Глава XX IV. Шторм

- Вся эта линия, что возводит Маннергейм поперёк Карельского перешейка не приведёт к добру.
- Вы так считаете Фёдор Алексевич? Но, позвольте с вами не согласиться. Большевистская зараза, попомните мои слова, ещё возьмётся за Финляндию. СССР не способен жить в мире ни с кем. Та глупость, которую допустил Ленин дав ей независимость теперь должна обернуться войной. Маннергейм готовится к ней заранее, что вы считаете чрезмерной предусмотрительностью, - вспомнил давнюю обиду на ненавистных ему, выживших из страны большевиков Яков Карлович.
-  Сталина ничто не сможет остановить. Для него все эти бетонные надолбы, рвы и ДОТы, всего лишь детские игрушки на ёлке. Захочет и выдернет её с корнями, даже не снимая их с веток. Просто не хочет этого пока.
- Но, ведь он предлагает обмен? - испугавшись своих, таких смелых мыслей про неизбежность войны, сдавал свои позиции Яков Карлович.
- Какой обмен? Мы же не цыгане, чтоб меняться чем-то с соседом.
- Ну, во-первых, не чем-то, а землёй. А, во-вторых, тут мы можем требовать от СССР куда более выгодные для нас, нежели чем для них условия обмена.
- Можем Яков Карлович. Безусловно. И, как вы видите из газет, требуем.
- Ну, да. Ну, да. Полоска, диких лесов на удалении, но всё же вдоль Белого моря, площадью пять с половиной тысяч квадратных километров, что в два раза больше Карельского перешейка, не нужна Финляндии. Там нет населенных пунктов, а соответственно дорог. Это всё пустые разговоры. Зачем нам они?
- Договор, заключённый 23 августа между СССР и Германией, как я предполагаю, всё же включает в себя некий намёк на дальнейшее завоевание Финляндии.
- Милый мой Фёдор Алексеевич не путайте слона с носорогом, - теперь отказывался от сиюминутной смелости своих высказываний Яков Карлович. Не хотел войны. Не желал её видеть даже в таких явных её предпосылках.
- Переговоры, обещанные нам, многое расставят на свои места. Но, думаю, Россию не остановить в её коварных, милитаристских планах. Две крупнейшие Европейские державы бряцают оружием, старясь выглядеть одна сильнее другой. Финляндия нужна СССР не столько для сдвижки границы от Ленинграда, сколько жертвенный ягнёнок перед крупной битвой.
- Ах, Фёдор Алексеевич, вы опять развиваете свою любимую тему про победу мирового интернационала. Но, поверьте мне, старому человеку. Никому не нужно кровопролитие. Мир вошёл в иную фазу развития, когда все вопросы решаются мирно, путём договорённостей. И это бряцание оружием, всего лишь для устрашения. Ускорения принятия решения.
- Но, позвольте. Почему же тогда вдоль наших границ сосредоточены такие мощные силы противника? С какой целью такие большие затраты на содержание армии в полевых, неприспособленных к длительному проживанию условиях?
- Да всё с той же; запугать наше правительство для принятия им нужного СССР решения в предстоящих переговорах. Сами же прекрасно видите, вопрос давний, неимоверно затянувшийся. Требующий скорого разрешения.
- И оно будет найдено в войне. Яков Карлович, для СССР Финляндия маленькая страна с отсталым, не патриотически настроенным населением, и убогой, мало финансируемой армией. Победить которую легче простого. Не думаю, что советские граждане мыслят иначе. Все мало-мальски думающие, видящие истинное положение вещей, уничтожены в лагерях. Это касается и высшего военного состава, тщательно просеянного сквозь сито репрессий.
- Но, ведь Сталин не такой дурак!
- Разве личные качества человека распространяются на всю страну? К тому же те, кто был хоть на голову выше его в своём понимании мира, давно уже в мире ином. Государство, где стремление к пониманию окружающей действительности наказуемо законом уверенным шагом идёт к пропасти.
- Хорошо. Пусть будет, по-вашему. Но, ведь любая война – прежде всего кровь и разрушения. Неужели СССР готов на это?
- Думаю, Сталин верит в стремительность войны, в её неожиданность.
- Неожиданность!?
