Иван сын Атажана

(киноповесть)

                1
   Из кабины вертолета  видна занесенная снегом пустыня. Она простирается далеко-далеко. Насколько видит глаз. 
   Рядом с пилотом директор животноводческого комплекса Нурышев. И главный зоотехник Оспанов. Они напряженно всматриваются вдаль.
   Замечают едва различимую отару овец.
   Чабан слышит рокот вертолета. Вскакивает в седло. Пришпоривает лошадь. И мчится навстречу винтокрылой машине. Выкрикивает что-то на ходу. Срывает с головы лисий малахай. Размахивает им.
   Рядом путается в ногах кобылы пес. С залихватским лаем. Хромает на одну лапу. Весело виляет хвостом. Задирает морду в небо.
   Машина зависает над отарой. Затем медленно опускается. Выбирает место поровнее. Вблизи отары.
   Овцы жмутся в кучу.
   Чабан на гарцующей лошади сопровождает вертолет. Продолжает размахивать шапкой.
   Волосы его и одежду треплет ветер от винтов. Глаза слезятся.
   Вертолет касается земли. Из него выскакивают трое. Пригибаются под вращающимися лопастями. Бегут к чабану.
   Овцы шарахаются врассыпную.
   Всадник спешивается. Медленно идет им навстречу. Это крепкий коренастый мужчина лет шестидесяти. 
   - Уа! Ты кто? Иван? - кричит на бегу зоотехник.
   - Ага… Ассалаумагалейкум!.. - приветствует Иван.
   - Уагалейкумассалам! - отвечает  Оспанов.-  Кай жерден, сен?  Откуда ты?
   Он вихрем налетает на Ивана. Тискает его. Приговаривает:
   - Ой-бой! Миленький!.. Третий день тебя ищем!.. Мы то уж думали… а он гляди, жив здоров!
   Подбегают остальные. Обнимают. Хлопают по плечу. Теснят друг друга.
   - О, худаим!.. Ты понимаешь, что ты сделал?.. Ты понимаешь, что ты за человек?.. - бросается на Ивана директор.
   Он готов на радостях расцеловать чабана.
   Иван едва держится на ногах. Все же он очень слаб.
   Лицо его обветренное. Заросшее. Израненное. С растрескавшимися губами. Поражает своей худобой. Оно сморщилось, как у старика. Под воспаленными глазами набрякли мешки.
   - Айналайн! Что ж ты так похудел? Высох, будто жердь? - тискает Ивана зоотехник.
   - По всей степи тебя ищем. Сначала на вездеходе. Пока буран был. А потом, вот видишь, на вертолете,  - вроде бы, извиняется директор.
   - Да-да! Искали тебя все это время. И днем, и ночью, - подтверждает зоотехник.
   - А ты, оказывается, здесь! Как же тебя сюда занесло?
   -  Ну… - после паузы говорит Иван. - Когда задул «Карабас», я сразу погнал отару в кошару. Но овцы сорвались со стоянки. И, как бешенные, помчались в степь.

                2
   Потоки мощного студеного ветра срываются с вершин Каратау и обрушиваются на пустыню Муюн-Кума. За лютость и жестокость его называют здесь «Карабас», что в переводе с казахского означает «Черноголовый».
   Словно смерч, несется по зимней степи отара обезумевших овец в полтысячи голов. Ветер гонит их по песку. Покрытому жестким, как битое стекло, снегом. За ними едва поспевает Иван на рыжей тощей лошаденке. Кобыла выбивается из сил. С трудом держится на ногах. Но чабан делает все возможное, чтобы не растерять по степи овец.
   Небо на горизонте затуманивается и катастрофически темнеет. Наглухо зашторивает свинцовыми тучами трепещущую степь. Все вокруг погружается в сумеречное оцепенение.               
   Трассирующими пулями прочерчивают на ветру траектории первые снежинки. Их становиться все больше и больше.
   И вот  уже валит густой снегопад. Летит по безбрежной степи буран. Кружит и стонет. Он поглощает в  себя все. Небо. Землю. Пространство. И время.
   Едва различимое пятно отары растворяется в снежном мраке остервенелого вихря. Овцы несутся по инерции в никуда. Иван старается держаться, как можно ближе. Рядом его верный помощник. Черный лохматый пес.

   Проходит немало времени, прежде чем обессилевшая отара скатывается под откос спасительного оврага. Овцы медленно притормаживают на дне ложбины и затихают. Они покрыты снегом. Их почти не видно.               
   Буран продолжает свирепствовать. Но здесь в овраге значительно тише и теплее.
   Иван на ощупь объезжает отару. Сбивает ее в плотный комок. Затем протискивается внутрь стад.
   Сползает с коня. Туго затягивает на рукаве поводья и валится на землю к ногам трепещущих животных.
   Только сейчас он замечает усталость.  Разлившуюся по всему телу.
   Иван роется в карманах. Достает сигареты и спички.
   Прикрывается от ветра. С трудом прикуривает.
   Его голубые глаза кажутся бельмами на темном выдубленном лице. Брови и усы обросли сосульками. Это придает его внешности сходство с изображением в негативе.
   Иван втягивает шею в тулуп. Нахлобучивает на лоб лисий малахай. Прислоняется к теплому боку овцы. И жадно курит.
   Буран не прекращается.
   На степь надвигаются сумерки.
   Мороз крепчает.
   Иван отворачивается от жгучего ветра. Стаскивает рукавицу и яростно растирает щеки. Нос. Подбородок. 
   Затем, упирается ногами в овечью шерсть. Прячет руки в полы тулупа. Удобно устраивается. И затихает.
   А снег продолжает валить без передышки.

                3
   В переполненном вагоне тесно и душно. Мужчины дымят махрой из «козьих ножек». Женщины судачат между собой.               
   На нижней полке сидит четырехлетний Иванка. На нем не по размеру одежда. С чужого плеча.  Волосы взъерошены. На плечах тощий вещмешок. Он смотрит в запотевшее окно.
   Степной пейзаж мелькает однообразно и уныло. 
   Та-та-та… Та-та-та… Та-та-та… - постукивают на стыках колеса.               
  Женщины угощают Иванку картошкой. Черным хлебом. И кипятком с комочком сахара. Мальчик ест медленно. И молча. Ему хочется сказать спасибо этим добрым людям. Но говорить он не может. На глаза наворачиваются слезы. Иванка их с трудом сдерживает. Ему стыдно плакать в присутствии женщин. Он, все-таки, мужчина.
   Поезд притормаживает и медленно останавливается.
   - Туркестан! - объявляет проводник, проходя по вагону. - Стоянка поезда тридцать минут!
   Пассажиры суетятся. Направляются к выходу. Некоторое время Иванка смотрит в окно. Затем встает и выходит из вагона.
   Мальчик пересекает железнодорожные пути и попадает на перрон. Его поражает пестрота вокзальной публики. Экзотическая одежда и разговор на незнакомом языке.
   У репродуктора на привокзальной площади толпа слушает сводку «Сов информбюро»:
   «… В течение 3 апреля 1944 года наши войска вели наступательные бои, в ходе которых овладели районными центрами Волынской области. Войска второго Украинского фронта форсировали реку Прут и заняли на румынской территории населенные пункты…»
   Иванка выходит на Железнодорожную улицу. Побеленные глинобитные дома с такими же дувалами (заборами)  и глухими воротами совсем не похожи на хаты в его деревне.
   Вот и магазин. Иванка заглядывает в витрину. Там полно вкусных вещей. Конфеты. Пряники. Халва. Консервы. Колбасы. Но денег у мальчика нет.
   Иванка проходит через железнодорожный парк.
   И попадает на азиатский базар. Чего здесь только нет! 
   У мальчика разбегаются глаза от обилия фруктов и овощей.
   Дыни. Арбузы. Виноград. Помидоры. Яблоки. Груши. Персики. Орехи. И многое-многое другое, чего он никогда в жизни не видел!
  Еще Иванке нравиться маленький серенький ишачек с длинными-предлинными ушами. Возле него он стоит очень долго. Потом, нерешительно тянется к нему и гладит по мягкой мордочке. Мальчик угощает ослика кусочками сухарей и радуется миролюбивой податливости животного.
   Хозяин ишачка, чернявый мужчина в полосатом ватном халате и тюбетейке оценивает доброту Иванки. И угощает его сочным ломтем искрящейся дыни. Мальчик улыбается. Благодарит мужчину и уплетает дыню с большим удовольствием.
   Иванка не спешит. Обходит базар. Ему здесь все интересно!
   Потом возвращается на вокзал. И сразу понимает, что новое несчастье обрушилось на него. Поезда на месте нет. Мальчику становиться обидно и страшно. Но он не теряется и обращается к первому попавшему железнодорожнику:
   - Дзядзенька! А дзе поезд, яки тут стаяу?
   -Эх, малыш! Да его давно  уже и след простыл. Наверное, к Арыси подъезжает. А ты, небось, с того поезда? От матери отбился?
   Иванка ничего не отвечает. Поворачивается и бежит прочь.
   Слезы туманят его глаза. Перехватывают дыхание.

   Раннее утро.
   Вокзал. Опустевший зал ожидания.               
   Иванка спит в углу обшарпанного деревянного дивана. Он свернулся калачиком и занимает совсем немного места. Под головой у него вещмешок.               
   Во сне мальчик чувствует прикосновение чьей-то руки. Он с трудом открывает заплаканные глаза и видит перед собой незнакомого человека.
   На нем длинный чекмень из грубой верблюжьей шерсти. Широкий пояс с серебряными украшениями. На голове теплек (казахская шапка) из лисьего меха. На ногах длинные сапоги (ичиги) из мягкой кожи в остроносых резиновых галошах. Лицо у человека доброе.  Небольшая седая бородка клинышком. Смуглая кожа отшлифована до глянца хлесткими степными ветрами. На лбу и у глаз залегли глубокие морщины. Через плечо перекинуты домотканые ковровые куржумы.
   - Ну, рассказывай, джигит, почему здесь один? И почему, даже во сне плачешь? - ласково спрашивает Иванку незнакомец.
  Мальчик опять готов разреветься. Но сдерживает себя и тихо отвечает:
  - Ад поезда адстав.
  - Откуда едешь?
  - З Беларусии.
  - А родители твои, что ж? Куда смотрели? Как могли тебя здесь одного оставить?
  - Няма у мяне радзицелей… Бацька у партызанах загинул… А мамку немцы забили… Усих забили… Адзин я  застауся…
  - Понятно. А, куда же ты ехал в поезде, от которого отстал?
  - У Ташкент. У дзецкий дом. Вось, у мяне и записка ад дзядзеньки камандзира.
  Иванка вытаскивает из вещмешка направление.
  - Да, худо твое дело, джигит, - возвращает незнакомец бумагу мальчику. - Но и из него можно придумать выход.
   Он с сочувствием смотрит на Иванку. 
   Мальчик молчит. Теребит листок бумаги.
   - Как звать-то тебя?
   - Иванка.
   - Иван, значит. Хорошее имя. Ну, вот что, Иванка, есть у меня такое предложение. Поедем ко мне в юрту. Транспорт у меня самый безотказный, верблюдом именуется. Поживем да подумаем, что дальше делать.
   Иванке страшновато ехать в какую-то юрту с незнакомым человеком. Он молчит, не торопится с ответом, хотя незнакомец ему внушает доверие.
   - Ну, так как, Иванка? Согласен? Пока другого выхода у нас нет. А зовут меня Атажан-ага. Понял? – Иванка кивает головой. – Ага, по-казахски дядя, а Атажан, значит, имя мое. Работаю я чабаном. Пасу овечек. Ну что, джигит, по рукам, как говорят русские?
   - Па рукам, -  отвечает Иванка и плачет от радости.
 
                4
   К утру буран не прекращается.               
   Словно ватой укутана степь. И склоны ложбины, приютившей отару.               
   Измученные овцы стоят понуро с опущенными головами. Тесно прижимаются друг к другу. Они уже не в силах добывать корм из-под глубокого снега. У них впалые бока. Спины покрыты нашлепками обледеневшего снега.               
   Желто-серые немигающие глаза их выражают тоску и смирение.
   Иван медленно объезжает отару.
   Внимательно присматривается к овцам.
   Его лошаденка с трудом передвигается по глубокому снегу.
   Рядом неотступно за хозяином следует пес.               
   В стороне лежат аккуратно сложенные тушки пяти полугодовалых ягнят.         Они замерзли минувшей ночью.               
   Слезы отчаяния навертываются на глаза Ивана.

                5
   Сразу за городом начинается пустыня. Земля вокруг вспучивается покатыми лбами песчаных барханов. Дорога обрывается и переходит в еле заметную колею. Здесь каждый прокладывает свою тропу. Люди добираются кратчайшим путем до затерянных в огромном песчаном пространстве аулов и чабанских стоянок. В местах, где начинаются пологие равнины и растрескавшиеся такыры, тропы эти перехлестываются. Попробуй, угадай, которая твоя. Но Атажан их знает, как таблицу умножения. Он чувствует себя в пустыне настоящим хозяином. Уверенно ведет своего верблюда. Да и животное, наверное, само чувствует дорогу. Сколько раз ему уже пришлось исколесить эту пустыню. 
   Плывет, покачивается на песчаных волнах двугорбый верблюд с притороченными к нему переметными куржумами. На спине его два седока.
   - Атчу, Атчу, - понукает Атажан верблюда. 
   Иванка смотрит на степь широко раскрытыми глазами. Улыбается.  Захлебывается от счастья.
   - Вот, Иванка, что я скажу, - обращается к мальчику Атажан. - Если тебе понравиться у меня - оставайся. В школу тебя в город отправлю. Учиться будешь. А летом, коли, захочешь, мне помогать станешь. У нас тебе будет не хуже, чем в твоем детдоме.
   Иванка крепко прижимается спиной к груди Атажана и ничего не отвечает.
   Но Атажан понимает мальчика правильно. Он нежно обнимает Иванку за плечи и говорит:
   - Вот, и договорились! Вот, и жаксы!
   Атажан улыбается и достает из кармана небольшую глиняную фигурку верблюда с круглыми отверстиями по бокам. Это старинный казахский музыкальный инструмент. Что-то, вроде окарины. Атажан подносит ее к губам. Оказывается, окарина обладает выразительным, чистым и сильным голосом. Атажан искоса поглядывает на Иванку и  извлекает из инструмента чудесные звуки. Похожие на пение птиц и завывание ветра.
   Мальчик весело смеется.  Забава аксакала пришлась ему по душе.
   - Называется это сазсырнай, - говорит Атажан. - Дарю тебе, Иванка! Играй, джигит, на здоровье! Сынок мой Аманжол любил эту игрушку. Теперь он на фронте. Воюет.
   Иванка берет в руки окарину. Глаза его сияют.
   - Спасибо, дзядзенька.
   - Атажан я. Атажан-ага.
   - Спасибо, дзядзенька Атажан-ага, - смущается Иванка.
   И вот уже по степи льется задорная мелодия  белорусской «Бульбы» вперемешку со звонким смехом Иванки.

