Собиратели камней

                Конечно, я бы мог придумать что-нибудь более стоящее, сидя здесь, за круглым столиком светло-коричневого номера отеля Cairo Pyramids  в Гизе, но сейчас меня гораздо больше беспокоит здоровье Натии, слёгшей в одной из разновидностей малярийной лихорадки на целую неделю. Она постоянно дремлет, а, просыпаясь, удивлённо глядит на меня и просит воды. Делать мне абсолютно нечего, разве что написать историю наших с Натией отношений. Единственное, что представляется мне наигранной театральностью, рассчитанной на внешний эффект, которого, впрочем, с моей стороны не было и быть не могло - это небольшой (слава Богу!) шрам на щеке Натии от лезвия моего охотничьего ножа: «Ты говоришь, что я молода и красива, так вот - получай!».
         Уверен, что мне простится и затейливость слога, и несвязность повествования, и даже не отвечающая изысканным вкусам большей части всё ещё читающей публики исключительно необразное и сугубо субъективное изображение действительности, но сомневаюсь, что мне когда-нибудь не поставят в вину ту правду, которой, собственно, и ценна выносимая на суд читателей повесть: правду, неразбавленную смягчающими оговорками и недомолвками, правду, незамутнённую вводными предложениями и всегда готовыми прислуживаться частицами; единственную правду, известную и подвластную мне.
         Хотя мои желания всегда были довольно скромны, но мне представлялось странным, что все они рано или поздно исполнялись: от килограмма конфет «Мишка косолапый», о котором я мечтал в детстве, до путешествия к пирамидам в Египет в более зрелом, чтобы не сказать - преклонном возрасте. Не было ни одной женщины, которую я бы пожелал и которая не стала бы моей: «моей», естественно, не только в примитивно-физическом смысле, а в более глубоком, связанным с признанием границ мира моих чувств, переживаний, представлений, внутри которых жили некоторые духовные - хотя, возможно, и спорные - ценности.
         Надо однако признать, что в исполнении моих желаний постоянно присутствовала незримая усмешечка Фортуны. Килограмм конфет я мог позволить себе лишь тогда, когда уже терпеть не мог сладкого. Изолированная трёхкомнатная квартира с лоджией, втиснувшаяся в глубину двора на Сурамской улице, досталась мне благодаря стараниям сына - удачное вложение капитала! - в тот неудачный момент моей жизни, когда я по причине периодических болей в позвоночнике (работая прорабом в строительной фирме очень неловко свалился со второго этажа на мешки с цементом)  еле передвигался из одной комнаты в другую и порой практически не выходил из спальни, которая служила мне и гостиной, и кабинетом, и столовой. Транспортное средство в виде престижного «Мерседеса» радовало меня не больше, чем слепого могут радовать шедевры мировой живописи; водить я не умел, да и не хотел, а то, каким видом самодвижущегося механизма  я буду доставлен Натией в то или иное место окружающего нас пространства меня мало волновало. Мою первую школьную любовь я завоевал в возрасте, когда нам обоим было по тридцать восемь и вид её вялого обнажённого тела настолько потряс и обескуражил меня, что я с большим трудом выполнил свои мужские обязанности. Пирамида Хеопса на фоне равнодушной к чудесам света Натии тоже смотрелась не очень - вот если всё это было бы вовремя!
         Даже деньги, нежданно-негаданно свалившиеся мне на голову, пришлись на тот грустный период моей жизни, когда я в них не особенно и нуждался. Впрочем, я привык к тому, что денег у меня никогда не было: ни тогда, когда они нужны мне были позарез, ни тогда, когда мне было на них наплевать.
         Моё неожиданное обогащение виделось мне позднее следующим метафорическим образом: представьте себе пятидесятилетнего мужчину огромного роста, каждые полчаса дымящего дешёвыми сигаретами, для пущего комического эффекта носящего пышные усы и имеющего вес под сто килограмм. И этому мужчине вдруг дарят на день рождения пушистого зайчика с оранжевой морковкой в лапках. Вот вам миллион с хвостиком для Левана Ратишвили, положительно не знающего, что с ним, с этим миллионом, делать. Или, возможно, вам придётся по вкусу более утончённое сравнение: тогда потрудитесь представить себе хрупкую, как стебелёк одуванчика, и нежную, как дуновение первого весеннего ветерка, молоденькую девушку, которой преподносят на именины бетономешалку непрерывного действия. Это - кругленькая сумма для Натии Лебанидзе, интересы которой, несмотря на живой ум и интеллект выше среднего, ограничивались тяжёлыми кошельками и лёгкими наркотиками. Вот и получилось так, как получается почти всегда: самый подходящий момент для исполнения желаний наступил для меня в самое неподходящее время, и я получил от судьбы подарок с подтекстом лишь тогда, когда из всех мирских желаний у меня осталось только два: поесть вдоволь и выпить столько, чтобы завалиться спать. В молодости, когда фантазии у меня было побольше, я вынужден был думать о хлебе насущном, чтобы прокормить семью, а сейчас мне хватало пенсии по инвалидности и некоторого количества долларов, которые ежемесячно аккуратно переводил на счёт в Народном банке Грузии мой сын, специалист по автоматизированной разработке систем управления, уже давно переехавший в Америку и обосновавшийся в Санта-Монике, Калифорния.    