- Безусловно, все видят; дело идёт к войне. Знают это. Но, никто не может поверить, что Рубикон будет перейдён. Все надеются на свойственную людям здравомыслящим логичность в понимании текущего момента. Но, думаю, её и в помине нет. Одни лишь имперские интересы.
Это свойственно великим вождям. Но, по большому счёту, кто они такие? Все те, кого мы знаем из истории, всего лишь уверенные в себе, отягощённые психическими расстройствами, маниями, и таящимися внутри с самого детства обидами ничтожества, в которых слепо поверил народ, не способный разглядеть правду.
- Правды всегда две Фёдор Алексеевич. Одна явная, для тех, кто привык видеть, что и так видно, другая скрытая, ради которой собственно и создаётся всеобъемлющее, всепоглощающее ложное видение. Но, даже существующие рядом два параллельных измерения иногда пересекаются в некоторых неизвестных никому прежде точках. И тогда те, кто готов распознать истинную правду, примечают скрытое от остальных.
Если бы такие случайные сбои не происходили, то никогда никто не смог бы догадаться о существовании истинной причины творящегося. Но, она есть. Подтверждением этого служат случайные утечки информации.
С возрастом, человек всё чаще посещает своё прошлое, тем самым нарушая ход времени, получая возможность менять измерения, черпая тем самым представление о происходящем даже без помощи сбоев.
Из-за библиотеки, что была теперь построена, так и не купили дом в Выборге. Летом довольствовались малым, выезжая в Кякисалми. И, сейчас разговаривали сидя на остеклённой веранде.
В этом году Анастасия заканчивала гимназию, желая поступать в Хельсинкский Политехнический институт на архитектурный факультет. Хотела научится проектировать современные здания, с большими окнами, спокойными фасадами, и плоскими крышами. Последнее являлось для неё чем-то таинственным и непостижимым.
Успела побывать в новой городской библиотеке, после того, как она была открыта 13 октября 35 года. Поднималась на её крышу. Даже брала книгу для того, чтоб почитать её на балконе, предусмотренном для этих целей. Благо, осень была на удивление мягкой, плавной, медленно вступающей в свои права.
И, теперь, когда с семьёй выехали на дачу несколько раньше, чем обычно, ещё в начале мая, готовилась к институту, зная, летом придётся ехать в Хельсинки для подачи документов.
Помнила из рассказов дедушки о том, что когда-то, в далёком 1710 году, их дальний родственник, Яков Курштайн, основоположник рода участвовал в битве за Кексгольм.
Слушала разговор отца с дедушкой. Но, не вмешивалась. Просто запоминала. Интуитивно догадываясь, теперь события понесутся быстро. С каждым днём время для неё приобретало иную скорость. Понимала; становится взрослой. И, совсем уже скоро настанет тот день, когда придётся принимать все решения самостоятельно. Война, о которой шёл разговор не пугала её. Не понимала, вскоре коснётся всех их.
Когда отец ушёл к себе в кабинет, пользуясь теплотой весеннего вечера попросила рассказать дедушку, что-то из жизни славного предка. Яков Карлович последнее время уделял много личного времени написанию истории своего рода. Ему важно было создать некий документ, позволяющий увековечить все истории, передаваемые в их семье устным путём. Понимал; он и есть последний, кто мог это сделать.
- Настенька, я никогда не считал эту страну своей Родиной, вспоминая Германию, где был всего один раз, в юности, с отцом. Кто его знает, может именно потому, что сейчас являюсь последним из Курштайн, много зная о наших предках, сильно переменил своё мнение об этой стране, в которой родился. Здесь в Финляндии, вечерами, делая свои записи, часто вспоминаю детство. Усадьбу под Киевом. Санкт – Петербург. Все эти места теперь снятся мне. Но, больше всего дорога наша Рябиновка, где ты так и не успела побывать. Твой отец, как знаешь из тех мест. Имение его родителей было недалеко от нашего. И, если им, так же, как и нам удалось бежать тогда из России, то, в отличие от нас поступили мудрее, успев продать усадьбу, избрав Лондон. Островные государства, как теперь с годами понимаю, имеют больше перспектив сохраниться во время мировых катаклизмов и революций.
Раньше было иначе….
Слушала его, как в детстве, сидя рядом, но не закрывая глаз. Нравилось наблюдать за тем, как неспешно, но подбирая каждое слово, будто писал сразу набело, рассказывал прошлое дедушка. Она, не застав той России, жила уже не в прежней, ранее ещё отдалённо напоминающей её Родину Финляндии.