   Плывет, словно корабль, по степи длинноногий верблюд с гордо поднятой головой. На спине его два самых счастливых человека в мире!
   Впереди на горизонте ломаной линией прорисовывается хребет Каратау. 
   Дорога зигзагами набирает высоту.               
   За морщинистыми скалами открываются захватывающие дух обрывы. Крутые склоны поросли густым кустарником. Он сдерживает каменистые осыпи. Внизу в долинах бьют ключи. На берегах журчащих ручьев растут высокие травы - чии. В них свободно может укрыться всадник...
   - Атчу,  Атчу, - понукает Атажан верблюда.
   Он пинает его пятками в бока.   
   Верблюд гордо шагает по каменистой дороге. Седоки раскачиваются на его спине, как в люльке.
   Над дорогой нависают отвесные скалы. Из них сочатся капли воды. Похожие на слезы.
   Внезапно, на повороте в клинообразном просвете ущелья возникает мощная острогранная вершина горы.  Она напоминает шлем  древнего воина.
   - Видишь эту гору, - говорит Атажан Иванке. - Называется она Кыранкалган. По-русски, значит, последняя высота беркута. Говорят, когда-то жил в этих местах богатый и жадный бай. Любил он охотиться с беркутом. Однажды прослышал бай про удалого охотника кусбеги и его отважного беркута, приносившего своему хозяину богатые трофеи. Люди бая отобрали у охотника эту птицу, а самого его избили и отправили на каторгу. Когда бай поехал охотиться на лис, гордый беркут не захотел бить зверя. Тогда он попытался силой заставить птицу слушаться себя. Беркут бросился на бая, вцепился когтями в его голову и выдрал с мясом у него глаза. Невозможно было отодрать острые когти, вцепившиеся в затылок и шею. Бай был, чуть ли не при смерти. Говорят, что к нему съехались в аул все знахари нашего края…
   - А што сталась з беркутам? - не выдерживает паузы Иванка.
   - С беркутом, говоришь? Так вот. Брат бая, который тоже был на охоте, срезал ножом когти птице по самые щиколотки. И искалеченный беркут улетел.
   При последних словах Атажана Иванка дрожит всем телом.  Воображение его рисует ужасную картину.
   - С того дня прошло много времени, - продолжает Атажан. - О беркуте потихоньку забыли. И вот однажды, чабаны, перегонявшие овец с джайляу, проходили мимо этого холма. Страшная картина открылась перед ними: на каменистой вершине, раскинув крылья, лежала огромная птица, прикрывая собой тело убитого сайгака. Это был тот самый беркут. И сразу все поняли, в чем дело. Птица, забыв о своих искалеченных ногах, упала с высоты на жертву и ударом мощной груди перебила хребет отбившемуся от стада сайгаку. Но удар этот стоил жизни и беркуту. В память о той птице люди назвали этот холм Кыранкалган.
   Иванка слушает внимательно. Не пропускает ни одного слова Атажана. Потом, после продолжительной паузы, спрашивает:
   - А бай гэта хто?
   - Бай, говоришь…  - медлит с ответом Атажан.
   Он обдумывает, как бы сказать Иванке по  доходчивее.
   - Бай, это хозяин, - продолжает Атажан. - Помещик по-русски. До революции весь скот находился у баев. Земля тоже была их собственностью. Поэтому скотина бая всегда кочевала на лучших пастбищах. Бедняк-кочевник  обращался к богатому сородичу-баю, который давал ему баранов, для пользования шерстью, лошадей или верблюдов для перекочевки и т.д. За это бедняк работал на бая. Пас его скот. Ни получая никакой платы.
   - У нас гэтыя баи, панами звалися. Але, их дауно, ужо, усих перабили, - заключает Иванка и подносит к губам окарину.
   За островерхим Кыранкалганом открываются заманчивые просторы зеленых лугов - джайляу.
   Солнце расплавленным краем касается горизонта.               
   Мягкая грунтовая дорога плавно вьется  среди высоких холмов. То поросших густой травой. То голых и слоистых, как пирог.  За верблюдом тянется оранжевый пыльный шлейф.
   Тихо и безветренно. Такие места здесь называют - жельтимес (ветер не берет). Их любят овцы и чабаны.
   На склоне одного из холмов пасется большая отара. Овцы шарахаются от верблюда, и плотной волной катятся в сторону с барабанным гулом.
   Навстречу им выезжает всадник верхом на белой кобылице. Рядом бежит голенастый стригунок.
   - Шайт! Шайт! – кричит чабан, и овцы послушно сбиваются в кучу. 
   Всадником оказывается жена Атажана. Акчакуль. На ней черный казахский бешмет. И длинное, почти до пят, платье. На голове большая белая шаль.
   К ней подъезжает девочка-подросток на ушастом ишачке. Акчакуль поручает отару внучке. Разворачивает лошадь и едет навстречу мужу.
   На зеленой поляне у родника стоят две юрты. Одна большая (жилая), покрытая белой кошмой. Другая маленькая, островерхая под черной кошмой. Между юртами врыт в землю каменный очаг с замурованным в него закопченным казаном. Очаг огорожен циновкой из чия.
   С радостным лаем навстречу верблюду выскакивает рыжая собака и два игривых косолапых щенка. На шум из белой юрты выходит невестка Жумагуль. Молодая широколицая красавица лет тридцати с ребенком на руках. Одета она в длинное платье из белой материи со стоячим воротничком и черную бархатную жилетку. Из-под подола видны штаны с широким шагом. Голова по самые брови повязана теплым пуховым платком. Она с любопытством смотрит на Иванку.
   - Ой-бой, ау! Кто такой? Чей бала? - испуганно удивляется Акчакуль.
Она спешно слезает с кобылы.
   - Саламатсызба! - здоровается Атажан с женой. - Принимай гостя. У нас теперь жить будет. Иванкой зовут.
   - О, худаим! - вздыхает Акчакуль, что означает «о, Боже!»
   Атажан приподнимает Иванку на руках и бережно передает жене.
 
   В юрте прохладно и сумрачно. Тусклый свет исходит из шанкара - круглой дыры в центре свода. Сквозь нее просматривается погасшее вечернее небо.
   Стены в юрте украшены разноцветными текеметами - кошмами с узорами. 
   Земляной пол устлан войлочными кошмами.               
   Иванка сидит на торе. На почетном месте напротив входа. И прижимается спиной к решетчатой стенке юрты. Со всех сторон он обложен подушками. Мальчик долго ворочается на стеганых одеялах. Не знает, куда девать ноги. Потом делает то же что и хозяева юрты.               
   Рядом сидит Атажан. В вельветовом пиджаке. В черной бархатной тюбетейке. Он поджал под себя одну ногу. Тут же примостилась его полуторагодовалая внучка Алтын. Малышка сложила под себя ноги калачиком. Старшая внучка, десятилетняя Багила, помогает женщинам хлопотать со стряпней.
   Вдоль кереге (решетчатых стен юрты) стоят сундуки. Один на другом. Их деревянные бока обиты крест-накрест полосками белой жести. На сундуках лежат свернутые кошмы и узорчатые ковры. Над ними  стеганые одеяла с подушками.
   В центре юрты разложен небольшой костер. В нем потрескивают мелко поколотые  чурки саксаула. Светлая струйка дыма улетает в шанкар. Уже изрядно закопченный.
   Акчакуль ставит перед Иванкой круглый стол на низеньких ножках. Накрывает его дастарханом  (чистой белой скатертью с бахромой).               
   На столе появляется блюдо с внушительной горкой румяных баурсаков  (шариков из теста, обжаренных в масле). Среди них белеют кусочки сахара. Тарелка с топленым сливочным маслом. Отливающим янтарем. И крынка парного молока.               
   В юрту вносят кипящий самовар. Он пыхтит и посвистывает.               
   Атажан наливает в пиалу чай. Доливает молоко. И ставит перед Иванкой. 
   Чай великолепный! Крепкий, душистый, вкусный! С особым привкусом самоварного дыма!
   Начинается ужин.
   Счастливый Иванка вовсю улыбается. Он вместе со всеми уплетает баурсаки. Макает их в масло. Запивает горячим чаем.  С сахаром в прикуску.
   Атажан явно доволен аппетитом Иванки. Он облокотился на подушку. Прихлебывает чай. И разговаривает с мальчиком. Как с взрослым:
   - Места наши суровые. Летом – жара. Зимой - снежно. Ветрено и холодно. Но за двадцать лет моя отара ни разу не пострадала от бескормицы и гололедицы, то бишь, как говорят у нас, от джута. Потому, что пасу я своих овечек не ленясь восемнадцать часов в сутки. Пою дважды в день. У меня на примете каждый пригорок. Каждая ложбинка. Каждый родничок. Зимой я знаю места, где не бывает сугробов. Где лучше укрыться овечкам от бурана. К зиме мои овцы самые тучные в округе. А сытую овцу никакая хворь не берет, - говорит Атажан.
Он не спешит. Мерно поглаживает свою реденькую седую бородку.
   Акчакуль вносит в юрту большое желтое блюдо с дымящимся каурдаком. Мелко нарубленным мясом.  Оно нежное и ароматное. Пышет жаром.
   Женщины освобождаются от хозяйственных забот и присаживаются к достархану. Они с удовольствием потягивают крепкий чай, приправленный жирной пленкой.
   Акчакуль разомлела. Сквозь смуглую кожу лица проступает румянец.
   Тело ее упругое. Ладное. Сбитое. Не смотря на возраст. Видно в молодости  она была не дурна собой. Но время уже наложило на нее свой роковой отпечаток.
   - Работа трудная. Мужская. А в доме моем одни женщины, - улыбается грустно Атажан. - Нужен, Иванка, мне помощник. Джигит. Такой, как ты. Аллах дал мне одного сына… Аманжола. Но он сейчас далеко от дома.
   - Конечно, кому же еще защищать народ, если не таким джигитам, как наш Аманжол, - глаза у Акчикуль увлажняются. - Только бы он живым вернулся. А все остальное переживем. Перетерпим. Пусть кожа да кости останутся. Только бы до победы дожить…
   Становится темно. Звезды мерцают и теснятся в своде юрты. По стенам мечутся оранжевые тени.               
   Атажан нагибается к костру. Выуживает горящую хворостину. Зажигает десятилинейную керосиновую лампу. Устанавливает фитиль на предельную яркость. И извлекает из внутреннего кармана свернутый вчетверо листок бумаги.
   - Вот, Иванка, письмо от командира, - говорит Атажан.
   Он бережно, как ценную реликвию, разворачивает бумагу. Устраивается поудобнее у лампы. Предварительно откашливается и начинает читать:
   - «Дорогие товарищи! Командование части, где служит ваш сын Атажанов Аманжол, горячо поздравляет Вас с Великим праздником «25-летия Рабоче-крестьянской Красной Армии»! Близок час полного уничтожения немецкого зверя и освобождения нашей советской Родины…»
   - О, кудай! - поднимает ладони  вверх Акчакуль,
   Она обращается к Богу. Вот- вот разрыдается.
   - Помоги, чтобы так было!  - говорит Акчакуль.
   - Будет, апа, будет! Вы только не расстраивайтесь так, - утешает ее Жумагуль.
   - О, Аллах всемогущий, пошли мне счастье! Отведи от сыночка моего злого Азреила!
   - «… Мы рады сообщить Вам, - продолжает Атажан, - что Ваш питомец, красноармеец нашей части, является достойным воином нашей Гвардии, которая в будущих боях вколотит осиновый кол в собачью могилу Гитлера и его сообщников…»
   Слезы текут по щекам Акчакуль.
   - Молодец, Аманжол! Молодец наш папочка! - улыбается Жумагуль.
   Она обнимает детей. Прижимается к ним.
   - Все они там, на фронте молодцы! - Кончиком платка вытирает слезы Акчакуль. - Бьют гирмана!
   - Но и мы здесь тоже не срамим чести, - аккуратно складывает письмо Атажан и прячет его в карман, - Сам государственный комитет Обороны присудил Казахстану переходящее «Красное знамя» за успехи в животноводстве!
   Атажан переворачивает вверх дном допитую пиалу.               
   На душе у него воцаряется праздник. Он умиротворенно проводит ладонями по лицу. Молится за благополучие всех живых и усопших предков. Затем, не спеша, достает из кармана пузырек с насыбаем. Высыпает на ладонь последние крохи табака. С сожалением смотрит на них. Собирает в щепоть и закладывает за губу.   
   Душа успокаивается, мысли проясняются.
   Ужин окончен.
   Айнакуль собирает посуду. Снимает скатерть. Идет к выходу. Вытряхивает ее. Возвращается в юрту. Присаживается на корточки. И моет в казанке посуду.
   Жумагуль выносит остывший самовар.
   Возвращается с охапкой саксаула и подкладывает его в затухающий костер.
   Атажан извлекает из кожаного чехла маленькую черную домбру. Это национальный музыкальный инструмент. Превосходной старинной ручной работы из настоящего армантауского карагача. Струны у нее не синтетические, как на фабричной домбре. Они из настоящих жил. Мягкие и упругие. Тонкий лебединый гриф удобно ложится на ладонь.               
    Атажан крутит колки. Бренчит по струнам. Настраивает инструмент.
   - Спой киссу, - просит его Акчакуль. -  Ты же много знаешь.
   - Зачем киссу? Сегодня я сыграю кюй для нашего уважаемого гостя.
   Атажан улыбается. Прикладывается к инструменту и начинает играть.
   Играет он вдохновенно. Домбра словно оживает в его руках. Звуки льются непрерывным потоком. Выстраиваются в неведомую Иванке степную мелодию. Все быстрее и быстрее летят пальцы. Ураган звуков мечется по юрте.               
   Музыка увлекает Иванку. Он уже перестает реально воспринимать окружающее. Мысли его уносятся далеко-далеко.
               
   Туда, где шумят стройными соснами  безбрежные белорусские леса…               
   Где море ослепительно-желтого жита в головокружительном танце  разгулявшегося ветра…               
   Где несет свои буйные воды весенняя река в половодье просторов пойменных лугов…

   Атажан делает паузу. Подтягивает струны. Перестраивает инструмент. И вновь продолжает игру.
   Звуки постепенно теряют силу. Мелодия успокаивается.
   Но Иванка уже не в состоянии отделаться от наваждения.
 
   Он по-прежнему видит речку. Только на этот раз - тихую и задумчивую. В закатный час…
   Свою хату на берегу речки с буслиным гнездом на крыше…
   Из ближнего леска несутся птичьи голоса…
   Но громче всех заливается соловей. Он слышен на всю округу…

   Атажан роняет на домбру обессилевшие пальцы. Они, как бы, потеряли уже свое чародейство.
В юрте устанавливается тишина. Слышно как звенит над лампой стая москитов. Да шмыгает носом растроганный Иванка.
   - Что… опера, да? - улыбается Атажан, потирая пальцы. - Вправду, этот кюй, как опера.
   Иванка улыбается и размазывает по щекам слезы.

                6
   К вечеру вьюга стихает, хотя снег продолжает валить.
   Мороз слабеет. Но в степи по-прежнему холодно.
   Овцы расползаются по оврагу. С трудом добывают из-под снега скудный корм.   
   У ягнят подтянуты животы. Спины покрыты снежными нашлепками.
   Они отыскивают под снегом корм и бросаются на каждый торчащий кустик. Толкают друг  друга. Отбирают друг у друга. Обгладывают его до основания.
   Больно и страшно на них смотреть.
   Иван слезает с кобылы. Подходит к ягнятам.
   И ногами выковыривает из-под снега мерзлый ковыль.

                7
   В юрте сумрачно и холодно. Костер давно погас. И хотя рядом находятся ветки саксаула, его никто не пытается разжечь.
   Все сидят печальные вокруг Акчакуль. Бешмет у нее расстегнут. Полы перекосились. Жаулык сполз на затылок. Обнажилась растрепанная седина волос.
   - Аманжол, Аманжол! Зачем ты нас покинул! Зачем от нас ушел!.. - трясется и всхлипывает Жумагуль.
Она обеими руками прижимает к себе детей. Ничего не понимающую малышку Алтын и испуганную Багилу.
   - Пить… - приподнимает с груди опущенную голову Акчакуль.
   Атажан подает ей пиалу с водой.
   - Есть ли на свете Аллах, чтобы оставить детей без отца, - продолжает причитать Жумагуль.
   Акчакуль поднимает голову с невидящими от слез глазами.
   - Прочти еще раз… - говорит она.
   Атажан подносит к покрасневшим глазам письмо и начинает читать:
   - «Дорогая мать! Не в слезах, а с гордостью читайте это письмо! Мы во век будем помнить Вас, воспитавшую такого сына-героя, каким был наш  боевой товарищ, гвардии сержант Атажанов Аманжол. Он пал в бою с фашистами смертью храбрых, подбив три вражеских танка. Мы клянемся Вам, наша дорогая мать, что отомстим за Аманжола и разгромим логово Гитлера - Берлин! В память о Вашем сыне посылаем Вам его боевой орден «Красной Звезды», которым он награжден посмертно. С поклоном - командир и красноармейцы Н-ского подразделения».
   - Дай мне орден Аманжола… Приколи его мне на грудь… - стонет от горя Акчакуль.
   - О, Аллах! Какая несправедливость! Дети уходят из жизни раньше, чем их родители… - бормочет Атажан.
   Он подходит к жене. Привинчивает к ее камзолу орден.
   - Как жить на свете человеку без сына?  - продолжает он. - Кому передать свое имя? Свое дело?
   - Совсем недавно писал, что лежит в госпитале в Ярославле, - всхлипывает Жумагуль.
   - Не хватает пальцев, чтобы перечислить тех, у кого проклятый Гитлер отнял близких… - говорит  Атажан.
   Он смахивает пальцем набежавшую слезу.
   Иванка молчит в углу за сундуком. Бледный. Напуганный.
   Он смотрит на Акчакуль.
   А видит свою мать…
   На груди у нее сверкает боевой орден «Красной Звезды».
   - Апа!.. Матуличка, мая родная!.. - кидается Иванка к Акчакуль.
   Он обнимает ее за шею и прижимается к бледному безжизненному лицу.
   Акчакуль, как бы оживает. В глазах ее теплеет. Она обнимает Иванку и плачет. Горячо прижимает его  к груди.
   - Сыночек мой, Аманжольчик!.. - причитает Акчакуль сквозь слезы. – Айналайн!.. Любимый мой!.. Кровинушка моя!.. Никому тебя не отдам!..
 
   В праздничной расшитой кошуле. В цветастой спаднице. С белоснежной намиткой на голове. Медленно идет по степи мать Иванки. Идет, словно плывет. Улыбается. Протягивает к нему руки. Причитает:
   - Айналайн!.. Любимый мой!.. Кровинушка моя!.. Никому тебя не отдам!..

