Говорящая собака

Бди! Бывает и под собственной кроватью змей притаится.
             Почти по К. Пруткову

         Время действия:  СССР позднего периода
      Место действия: вокзал районной узловой станции, квартира главного героя
        Действующие лица: Андрей Антонович Курочкин – фармацевт районной   аптеки. Его жена, (без    имени). Джек – овчарка (в ходе событий участвует виртуально).

         Андрей Курочкин, тридцатипятилетний мужчина приятной наружности, но с заметным брюшком и пухлыми, белыми, как у женщины руками, в ожидании поезда сидел на жесткой скамье городского вокзала и внимательно рассматривал ботинки своих далеко выставленных ног. Он служил фармацевтом в местной аптеке сейчас держал путь в областной центр, куда был командирован на трехдневный семинар фармацевтов области.

Вопрос, намеченный к рассмотрению на семинаре, касался изучению методов народной медицины, но Курочкин прекрасно знал, что областное начальство прежде учинит спрос с собравшихся за выполнение плана по сбору лекарственных трав от населения. Аптека, за которую предстояло отчитываться Курочкину, из года в год не выполняла задание по этому показателю. Участок данной работы возглавлял он сам, поэтому перспектива отчета его не радовала. Особенно неприятно нашему герою было представить заведующего областным аптекоуправлением - высокого, худого, желчного мужчину с тяжелым характером и с не менее трудным для произношения отчеством. Заведующего звали Рудольф Филистилимлянович Френгольц. Курочкин не был руководителем районной аптеки, потому ему редко приходилось соприкасаться непосредственно с главой областной фармацевтической службы. Но даже в те единичные случаи личного общения с заведующим, что имели место за время его работы в аптеке, Курочкин так и не смог ни разу правильно выговорить отчество своего начальника. При произношении слова "Филистилимлянович" он обязательно пропускал одну из частиц "ли", первую, или вторую.

Но главная причина, заставившая Курочкина нервно поморщиться при вспоминании о своем шефе, все-таки заключалась не в отчестве заведующего, а в его отношении к людям. Этот "Фили-Стили", как величали за глаза шефа сослуживцы, имел привычку даже в непринужденной беседе с подчиненными проявлять оригинальность своего характера. Собеседника он не спрашивал, а вопрошал с дотошным пристрастием и с заметной претензией в заключение разговора его в чем-либо обязательно обвинить. Что ж касается официальных отчетов, тем более, если задание не выполняется…
Курочкин непроизвольно вздохнул и постарался перевести мысль в другое русло. Зачем самому себе преждевременно портить настроение. Придет время, и оно будет испорчено другими. А пока…, а пока лучше беззаботно созерцать грубоватую продукцию скороходовских сапожников и ни о чем плохом не думать.
В этот вечерний час на вокзале провинциального городка было немноголюдно. У входа две молодые цыганки в цветастых платках и широких плисовых юбках шумно обсуждали свои цыганские проблемы. Обсуждали крикливо, яростно с искрометной эмоциональностью присущей всем соплеменникам блистательной Кармен, но причину их недовольства уяснить было трудно. Судя по направленности жестикуляции, их не устраивал график движения поездов. Одна из цыганок время от времени возмущенно выбрасывала руку в сторону висевшего на стене расписания, затем начинала сердито рубить ладошкой воздух перед лицом собеседницы. Та поддакивала ей движением головы и сочувственно вздыхала. Мнение обоих совпадало, но разговор велся на высоких тонах.