         День 8 июня, как и весь первый летний месяц того безнадежно опоздавшего года, выдался прохладным и дождливым. Накануне я отметил свой пятьдесят первый день рождения и пребывал в ужасном расположении духа, обнаружив наутро, что выпил всё, что можно было выпить и съел всё, что можно было съесть. Телефон, молчавший весь вчерашний день - даже сын почему-то поздравил меня с днём рождения позавчера - зазвонил около половины двенадцатого предвестником ещё одного слишком позднего, совершенно бесполезного и чересчур уж издевательского исполнения моих желаний.
             -   Как ты? - спросила Магда и голос её был на удивление спокоен.
         Я молчал.
             -   Леван, это я, - продолжала она. - Ты не узнал меня?
             -   Тебя трудно не узнать, - как всегда, разговаривая с Магдой, я ответил совсем не так, как хотел, но говорить жёстче я просто не умел.
             -   Я знаю, что сломала тебе жизнь, - словно соглашаясь со своими мыслями, произнесла она и, спустя  короткую  паузу, тихо проговорила:  - Но теперь ты со мной в расчёте.
             -   Я не понимаю, о чём ты говоришь.
             -   Мы с тобой одинаково больны, Леван, только вот умираю почему-то я одна.
         Словно боясь моей, возможно, неестественной или неадекватной реакции на её слова (неужели она думала, что я рассмеюсь?), Магда быстро продолжала:
             -   Сейчас сюда должны прийти подруги, а ты, если сможешь, приезжай ко мне сегодня вечером, нам надо поговорить.            
            -   Подожди, не вешай трубку... что с тобой стряслось такого?
            -   Я просто умираю, Леван, но об этом лучше говорить глаза в глаза, а не по телефону. Помнишь песню, которую мы с тобой когда-то слушали в кафе? «Только мне ль тебя учить, как необходимо жить?».  Оказывается, учить меня жить всё же было необходимо.
             -   Этому научить невозможно.
             -   Ладно, кто старое помянет...
         Моя жена недаром называла меня безвольным тюфяком. Вот и сейчас я презирал себя за то, что у меня не было ни капельки ненависти к Магде, была только какая-то глухая, ноющая боль то ли в груди, то ли в спине, а смятение, охватившее меня после этого короткого разговора, почти парализовало мою волю и я долго сидел в кресле, не в состоянии сдвинуться с места или сосредоточиться на чём-либо.
             -   Эй, Леван! - услышал я спустя вечность голос соседки со двора. - Тут тебя спрашивают.
             -   Кто? - очнувшись от мыслей, нехотя отозвался я.
             -   Выгляни и увидишь.
         У верёвки с бельём под тутовым деревом стояла какая-то девочка с грустными глазами. Выглядела она не очень опрятно в короткой мятой майке синего цвета и джинсах с рваными штопками на коленях. 
             -   Вы точно Леван Ратишвили? - спросила она, не здороваясь и даже не пытаясь изобразить вежливость. - Слава Богу, что вы живы-здоровы!
             -   Жив? - растерянно переспросил я. - А вам надо, чтобы я умер?
             -   Вовсе нет. Мне можно войти? Я вам всё объясню.
         Ей на самом деле лучше было войти: соседи и так уже начинали на нас пялиться.
             -   Меня зовут  Натия, - сказала грустноглазая девочка, едва переступив порог моей квартиры. - Я дочь Магды.
             -   Дочь Магды? - смутился я. - Странно, но она мне только что звонила.
             -   Правда? Можно я сяду?
        Я ничего не ответил. Мысли, навалившиеся на меня, были непонятными, хуже того - они были отвлечёнными. Почему-то обратив внимание на то, что у девочки большие пальцы ног короче других, я подумал о Магде, которая когда-то утверждала, что это, согласно Камасутре, один из признаков женской красоты. Девочка, хоть и походила немного на мать, была без изъяна стройна, но, возможно, не так красива, как Магда, со смугловато-бледным лицом, тонкими губами и большими серыми глазами в обрамлении разноцветными прядями спадающих на плечи мелированных тёмно-желтых и светло-каштановых волос.    