                8
   Тундык (кошма над дымовым отверстием юрты) откинут на половину.
   Высоко в небе неподвижно висят кучевые облака. Словно живописное полотно. Вложенное в раму шанырака (деревянного остова юрты).
   Иванка лежит на спине. По самые уши укутан стеганым одеялом. Лицо покрыто испариной. Он ворочается, стонет и бредит. Над ним склоняется Акчакуль. Прикладывает ко лбу холодный компресс.
   В глубине юрты за ткацким станком сидит невестка Жумагуль. Рядом с нею притихшие дети. Малышка Алтын на руках у Багилы.
   К юрте подъезжают всадники. Один на коне. Другой, на верблюде. Это Атажан привез местного баксы. Знахаря-шамана. Он помогает сойти на землю величавому аксакалу и ведет его в юрту.
   Шаману входит в юрту. Полой чапана вытирает пыль с калош. Раздевается.
   Ему оказывают особые почести. Усаживают на одеяла. Подкладывают под локти подушки. Предлагают пиалу ароматного чая.
   Но тот рассеянно принимает все эти знаки внимания. Пристально разглядывает больного и сосредоточенно массирует пальцы обеих рук. Что-то нашептывает про себя.
   Он извлекает из кожаного курджума свой нехитрый шаманский инструмент. Коныраулы камши - плетка с бубенчиками. И бубен - кеншик.
   И начинает священнодействовать.
   В сопровождении этих музыкальных инструментов шаман исполняет лечебную мелодию сарын. В ритмическом ритуальном танце он перемещается вокруг Иванки. Распевает «священные тексты». Все, убыстряя и убыстряя ритм движения.
   Кистью руки он ударяет по натянутой коже кеншика. И каждый раз, в конце музыкальной фразы, потрясывает им. Позванивает металлическими подвесками.
   Зрелище это впечатляет Иванку. Он, как бы на время, забывает о болезни. И во все глаза следит за шаманом.
   Так же молча, за ним наблюдают и все остальные в юрте. Малышка Алтын от удивления раскрыла рот. А Багила в испуге прижалась к матери.
   Наконец, шаман затихает. Заканчивает свой лечебный сарын. Складывает в курджун ритуальный реквизит.
   Затем, роется в нем и извлекает какой-то белый пакетик с порошком. Поманив пальцем Акчакуль, шаман что-то шепчет ей, и та мигом приносит пиалу с кумысом.
Аксакал всыпает в рот оторопевшему Иванке порошок и дает запить кумысом. Мальчик выпивает. Не сопротивляясь.
   Шаман шепчется с Акчакуль. Сует ей в руку еще несколько пакетиков.
   Собирает свою одежду. Тюбетейку. Пояс. Бешмет.
   И начинает одеваться.
   Берет кожаный курджун и молча выходит из юрты. Его провожает Атажан.
   Женщины хлопочут вокруг больного. Поправляют подушки и одеяла.
   Атажан возвращается в юрту. Роется в сундуке. Достает домбру. Извлекает ее из чехла. И подсаживается к притихшему Иванке.
   - Сейчас и я полечу тебя, Иванка, - усмехается Атажан. - Моя домбра сильнее всякого лекарства.
   Он настраивает инструмент. Быстро-быстро перебирает пальцами струны. 
Иванке кажется, что это оса влетела в юрту и бьется о стены в поисках выхода.
   Атажан начинает играть.
   Мелодия заполняет пространство юрты. Это кюй. «Белая аруна». Но как виртуозно его исполняет Атажан! Сколько новых эмоциональных граней у этой уже знакомой Иванке мелодии! Атажан играет вдохновенно, трепетно!
   Волшебная степная мелодия вдохновляет Иванку. И он погружается в воспоминания.
 
   Иванка видит свою деревенскую хату на берегу сверкающей солнечными бликами реки с буслиным гнездом на соломенной крыше.
   Дверь хаты открывается и на пороге появляется мать. Но почему-то в одежде степной казашки. На ней длинное белое платье. Черный стеганый бешмет. Тонкие кожаные сапоги-ичиги с резиновыми калошами. И белый платок кимешек. Он завязан на голове тюрбаном. С прорезью для лица. И чем-то напоминает белорусскую намитку.
   Она улыбается и тянет к нему руки. Но никак не может дотянуться…
   - Иван-к-а!.. Иван-к-а!.. Иван-к-а!.. – протяжно зовет она.
   Но, вдруг, наступает тишина. И мираж рассеивается.

   Заканчивается кюй. 
   Атажан кладет домбру рядом с постелью.
   Иванка молчит. Он как бы укладывает в памяти все услышанное. И увиденное. Затем, осторожно тянется к домбре и робко спрашивает:
   - Ата, можно я потрогаю ее руками?
   - О, радость моя! Айналайн! Конечно, можно!

                9
   Акчакуль просыпается от лая собак. Живо накидывает на себя бешмет. Завязывает на голове жаулык. Выходит из юрты.
   Вслед за ней выбегает Жумагуль.
   Светлеет. Одна за другой гаснут на небе последние звезды.
   Недалеко от юрты ночует отара. Именно оттуда доносится лай собак.
   Слышны мужские голоса. Матерная ругань.
   Женщины подбегают к овцам и видят двух мужчин в солдатских шинелях без погон и знаков различия. Они приторачивают к седлам своих лошадей овец со скрученными ногами. Вокруг бегают собаки с оскаленными мордами. Но подходить поближе не решаются. На них со свистом обрушиваются удары камчи.
   Раненые псы с визгом убегают в степь.
   - Что делаете, шайтаны? Это же грабеж! - кидается к ним взволнованная Акчакуль.
   Из-за холма, внезапно, появляется третий всадник.
   Чернобородый громила в военном бушлате и красноармейской фуражке. На подбородке она туго затянута ремешком.
   Он скачет на перерез. Преграждает дорогу женщинам.
   Бандит снимает с плеча карабин и направляет на Акчакуль.
   - Кричать будешь, пристрелю как собаку! - говорит он.
   Бандит приближается к юрте. 
   Объезжает ее вокруг. 
   Убеждается, что опасности нет. Спешивается.
   Приоткрывает полог хозяйственной юрты. Ныряет внутрь.
   И появляется с мешком муки.
   - Оставь детям муку, - кидается к бородачу Акчакуль. - Трое их у нас. Кормить чем-то надо…
   Но тот не обращает на нее внимания. Спешно приторачивает мешок к седлу.
   Жумагуль стоит чуть в стороне. Дрожит от страха.
   - Шериктер!.. - в отчаянии кричит Акчакуль. - Гнилье вонючее!
   - Заткнись, стерва! - оскаливается бандит. - И не вздумай жаловаться в милицию. Убью! Тебя и твоих щенят!
   - Наши джигиты там гибнут, чтобы Родину спасти, - плачет Акчакуль. - А вы тут грабите. Женщин и детей. Гитлеру помогаете! Шайтаны!
   Чернобородый верзила поворачивается к ней и со всего размаху хлещет свинцовой камчой.
   Акчакуль не успевает прикрыться и падает без сознания.
   К ней подбегает Жумагуль. Пытается помочь.
   - Апа, - тормошит свекровь перепуганная Жумагуль. - Вы меня слышите? Что с вами?
   Но Акчакуль молчит. Из раны  на голове по лицу сочится кровь.
   Чернобородый подзывает своих дружков. О чем-то с ними шепчется.
   Бандиты подходят к женщинам. Хватают Жумагуль. Суют ей кляп в рот. Связывают сыромятной бечевкой руки. Оттаскивают в сторону. Валят на землю. Задирают на голову подол ее платья. Стягивают штаны. Силой разводят ноги.
   Чернобородый расстегивает ширинку. И валится на извивающуюся Жумагуль. Начинает ее насиловать. Под одобрительные возгласы дружков…
   Потом они меняются местами.
   Жумагуль уже не сопротивляется. У нее на это нет сил. Она тихо плачет…
 
   Акчакуль, наконец, приходит в сознание. Приподнимается с земли.
   И видит, как бандиты садятся на лошадей. Прихватив с собой награбленное.  И скрываются за холмом.
   Акчакуль смотрит им в след.
   Ощупывает дрожащими пальцами кровоточащую рану на голове.
   - Шериктер!.. Гнилье!.. Дезертиры проклятые!.. Выродки окаянные!.. - выкрикивает вдогонку бандитам Акчакуль. - Вот подождите, вернуться с фронта наши джигиты! Они сотрут вас с лица земли!
   Она подползает к Жумагуль. Опускает с головы подол платья. Вынимает изо рта кляп. Развязывает руки.
   Невестка беззвучно плачет…
   Из приоткрытого полога юрты выглядывают  перепуганные насмерть дети.   Малышка Алтын. Багила. И  Иванка.

                10
   Иван вздрагивает от грозного и тревожного лая собаки.
   Над притихшей ночной степью катится волчий вой. Он набирает высоту и силу.
   Кобыла хрипит и пляшет на месте. Она пытается сорваться в сторону. Вытаскивает из стада за руку с намотанными поводьями проснувшегося Ивана. 
   Трепещущая отара чует опасность. Овцы сбиваются в плотный комок.
   Иван вскакивает на лошадь. Выхватывает из-за голенища камчу. И бросается туда, где слышна возня.
   Волков трое. Двое из них шарахаются в сторону при появлении человека. За ними кидается пес.
   Третий висит уже на овце. Яростно мотает лобастой головой. Пытается добраться до ее горла. Он опьянен своей добычей и не обращает внимания на дикий вопль разъяренного Ивана. На волка обрушиваются тяжелые удары свинцовой камчи. Но волк не отпускает овцу. Он уже почувствовал вкус крови.
   Иван выбирает момент. И вываливается из седла хрипящей кобылы на спину волка.
   Он намертво впивается пальцами в тугое, рычащее горло зверя. Схватка жестокая.
   Волк яростно сопротивляется. Его острые когти разрывают одежду Ивана. Скользят по рукам и лицу. Царапают грудь. Обжигают тело нестерпимой болью.
   Прямо перед глазами Ивана жарко пенится и клокочет оскаленная пасть хрипящего в предсмертных судорогах хищника.
   Но вскоре, обмякшее тело волка затихает. Иван еще долго сжимает переломленную глотку зверя. Он не в силах разжать сведенные судорогой пальцы.
   Наконец, Иван освобождает руки. Медленно поднимается. Тяжело дышит. Шатаясь, подходит к лошади. Вытаскивает из, притороченного, к седлу курджуна банку с овечьим жиром. И осторожно смазывает раны.
   На лице.
   На руках.
   И на груди.
   Рядом с Иваном крутиться раненый пес. Он припадает на переднюю лапу и оставляет на снегу кровавый след.
   Пес жалобно смотрит на хозяина. Виляет хвостом. И подвизгивает.
   Иван наклоняется. Смазывает жиром кровоточащую лапу.
   Вытаскивает из кармана носовой платок. И перевязывает рану.
   Благодарный пес, лижет руки хозяину.
   Иван идет к  стаду. Поднимает задранную овцу. Оттаскивает к тушкам замерзших ягнят. Затем, карабкается в седло и медленно объезжает перепуганную отару. Все овцы на месте. Раненных среди них нет.
   Иван спешивается. Берет лошадь под уздцы. Протискивается в середину стада. И валится на землю, как подкошенный. Он долго ворочается. Пытается удобней устроиться. Ноют раны. Мороз обжигает их.
   Наконец, Иван затихает. Смотрит немигающими глазами в вакуум ночи. Над степью висит тишина. Густая и плотная, как войлок.