В дальнем углу другого конца зала ожидания, скорчившись на скамейке, спал щуплый мужичек в фуфайке и кирзовых сапогах. Этот вел себя совершенно спокойно. По его неудобно скрючившейся фигуре невозможно было определить, наслаждается ли он в этот момент приятными сновидениями, или спит без таковых. Но, в чем можно было не сомневаться, так это в том, что перед спящим на жестком лежалище мужиком не существовало в этом мире никаких проблем.   Вдвое сложенная на короткой скамье фигура спящего, облаченная в фуфайку не первого года носки и кирзовые сапоги с наполовину завернутыми голенищами не вносила диссонанса в интерьер вокзальной обстановки. Наоборот, она придавала ей элемент своеобразной экзотики. Со стороны мужика тоже не проявлялось каких-либо претензий к окружающему миру. Он не сетовал на мешавший ему спать яркий свет от горевших под потолком пяти стоваттных ламп, не жаловался на жесткость лежалища, смиренно переносил неудобства от несоответствия длине его роста размеров скамьи.  Дух всепрощения и покоя излучало все его безмятежное существо. Даже изъяны в графике движения поездов его не волновали; вряд ли он собирался куда-нибудь уезжать. Вероятней всего, ему просто надо было где-то скоротать время своего пребывания на планете по имени Земля, и вокзальная скамья вполне отвечала его скромным жизненным запросам.


До поезда еще оставалось минут двадцать. Курочкин перевел взгляд с окантованных рантом подошв своих ботинок на крупные буквы "МПС", четко выгравированные на спинке противоположной скамьи. Такими же знаками, но менее аккуратно нанесенными черной краской, были отмечены две урны и бачок с питьевой водой. Старомодная солдатская кружка, стоявшая на скамье рядом с бачком, избежала участи быть замаркированной. Однако нельзя сказать, что это был результат счастливой случайности. Просто станционный завхоз не счел необходимым ставить на алюминиевом боку кружки знак ее принадлежности к оборотным средствам министерства путей сообщения, поскольку она и без того была намертво приторочена металлической цепочкой к ручке бачка. Если судьбой ей и была уготовлена участь, быть украденной, то только вместе с заклейменным бачком.

      – Хозяйственное ведомство, – с удовольствием отметил про себя Курочкин, – и пассажиров обеспечивает необходимым комфортом и свято блюдет государственное имущество, - бросил взгляд на спящего мужика, - вот только зря позволяет разным ханыгам тут околачиваться.

       Курочкин не любил пьяниц, но порядок уважал. Не к месту вспомнил о своей жене, он недолюбливал ее за неумение вести домашнее хозяйство. Со злой ухмылкой подумал:
     – Тебя бы на выучку к железнодорожникам.

     Впрочем, о супружнице своей он вспомнил все-таки зря. Несколькими минутами раньше Курочкин чуть не испортил себе настроение, воскресив в памяти образ областного руководителя. Но там он отделался легким испугом, быстренько изгнав из головы вредную мысль. А вот сейчас, подумав о жене, он вспомнил вдруг, что забыл распорядиться, чтобы она не вздумала сварить собаке рыбный суп. Это воспоминание стоило ему большего расстройства. Овчарка по имени Джек была единственным, светлым пятном в будничной жизни районного фармацевта. Она жила в квартире вместе с хозяевами и, за неимением у них детей, считалась полноправным членом семьи. Неведомо откуда, но с давних пор в голове нашего героя отложилось мнение, будто рыбная кость является для собаки смертельно опасным предметом.

     – Ведь может погубить, дура, собаку, – испугался Курочкин.

     Дернул же черт соседа принести им вчера пакет сопы. Ходил он, видите ли, на речку, проваландался там целую ночь, принес домой рюкзак рыбы. Решил поделиться. Курочкин и вчера-то не был особенно обрадован вечерним визитом соседа с рыбой. Гостей он не любил вообще, соседа презирал откровенно, даже можно сказать, не переносил его на дух. Да и признаемся, было за что. Во-первых, тот постоянно находился в подпитии, во-вторых, в этом состоянии любил много болтать. Вчера наш герой приложил максимум усилий, чтобы выпроводить за порог пришедшего с подарком соседа-доброхота. Не менее полчаса ему пришлось стоять у раскрытой в коридор двери, нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, в ожидании, пока незванный гость закончит излагать свою единственную, но очень длинную мысль. Она, подобно бесконечной бумажной ленте, вытаскиваемой на сцене изо рта клоуном-иллюзионистом, лилась из словоохотливого соседа, обрастая все новыми подробностями, и неизвестно, когда наступил бы ее конец, если бы потерявший всякое терпение Курочкин, соглашаясь и поддакивая, не вытеснил его культурненько плечом на лестничную площадку. Вот только пакет с сопой всучить обратно так и не удалось. А сейчас, представив себе, что из-за дурацкого приношения соседа и по недоумию супружницы можно лишиться собаки, он передернул плечами и мысленно на чем свет стоит начал костить своего вчерашнего благодетеля.

