Абсурд в песнях Битлз

Утверждение, что Битлз — удивительная группа во многих отношениях стало настолько привычным, что уже граничит с банальностью. Их музыкальные эксперименты, находки и прочие чудеса уже изучены настолько, что, кажется, давно уже должны утратить свое  очарование. Но магическая музыка Битлз не теряет своей свежести, с течением времени приобретал свойства благородного вина. И эта мысль — тоже почти общее место. Тем более удивительно обнаруживать для себя такие моменты в творчестве Fab Four, которые раньше казались чем-то вроде самого собой разумеющегося, что все эти годы, лежало на поверхности. Недавно меня поразило то, каким непостижимым образом поэтический авангард, пестуемый Ленноном начиная примерно с 1967 года, сочетался в репертуаре группы с песенками, вполне доступными для средних умов?

И, в самом деле, рядом с вывертами Джона, разного рода дву- (трех-, а то и более-) смыслицами-бессмыслицами, типа “I’d love to turn you on”, “I am the eggman, oh, they are the eggmen”, “Crabalocker fishwife pornographic priestess bоу”, несколько неожиданно выглядят тексты, приближающиеся к образцам классической английской поэзии (“Strawberry Fields”, “Something”) или откровенно простецкие и даже детские “Yellow Submarine”, “All Together Now”). Еще удивительней, как авторы таких "поэтических" откровений, как “Love Me Do”, “From Me To You”, “I Wanna Ве Your Маn”, содержание которых, по сути, исчерпывалось одной строчкой припева (что, впрочем, вполне соответствовало рок-н-ролльной традиции), перешли к написанию сложнейших текстов, наполненных яркими сюрреалистическими образами и необъяснимыми эмоциями. К слову сказать, эмоции эти, усиленные музыкальными формами, подвластными в те времена одной лишь неповторимой четверке, достигали в своей завораживающей необъяснимости высот совершенно головокружительных.

Лирическое отступление.
Ночь на Ивана Купалу. Лёгко-звёздная ночь в одной из глухих белорусских деревень в приснопамятном 1973 или 1974 году. Чувство колдовского слияния посредством малопонятных ритмичных фраз с той самой ночью, и звёздами, и всем безграничным космосом, который, казалось, заполнил всё естество подростка, когда он, по непонятному велению души, исполнил для деревенских друзей английскую абракадабру “Come Together”, посреди пустынной грунтовки, притоптывая ногой в такт вместо аккомпанемента (совсем как в “Give Реасе a Chance”), не поддаётся ни повторению, ни сравнению,   ни внятному объяснению. Этакий катарсис, вне всякой зависимости от понимания, анализа и работы мозга вообще. Супер-эмоция. Сверх-эмоция. И это притом, том, что смысл этой песни не имел в тот момент ни для кого никакого значения. И не потому, что слушатели вообще не знали английского, а исполнитель — знал его недостаточно. А потому, что, видимо, сама энергетика, заложенная в фонетическом звучании слов в сочетании с диким, каким-то первобытным ритмом, придающим “Come Together” силу некоего древнего заклинания,  просто не могли не потрясти наивные отроческие души. Может быть, инстинкты пубертатного периода подсказывали, что в “Come Together” кроется сексуальный призыв, закодированный причудливой парикмахерско-наркотической терминологией? (Один из возможных переводов центральной фразы песни звучит не иначе, как призыв «кончим одновременно», адресованный, без сомнения, Йоко Оно!).

Такова сила таланта  Леннона. Такова поэтическая сила его абсурдных текстов, которую он сам вряд ли сознавал, поскольку был лишён возможности услышать свои песни «не английским ухом».

Более поздние мои исследования английской идиоматики показали, что “Flat top” — разновидность модной причёски, “o-sideboard” — форма бакенбард, “shot Coca Cola” — колоться кока-колой — чисто Ленноновское издевательство над посвящёнными в сленг хиппи. Но понимания это не прибавило.