                11
   В спальне интерната темно.
   Железные койки тесно прижаты друг к другу. На них похрапывают ученики.
   Подростку Ивану не спиться. Он лежит с открытыми глазами и о чем-то сосредоточенно думает.
   Потом он осторожно приподнимается. Оглядывается по сторонам. Встает.   Крадется на цыпочках. Выходит в коридор.
   В интернатском коридоре на «Доске Почета» среди фотографий отличников висит и та, в которую он тайно влюблен. Девятиклассница Айслу Кенжебаева. На карточке Айслу снята в аккуратно выглаженном школьном платье с белым фартуком и кружевным воротничком. Белый бант в ее смолистых волосах мягко оттеняет нежную смуглость девичьего лица. Но Ивану больше всего нравится в этой фотографии ее взгляд. Она смотрит с прищуром. Чуть улыбаясь. И всегда глядят на Ивана. 
   Но нравятся Ивану не только глаза Айслу… Как-то с пацанами он дежурил в  кочегарке, и через вентиляционную решетку наблюдал за девчонками в бане. Там была и Айслу. Ивана потрясла стройность ее тонкой фигуры. Смуглость матовой кожи. Упругость небольшой, уже сформировавшейся, удлиненной груди. С твердыми торчащими сосками. У других девчонок соски плоские и мягкие.
   И еще одна деталь врезалась ему тогда в память. Манящий бугорок с копной ослепительно черных  волос… Он ощутил тогда сладострастное чувство разлившейся по всему телу  истомы. Не от абстрактного воображения. А от реального образа обнаженного женского тела. Об этом он часто вспоминает ночами в порыве своих юношеских, эротических фантазий.
   В коридоре темнее, чем в спальне. Но даже в этой кромешной тьме взгляд Айслу отыскивает Ивана. Сердце колотиться гулко. Готовое в любой момент выскочит наружу. 
   Иван пробирается в потемках вдоль коридора. Держится руками за стену.
   Вот уже перед ним и «Доска Почета». Он поднимает руку.  Тянется к фотографии.
   Но в этот момент открывается дверь дежурной комнаты и в коридоре появляется Ядвига Францевна. Самая молоденькая воспитательница в интернате. Симпатичная. И привлекательная. Говорят, что приехала  она сюда из Западной Украины. Сегодня ее дежурство. В руках у нее алюминиевый тазик. Ядвига Францевна подходит к жестяному бачку с прикованной цепью кружкой. Открывает кран и наполняет тазик водой. 
   Из распахнутой двери слышится песня. Поет Утесов: «…Эх, дорожка, фронтовая, не страшна нам бомбежка любая…» Песню эту с хрипом извергает круглый картонный репродуктор.
   В дежурке накурено. Виден край стола на массивной тумбе. На столе наполовину опорожненная бутылка водки. Пачка «Казбека». Раскрытая консервная банка. Зелень. Пряники. И два граненых стакана. За столом сидит парень с папиросой в зубах и подпевает Утесову: «…Помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела…» Иван узнает в нем Булата. Он недавно демобилизовался из армии и устроился  в интернате ночным сторожем. 
   Окно в дежурке предусмотрительно зашторено. В глубине у стены виден диван с расстеленной постелью. Справа тумбочка. На ней настольная лампа. На абажур наброшено  полотенце. Освещение вполне интимное.
   Иван прилипает к стене. Не шевелиться. Боится, что дежурная увидит его.
   Но Ядвига Францевна закрывает кран  и уносит тазик  с водой. Дверь дежурки захлопывается.
   Иван облегченно вздыхает. Выжидает паузу и поворачивается к «Доске Почета». Дрожащая рука тянется к Айслу. Срывает фотографию.  Вместе с рамкой.
   Уходит Иван спешно. Крадется по-кошачьи. На цыпочках. Старается не скрипеть половицами. Подходит к двери дежурки. Останавливается. Наклоняется к замочной скважине.
   Из темного коридора хорошо видно, что происходит внутри.
   Ядвига Францевна  сидит за столом с наполненным стаканом. Булат наливает себе. Отставляет бутылку.
   «… Синенький скромный платочек, падал с опущенных плеч…» поет из репродуктора Клавдия Шульженко.
   - За тебя, Ядечка! - поднимает стакан Булат.
   - За любовь! - чокается   Ядвига Францевна.
   Они выпивают. Закусывают.
   Воспитательница закуривает. Изящно пускает колечко дыма.
   Булат подсаживается ближе. Обнимает ее.
   - Закрой на щеколду дверь, - говорит она. - Сюда могут войти.
   - Кто? Яденька! Двенадцатый час ночи! Все давно уже спят.
   - Ну… Я прошу тебя… Мало ли что…
   Булат встает.
   Иван отпрыгивает в сторону. Убегает на цыпочках вглубь коридора. Вжимается в нишу. И замирает.
   Дверь распахивается. Булат высовывает голову. Всматривается в темноту.   Закрывает за собой дверь. Щелкает засов.
   И наступает звенящая тишина.
   Сомнения терзают Ивана.  Длиться это довольно долго.
   Наконец, он решается.  Крадется к дежурке. Тихо-тихо. Подходит к двери. Наклоняется и заглядывает в замочную скважину. На ручке двери изнутри висит какая-то тряпка. Но рассмотреть комнату все же можно.
    Репродуктор уже выключен. Водка  выпита. Закуска съедена. Любовное свидание в полном разгаре.
   Булат уже без пиджака. С расстегнутым воротом рубашки. Стоит посредине комнаты. Обнимает Ядвигу Францевну. Целует ее. Делает это он неуклюже. Воспитательница кокетливо отворачивается. Прикрывает рукой рот. И заливается громким смехом.
   - Да разве же так целуются? - говорит она, - настоящий поцелуй, это особое искусство!
   - Чего же тут особого? - обижается Булат. - Обыкновенное дело. Целуешь в губы. Или за ухом…
   - Это, Булатик, слишком примитивно. Существует немало других  способов. «Стхала Парчахеда» - так называется поцелуй в древнеиндийском трактате о любви «Ветка персика». Слыхал, небось?
   - Ну да, - смущается Булат. - Это про разные, там, позы…
   - И про поцелуи тоже. «Нимта» - это самый обыкновенный поцелуй. Вроде того, о чем ты говорил. Поцелуй с применением языка называется «самьяна». Поцелуй с использованием пальцев – «авакумбана». Поцелуйные игры называются «юдха».
   - А что такое поцелуйные игры? Это для детей, что ли?
   - Да, нет. Для взрослых, - улыбается Ядвига Францевна. - Это, так сказать, развлекательный досуг влюбленных. Прелюдия, что ли.
   - А как играют в эту прелюдию?
   - Ну, Булатик, ты у меня совсем темный! Тебе обязательно нужно пройти курс ликбеза. Слушай и запоминай. Когда-нибудь пригодится. Суть первой игры заключается в том, чтобы первым схватить губами нижнюю губу своего партнера. Суть второй игры - чтобы первым сосать губы своего партнера. А суть третьей - чтобы с помощью языка втолкнуть язык своего партнера и самому завладеть его ртом. Понятно?
   - Понятно. Могу попробовать.
   - Только не сейчас! - смеется Ядвига Францевна.
   Но Булат проявляет настойчивость и воспитательница сдается. Поцелуй оказывается затяжным.
   Инициатива переходит к Ядвиге Францевне. Глаза ее закрыты. Влажные губы  жадно скользят по губам Булата.  Рот широко раскрыт и пышет жаром. Язык Ядвиги Францевны плотно застревает во рту Булата. Тот  не выдерживает. Отрывается от поцелуя. Жадно хватает воздух. Ядвига Францевна мгновенно впивается в его язык. Втягивает в себя. И страстно теребит во рту.  Покусывает.
   Иван видит все предельно четко. Будто рассматривает в бинокль. 
   Ядвига Францевна прижимается к Булату. Поднимает ногу и трется о его бедро. Руки ее обвивают шею любовника. Судорожно пощипывают  спину. Дыхание у Булата убыстряется. Становится прерывистым. Движения резкие. Возбуждение достигает предела.
   Он грубо освобождается от поцелуя. Набрасывается на Ядвигу Францевну. Срывает с нее кофту. Стягивает юбку. Она не сопротивляется. Помогает себя раздеть. Булат сбрасывает рубашку и брюки. Ядвига Францевна второпях расстегивает бюстгальтер и стягивает рейтузы.
   И предстает перед Иваном в первозданном виде. Тонкая! Стройная! Точеная! Чем-то напоминает Айслу. Только волосы русые. Кожа белая.  И грудь не такая упругая.
   Ивана охватывает трепет. Трясутся поджилки. Такое он видит впервые. Его наполняет пьянящее чувство пробудившейся плоти.
   Иван еще плотнее прижимается к замочной скважине.
   Голый Булат набрасывается на Ядвигу Францевну.  Сжимает ее в объятиях. Пытается уложить в постель. Но воспитательница резко отстраняется. Отступает назад. И с восхищением смотрит на него.
   - Ух, ты!.. Красавец, какой!.. - говорит она - Давно не видала таких!.. Бабы, небось,  по тебе с ума сходят!.. 
   Ядвига Францевна пантерой бросается на Булата. Прижимается к нему.
   Два нагих тела сплетаются  в жарких объятиях.
   - Булатик!…Миленький мой!..  Любимый!.. Никому тебя не отдам!..  Теперь ты мой!.. Мой!.. Мой!.. Навеки мой!.. - причитает Ядвига Францевна.
   - Любимая моя!.. Яденька!.. Никого у меня нет!.. Кроме тебя!.. Я тебя люблю!.. Только тебя одну!..   
   Булат судорожно сжимает в ладонях  ее податливые груди.  Пальцами теребит  соски. 
   Ивану очень хочется увидеть Ядвигу Францевну целиком. Во весь рост.  Но стол с остатками еды и стаканами заслоняет ее наполовину. 
   Еще ему хочется посмотреть на Булата. Вернее, на ту его часть, которая  так восхитила Ядвигу Францевну. Пацаны говорят, что «прибор» у него до колен. Но с самого начала Булат стоит спиной. Иванка видит только руки Ядвиги Францевны. В порыве страсти  они скребут ногтями лопатки любовника.
   Булат отрывается от поцелуя. Опускает голову на грудь Ядвиги Францевны.  И теребит губами сосок. Сначала один. Потом другой.
   Рука его скользит вниз по спине. Поглаживает ягодицу. Бедро.  Нащупывает шелковистый бугорок. Теребит его. Нежно и страстно.
   Ядвиге Францевне это нравиться. Она закатывает глаза. Запрокидывает голову. И  томно стонет.
   Булат понимает это по-своему. Он приподнимает на локте ногу Ядвиги Францевны. И пытается овладеть ею стоя. Воспитательница взвизгивает. Сжимается в комок и резко отскакивает от Булата.
   - Без этого я не буду… - говорит она взволнованно.
   - Без чего? - не понимает Булат.
   - Ну… без этой штучки… резиновой… - пальцами показывает Ядвига Францевна.
   - Гандона, что ли?
   - Да, - тихо отвечает она и стыдливо опускает глаза. - Только это называется презерватив.
   - У меня, его нет, - продолжает тяжело дышать Булат. - Что же мы теперь онанизмом заниматься будем?
   - У меня есть. Там, в сумочке… - показывает рукой Ядвига Францевна в сторону тумбочки. - Пойди  принеси…
   Булат подходит к тумбочке. Берет сумку. Судорожно роется. К Ивану он по-прежнему спиной. Зато Ядвига Францевна теперь видна со всеми пьянящими прелестями.
   Округлая, чуть обвисшая грудь. Она как раз поместилась бы в ладонях Ивана. Возбужденные соски. Ему тут же захотелось их потрогать губами. Гладкая влажная кожа. С маленькими черными родинками по всему телу. Чуть выпуклый живот. А самое главное ее достоинство он четко разглядеть не может. Из-за банок и стаканов на столе и тряпки на дверной ручке. Он видит лишь размытое манящее пятно. Словно мираж…
   Ядвига Францевна опускает руку. И вводит палец в этот самый «мираж». Туда и обратно. Туда и обратно…
Ивану известно, что девчонки тоже занимаются онанизмом. Но для чего это делать сейчас, когда рядом голый мужик?
   Легкий трепет пронизывает напряженное тело Ивана.
   Булат, наконец, извлекает из сумки пакетик. Надрывает его и вытаскивает резиновое колечко. 
   - Только, чур, я сама! - подскакивает к нему Ядвига Францевна. 
   И тут Иван  видит то, что давно хотел увидеть.
   «Прибор» у Булата действительно серьезный. Гораздо серьезнее, чем у него самого. Иван ощупывает себя рукой и убеждается в этом. «Если повесить ведро воды, - думает он, - выдержит».
   Ядвига Францевна опускается на колени. И осторожно, с потрясающей нежностью одевает презерватив. Это напоминает своеобразный ритуал. Четырьмя пальчиками она раскручивает колечко. Медленно-медленно.  На всю длину. Потом гладит ладошками. Едва касаясь. Целует. И резко вскакивает.
   Впивается губами в Булата. Страстно целует. Обнимает. Тискает.
   Доводит его до экстаза.
   Булат взрывается. Подхватывает Ядвигу Францевну. И тащит на диван. Но та яростно сопротивляется.
   - Яденька!.. Девочка, моя!.. Умоляю тебя!… Не мучай меня!.. Я уже не могу!..  Я хочу тебя!.. - молит ее изнемогающий любовник. 
   - Не спеши,  Булатик, миленький!.. Я тоже тебя хочу!.. Очень-очень хочу!.. Ты даже представить себе не можешь, как я тебя хочу!.. Потерпи немного!.. Иначе мы все испортим!..
 Ядвига Францевна прижимается к нему плотно-плотно. Трется о его бедро. И помогает себе пальцем. И все это сопровождается таким страстным поцелуем, после которого губы пухнут. 
   Вдруг, Ядвига Францевна резко разворачивается. Сажает Булата на диван. Тот понимает это, как знак. Тянется к выключателю и гасит свет.
«Все - думает Иван. - Закончилось кино». Но уходить не собирается. Сейчас его устроит и звуковое сопровождение.
   - Включи, Булатик… - говорит Ядвига Францевна. - Я люблю это делать при свете.
   Включается свет. Булат становится удивительно послушным. 
   Ядвига Францевна наклоняется и языком слюнявит презерватив.
   - Это для смазки, - смущается она. - Вазелина у тебя, видать, тоже нет?
   - Нет, - кротко отвечает обалдевший Булат.
   Ядвига Францевна поворачивается к нему спиной.  Широко расставляет ноги. Наклоняется вперед. И медленно опускается.
   Поза эта приводит Ивана в бешеный восторг.
   Булат пытается помочь. Но Ядвига Францевна отводит его руки.
   - Не надо, миленький… Я сама… - говорит она.
   Он откидывается на диван. Головой упирается в спинку. И полулежа, наблюдает за манипуляциями Ядвиги Францевны. У Булата отличный ракурс!
   Иван отдал бы сейчас все на свете, чтобы поменяться с ним местами.
   Ядвига Францевна медленно приседает. Помогает себе руками. Поднимает голову. Кладет кисти рук на колени Булата. Так же медленно приподнимается. Приседает и приподнимается. Приседает и приподнимается. Прерывисто дышит. И стонет. В такт движению.
   Булат мнет ее груди. Крутит пальцами соски. И подстанывает тоже. 
   Ядвига Францевна меняет положение. Откидывается назад. Запрокидывает голову. Закатывает глаза. Скрещивает руки на затылке. Грудь ее натягивается. Приподнимается. Она уже позволяет Булату поддерживать себя за бедра. Темп движения убыстряется. И стоны становятся  громче.
   - Миленький мой!.. Булатик!.. Прелесть моя!.. Счастье мое!.. Ты самый лучший  мужчина в мире!.. Мне так хорошо с тобой!.. Очень-очень!.. Ни с кем так не было хорошо!.. Правда- правда! Поверь мне!.. - стонет в экстазе Ядвига Францевна.
   - Я верю тебе!.. Ядечка!.. Маленькая моя!.. Девочка!.. Айналайн!.. Любимая моя!..  Сладенькая!.. Ты такая красивая!.. Самая красивая на свете!.. Красивее тебя никого нет!.. - вторит ей Булат.
   Иван крутится вокруг замочной скважины. Пытается найти наилучшую точку. Ему очень хочется рассмотреть все подробно. В деталях.
   Но стол постоянно мешает. И тряпка тоже.
   Наконец, ритм движения сбивается. Булат бурно реагирует. Подбрасывает Ядвигу Францевну из стороны в сторону. Они попадают в поле наилучшей видимости.
   Иван  с затаенным дыханием фиксирует сладострастные детали интимной связи. Он чувствует пик возбуждения и едва сдерживает себя.
   А ритм все нарастает.
   Булат вскакивает. Держит на весу Ядвигу Францевну. И ставит ее  коленями на диван.
   Пацаны называют эту позу  «раком». И считают одной из лучших.
   Ядвига Францевна не сопротивляется. Целиком подчиняется любовнику.  Дальнейшее все происходит уже в сумасшедшем темпе. Но видит Иван лишь  трясущуюся спину Булата. С кровавыми следами от ногтей. И слышит стоны обоих.
   Ядвига Францевна резко выворачивается. Плюхается спиной на диван. Широко разбрасывает ноги. Задирает вверх. Тащит на себя взмыленного Булата. И задает ему более спокойный темп. Движения его становятся плавными и размеренными. Как в замедленном кино. 
   Теперь стол закрывает их лица. Все остальное отчетливо видно. Так отчетливо, что дух захватывает!
   Видна вожделенная прелесть Ядвиги Францевны. Словно вывернутая наизнанку. Шелковистая. Сочная. Чавкающая. Под напором взмыленного Булата. Скользящего, как поршень. Вниз, вверх. Вниз, вверх…
   И тут происходит то, что рано или поздно должно было произойти.
   По телу Ивана прокатывается волна сладострастных конвульсий. Он теряет над собой контроль и вскрикивает. Да так громко, что его слышит Ядвига Францевна.
   Она молниеносно вскакивает. Сбрасывает с себя любовника. Хватается за выключатель. И гасит свет.
   Иван пулей отлетает от двери. Кидается наутек.
   Мчится по темному коридору.
   Проскальзывает  в спальню.
   Ныряет с головой под одеяло. И замирает.
   В ушах у него звенит. В висках клокочет кровь. Но постепенно все успокаивается. Иван прислушивается. Тихо. Только слышится размеренное похрапывание спящих. Иван успокаивается. И замечает фотографию Айслу. Она зажата у него в руке. Иван крепко прижимает ее к груди. Улыбается.  Вспоминает подробности, случившегося. Воспоминаний этих хватит  ему не на одну бессонную ночь. Судьба преподнесла урок, который не пройдет для него даром. Такие университеты  рано или поздно проходят все подростки. И юноши. И девушки.
 
                12 
  Дневальный включает свет.
  Старшина орет во всю глотку:
   - Рота подъем!.. Боевая тревога!.. Готовность номер один!
   Солдаты срываются с двух ярусных коек. Сонно протирают глаза. И машинально натягивают на себя обмундирование.
   Среди них и Иван.
   В считанные минуты рота выстраивается в казарме в полной боевой выкладке. Автомат. Каска. Боекомплект. Фляга. Индивидуальный пакет. И сумка с противогазом.
   - Рота, смирно! - командует старшина. - По порядку номеров рассчитайся!
   - Первый!
   - Второй!
   - Третий!..
   - Что случилось, не знаешь? - спрашивает Иван у своего командира отделения
   - Говорят, на границе заварушка, какая-то… - отвечает ефрейтор.
   - Разговорчики в строю! - обрывает его сержант, командир взвода.
   Расчет закончен. Все оказываются на местах. Отсутствующих нет.
   В казарму входит замполит и командир роты.
   - Товарищ капитан! - обращается старшина к ротному. - Рота построена для выполнения боевого задания!
   - Вольно! - говорит капитан и кивает головой замполиту.
   Майор вынимает из полевой сумки листок бумаги. И зачитывает текст:
   - Товарищи солдаты! Вчера, на участке государственной советско-китайской границы, в районе пограничного острова на реке Уссури была совершена провокационная вылазка и вооруженное нападение на личный состав советской пограничной заставы. Есть жертвы. Твердо и уверенно, с чувством сознания своей правоты, советские люди заявляют китайским провокаторам: руки прочь от священных рубежей социалистической Родины! Мы не должны допустить дальнейшую эскалацию пекинского шовинизма и антисоветизма в лице авантюристически настроенных маоистов и ошалелых, злобствующих хунвейбинов…
   Командир роты нервничает. Переминается с ноги на ногу. Длинная речь замполита его раздражает.
   - … У пекинских правителей не должно быть никаких сомнений насчет готовности и способности великого советского народа дать сокрушительный отпор любым посягательствам на советскую территорию, на жизнь и мирный труд советских людей… - продолжает капитан.
   Ротный наклоняется к замполиту. Показывает на часы. И что-то шепчет ему на ухо. Тот одобрительно кивает. И закругляется:
   - … Командование Округа посылает вас на выполнение  ответственного боевого задания по защите государственной границы Союза Советских Социалистических Республик. Это ваш конституционный долг перед Родиной! И выполнить его вы должны с честью!
Замполит сворачивает листок. И прячет в полевую сумку.
   - Рота! Слушай мою команду! - командует ротный. - За мной. На плац. К машинам. Бегом. Марш!
   Солдаты выбегают из казармы.
   На плацу стоят грузовики с брезентовыми кузовами с надписями на бортах: «Люди». Идет погрузка личного состава.
   Запускаются двигатели. Машины выезжает за шлагбаум. Фары затемнены.

   Грузовики катятся по извилистой таежной дороге. Пробиваются сквозь туман. Сопки набегают навстречу волна за волной.
   Иван с однополчанами трясется в кузове. Здесь, как в газовой камере, дышать нечем. Выхлопная труба пробивает в  брезентовый «салон».
   - Хунвейбины народ трусливый, -  успокаивает солдат командир взвода. - Единственное, что они умеют - махать цитатниками и портретами Мао-дзе-Дуна. Когда увидят нас - на остров не сунутся. Да и власти им не позволят. Все-таки, мы две коммунистические державы. Помните, песня такая была: «Русский с китайцем - братья навек!..»
   - Но ведь, стреляли же они в наших? - возражает ефрейтор. - И жертвы есть!
   - Это была провокация! - отвечает сержант. - И мы не допустим ее повторения. 

   Машины останавливается в дубраве. Гаснут фары. Выключаются двигатели. Выгружается личный состав.
   Туман усиливается. Где-то рядом река.   
   - Рота, слушай мою команду! - говорит капитан. - Не курить! Не кашлять! Не разговаривать! Тихо. Без шума. За мной. Бегом марш!
   Солдаты растягиваются в марш-броске. Стараются не топать и не громыхать.

   На берегу Уссури их  уже ждут шлюпки. В каждой по два матроса.
   Садятся осторожно. Грузят ящики с боеприпасами. Стараются не шуметь.
   Лодки отчаливают одновременно. Идут на веслах в сторону острова.   
   Река окутана плотным туманом. Шлюпки плывут почти на ощупь.   
   Начинает светать. Из тумана вырисовываются очертания острова с белыми струйками берез.
   Десант высаживается под прикрытием высокого берега.
   - Внимание! - в полголоса предупреждает ротный. - Будьте  предельно осторожны! Остров простреливается снайперами с китайской стороны.   
   Между березами вдоль берега тянутся траншеи с насыпным бруствером. Их вырыли саперы ночью. Солдаты располагаются в окопах.
   Мимо Ивана проходит пулеметный расчет. Бойцы тащат пулемет и железные коробки с боеприпасами.  Иван узнает своего земляка Камбара. Они вместе призывались. Но служат сейчас в разных подразделениях. Солдаты жестами приветствуют друг друга. Разговаривать по-прежнему запрещено.
   В лодки садятся саперы со своим нехитрым инструментом. Они возвращаются на берег после ночной смены.
   Командиры дают распоряжения. Устанавливают огневые точки. Распределяют боеприпасы. Объясняют боевую задачу. Говорят тихо. Почти шепотом.
   Связист разворачивает радиостанцию. Устанавливает связь.
   - Сокол!.. Сокол!.. Я Беркут!.. Как слышишь меня!.. Прием!.. - прикрывает ладонью губы радист.
   Небо светлеет. Поют соловьи. 
   Ротный расчехляет бинокль. И сквозь вязь березовых веток просматривает китайский берег.
   На той стороне низина в тумане. Кусты. Кроны деревьев. Одинокая фанза под черепичной крышей. Белый дым валит из трубы. И тишина. Гнетущая тишина ожидания.