- Пойди, спроси этого алкоголика, как он ловил рыбу, ведь не за что не скажет правды. Будет клясться и божиться, что ловил удочкой. Ха… удочкой, да какой же дурак поверит, что удочкой за ночь можно наловить пуд рыбы. Конечно с такими же, как сам забулдыгами ловили сеткой, в недозволенных местах к тому же… Управы на вас сволочей нету…

    В душе нашего героя пробудилось чувство гражданской ответственности за издержки современного мироустройства. Боль от осознанности социальных проблем заставила перескочить мысль с индивида-алкоголика на погрязшее в воровстве общество.

     - Ведь тащат все, что не попадется под руку... болт с завода, гвоздь со склада, кусок мыла с прачечной... вот народ, одно слово - ворье, - вздохнул, подумав, что с его родного предприятия ничего стоящего домой не унесешь. Пакет бинта или пачка противозачаточных таблеток - разве ж это привар. (Спирт находился на строгом учете и хранился под замком у заваптекой.)

     Еще раз вздохнул. Чувство боли за судьбу разворовываемого отечества, подогретое обидой невозможности урвать для себя лично хоть малую толику из общественного котла, побудило обиженного фармацевта к двигательному акту. Он пошевелился, убрал под скамейку ноги, грузно повернулся. Собственность МПС жалобно заскрипела под девяностопятикилограммовой массой аптечного служащего.  Через минуту глобальные государственные проблемы были вновь поглощены причиной личной обеспокоенности, они отошли на второй план.

     – Что это за рыба такая, сопа, – продолжал сокрушаться Курочкин, – мяса с нос гулькин, а костей целый воз, – вспомнив свою супружницу, в который раз передернул плечами, – ведь, как пить дать, угостит собаку этой костистой дрянью.

     Встревоженный Курочкин встал со скамейки и прошелся по залу. От лежавшего на скамейке мужика пахнуло алкогольным перегаром и прелым запахом давно не стиранного белья. Курочкин брезгливо поморщился, резко повернулся на носках и направился в противоположную сторону. Лающий голос молодых женщин в цветастых платках, также раздражающе подействовал на Курочкина. Он еще раз изменил направление движения, с заложенными за спину руками прошелся мимо пустующих скамеек, мимо двух блоков автоматических камер хранения, остановился у деревянной витринки, за стеклом которой виднелась газета. Чтобы хоть как-то развеяться от неприятных мыслей, уткнулся носом в витрину.

     – "Гудок" – прочитал он машинально, но удивился. О существовании такой газеты он даже не слышал. Взглянул на число, газета была двухнедельной давности. Казалось бы, эка невидаль – на стенде провинциального вокзальчика висит старая газета. Однако этого незначительно факта хватило для того, чтобы в растревоженной душе нашего героя начала подниматься новая волна раздражения.

     – Бездельники, – мысленно ругнул он вокзальное начальство, – сидят там по теплым кабинетам, языками лясы точат, да семечки лузгают, газету во время заменить не могут.

     Непредсказуемость в поведении собственной жены и тревога за судьбу собаки в конец испортили Курочкину настроение. Его благоприятное мнение о железнодорожных порядках начало меняться в худшую сторону. Вокзальное начальство в сознании Курочкина всегда ассоциировалось с женским персоналом. Он считал, что всеми делами на вокзалах заворачивают только женщины. Естественно огонь его мысленной критики по поводу замеченных недостатков был направлен в адрес представительниц прекрасного пола. Больше всего опять-таки досталось жене Курочкина, хотя объективности ради, следует отметить, что в штатах железнодорожных работников она никогда не числилась.