- Ладога неспокойное озеро. А всё из-за своих непостоянных глубин, что будто пляшут под его водами. Слишком уж часто меняется рельеф дна. Справа, вниз от впадения реки Свирь, объединяющую проходящий через Онегу судоходный путь из Белого моря, до самой Невы, потом уже, позже, Пётр I провёл канал, для того, чтоб не трепало штормами торговые корабли, идущие из Архангельска в Петербург. Который считал своей резиденцией. Уж слишком был обижен на Московских бояр, всеми своими нововведениями невольно создавая ситуацию в коей они не имели уже прежней власти, оставаясь вне дел, постепенно превращаясь в шутов. Не распускал их, не сажал в остроги, а просто не замечал.
После того, как 4-го сентября Кексгольм был взят, Яков решился идти  открытыми водами Ладоги. Вёз в поверженный Кексгольм царя.
Выйдя из Невы 17-го октября, вечером 18-го фрегат Яшки был у входа в реку Вуокса.
Погостив в Кексгольме до 23-го, пируя и пьянствуя, приказал Пётр оббить ворота крепости трофейными шведскими кирасами, сваленными у крепостной стены. Что и было исполнено.
Но, только лишь выйдя из береговых шхер в открытую Ладогу, по дороге обратно, фрегат попал в шторм.
Яков переживал за вверенное ему судно, так, как будучи его капитаном, надеялся заслужить нечто большее от царя нежели просто доверие. Не столько желал расти дальше, сколько стремился к некоему благородному титулу, коий считал достойным себя. Ведь с самим царём пил на брудершафт, ещё давеча, в крепости. Впрочем, не только он один. Ввиду своего сильного припития Пётр готов был целоваться с каждым, кто подходил к нему с чаркой. Настолько радовала следующая, пусть и меньшая после падения Выборга, победа.
Расстраивало Якова, что не мог участвовать в сражениях, так, как все они происходили по большей части на суше. Если и привлекались суда, то были преимущественно галеры, или мелкие шнявы. Когда же требовалась корабельная артиллерия, хватало её и на галерах. Поэтому был рад любой возможности принести пользу своим быстроходным, снаряжённым пушками, новеньким фрегатом.
Яков не желал выглядеть смешно во время застолья рядом с царём, соблюдая субординацию. Роман Брюс, впрочем, так же, как и он, не позволял со своей стороны фамильярностей с царём, зная цену себе, дорожил его славой и властью. К тому же Брюс, вместе со своим братом Яковом вели родословную от Шотландских королей. Вдвоём были куда важнее, чем Яшка Курштайн. Без рода и племени увязавшийся за царём в Россию. Сильно задевало его это.
И, сейчас, на корабле старался вести себя скромно, лишний раз не привлекая внимание. Но, этот шторм нарушал его планы. Всё время находился рядом с рулевым, будучи готов сменить его на посту. Шведская лоция с местными течениями и глубинами лежала в его каюте, где, как гости находились царь с Брюсом. Не раз заходил туда, заглядывая в неё.
В этих водах следовало бояться не только малых глубин и штормов, но и шведов, по старой памяти всё ещё рыскавших в водах Ладоги, не желая считаться с тем, что стали теперь чужими в этих краях.
На палубу вывалился находящийся уже совершенно в невменяемом состоянии Брюс. Его сильно мутило с самой первой минуты, когда судно только лишь коснулось краешка шторма. Теперь же, когда кидало с волны на волну, получивший за взятие Кексгольма звание генерал-лейтенанта артиллерист готов был вывернуться наизнанку, только бы очиститься от всей той гадость, съеденная и выпитая им за последние дни, во время застолья, лишь бы прекратилась эта страшная болезнь, творящаяся с ним, которой стыдился. Но, не мог ничего поделать, казалось, вместе с содержимым желудка теряет и свой разум.
Оттолкнув рулевого от штурвала, Яков с презрительной интонацией в голосе приказал:
- Помоги генерал-лейтенанту.
Рулевой бросился на помощь, но, тут же получил от него по морде, сев задом на мокрую палубу.
