Карелия. Бегущие от войны...

   Воспоминания Евы Фёдоровны Вичиковой (Железняковой) в литературной обработке            




 1. Сегозёрье в сорок первом

Весть о войне пришла в Сегозёрье  в ясный солнечный день. После первых минут растерянности и недоумения наступило тревожное затишье.  Почему? Зачем? Что нужно Германии на их земле? Всем хотелось верить что это ошибка, что это ненадолго.
Мужчин из Гонги Наволока  провожали на фронт всей деревней.За околицей остановились и стали прощаться.   Ева и несколько женщин помоложе  решили идти дальше,до Железного мыса, где мобилизованных  поджидала машина из Лазарева.

Иван Иванович присел на валун, взял на колени Гену и, глядя на уходящего Василия, с тоской проговорил:
- Не увижу я тебя больше, сын…. Не доживу.
-Деда, не плачь! - прижался к нему внук и тоже заплакал….

С этого дня  начались дни неизвестности и ожидания вестей с фронта.  Почтальонше, маленькой и добродушной Марфе, легче было идти тридцать пять километров от Лазоревской почты через тайгу, чем смотреть на вопрошающие взгляды жён и матерей.
Надежда  на скорое   перемирие с врагом  улетучилась, когда узнали, что  Финляндия вступила в войну на стороне Германии.   Кто-то проклинал  немцев, кто-то   финнов, но были и такие, кто решил уйти  за границу тропой через Чиас.

В начале июля  проснулись от непонятного жутковатого шума на крыше: постукивание, цокот когтей и быстрый, резкий стрекот сорок.
Все бросились к окнам: скаты крыш, коньки домов и  верхушки деревьев были чёрно- белыми.
Иван Иванович вышел во двор и, вернувшись, вполголоса произнёс:
-  Это сороки….
Мария Гавриловна внимательно посмотрела на вмиг осунувшееся лицо мужа и страх перед приближающей опасностью обдал её холодом. Она повернулась к детям и с плохо скрываемым волнением построжилась:
 – Птиц  что ли не видали? Быстро спать!

А утром в деревню вошли   красноармейцы.  Расположились они вдоль берега озера.  Спешно установили два пулемёта: на окраине, под  окнами Вичиковых, и в центре, возле конторы.   Через  каждые десять метров были выставлены постовые. С этого дня передвижение без пропуска  запрещалось. Всё население предупредили о том,   что в округе могут появиться чужаки  в красноармейской форме и опознать их можно  по винтовке со штыком,   такие есть только у финнов.

Работы у Евы в пекарне добавилось,  теперь нужно было обеспечивать хлебом  и бойцов.  Её это не страшило, лишь бы скорее закончилась война и Василий вернулся домой. 
 Как-то, сдав пост у пулемёта,  к ним зашли два молодых солдата.
– Разрешите хоть пол часика посидеть у вас без комарья,- попросили они.
Иван Иванович  радушно пригласил их к столу. В ходе разговора   выяснилось, что парни родом из Красноярского края.
– Земляки! –  невольно вырвалось у Евы,-  Вы не из Канска, не из Абанского района? Нет?
В этих возгласах столько выплеснулось  тоски по родине, что в комнате ненадолго повисла неловкая тишина. Ответа можно было и не ждать, он был написан на лицах молодых людей.
- Ой, что я говорю, край-то большой,- растерянно улыбнулась она и отвернулась к окну.
На другой день Ваня с Лёшей  принесли  в котелках наваристый суп и пшённую кашу:
- Это нас сибиряки угостили, сказали завтра ещё приходить.
Мария Гавриловна промолчала, но усадив младших детей кушать,  тихо вздохнула:
- Дай Бог, чтобы и Василя так хорошо кормили....

