Подарок старому другу. Одним файлом

              Пронзительным сентябрьским утром, когда бывает порой на душе беспричинно и безотчетно грустно, Вадим Сергеевич сказал себе: сегодня я, наконец, сделаю это. И правда – пошёл и сделал. Он уже давно заприметил в одном из торговых центров небольшой уголок, в котором продавались странные, вряд ли нужные кому-нибудь в обыденной жизни предметы: сумасшедшие шахматы за сто тысяч с неузнаваемыми фигурами, «вечные двигатели» на батарейках, кривые пиратские ножи и разные бинокли с телескопами. Но самое главное: там были курительные трубки и табаки, от чего в воздухе витали едва ощутимые пряные ароматы, а в голову приходили слова: «пиастры», «на абордаж!» и песенка про сундук мертвеца и бутылку рома.

              Вот эти-то предметы порока и были нужны Вадиму Сергеевичу. Он выбирал подарок. Скажете, ай-яй-яй дарить такое? Минздрав предупреждает? Оно, может и так, но стоит ли переживать об этом, если одаряемый является курильщиком с полувековым стажем? В том, что Сергей (очень хотелось назвать его по старинке - Серёжка или даже Сергуччо) не бросил курить, Вадим Сергеевич почему-то не сомневался. Вот с алкоголем тот с некоторых пор находился в непримиримых контрах («дошла гиря до полу», как говаривала одна злоязычная тётка), а табачок всегда очень даже уважал.

              В трубках и табаках Вадим Сергеевич не смыслил ни бельмеса, поскольку в свои шестьдесят пять уже лет десять, как завязал с курительной пагубой, да и раньше потреблял только сигареты. Поэтому он основательно прогуглил интернет-пространство и шёл за покупкой, считая себя ужасно подкованным. Однако продавец, весёлый и доброжелательный парень в кожаной косухе и бандане с «адамовой головой», опрокинул на него столько информации, что Вадим Сергеевич вскоре заблудился в ней и доверчиво отдался в руки искусителя. Результатом явилась неслабая по цене трубка (настоящий бриар!) и красивый, вкусно пахнувший пакет табака со шнурками и сургучными печатями. Напоследок Вадим Сергеевич отчаянно махнул рукой, гулять так гулять, и прикупил такую же, как у продавца, бандану, за которую оный назначил совсем уж неимоверную скидку – девяносто процентов и которая даже после этого стоила изрядно.

              Более несовместимых вещей, чем благородный курительный аксессуар и простецкая Сережкина физиономия трудно было бы представить, но в этом-то, по замыслу Вадима Сергеевича, и должен заключаться весь прикол, который сразу же настроит на соответствующий лад и поможет преодолеть неловкость долгого необщения. Да и шкиперская бородка, которой, по изредка доходившим до него слухам, с некоторых пор обладал его старый друг, наверняка поможет обыграть подарок: чем тебе не морской волк? Так что бандана тут оказывалась совершенно к месту. Теперь осталось только разработать линию поведения.

              С некоторых пор Вадим Сергеевич стал ощущать твердую потребность встретиться со своим старым школьным приятелем.  Было время, когда они не мнили себя один без другого от слова «совсем». Они понимали друг друга не то, что с полуслова – с полувзгляда. Их объединяло одинаковое чувство юмора, очень полезное свойство ума, надо сказать.  Они не только сидели за одной партой, но и жили в одном трущобном квартале трухлявых «деревяшек» и входили в одну дворовую компашку. Разве этого недостаточно, чтобы стать друзьями?

              Со временем их пути разошлись. Явление, совершенно обыденное и происходящее гораздо чаще, нежели противоположное. Такова «се ля ва», как говаривали местные французы. Жизнь досталась Вадиму Сергеевичу хлопотная и, без преувеличения, непростая, со своими радостями и трагедиями. Кто-то назвал бы её деланием карьеры, стремлением к каким-то там высотам, но сам фигурант этой жизни с такой оценкой не согласился бы. Он просто в каждой точке своего существования максимально отдавался тому делу, в котором был занят, безо всякого философствования на эту тему. А то, что при этом продвигался по служебной лестнице, считал справедливо заработанным результатом своего труда.

              В какой-то момент жизни пришло понимание, что он – не Гай Юлий Цезарь, и заниматься несколькими делами одновременно не его конёк. Под одновременными делами понималось, конечно, не чтение газеты за обедом. В его окружении находились люди, решающие служебные задачи одновременно со строительством дачи, например. У кого-то одно даже помогало другому. Вадим был не такой, точнее сказать, у него так не получалось. Поначалу он даже огорчился от такого прозрения. Кругом упущенные возможности, а он «ухо вялит». Но потом пришло другое понимание. Способность сконцентрироваться на главном, оказывается, тоже в состоянии приносить свои дивиденды. И он успокоился. Но со временем оказалось, что за рамками главного дела остаётся много важного, например, старые друзья.

              Когда стукнуло шестьдесят, он легко расстался со всяческими главными делами своей жизни и отправился на пенсию. Получил красную книжечку, из которой узнал, что он теперь официальный старик, раз имеет право на пенсию по старости. С написанным не согласился, поскольку чувствовал, что ещё не иссякло желание прыгать через лужи и сходить с автобуса, не дожидаясь его полной остановки. Непривычная жизнь без каких-либо напрягов высвободила часть мозга для вольнодумства. Этим термином Вадим Сергеевич пользовался буквально и имел в виду не крамольные идеи о смене элит, а просто размышления на вольную тему. Теперь он даже стал видеть сны. И вообще оказалось, что жизнь за пределами всяких там важных дел не менее интересна и многообразна.

              А ещё он стал встречать знакомых из своего далёкого прошлого. И было это столь удивительно, сколь и закономерно, ибо рано или поздно нечто подобное должно было случиться, если гулять по улицам своего детства. Началось с того, что однажды сын скинул ему на «мыло» (Вадим Сергеевич не чурался жаргонного новояза) парочку сканов старых фоток с припиской: «Не узнаёшь местечка?». Как же не узнать? На фотографиях был запечатлён Большой переулок с его старыми деревянными домами и недавно, видимо, возведённым кубом здания типографии, образцом блистательной архитектурной безликости и творческой импотенции. Значит это примерно семидесятые годы.

              Быстренько отписав сыну в том духе, что батю не проведёшь, и он всё знает, Вадим Сергеевич вернулся к фотографиям. Их автор оказался весьма изобретательным в поиске точки съёмки. По сегодняшним меркам можно было бы с уверенностью предположить, что снимки сделаны с квадрокоптера. Куда он там взгромоздился в те то времена, оставалось полной загадкой.

              Вадим Сергеевич любил старые фото старого города. Было увлекательно разгадывать точки съёмки, мысленно налагать бесследно канувшие в небытие дома и улицы на новую действительность, отмечать про себя: а вот это я помню, и удивляться собственной древности. Только вот их призаводская рабочая слободка с бараками и соседствующими с ними деревянными домиками частного сектора была, видимо, неинтересна фотодокументалистам, и они не оставили ничего на память пытливым пенсионерам. Надо ли говорить, насколько он обрадовался фотографиям Большого переулка – ведь это же совсем рядом! Вместе с этой радостью в него вошло нечто труднообъяснимое. Он коротко обозначил для себя это нечто как ностальгию, отметив, однако, что примененный термин слабоват, чтобы описать всю полноту его ощущений. Даже тянуло слегка прослезиться.
             
