Возвращение домой

               
   Израиль Циурелевич Гартман – владелец агрофирмы в американском штате Айова зажег фитиль в жестяной «таблетке» с белым парафином и поставил ее к подножию бетонного монумента с шестиконечной звездой Давида. На мраморной плите обелиска сообщалось, что здесь в 1943 году были расстреляны фашистами и погребены 700 евреев, жителей городского поселка Друя. Надпись была выполнена на русском и английском языке. Памятник возвели на крутом обрывистом берегу реки Друйка рядом с металлическим арочным мостом довоенной постройки, еще «за польским часом», как говорили местные жители. За рекой, насколько видел глаз, аж до самой границы с Латвией, простирались живописные просторы холмистой Браславщины, окрашенные в золотисто-охристые тона осени.
   Только что закончилась процедура торжественного открытия мемориала. На ней присутствовали гости из Израиля и Америки, бывшие жители Друи, которым чудом удалось избежать трагической участи своих несчастных соплеменников. В живых осталось их сегодня немного, чуть больше десятка человек, но с ними приехали дети, жены, мужья и родственники.
   На открытии выступали представители местной власти, посол Израиля в Беларуси, раввин из Минской синагоги и руководитель еврейской делегации Натан Меер, бывший партизан, а ныне - директор военно-патриотического музея в Тель-Авиве.
   Потом возлагали цветы. Много цветов. От гостей и жителей Друи. 
   Потом все разбрелись по городку. Встречались с местными жителями. Узнавали друг друга. Вспоминали общих знакомых...
   Сегодняшняя Друя - это захудалое провинциальное захолустье  с обветшалыми, полуразвалившимися домишками, ремонтировать которые, у местных властей и жителей не хватает средств.
   До войны Друя была процветающим польским местечком с оживленной торговлей, ремеслами, культурным и религиозным центром. Его называли «еврейским». Более половины жителей Друи были  представители иудейской веры. Высокая организованность труда, строгое соблюдение законов, беспрекословное подчинение старшим – вот та основа, которая многие века оберегала этот народ, как мать оберегает свое любимое дитя.
   У отца Израиля Циурелевичя здесь была своя усадьба с хозяйственными деревянными постройками и большим жилым каменным домом. От дома остался заросший травой фундамент. И еще сохранился громадный дуб, посаженный когда-то отцом. По этому дубу, собственно, он и нашел свою усадьбу. Гартман расспрашивал местных жителей, но никто из нынешних соседей не помнил ни его, ни его отца.
   Он протопал по булыжной мостовой своей родной улицы взад и вперед, опираясь на трость, вспоминая свое босоногое детство.
   Здесь когда-то жил пекарь Арон. Изе нравилась его дочь Марта. Ее расстреляли вместе с родителями...
   Здесь жила акушерка Марья, которая помогала появляться на свет жителям местечка Друя. Ее мужа Ивана знала вся округа. Лучшего кузнеца не было в этих местах…
   Здесь проходила узкоколейка...
   А в этих развалинах он узнал железнодорожную станцию…
   Здесь была синагога. Потом ее перестроили в баню... Сейчас дом заброшен. Чернеют глазницы разбитых окон. Провалилась прогнившая крыша…
   Посреди дороги собралась толпа. Гости общались с местными жителями.
- ... А я, яшче, помню раввина ихняга, Исхака, - говорил беззубый старичок в камуфляжной куртке и галифе. -  У яго яшче была пяцара дзяцей, а жонка яго – Фаина - такая тоустая была, як бочка. Мацой частавала. Жили яны у камяннам даму, побоч з маей хатай...
- У синагогу яурэи хадзили да рассвета, - вспоминала старушка в платочке, - А кали хавали сваих нябожчыкау у могилки, так  купляли у краме двянадцать лактей белага сукна...
- А Симку помнишь? – спросила одна из приезжих, пожилая женщина с видеокамерой в руках. - Он еще держал корчму, рядом с пекарней...
- Не-а...
- А Рабиновичей помнишь? У них была аптека и ресторан...
- Ня помню. Я ж тады малой яшче быу...
- Яурэи, усеж, были лепш, за нашаго чалавека, - заключил филосовски глуховатый дедок, который пытался понять суть разговора, приложив ладонь к уху. - Рабатяжчыи были людзи! Им зямлю не давали. Яурэям не паложана. Яны брали яе у аренду и саджали лен...
- Да! Какой был лен! Из него батист получался! Тончайший! Такого в Америке даже сейчас не делают!
- Тапер лен тут нихто не саджае...  При немцах яшче саджали...