   С восходом солнца на противоположном берегу врубается мощный динамик. Гремит гимн китайских коммунистов «Алеет Восток». Что-то вроде нашего «Интернационала». 
   И появляется группа вооруженных солдат в серых ватниках с красными цитатниками и плакатами в руках под сенью портретов «великого кормчего». Они, как бы, вырастают из-под земли! Появляются из ни чего! Из тумана! На плакатах написано по-русски: «ПРЕВРАТИМ НЕНАВИСТЬ В СИЛУ!» и «РУССКИЕ ВОН ИЗ КИТАЯ!» Солдаты держат цитатники над головами. Что-то выкрикивают. Размахивают кулаками. 
    Их появляется все больше и больше. Кажется, что уже весь остров заполнен ими. И море красных цитатников.  Как  на первомайской демонстрации.
   - Не стрелять! - предупреждает ротный. - На провокации не отвечать! Ждать моей команды!
   Толпа все более и более возбуждается. Крики усиливаются. И вот, она срывается с места. И катится волной.
   Попадает на минное заграждение. Взрыв останавливает китайцев. Они валятся на землю. И открывают  беспорядочную пальбу.
   - Стрелять на поражение! - командует ротный. - Короткими очередями! Огонь!
   И начинается бойня. Кровавая. Жестокая. Бессмысленная.
   Сопровождается она шквальным огнем. Из разного вида стрелкового оружия.
   Противника поддерживают с берега гранатометы. Тяжелые минометы. И противотанковая батарея.   
   Китайцы наступают по всему флангу. Стреляют. Взрываются на минах. Не обращают внимания на потери.
   Иван приседает на дно траншеи. Перезаряжает обойму.
   Рядом лежит убитый ефрейтор. Голова залита кровью. Глаза открыты.
   Чуть поодаль, стонет сержант. Он сидит на земле и запихивает в свой распоротый живот развалившиеся по окопу внутренности. 
   Иван сжимает зубы. Встает.  И с остервенением жмет на спусковой рычаг автомата. В нем закипает злость и ненависть.
   Жертв, становиться все больше и больше.
   Падает старшина. Взрывом ему отрывает голову. Она вместе с каской катится по траве. Как футбольный мяч.
   Истекает кровью ротный. Он держит в руках обрубки своих оторванных ног.
   - Беркут!.. Беркут!.. Я Сокол!.. Как слышишь меня?.. Прием!.. - надрывается трубка радиостанции. -  Отвечай же, черт тебя подери!.. Доложи обстановку!.. Почему молчишь?..
   Но связист не отвечает. Он мертв.
   Погибших уже больше, чем живых.
   А китайцы все прут и прут! Они карабкаются на бруствер. Завязывают рукопашный бой.
   И тогда с советского берега в ход пускают реактивные установки. Они накрывают остров сплошным огненным валом. В считанные минуты превращают живую силу противника в сплошное кровавое месиво.  Не щадят и своих.

   Иван открывает глаза. Бой уже прекратился.
   Его завалило землёй и трупами.  Выбраться на поверхность не так легко. Наконец, Иван выкарабкивается.
   Перед ним разворачивается жуткая картина. Дымятся воронки. Догорают березы. Валяются вокруг окровавленные трупы. Свои и чужие. Изуродованные. Обезображенные. С оторванными конечностями.
   В ушах у Ивана стоит гул. Голова раскалывается от дикой боли. Глаза заволакивает туман. Иван ощупывает себя. Руки. Ноги. Голова. Все цело. Пробует подняться. Стоит. Шатается. Ноги как ватные. Рядом свистят снайперские пули. Одна. Вторая. Третья. Иван машинально падает. Прижимается к земле. И слышит стон.
   Узнает земляка. Пулеметчика Камбара. Голова его залита кровью. На затылке рваная рана.
   - Камбар!.. Это я, Иван! - тормошит он солдата. - Ты слышишь меня?
   Но Камбар не слышит. Он без сознания. И продолжает тихо стонать. 
   Иван ползет. Волокам тащит Камбара. Выбивается из последних сил.
Скатывается с кручи к воде. 
   Там, под прикрытием высокого берега, стоят уже катера с десантом.
   К Ивану подбегают санитары. Укладывают Камбара на носилки.
- Ну, рядовой, ты, наверное, в рубашке родился!.. - говорит Ивану молоденький лейтенант. - Всех разметало в клочья!.. А у него ни одной царапины!.. Счастливчик!.. Жить будешь долго!

                13   
   На перевале Иван пасет отару. Вдруг, вдалеке слышится песня.
   Радостное чувство охватывает парня. Он выпрямляется. Улыбается. С нетерпением смотрит туда, откуда летит песня. И вот он не выдерживает и подхватывает припев. Словно гордясь своим сильным голосом.
   Песня как бы ложится на длинные крылья. И на расстоянии певцы стараются не перекричать друг друга. А попасть в такт. Голоса их сливаются воедино.
   Из-за выпуклого холма появляются острые уши. Челка. И светлая звездочка на лбу коня. Конь тяжело карабкается в гору. Затем, появляется голова и плечи молодого джигита в куньей шапке и белом мерлушковом полушубке. За спиной на широком ремне  ружье. Джигит сидит в седле подбоченясь. На возбужденном лице играет озорная улыбка и румянец.
   «Джигитом» оказывается девушка. Круглый девичий подбородок заострен. И под ним намечается уже женская припухлость. Прямой нос чуть приподнят. В смеющихся карих глазах нет и тени робости. Светится открытое кокетство. Присущее девушкам, уже созревшим, но еще невинным. «Джигит»  свешивается с седла и протягивает маленькую руку.
   - Здорово, Иван! А я о тебе все знаю!..   
   - Ну, и я о тебе все знаю,  - краснеет парень. - Ты Айслу. Что означает, лунная красавица.   
   Девушка смеется. Она довольна.
   - И что же ты обо мне знаешь? Какая я?
   - Ты отличный стрелок. Охотник. Выбила всех волков в округе, - отвечает Иван и смущается. – Песни о тебе пока еще нет. Но я бы сам сложил. Если б умел. Чтобы ее пели от Муюн-Кумов до Каратау.
   Айслу молодцевато спрыгивает с коня.
   - Справляешься с отарой?
   - Справляюсь, - отвечает Иван. - Отец мне давно уже доверяет овец. Я у него единственный сын. Можно сказать, наследник.
   - И я тоже единственная дочь у своего отца. По обычаю наших предков до замужества меня одевают и воспитывают, как мальчика. В старину считали, что это способствует появлению в семье сына и брата. Но братьев у меня так и не появилось.
   - Не страшно тебе одной в степи?
   - Я много времени провожу в седле. Научилась стрелять. И не боюсь никого! Ни волка! Ни самого шайтана!
   Иван смотрит на Айслу влюбленными глазами. Слушает ее внимательно. Старается не упустить ни одного слова. Еще бы! Девушка, в которую он тайно влюблен, сама приехала к нему! И первая заговорила с ним!
   Айслу делает вид, что не замечает пылкого взгляда Ивана. Будто бы он ей совсем безразличен. Оглядывается вокруг и говорит:
   - Прекрасные места ты выбрал для своих овец. Атажан-ага будет доволен. Трава здесь сочная. Рядом ручей. Да и от ветра можно укрыться за этим холмом.
   Айслу стреноживает коня. Снимает с плеча ружье. Приторачивает к седлу.  Подходит к костру. Подкладывает в огонь сухие ветки саксаула. Садится на корточки и прислушивается к дыханию степи.
   Слышит потрескивание костра и монотонное гудение пчел.
   Раскрашенная цветами весенняя степь до краев наполнена серебристым звоном. Полным нежности и ожидания чуда.
   Какие вокруг замечательные цветы! Тюльпаны. Маки. Ирисы. Есть даже  пятнистые. Как птичьи яички. 
   Чем дальше в горы, тем больше цветов. Тюльпаны здесь уже не красные. А желтые. Оранжевые. Палевые.
   С неба льется трель жаворонка. Звонкая и рассыпчатая.
   - Знаешь, как называется эта скала? – показывает Айслу камчой на красноватую глыбу с черными потеками.
   - Не знаю. Я здесь впервые.
   - Кызтоккен. Девичьи слезы. По преданию, на вершине этой скалы умерла девушка. Оплакивая гибель своего возлюбленного. А вон, видишь? Рядом с этой скалой протянулась длинная цепь причудливых камней. Они стоят гуськом и напоминают окаменевший караван. Ожидающий часа, когда с него снимут заклятье. Было это давным-давно. Гордая, вольнолюбивая красавица решилась, вопреки отчей воли, выйти замуж за любимого. И снарядила караван. Но грозное проклятие отца настигло караван на пути в аул жениха и обратило в камни. И, назвали эту каменную гряду «Келиншек». Что значит, «Молодуха».
   Айслу замолкает. В наступившей тишине слышно, как овцы щиплют и пережевывают траву. Стучат копытами. Покачивают курдюками. Даже жаворонок в небе перестает звенеть. Лишь у самой черты горизонта вьются безмолвные пыльные смерчи.
   Айслу опускает глаза. Ковыряет кнутищем угли костра.
   Древние обычаи живут и поныне, - продолжает Айслу. - Недоучившихся девушек, послушных воле родителей, по-прежнему продают и покупают. Родители обеих сторон договариваются. И однажды, джигит по указанию отца, как будто бы тайком, увозит девушку, которую он и в глаза не видел. Называется это «Алын-кашу». А через месяц «виновные» едут к родителям девушки «просить прощения». Те прощают и устраивают той. Под видом денег на расходы к свадьбе родители получают за девушку  калым. Десять, двадцать тысяч рублей. А в придачу овец. Корову. Коня. После свадьбы проходит еще двадцать дней. Тогда мать молодухи со своими родичами едет к родителям новобрачного. И привозят приданное. Таким образом, стороны рассчитываются. Хотя заранее известно, кто сколько получит. Денег. Коров. Лошадей. Сундуков. Одеял. Овец. И все это освещается родительским благословением. На невест имеется негласная расценка. За дочь колхозного бригадира дают пятнадцать тысяч рублей. За дочь председателя колхоза  двадцать пять.
   Иван сидит молча. С опущенной головой. Не перебивает девушку. Чувствует себя  виновным. Будто бы это он собирается  похитить Айслу. И потребовать калым у ее родителей.
   Айслу это чувствует. И, как бы, извиняясь, продолжает:
   - Ты знаешь Камбара? Сына бригадира Алим-ага?
   - Мы  вместе служили.
   - Я выросла с ним в одном ауле. Родители наши очень дружны. Когда я родилась, отец Камбара сказал моему отцу: «Мой сын будет мужем твоей дочери». Помолвка такая у нас называется "Жастай-кудаласу". С Камбаром мы друзья. Но я не люблю его. Отец мой сердится, когда я говорю об этом. Он считает, что никому нельзя нарушать законы предков.

   Солнце уже садится за горы. Небо, словно гигантский купол исполинского шатра оседает на колышки вершин. И его бледно голубая акварель начинает постепенно густеть. Пока, наконец, не превращается в ультрамарин.
   Сумерки наползают на перевал. Слабый ветер несет теплый запах земли. И молодых нетоптаных трав.  Все сильнее становится аромат цветущей джиды. Трава и листья кустов уже отдают влагой.
   - Что ты, Иван, все молчишь, да молчишь? – улыбается Айслу.
   - Я степь слушаю, - отвечает он.      
   - И о чем же она рассказывает? Твоя степь.
   - Послушай. Поймешь.   
   - А ну-ка, давай послушаем!
   Минуту Айслу сидит молча. Потом встает. Вся обращается в слух.
   - Вот здорово! - говорит она. - Степь играет вальс!
   Действительно, откуда-то издалека доносится знакомая мелодия: «Дунайские волны».
   - Это в Чемолгане музыка играет. Наверное, на танцплощадке.
   Теперь они отчетливо слышат пленительные звуки вальса. Мелодия, полная тайн и светлой тоски, прилетела к ним на перевал на крыльях ночи. Она волнует их души.
   - Давай потанцуем? - предлагает девушка.
   - Давай.
   Они подходят друг к другу. Айслу кладет руки на плечи Ивана. Он  нежно берет ее за талию. И кружатся они по траве в ритме вальса.
   - Ты хорошо танцуешь, - хвалит девушка парня.
   - Да нет, - смущается Иван. – Я ритма не чувствую. Сбиваюсь все время.
   - Не притворяйся!
   Звуки чудесной музыки, словно сами по  себе рождаются в ночном прохладном воздухе. И безбрежная степь вместе с ними слушает эту таинственную мелодию.
   - Ты танцуешь, как Андрей.
   - А кто это? – настораживается Иван.
   - Испугался? Да? Андрей Болконский!  Из «Войны и мира».    
   - Мне все равно. Что мне пугаться.
   - Ой!.. – вскрикивает Айслу.
   - Что случилось?
   - Ногу подвернула.
   - Надо быть осторожнее.
   - Так ведь ночь же! Ничего не видно.
   Айслу трет ушибленное место. Топает ногой. Проверяет, не больно ли. И снова кладет руки на плечи Ивана. Но вальс уже растаял в ночном воздухе. Так же неожиданно, как и появился.
   Вокруг снова воцаряется тишина. Они садятся у костра. Иван подбрасывает  ветки саксаула. В тишине возникает протяжный гудок паровоза.
   Далеко-далеко видна змейка ползущих огоньков. На стыках  стучат колеса.  Разливаются гулким эхом в ночной степи.  Та-та-та... Та-та-та… Та-та-та…
   - На Москву пошел, - говорит Айслу. - Одиннадцатый час.
   - Может там, кто-нибудь… в Минск едет?.. - Срывается с языка у Ивана.
Но он тут же спохватывается и обращается Айслу:
   - Тебе не холодно?
   - Прохладно.
   Иван снимает чапан и набрасывает на плечи Айслу.
   Девушка смотрит на него влюбленным взглядом.
   Иван пытается ее поцеловать. Но Айслу очень нежно отстраняется.
   - Что ты помнишь о Белоруссии? - говорит она тихо.
   Иван опускает глаза на костер. В них отражается пламя горящего саксаула.

                14
   Деревенский погост утопает в клубах цветущей сирени. В глубине его горит церковь.
   Деревянный сруб объят пламенем. Валит дым из разбитых окон. Дверных щелей. И купола.
   Вокруг пожарища цепочка солдат с автоматами наперевес.  Возглавляет карателей офицер в черном эсесовском мундире.

   Внутри пылающей церквушки неистовствует обезумевшая толпа людей. Женщины. Дети. Старики.
   Среди них и пятилетний Иванка с матерью.  Рядом его дед Рыгор. И десятилетняя сестренка Алеся. Двери заперты на засов снаружи. Языки пламени просачиваются сквозь щели и зловеще ползут по стенам.
   Люди мечутся внутри храма. Задыхаются в дыму. Колотят кулаками по входной двери.
   Под напором толпы она, наконец, срывается. И все устремляются наружу. 
   Солдаты открывают автоматный огонь.
   Перед входом вырастает гора трупов. Но люди все бегут и бегут. Они карабкаются по телам убитых. Попадают под пули.
   Дикий вопль и стоны вперемешку с автоматной трескотней создают атмосферу ада. Такое можно представить только в кошмарном сне.
   Толпа несет ревущего Иванку к зияющей дыре дверного проема. Мать крепко прижимает его к груди. На руке ее висит испуганная Алеся. За ними теряет последние силы дед Рыгор. Он задыхается от дыма и все время спотыкается. Мать пытается поддержать его. Но дед не выдерживает напора. Оседает и  валится на пол под ноги бегущих. Мать уже не в силах помочь ему.               
   Толпа выносит ее к выходу. Гора трупов уже наполовину завалила проем. Приходится карабкаться по окровавленным, дымящимся телам односельчан.

   Матери, все же, удается выбраться наружу. Она бежит в сторону кладбища. Не обращает внимания на озверевших фашистов. Прижимает к груди Иванку. Он с головой закутан в цветастый платок. Рядом бежит Алеся. В это мгновение пуля настигают Алесю. Девочка вскрикивает. И замертво повисает на руке матери. Мать тащит Алесю еще несколько шагов.
   И спотыкается. Ее настигает автоматная очередь.
   Она цепляется за деревянный крест. И медленно сползает на могильный холм.   Закрывает своим телом дрожащего Иванку.
   Дымным факелом догорает церковь.
   Рядом тлеет гора трупов.
   По погосту ползут раненые. Но далеко уйти им не удается. Их добивают автоматчики.
   Трупы валяются повсюду. На могилах. На крестах. На металлических оградах.             
   А вокруг буйно цветет сирень!
   Иванка лежит под убитой матерью. Дрожит от страха и молчит. Мальчик даже не в состоянии плакать. Хотя глаза полны слез. Иванка чувствует, что задыхается. Откидывает платок и приподнимает голову.               
   Весь погост заволокло дымом.               
   Иванка освобождается из материнских «объятий». Ползет к ограде.
   В дыму он натыкается на трупы. И шарахается от них.               
   Мальчик добирается до забора. Перемахивает через него.
   И скрывается в зарослях придорожной черемухи.

   Иванка бежит дымными огородами мимо горящей деревни.               
   Полыхает, потрескивает пожарище. Горят хаты. Сараи. Заборы. Цветущие яблони. Буслинные гнезда. Стога сена.               
   А вокруг дивная красота! Цветущий, благоухающий луг.
   Бабочки порхают с цветка на цветок.
   Стрекочут кузнечики.
   Высоко в небе трезвонит жаворонок.
   В тихой речке отражается бездонное синее небо. И  белые облака. 
   Лес манит в свои прохладные объятия. Он растворяется в клубах голубоватого дыма. Верхушки сосен пронизывает множество солнечных стрел. Так бывает, обычно, во время утреннего тумана.