              Вот тогда-то и возникла идея погулять пешком по территории своей молодости. Нельзя сказать, что Вадим Сергеевич совсем уж не бывал в этой части города. Бывал, конечно, только всё больше на машине и проездом или всё по каким-то срочным делам, так что до лирики не доходило. Заоконная действительность казалась ненужной в данный момент и недостойной его внимания.

              Тогда он не отдавал себе отчета, но первое же пешее путешествие проявило, сколь мало осталось здесь от тех юношеских времен. Тем милее оказались несколько всеми забытых оазисов прошлого: какая-нибудь пара-тройка домов в каждом с огородами и старыми могучими деревьями, с отсыпанными граншлаком ещё в стародавние времена дорожками. Вадим Сергеевич всё скрупулёзно запечатлел на смартфон, стараясь, чтобы натуру не портили нагло выпирающие новостройки и тут же нарвался на допрос одной местной старушки.

              - А что это вы тут делаете, мил человек? – бдительно осведомилась она из-за ветхого палисадника.

              - Да вот, гуляю, смотрю…

              - Это кто же здесь гулять-то будет? – заподозрила неладное старушка. - Дак и смотреть вроде не на что. У нас ничего нету…

              Она насупилась, размышляя, видимо, как отвести неизвестную опасность, но тут же решила зайти с другой стороны.

              - А вы не из мэрии ли часом будете? Не по сносу ли? Вот и фотографируете тут чего-то…

              Старушка кивнула на смартфон в руке Вадима Сергеевича, проявив тем самым неожиданную техническую подкованность.

              - А то мы пишем, пишем, да только всё толку нет. Ответили вот последний раз, что наше обращение очень важно для них, и что вместе мы обязательно сделаем город лучше, а про снос – ни гу-гу. А ведь хочется, чтобы и у нас, как у людей. И уборная теплая чтобы, и ванна.

              - Да нет, не из мэрии. – разочаровал старушку Вадим Сергеевич. – Жил я когда-то тут неподалёку. Давно это было.

              - Ну так и нечего тогда… - сурово ответствовала собеседница.

              Она отвернулась, и конец фразы остался для Вадима Сергеевича неизвестным. Вот так, подумал он, такая вот диалектика получается. Кто-то умиляется от вида старых гнилушек, а для кого-то - гори они синим пламенем, лишь бы уборная была тёплая. Впрочем, он тут же устыдился своих незрелых мыслей, сообразив, что из тёплого туалета мечтать о сохранении старого города всё-таки как-то приятней.

              В другой раз он столкнулся около магазина «Пингвин» нос к носу с каким-то дядькой и целых полминуты, наверное, никак не мог с ним разминуться. Тот всё время бестолково шарахался именно в ту сторону, какой Вадим Сергеевич намеревался обойти препятствие. И когда тот уже собрался окончательно рассердиться, услышал обращённую явно к нему добродушную реплику:

              - А ну, хорош мельтешить.

              Он поднял голову. Годы сильно поработали над внешностью стоящего напротив человека, но оказались всё-таки бессильны стереть восточный колорит с его лица. И это лицо кого-то ему смутно напоминало.

              - Хасан?

              - Ну, а кто бы ещё? – сильно удивился и даже вроде как обиделся дядька.

              Никакой, конечно, это был не Хасан. Это был Серёга Хасанов, безбашенный герой множества небылиц и легенд местного разлива начала семидесятых, которым ребята постарше пугали расшалившихся младших братьев. Смуглолицый и раскосый, он удачно коррелировал со своей фамилией, и фантазии не нужно было трудиться над его прозвищем. Конечно – Хасан. В сочетании этих звуков окружающим слышались быстрота и натиск, топот копыт и бескрайность полынных степей, жестокость и коварство древних кочевников, чьим наследником, несомненно, являлся этот парень. Легендам надо соответствовать, и Серёга без особых к тому усилий – соответствовал, хотя, если честно, видел бескрайние степи лишь на картинке в учебнике географии.

              Его имя было заурядным, но кличку в школе знали все от первоклашек до выпускников. Даже, рассказывали, был такой случай. На каком-то уроке учительница склонилась над журналом:

              - А сейчас к доске у нас пойдёт…, пойдёт… Хасан…, Хасан…

              И надолго зависла, соображая, какая это у Хасана может быть фамилия, пока он сам не подсказал под общее ржание:

              - Сергеев!

              Тогда у магазина они долго болтали, забыв про время. Хасан не был постоянным участником их молодежной команды, но оказался просто кладезем информации о многих общих знакомых. Только вот какая интересная штука: некоторые события выходили из его рассказов совершенно иначе, нежели были известны Вадиму Сергеевичу. Они даже слегка поспорили по этому поводу, но в итоге расстались весьма довольные друг другом и той удачей, что подарила им эту встречу.

              Встреча с Хасаном снесла все построенные жизнью препоны, взорвала плотины, растопила ледяные дамбы, сдерживающие воспоминания, и те радостным галопом устремились наружу, захлестнув Вадима Сергеевича могучей волной сладкой тоски. Но тому, кто заведует людскими делами, показалось этого недостаточно, и он организовал ещё одну случайную встречу – с Николаем Марковым, известным в давних юношеских кругах под странной кличкой - «Клетушка».

              Теперешний Клетушка оказался вполне солидным гражданином, отягощённым изрядным пузцом и думами о надвигающейся лысине. Последнее становилось понятно при взгляде на трогательные завитки, затейливо уложенные на предательски оголяющемся черепе. Они встретились на улице во время очередного пешего вояжа Вадима Сергеевича по родному краю, отметили это дело тут же в недалёкой кафешке, и карусель с названием «а помнишь?» унесла их в подзабытые дела прошлого.

              А потом произошло ещё несколько встреч, уже не таких неожиданных, но всё равно весьма приятных и даже вероятностно объяснимых. Вадим Сергеевич вспомнил, что в далёких семидесятых, когда сносили дома частного сектора, обитателей деревяшек расселяли тут же, в возводимые неподалёку новостройки. Такой подход к делу соблюдался далеко не всегда, обычно приходилось ехать на другой конец города, к чёрту на кулички, как выражались сами недовольные переселенцы. Поэтому возможность остаться на родной, так сказать, земле нравилась. Получалось, они как бы и не покидали насиженных мест, не теряли привычных связей и по-прежнему продолжали ходить друг к другу в гости «просто так». Новоселы хвастались приобретенными благами, разжигая в пока ещё не осчастливленных переселением аборигенах чувство зависти, и великодушно приглашали их «на ванну».
            