       -   Я помню тебя пятилетней девочкой, - абсолютно не зная как себя вести сказал я, немного смелее встречая её печально-серый взгляд. Порывшись в комоде, я извлёк оттуда альбом с фотографиями. - Вот, взгляни-ка.
             -   Мне   можно сесть? - робко повторила свой вопрос  девочка, рассматривая собственную фотографию. - Откуда это у вас?
             -   Я принёс тебе куклу с бантами, а ты, чтобы не оставаться в долгу, подарила мне остановленное мгновение своей жизни. У тебя ведь день рождения первого октября?
             -   Да... Спасибо, что вы всё ещё об этом помните.
         Положив ладони на колени, она внимательно взглянула на меня:
             -   Я подсмотрела ваш адрес в мамином блокноте.
             -   Зачем?
             -   Вы как-то странно ходите.
             -   В наблюдательности тебе не откажешь: меня немного беспокоит позвоночник... и всё же зачем тебе понадобился мой адрес?
             -   Мне было интересно посмотреть на человека, которому я вынуждена вверить свою никчемную жизнь.
             -   Послушай, Натия: я вчера много выпил по случаю своего дня рождения, и у меня нет настроения разгадывать загадки... Что стряслось с  твоей  мамой? - вместе со стулом я приблизился поближе к ней. -  Насколько  мне  помнится, она была достаточно здоровой женщиной, чтобы начинать готовиться к смерти  в таком возрасте. Ей, кажется, нет ещё и сорока пяти лет?
             -   У неё рак молочной железы, - описывая пережитые нами события, мы никогда не можем достичь предметно-чувственно-полифонического эффекта, во всяком случае, в литературе: невозможно одновременно описать равнодушие и обречённость в глазах, скрип старого стула, крик соседки во дворе, ветер, захлопнувший форточку и упавшие на крышу первые капли дождя.
             -   Что? - я вовсе не ослышался, я просто знал, что в таких случаях принято задавать глупые вопросы, чтобы выиграть время и осмыслить происходящее.
             -   Рак Педжета, если вы в этом разбираетесь, - терпеливо объяснила она. - От этого, обычно, умирают.
             -   Ты  шутишь? - к  сожалению, не  только искусство подражает жизни, но и мы  подчас вторим искусству. Вопрос глупее предыдущего был явно из какого-то мелодраматического или детективного сериала: мне оставалось только изобразить проницательно-угадывающего следователя или врача-криминалиста, определяющего по волоску с вашего тела, в каком именно классе средней школы вы в первый раз поцеловали соседку по парте.
             -   И не думаю, - девочка словно встретила в моём лице существо из другого мира и немного сомневалась в том, а так ли она себя ведёт, как надо. -  Просто дело не только в этой болезни. У вас не будет закурить?
             -   К сожалению, я выкурил вчера все свои сигареты.
             -   Я могу принести... если у вас есть деньги.
             -   И денег у меня нет тоже... Чёрт, голова трещит, а тут ещё такие новости.
             -   Похмелье? Может, взять в магазине в долг? Могу съездить или сбегать - я к этому делу привычная.
             -   Не стоит привыкать к плохому, хотя сегодня у нас с тобой другого выхода нет. Выйдешь со двора, свернёшь налево, спросишь в маленьком магазинчике Ингу, возьмёшь две банки пива, две пачки сигарет, колбасу какую-нибудь и хлеб. Скажешь Инге, что до послезавтра.
             -   А продавщица мне поверит?
       Девочка была права - вид и одежда её вряд ли могли бы вызвать доверие.
             -   Удостоверение личности у тебя с собой? - спросил я, передвигаясь в сторону комода.
             -   Да, - она была немного удивлена, - в машине. Я оставила её около Управления железных дорог, а какой-то тип привязался ко мне, что, мол, здесь только для сотрудников Управления, но я его всё-таки уломала.
         Вынув из ящика комода золотой кулон, купленный много лет назад моей покойной женой к своему дню рождения, я положил его на стол.
             -   На проспекте царицы Тамар есть ломбард: заложишь этот кулон и купишь в магазине то, что я тебе сказал.
         Она встала, положила кулон в сумочку и, подойдя к дверям, обернулась:
             -   Почему вы мне так доверяете? Может, я вовсе не дочь Магды?
             -   Ну, во-первых, ты узнала себя на фотографии... И почему ты полагаешь, что тебе не следует доверять?
             -   Можно мне пополнить счёт мобильного?
             -   Можно.
