Щели в железном занавесе

В перерыве, как было в ресторане заведено, оркестр ужинал за ширмой. Каждому из нас было подано на большой тарелке сразу три блюда: салат, картошка, шницель и кусок хлеба сверху.
-Хочешь бас-гитару, Гриня?- спросил у меня саксофонист  Колбасин, кромсая ножом жёсткое мясо.
С полным ртом мне оставалось только руками развести и пожать плечами, мол, конечно, да кто же её даст?
-Завтра в Интерклубе играем джем с греками, - пояснил Колбасин, - Они нам - свою басуху. Мы им двести рэ, и, - в чехол, для предъявы погранцам, - нашу обычную шестиструнку. Есть у тебя, Гриня, шестиструнка на обмен?..
У меня кусок поперёк горла встал. Пять лет каждый день я проводил в объятиях со своей гитарой, в вибрациях её струн, сам рос, и каждая клеточка тела напитывалась её звуками. Вырвать её у меня было бы как фронтовой осколок у отца, преувеличенно, конечно, по трагизму, но, по сути, верно. Частицы моего тела были так глубоко втёрты в её гриф, что хоть пробу на генетическую экспертизу бери. Мы с ней были едины. И теперь отдать?
Выручил гитарист.
-У меня на антресолях пылится старая акустика. Принесу.
Посыпались шутки:
-И - в эмиграцию её!
-Побег на гнилой Запад! Нелегальное пересечение границы!
-Предательство родины! Высшая мера! Расстрел!
-Раздолбана она капитально, - пресёк гитарист поток фантазий. - В топку её шуранут, и точка. (Кстати, в те годы в нашем архангельском порту вовсю ещё дымили пароходы А.Л).
Я представил, как бы и мою «Луначарку» кинули на угли в паровой котёл.
Меня словно ожгло.
Именно тогда появился в моей жизни первый фетиш.
Та гитара со мной до сих пор.
Забегая вперёд, скажу, что и контрабандную «басуху» я помню со всеми её никелированными лопатками колков, коробочками звукоснимателей и разбитым гнездом штекера. Но тогда мне ещё далеко было до неё. Ещё предстояло из ресторана до Интерклуба дотащить на спине мою необъятную Viola. Было в этом что-то от похоронной процессии, - на ней в тот вечер я должен был играть последний раз...
Для своего джема (jam, - долгая варка, длинное соло) с греками мы собрались в зале Интерклуба за два часа до танцевального вечера. Моряки с этого «Adamantis» всегда по приходе в порт сражались с нашими и в футбол, и в шахматы, и в настольный теннис. В эту навигацию решили помериться силами ещё и на музыкальном поприще.
Никакого судейства, естественно.
Сначала мы выдали каждый своё соло, потом начали греки.
Свободный от игры, я встал перед ихним бас-гитаристом, глаз не спуская с его рук. Запоминал ухватки, приёмы.
Польщённый вниманием грек передо мной целый балет устроил. Паренёк был мал ростом, скалил белые зубы на смуглом лице, сверкал глазами и пританцовывал. Кажется, он бы и вслепую мог импровизировать, ни разу не взглянул на гриф, - и ни одной промашки.
Следя за его игрой, я утверждался в мысли, что бас-гитара так же похожа на контрабас, как тромбон на флейту. Придётся начинать с нуля.
Я повторял движения рук греческого музыканта, держа в своих руках воображаемую гитару, шевелил пальцами перед лицом и возле бедра, и в этом обезьянничанье увлёкся настолько, что стал объектом насмешек для наших ребят.
-«Соль» не строит, Гриня! Подтяни на полтона!
-Звукосниматели переключи на низы!
-В ноты гляди! В ноты! Сейчас у тебя будет пауза на тридцать тактов!
А грек-басист, закончив своё соло, воспылал ко мне ответным чувством. Спрыгнул с эстрады, навесил мне на шею свой тяжёлый электрический аппарат фирмы «Fender Jazz Bass 1960» и стал поощрять меня озвучивать его. Я попытался извлекать простейшие ноты. Ничего цельного, конечно же, не могло выйти из-под моих пальцев, так что и «джем», и танцы я доигрывал на контрабасе. Но домой по ночному городу шёл уже всё-таки с этой бас-гитарой на плече, словно боевитый средневековый стражник с какой-нибудь алебардой. (А в фирменном чехле «Fender Jazz Bass 1960» пронесли на пароход с бело-синим флагом бросовую фанерную советскую шестиструнку).
Дома я благоговейно уложил "гречанку" на колени и попробовал.
Совершенно безголосой оказалась моя новая подруга. Только клацала на ладах. Какие-то звуки, конечно, исходили при нажатии и рывке толстых струн, но слишком короткие и невнятные.
Мне пришло в голову подсоединиться к радиоле. Динамик немного похрипел, похрипел, и перегорел.
Было уже далеко за полночь, когда я повесил гитару на стену, и заснул с сожалением о живой, отзывчивой, необъятной бас-viola по прозвищу контрабас, доставшейся по наследству моему сменщику в оркестре.