   В лесу под разлапистой елью спит Иванка. В тишине леса слышится скрип телеги и приглушенный говор. Мальчик вскакивает. Протирает глаза. И приподнимает голову из-за своего укрытия.               
   На дороге появляется обоз. Подводы нагружены домашним скарбом. Рядом плетется скот. Это беженцы из окрестных деревень.               
   Иванка с воплем бросается навстречу  людям:
   - Людцы добрыя, не едзьце туды! Там немцы забили усих. И мамку маю! И сястру! И дзеда Рыгора! А веску усю спалили!..
   Иванка рыдает. Захлебывается. По его грязному лицу ручьями  текут слезы.
   Обоз останавливается. К мальчику сбегаются люди.
   - Як жа ты, малы, уцек ад их? – спрашивает бородатый мужик с охотничьим ружьем через плечо.
   - Кали мамку забили, - продолжает реветь Иванка, - яна упала на могилку, а я ляжау пад ей як мертвы. А як, дым, затягнув пагост, дык, я  и уцек у лес.
   К Иванке подходят женщины. Жалеют его. Вытирают платком слезы. Дают молоко и хлеб.
   - Беднае дзицятка…
   - Голодный, небось…
   - Сирацинкаю застауся…
   - Несчастные люди! За что им такая кара!.. 
   - Пане Исусе! Што ж гэта робицца на белым свеце?
   Причитают женщины.               
   Бородатый мужик наклоняется к Иванке.
   - Як звать цябе, хлопча? - спрашивает он.
   - Иванкам.
   - А бацька твой дзе?
   - Мамка казала, бацька у лес пайшоу. Да партызан. Вось, я яго и шукаю.
   - Пойдзем з нами, Иванка. Будзем разам твайго бацьку шукать.
 
   Партизанский семейный лагерь. Только что прибывший обоз располагается на опушке леса. Повсюду шалаши. Землянки. Телеги. Костры. Тут же, рядом скотина. Коровы. Лошади. Свиньи. Козы. Куры. Население лагеря в основном женщины и дети.
   Иванка помогает разгружать телегу.
   Мимо проходит группа вооруженных людей. Вид у них усталый и угрюмый.
   Иванка останавливается и с любопытством рассматривает  партизан. Вдруг он узнает среди них своего односельчанина.
   - Здароу, дзядзька Василь! – бросается Иванка навстречу партизану, - Не пазнали мяне? Гэта ж я, Иванка!
   - Иванка, родненький! - кидается к нему Василь. - Як жа ты сюды трапиу? Немцы спалили Крыницы жиуцом… Никога не пакинули…
   - Уцек я… Усих забили… И мамку маю. И Алесю. И дзеда. И ваших усих забили… Адзин я  уцек, - ревет Иванка и прижимается к Василю крепко-крепко.
   - Знайшли мы яго у лесе, кали да вас ехали, - говорит женщина, приютившая Иванку. – Бацьку свайго шукае. Кажа, што тут, у вас, у партызанах ен.
    - Няма больш твайго бацьки, Иванка. Тыдзень, як пахавали... - обнимает по-отцовски мальчонку партизан. – Загинув, як герой! За Радзиму нашу! За Сталина! За цябе, Иванка!   

   Сумерки. Лесной партизанский аэродром. Горят костры вдоль взлетной полосы.
   На поле жужжит пропеллером четырехкрылый ПО-2 в пятнистой маскировочной окраске. В него загружают детей. Их человек десять в возрасте от трех до семи лет.
   Среди них и Иванка. Ему и страшно и интересно. Впервые в жизни летит на настоящем самолете.
   Провожает его Василь. И женщина с обоза. Они что-то говорят мальчику. Но Иванка ничего не слышит. Из-за шума мотора.
   Задвигаются плексигласовые фонари. Летчик одевает очки. Делает знак рукой.
   Провожающие отбегают. Машут руками. У женщин на глазах слезы.
   Двигатель набирает обороты. Самолет трогается с места. Разбегается. Взмывает ввысь. Едва не цепляет верхушки сосен. И превращается в маленькую точку.
 
                15
   Долина в степи наполнена многоголосой толпой возбужденных болельщиков. Приехали они сюда отовсюду. На лошадях. Ишачках. Верблюдах. Мотоциклах. И автобусах.
   Здесь должен состояться кокпар.
   Иван подтягивает поводья своего жеребца. Прислушивается к наставлениям Атажана.
   На вершине холма топчутся седобородые аксакалы.
   Один из стариков презрительно измеряет взглядом молодых джигитов.
   - Тулебай, помниться, по три раза на день выходил на кокпар и всегда выигрывал, - вспоминает он.
   - А помнишь, какие были батыры? Не то, что нынче, - вспоминает другой. – Руки у них были толще бедра нынешних джигитов.
   - Да, измельчали люди, - сплевывает презрительно третий. – И что за времена такие наступили?
   Солнце нещадно палит. Оно уже  в зените. Всадники нетерпеливы в ожидании начала схватки. Под каждым выстроенный конь. Хвосты подобраны и перетянуты. Рукава чапанов засучены выше локтей.
   Среди болельщиков и Айслу.
   Ее замечает Камбар.
   - Какой нынче приз? – спрашивает он у своего соседа.
   - Козел-трехлетка.
   - О, таким кокпаром может завладеть только джигит из джигитов! - нарочито громко говорит Камбар.
   Но Айслу не слышит его. Она даже не смотрит в его сторону. Она любуется  Иваном.
   Это замечает и  Камбар.
   После небольшой церемонии начинается игра.
   С криками джигиты набрасываются на тушу козла и несут ее по степи. Вырывают друг у друга.
   Болельщики шумно реагируют на каждое движение всадников.  Орут. Свистят. Улюлюкают. Как на стадионе. Некоторые сопровождают игроков вскачь.
   Кокпар бушует. Как пожар в степи. Джигиты устраивают свалку. Вырывают друг у друга козла. Роняют его на землю. Но тут же две голые руки с разных сторон хватают его одновременно и поднимают на скаку. Подтягивают на себя. Стараются одолеть друг друга. Их кони уже начинают уставать.
   Все это время Иван стоит в стороне. В ожидании момента.
   - Пора! – шепчет ему Атажан.
   Иван подтягивает подпругу своему нетерпеливому жеребцу. Платком  перевязывает туго лоб. Набирает полную грудь воздуха. Вскакивает в седло. И галопом мчится в метущийся по степи клубок из людей и лошадей. Густая ржавая пыль поглощает его. Вокруг раздаются истошные вопли и стоны. Схватка в самом разгаре.
   Иван обгоняет преследовавших кокпар всадников. Раздирающих в разные стороны тушу козла. Настигает их. И хватается за кокпар. Тройная схватка опасна. Все решает сноровка. Сила рук. И бег послушного коня.
   Три всадника скачут рядом. Противники еще не настолько выбились из сил, чтобы уступить Ивану кокпар. Но стремительный бег молодого жеребца заставляет одного отпустить руки.
   Теперь их двое.
   Айслу прикусила губу. Она наблюдает за поединком. Вокруг неистовствуют болельщики.
   Соленый пот застилает глаза Ивану. Туша вот-вот выскользнет из его рук. Пальцы нащупывают сыромятные ремни. Которыми связаны ноги козла. Впиваются в них.
   Теперь Иван чувствует себя уверенней. Он наклоняется вперед. Прижимается к гриве коня. И резко разворачивает жеребца в сторону.
   Содрогается земля. Комьями летят из-под копыт.
   Иван вытаскивает ногу из стремени. И упирается сопернику в грудь. Тот от неожиданности откатывается назад. И выпускает тушу из рук.
   Вопли  восторга взрывают толпу болельщиков. Они стонут и улюлюкают.
   Атажан доволен. Уроки его не проходят даром.
   Но радоваться пока рано. Ивана преследует солидная погоня. Кто-то уже, вцепился в козла. Тянет его на себя. Пытается выдернуть из рук Ивана. Лошади едва не сшибаются.
   Когда на мгновение ослабевает натяжение. Иван пользуется этим. Резко рвет на себя кокпар. Припадает бедром на луку седла. Туша выскальзывает из рук противника.
   Жеребец Ивана чувствует облегчение. Во весь опор мчится вперед. На корпус обходит соперников. Но преследователей еще много. И еще не все они выбились из сил. Однако догнать Ивана уже никто не может. Расстояние между ним и преследователями увеличивается.
   Грудь Ивана распирает от тугого степного ветра. И от гордости.
   Толпа ликует.
   Айслу вместе со всеми. Хлопает в ладоши. Подпрыгивает на месте. Как ребенок.
   Неожиданно из-за холма выскакивают трое всадников. И с криком «хватай, хватай!» несутся навстречу Ивану. В кокпаре это запрещенный прием. Лошади могут сшибиться насмерть.
   Первый со свистом проскакивает мимо. Ивану удается от него увернуться. Но рука всадника цепляется за полу его чапана. И выдирает с клочьями. Резкий поворот жеребца на полном скаку спасает Ивана от столкновения со вторым всадником. Поворот этот настолько резкий, что Иван чуть не вылетает из седла.
   Третьему всаднику все же удается вцепиться в козла. Им оказывается верзила Камбар. Лоб повязан красным платком. Глаза налиты кровью. Две руки сцепляются в жестокой схватке.
   Толпа болельщиков замирает.
   Камбар откидывается на круп своего коня. Залегает справа от седла.
   Иван, мгновенно, повторяет его маневр.
   Они на полном скаку лежа тянут тушу друг у друга. Туша растянулась, как сыромятина.
   Сквозь пелену пота Иван видит налитые кровью глаза Камбара. Тугие желваки на его широких скулах. Рот разинут. По краям губ  белая пена. Лицо перекошено. Оно стало еще краснее.
   - Пусти, сволочь! - шипит Камбар. - Калекой оставлю!
   Сапог Камбара обрушивается на Ивана. Удар. Еще удар. По рукам. По груди. По лицу.
   Он чувствует во рту солоноватый привкус крови.
   Иван предпринимает последнее усилие. Упирается ногами в передние ноги коня. Натягивает поводья. И резко останавливает жеребца.
   Камбар пролетает мимо. Заламывает за голову руки. Но тушу не выпускает. 
   Иван всем корпусом дергает козла на себя. Туша натягивается до предела. Разворачивает Камбара. И выбрасывает его из седла.
   Толпа взрывается. Заполняет долину стоустым воплем. Кто-то радуется. Кто-то негодует.
   Болельщики кидаются к Ивану. Он бросает тушу в руки Атажана. Похлопывает по шее своего жеребца. Наклоняется и целует его в морду. Толпа не отпускает его. Каждый считает своим долгом лично поздравить. Поздравляет и Атажан.
   Потом подходит к нему Айслу. В знак признательности и любви она дарит джигиту свой шелковый белый платок.
   Поздравляет Ивана и председатель колхоза. Он долго жмет  руку. Похлопывает по плечу.
   - Молодец, Иван! Настоящим батыром стал! - говорит он.
   Председатель ловит смущенный взгляд Айслу. И добавляет:
   - Жениться тебе пора! А лучших невест, чем у нас, нигде больше нет! Да ты, часом, не присмотрел ли кого здесь, а? Почему глаза опускаешь? Что ты, там, на земле увидел? Если есть, кто по душе, женись. Не раздумывай. – Он смотрит на Атажана и продолжает. - Свадьбу сыграем такую, будешь потом детям и внукам рассказывать!

                16
   Утром третьего дня внезапно теплеет. От обильного таяния над степью висит густой вязкий туман. Пригорки чернеют влажными проталинами. Овцы уже без особого труда добывают себе корм из-под снега.
   Иван объезжает отару.  Сгоняет овец на удобные для корма места. Ему помогает пес. Азартно лает. Скачет вокруг на трех лапах. С поднятым хвостом.
   Раны на лице и руках затянулись. Хотя еще и побаливают.
   Иван спрыгивает с кобылы. Роется в притороченном к седлу куржуне. Наскребает горсть сухарей. И делит их поровну. Себе. Собаке. И лошади.

                17
   Отец Айслу зоотехник Сеит Кенжебаев сидит на пороге своего дома. Плетет поводья.  Видит Ивана и Акчакуль.
   Они направляются к нему.
   Сеит чуть, пошевеливается. И кричит в открытую дверь:
   - Эй, Фатима! Стели одеяла, люди идут.
   Тяжело встает с места. Подает руку Акчакуль.
   - Саламатсызба! - приветствует Сеит.
   - Ассалау… - протягивает аксакалу руки Иван. 
   Непременная восточная почтительность требует принимать руку старшего обеими руками. Но Сеит руки Ивану не подает.
   - Проходите, проходите, - говорит он торопливо.
   - Спасибо, - благодарит его Акчакуль.
   - Как здоровье Атажана?
   - В больнице сейчас, - отвечает она - В районе. Поправляется.
   Сеит входит в дом первым. Первым топает на почетное место. Усаживается поудобнее.
   Акчакуль присаживается на серой кошме у нескладной казахской печи. Ближе к середине избы.
   Иван устраивается рядом с хозяином. Облокачивается на видавшие виды пуховые подушки. Оглядывается.
   Глухая стена против окна уставлена сундуками. На них до потолка стоят уложенные стеганные атласные одеяла. Большие пуховые подушки в цветных наволочках. Полы застелены ковром. Большим новым паласом. И толстыми коричневыми кошмами с вышитым узором.
   В дверном проеме видна комната Айслу. На окне легкая белая занавеска. На полу яркие алаши (коврики). На никелированной кровати гора новых шелковых одеял и подушек. Вместо узорной кошмы на стене цветной ковер.
   На нем большой портрет Айслу. Она смеется. В лице ее легкое самодовольство. И горделивая девичья надменность.
   В комнате чисто. Опрятно. В углу сверкает блестящими полосками  сундук. Но платья Айслу не в сундуке. Они повешены на длинном шесте. Сшиты наряды добротно. По последней аульной моде.
   - Все ли благополучно в твоем доме, Саке? – спрашивает первая Акчакуль.
   - Благополучно! – в такт ей отвечает хозяин.
   Он, поглаживает себя по выбритой наголо голове.
   - Эй, люди! Куда запропали? - зычно кричит Сеит. - Вымер этот дом, что ли?  Где хозяйка? Или ее вовсе нет в семье? Неси чай!
   - Ой-бай-ау! Напал на тебя кто-нибудь, что ли? - выбегает из кухни тетушка Фатима. - Шайтан, как ты меня напугал! Хорошо, что я не беременная. 
  Она несет синий пузатый чайник и четыре пиалы.
   - Присаживайтесь к достархану, гости дорогие! - суетится она.
   На столе появляются румяные баурсаки. Казы (жирная колбаса из конины). Свежеиспеченные лепешки. И четыре тарелки со сливочным маслом.
   Фатима разливает чай.
   Сеит подносит пиалу ко рту. Звучно втягивает в себя душистый чай.
   - Ой-бой, Акчакуль! Да ваш Иван стал настоящим джигитом! – Нарушает молчание Фатима. – Пусть язык мой разобьется о камень, если это не так. Долго вы бедствовали. Работали с утра до вечера. Но теперь то пришел ваш праздник. Можете отмывать руки и гордо сидеть на кошме. Одна только забота у вас осталась. Ввести в дом невестку.
   - Небо помогло нам достичь желаемого. Теперь можно и женить сына.
   - А где Атажан? – спохватывается Фатима.
   - Приболел немного. Что-то ему не здоровиться в последнее время, - отвечает Акчакуль. - Но он хочет успеть справить свадьбу единственному сыну. И повидать внуков.
   - Да, это все нужное и необходимое для человека дело, - соглашается Фатима.
   Чай у Сеита заканчивается.
   - Уф-ф! - тяжело вздыхает он и показывает пальцем на пустую пиалу. - Плесни-ка еще. Жажда, что-то не унимается. Не пойму почему. 
   Фатима наливает ему новую порцию.
   - Да, пойди пойми ее, нынешнюю молодежь! - говорит он. - Не успеет материнское молоко на губах обсохнуть, кичится, мол, «сами с усами». С улыбочкой слушают наставления родителей. Вот и Айслу… Ведь известно: трава не колыхнется, если ветер не подует. Красота дочери не по характеру. Парни льнут к ней, как шмели на мед. Айслу же их меняет легко, как перчатки. Ни с одним долго не ходит. Фырк!  И к другому.
   Сеит заканчивает пить. Опрокидывает пиалу вверх дном.
   Достает из-за голенища кожаный кисет с самосадом. Слюнявит края газетной бумаги. Скручивает папироску. Прикуривает.
   Фатима собирает посуду.  Выходит из комнаты.
   - А Иван ваш хорош, как асычок! Открытая душа. Весь на виду. Характером удался, - продолжает Сеит. – Не пара ему Айслу.
   - Но я люблю вашу дочь, Сеит-ага! - вспыхивает Иван. -  И она любит меня!
   - Верблюдица не позовет, верблюд не сорвется с веревки… Эй, Фатима! Где твой обед? Или камень варишь? - кричит жене Сеит. – Сколько сидят люди. Спешат ведь.
   Он попыхивает папироской. Не смотрит на Ивана.
   - Значит, мне не на что надеяться? - расстраивается Иван.
   - Говорят, только у шайтана не бывает надежды. А человек всегда стремится к счастью. Но если оно не дается, то достойный мужчина не проявляет нетерпения. Не сердится. А сдерживает свой гнев. Гасит чувство в себе.
   - Была у нас одна надежда, да и та, язык проглотила! - говорит Акчакуль. - Пойдем, Иван. Нам больше нечего делать в этом доме!
   Она встает из-за стола и направляется к выходу. Увлекает за собой сына.
   - Куда же вы, Акчакуль? Обед уже готов! - входит в комнату Фатима с подносом в руках.
   Акчакуль даже не оборачивается. Выводит Ивана. Хлопает дверью.
   - Шайтан! Зачем хороших людей обидел? - набрасывается на мужа Фатима. - Чего они тебе плохого сделали?
   - Ай, ты скажешь! Лишь бы, наперекор мужу!
   - Из грязного рта вылетают гнилые слова.
   - Ой, жена, ой, хозяйка! О чем говоришь? Как язык поворачивается?
   Сеит-ага с аппетитом уплетает жирный куырдак. Запивает крепким бульоном (сурпой). Кожа его бритой головы ходит ходуном. Даже подпрыгивают  большие оттопыренные уши.
   Наконец он насыщается. Фыркает. Отдувается. И брякает, как с верблюда валится:
   - Давеча, на выгоне повстречался Алим. С поллитровкой в кармане. Ну, и мне преподнес. Просит нашу Айслу за сына своего. За Камбара. Говорит, нравятся они друг другу.
   - Ну, и что ж ты ему ответил? – не без издевки, спрашивает Фатима.
   - Сказал, что согласен.
   - О, мудро! Надо было бы поторговаться. Может, и не одну поллитровку бы выхлестали!