Отдалённый гул   со стороны  Реболы усиливался с каждым днём. Как-то  с другого берега озера раненый красноармеец попросил лодку. Вызвалась перевезти бойца  Сонникова Наталья, бойкая синеглазая хохотушка. На берегу солдата встретили и увели с собой военные, но Наталья успела поговорить с ним в лодке. По его словам после тяжёлого боя он остался один и что финны хорошо вооружены и беспощадны.       
В конце месяца объявили  об эвакуации в Лазорево.  Собирались быстро, но с уверенностью, что  назад  вернутся  в ближайшее время. На берегу озера выкопали яму и опустили в неё бочку с солёным мясом сохатого. После недолгого раздумья спрятали в подполье самое ценное - швейную машинку.  В дорогу взяли тёплые вещи, одеяла  и кой-какую посуду. Единственную овечку пришлось зарезать, а корову Иван Иванович с Ваней повели с собой.
Сразу по приезду в Лазорево Еву  направили в пекарню. Хлеб был нужен всем: и местному населению, и бегущим от войны,  и бойцам Красной армии.

                2.Сатанинский крест

Вести о продвижении немецко-финских войск были не утешительными. Через неделю в спешном порядке  началась эвакуация на баржах в Карельскую Масельгу. И хотя путь через тайгу был неблизкий, мужики  решили вести коров и дальше - без молока детям не выжить.
На новом месте семью Вичиковых поселили в просторный  дом на берегу Сегозера. С ними стала жить сестра Василия, Настя Луккоева, со свекровью и золовкой.
По требованиям военного времени окна были заклеены крест-накрест. Сосед Степан объяснил, что зажигать лампу в тёмное время суток нельзя, свет могут  заметить фашистские  самолёты да и чревато это другими последствиями.
- Я вот  не знаю как получилось, повернулся, как медведь, и нечаянно  сдвинул занавеску.  Не успел оглянуться - патруль на пороге. Будто я сигнал подавал. Арестовали. Думал расстреляют как предателя. Слава Богу, проверили и отпустили, - поведал он свою невесёлую историю.

С трудом привыкали к новым условиям жизни. Берегли и старались обеспечить травой свою корову-кормилицу.  С хлебом дела обстояли сложнее. Его привозили из Великой Губы и приходилось занимать очередь с раннего утра, чтобы получить свою норму  по карточкам.
Для решения проблемы началось строительство новой пекарни   на две печи. Люди всех возрастов вышли на работу. В лодках подвозили песок, глину, кирпичи, стройматериал и  по цепочке выгружали на ровное место,   подальше от берега.
-Значит нас не погонят дальше в тыл, здесь будем ждать окончания войны,- затеплилась у всех надежда.

В один из дней   Еву, Анну Люттину и Наташу Сонникову вызвали в контору:
- Завтра с утра погоните стадо колхозных коров   на мясокомбинат в Паданы, - сообщил им председатель колхоза.
– Я не могу,   вдруг  разбегутся коровы, а мне  отвечать. Муж на фронте, а дети  малые куда?- заволновалась Ева.
–  Ничего, справитесь, больше некому. Сама знаешь, твой свёкор и все,  кто может работать, выезжают на поля в колхозы убирать урожай.  Мы  может и проживём,  а армию надо кормить.
Конечно, Ева и так всё прекрасно понимала. Она молча кивнула головой и пошла собираться в дорогу.

Утром на скотном дворе к ней подошёл Михей Люттин. Он отвёл её в сторонку и протянул гибкий длинный прут с сучком на толстом конце, чтобы удобнее было держать.
– Не переживай, Фёдоровна, всё будет хорошо. Будешь выгонять стадо,   стегни им первую и последнюю корову да скажи эти слова: “Своей дорогой отправляешься, по сторонам не оглядываешься ”.
И в самом деле,  несмотря на тучи насекомых,   животные по лесу шли  спокойно. Переночевали в Топорной горе, у единственно оставшихся хозяев.  На другой день были на мясокомбинате. Получив расчёт за коров, поспешили домой, но  уйти из Падана не успели. В лазурном-чистом  небе появились самолёты с чёрными крестами.  Несколько мгновений Ева завороженно смотрела  на их приближение,  а потом её будто кто-то толкнул  к ближайшему дому.
- Анна, Наталья,  скорее сюда! - закричала она, прижимаясь к стене.