Непогода разыгрывалась не на шутку. Эти северные штормы не как на Рюгене, были мало знакомы ему. Но, раскусил их коварство, замешанное не на высокой, но частой волне.
- Что раселсья, свольочь! Спасай генерала, пока не утонуль. Придерживай его сзади скотина, - крикнул рулевому, крепко держа руль, широко расставив ноги. Говорил по-русски, когда нервничал сам, или видел недовольство со стороны, как правило немецкоязычного руководства.
- Это тебе не из пушичьек пульять, - уже в сторону сказал Яков, зная; его слова тут же будут унесены ветром. Не доверял тем, кто влиял на ход сражений с суши. Пусть, порою и являлись основными творцами побед, но ничего не мог с собой поделать, родившись у моря, и став моряком в детстве, морские победы считал не менее важными.
В раскрытой двери показался Пётр. Его взор был зол и тревожен.
- Уносит от берега. Может оно и лучше, - поглядывая за тем, как рулевой крепко держит за шиворот, переставшего защищаться, сникшего Брюса, спокойно, по-немецки доложил Яков.
На реях заканчивались работы по убиранию парусов. На верхней палубе были уже накрепко привязанные пушки. На нижней проверяли крепёж, чтоб ни одна не слетела с места.
- Разобьёшь корабль, на кол посажу, - сверкнув глазами, пригрозив кулаком, ушёл обратно Пётр. Видел; переживает за корабль. Хоть и доверяет Якову, всё же знает, что такое неспокойная Ладога. Да, ещё и бурная неделя, проведённая не только в процессе осмотра и благоустройства крепости и города, но и в шумных застольях, посвящённых победе, давала о себе знать.
Небо мгновенно зарастая облаками превратило день в поздний вечер. Сложно было определить положение корабля, ведь солнца не было, а до звёзд не добраться. Только лишь полагаясь на интуицию и опыт мог действовать сейчас Яков. Вспомнились шторма, виденные на Рюгене. Когда отец чудом остался живым, после одного из них, бросив после этого пить, тогда принял решение уезжать из отчего дома. Уж больно не хотелось погибать в море простым рыбаком. Посылал, каждый раз по возможности с тем, кому доверял, деньги родителям. Не верил, что отец по-настоящему бросил пить. Но, знал, мать истратит их на дело, если тот пьян. Всегда держала его в руках. Но, когда начинал пить, ничего не могла поделать с ним.
Через час уже отчётливо понимал – их несёт на остров Валаам. Но, сколько до него миль, и увидит ли, сумеет обойти стороной. Не мог, не знал, как сопоставить реальное расстояние с имеющимся в лоции. Не видно было ни зги в сплошном тумане из мельчайшей морской пыли, развевающейся волнами. Полагался лишь на Бога и интуицию.
Справа показался маленький островок, мелькал между волнами, затерянный в облаках. Может привиделось ему? Неужели Верккосаари!? Удивился такому необычному сносу судна. Вроде и держал в сторону. Если так, то лучше и вправду идти на Валаам. Там смогут войти в бухту, скрывшись от шторма.
Но, если всё так, и не ошибается, то вскоре должен показаться слева остров Хейнясенмаа, и тут же справа Воссинансаари. Словно сквозь райские ворота должен проплыть сквозь них. И, тогда встанет перед ними Валаам, где, как видел по лоции, есть глубокие шхеры.
- Ну, что скажешь!? - вышел на палубу Пётр. Он расстёгивал штаны, не желая в такой шторм идти на нос корабля, к бушприту, где находился гальюн. Просто подошёл к борту. Ладога от этого солоней не станет.
- Идьём на Валаам. Другого путь спасений судна ньет. Там спрячемся в шхер.
- Ну, ну. Спасай свою честь, - получал удовольствие от опустошения своего мочевого пузыря царь. Яков чувствовал, его гнев уходит.
- Ничего, видать сам Господь правит нашим кораблём. Заодно и проверим, ушёл ли Швед с острова. Шмальнём из всех орудий по поселению, - застёгивая штаны, уводил за собой с палубы неживого лицом Романа Вилимовича.
Вскоре появился и Валаам, правил на залив Лещовый, находящийся прямо по курсу. Теперь был спокоен, хотя и знал; много сюрпризов таит в себе этот остров. Давно выбрали его для себя язычники, молясь на нём своим богам. Но, теперь, когда принадлежал Кирилло-Белозерскому монастырю, был построен на нём и православный скит, уничтоженный Шведами в 1611 голу, а братия, его бежавшая в Васильевский монастырь, доселе там и находилась.