     Тягостные мысли нашего героя были прерваны шумом быстро распахнувшейся двери с надписью над косяком - “Дежурный по вокзалу”. Слово “дежурный” было написано в форме мужского рода, но, как и следовало ожидать, оттуда выглянула женщина в синем костюме железнодорожника и в такого же цвета фирменной фуражке. Тяжелый подбородок и суровый взгляд выдавали в ней сильную личность. Она посмотрела на цыганок, на спящего в углу мужика, остановила немигающий взгляд на фигуре фармацевта.

– Не вы будете гражданин Курочкин? – строго спросила она.   
 Женщина чем-то сразу не понравилась Курочкину.

    – Могли бы сказать и "товарищ", – недовольно заметил он, все больше теряя уважение к железнодорожникам, – да, это я, а что случилось?

     – У вас на физиономии не написано – "гражданин" вы или "товарищ", – быстро парировала дежурная. В кутерьме привокзальной службы она привыкла к нервозности отъезжающей братии и на их недовольство научилась отвечать искрометным экспромтом. Но службу несла исправно.

     – К телефону вас, – сказала она и скрылась.
     – Меня, к телефону, – удивился Курочкин. Он пожал плечами и направился вслед за дежурной, испытывая некоторую неловкость за только что проявленную бестактность.

     Но дежурной было не до него. Она уже яростно ругалась по селектору внутренней связи с каким-то приемщиком по поводу неправильно оформленной накладной. На другом столе у черного старомодного телефонного аппарата лежала снятая трубка. Курочкин степенно подошел и поднес ее к уху.
Строго изрек:
     – Курочкин на проводе.
     – Андрей Антонович, – раздался радостный голос из трубки. Курочкин тотчас узнал голос своего заведующего аптекой, – как хорошо, что вы еще не уехали… Отбой.
     – Какой отбой, – не понял Курочкин.
     – Семинар отменяется, перенесли на неопределенное время.
     – Почему?
     – Да заболел заведующий областным аптечным управлением. Так что, возвращайтесь домой.
     – Я уже билет взял на поезд.
     – Так сдайте его обратно в кассу.

     Курочкин хотел уточнить, кто ему компенсирует убыток в размере 35 копеек, понесенный им в результате операции купли-возврата, но воздержался, решив, что это не телефонный разговор. Он был рад представившейся возможности оттянуть свой отчет по не выполненному сбору лекарственных трав. Но по телефону все-таки недовольно буркнул:
– Все у них не слава Богу… работнички, – и положил трубку.

     Местный городской автобусик не признавал официальных расписаний. Он курсировал по городу в интервалах, определенных возможностями шофера, и не обращал внимания на сиротливо висевшую у остановки куцую жестянку с аляповато начертанными на ней буквами и цифрами, по привычке, еще называемой в народе расписанием. Никто из ожидавших автобус уже давно не принимал всерьез вывешенное расписание. Разве что, за исключением неопытных приезжих, да закоренелых местных домоседов, практически не пользовавшихся услугами городского транспорта.

     В тот час, когда Курочкин покинул вокзал и подошел к железному столбику с крупной буквой "А" на фанерной дощечке, шофер автобуса, вероятно, как раз принимал вечерний чай. Более получаса нервно-озадаченный Курочкин делал круги на небольшом пятачке привокзальной автобусной остановки, то и дело, поглядывая на часы и вздыхая.