По улице в панике метались люди, а сверху свинцом строчила смерть....
Сделав своё проклятое людьми и небом дело,  самолёты удалились. В наступившей тишине возле пожарной послышался стон:
- Помогите!
  Девушки бросились туда. Возле двери на животе лежал молодой парень. Ранение было в ягодицу. Увидев кровавое месиво, Наталья вскрикнула и побежала за помощью. Накинув на рану свой платок, Ева окликнула остолбеневшую Анну:
- Доставай воду, надо лицо ему протереть.
- Лучше дайте попить...,- тихо попросил он.
Домой возвращались на попутной подводе. Говорить не хотелось - первая встреча с войной оказалась слишком тяжёлой.

Новую пекарню достроили быстро и Еву назначили  заведующей.
- Будете выпекать хлеб для воинской  части. Работы много, но у вас будет две помощницы, - кратко объяснил ей неулыбчивый старший лейтенант.
На другой день с раннего утра  девушки приступили к  работе.  Муку в восьмидесяти килограммовых мешках привозили солдаты. Они же и забирали  готовую продукцию.  За день нужно было сделать два замеса теста, каждый  по 160 килограммов. Кушали здесь же, сходить домой  не было  ни времени, ни сил.   Четырёхмесячную  Валю на кормление грудью приносила  в обед Мария Гавриловна.  Каждый раз Ева заворачивала в пелёнки  булку хлеба от припёка и просила:
 - Мама, пожалуйста, сушите сухари, чует моё сердце, отправят нас     дальше.

Той ночью Еве приснился отец. Как когда-то в детстве он ласково смотрел на неё и в его синих глазах светилась любовь. Она  хотела прижаться к нему, но он резко отодвинулся и протянул ей  две красные розы: “Береги их, доченька”.
Она открыла глаза: солнце пробивалось сквозь затемнённые окна, а рядом сладко спали Гена и Валя. “Что же хотел сказать мне тата?”- пыталась она разгадать сон.

По дороге в пекарню Ева завернула к небольшому карьеру, надо было набрать глину для  замазки печей. Нарастающий гул в небе заставил её остановиться. Так и есть. Самолёты!  Бросив ведро, она   кинулась  в ближайший лесок. За спиной послышался свистящий звук и тут же фонтан песка и глины поднялся высоко в воздух. Она присела и, закрыв ладонями глаза, повторяла только одну фразу: ”Господи, спаси!”.
Самолёты с чёрными крестами улетели. На месте карьера зияла глубокая воронка. От дома с криками бежали женщины.
- Ева, ты жива? Ты не ранена?- обнимала её  со слезами на глазах Маня.
- Да жива я, жива!  Я ведь заговорённая...,- пытаясь глубоко вздохнуть, проговорила Ева.

С этого дня воздушные налёты на Карельскую Масельгу участились. Иногда на посёлок сбрасывались листовки с обращением к местному населению. Поднимать и читать их запрещалось, но содержание одной из них шепотом  пересказала соседка Феня.
“Карельские дамочки,
Не ходили бы вы
По поляночке.
 Придут немецкие мальчики,
Наденут на вас
Белые тапочки.”
- Да чтоб их хвороба взяла!- выразила своё негодование  Ева.

В конце сентября её снова вызвали в комендатуру. Тот же лейтенант, но с посеревшим и осунувшимся лицом, поблагодарил за хорошую работу и сообщил, что начинается эвакуация   в Великую Губу.
- Через три часа за вашей семьёй и  семьями ваших помощниц   заедет машина  на Нижнюю улицу.
- А хлеб? Мы его только поставили в печь!
- Ничего, что-нибудь придумаем.
- Нет-нет! Я живу рядом, я успею вытащить!
Он удивлённо поднял брови.
- Только  не опоздайте, машина ждать не будет.
Предупредив своих родных и семью  дядьки Евдокима об отъезде, Ева быстро собрала  вещи в дорогу и   побежала  в пекарню.
- Всё девчата, эвакуация! Через два часа с семьями ждите машину на Нижней улице.
Она вовремя  достала  хлеб из печи и, прикрыв плотно дверь, побежала за детьми.
 
 Из Карельской Масельги  машина  на которой ехали Вичиковы вышла первой. Сосны, ухабы и голубая синь Сегозёра.... Ева внимательно всматривается в лица идущих навстречу  солдат: вдруг увидит Василия? Война длится уже три месяца, а весточки от него так и нет....