         Натия ушла, оставив у меня на сердце какое-то томительное предчувствие, щемящее ощущение предела, последнего момента, протекающего во времени. Это предчувствие обречённости давно уже жило во мне, но сейчас было нечто совершенно иное: в моей жизни что-то менялось, менялось безвозвратно, невосполнимо, а туманные намёки Натии только добавляли экспрессии к ситуации.
         Через некоторое время, громко постучавшись в окно и запыхавшись, Натия снова появилась на пороге моей квартиры.
             -   Извините, я очень спешила...  – проговорила она с трудом, - думала, что если задержусь, вы начнёте плохо обо мне думать. Вот... деньги и квитанция, впрочем, вам всё равно не вынести кулон без меня. Возможно, вы захотите изменить список покупок, раз уж у нас... - простите, у вас - есть деньги.
             -   Ты неважно выглядишь, Натия. Ты случайно не больна?
             -   Да, но я пока ещё не готова сказать вам об этом.
         Натия принесла из Ингиного магазина еду, сигареты и выпивку. Мы переместились на кухню, где, занявшись приготовлением завтрака, Натия выказала удивившее меня умение готовить.
             -   Ничего удивительного, - объяснила она, - Магда уже давно неспособна к каким-либо активным действиям, и мне приходится всё делать самой. Мы, конечно, могли бы нанять домработницу, но мама не хочет видеть в доме никого из посторонних. Это только один из многочисленных её капризов... У вас дрожат руки?
             -   Похоже, Натия, ты совсем не умеешь скрывать свои мысли.
             -   Это плохо?
             -  И хорошо, и плохо, смотря по обстоятельствам, - поглядывая на Натию, я осторожно спросил: - Так чем же ты болеешь?
         Она закурила и снова грустно взглянула на меня:
             -   В конце концов, не всё ли равно, когда умирать? Вы, вероятно, никогда даже на вкус не пробовали наркотики.
             -   А, вот оно что. Это известие -  словно кусочек ада посреди поляны, утопающей в цветах... Магда знает?
             -   Знает. Именно об этом она и хотела поговорить с вами. Мой отец оставил ей приличное состояние: речь идёт об очень больших деньгах, не считая двухэтажного дома в Цавкиси и кое-чего ещё по мелочам.
             -   При чём же здесь я?
             -   Мама хочет перевести эти деньги и всё имущество на ваше имя. Родственникам она не доверяет, мне, по понятным причинам, тоже. Магда, видите ли, очень боится, как бы я не поменяла один вид наркоты на другой, переключившись с конопли на маковые головки, посему и желает, чтобы вы присмотрели за мной.
             -   А если я загнусь раньше срока?
             -   Не имеете права.
             -  Странный взгляд на жизнь и смерть: при моём-то способе существования каждое утро радуешься  даже  тому,  что проснулся.
         Она подняла на меня свои серые глаза и тихо произнесла:
             -   Удивительно, что вы приняли известие о деньгах без особых знаков признательности.
             -   Меня больше волнуешь ты, - сказал я.
             -   Как романтично! – левая сторона лица у неё непроизвольно подёргивалась. - Можно мне купить "травки"?
             -   Деньги я положил в левый ящик комода - они всегда у меня лежат там.
         Опустившись на кухонный табурет, она прикрыла ладонями лицо и тихо спросила:
             -   Почему вы ничего не говорите мне о вреде наркотиков?
             -   А зачем? Ты  это знаешь и  без меня, к чему  напоминать  тебе  о  том, что и  так  бередит тебе  душу?  Только обещай, что обязательно скажешь мне, когда будешь готова это дело бросить.
         «Вхожу, однако, в роль, - подумал я. - Неужели на меня так подействовала банка пива? Опекун! Взялся бы меня хоть кто-нибудь опекать»!
         Натия вернулась довольно быстро, на что я с иронией заметил:
             -   Можно подумать, что канабис у нас стали продавать в супермаркетах в отделе: «Для вас, домохозяйки».
             -   Нет, - она попыталась улыбнуться, - просто здесь неподалёку живёт один мой знакомый.
             -  Ладно, садись, будем завтракать. Чем ты вообще занимаешься, кроме того, что ухаживаешь за Магдой?
         Она пожала плечами:
             -   Ничем. В деньгах мы не нуждаемся, а работать мне не хочется... люди ведь работают, чтобы заработать себе на жизнь.
             -   Не всегда. Человек - существо общественное, нам трудно ничего не делать и ни с кем не общаться.
             -   Трудно только тем, кто боится оставаться наедине с самим собой. Вам не кажется, что было бы гораздо лучше, если бы некоторые люди сидели дома и ни с кем не общались?