              Неосчастливленные собирали чистое бельё и вместо далёкой бани шли к своим благоустроенным соседям мыться, после чего пили чай на крохотных кухоньках и поглядывали сверху на свои деревянные владения. Мысли их в такие моменты были чисты, как их отмытые тела, только малая толика будущей грустинки уже прокрадывалась в душу: жалко было огородиков и возможности выйти на свою (!) завалинку.

              После всех этих встреч Вадим Сергеевич задумал отнять свободу выбора у капризной дамы по имени «Случайность» и начать управлять процессом самостоятельно. Первым делом надо найти Сережку - Сергуччо, решил он для себя. Мысль эта и раньше приходила ему на ум, но была какая-то безвольная и необязательная, что ли. Теперь она монументализировалась в голове Вадима Сергеевича и вытеснила все другие надобности на периферию. Тем более, что и время подходило, как нельзя лучше: близилось двадцать шестое сентября – Сережкин (ну не Сергея же Владимировича!) день рождения. И Вадим Сергеевич отправился покупать подарок, гордый своей решительностью.

              Да, было время, когда их, совершенно разных внешне, с разными темпераментами и манерами поведения называли: «не разлей вода». Сережка жил в полукилометре от Вадима в старой двухэтажной деревяшке, нижние окна которой располагались на уровне земли, и зимой их почти полностью заносило снегом так, что приходилось откапывать, дабы допустить немного холодного серого света в жилище. Удивительное дело, но квартирный вопрос ничуть не испортил Сережкиных родителей, которые, не смотря на бытовые неурядицы, продолжали оставаться милейшими добродушными людьми, принимавшими Вадима, как своего.

              Казалось, что Серёжкин отец дядя Вова, крохотный мужичок (весь в меня, как говаривал сын) сильно ошибся местом рождения и бытия. Ему надлежало проживать где-нибудь в Одессе, ибо был он непревзойденного оптимизма балагуром, не затаившим никакой обиды на судьбу, обделившую его приличествующими мужчине габаритами. Лёгкость общения была для дяди Вовы качеством профессиональным, то ли приобретённым в процессе своей трудовой деятельности, то ли наоборот, поспособствовавшем выбору дела жизни. Дядя Вова был парикмахером. Однако, так его никто не называл, его называли мастером, как, впрочем, и других его коллег. Дело для тех времен привычное, но дядя Вова видел в этом исключительно признание своего брадобрейного таланта и говорил им с Сережкой в минуты редкого пьяненького тщеславия:

              - Вот, дундуки, учитесь! Мастер – это вам не сотня гребешки!

              Что означала эта «сотня гребешки» никто не знал, и даже, пожалуй, сам дядя Вова, но честно сказать, мастером он был отменным и всегда имел очередь из клиентов, записанных именно на него. А окончательно сраженным Вадим оказался, увидев как-то однажды на пиджаке дяди Вовы медаль «За отвагу». Тут и открылось, что Серёжкин отец прошагал рядовым всю войну и всю Европу и когда уже начал маленько надеяться, что выйдет живым из этого ада, чуть было не утонул в холодном мартовском озере Балатон где-то на венгерских просторах. Стало быть, рассудил Вадим, дядя Вова – герой. А Серёжка кто тогда – сын героя?  Такого удара он от своего друга никак не ожидал и даже рассердился на своего отца, не успевшего повоевать и уронившего тем самым престиж их семьи. Сердился, впрочем, недолго, потому как посчитал хронологию и понял, что в тринадцать лет в действующую армию идти рановато. И досада улеглась, не успев вбить клин в их настоящую пацанскую дружбу.

              А то, что дядя Вова – человек бесстрашный, Вадим убедился на бытовом примере. И было ему тогда лет пятнадцать. По соседству с Серёжкиной семьёй в микроскопической комнатушке, овеваемой флюидами близкой уборной, жила Светлана Павловна, директор маленькой обувной фабрики, со своим сожителем Славой. Слава был пьющим и частенько гонял свою несчастную любовь, наводя страх на весь дом своими ужасными криками и телодвижениями. Прибежище и защиту Светлана искала у соседей, не успев иной раз надлежаще одеться, и дядя Вова решительно отправлялся улаживать «инцидент». Кроме него в их доме никто на такой героизм не отваживался. Он обычно перехватывал Славу у своих дверей и увлекал подальше от жертвы.

              - Слава, вы дундук.- убеждал он соседа, смело поглядывая на того откуда-то у него из подмышки. – У вас такая жена, что будь я помоложе, у-х-х…

              - Да? – пьяно удивлялся Слава.

              - Всенепременно! – подтверждал дядя Вова. – И она вас любит.

              - Да? – опять удивлялся Слава и впадал в размышления. Угроза взрыва понемножку сходила на нет.

              Уж какую там управу имел на буяна дядя Вова, доподлинно неизвестно, но минут через пять он возвращался.

              - Светочка, ступайте к нему. – говорил он облегчённо. - Ваш раб жаждет приникнуть к вашим стопам и молить о прощении.
              И верно, повторных схваток в этот день не происходило.

              Ребята неоднократно оказывались свидетелями этих концертов, и Вадим отчаянно завидовал этому бугаю, который вот сейчас возьмёт и запросто приникнет к стопам Светланы Павловны. Он бы и сам был не прочь приникнуть, и не только к стопам этой маленькой аппетитной женщины. И совсем не детские мысли бродили в такие моменты  в его голове и горячили кровь.

              Да-а, расскажи кому, выныривал из своих воспоминаний Вадим Сергеевич, что целая директриса фабрики жила в таких условиях – не поверят. А ведь было. Жизнь его потом сводила со Светланой Павловной, и он был немножко в курсе некоторых обстоятельств. В девяностых годах фабрика приказала долго жить. Светлана Павловна, не старая ещё к тому времени женщина, в одночасье бескрайне обогатилась и, не успев даже толком осознать это, почти мгновенно всё потеряла. Хищный оскал капитализма оказался не только карикатурой советской пропаганды, но и вполне себе реальным явлением.

              Вадим Сергеевич с удовольствием попутешествовал ещё немного по волнам своей памяти, попутно удивляясь, куда его занесло. Не иначе, Светлана Павловна поманила. А думка-то у него была о другом… Так-так-так, ага!  Ничто не могло вбить клин в их настоящую с Сережкой пацанскую дружбу. Именно на этом он остановился. Идём дальше.

              А вот Галка – смогла. И вбила. Галка – это смешливая такая девчонка из их школы и из их общей компании. И было это, пожалуй, в десятом классе. Для них с Серёжкой. Для Галки, соответственно – в девятом. В их шумной стае преобладали мальчишки, и это только укрепляло прайд, не позволяя ему распасться на отдельные пары - все дружили со всеми. И всё-таки союзы возникали, хрупкие и, как правило, скоротечные – молодые львята ещё только учились осваивать томительную неизвестность новых отношений и чувств. Дефицитным девчонкам здесь было приволье, они капризничали и задирали нос, а некоторые умудрялись вселять надежду сразу нескольким претендентам на совместный поход в воскресное кино. Понятно, что общая атмосфера в компашке была густо наполнена восхитительными интригами, слухами, намёками и недомолвками, и это, как ни странно, только укрепляло её разношёрстный монолит.

