Глава IV. Письмо

Хоронили на Сорвальском кладбище в Выборге.
Согласно документам, открытое ещё в 1798 году, расположенное неподалёку от усадьбы Монрепо. Но, баронесса свято верила в то, что именно где-то здесь, в непосредственной близости от города и располагалось то древнее кладбище, на котором и был похоронен в своё время полковник, комендант Выборга, Захариас Аминофф. Но, как ни старалась она отыскать расположение прежнего кладбища, ей не удавалось. Поэтому, смирившись, решила; оно именно здесь, на территории нынешнего Сорвальского. К тому же само место ей очень нравилось. Думала в последствии обрести здесь покой.
Теперь и в Финляндии становилось тревожно. Накрыв всю Россию, гражданская война вовсю распространилась по бывшему великому княжеству. Отрёкшись от Российского трона, её правитель отказался и от этой, такой важной прежде для империи земли.
Завоёванная ещё Петром страна, почувствовав свободу, теперь боролась на своей территории с большевиками. Заражённая этой «болезнью», пускалась во все тяжкие. Оставшиеся в Финляндии части регулярной царской армии, вынуждены были переходить на сторону так называемых белофиннов, что союзничали с Германцами. Ещё недавно воевавшие с ними Белогвардейцы, теперь признавали в них союзников в войне с большевиками, захватившими их Родину После постыдного для России Брестского мира Германцы пытались хоть, как-то ещё насолить разваливающейся империи, способствуя окончательному отторжению Финляндии.
Ленин, подписавший договор о независимости Финляндии, будто потворствовал Немцам, возможно имея на то тайную договорённость. А, может и сам Брестский мир подразумевал, как одну из уступок – потерю Финляндии. Сложно было понять явные причины происходящего безумия. Но, надежда, остававшаяся на спасение эмигрировав из России, теперь покидала многих беженцев, сотнями тянувшихся к границе, проходящей поперёк всего Карельского перешейка, по большей части по реке Сестра. Ещё недавно условная, теперь всё больше приобретала окончательный вид.
Торбьорг Константиновна не проронила ни слезинки, прочитав телеграмму из Кронштадта, будто заранее знала её текст.
- Яков, Алекса больше нет, - тихо произнесла, протягивая телеграмму с порога его кабинета, такого бесполезного теперь, когда не был больше чиновником.
Но, никому, кроме наверно лишь Якова Карловича не было понятно то страшное своей скрытостью, происходящее в ней в этот момент. Никогда не видел слёз на её лице. Даже, когда вскоре после рождения своего первенца вынуждены были похоронить едва успев крестить.
И теперь сначала даже не придав значения произнесённого ею, принял из рук телеграмму, надевая пенсне, не признавал очков, стараясь во всём придерживаться прошлого. Даже в таких мелочах боялся потерять связь с ним. Хорошо держалось на увеличившемся с возрастом носу.
Читал:
- «Сегодня, при невыясненных обстоятельствах ваш сын найден убитым. Приезжайте Гельсингфорс. Тело находится морге окружного военного госпиталя, по адресу…» - дальше следовал адрес и подпись.
Прочитав, всё равно не поверил, будто не о своём сыне читал. Настолько страшное таило в себе предложение, что не поддавалось осмыслению его, не желающего принимать, отсеивая плохое, уставшего от необратимости происходящего мозга.
Торбьорг Константиновна села на кожаный диван, смотря перед собой, куда-то в даль. Ей сейчас никто не был нужен. Воспоминания проносились в памяти.
Вот Алекс у неё на руках, запеленатый, с соской во рту, испуганно смотрит своими тёмно-синими, как у всех младенцев глазами, стараясь понять, что это за человек, кто держит его на руках.
Вот с сестрой качается на качелях у них на даче в Кексгольме. Он что есть мочи раскачивает их сильнее и сильнее, каждый раз поднимаясь всё выше. Лизавета кричит. Ей страшно. Говорит сыну:
- Алекс, ты напугал сестру. Будь милостив.