             -   Да? И кто же?
              -  Гитлер, например.
             -   Я не говорю об аномалиях, я имею в виду простых, нормальных людей.
             -   Где же они, простые, нормальные люди? Аномалий хватает в каждом из нас.
             -   Странно - удивился я, - ты ещё слишком молода, откуда у тебе такой негативный опыт в общении с людьми?
             -   Возраст тут не имеет значения.  Проще всего наклеить на человека ярлык:  молодой, старый, красивый, урод, наркоман, алкоголик, вор и так далее, выбирайте по вкусу. А как быть с теми, что изводят друг друга злобой, ревностью, вечными обвинениями без достаточных к тому оснований, как быть с клеветниками, предателями, убийцами, наконец? Ведь никто не говорит: он болен злобой, а она ревностью? Надо быть полной дурой, чтобы не заметить, что каждый человек по-своему чокнутый.
             -   По-твоему, лучше живётся на свете тем, кто пьёт или, может, принимает наркотики?
         Задумавшись, Натия взяла сигарету и повертела её в пальцах.
             -   Да, - ответила она полушёпотом. - Это лучше, чем совершать преступления. Когда видишь, чувствуешь в себе подлые и постыдные качества, лучше глушить их алкоголем и наркотиками, чтобы никто, кроме тебя, об этих твоих качествах не знал.
             -   Какие же могут быть в тебе постыдные качества? Ты ведь только-только начала жить!
             -  Иногда мне кажется, что я живу на земле так долго, что сама уже не помню, когда родилась.
             -  В  твоём  возрасте  мне  тоже  казалось, что  я разочарован   в   людях  и  больше  ничего  в  моей  жизни  не  будет. Потом это прошло.
             -   У меня не пройдёт. Мне не хочется жить.
             -   Так рассуждают только слабовольные люди.
             -   И вы, значит, тоже слабовольный?
             -   Конечно, иначе мы с тобой вряд ли бы нашли так быстро общий язык. 
             -   По рассказам мамы я вас представляла всё-таки немного другим.
             -   И что же говорила тебе обо мне мама?
             -   Что вы  очень  любили  её, но  так  никогда и  не смогли простить ей измены;  что вы никогда не понимали в  маме известного прагматизма, который вы характеризовали как «готовность в любую минуту сделать шаг в сторону».
         Я снова выпил пива:
             -   Не будем об этом... Насколько серьёзно состояние Магды?
             -   Всё может случиться, - Натия не смотрела на меня. - Может сегодня, может через полгода.
         Чем больше я рассуждал, тем более странным казалось мне решение Магды. Её мучала совесть? Да, мы были когда-то настолько близки, насколько могут быть близки двое людей, без памяти влюблённых друг в друга, но Магда, обладая подходящей внешностью и соответствующим интеллектом, всегда хотела обустроить свою жизнь так, чтобы не думать о материальных трудностях и вышла-таки замуж за мешок с деньгами, из которого сыпались деньги в количестве, достаточном для удовлетворения любого желания и какой угодно прихоти. Она иногда звонила мне, и пару раз, уступая её настойчивым просьбам, я побывал у неё дома. Как же так получилось, что на склоне своих дней она снова вспомнила обо мне?   
               - Почему всё-таки мама решила завещать деньги вам?
               - Не знаю. Знаю только, что у всего есть причинно-следственная связь. Если мы её не видим, то это не значит, что её нет.   Представь себе: раннее октябрьское утро, болотистый пруд на окраине города, шестнадцатилетний парень, скинув одежду, погружается в холодную воду с шестом в руке. Что бы ты о нём подумала? Что он сумасшедший? Самоубийца? Не купаться же он пришёл сюда и принимать солнечные ванны под хмурым осенним небом?
         Натия зевнула и повернулась лицом ко мне:
             -   Есть у вас странная привычка отвечать на загадки загадками.
             -   Иногда одна загадка помогает разрешить другую, но ты, тем не менее, не ответила.
             -   Я не знаю.
             -   Парень искал в  воде кеды, просто искал то, что  вы  сейчас называете  кроссовками. Днём  раньше, в субботу, десятый «а» класс устроил здесь пикник, а лидер класса решил в очередной раз подсмеяться над вечной классной жертвой, швырнув его кеды в пруд. Издеваться над слабыми считалось в том классе хорошим тоном. Парень же хотел восстановить справедливость, но кеды так и не нашёл. Это я к тому, что на любые помыслы и действия человека, пусть даже на первый взгляд невообразимые и странные, всегда находится объяснение. Представь себе, что и у сумасшедших есть своя логика, ведь просто так с ума не сходят, на всё есть своя причина: то ли гены, то ли перенесённые болезни, то ли душевные потрясения.