                18
   В воскресный вечер в аульном клубе многолюдно. Из-за густого табачного дыма едва различаются фигуры парней и девчат.
   На скамейке у стены сидят пожилые женщины. Они пришли сюда поглазеть на молодежь. Да посудачить.    
   Включается магнитофон. Несколько пар выходят в круг. Танцуют твист. Среди них Айслу с Иваном.
   - Странная музыка, - обращается к своим кумушкам Асия-апа.- Ни песня. Ни кюй.
   - Стыд-то, какой! - говорит другая. – Оказывается, и такой на свете танец бывает. Тьфу!
   - А молодежь-то, молодежь какая славная была! - продолжала третья старушка. - Ну, будто специально кто подбирал и парней и девушек. Глаз не оторвать. Попробуй их удержать, вот в таком прокуренном  клубе глотать дым!
   - Да. Собирались на пригорке за аулом. Качели ребята сбивали. Качались. В «белую кость» играли. А песни до самого рассвета лились. Без края и конца.
   - Тогда все умели петь. Кто не умел сочинить хоть куплет стихов или спеть песню, того и за человека-то не считали, - продолжала Асия-апа. – А сейчас? Не то. Совсем не то. Только уж, если хлебнут, как следует хмельного, тогда примутся горланить хрипло.
   - Сейчас люди сами не поют. Слушают готовенькое. Радио. Пластинки. Магнитофоны разные.
   Танец продолжается. Танцующих уже много. Всем дико весело. Взбрыкивают ногами. То одной. То другой. Бедрами виляют туда сюда. Извиваются змеями. Приближаются друг к другу. Изгибаются. Расходятся вновь. Будто бы их бьет лихорадка. Трясутся всеми частями тела.
   - Что делать, Айслу? – говорит Иван. – Как убедить твоего отца?
   - А ты укради меня! И спрячь! Как это делают настоящие джигиты,  - улыбается Айслу.
   - А что, это неплохая идея! Другого выхода у меня  пока нет.
   Со стороны входной двери раздается визг и топот копыт. Все оборачиваются.
   И видят всадника на рыжем гарцующем жеребце. Это Камбар.
   Он пробирается среди танцующих. Кого-то ищет. Толпа вокруг восторженно улюлюкает. Он замечает Ивана и Айслу. Подъезжает к ним вплотную.
   - Слышишь, урус! - обращается он к Ивану. - Тебе говорю! Оставь мою бабу в покое! 
   От Камбара несет  перегаром.
   Танец прекращается. Но музыка продолжает греметь.  Все молча смотрят на происходящее.
   Айслу в испуге теребит платок.
   Камбар со всего маху опускает на голову Ивана свинцовую камчу. Но тот вовремя реагирует. Перехватывает ее на лету руками. И дергает на себя. Что есть силы.
   Камбар не удерживается в седле. И валится на пол к ногам Ивана.  Толпа одобрительно охает. К Камбару подскакивают его дружки. Поднимают с пола. Он делает им жест не вмешиваться. Отряхивается. Лицо его неожиданно расплывается в улыбке.
   - Ладно, Иван, я тебя прощаю! - говорит он дружелюбно. – Отныне, ты мой дос! Друг! А бабу эту я дарю тебе.
   Камбар подходит вплотную к Ивану. Все так же дружелюбно улыбается. 
   - Пограничный остров помнишь? - продолжает он. - Мы же с тобой, как никак, побратимы! Не стоит ссориться из-за какой-то бабы.
   Камбар обнимает Ивана левой рукой. В ладони сжимает камчу. Похлопывает ею по спине.
   А правая рука в это время вытаскивает из-за голенища нож. Удар наносится молниеносно.
   Иван успевает только охнуть. Хватается руками за рану. Камбар высвобождает из объятий обмякшее тело. Швыряет на пол. Толпа вскрикивает. Дружки Камбара подводят лошадь. Все это время они услужливо держат ее под уздцы. Он вскакивает. Расталкивает камчой толпу. И выезжает на улицу.
   Многие до сих пор не понимают, что произошло на самом деле.
   Первой к Ивану бросается Айслу. Видит на полу лужу крови. Кричит истошно. Прижимает к себе обессилевшее тело. Прикладывает к ране белый шелковый платок.
   Иван открывает глаза.
   Видит перед собой Айслу. У нее мокрые от слез глаза. Белое платье перепачкано кровью.
   Он улыбается. Не в силах промолвить слово. Продолжает греметь музыка. Никто не догадывается выключить магнитофон.

                19
   Полог откидывается и в юрту входит Айслу. За ней Акчакуль. В одной руке у нее чемодан. В другой  портрет. Тот самый. Который висел в ее комнате над кроватью.
   - Принимай гостей, Иван! – улыбается Акчакуль. – Подождите дети. Я вам чай приготовлю.
   Акчакуль краешком платка смахивает слезинку. Хватает самовар и выбегает из юрты.
   Иван с трудом приподнимается с кошмы. Улыбается. Здоровается с Айслу. Ее приход для него неожиданность.
   - Может, сесть пригласишь, джигит? - говорит она. - Я ведь к тебе надолго! Можно сказать, на всю жизнь!..
   Айслу подсаживается к оторопевшему Ивану. Улыбается. Он привлекает ее к себе.  Целует.
   - Лежи, лежи! Сейчас тебе не до поцелуев. Скорее выздоравливай. Это от нас никуда не уедет, - приговаривает Айслу.
Она укладывает Ивана. Прикрывает его одеялом.
   - Я ведь, тебя украсть обещал… Извини, не успел, - оправдывается Иван.
   - Считай, что уже украл, - говорит Айслу. – Я из дому ушла. Буду жить у тебя. Не рад?
   - Очень! Очень рад!
   Иван берет руку Айслу обеими руками. Прижимает к своему лицу. И страстно целует.
   - Милая моя!.. Любимая моя, Айслу!.. - приговаривает он. - Айналайн!.. Счастье мое!..
    По лицу девушки текут слезы. Она счастлива.

                20
   За праздничным достарханом сидят молодожены. Иван и Айслу.
   Вокруг полно гостей.
   На самом почетном месте  председатель колхоза. Рядом с ним Атажан.
   Той в полном разгаре.
   В юрту входит Акчакуль с большим блюдом в руках. На нем гора душистого мяса. И отваренные  куски теста. Тонко-тонко раскатанные. Сверху возвышается баранья голова.
   Гости  оживляются.
   Акчакуль подходит к мужу.
   Атажан берет блюдо.  Подает его председателю.
   Тот, как самый почетный гость, режет ножом баранью голову. Приговаривает:
   - Слушай и внимай Аллаху и районному инспектору по животноводству! Дабы не покарали они тебя на партактиве! - наставляет он зоотехника и дает  ему баранье ухо.
   - Смотри зорче за женой! Ибо она моложе тебя на год! - говорит он Ивану и отдает бараний глаз.
   - А ты смотри в оба глаза за дочерью! Поскольку у твоего соседа холостой сын! - говорит председатель и передает второй глаз ветеринару.
   - Говори всегда правду! - передает он язык колхозному бухгалтеру.
   - Вот тебе второй нос! Держи его всегда по ветру! -  говорит председатель и вручает ноздри  отцу Айслу зоотехнику Сеит-ага.
   - Будь трудолюбивой! Красноречивой! И непревзойденной певуньей! - дает председатель баранье небо Айслу.
   Все дружно хохочут. Но никто не перечит. Таков обычай предков.
   Председатель отрезает от головы мясо небольшими кусочками и раздает остальным присутствующим. Чтобы отведали. Затем он передает баранью голову сидящему справа.
   Далее происходит «бас кыдырту». Голова переходит от одного к другому.
   Гости угощают друг друга. Шутят. Смеются.
   Атажан тем временем мелко крошит мясо и разделывает кости. Потом раздает гостям. Тазовые кости, и голень дает почтенным аксакалам. Грудинку  молодоженам. Шейные позвонки  женщинам.
   Сначала съедают мясо с костей. Потом принимаются за куски мяса с тестом. Их предварительно поливают жирным бульоном с тонко нарезанным репчатым луком и перцем. Все это едят руками.  Заворачивают мясо в кусок раскатанного теста. Называется это «беш-бармак». Что означает по-русски пять пальцев.
   Трапеза идет  не спеша. Сдабривается беседой. И водкой.
   Музыканты играют кюй.
   Насытившись, гости запивают съеденное крепким горячим бульоном.
   Потом гостей угощаю кислым верблюжым молоком. Шубатом. Кумысом. Айраном. Каймаком.
   Атажан поднимает руку. Просит слова.
   Гости затихают. Дают возможность хозяину высказаться.
   - Сегодня у нас большой праздник! – говорит Атажан. - Сегодня свадьба у моего единственного сына! Вместе с ним мы исколесили вдоль и поперек пески Кзыл-Кумов. Я водил отару. А Иванка, которого едва было видно из-за спины овцы, был моей правой рукой. При людях я разговаривал с ним, как равный с равным. Иван видел, что ему доверяют, и старался изо всех сил. Бывало, в степи пуржит. От ветра вздрагивает юрта. Мать еще не развела очаг. А Иванка, сонно протирая глазки, уже тянется к тулупчику и лисьему малахаю. На уговоры матери посидеть у огня пока хоть малость проясниться, отвечал отказом и спешил ко мне в кошару. У него не было сомнений, какой путь в жизни выбрать. На этом отгоне прошли его детские годы. После школы пошел, не раздумывая, в помощники ко мне. Потом армия. Потом снова колхоз.
   Атажан откашливается. Собирается с мыслями и после небольшой паузы продолжает:
   - От дедов и отцов переходит по наследству чабанская профессия. Будь жив мой отец, он бы одобрил наш выбор, - Атажан поворачивается лицом к Ивану и обращается к нему. – Вот что, Иван. Не один год ходишь ты у меня в помощниках. Не пора ли принять тебе самому отару? Рука моя устала, сынок. Я ухожу на отдых. А таяк (чабанский посох) хотел бы передать тебе по наследству. Не хочется нарушать семейную традицию. Ответа можешь сейчас не давать, подумай на досуге…
   - Чего же тут думать, ата! Давно я решил стать чабаном. Я согласен принять у вас отару. Только не знаю, что на это скажет председатель колхоза… - смущается Иван и обращается взглядом к председателю.
   - Я, как председатель, возражений не имею. Думаю, что не будет возражений и у парторга, - кивает председатель в сторону парторга. – Иван, хоть парень молодой, зато чабан опытный. Характером тверд. Мужество имеет. Правда, бывает горяч. Так это даже нужно иногда в чабанском деле.
   - Спасибо за доверие, - обращается Атажан к председателю. - Сколько лет у меня посох чабанский! А один мой стандарт безотказно действует. Мне его отец завещал. Утром пораньше встать. Вечером попозже лечь. Это я завещаю и Ивану.
   - Слово джигита, ата! Коня загоню, а в нашей чабанской байге буду среди первых, - с запальчивостью говорит Иван.
   - Вот и хорошо, сынок! Завтра пересчитаем овец. И, как говориться, дай тебе  Аллах удачи во всем!
   Потом в душевном порыве Атажан снимает со стены седло и преподносит его Ивану.
   Долго держит в руке курал-сайман собственного изготовления (искусно разукрашенную уздечку и сбрую). Потом говорит:
   - Возьми все это в наследство, Иван!.. Пусть конь твой вынесет тебя на самую высокую гору!..
   Аксакалов трогает жест Атажана. Они одаривают новоиспеченного чабана профессиональными советами.    
   - Помниться, как еще подростком я не любил ходить пешком, - говорит один из них, - не мог взять в толк, зачем это. Зачем тогда лошадь чабану? С седла и видать далеко. Походи-ка пешком по жаре или по росной траве. А лошадь, как капитанский мостик. С него я все вижу и всем управляю. А мне старики твердили: ходи пешком. Всмотрись в отару. Раз ты на лошади, значит спешишь. Овцы ни на одной поляне не задержаться. На проход пойдут. Тебе то не заметно, как они на тебя поглядывают. Видят: сидишь на лошади. Значит, шаг не сбавят. Проскочат травяное место. Покружат, покружат, да голодными и останутся. На тебя равняются. Так и знай. Вот и подай им пример. Будто тебе, ой как не хочется уходить с этой поляны! Потолкайся между овцами. Лошадь оставь в стороне. Присядь где-нибудь. Глаза прикрой. Увидишь, что расположишь к себе отару.
   - Знай, что сильные овцы отталкивают слабых. Вырываются вперед. Поедают свежий корм и затаптывают траву после себя. Надо в течение дня несколько раз поворачивать отару то в одну, то в другую сторону.
   - Большое внимание, Иван, особенно летом, уделяй пастьбе овец на прохладе. С рассветом выгоняй отару на пастбище. И как только пригреет солнце, перегоняй овец на тырло. На какую-нибудь возвышенность и там держи их до наступления прохлады.

                21
   Туман постепенно спадает. В степи сыро и безветренно. Проталины расползаются и увеличиваются. Овцы оживляются. Разбредаются по склону оврага. Пощипывают доступный им корм. То ковыль. То кустарничек. То пырей.  То полынь. То осоку. А местами и белый тростник.
   На дне ложбины журчит родничок. Вокруг него под обнажившимся снегом зеленеет сочная молодая травка. Здесь пасутся ягнята.
   Иван сидит у потрескивающего костра. Подбрасывает в него ветки сухого кустарника.
   Смотрит на оранжевые языки пламени. Густой белый дым валит столбом.
   Рядом лежит пес. Мордой, уткнувшись в полу тулупа.
   Чуть в стороне, на большой проталине пасется его кобыла. Звенит удилами. Похрапывает.
   Иван долго смотрит в огонь. О чем-то сосредоточенно думает. Потом, начинает тихо петь. «Акмандайлым». Песню эту он сочинил для Айслу.

                22
   В доме разбросаны детали мебельного гарнитура. Иван закрепляет спинку дивана. В комнату входит Атажан. Кряхтит и покашливает.
   Вдоль стены, как в большой восьми створчатой юрте,  расставлены узорчатые скамеечки. Все, что осталось от прежней мебели. На скамейках стоят сундуки. Обитые жестью. Украшенные дорогими серебряными узорами. На сундуках под покрывалами лежат свернутые ковры. А на них до самого потолка чего только нет. И домотканые паласы. И одеяла с подушками. И простыни. И скатерти плюшевые с блестящей бахромой.
   - Опять привезли деревяшки. Пропади они пропадом! – бубнит себе под нос Атажан. – Только бока об углы обобьешь. Ни сесть. Ни лечь. Ни облокотиться. Кроме гвоздей, ничего в них нет.  Тоже мне, роскошь. Весь дом загромоздили.   
   Он бредет по комнате. Подходит к раскрытому окну. Опускается на ковер. Смотрит на улицу. И замирает.
   Иван заканчивает собирать диван. Придвигает его к стене.  И смотрит на Атажана.
   Тот сидит на полу тихо-тихо. И думает о чем-то своем. Лицо его спокойное и отрешенное.
   - О чем вы все время думаете, ата? – ласково спрашивает Иван.
   И подсаживается к отцу.
   - Эх, сынок, сынок! - не оборачивается Атажан. – Разве пожилому человеку не о чем думать? Я ведь, милый, одной ногой на земле стою, а другой… Вот и думаю обо всем, что пережито.
   Атажан достает из кармана шакшу. Высыпает на ладонь насвай. Закладывает его под язык. Молчит минуту. И смачно сплевывает в окно.
   - Когда-то в старину стариков бросали в реку за ненадобностью, - говорит Атажан. – Однажды в ауле начался мор от жажды. Люди и скот гибли без воды. Тогда самый тихий и скромный из молодых джигитов сказал: «Отпустите скот на волю, а сами идите за ним. Он приведет вас к воде». Послушались отчаявшиеся люди и сделали так, как попросил их этот джигит. Скотина долго бродила по степи пока не остановилась и стала бить о землю копытами. Люди начали рыть в том месте. И нашли родник. «Откуда ты набрался мудрости, кто тебя надоумил этому?» - спросили спасенные родичи у джигита. И тогда он признался, что не бросил в реку своего отца. А спрятал его. Кормил. И поил. «Это он научил меня, как найти воду» - сказал добрый сын. С тех пор перестали бросать стариков и старух в реку. Уважают их. И перенимают опыт.
   - К чему вы это, ата? – обижается Иван. – Вы никогда не будете для нас обузой. Мы все вас очень любим. И Айслу. И дети.
   - Да, видать пришел и мой час, сынок. Каждую ночь сниться мне один и тот же сон. Станция будто бы… Эшелон воинский… Тот самый… С которым наш Аманжол покойный на фронт отправлялся… Вагоны дернулись и медленно так поползли… А Аманжол протягивает мне руку и зовет: «Ата!.. Бегите скорее!.. Садитесь!..». И я, вроде бы, бегу к нему… Тороплюсь… Но, как не спешу, все равно отстаю от поезда…
   - Ну, и что? – говорит Иван. – Мало ли что присниться.
   - Зовет он меня… К себе зовет…
   - Ну-у, ата! Скажете тоже!
   - Нет, сынок. Сердце обмануть не может. Оно чувствует. Жизнь не конь. За узду не удержишь. Осталось мне совсем немного. С овечий век.
   Атажан стягивает с плеч пиджак из тонкого черного бархата. Держит его в руках. Рассматривает.
   - Умру, и получится, что у меня одежды мало, - говорит он, вдруг. – Начнут раздавать ее на поминках. Кому-то из стариков не достанется. Пойдут пересуды. Атажана, единственного сына уважаемого Бектемира, похоронили, как нищего!
   - Сохрани тебя Аллах, старый! Ты что? Зачем о смерти говоришь? – ужасается Акчакуль.
   Она входит в комнату. Прижимает испуганно руки к груди.
   - Где жизнь, там и смерть бродит. Рано или поздно всем нам прийдеться уйти.  А что ждет нас там, знает один Аллах.
   Атажан умолкает. Не отрывает глаз от окна. Потом опускает голову.
   Разглядывает свои руки с толстыми вздувшимися венами.
   Гладит седую бородку. Оглядывается.
   Видит на стене свою домбру.
   И молча опускает глаза.