- Слушается её. Но не сразу, просто перестав раскачивать и без того уже чуть ли не делающие полный переворот качели. Те медленно останавливаются, Лиза плачет. Пугается того, что натворил. Лиза спрыгивает, убегает в сад. Бежит за ней. Нагоняет. Просит прощения.
Не идёт за ними. Знает, сын раскаялся.
Вот торжественное построение в училище. Красивая форма. Ищут его среди курсантов. Находит первой. Машет рукой. Наконец встречается взглядом. Счастлива. Теперь знает, её сын нашёл себя.
Вот он уже совсем взрослый, в форме, с кортиком на ремне. Такой красивый. Идут с сестрой в театр.
Порт Артур – эта война. На, которую ушёл совсем молодым. Как она тогда переживала. Не находила себе места. Не читая газет, спрашивала о новостях мужа. Боялась сама вычитать что-то страшное о морских сражениях и корабле, на котором служил Алекс. Но, всё обошлось. Вернулся живым, даже не был ранен. Повзрослел, получил мичмана, а, вскоре и звание лейтенанта. А в ней, будто, что-то изменилось, надломилось, сделало другой. Теперь, казалось знала о его будущем.
Но, неужели всё же сбылось предчувствие, которое носила в себе все эти годы, не верила ему, отгоняя от себя. Мало ли, что может показаться из-за излишней мнительности. Но, не казалось. Хоть и гнала от себя все мысли об этом, всегда, через какое-то время возвращались.
Сел рядом с супругой на диван. Не почувствовала этого. Так и сидела не отводя глаз со стены, рассматривая на ней тень от часовой башни.
Перечитывал заново.
«…при невыясненных обстоятельствах ваш сын найден убитым…»
Найден? Почему найден? Он пьян, или от кого-то скрывался, и был найден, как в детской игре.
УБИТЫМ! Наконец дошёл до него смысл прочитанного, тут же обдало жаром. Кровь прихлынула в голову. Потемнело в глазах.
Его сын мёртв! Его Алекс, надежда и опора, тот, кем гордился, кто подтверждал весь смысл жизни, служения России, самопожертвования и веры в то, что страна, ставшая для него Родиной, именно та единственная, которую мог бы выбрать он из всех многочисленных, расположившихся на земном шаре. И, теперь весь смысл его существования рушился на глазах
- Он мёртв? – зачем-то спросил супругу, протягивая ей телеграмму.
- Я умру от горя, - тихо ответила она.
Даже не заметил того, что теперь лежала у него на коленях. Гладил её рукой по голове. Никогда прежде не проявляла фамильярности даже с ним, своим супругом. Была очень жёстким человеком. Но, именно сегодня не обратил внимания, впервые не справилась с собой, прижавшись к нему.
Ждал от неё подтверждения своих слов. Но, ничего не слышал в ответ. Только дыхание. Глубокое, частое, словно перед рыданием. Но, не плакала. Просто лежала молча.
Опустил руку на диван. Из неё выпала телеграмма.
Хотелось долго вот так сидеть, находясь словно вне времени, переосмысливая полученную информацию. Казалось, ещё можно повернуть время вспять, или стереть тот промежуток, в коем не могли двинуться с места, сидя на кожаном диване. Но, каждое резкое движение могло запустить новый отчёт секунд, минут, часов, …  столетий. И, тогда уже никогда не смогли бы оказаться с теми надеждами, что ещё теплились в их головах.
Может ошибка, умер не их Алекс, а, кто-то другой, похожий на него, пытался спасти от разрушения мозг Яков Карлович, перебирая в себе наивозможнейшие варианты опровержения прочитанного. Но, не успокаивали его, наоборот, только усиливали боль.
Валерия же, приняв, как должное, прочитанное в телеграмме, теперь старалась вообще ни о чём не думать, таким своеобразным образом спасаясь от реальности произошедшего.