             -   Тем парнем, искавшем в воде кеды, были вы?
             -   Да.
             -   А просто дать в морду лидеру класса вам не хватило смелости?
             -   Не только, хотя и это тоже было. Просто не выношу театральных жестов, а найди я кеды на следующий день, то это было бы как бы восстановлением справедливости свыше.
               Натия, тем временем, забивала выпотрошенную и обезфильтренную сигарету «травкой» и, затянувшись, мягко произнесла:
             -   Извините... Вы ведь и так всё знаете.
             -  Дурное общество, желание разобраться в себе, жажда новых  ощущений - так обычно об  этом  пишут   в периодической прессе и говорят по телевидению. У тебя было похоже?
             -   Не совсем. Я не большая любительница обществ, даже не дурных. В любой компании человек на виду у всех и вынужден, хочется это ему или нет, разговаривать, вставлять фразы, отвечать на вопросы, улыбаться. Это не по мне.
         -   Я тебя понимаю. Кстати, Натия, позвони-ка домой и спроси у Магды, можно ли нам уже приехать.
         Однако трубку на улице Барнова никто не брал.
             -   Странно, - сказала Натия, теребя заплатку на джинсах. - Если даже мама спит, то куда подевались её друзья-подружки?
             -   Может, они вообще не пришли? - высказал мнение я. - Разные бывают обстоятельства.
             -   А что, если вместо подруг пришли наши родственнички и отравили маму, чтобы папино наследство  досталось не нам с вами, а им? - хмуро произнесла она. - Они-то уже давно проклинают дочь-наркоманку и полуспившегося, судя по слухам, бывшего любовника их Магдочки - то ли фантом, то ли игру больного воображения умирающей женщины.
               - Это на тебя так «травка» действует?
             -   На меня действует только мир вокруг меня, а  марихуана - всего  лишь  следствие этого. Ненавижу их всех: гордыня, зависть, притворство, стяжательство - вот ради чего они живут на свете. Кто сказал, что люди по своей природе добры? Чушь! В школе я любила одного мальчика, который, выслушав моё признание, стал откровенно надо мной издеваться. По причине моей худобы он называл меня «доска - два соска», а потом даже ласково: «дощечка». Весь класс ополчился против меня, потому что я была дочерью богатого отца и могла себе позволить то, о чём они только мечтали. Я возненавидела деньги, дорогую одежду, летние путешествия за границу. Тогда-то я и попробовала впервые наркотики; они уносили меня в другой мир, где всё было так, как хотелось мне: это был мир без злобы, вражды, предательства, это был мир, где люди любили друг друга и старались придать каждому дню, прожитому им на земле, очарование праздника... Почему вы молчите?
              -  Слушаю тебя.
         Стараясь не кряхтеть, я встал, чтобы взять пиво из морозилки. Слова Натии странно подействовали на меня: у нас было очень мало точек соприкосновения с моим сыном и мне всегда казалось, что причина этому пресловутые противоречия между поколениями, но сейчас я понимал, что это не так и мне очень хотелось бы, чтобы Натия вдруг оказалась моей дочкой, которую я смог бы любить, оберегать от бед и помогать преодолевать те препятствия, которые ещё никогда и никому не удавалось преодолеть в одиночку.
             -   Что же нам с тобой делать? - спросил я, согревая  в ладонях слишком  уж  замёрзшую банку  пива. - Магда, по всей видимости, хочет, чтобы я повлиял на тебя с хорошей стороны, что, как ты понимаешь, я сделать не могу, потому что хрен редьки не слаще, и моя болезнь ничуть не лучше твоей.
             -   Простите, что спрашиваю: а почему... почему заболели вы?
             -   Ответ и прост, и сложен одновременно: есть много вещей  на  свете, которых  я  не  понимаю  и  уже, наверно, никогда не пойму.
             -   А может, это хорошо - не понимать? Только глупцам кажется, что они всё знают и всё понимают.
             -   Возможно, однако, на мой  взгляд, нудное  философствование  ничем  не  отличается  по  своей  нравственной сути от воинствующей и невежественной активности. Одни высасывают из пальца прописные истины, другие, не мудрствуя лукаво, просто живут, сделав целью своего существования священное дело продолжения рода.
             -   И всё же - чего вы не понимаете?