              В один прекрасный момент Галку посетила странная на первый взгляд блажь.

              - Поскольку моего папу зовут Коля, - как-то однажды объявила она,- только мальчики с таким именем могут претендовать на моё расположение.

              На деле-то всё было проще простого: в их компании появился новый участник – Колька Сиротин, тут же получивший кличку «Локатор» за свои необъятные уши. Парнишка влился в их стаю не сам по себе, а со всем своим «хозяйством», состоящим из гитары и неотъемлемого довеска в лице младшего брата лет пяти, которого повсюду таскал с собой за неимением других вариантов пригляда. Новичок пел модную тогда песню про «Фантом», как пулю быстрый» и трогательно вытирал сопли братана его собственной тюбетейкой. Девчонки млели, но только быстроумная Галка догадалась послать недвусмысленный сигнал о готовности принять ухаживания артиста.

              После её заявления все Коли сообщества тут же напряглись и «встали в стойку», каждый стремясь как бы невзначай оттереть одноимённых конкурентов в сторону.  В движение пришли даже те из них, кто на Галку до этого момента и вовсе никаких планов не имел. Но нашлись и такие, кто усмотрел в происходящем позорную дискриминацию иноимённых и нарушение стихийного баланса в обществе.

              - Не-е, это она зря… - соглашались выключенные из конкурсных состязаний пацаны, длинно затягиваясь болгарской «Шипкой». – Тут наказание требуется.
 
              Однако, наказание, приличествующее тяжести Галкиного проступка, всё как-то не придумывалось. Зато решено было попробовать выбить клин клином, так сказать. А именно - выдвинуть из недр их благородного сообщества альтернативного и неожиданного претендента на внимание «принцессы», в которого общими усилиями и влюбить капризницу.

               О, милое злокозненное коварство молодых сумасбродов! Вадим Сергеевич усмехнулся, вспомнив, в каком истерическом ржании рождались детали заговора. Сразу же стало ясно, что абы кто на роль соискателя Галкиной приязни не подходит. Поручи это дело её тайному воздыхателю – и крах обеспечен: разомлеет и выдаст даме сердца всех заговорщиков с потрохами. Здесь требовалось работать тоньше. Операция «Ы», так сказать. Чтобы никто не догадался, как говорил знаменитый киношный Балбес. И выбор пал на Серёжку. Резонов было два. Первый: несуразней пару нельзя было и придумать. Статная девица и неказистый парнишка, да ещё и ростом пониже. Резон второй, главный: на момент заговора кандидат на любовь отсутствовал и никак не мог помешать нарождающимся интригам.

              В воздухе смутно витала антитеза про красавицу и чудовище, хотя, если уж совсем по-честному, оба персонажа до таких кондиций не дотягивали: никакой писаной красавицей Галка не являлась, а Серёжка и тем более никак не тянул на роль чудовища. Но какой-то бесёнок всё время сворачивал мозги заговорщиков на хохму, и кандидатура «Ромео» была с весёлым ржанием утверждена. Оставался пустячок: внушить претенденту, что он давно влюблён в Галку, и настала пора открыться уже, в конце концов!

              С первой задачей оказалось справиться поразительно просто. После некоторых туманных намёков, совершённых как бы между прочим с разных сторон, в том числе и лояльными к заговору девчонками, в глазах ничего пока не подозревающего соискателя сердца принцессы стала временами промелькивать некая отстраненность от действительности, а легкая мечтательность на уроках стала причиной нескольких дополнительных неудов и проницательного замечания классной Тамары Тимофеевны:

              - И вот сейчас, когда я даю материал, который вы нигде самостоятельно не найдёте, Сережа Степанов грезит о приятном, о девочках, наверное.
Эх, Тамара Тимофеевна, если бы она знала, насколько близка к истине, не рискнула бы вторгаться вот так запросто в млеющую от неясных предчувствий Серёжкину душу. Но слово, как известно, не воробей, и с этого момента весь класс пришёл к выводу: а Степанов-то влюбился! Не прошло и пары перемен, как новость разлилась по старшим классам с убийственным доводом о её достоверности – сама «литераторша» уличила несчастного. И только животрепещущий вопрос: а в кого же, в кого? – оставался пока не проясненным.

              Казалось бы, хорошо дело пошло, но дальше возник тупик. Серёжка никак не собирался открываться перед своей избранницей, предпочитая страдать тайно, и деликатные подталкивания его в сторону решительных действий не приносили никакого эффекта. Даже после того, как доверенные подружки прямо назвали Галке имя сохнущего по ней соискателя, сближения не случилось. Ветреница была занята расстановкой силков на другую дичь, а именно – на Локатора, и на сообщенную новость отреагировала только презрительным: «Ха!» И хорошо, что Серёжка этого не слышал.

              Срочно требовался неожиданный импульс, способный придать ситуации новую энергию и предоставить, наконец, интриганам возможность насладиться плодами своих трудов. И тут помощь пришла откуда не ждали – от знаменитой и таинственной Аиды Ведищевой, певицы, которую никто не видел (ну, разве что разок в «Голубом огоньке» если только), но от исполняемых ею песен сходили с ума все граждане Советского Союза, начиная лет с тринадцати и до бесконечности. Девчонки с ненавистными прыщами на щёчках томились от её «я буду ждать тебя возле пальм у трёх дорог», а мужественные комсомольцы с целеустремлёнными взорами подпевали словам: «я песней, как ветром, наполню страну».

              Вот эта комсомольская песня под названием «Товарищ» и натолкнула заговорщиков на идею использовать великую силу искусства, дабы донести до Галки «страдания юного Вертера», не прибегая к усилиям самого «юного Вертера». Вадим быстренько накропал стихотворное признание в любви на мотив «Товарища» так, чтобы было недвусмысленно понятно, от кого оно исходит. Получилось весьма слезоточиво.

              Вадим Сергеевич попробовал вспомнить, чего он там насочинял. Дело шло туго. Перед мысленным взором возникла коричневая записная книжка, даже привиделась страничка, на которой были записаны эти стишата. А вот текст, увы… Он вспомнил только часть припева:

              «Тут надо бы чувства и слезы лавиной.
              Ведь зря ты смеёшься Галина, Галина!»

Не ахти. Но тогда все пришли в восторг, и новый шлягер тут же был распространен для изучения и последующего исполнения перед окнами «светлой донны», благо жила она, как почти все в их компашке, в «частном секторе». (Вот интересно, частной собственности в те времена не было, а частный сектор – был). Текстом песни как бы случайно оказался обнесён только Сергуччо. А зря. Потому что он всё равно пронюхал о сочинении. Только сердиться не стал и, может быть, даже обрадовался такой издевательской помощи.

              Да, вот такие дела. Они ведь тогда в своей бескрайней веселухе случайно наткнулись в лице Сережки именно на тайного Галкиного воздыхателя. И разворошили то, о чём он, трезво оценивая свои кондиции, и думать не смел даже наедине сам с собой. А теперь возмечтал, дурачок.