Серые самолёты с чёрными крестами появились будто из ничего над верхушками  вековых сосен.
 Водитель  резко затормозил машину и громко крикнул:
- Бегом в лес!
В кузове началась суматоха.
- Давайте малыша  сюда,- подхватил Гену на руки молоденький солдат и скрылся в овражке. 
Прикрывая  Валю подушкой от пуль (так ей казалось), Ева добежала до старого пня с молодой порослью и, упав рядом, прикрыла плачущую дочурку своим телом.
Воздух сотрясал  рёв моторов,   свист падающих бомб, грохот взрывов, треск пулемётов ....

Наконец, сделав прощальный круг над  обезумевшими от ужаса  стариками, женщинами, детьми, носители смерти удалились. Ева приподняла голову: одна машина горела, а возле другой раненый водитель на коленях бессильно грозил в небо кулаками.
-Гена, сынок!- громко позвала она.
-Здесь мы,здесь, - откликнулся недалеко солдат.
Трёхлетний малыш уткнулся в подол матери, и скорее от испуга, а не от боли,  заплакал.
- Мама!Дядя меня придавил....
- Слава Богу, живой,- бросилась обнимать его Ева.- А дядя, дядя  тебя  спас...
Она повернулась, чтобы поблагодарить юношу, но он уже бежал  туда, где слышны были крики о помощи.
“ Как же так, я даже не спросила его имени”,- прижимая к себе детей, опомнилась  она.

  В Великой Губе остановились у брата Ивана Ивановича - Михаила. На две семьи дом оказался маловат: спали на полу и  в сенцах. Корову ещё в Карельской Масельге сдали государству и сейчас в основном питались ухой и прихваченными из дома сушеными мясом и рыбой. Вещи не развязывали, каждый день ждали, когда красноармейцы достроят временную железную дорогу  до Масельгской.

Как-то на улице Ева встретила мужа Анны Ивановны, заведующей пекарни в  Падане.
-  Погибла моя Аннушка, - поделился он своим горем,-разбомбили проклятые баржу на которой её эвакуировали.
- Как же так...,- мгновения растерянности переросли в негодование. -   Креста на них нет!
- Крест-то есть, только не божеский, а сатанинский, - с ненавистью проговорил Василий.





                3.Эшелон голода и смерти

 Через неделю временная железная дорога  была готова.
Эвакуированных загрузили в вагон-теплушку, в народе называемый “телячий” и тронулись в путь.
В длинном вагоне царил полумрак, только где-то вверху пробивался свет.   Вдоль  стен тянулись трёхъярусные нары, а возле них кое-где   стояли вёдра для справления нужды.
Иван Иванович и Мария Гавриловна о чём-то тихо посовещались и заняли место   ближе к центру, туда, где стояла железная печка “буржуйка”.
Десять километров до пункта назначения ехали медленно и долго. Вагон раскачивался и шатался, казалось, на одном из поворотов он рухнет на скалы или в ламбушки.
- Ну вот, жалели сорок, а теперь  и сами бегущие    от войны,- горько вздохнул свёкор.

В Масельгской долго не задержались,  вагон подцепили к составу, идущему в Кировскую область. Предполагалось, что дорога займёт  двое, трое суток и поэтому на каждого человека выдали по булке хлеба.  Но расчеты оказались неверными. Железная дорога была загружена эшелонами с мобилизованными солдатами в одну сторону, с эвакуированным оборудованием - в другую. Иногда день ехали, несколько дней   стояли в тупике. 
 Во время длительных стоянок эвакуированных кормили в столовой один раз в день.   Рацион питания везде был одинаковый: пустые щи или  суп, но без хлеба. Здесь же запасались холодной водой и кипятком. 

Настя Луккоева несколько раз меняла  на продукты отрезы   из своего заветного чемодана,  они были приготовлены  на пелёнки для будущего ребёнка. Но ведь его нужно  было ещё выходить!  Анне тоже посчастливилось  продать  два Евиных платья и купить  картофель,  хлеб и яйца. 
Сухари, заготовленные в Карельской Масельге, незаметно уменьшались. Но какая же это была  поддержка для младших деток: Нины, Дуси, Паши и Гены.  Шестимесячную Валю Ева кормила грудью и подкармливала хлебными  ”жёвками”.