Следовало осмотреться, прежде чем входить в монастырскую бухту.
Подходили к острову, шторм стихал. Отдал штурвал рулевому. Теперь, когда видел – царь сменил гнев на милость, можно было и погреться. Сам спустился в каюту.  Пётр сидел за столом, собираясь выпить наполненный им бокал вина. Брюс тихо постанывал, лёжа на маленьком корабельном диванчике. Увидев вошедшего Якова царь встал, расправив грудь, потянулся, сказал:
- Куда правишь?
- Вот сюда, указал пальцем сразу найдя нужное место.
- Каков хитрец! Правильно рассудил. Тут пересидим, а, как-шторм-то поутихнет, так и явимся им на голову, как суд Божий, - хлопнул по плотному заду Брюса ища поддержки.
- Ты прав Пётр, - отозвался, приходил в себя генерал-лейтенант.
Видя, по-товарищески наполняет вином его бокал царь приподнявшись с диванчика, потянулся за ним, оправившись к тому часу от недуга был уже готов опохмелиться.
Сделав несколько жадных глотков, явно приобретя сил, произнёс:
- Всегда говорил и сейчас повторю; правильное решение бить Шведа. Да и к тому же бежит он. Не так силён, как слава о нём.
Родившись в Шотландии, что отделена от остальной Европы морем отец предал Роману с братом Яковом черты, не подразумевающие и малейшего ощущения страха оказаться в завоёванной стране. Наоборот, дети поступившего на службу к царю Алексею Михайловичу Вильяма Брюса считали; вправе покорить любую страну, если на то будет воля их господина, которым признали навеки для себя Петра.
И сегодня это была война Московии, на глазах становящейся Российской империей со Швецией.
- Выпей и ты с нами, - протянул царь бокал Якову, подлив и Брюсу.
- За скорую победу, - предложил тост Яков.  Понимал; не в силе дело, а в смелости, которую ощущал за царём, ибо веками спорные земли теперь возвращал тот. Но всё же, что-то говорило в нём о присутствие некоей несправедливости в уничтожении крепостей с их строптивыми гарнизонами.

Как и планировали, переждав в шхере затихающий шторм, вышли из неё, и обогнув остров вошли в монастырскую бухту.
Четыре крестьянских двора, да часовенка деревянная открылась их взгляду. Боле никаких построек не было.
- Так, что, палить из пушек? – поинтересовался Яков. Здесь, на корабле командовал артиллерией он. Не хотел упускать случая показать это.
- Флаг! – указал Петру Брюс на развевающийся у самой верхушки деревянного штока шведский флаг. Но ни пушек, ни самих солдат нигде не было.
- Пали без ядер, для острастки.
Войдя в глубь бухты, фрегат развернувшись, встал правым бортом к поселению, за небольшим островком, частично прикрывавшим его. Так, чтобы в случае чего успеть уйти в открытое море.
Раздался залп. Из изб повыскакивали чухонцы. Один мужик начал спешно стягивать флаг. Но, тот не поддавался, застряв посередине. Махнув на это дело с досады рукой, бросился наутёк. Паника нарастала. Но, дым, рассеявшись дал понять местным жителям, корабль не шведский. Русского же флага, не знали.
А то, что нигде на берегу не вздымалась земля от ядер, говорило само за себя. Стреляли только порохом. Суета прекратилась.
Яков часто наблюдал путаницу с флагами. Знаком ему был прежний, с красным фоном, Андреевский морской. Не знал причины таковой ненависти царя к оному. Видел в нём больше красоты чем нынешнем, с белым фоном. Подобно шотландскому, имел те же цвета, только с точностью до наоборот. Подозревал в этом некие тайные смыслы.
Фрегат встал на якорь.
- Шлюпку на воду, - командовал Пётр.
Через пять минут уже подгребали к берегу.
Из разговора с местными крестьянами узнали; швед ушёл с острова сразу после того, как пал Кексгольм, и больше не возвращался.
- Что ж флаг то не спустили? – прогремел царь.
- Так ведь не сказали, вернутся ли, - ответил мужик. Наверно один, кто говорил на острове по-русски.