Разработку абсурдистской поэтической линии Джон начал, по общему признанию, в “I Am The Walrus”, так и оставшимся своего рода эталоном. Но, справедливости ради, нужно отметить ростки подобной поэтики, замешанной главным образом на наркотических галлюцинациях, в песнях “And Your Bird Can Sing” и “Tomorrow Never Knows”. Впрочем, наряду с этими двумя песнями, вошедшими в альбом “Revolver”, нельзя не упомянуть и трек под названием “Rain”, записанный в апреле 1966 года.
“Rain”— первая и наиболее впечатляющая попытка Леннона запечатлеть наркотические изменения восприятия окружающего мира. Маловразумительный для трезвого сознания текст приобретает полную прозрачность и ясность под воздействием кислоты. Абсурд здесь лишь отражение запутанных алогических цепочек одурманенной мысли. Если текст “And Your Bird Can Sing" — всего лишь псевдофилософская игра словами, то текст “Tomorrow Never Кnows” — мощнейшая по убедительности поэтическая картина растворения единичного «Я» в потоке вселенского разума. В этой вещи Джон Леннон будто соревнуется в глубине проникновения в тайные уголки подсознания с Сидом Барретом, который то время уже подбирался к вершине своей славы.

Песня “Tomorrow Never Knows” лично у меня всегда вызывала безотчетный страх, связанный, видимо, с прикосновением автора к таким сторонам мирозданья, о которых простым смертным знать не нужно, да и опасно. Такое прикосновение возможно только в экстатическом припадке вдохновения, подхлёстнутого, но ещё не исковерканного, LSD.

Как раз такого вдохновения и не заметно в “I Am The Walrus”. Это великолепное, изощренное хитросплетение необычных образов и фривольных намеков — всего лишь словесная нелепица, созданная изобретательным гением Леннона не только на потеху всеядной публике, готовой проглотить любой продукт с маркой “The Beatles”, но и в качестве кости для высоколобых псов-критиков.
 
Сам Джон немало позабавился, сочиняя всю эту бесконечную замысловатость, напоминающую шараду без разгадки: Эксперт-Тэксперт, вплетенный в причудливую вязь курьёзных образов, — Шалтай-Болтай эпохи рок-н-ролла, а сам образ Моржа, напрямую заимствован Джоном у Льюиса Кэрролла. Главное —  он достиг в этом формотворческом эксперименте ощущения поэтики великого литературного предшественника, бесконечно им уважаемого. Но только ощущения. В этой песне больше от цинично-саркастических скетчей “In His Оn Write", практически не поддающихся переводу, чем от геометрически выверенных парадоксов “Alice’s Adventures In Wonderland".

Отголоски того же экспериментирования слышны в “Happiness is а Warm Gun” —  социально-сексуальном абсурде, и в “Glass Onion” — притворной попытке якобы развенчать надуманные мистификации “I Am The Wairus”, а заодно и “Lady Madonna”, “Fiхing A Ноlе”, “Fool On The Hill”. Странным образом загадочности у этих песен только прибавилось, как и у всего битловского репертуара в целом. Не имеют ли каверзные шутки Леннона ту же природу, что и мистификации, связанные со слухами о гибели Пола?

В «Белом альбоме» есть еще парочка номеров, принадлежащих гению Леннона и имеющих необычную для массовой культуры окраску эстетики абсурда. В поэтическом плане “Everybody's Got Something То Hide Except For Me and My Monkey” близка к поэзии, как ни странно, ОБЭРИУтов. Если перевести текст песни на русский язык, то получится практически Хармс, нечто вроде:

А вы знаете, что ПОД?
А вы знаете, что МО?
А вы знаете, что РЕМ?
Что под морем-океаном
Часовой стоит с ружьем?

Сравните:

Come on, come on, come on, come on
Come on is such а joy, come on is such а joy
Come on take it easy, соме on take it easy
Take it easy take it easy
Everybody’s got something to hide except for me and
My monkey.

Просто потеха какая-то без всякого потаённого смысла!

Но верх абсурда — отсутствие авторского текста,конечно,"Revolution #9". Притянутое за уши название, включившее в себя любимую цифру Джона, придало композиции законченное футуристическое звучание, иллюстрирующее регресс и энтропию, сопутствующие любой революции.

К сожалению, Джон не ограничился одним этим аудио-шумовым коллажем, в котором уже на пятой минуте звучания практически полностью исчерпаны все ресурсы новизны. Пойдя на поводу у авангардистки Йоко Оно, он принял участие в создании, по крайней мере, трёх полновесных альбомов, заполненных подобной забавно-раздражающей чепухой.