     Вообще-то его дом находился на расстоянии пятнадцати минут среднего пешего хода от вокзала, но наш герой регулярно приобретал месячный проездной билет на автобус и всегда старался с максимальной эффективностью использовать затраченные на него деньги. Вот и в этот раз, даже при ощущении в душе острой тревоги за судьбу собаки, поступаться своими принципами он все равно не стал. Терпеливо дожидался окончания вечернего чаепития шофера. Только к одиннадцати часам вечера Курочкин добрался домой. Его квартира выходила окнами к автобусной остановке. Хозяина она встретила негостеприимным холодом погашенных огней.
     - Спит уже, – недовольно поморщился в душе Курочкин, - худая мне все-таки попалась баба, хоть и на морду смазливая, а толку-то...
       Вместе с тем он успокоился: если бы что-нибудь случилось с собакой, в квартире сейчас бы был переполох. При всем неуважении к супружнице, Курочкин не мог отказать ей в искренней привязанности к собаке.
     Ему пришлось несколько раз нажимать кнопку звонка, пока за дверью не послышалось шлепанье босых ног. Раздался встревоженный голос жены:
- Кто там?
– Я, – отрывисто ответил Курочкин.
– Кто? – переспросили за дверью.
– Да ты что, не проснулась, что ли, я вернулся.
– Андрей, ты? – в голосе жены было больше испуга, чем радости, – подожди минутку, я сейчас оденусь, – и быстро убежала назад.
– Никак ошалела баба, – подумал Курочкин, – будто я ее в ночной рубашке не видел.
Минуты через две она щелкнула ключом, открыла дверь и, пропуская его перед собой, как-то неестественно громко затараторила:
– А я тебя не ждала совсем, повязала, почитала немного и легла спать.
– Ты почитала? – удивился Курочкин. Подобной слабости за собственной женой он никогда раньше не замечал.
– Да немножко, – уклончиво ответила та, – а ты почему вернулся?
– Отменили семинар, – хмуро ответил Курочкин, ставя дипломат в коридоре, и, вешая в прихожей плащ, – собаку рыбой не кормила?
– Нет, а что?
– Да ничего, слава Богу, что не догадалась. Пожрать есть чего?
– Сейчас, – жена проворно шмыгнула на кухню и тотчас загремела посудой, перекладывая ее со стола в раковину, включила колонку.
– Если бы я не вернулся, три дня посуда бы валялась в раковине немытой, а тут ишь, спохватилась, – ядовито подумал Курочкин, одновременно удивляясь, почему своим неожиданным появлением вдруг пробудил у жены примерное усердие.
Он переоделся в домашний халат, пригладил у зеркала редеющие волосы, зашел на кухню. Жена уже все перемыла и с чувством сосредоточенной настороженности стояла у окна около раскрытой форточки. На сковородке подогревалась картошка с рыбой. Курочкин недовольно повел носом.
– Фортку закрой, – сказал он, – вон как с улицы табаком потянуло, наверно под окном пацаны курят, – сам он никогда не курил, и сразу отреагировал на присутствие табачного дыма в кухне. Глянул на сковородку, удивился:
– Что это ты столько картошки нажарила, никак раньше меня узнала, что семинар отменяется, – впервые за вечер улыбнулся.
Жена ничего не ответила и отошла от форточки.
После ужина Курочкин поиграл с собакой, посмотрел по телику боевик, и где-то за полночь лег спать.
Сны ему снились редко, а тут приплелась несуразная, длинная чертовщина. Снилось, будто он мчится по узкоколейке, сидя верхом на вокзальной скамье, а сзади, ухватив его за шею, примостилась жена. Скорость была бешенной, скамейка на стыках рельс подпрыгивала и моталась из стороны в сторону, встречный ветер свистел в ушах. Жена испуганно прижималась к нему сзади, умоляла на поворотах снижать скорость и подавать звуковые сигналы.

Затем жена и скамья исчезли, но появился заведующий областным аптекоуправлением, облаченный в строгую форму железнодорожника. Он тряс перед носом испуганного Курочкина тощую рыбину и сердито вопрошал:
– Это что, по-вашему, корень валерьяна?

Курочкин проснулся. В первый момент он не понял, где находится, и некоторое время оставался под гнетущим впечатлением испытанного во сне страха. Жена мирно посапывала рядом, в окно светила полная луна.

Курочкин начал приходить в себя. Ощущение приятного тепла мягкой подушки под щекой окончательно изгнало из его полусонного состояния образ сурового начальника.

– Приснится же такая чепуха, – подумал Курочкин.
В душе теплой волной разлилось успокоение, и приятное чувство радости от мысли, что возникшая было неприятность, оказалась всего-навсего сном. Он сладко причмокнул губами и перевернулся на другой бок. Под кроватью тоже кто-то пошевелился, потом громко чихнул. И снова наступила тишина.

Курочкин свесил руку с кровати, сонно спросил:
– Это ты, Джек?
Джек радостно лизнул руку хозяина и хриплым голосом давно курящего мужчины ответил:
-Я.