- Не вернутся они боле, - уверенно заявил Пётр.
- Откуда знаешь?
- Оттуда, что я и прогнал их.
- Так ты, что ж царь теперь наш!? – пал пред ним на колени, с зажатой в кулак шапкой.
- А, что, богат остров то? – поинтересовался Брюс, так же сошедший со всеми на берег.
- Богат рыбным ловом. Только около острова тридцать рыбных тонь. В глубине по озёрам ещё шестьдесят. А всего девяносто, - увлёкшись, рассказывал мужик, будто хотел поделиться с царём своими тайнами, коими гордился.
- Как звать тебя? – спросил Пётр.
- Фёдор Кошкони.

Через девять лет, в соответствии с «Духовным Регламентом», сделавшим законной реформу церкви в 1721 году, неспособная прокормить себя и обеспечить церковное богослужение монастырская община считалась недееспособной. Такие монастыри закрывались. «Монастыри идеже мало братии надлежит сводити во едину обитель идеже прилично толико, елико пропитатися смогут…» Установив строго ограниченный штат духовенства, Пётр лишил множество монахов, священников и церковнослужителей места; значительное число которых ушло в армию, что теперь так важна была ему. Монастыри закрывались, беглые монахи искали приюта в дальних обителях.
Тотальный, повсеместный контроль вводился на контролируемых царём территориях. Но, малыми казались ему все эти ограничения. Было дано указание – «пищу иметь от трудов своих». Моложе 30 лет и без согласия родителей запретил принимать в монастыри, но разрешил брать больных, нищих и неспособных к труду отставных солдат, что, после нескончаемых войн имелось великое множество.
В 1715 году архимандрит Иринарх в подчинении коего находился Кирилло-белозерский и приписанный к нему Васильевский, принявший к себе братию уничтоженного в 1611 году Валаамского монастыря просил Петра I о передаче «на Ладожском озере остров Валаамский и вкруг его рыбные ловли» Кириллову монастырю. Мотивируя свою просьбу тем, что - это бывшая вотчина Валаамского монастыря, насельники которого ушли в Кирилловскую обитель, и территория эта после изгнания шведов «ныне впусте и никому не отдана». Так же жаловался архимандрит – «ныне от крестьян своих за скудостью питатца нам нечем».
Дошла ли та челобитная до Петра, или осела у князя Меншикова, назначенного в 1714 году управляющим отвоёванными у Швеции землями, но, ответ был получен в 1716 в виде указа «Светлейшего римскаго и российскаго государства князя и герцога ижерского, генерал-фельдмаршала, кавалера и губернатора Александра Даниловича Меньшикова», им же и подписанного. В котором челобитная была удовлетворена – «остров Валаамский, с обретающимися на нём крестьянами и с пашней, и с лесы сенными покосы, и со всеми угоди отдать в Кириллов Белозерской монастырь в вотчину»
Рыбные ловли оставлялись за монастырём лишь на пять лет; - «По прошествии тех пяти лет отдать тое рыбные ловли на откуп с торгу, кто более давать будет». К 1716 году Меншиков уже был осведомлён о богатстве Валаамских угодий. В этом ему помог капитан Кексгольмского батальона, Василий Доможиров, сделав опись имений.
Меншиков согласился на передачу острова Валаам Кириллову монастырю, тем самым привлекая к освоению глухого уголка новых территорий русского владельца, при этом придерживаясь Петровского курса на умеренность роста церковных территорий. Двух зайцев убивал своим указом губернатор; монастырю помогая и рыболовные угодья продавая тому, кто больше даст.
Так казна имела прибыль. На то царь и ставил своих людей везде, чтоб наполняли её сполна. Ничто не могло отныне просто так пропадать, всему был учёт и порядок. Зарождался современный тип руководителя. С изворотливым умом, способным делать деньги буквально из воздуха.
 Так считал Пётр, но, на деле выходило иначе. Те, кого приблизил к себе, душили налогами людей, изощрённо выискивая возможность взять ещё и отступную за то, чтоб хоть воздуху глоток остался.  При этом не доходила большая часть до казны, обогащая эффективных внешне, внутренне пустых и бездушных руководителей, думающих, научились делать деньги из воздуха, считающих – всё, чего коснётся их рука должно приносить прибыль.