              Премьера песни прошла успешно. У ворот Галкиного дома при максимальном кворуме компании, включая и Галку, и Сергуччо, и Вадима, и ещё многих ребят, бойкую серенаду исполнил под гитару - кто же? Конечно, Локатор. Припев истово подхватывали голосами мартовских котов все присутствующие парни, заставляя испуганно вздрагивать редких прохожих и жителей окрестных домов. Только Сережка не пел. Он переживал, прячась за сигаретным дымком, и только изредка коротко взглядывал на Галку. Когда номер закончился, и артист раскланивался, принимая шумные поздравления, к нему подошла героиня песни и громко чмокнула его в щёку. При всех! Но посмотрела при этом почему-то на Сережку.

              С этого момента весь заговор сдулся, как прохудившийся воздушный шарик. Галка продемонстрировала свой окончательный выбор в пользу Локатора, все остальные Кольки облегчённо выдохнули: не надо больше напрягаться. Локатор теперь исполнял Галке песню от своего имени, а Сергуччо и вообще оказался не у дел. Напрасно начитанный Вадим цитировал Серёжке неизвестно откуда выцепленные строки: «Всегда огонь благой любви зажжет другую, блеснув хоть в виде робкого следа» (Откуда Вадиму было знать, что это из Данте? Такое в школе не проходили) и подстрекал друга на дальнейшие подвиги во имя любви. Сережка категорически отказывался подстрекаться и только однажды, когда уж Вадим совсем допёк его, очень серьёзно посмотрел на того и сказал лаконично, как плюнул:

              - Дурак ты!

              Это был бунт на корабле. Несильный, но всё-таки. Лидером в их тандеме по умолчанию считался Вадим, по крайней мере, он сам так думал, и был не готов услышать подобное от второго номера. И всё-таки они не поругались. Подулись немного друг на друга, и тем всё закончилось к обоюдному удовлетворению. Вадим, конечно, понимал, что Серёжка, в общем-то, прав, что во всей этой истории он, Вадим, выглядит не очень, выступал-то, получается, на стороне противника. Но, пожалуй, даже не это было главным.

              Хорошенько покопавшись в самом себе, Вадим вынужден был признать, что он и не хотел Сережкиной победы. И песню эту дурацкую сочинил не от чистого сердца, а со скрытой издёвкой. А всё почему? Да очень просто: он вдруг понял, что сам хочет быть рядом с Галкой, ходить с ней в кино, и даже целоваться, может быть. Вот такая петрушка, понимаешь. А как тогда быть с песней: уйду с дороги, такой закон, третий должен уйти? Ведь все его приятели, слушая эту песню, мнили себя благородными и сильными, как раз теми, кто уходит с дороги. Они уходят с дороги, а девчонки, эти глупые курицы, только потом понимают, кого они потеряли, но уже поздно, поздно... И сладкая печаль поднималась в такие минуты в мужественных мальчишеских душах.

              Только вот песня – песней, а в жизни совсем не хотелось куда-то уходить, хотелось оттирать конкурентов, даже если таковыми оказывались собственные друзья.  А Серёжка маялся. Не раскачай его заговорщики, он, пожалуй, так и жил бы, как лисица из Эзоповой басни, и иллюзий в отношении недоступного винограда не строил. Так ведь раскачали, и что теперь делать?

                Однако, любовь – любовью, а выпускные в школе никто не отменял. И амуры с купидонами на время зачехлили свои луки и спрятали стрелы в колчаны – стало не до того. И вообще, тем летом и как-то враз наступившей осенью привычная жизнь изрядно изменилась. Многие ребята разъехались, кто в ВУЗы, кто в армию, а кому-то пришлось отправиться туда, от чего на Руси зарекаться не принято. И дело тут вовсе не во времени года, просто так уж сложилось. Вадим, к всеобщему удивлению, никуда поступать не стал, чем сильно всех удивил, а пошёл работать. С первой получки купил матери какой-то подарок, а себе зимнюю шапку (дело к зиме) и стал курить дома, не таясь. Как же – рабочий класс! Но напиваться, как ещё не стёршийся из памяти Павел Власов, всё-таки не решился.

              Сережка тоже не стал никуда поступать, правда, никого этим не удивил. Он учился ремонтировать холодильники и стиральные машины и находился в явно выигрышном сравнительно с Вадимом положении, поскольку был уверен, что всегда сможет «подкалымить», как вдохновляли его люди знающие, и иметь «живую копейку на руках». Их старая компашка, получив несколько смертельных прорех в виде отсутствующих ребят, почти утратила жизнестойкость и собиралась только от случая к случаю.

              Так прошёл год. А потом Вадима призвали армию. Ребята и девчонки, кого удалось собрать, старательно отгуляли отвальную и, окропив напоследок Вадима разбавленными алкоголем слезами, запихнули его в пять утра в военкоматовский автобус. А ещё через несколько минут Вадим через головы новых товарищей по несчастью смотрел в грязное заднее стекло автобуса на удаляющуюся от него многорукую и неразборчиво вопящую гражданскую жизнь.

              Солдат спит, служба идёт. Как бы не так. Всё с точностью до наоборот. Служба ползёт, как черепаха, а спать совсем некогда. Только голова прикоснулась к подушке – и сразу: «Подъём!» Вадим прочно забыл, как выглядят сны и стал сомневаться, а существуют ли они в принципе? Но! То, что нас не убивает, делает ещё сильней. И вот уже позади учебка и привыкание к новой воинской части. Канун Нового года. Окрепший физически и даже духовно (командир всё-таки, хоть и младший) Вадим едет в отпуск. Вырваться на волю как раз в Новый год, разве может хоть что-нибудь быть прекрасней! Не видеть вокруг себя опостылевших рож исключительно мужского пола, не смотреть какой-нибудь замшелый фильм, на который всех согнали принудительно. И даже праздничный ужин с котлетой вместо ненавистной гороховой каши не радует.

              Прислонившись к холодной стенке общего вагона, Вадим покачивается в такт перестуку колёс и грезит о прекрасном. Впереди целых десять счастливых дней и полная свобода, ура! Он ещё не знает, что безнаказанного счастья не бывает, и что всего через несколько часов его ожидает каверзное испытание…

              Вадим Сергеевич вынырнул из далёких семидесятых в реал и поудивлялся сам себе. Надо же, куда его занесло от мыслей про другана. Впрочем, он тут же отметил, что в последнее время путешествовать по прошлому стало легко и не стыдно. Не так уж важна в пенсионном безвременье дисциплина мысли, и никому особо не требуется, чтобы он задействовал все ресурсы своего мозга на решение каких-то общественно-значимых задач. Сиди себе, пей чай и думай о чём угодно.

              Тогда, тридцать первого декабря Вадим бодро шагал с вокзала прямо в военную комендатуру - отметиться. Как говорится: сделал дело – гуляй смело. Было ранее утро, морозно поскрипывал снег, в конце Советского проспекта над Воскресенским собором матово светилось солнечное гало, а в голове кто-то пел про синий иней, лёгший на провода. Жизнь была прекрасна. Через какой-нибудь час он – дома.