                23
   На аульном кладбище у свежей могилы Атажана, собрались его сверстники. Аксакалы. Друзья покойного. Они бормочут молитву. Проводят ладонями по лицу. Не отрывают глаз от невысокого холмика.
   Песок на могиле красно-коричневый.  Цвета огня и вечности.
   - И это все, что осталось от человека… - философски замечает один из них.
   - Одному Всевышнему и дано решать, кому, сколько ходить по земле, - говорит второй. - А ведь старик был на год моложе меня.
   - Смерть всегда приходит без стука. О своем прибытии не объявляет. И это ее дело, прах ее возьми, - говорит третий старик.
   - Бояться нечего, коли, достойно прожил жизнь.
   - Е-е. Кого щадила жизнь? Какие люди уходят от нас! Подобные им больше не родятся.
          
   Старики бредут по аулу к дому Атажана. Мимо них проносится ватага босоногих мальчишек.
   - Эх, молодость, молодость! – грустно улыбается один из стариков. – Было время, когда и мы вот так же резвились. Рассказать, не поверят!
   - Кто знал, что жизнь промчится без оглядки.

   В глубине двора под ветвистым карагачем возится Иван у жаровни с мясом. Рядом разделанная туша барана. Помогает ему его четырехлетний сын Аманжол. Очень похож на маленького Иванку. Только волосы черные. И глаза карие.
   Стариков на пороге встречает Акчакуль. Аксакалы поднимают ладони к лицу. Бормочут благословенные молитвы. Желают хозяевам счастья. Благополучия. И удачи. А их врагам – все несчастья.
   После традиционного приветствия аксакалы входят в дом. Усаживаются за накрытые столы. Там уже полно гостей.
   - Хорошая жизнь пришла, - говорит один из аксакалов. – За обычное принимают хороший дом с отличной обстановкой. Кровати. Шкафы. Столы. Стулья. Электрический свет. Хочешь,  слушай радио. Хочешь,  смотри телевизор. В магазине товаров полно. Выбирай. Покупай. Чего твоей душе угодно. А я помню другие времена. Хватил же я лиха тогда через край. Не скрою, любил чабанское дело. Хоть и молод был. Отдавал хозяину всего себя. Ценил меня за это Ага-бай. Кормил, конечно. Да и еще кое-что перепадало. Помню, в один год получил я, как теперь говорят от каждой сотни овцематок по 145 ягнят. Ну и чем же вы думаете, отблагодарил меня Ага-бай?
   - Небось, подарил тебе ценный подарок, - с издевкой отвечает ему товарищ.
   - Не ехидничай, - обижается старик. – Ага-бай, подарил мне свой старый халат. Вот и вся его доброта.
   В комнату входит Акчакуль. За ней Иван с сыном. Вносят подносы с душистым мясом.  Расставляют их на столах. Им помогает Жумагуль. И две ее взрослые дочки. Алтын и Багила.
   - Кушайте, гости дорогие. Не стесняйтесь. Помяните нашего Атажана, - говорит Акчакуль и смахивает слезу. 
В пиалы наливают сурпу.  Густой жирный бульон.
Подают тарелки с нежными баурсаками.
   - Что, значит, воспитать настоящего сына! Пышные поминки устроил Иван, - замечает один из гостей.
   Разливают водку.
   Гости пьют. Закусывают. Поминают усопшего. За едой идет оживленная беседа.
   Седобородый аксакал обращается к сморщенному старичку:
   - Ну, признавайся, Жаке, - говорит он, - теперь твой черед сходить узнать, что твориться на том свете? Чего ждешь?
   - Да-да! – поддакивает кто-то. – В роду Адильбая никто не доживал до восьмидесяти. Твой черед. Как ни говори. Или сам решил износить свою одежду?
   - Шапку твою я возьму, - смеется смуглый аксакал.
   - Е-е, - добродушно улыбается сморщенный старичок.
   - Бешмет мне достанется!
   - Е-е.
   - Пиджак мне!
   - Е-е.
   - А таяк твой, как видно, достанется мне.
   - Прикуси язык, Арман! – кричит зло старичок и широко открывает глаза. – Посох мой достанется сыну! А не тебе! Презренный щенок!
   Старики хохочут.
   Кто разевает беззубый рот.
   Кто прикрывает усы ладонью.
   Кто вытирает платком глаза.
   Кто заходится в кашле…
   Подают пиалы с кумысом. Хмельным. Бьющим в ноздри.
   Через дверной проем видна комната с сундуками. На них разложена одежда Атажана. Халаты из шерстяной и хлопчатобумажной ткани. Простые и стеганные. Длинные широкие рубахи. Брюки галифе. Гимнастерки. Штаны с широким шагом. Костюмы. Шерстяные. Суконные. Вельветовые. Тюбетейки. Шапка-ушанка из лисьего меха. Овечий тулуп. Чапан. Черный бешмет. Сапоги-ичиги с резиновыми калошами. Все это будут дарить в память об ушедшем в иной мир. Таков обычай предков.
   - После Тажибая осталось куда больше одежды, которую дарили почетным гостям, - шепчет один из аксакалов своему соседу и кивает в сторону сундуков. – Весь аул собрался на поминки. После намаза устроили даже байгу. Муллу пригласили. Вот это были поминки!
   - Вообще, скажу я тебе откровенно, не верю я муллам. Обманывают они своих мусульман. Читают молитву над умершим, а сами не сводят глаз с его богатства. А если отпевают бедняка, скороговоркой прочитают молитву и ноги в руки. Разве это не обман Бога! – говорит один из собеседников.
   - Лично я отношусь к намазу с недоверием, вмешивается в разговор его сосед. – Намаз излагает поучения ислама по-арабски. А кто их казахов знает арабский язык?
   - Сыграй кюй на отцовской домбре, - обращается к Ивану один из аксакалов. – Атажан говорил, что у тебя это здорово получается.
   Иван снимает со стены инструмент, настраивает его и начинает играть.
   Играет он действительно хорошо. Видать, уроки отца не прошли для него даром…
   Дверь неожиданно распахивается и в комнату вихрем влетает водитель автолавки Пернебек.
   Он ничего не знает о смерти Атажана.
   Кидается к Ивану с радостным возгласом:
   - Иван! У тебя сын родился! Поздравляю! - обнимает оторопевшего Ивана Пернебек. - Я только что с центральной усадьбы. Айслу родила тебе второго сына! С тебя причитается! Суюнши за хорошую весть.
   - Видишь, как в жизни все хорошо устроено, - обращается к соседу аксакал. - Один умирает. А другой рождается. И занимает его место.

                24
   За праздничным столом собралась семья Ивана. В полном составе.
Шестнадцатилетний сын Иванка. Четырнадцатилетняя дочь Гюльнара. Сам Иван. И его жена Айслу. Она  уже поседела. Погрузнела. Под глазами повисла сетка морщин.
   На краю стола ваза с алыми маками. К ней прислонен портрет  Аманжола -старшего сына Ивана. В рамке под стеклом. Сфотографирован он на броне танка. В камуфляже. С автоматом в руках. Смотрит в камеру. Улыбается.
   Рядом с портретом рюмка водки.
- За день рождения нашего Аманжола! - поднимает рюмку Иван. -  Чтобы поскорее  вернулся домой живым и здоровым!
Иван чокается с Айслу. Они выпивают. Молча закусывают.
   - Ему ведь, только девятнадцать! - увлажняются глаза у Айслу. - А он уже на войне! Там каждый день погибают мальчики… Кому нужна эта дурацкая война? Эта дурацкая армия?
   - Он же мужчина, - говорит Иван. - Я тоже был в армии. И воевать приходилось.
   - Ты  Родину тогда защищал! - вытирает платком глаза Айслу. - А он кого сейчас защищает? Бандитскую Россию?.. Одних бандитов от других?.. Зачем он поехал в эту проклятую Москву?
   - Ты же знаешь, он поступал в академию, - успокаивает ее Иван. - Не добрал балов…
   - Так, надо было домой возвращаться, - не унимается Айслу. - А его, видишь ли, на подвиги потянуло! Свободу почувствовал!
   - Разве беркут усидит на низкой сопке? Ему высоту подавай! -  пробует оправдать сына Иван.
   - Какой он беркут? - говорит Айслу. - Дурачок он! Несмышленыш!
   - Апа, - обращается к матери Иванка. - Аманжол хотел на работу в Москве устроиться.
   - Хотел на работу, а попал на войну! - плачет Айслу.
   - Деньги хотел заработать, - продолжает Иванка. - Чтобы ата смог в Белоруссию съездить. Который год собирается.
   Айслу рыдает. Не может успокоиться. Платок уже мокрый от слез.
   - Успокойся, апа, - обнимает за плечи Айслу Гульнара. - Война эта скоро кончится. И Аманжол наш домой вернется. Вот увидишь! 
   - Нет, доченька. Эта война надолго, - вытирает глаза Айслу. - Я знаю. Аманжол сам писал об этом.
   - Хочешь, я прочту его последнее письмо? - говорит Иван.
   Он пытается как-то успокоить жену.
   - Прочти, - соглашается Айслу.
   Иван достает из шкатулки сложенные вдвое листки.
   Одевает очки. Начинает читать:
   «Здорово, ата! Вот, пишу еще одно письмо с войны. Правда, сейчас мы находимся в ста километрах от Грозного. Здесь войны пока нет. «Сникерсы» продают, "»Фанту», «Пепси». Хотя и убивают кругом. Странная война какая-то! Вот, ты представь себе наш районный центр. Все разрушено. Магазины. Кафе. Рестораны. Склады. Только, что нам от этого! Нам нужно пожрать, да и все. А тут, представляешь, на складе одном ботинками итальянскими полки завалены! Классные такие! На протекторах! Костюмы тройки. Куртки кожаные. Свитера разные. Ну, конечно, некоторые себе взяли  по свитеру. А все остальное нашим не нужно. Вот обидно! Если бы эти ботинки, да на дембель! Да где их хранить? Офицерам, конечно, проще. Вот кто здесь нахапали прилично! Целыми машинами всякие там ковры, холодильники, телевизоры, видики увозили. Все новенькое, прямо со склада. А мы что?.. Мы только можем на офигенных коврах в грязных сапогах спать. Мебелью из красного дерева печку топить. Да иномарки, от нечего делать, из автомата продырявливать. Заняли мы тут недавно какой-то частный автосервис, а там иномарок семь штук стояло. Нам делать нечего ну, мы и развлекались - расстреливали их. Вот, видишь, забавы у нас, какие. Война это, все-таки, мерзость! Во-первых, потери колоссальные. В основном, пацаны моего возраста. Их даже подбирать не успевают, так и лежат в развалинах. А во-вторых, неделями из окопов не вылезаем. Холодно, ноги у всех отморожены, всю ночь не спим. Сам понимаешь, заснешь - чечены голыми руками перережут. Все вокруг заминировано. Снайпера, суки, донимают. А брать снайпера это целая проблема. Известно, например, что он в этом доме на пятом этаже, а где именно - ищи. А в дом, знаешь, как входят? Открывается ударом ноги дверь, швыряется туда граната, потом очередь из автомата. Ну, и, потом, смотришь, что почем. Сколько мирных жителей полегло таким макаром. Врагу бы не пожелал подобных приключений. Хотя, конечно, потом будет что вспомнить… А знаешь, какая у мен заветная мечта? Помыться в горячей ванной и лечь в теплую домашнюю постель! Представляешь, какая благодать! Как поживает апа? Привет ей, Иванке и Гюльнаре. Надеюсь, скоро увидимся, где-нибудь в мае-июле.
   Аманжол.
   Точного числа не знаю. Примерно, 16 февраля 1995 года».
 
                25
   Спасатели сгрудились вокруг Ивана.
   - Опырмай! Как же ты с ним без ружья-то? – удивляется зоотехник.
   Он приподнимает за ухо мохнатую голову волка.
   - Руками… Как же еще, - показывает свои израненные руки Иван, - Злой был. Сейчас, наверное, не смог бы.
   - Все ли овцы целы? – интересуется директор. - Потери есть?
   - Стадо сохранил. А тех, которые пали и, что волк загрыз, стащил в кучу, - показывает рукой Иван. – Вы их заберите. Все же на них мех дорогой.
   Иван опускает глаза. Чувствуя на себе вину за потерю стада.
   - Айналайн! Как же ты спал в буран? - спрашивает зоотехник. - Замерз, наверное, здорово? 
   - Сперва, было не до сна, - отвечает Иван. - Боялся замерзнуть. А потом, ничего. Привык. Овцы выручали. Я спал с ними в куче. Так делал мой отец. Мне было тепло. И овцам спокойнее.
   - Небось, страшно в степи, когда воет «Карабас»? – спрашивает директор.
   - Страшно, - соглашается Иван. – А я песни пел. С песней всегда веселей.        Даже овцы и те песню любят.
   - Говорят, когда человек поет, его волки стороной обходят, - ободряет Ивана пилот.
   - Вот, вот! – соглашается он.
   И кивает в сторону убитого хищника.
   - Голодал, поди? – тихо спрашивает директор
   - Да нет, не очень, - отвечает Иван. – Как говориться: «Если не суждено умереть, то перед смертью найдешь дохлую рыбу!». У меня сухари были. Немного курта. Спасибо Айслу. Положила в куржум. На всякий случай.
   - Да, совсем забыл, - вспоминает зоотехник. – Тебе от Айслу гостинец. Ну-ка, Сеит, - обращается он к пилоту, - принеси посылку.
   Пилот бежит к вертолету.
   - Очень волновалась за тебя, да и дети тоже. У тебя, их, кажется, трое?
   - Двое. Дочка и младший сын, - с грустью отвечает Иван. - Старший погиб… В Чечне…
   - Извини, Иван. Я не знал, - говорит зоотехник. - Прими мои соболезнования.
   Подходит пилот и сует чабану сверток с продуктами.
   - Это тебе, - говорит он.
   Иван разворачивает пакет. Хлеб. Масло. Колбаса. Курт. Сгущенное молоко. Конфеты.
   Он берет горсть белоснежного курта. Засовывает в карман. Остальное, с пакетом укладывает в куржум.
   - Ты хоть, знаешь, куда тебя занесло? – интересуется директор.
   - Не-а. Место, вроде бы, незнакомое. Не помню, чтобы когда-нибудь бывал тут. А далеко это от моей стоянки?
   - Далековато! В сорока километрах от твоих кошар. Теперь, видишь, какой ты марафон совершил. Прямо чемпион! – отвечает директор.
   - А место это называется «Волчьим логом». Говорят, что когда-то здесь рос густой тростник. И в нем были волчьи норы, - поясняет пилот.
   - Вот, вот! - оживляется Иван. – Я в какую-то яму провалился. С виду, вроде высохшего колодца. Человек свободно в нее помещается. Просторная. Глубокая. Ночью я овец к ней пригоню. Они вокруг ямы сгрудятся. А я на самое дно улягусь. И пес со мной. Тепло! А на верху вьюга.
   - Ну, ладно, - говорит директор. – Устал, поди, очень? Сейчас полетишь домой.
   - Вместе с отарой? - улыбается Иван. - Не тесновато ли будет? 
   Он еще не потерял чувства юмора.
   - С отарой пока останется зоотехник, - распоряжается директор. - Потом сына твоего пришлем. Его, кажется, тоже Иваном зовут?
   - Да! Иван младший! - отвечает чабан. - По отцовской линии пошел. Ему передам свой посох!


               
                Юрий Елхов
               
                yelkhov@list.ru