- При немцах на каждом еврейском доме здесь висел желтый круг.  Мне батька рассказывал...
- Да, точно! Такие же круги евреи тогда нашивали себе и на одежду. На грудь и на спину. Без них не разрешали выходить на улицу...
-  Потом, немцы огородили колючей проволокой место, где стояли еврейские дома и сделали гетто...
-   Это было вот здесь... На этом самом месте... Всех евреев согнали сюда...
- Каждое утро мужчин из гетто гоняли на работку за пять километров. Они рыли траншеи и делали земляные укрепления. А потом их всех расстреляли. И мужчин, и женщин, и детей...
- Кажуть, кали их вяли на расстрел, были сярод местных такии, хто срывав з галов нясчастных платки и шапки...
   Израиль Циурелевич узнал в согбенной старушке, которая так же, как и он не могла ходить без палки, Антонину, дочь соседа Рыгора. Та тоже узнала его. Они подошли друг к другу. Обнялись и заплакали.
- Ты помнишь, Тоня, соседа моего, Ивана кузнеца?- утирая платком распухшие глаза, сказал Изралий Циурелевич. – Это он меня тогда спас от расстрела и отвел к партизанам. Я ему обязан своей жизнью.
- Я ведаю, Изя, - сказала старушка, поглаживая его седые вески, - Але ж, яго пасля таго немцы забили. Хтось на яго данес. З наших...
   Антонина еще вспомнила, как после расстрела немцы согнали к траншее мужиков и под дулами автоматов заставили  зарывать трупы.
- Яны яшче были жывыми, кали их закапывали, - теребила в руках Антонина край косынки...
   … Стоны и вопли неслись из могилы, и земля ходила ходуном. Страшная это была картина. Жуткая…
   Потом гостей повели на кладбище.
   Сразу за околицей на крутом склоне одного из набегавших холмов находился старый еврейский могильник. Он зарос  высокой густой травой и колючим кустарником, сквозь который пришлось продираться с трудом. Здесь давно уже никого не хоронили. В Друе не осталось ни одного еврея....
   Был уже вечер. Низкое закатное солнце лизало багровым светом замшелые надгробные камни ощетинившегося кладбища. Рисунки, выдолбленные на плитах, характеризовали род деятельности покойного. Две иглы с вдернутой ниткой на могиле портного. Пивная кружка у пивовара или хозяина корчмы. Круги мельничных жерновов на могиле мельника...
   Уезжали гости на комфортабельном автобусе «Мерседес», который выглядел почти космическим кораблем в окружении архаичной убогости. Провожали их жители Друи и начальство. На глазах у гостей блестели слезы.
   Автобус вырулил на большак. За окнами удалялись архитектурные достопримечательности Друи: металлический арочный мост, белоснежные башни костела и крытые нержавейкой купола православной церкви, а вокруг них шиферные крыши тесно прижатых друг к другу деревенских домов, одинаково серых, безликих и убогих…
   Стемнело. Стрессовое состояние у пассажиров прошло. Некоторые уже успели подкрепиться, пропустив по рюмочке.
- Хэпи на-йт ту ю, хэпи на-йт ту ю, хэпи на-йт ту ю-у, хэпи на-йт ту ю …- пропела группа весельчаков, чокаясь пластмассовыми стаканами.
Автобус миновал пост ГАИ и, набирая скорость, помчался по трассе. В салоне потушили свет, включив габаритные трассирующие полоски порогов вдоль прохода.
Пассажиры, наконец, угомонились, похрапывая под монотонный аккомпанимент резинового гула колес.
Комфортабельный лайнер вихрем мчался по ночному пустынному шоссе…
... Яркая вспышка, вдруг, ослепила водителя автобуса. Он сбросил скорость, но свет на дороге не погас и не уменьшился и продолжал слепить глаза. Перед автобусом неожиданно возник полосатый шлагбаум.  Появилась группа солдат в полевой немецкой форме. С собаками на натянутых поводках. В лучах контрового света блестели железные каски и вороненые стволы автоматов наперевес.
- Кино снимают, - сказал водитель руководителю делегации Натану Мееру.
- Да! Смотри-ка! Все, как по-настоящему! – ответил тот.
К остановившемуся автобусу подошел офицер в черной эсэсовской форме и согнутым пальцем постучал в стекло. Дверь открылась. Офицер вошел в автобус. Водитель включил свет.
- Юден?! – спросил он, обведя взглядом салон.
- Да, - ответил Меер. – Это еврейская делегация из Израиля и Америки. Бывшие жители Друи и их семьи.  А что, собственно здесь происходит? Вы что, кино снимаете?