              Но до комендатуры Вадим не дошёл. Его туда привели строгие товарищ лейтенант и два курсанта военного училища с красными повязками «Патруль». Патруль остановил его буквально в двух шагах от комендатуры, и лейтенант быстренько объяснил, что Вадим есть не кто иной, как опасный воинский преступник, поскольку вместо уставных трёхпалых рукавиц имеет на руках чёрные кожаные перчатки. Этими перчатками его снабдили из своих запасов сердобольные товарищи, прекрасно понимающие, что прибыть домой и, возможно, предстать перед девушками в неуклюжих, похожих на клешни краба-инвалида, рукавицах есть полная потеря лица и провал всего отпуска.

              Дежурный офицер в комендатуре подтвердил все обвинения и пообещал тут же закрыть отпуск, и это самое малое, что он может сделать для такого разгильдяя, как Вадим. Впрочем, он тут же погрузился в раздумья, которые показались Вадиму несколько фальшивыми, и фальшивым же голосом сообщил:

              - Чёрт с тобой! Возьму грех на себя, отпущу тебя, парень, и в часть сообщать ничего не буду. Ты только поработай немного, часок-другой. Снег вот надо убрать у входа и лёд отдолбить. Идёт?

              Затея Вадиму сильно не понравилась. А что делать?

              - Идёт. – кисло согласился он и получил от какого-то сержанта отполированный до зеркального блеска руками предшествующих узников коварной комендатуры лом и пару лопат. Чёрные перчатки Вадима больше никого не беспокоили. Да он уже и сам понял: накануне праздника комендатуре для наведения марафета потребовалась рабсила из числа таких дурачков, как он. Выходя из помещения, он услышал, как дежурный распекает патрульного лейтенанта:

              - Ты чего мне отпускника притащил? Сердца у тебя нет, Иванов. Новый год на носу, парень домой рвётся, а ты…

              Впрочем, на объёме работ доброта дежурного никак не отразилась. Вадим работал один. Видимо, больше неудачников кровожадному патрулю не попадалось или отпускников решили больше не брать. Вадим уже несколько раз бегал докладывать о полном искуплении своей вины: лёд сколот, снег убран, а его отвалы аккуратно подрезаны лопатой и выглядят лучше египетских пирамид, но дежурный каждый раз находил какой-нибудь изъян. Он решил было посумасбродствовать и в очередной раз, но, видимо, что-то во взгляде Вадима его остановило. Офицер вдруг оборвал свою речь и вполне по-человечески сказал:

              - Ладно, сержант, забирай свои манатки и дуй отсюда. С Новым годом тебя.

              Когда Вадим вышел из комендатуры, уже начало темнеть. Голодный и злой он шагал к дому и успокоился только когда смог различить в синих сумерках тёплый свет из родных окон, а через пару минут знакомый скрип половиц на крыльце пропел: Ура! Ты вернулся!

              Дальше всё слилось в сумбурный вихрь: радостные причитания матери и её бестолковая суета, собственные оправдания, почему так поздно (все знают, что ленинградский поезд приходит рано утром), и осознание, что ничего в доме не изменилось, и удивление, какое всё вокруг маленькое.

              Ещё в дороге Вадим решил, что новогоднюю ночь проведёт дома и теперь, сытый и разомлевший, слушал сумбурный рассказ матери о последних новостях: соседи вот переехали, квартиру получили, теперь в той половине другие живут, Сережка забегАл третьего дня, спрашивал, не приедешь ли ты в отпуск, Барсик куда-то запропастился, уж неделю не видно, колонка замёрзла, отогреть не могут, за водой надо на Большой переулок ходить. Голос матери тихонько журчал, казалось, что они так раньше и не разговаривали никогда, всё больше отдельными репликами. От непривычной обстановки и почти бессонной ночи в поезде тянуло в сон. А может, ну его? Забраться под одеяло и задать храпака часиков так на двадцать? Отоспаться за всю службу? Ну и что, что Новый год?  Мать поймёт, а всё остальное – потом. И времени впереди ещё хватит на всё – целых девять непочатых суток.

              - Э-э-э, да ты слабак, приятель? – удивился кто-то внутри Вадима. – А ведь завтра пожалеешь. Узнаешь, как здорово ребята отгуляли, и будешь локти кусать. И Серёга не простит. Узнает, что приехал и не дал знать – и не простит.
И Вадиму стало стыдно. Чего это он? Ну да, соскучился по всему домашнему, так ведь оно теперь никуда и не денется. Так что надо действовать. И Вадим начал.

              Преодолев лёгкое несогласие матери, опрометчиво и совершенно безосновательно возмечтавшей встретить Новый год с сыном, раз уж такая счастливая оказия приключилась, он в десять вечера при всём параде выскочил на улицу. Мать попыталась вразумить его идти в гражданке, а то ещё заберут пьяного, но у Вадима был железный аргумент, матери, впрочем, непонятный, о том, что все новогодние нарушения он уже отработал, а бомба, как известно, дважды в одну воронку не падает. Ну, и потом: напиваться он совершенно не собирается, да вот ещё и костюм неожиданно оказался маловат. И это было чистейшей правдой.

              На перекрёстке Вадим остановился. Безлюдно на все четыре стороны. И куда бедному служивому податься? Приоритетов два: к Серёжке или к Галке. А там посмотрим. До Серёжки ближе, до Галки подальше. Вадим выбрал Галку. Внутренний голос солдата, забывшего, как выглядят женщины вообще, а в новогоднюю ночь - в частности, решение одобрил. А с Серёжкой в любом случае он встретиться успеет. Новогодняя ночь впереди казалась бесконечной.

              Повернув с улицы Тракторной на Льва Толстого, Вадим скромно выслушал похвалу внутреннего голоса – окна Галкиного дома ярко светились. В одном из них тенью просматривался силуэт ёлки. Ложиться спать здесь явно не собирались. Пока он топал сюда по морозцу, планы на праздник неуклонно разрастались, и теперь зафиксировались на максимуме: сегодня Галка должна быть с ним. Это трофей воина, годом тягот и лишений выстрадавшего свою добычу. Соперники и прочие гражданские шпаки пусть рыдают и отползают в сторону, это не их день, то есть ночь.

              В сенях он прислушался – шумят. На секунду в голову заскочила мысль, а вдруг это «взрослые» гуляют? Словечко «взрослые» выскочило откуда-то из глубин совершенно не к месту. Вадим усмехнулся и без стука широко распахнул дверь.

              Странная штука память, странная и капризная. Свой остальной отпуск теперешний Вадим Сергеевич почти не помнил, а ту ночь, не смотря на эйфорию и алкоголь – пожалуйста. Когда он появился перед честнОй компанией весь такой блистательный и неожиданный, сразу стало ясно, что сегодня будет его бенефис, и что желанная крепость в этот самый миг уже пала, не дожидаясь начала осады. Об этом недвусмысленно просигнализировали сияющие глаза хозяйки праздника и совсем не тайные её взгляды, в которых читалась готовность отдаться на милость доблестного воина.