             -   Мы  окружены  ложью, мы  запутались  в   ней  настолько, что  перестали  замечать  это; мы  сидим на   лжи  и погоняем ложью; мы сделали  затуманивание мозгов и вешание лапши на уши одной из важнейших составных частей  человеческой истории, и знаешь почему? Правда - вещь неудобоваримая, не каждый человек готов воспринимать жизнь такой, какая она есть. Людям подавай милый обман, глубокое и детальное разъяснение лживых по сути принципов, называемое пропагандой или, по-современному, пиаром; людям подавай божков и богов, идолов и коленопреклонённых истуканов - вот они и счастливы: одни - на войне, воюя якобы за правое дело и уничтожая врагов во имя смехотворных идей; другие, воюя по жизни - с соседями, сослуживцами, знакомыми, даже со случайными встречными -  и полагая, что именно они правы, протестуя против своего мнимого притеснения другими людьми; третьи же счастливы в христианских церквях и костёлах, в шиитских и суннитских мечетях, в буддистских храмах, в иудейских синагогах, молясь Высшей силе, сотворившей мир, которая если и была, то была вовсе не такой, какой она нам сейчас представляется.
             -   Леван, но где же ложь в вечной фразе: «я тебя люблю»?
             -   Так ведь любовь, моя милая Натия, это же сплошной  обман. Мы хотим видеть в себе высокие чувства, а на самом деле всё это - мешанина эгоизма, инстинктов, упрямства и сладкого осознания своего собственного «я». Человеко-страусы, зарываясь головой в землю и не видя ничего вокруг, обманывают самих себя.
             -   Простите ещё раз... а это случайно не цинизм... ну, то что вы говорите?
             -   Для того, чтобы  стать   циником, надо иметь безупречные  нормы  общественной  морали и  нравственности.
             -   Поразительный вы человек! С вами я  словно  попадаю  в  комнату  смеха  и  вижу  своё  отражение  в  кривом зеркале. Мне кажется, что вам моя  помощь нужна не меньше, чем мне  ваша. Вы  мне  кажетесь  человеком привыкшим  к  несчастьям  и  радующимся  уже  тому, что  ничего  плохого  не происходит.
             -   Возможно. Все мои желания исполняются слишком поздно. Хотя бы ты.
             -   Звучит как признание в любви. Что же вам мешает быть счастливым сейчас?
         И Натия вдруг заплакала, заплакала как-то странно, не так, как это обычно делают женщины: прикрыв ладонями или платком лицо, она просто плакала - не сменив позы и глядя мне прямо в глаза.
             -   Что случилось? – с беспокойством спросил я. - Почему ты плачешь?
             -   Не знаю, - всхлипнула она. - Иногда плачут просто так, потому что  грустно и  понимаешь, что ничего на этом свете нет, кроме случайности рождения и закономерности постоянного ожидания смерти. Объясните мне, зачем что-то строить, если заранее известно, что это что-то рано или поздно будет разрушено?
             -   Ты хочешь спросить: к чему мы когда-нибудь придём? Ответ мне неизвестен, как неизвестен он любому из тех, кто в настоящее время живёт на Земле. Каждому достаётся - далеко не поровну - некоторое количество еды, воды, положительных и отрицательных эмоций, наслаждений и боли. Скажем, девятнадцать с половиной тонн пищи, девятьсот декалитров жидкости, пять с половиной тысяч половых актов, семьдесят две тысячи суток сна... ну и так далее.
         Натия прилегла на тахту и повернулась лицом к стене.
             -   Теперь я понимаю, почему мы без особых проблем нашли общий  язык, - сказала она. - Мы с вами одинаково развратны.   
             -   Что ты считаешь развратом? - без особого удивления спросил я.
             -   То, что им принято считать, - она перевернулась на спину и заложила руки за голову.
             -   Что же безнравственного в том, что человеку, чтобы выжить, надо есть и пить?
             -   Откуда вы знаете о пяти с половиной тысячах половых актах?
             -   Не знаю, конечно: у кого-то эта цифра может быть больше, у кого-то - меньше.
             -   Ещё раз хочу заметить вам: может, вообще не пристало рассуждать на такие темы, тем более с девушкой?
             -   Ты так же похожа на неопытную девицу, как я - на старого холостяка-женоненавистника.
         Она приподнялась на локте и взглянула на меня:
             -   Вы уверены? И откуда вдруг такой вывод?
            Я не ответил.
         Присев на тахте и согнув под собой правую ногу, она вздохнула:
             -   Мне очень одиноко, Леван.
             - Ты ещё встретишь в своей жизни любимого человека, чтобы почувствовать это одиночество ещё острее.
             -   Ничего не скажешь, утешать вы умеете.
