Гвардии майор

- Да я... – Дальше было что-то очень эмоционально-неразборчивое, заглушаемое треском рвущейся ткани.
Расположившееся возле лесопарка уютное летнее кафе сияло огнями, раскрашивая сгущающиеся сумерки яркими красками. Стрелки часов уже перевалили за десятичасовой рубеж, отмерив окончание музыкальной программы. Ещё год назад громкая музыка на «Майдане» была разрешена до одиннадцати вечера, но с активной застройкой прилегающих к парку территорий администрация города установила ограничение до десяти часов. Вероятно, чтобы не доставлять беспокойства жильцам новеньких высоток. Но качающегося из стороны в сторону молодого парня в голубом берете, которому очень хотелось продолжения дискотеки, такие мелочи совершенно не интересовали. Я молча смотрел в его расплывающиеся глаза, которые никак не хотели фокусироваться, недоумевая, зачем он порвал свою тельняшку. Надо признаться, что я с глубоким уважением отношусь и к голубому берету и, в особенности, к тельняшке. Это уважение настолько глубокое, что в моих глазах его поступок был равносилен тому, как если бы он разорвал боевое знамя своего полка. Наверное, я просто чего-то не понимаю. Не в первый раз... Пытаться вразумлять этого доблестного воина и, тем более, спорить с ним не было никакого смысла, поэтому я просто стоял, равнодушно наблюдая за его странными попытками что-то мне доказать. А память внезапно забросила меня на несколько лет назад, на Дальний Восток. Передо мной вновь стоял высокий худощавый майор в таком же, как у этого парня, голубом берете, и аккуратной, идеально подогнанной форме с закатанными до бицепсов рукавами.
Их было человек десять десантников во главе с майором. Вечером они приехали из Уссурийска на нашу базу вооружений, чтобы поутру, загрузившись с наших складов ящиками с оружием, отбыть в юго-западном направлении. Помню, когда я впервые увидел его, в моей голове появился совершенно неуместный вопрос: "Как же он будет расписываться в накладных за оружие?" Ведь обе его, явно не слабые, руки оканчивались в районе локтей. Ещё была мысль, что он, наверное, давно уже мог бы выйти в отставку и жить обычной жизнью на военную пенсию. Конечно, мог. Кажется, у него даже был орден за мужество... Десантники погрузились в вагоны и уехали, а я не мог перестать думать об их командире. Я тогда уже успел послужить, но ещё никогда не видел, чтобы солдаты так любили офицера. Это была не вынужденная армейская субординация или уважение к званию. Это была именно любовь. Помню, исходила от него такая уверенная сила, которая откликалась где-то в сердце, побуждая молчать в его присутствии, а если он что-то скажет, отдаст приказ - немедленно выполнить. Навскидку, ему тогда было немного за сорок, а это значит, что он вполне мог, как и мой крёстный, бывать в восьмидесятые годы в одной солнечной стране за речкой... Там ли он оставил свои руки, исполняя интернациональный долг, или это случилось позднее на Кавказе? Да мало ли где и как это произошло. Важно было не это. Важно было то, что не выразить никакими словами...
За время моей службы уссурийские десантники ещё дважды проезжали через нашу часть в том же направлении, и каждый раз с ними ехал всё тот же майор. Три раза в своей жизни я видел этого человека и очень жалею лишь об одном - что так и не узнал, как его зовут. Он так и остался в моей памяти гвардии майором.
Пьяный парень, видимо устав, так и ушёл на заплетающихся ногах в разорванной тельняшке, размахивая руками и горланя пьяным голосом "синеву". Я взял бутылочку пива и пошёл не спеша по остывающему от жары и суматохи городу домой. А на Дальнем Востоке уже всходило солнце нового августовского дня.
С праздником вас, товарищ гвардии майор. Где бы вы сейчас ни были. С праздником вас, и низкий вам поклон.