В Вологде стояли несколько дней. Марина, невестка дядьки Евдокима,  позвала девушек сходить на базарчик. В это время мимо вокзала проехала  машина с красноармейцами.   Еве показалось, что из кузова машины кто-то окликнул её по имени. Она сделала несколько шагов за удаляющейся машиной, но та, оставляя  клубы пыли, продолжила свой путь.
- Господи, а если это Василий?
- Радуйся, значит, он жив, - тронула её за руку Марина и в    глазах её блеснули слёзы.- А вот мой Захар погиб ....

Эшелон всё дальше удалялся от Карелии, а война бежала по пятам. Бомбардировки продолжались почти каждый день. На станциях по сигналу о воздушной тревоге люди  прятались кто где мог: в  бомбоубежище,  за старыми выгонами, в траншеях. Иногда бывало и так:  объявят об отмене сигнала, а самолёты-хищники вновь возвращаются бомбить.
Однажды   за день на эшелон было совершенно два воздушных налёта и вот снова - третий.  Ева решила не покидать вагон.
-Невестка, ты чего сидишь? Вставай!-торопил её Иван Иванович.
-Не побегу! Есть Бог на свете!- прижимая детей к себе, устало ответила она.
  Свёкор далеко убежать не успел, просто упал между рельсами, прикрыв голову руками.  Снаряд разорвался метрах трёх от него, но по злой шутке попал в рельсу ближе к месту,где сидела Ева.  Резкая боль в правом ухе, звон и головокружение.... Только через несколько дней она почувствовала улучшение , но слух так и не вернулся.

Октябрь подходил к концу, а бегущие от войны карелы всё больше замыкались в себе. Днём в вагоне было душно, ночью холодно.  Люди слабели и умирали от недоедания,  простуды и хронических заболеваний.
Лёша занемог ещё летом, в Карельской Масельге. Доктор прописал ему лекарства, но они не помогали. А тут поднялась температура у шестилетней Нины. Ослабленная и без должного лечения, девочка  сгорела  за несколько дней.  На очередной станции Иван Иванович унёс её на руках . Вернулся он чернее ночи:
-  С нами дочка поедет до Котельнич....  Вагон забит умершими доверху, кое-как её уложили ....

Колёса эшелона продолжали отстукивать время и расстояние.  Закончились сухари, на продукты поменяли всё что можно и теперь скудные запасы старались растянуть по минимуму. Раза четыре за этот месяц им выдавали хлеб, но это ведь малая капля в море!
Дети хотели кушать.  Невозможно было смотреть в их голодные вопрошающие глаза. Заболели корью Паша и Гена. С каждым днём им становилось хуже и Ева решилась. На короткой остановке  она постучала в дверь   к начальнику поезда.
- Прошу,  дайте,  хоть скибку хлеба детям, - и, тихо добавила,- Не довезу ведь  живыми...
Во   взгляде этой худой измученной женщины было столько безысходности и материнского отчаяния,  что мужчина не выдержал.
- Время военное, не имею права... ,- а  его рука уже тянулась к закрытому ящику с хлебом. - Вот, возьмите. Только не проговоритесь!
- Я поняла,  поняла! Спасибо! Спасибо!- пряча хлеб за пазуху со слезами благодарности повторяла она.
 Прижимая руки к груди, Ева  почти бежала к своему вагону. “Теперь всё будет хорошо, всё будет хорошо”, - шептали её губы.



                4.Котельничская земля

Эшелон прибыл в Котельнич восьмого ноября тысяча девятьсот сорок первого года.
Эвакуированных разместили в клубе на первом этаже.Теснота, духота, запах грязных тел и белья ... Но на это никто даже  не обратил  внимания, главное - непривычная тишина, тепло и еда.
  Лёшу, Пашу и Гену осмотрели врачи и тут же госпитализировали. Ева сопроводила их до больницы, но находиться  там  ей не разрешили -карантин.
В  клубе для самых маленьких детей отвели помещение.  В маленькой комнате едва помещалось около тридцати кроваток. Родители   могли  зайти покормить, перепеленать и усыпить  ребёнка, но мест, чтобы посидеть рядом, не было.