- Друя?! Зэр гут! – сказал офицер, улыбаясь, не обращая внимания на «кино», и вышел из салона.
Офицер подошел к группе военных. О чем-то с ними переговорил. Солдаты с собаками окружили автобус. Появился переводчик в длинном черном плаще и черной широкополой шляпе, напоминавший чем-то артиста Солоницина из фильма Ларисы Шепитько «Восхождение».
- Попрошу всех выйти из автобуса, - сказал он.
- Извините! Мы спешим! Люди устали! – улыбнулся Меер. -  Мы с удовольствием примем участие в вашей киносъемке, но только в другой раз!
- Шнель! Шнель! – заорал подбежавший офицер.
Солдаты передернули затворы автоматов. Натянули поводки. Собаки злобно зарычали.
И тут всем стало понятно, что это вовсе не шутка «киношников». Это что-то серьезное и экстраординарное.
Пассажиры молча поднимались со своих мест и направлялись к выходу. И только водитель автобуса запричитал, обращаясь к переводчику:
- Но я же не еврей! Я чистокровный белорус. Из Минска. Я этих жидов возил в Друю…
Но переводчик не обращал на него внимания, и солдаты с силой вытащили водителя из автобуса вместе с пассажирами.
Когда Израиль Циурелевич проходил мимо офицера, тот посветил фонариком,  посмотрел на него внимательно, улыбнулся и сказал по-немецки:
- О, Гартман! Старый знакомый! Надеюсь, на этот раз тебе не удастся улизнуть от нас!
Израиль Циурелевич  внимательно всмотрелся в лицо офицера. Сердце его екнуло. Он узнал в нем того самого эсэсовца со шрамом на правой щеке, который привел их с отцом в гетто. Сомнения рухнули. Конечно же, это никакая ни киносъемка. Все это происходило на самом деле. «Какой-то бред!» - подумал он. Комок подступил к горлу. На глаза навернулись слезы.
   За шлагбаумом стоял крытый брезентом грузовик. На заднем борту его четко виднелся нарисованный наспех желтый круг.  В кузове поместилась вся еврейская делегация – старики, взрослые, дети. Зачехленный грузовик был заполнен до отказа. На деревянных лавках сидели женщины с детьми и пожилые. Остальные стояли между рядами, тесно прижавшись,  друг к другу. Люди дрожали. Толи от холода, толи от страха. Все молчали. Никто не мог произнести ни слова.
   … Грузовик ехал по ночной проселочной дороге. Офицер сидел в кабине. Машину сопровождали на мотоциклах автоматчики с собаками.
   Въехали в небольшую деревню. Улицы не освещены. В окнах деревянных хат погашен свет. Остановились у облезлого кирпичного дома. Над входом раскачивалась тускло светившаяся лампочка под жестяным колпаком. Она высвечивала такую же облезлую вывеску: «Баня».
   Прибывших разделили на две группы. Женщин и мужчин. И повели в моечные отделения.
   В предбаннике стояли деревянные ящики. В них складывали одежду. Раздевали всех до гола. Тех, кто сопротивлялся, били прикладами и силой снимали белье.
   У женщин была та же история.  За столом сидела пышногрудая фрау в черной эсэсовской форме и записывала в толстый фолиант «гроссбуха» наименование и количество реквизированных драгоценностей: кольца, серьги, браслеты, кулоны, цепочки часы, фотоаппараты, видеокамеры, сотовые телефоны и валюту.
   Баня была деревенская. Цементный пол, деревянные лавки, жестяные тазики с номерами, написанными на боках масляной краской, обмылки хозяйственного мыла.
   И в мужском и в женском отделении люди стеснялись друг друга. Особенно пожилые. Никто не привык мыться в общих банях.
   Потом, когда их вывели обратно в предбанник, - одежды  там уже не было. Им приказали выйти во двор и построиться. Женщины и дети отдельно, мужчины отдельно. Тех, кто не хотел выходить, выпихивали в спину дулами автоматов, натравливали на них собак. Стоял вопль, причитания и крики.
   Израилю Циурелевичу позволили взять трость, поскольку без нее он не мог передвигаться. Он опустил глаза, стыдясь собственной наготы. Ему не хотелось смотреть на обнаженных женщин. Особенно пожилых. Женщины тоже не смотрели на мужчин. Мужчины прикрывали руками пах, а женщины  - грудь.
   Людей построили в колонну «по четыре» и повели в лес. Первыми шли мужчины. За ними женщины и дети.  Сопровождали их автоматчики с собаками.