Вернувшись из Кексгольма Фёдор Алексеевич, оставив там место в гимназии, со всей своей ещё остающейся в нём энергией принялся помогать в деле похорон Алекса. Не успевая в Гельсингфорс, подхватил все заботы, свалившиеся на плечи родителей Елизаветы. Плотного телосложения, его фигура обещала с годами обзавестись брюшком. Будучи старше Елизаветы казался зависимым от её мнения, никогда не навязывая своего.  Сейчас старался сделать всё для того, чтоб хоть как-то помочь в коснувшемся семьи горе.
После службы в центральном, новом кафедральном соборе Выборга, повезли гроб на кладбище.
Место там ещё оставалось, и можно было купить землю.
Отпевал старенький Лютеранский пастор. Худой, немногословный мужчина, по виду лет за восемьдесят. Неспешный, понимающий важность происходящего. Предупредив заранее, может прочесть все молитвы на одном из двух языков, Русском, или Шведском. Имея Шведские корни, казалось; несколько гордился этим. Но, впрочем, когда уже не многое земное держит на этом свете, не особо придавал значения языкам, понимая – все равны перед Богом. Но, по просьбе Якова Карловича, расстроившегося из-за невозможности прочесть на Немецком, выбравшего Русский, читал с акцентом, жалея о том, что не был выбран Шведский.
Снег уже начинал таять, и среди множества памятников, проглядывали из-под осевших сугробов и с Русскоязычными надписями. Купцы, военные, жители Выборга не редко имели Русские фамилии.
И, сегодня, когда гроб опускали в могилу, было спокойнее тем, кто присутствовал на похоронах от того, что тут, как казалось им, будет лучше лежать ему под землёй, нежели в ставшей такой далёкой России, дороги в которую больше не было.
Приехав в Выборг вместе с Фёдором Алексеевичем и дочерью, оставила маленькую Настю под присмотром Марии в квартире родителей. Стояла сейчас рядом с супругом, наблюдала за тем, как опускали гроб в свежевырытую могилу.
Так же, как и её мать, не плакала все эти дни. Но, когда гроб опустили в землю, уткнулась в плечо супруга, схватившись за рукав его пальто руками. С трудом оторвав её, обнял, прислонил к своей груди. Показалась ему такой беззащитной, какой не видел прежде. Никогда не была так близка, как сейчас. Многое их объединяло. Но, сегодня ещё и великое горе сблизило их сердца.

Почта работала с перебоями из-за военного времени. Когда вернулись с похорон домой, на столе ждало письмо.
- Вам письмо из Гельсингфорса, от …, - замялась Мария.
Подошла к столу. Взяла в руки конверт. Прочитала от кого. Первым из всех чувств была надежда. Неужели всё, с чем столкнулись они за последние дни привиделось им, и Алекс жив? Моментально забылась страшная картина засыпаемого землёю гроба.
- Прочти пожалуйста, - протянула письмо Якову.
Молча взял, прочёл адресат. Ничего не сказав, вскрыл. Развернул сложенный вдвое лист.
- Я прочту? – словно бы и не слышал её просьбу, спросил супругу.
- Я не в силах. Прочти. И, … знаешь? Прочти вслух.
-" Дорогие мои родители. Сестра. Пишу вам в надежде на то, что отец добрался до дома, и вы снова вместе. Проведя последнюю неделю в сомнении, всё же принял решение, о котором сообщаю вам.
Принеся присягу его императорскому величеству, не в силах покинуть крейсер, оставшись в Гельсингфорсе. Ухожу с эскадрой в Кронштадт, тем самым будучи верным отрекшемуся от престола царю, следую принципам нашего предка, первым ступившего на эту Великую землю, служившему Петру, основавшему наш род Курштайн. Оставшемуся в России навсегда.
Возможно моё решение, быть до конца с гибнущей империей, не предав её, покажется вам глупым, но я принял его. Посему, в надежде всё же увидиться с вами в этой жизни, не прощаюсь, а говорю лишь до свидания.
Передавайте горячий привет Елизавете, её супругу Фёдору Алексеевичу, поцелуйте от меня Настеньку.
Горячо любящий, ваш сын Алекс. – я не могу, - достал носовой платок Яков Карлович. Он тихо плакал.
- Не показывай своих слёз. С нами дочь.