держалась за мою руку, а я чувствовал себя этаким рыцарем без страха и упрека.

Когда мы подошли к крыльцу подъезда, Люда поблагодарила меня, что проводил её до дома, сказала, что ей было интересно со мной и ушла в подъезд. А я не стал возвращаться пешком, перешел улицу Серышева и сел в автобус, который довез меня до площади Ленина. А там две минуты ходьбы до общежития.

С тех пор мы с Людой темной здоровались при встрече. Больше она в нашу комнату не приходила. Я знаю, что она закончила институт в тот же год, что и я, есть в альбоме 37 выпуска 1971 года (фото на заставке). А потом её следы теряются, как и многих других из моего выпуска. Пьянова не приезжала на встречу выпускников через 20 лет, в 1991 году.  А Люда светлая была на этой встрече. Я нашел её на общей фотографии, сделанной в тот год на ступеньках медицинского института. Где она работала, я не знаю, но вот с её мужем, Евгением Николаевым, доктором медицинских наук, заведующим кафедрой, которая базировалась в 11-й городской больнице, я не только хорошо знаком, но и работал вместе, когда он писал свою диссертацию по аптиперистальтической вставке при обширной резекции тонкой кишки, которую ему предложил написать  профессор Г.Л.Александрович. Мне было горько узнать, что Николаев относительно недавно умер по время операции на сердце.

А теперь хочу вернуться к началу своего повествования, где я говорил о существовании блата и в те годы.  Я по распределению института попал служить на флот вместо того, чтобы ехать на работу в какую-нибудь деревню. Причем таких выпускников ХГМИ было почти 50 человек. Кого-то послали на Северный флот, кого-то на Черноморский, но больше всего на Тихоокеанский.  Я три года служил начальником медицинской службы на подводной лодке во Владивостоке.  Я бы мог подсуетиться и не пойти служить, у меня был сын и жена  была беременна вторым, но я счел, что мне проще будет смотреть в глаза людям, в том числе коллегам, если я отслужу.  Но далеко не все думали так.

Когда через пару месяцев с начала службы на флоте  всех призванных из запаса офицеров собрали на Русском острове под Владивостоком на «курс молодого бойца», т.е. изучать уставы, учиться маршировать, кто-то из приехавших выпускников нашего института принес весть о том, что наш сокурсник и коммунист, направленный работать в село Богородское, Боря Абрамсон, написал  письмо первому секретарю крайкома партии А.К.Черному, в котором перечислил всех блатных, попавших вместо отдаленных сел Хабаровского края на теплые места в Хабаровске без всяких на то оснований. Черный дал команду разобраться, и блатные, как миленькие, поехали туда, где в них больше нуждались.  Нам был приятно это услышать.

Все это мне припомнилось, когда я в который уже раз пересматривал свой альбом с фотографиями профессорско-преподавательского состава нашего института и с нашими  в год выпуска из него.  Хорошее было время. Еще молодые, относительно здоровые студенты успевали и учиться, и весело проводить время, и чем-то увлекались.  Считаю, что настоящими студентами были те, кто пожил в общежитии. Бывало, и голодали, и делились последним рублем, чтобы сосед по комнате мог куда-то сводить девушку, и уходили все из комнаты, когда кто-то приводил эту девушку с определенной целью. Всякое было и есть что вспомнить. Но все же большинство из нас успешно окончили институт, со временем стали хорошими врачами. Я знаю это точно, ибо немало поездил по краю, будучи главным рентгенологом, а потом заместителем заведующего отделом здравоохранения Хабаровского крайисполкома. А Машу Лифшиц встретил даже в подмосковном Ногинске, где она работала заведующей станцией переливания местной ЦРБ. А вот Люду Пьянову так и не встречал после окончания института.

Несколько слов о том, что стало с моими соседями по комнате. Боря Шапиро после первого курса перевелся во Львовский медицинский институт. Вадим Гондуренко после второго курса уехал с родителями в азербайджанский Сумгаит, но они очень скоро перебрались в Волгоград. С Вадимом мы соверешенно встретились в Волгограде, куда я ездил в составе сборной команды хабаровского ДСО «Буревестник» на республиканские соревнования по легкой атлетике.  Больше мы с ним не встречались. Олег Пак вместе со мной окончил институт, но диплом врача получил на фамилию Дьячков, взяв фамилию матери (у него отец был кореец, но родители давно разошлись). С новой фамилией он женился на своей давней подруге Ларисе Свист, получили распределение в Комсомольск-на-Амуре, но через какое-то время брак распался. Олег перебрался то ли в Ставропольский, то ли в Краснодарский. Его азиатская внешность помогла ему начать частный бизнес,  заниматься китайской народной медициной. Однажды он приезжал в Хабаровск в отпуск, и мы случайно встретились на Карла Маркса.  Вот так сложилась судьба моих соседей по комнате 15 студенческого общежития по адресу улица Пушкина, дом 31.