   Первая попытка побега была предотвращена короткой очередью в спину. Беглец беззвучно упал, уткнувшись обнаженным телом в росистую траву. Это был водитель автобуса.
   Потом колонна побрела по склону волнистого холма, среди разметавшихся камней иудейского кладбища. Холм был крутой. Кое-где торчали одинокие низкорослые сосны. Люди с трудом продирались сквозь колючий кустарник, раздирая в кровь обнаженные тела.
  Молодые помогали старикам. Поддерживали их за руки. Особенно было тяжело пожилым женщинам. Они останавливались, опирались руками о могильные камни, и переводили дух. Но солдаты покрикивали на них, подталкивали стволами автоматов и травили собаками.
   Израиль Циурелевич, выбиваясь из последних сил, карабкался по склону холма, опираясь на свою спасительную трость. Он на мгновение остановился у серого могильного камня. Взгляд его невольно скользнул по выбитой на нем эпитафии, на иврите: «Я УЖЕ ДОМА, А ВЫ ЕЩЕ В ГОСТЯХ».  «Ничего, - подумал он, - скоро и мы будем там... Осталось совсем немного…»
   На вершине холма было многолюдно. За оцеплением из автоматчиков стояли перепуганные насмерть мужики и бабы, согнанные сюда насильно среди ночи. Здесь были и жители Друи.
   Колонна остановилась. Солдаты выдали мужчинам лопаты и приказали копать яму. Те безропотно повиновались. Они, как бы находились, в сомнамбулическом сне. И только женщины, почуяв неладное, завыли, прижимая к себе детей. Старики молча молились. Молился и Израиль Циурелевич. Уже никто не стеснялся своей наготы, находясь в такой близости от глазеющей толпы людей, с которыми совсем недавно им приходилось общаться на открытии монумента.
   Вдруг Израиль Циулелевич почувствовал на себе чей-то пронзительный взгляд. Он поднял глаза и увидел в толпе Ивана. Того самого - Ивана кузнеца!
   Тем временем, могила уже была готова. Мужчины отдали лопаты солдатам, и попытались выкарабкаться. Но в этот самый момент затрещали автоматы. Голые тела сползали на дно ямы.
   Женщины  и дети завыли еще громче, а старики стали еще усерднее молиться. Солдаты подталкивали стволами автоматов, выстраивая всех у края могилы.
   Началась паника. Женщины метались в истерике, прижимая к себе детей. Некоторые пытались убежать, но их ловили и запихивали обратно в колонну.
   Сильный рывок опрокинул Израиля Цыурелевича на землю. Кто-то набросил на него какую-то хламиду, закрывая слепящую наготу. Его потащили волоком в сторону. Это был Иван. Он железной хваткой держал его за руку, волоча по земле между холодными могильными камнями. Они ползли в темноту, никем не замеченные. Они уже были далеко, когда раздался автоматный залп, заглушавший стоны и вопли обезумевших людей.
   Потом все стихло. И в этой звенящей тишине был отчетливо слышен лязг лопат, швыряющих землю в могилу.
   Израиль Циаурелевич встал во весь рост, сбросил с себя хламиду и заплакал навзрыд. Его увидели немцы и снарядили за ним погоню.
   Иван схватил старика за руку и силой поволок вглубь леса. Бегом. Все быстрее и быстрее.
   Солдаты спустили собак. Те с лаем кинулись за беглецами.
   Израиль Циурелевич бежал из последних сил, но Иван не отпускал его, вцепившись в старика железной хваткой. Сердце беглеца колотилось так, что было готово в любую минуту выскочить наружу. Собаки уже были рядом. И тогда Израиль Циурелевич не выдержал этой титанической нагрузки и упал, потеряв сознание. Иван склонился над ним, тормошил его, пытаясь привести в чувства.
- Что с вами? – говорил он. – Вам плохо?..
... Гартман с трудом открыл глаза и увидел склонившихся над ним пассажиров автобуса. Они пытались оказать ему помощь.
Израиль Циурелевич почувствовал, что задыхается, и попытался глубоко вздохнуть. В сердце что-то кольнуло, словно в него вонзили иглу, и лопнуло. Потом все померкло, и наступила тишина.
Черная. Плотная. Как войлок.   
 Гартман потерял равновесие и плюхнулся в кресло.
 Его приподняли. Пощупали пульс. Пульса не было…
 Автобус мчался на предельной скорости в сторону Минска по ночному пустынному шоссе.


                Юрий Елхов
                Е-mail: yelkhov@list.ru