              Они все уже вволю наелись и напились, восторженно проорались под бой курантов по радио и пару раз выходили на улицу просвежиться, откуда возвращались замёрзшие и густо перевалянные в снегу. Не в силах состязаться с молодой энергией, Галкины родители потихоньку куда-то свалили, наверное, к соседям, и пришло время для лёгких безобразий: игры в фанты и в бутылочку, причём с бутылочкой девчонки откровенно мухлевали, стараясь обязательно попасть в пару с Вадимом. А ещё они с восторгом водили мягкими пальчиками по большим металлическим буквам СА на его погонах (недавнее новшество армейского дизайна), теребили значки на кителе и вообще всячески демонстрировали своё восхищение его мужественностью.

              За всей этой безалаберной суетой он даже не успел толком поговорить с друганом. Временами ему казалось, что Серёжка вовсе не рад происходящему и даже его появлению здесь и находится где-то на периферии праздника, да и выглядит опьяневшим больше других. Но в тот момент это было не существенно.

              «ПотОм, это всё потом. - говорил он себе. - Сейчас главное не это. Главное сейчас – совсем другое». Он уже несколько ошалел от выпитого, от девчоночьих поцелуев, их близких разгорячённых тел, нечаянных (и что греха таить – иногда очень даже чаянных!) прикосновений, от которых бросало в жар. Но главный приз ещё не был достигнут, и нетерпение захлёстывало его многообещающей волной. Поэтому, когда кто-то бросил клич «На Металлургов, на горку!», Вадим увидел в этом перст судьбы.

              - На площадь! – подхватил он громче всех, но тут Галка, во всеобщей суматохе отыскав его руку, тихонько потеребила её, определённо подавая некий знак. Вадим ответно стиснул её ладошку, мол, не переживай, это я так, для отвлечения. В результате оказалось, что идти готовы все, кроме них двоих. Вадиму нельзя: а вдруг патруль? Галка тоже нашла какую-то неубедительную причину, к которой почему-то никто не стал цепляться.

              Они едва дождались, когда «цыгане шумною толпою…», в общем, когда все свалят. Последним сваливал Серёжка. Он как-то тоскливо посмотрел на остающихся, но ничего не сказал и вышел.

              Первым делом они всласть нацеловались. Они даже не разговаривали - некогда. Поговорить-то можно и потом, при других обстоятельствах, а сейчас надо делом заниматься. И они занимались. Когда для взятия Бастилии препятствий не осталось совсем никаких, на крыльце раздался топот ног и женский голос громко спросил:

              - Галя, ты дома?

              Это возвратились деликатные Галкины родители, а вместе с ними, наверное, и сам Дед Мороз, который всё ведает и уберегает глупую молодёжь от опрометчивых новогодних поступков. Они едва успели кое-как усмирить бунтующую против усмирения плоть и скрыть следы несостоявшегося преступления.

              С той ночи Серёжка стал избегать Вадима. Тот предпринял несколько попыток встретиться, пока ещё не кончился его отпуск - не получилось. Не умеющий врать дядя Вова неубедительно приводил дурацкие причины Серёжкиного отсутствия дома и грустно приговаривал:

              - Эх, ребята, дундуки вы оба!

              А потом Вадиму кто-то сказал, что у Серёжки с Галкой, удивительное, и даже невозможное дело, как раз незадолго до Нового года стала наклёвываться взаимная симпатия, а тут явился он, Вадим, и всё испортил.

              Отпуск, тем не менее, катился своим чередом, разве что быстрей, чем хотелось бы. С Галкой они встречались, болтали, не касаясь скользких тем, немного целовались, но куража не было. Прошла волшебная новогодняя ночь, отменяющая все запреты, исчезла сумасшедшинка, всё стало обыденным и почти скучным, как выброшенная за ненадобностью послепраздничная ёлка. С этого времени Галка стала писать Вадиму в армию, и это было хорошо и приятно, потому что солдат, которого на гражданке ждёт девушка, совсем не то, что солдат, у которого девушки не имеется.

              После Вадимова дембеля они с Серёжкой встретились и даже крепко отметили это прекрасное событие, но к прежней дружбе так и не вернулись. То ли повзрослели оба, то ли Галка по-прежнему осталась стоять между ними. Хотя, чего бы ей стоять? Галка к этому времени была уже замужем. Кстати, за Николаем, только не за Локатором, а за другим не известным Вадиму парнишкой. Ага, подумал Вадим, вот в чём причина внезапного прекращения потока писем – любоф-ф! И ничего не дрогнуло в его душе.

              А потом… А что потом? Обычная жизнь: работа, жена, дети. Да-да, именно в такой последовательности, если судить по уделяемому на эти дела времени. О Серёжке доходили от общих знакомых кое-какие слухи, правда, всё реже и реже. Живёт будто бы в гражданском браке с некоей Шурочкой, детей не завели. Шурочка ведёт хозяйство твёрдой рукой, отвадила всех друзей и объявила в семье безалкогольную территорию. У них теперь маленькая дачка на берегу Ягорбы, и всё в ажуре. Серёжка дорос до бригадира на своей работе и вполне доволен жизнью. Только немного пугается при случайных встречах со старыми знакомыми, начинает подносить часы к глазам и поминутно оглядывается, не видит ли его запретного общения вездесущая Шурочка.

                Последние годы новостей про давнего друга и вообще никаких не было. Да и какие тут могут быть новости? На пенсии, наверное. Возделывает, небось, свою дачку, размышлял Вадим Сергеевич. Он решил нагрянуть в гости неожиданно, чтобы не напрягать хозяев на предмет гостеприимства. Главное, чтобы не выгнали. А уж потом они с Серёжкой найдут, о чём поболтать. (Вадим Сергеевич снова поймал себя на том, что никак не может назвать друга по имени-отчеству). Ему обязательно надо будет рассказать про ту пресловутую Новогоднюю ночь, как всё было. Он же не виноват, что так произошло. И Серёжка обязательно всё поймёт. А может ничего тут и понимать не надо? Может, это он сам накрутил в своей башке всякого и заблудился в оценке давних событий? А жизнь сложилась такой, как есть, под воздействием совсем других неведомых сил? Ну и пусть. Зато у них будет прекрасный повод поностальгировать под безобидный напиток - чай. И у Шурочки не возникнет поводов не доверять незнакомому гостю. Но тортик для наведения мостов надо будет всё-таки купить.

              Вадим Сергеевич не сомневался, что Серёжкин адрес остался прежним. Их семья переехала тогда, как и многие, в новостройку поблизости от своей старой деревянной «каланчи» и считала случившееся большим удобством. Тут и магазин «Пингвин» под боком, есть куда выскочить по-быстрому, если вдруг окажется, что в доме хлеб закончился. Вот он позвонит в дверь, и откроет ему обязательно сам Серёжка. Интересно, как он выглядит, седой, лысый? Сильно ли изменился? Вадим (долой отчества!) скажет ему: «Ну, здравствуй, это я, твой старый «дундук»! И всё сразу станет на место. Конечно, первоначальная бестолковая суета обязательно будет, но, когда она уляжется, Вадим снарядит Серёжку в припасённую бандану и поднесёт свой главный подарок. Серёжка будет надувать щёки перед зеркалом, перекладывать трубку из одного уголка рта в другой, и они весело оборжутся по этому поводу. А потом бросятся обкуривать трубку, и Вадим махнёт рукой на Минздрав и тоже примет в этом участие, ощутив давно забытое головокружение и тонкий аромат заморского табака.