Весьма условно можно разделить песни Леннона и Битлз на две почти равные категории: первые сочинены и записаны вдумчиво и с огромным усердием, вторые — почти спонтанно, без особых усилий. Две песни из репертуара Битлз ценны именно этим своим импульсивным ненадуманным абсурдом — “Неу Bulldog” и “You Know Му Name”. Первая из них — яркий пример того, что у этих самородков даже «рыба» способна стать полноценным текстом, в котором не докопаешься ни до какого смысла, но который тем и хорош, что прелесть как бессмыслен!

Песня “Yоu Know My Name” — бесценное свидетельство радости совместного творчества пяти гениев (если считать и "роллинга" Брайана Джонса, сыгравшего в ней на саксофоне), когда не важно "что", а важно — "как".

Но вершиной битловского абсурда всё-таки является “A Day In The Life”. Соединить несоединимое — четыре тысячи колдобин в графстве Ланкашир, английскую армию, обычное утро обычного человека, — облечь это все странной связкой различных по структуре музыкальных тем, создав необъяснимый и неповторимый по красоте поток музыкально-поэтического сознания в духе Джеймса Джойса — после этого можно спокойно почивать на лаврах ближайшую сотню лет, зная точно, что никто никогда не создаст столь же удивительного абсурдного по форме и сюрреалистического по содержанию рок-полотна.

Поэтический стиль сольной карьеры Леннона тяготел к прозрачной ясности жизненной философии и повседневных наблюдений. К тому, что было заложено в песнях “Nowhere Маn”, “Julia”, “Across The Universe”, после того как в середине 60-х Боб Дилан заразил всех битлов тягой к искренней и автобиографичной поэзии. В некоторых своих текстах 70-х Ленном даже пародировал Дилана, как, например, в “Serve Yourself”, переделанной из Дилановской “You Gotta Serve Somebоdy”. Творчество великого барда волновало его и после распада группы. Впрочем, влияние это было взаимным. В 1971 году Дилан написал книгу «Тарантул», явно вдохновляясь, литературным наследием Леннона. Наряду с привычным для Дилана сарказмом в ней присутствуют и абсурдные пассажи на грани безумия...

Из остальной троицы только Харрисон разделял восторги Леннона перед абсурдными формами стихосложения. Именно из-под пера Джорджа вышла одна из самых загадочных песен Битлз   “Only А Nothern Song”. Одному автору известно, что кроется за нагромождением намеков на издательство “Northern Songs”. Возможно, в них кроется нечто большее, чем просто умозрительные метафоры, притягивающие своей непонятностью и идеальным совпадением с мрачновато-холодной музыкальной структурой. К сожалению, спросить уже не у кого...

Не имея большой склонности к завуалированным поэтическим образам, Пол Маккартни редко использовал методику двусмыслиц и намёков. Отчасти она присутствует в его песне “Maxwell's Silver Hammer”, с её текстом в форме кроваво-шутовской недоговоренности. Не знаю, как восприятие носителей языка, но сознание, взращенное на Достоевском и Рахманинове, не в силах совместить разухабистый мотивчик и черный юмор текста о серийном убийце. В этом парадоксе такая абсурдистская бездна, в которую даже Джон не погружался.

Если всё-таки считать сюитную часть второй стороны “Abbey Road”, почти полностью составленную из обрывков, рожденных музыкальной шкатулкой под названием Пол Маккартни, цельным произведением, то тогда и текстовая часть этих незавершенных песен сливается в некую довольно сумбурную кашу, ничуть не уступающую специальным образом составленным фразам “I Am The Walrus”.

Ещё более прямолинейный Ринго вообще не лез в пугающие его наивную душу дебри абсурда, но и он случайно внес свой вклад в битловскую копилку перлов "необъяснимого", в отчаянии от непрерывной долбежки по барабанам выкрикнув на одном из последних дублей “Helter Skelter”, которых было не менее пяти десятков “I’ve got blisters on my fingers!” ("Я  пальцы стёр мозолей!"). В физическом плане — то была чистейшая правда (кто уличит Ринго во лжи, пусть первым бросит в меня камень!), а в плане искусства — выглядит чистейшей воды абсурдом.

                Впервые опубликовано в журнале Уральского Битлз-клуба
                «Эплоко», №2, октябрь 2002 года.