             -   А что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? Девочка, пойди в ванную комнату, хорошенько помойся, переоденься  в ситцевое платьице, брось курить марихуану, подготовься к общенациональным экзаменам, выучись на специалиста по менеджменту, познакомься с желторотым юнцом, выходи замуж и воспитывай детей, чтобы и они в один прекрасный день смогли понять, как призрачно всё то, что мы видим, воспринимаем и чувствуем… Неужели у вас нет нормальных родственников или хотя бы хороших знакомых, которым она могла бы завещать эти проклятые деньги?
             -   Родственников нет, есть люди, которые себя ими считают по причине того, что у нас были общие предки, - невозмутимо отозвалась Натия.
             -   Я не имею права брать эти деньги, да и не нужны они мне.
             -   Неужели в вашем возрасте уже нет никаких желаний?
             -   Есть, но они неосуществимы.
            Мы устали: от разговоров, от мыслей, от эмоций сегодняшнего дня. Натия снова залезла с ногами на тахту и закрыла глаза, я же прикорнул в кресле, чтобы увидеть самый короткий сон своей жизни: Магду, играющую на гитаре: «Всё в тебе благословлю, счастьем душу отравлю...»      
         Очнувшись почти одновременно от захлопнувшейся двери в кухню, мы с Натией долгое время молчали, словно прокручивая каждый для себя странные события сегодняшнего дня.
                -  Она была девицей? – неожиданно спросила Натия.
         Я так и не смог найти подходящего ответа. Да, она была девицей - в чисто физиологическом смысле, но во всём остальном...
             -   Не хотите - не говорите, - опустив глаза, Натия коснулась головой согнутых на столе рук. - Да и не моё это вовсе дело.
              Тогда я в первый раз подумал, что Натия, должно быть, очень ревнива: по разным поводам и к разным людям. Наш разговор был прерван вовсе не из-за того, что ей с вовсе не присущим ей тактом не хотелось разводить словесную канитель, она просто боялась обнаруживать своё слабое место.
           Вдруг сделалось темно и серые тучи на иссиня-чёрном небе поплыли куда-то в сторону железнодорожного вокзала.
         Натия встала, потому что в темноте гостиной звонил её мобильный телефон.
             -   Магда умерла десять минут назад, - она взглянула на меня невидящими глазами. - Что поделаешь, рано или поздно нас всех ждёт это.
         Я обнял её, а она прильнула ко мне и заплакала:
             -   Всё-таки мне очень жаль её.
             -   Не надо говорить «всё-таки»...
         Натия в слезах была очень похожа на мать. Я уже не мог выносить этого и вышел на кухню.
       Прожив свою жизнь между прочим, я, казалось, только сейчас стал задумываться над тем, зачем я вообще появился на свет. Не опускаясь до банальностей, скажу только, что эти мысли вряд ли можно было назвать приятными: упрямо утверждая свою самобытность, я, в общем-то, ничем не отличался от других. Женился по своей душевной лени, изменял жене, изменял любовнице, работал спустя рукава, всю жизнь балансируя между двумя безднами: от гордыни до полного самоуничижения. Родителей я любил не очень, к друзьям, несмотря даже на вполне искренние чувства к ним, всегда относился настороженно и, как выяснилось позднее, оказался прав. В огромном океане человеческих судеб моя жизнь была всего лишь каплей, которая ничего не меняла ни в штиле, ни в буре.
             -   Леван, - тихо произнесла Натия, - почему вы ушли?
             -   Вот, думаю над собственной жизнью, а поскольку она каким-то фантастическим образом оказалась связанной с твоей, то стало быть я думаю над нашими жизнями.
             -   И как: надумали что-нибудь?
             -   Я ищу желаемое в действительном, ты ищешь действительное в желаемом.
           -   Никак не могу привыкнуть к парадоксальности ваших выводов.
           Она зевнула, потянулась и сказала, что ей плохо. Да я и сам это видел.
           Позвоночник, отзывающийся болью при каждом моём движении, не преминул напомнить о себе, когда я выносил из ванной полотенце. Протирая ей подбородок, шею и грудь я вдруг почувствовал пульсацию в паху, но, отмахнувшись от дурацких мыслей, постанывая и кряхтя, вернулся в ванную, чтобы снова намочить полотенце.
             -   Леван, где ты?
             -   Уже иду. Принесу тебе что-нибудь успокоительное.
             -   Не надо, завари мне лучше чай.
            Потом, когда ей стало лучше, мы снова говорили о главном и о всяких пустяках.
            - Нам не надо поехать на Барнова? – спросила она. - Странно, что мама умерла именно сегодня.
               Потом она снова спросила:
            - Можно мне пожить немного у тебя?
         На Тбилиси надвигались гроза и утро, и ночь заканчивалась, как заканчивается всё на свете: и хорошее, и плохое.