              Вадим Сергеевич поднялся на площадку пятого этажа. Вот она, дверь слева под номером «13». Он вдруг осознал, что волнуется. Звонок. Тишина. Ещё звонок, и опять тихо. Упс, он как-то не подумал, что никого не окажется дома. Неужто до сих пор на даче? Конец сентября ведь уже, пора бы и закруглять сезон. Он ещё позвонил пару раз – бесполезно. Значит, надо узнать у соседей. На звонок в соседнюю квартиру  дверь без лишних вопросов распахнула женщина лет тридцати с хвостиком.

              - Ой, а я думала, это Дениска. – она потянула дверь назад, исправляя собственную оплошность.

              Вадим Сергеевич наиболее дружелюбно улыбнулся, старательно демонстрируя: я – безопасный, и задал вопрос про соседей, назвав, наконец, Серёжку по имени-отчеству.

              - Сергей Владимирович, - повторила в растяжку женщина и на минутку зависла, - Сергей Владимирович…

              Потом лицо её прояснилось:
              - А-а, так вы про дедушку того, про дедушку Серёжу? Я ведь и не знала его по отчеству-то!

              Да, стрёмно как-то слышать про сверстника - «дедушка» от взрослой женщины. Но что-то другое озадачило его в реплике соседки. И это что-то – слово «того». Почему – «того»? Зачем здесь это слово? Оно явно лишнее, его здесь не надо…

              А женщина наблюдала из проёма своих дверей за Вадимом Сергеевичем, и сложная гамма чувств отражалась на её лице, пока, наконец, оно не сделалось почему-то виноватым и печальным.

              - Так вы ничего не знаете?

              И, не дожидаясь ответа, продолжила:
              - Дедушка-то ведь умер, уж год поди, как.

              Она маленько подождала и произнесла не к месту:
              - Извините.

              Ничего она больше не знала. Сказала только, что сосед сильно болел последнее время, а вот подробности никакие ей неведомы. Ни где похоронен, ни куда переехала баба Шура. Вадим Сергеевич бестолково помялся перед дверями, потом сунул торт в руки женщине:

              - Тогда это вам. День рождения у него был недавно.

              И пошёл вниз.
              Он шёл по улице своей молодости, то ли знакомой, то ли уже почти нет, и разговаривал со своим другом.

              - Нет, - говорил он, - ты самый настоящий дундук, Серега. Разве так можно было? Ты же, получается, меня обманул. Нашёл, понимаешь, козырнОй способ уклониться от встречи. Опять я ничего не смогу тебе объяснить. И мы опять не встретились.

              А Серёжка, оказавшийся вдруг мудрым и всезнающим, необидно и необидчиво отвечал:

              - Всему своё время, друг мой пропащий. И у тебя это время было, и не раз. Помнишь, как-то однажды ты вознамерился бросить всё и найти меня, так же вот на день рождения. А потом улетел на Крит. А я тебя ждал. А в следующий раз возникла другая причина, и так всегда. Ты каждый раз только собирался, но ничего для этого не делал и сам прозевал нужный момент.

              - Но ведь ты мог и сам… - возражал Вадим, но друг не соглашался.

              - То, что я мог, теперь уже не важно и никому не интересно. Да и не в этом дело. Ты всё-таки сделал нужный шаг, вот что имеет значение в первую очередь. Теперь уже не для меня - для тебя.

              А ведь он прав, старый мой друг, думал Вадим Сергеевич и просил его в первый раз за всё время:

              - Ты уж прости меня…

              - …прощаю…- слышалось в ответ. А может, это было слово «прощай»?
***

              Нужное кладбище Вадим Сергеевич всё-таки нашёл. Местный служитель с привычно-скорбной физиономией порылся в своём планшете, потом повернул его к посетителю:

              - Вот. Карта 24, линия шесть, место 13.

              Номер квартиры не поменялся, грустно пошутил сам с собой Вадим Сергеевич и отправился на поиски. Скорбный мегаполис рос не по дням, а по часам, и это не было фигурой речи. Ушли в прошлое уютные оградки со столиками и скамейками внутри. Всё теперь, как в американских кино, безлико и казённо. Только памятники ещё продолжают соревноваться между собой в бесполезном тщеславии, не имея никакой возможности влиять на неземной путь тех, кого назначены представлять.

              Странно всё-таки устроен человек. Вот живёт он, живёт, многих уже порастерял на своём пути, друзей, одноклассников и однокашников, товарищей по прежним делам, и не видит в том никакой проблемы. Со многими уже и не встретится никогда, скорей всего. Но живёт в нём, оказывается, тайное успокоение, молодым до поры не известное. И кажется человеку: вот они живы – и я жив, и я защищён их жизнями. Но приходит время, и вдруг оказывается, что между тобой и вечностью – никого…

              Когда-то давно Вадиму Сергеевичу попался на глаза стих Валентина Гафта о телефонной книжке. Несвоевременные, как ему тогда показалось, слова тем не менее запали в душу так, что он их поначалу даже выучил. Но потом всё равно забыл. И вот именно сейчас они возникли из ниоткуда и зазвучали хрипловатым голосом автора:

"Живых всё меньше в телефонной книжке,
Звенит в ушах смертельная коса,
Стучат всё чаще гробовые крышки,
Чужие отвечают голоса.
            
              Но цифр этих я стирать не буду
              И рамкой никогда не обведу.
              Я всех найду, я всем звонить им буду,
              Где б ни были они, в раю или в аду.

Пока трепались и беспечно жили —
Кончались денно-нощные витки.
Теперь о том, что недоговорили,
Звучат, как многоточия, гудки".

              Он смотрел на памятник с изображением незнакомого человека, и, если бы не фамилия с датами, ни за что бы не поверил, что это именно та могила. Понимая, что делает совершеннейшую глупость, он достал свой подарок – трубку и положил её в гробницу рядом с четырьмя красными гвоздичками. Рано или поздно она, скорей всего, станет достоянием бомжей – обходчиков, шныряющих по могилкам в поисках добычи. Счастливчик, обнаруживший находку, налущит в трубку собранных чинариков и победно зажмёт благородный аксессуар порченными зубами, попутно сокрушаясь, что выпить ничего не оказалось. Пусть так. Но Вадим Сергеевич не будет думать об этом. Он будет думать, что неведомо каким образом трубка всё-таки достигнет адресата, и вот не этот незнакомый человек с памятника, а старый его друган, каким Вадим его помнит, возьмёт её в руки, хитро прищурится, как это бывало раньше, и произнесёт что-нибудь жизнеутверждающее.

              Декабрь 2021г.