Усыпив Валю, Ева вернулась в фойе к родным. Сколько же было здесь народа! Люди спали сидя на стульях, скамейках, на полу, на тюках с вещами...
 Устроившись рядом с Анной на лавке, она устало прикрыла глаза. Первый день в тылу, а столько всего произошло!  Уже засыпая, она слышала какой-то шум на втором этаже и недовольные реплики рядом: 
- Пляшут что ли...
- Так Седьмое Ноября вчера было...
- Мы здесь как рыба в неводе....
- Хоть бы стариков  устроили....
 
Несколько раз за ночь Ева заходила  к беспокойно спящей дочурке, брала на руки и, прислонившись к стене, баюкала. “Валя рядом, а как там Гена?”- одолевали её мысли. Утром, не дождавшись завтрака, она поспешила в больницу. Но в палату к детям её  не пропустили.
- В эшелоне не заразилась, а теперь мне бояться нечего,- отстранила она рукой дежурную медсестру.
Удивительно, но спорить с ней не стали. Больница была переполнена и Паша с Геной лежали на одной кровати.  Горящие глаза от температуры и обсыпанные сыпью до невозможности худые тельца...

 На четвёртый день, двенадцатого ноября, Паши на месте не оказалось:
 - Сынок, а  сестричка где?
- Она пить просила, а потом уснула и тётя её унесла,- пояснил он, смешивая русские и карельские слова.
 В тот же день Иван Иванович нашёл где-то доски,  молоток, гвозди   и сколотил ящик. Четырёхлетнюю Пашу он  похоронил  на окраине местного кладбища....

 Дни шли, а за эвакуированными не спешили приехать из деревень, куда их распределили. Начальник звакопункта объяснял это тем, что в колхозах не хватает лошадей, забрали на фронт. Измученные неизвестностью люди привыкали к тишине и ждали. Тепло,  крыша  над головой есть, два раза в день можно поесть   в столовой    первое с  кусочком хлеба - жить можно.
Наконец, в середине ноября  пришли подводы из деревень.  Семью Михаила Вичикова и Якова Власова направили  в Макарьевский район, а  семью Ивана Ивановича - в Даровский, в деревню Кокуши. Ещё слабеньких Лёшу и Гену пришлось забрать из больницы.

   Перед отъезжающими встал вопрос: дорога дальняя, около ста километров, а зимней одежды  нет, что делать?  А потом кому-то пришла идея: надеть на себя как можно больше  вещей из багажа. Так и сделали. Устроившись  поудобнее в соломе на санях, тронулись в путь. Днём останавливались погреться в одной деревушке, а   переночевали в другой.
До Кокушек добрались в полдень на следующий день. Местные жители встретили их радушно, на первых порах помогли чем могли. Поселили их в конторе, в подполе которой хранилась колхозная картошка.

   После постановки на учёт в сельсовете,  Ивана Ивановича направили  работать в кузницу,   Еву -   возить с полей снопы,  Анну с Маней - на ток. Четырнадцатилетнему Ване тоже нашлась работа. Он, стоя в центре круга,  понукал  лошадей, чтобы они не останавливались  и тем самым приводили в движение машину-”трещотку”, которая обмолачивала зерно.

В первые же дни   правление колхоза  выделило на месяц работающим по пять килограммов картофеля и по шестнадцать килограммов зерна, а неработающим   - по три килограмма картофеля и по восемь килограммов зерна. После стольких месяцев недоедания  эта помощь  казалась волшебной. Но суп без мяса   и лепёшка с солью лишь на время утоляли голод. Иногда до конца месяца продуктов не хватало.  Раза три, тайком от детей,  Мария Гавриловна  спускалась  в подпол:
- Господи, прости,  не себе беру, детям,- шептала она, накладывая в фартук  картофель.

Несмотря на то, что жизнь стала немного налаживаться, дети восстанавливались плохо. На худые тельца, обтянутые бледной кожей, невозможно было без боли смотреть.  Гена в свои три с половиной  годика мог сделать только два, три шага и падал:
- Он разучился ходить? Он калека?- удивлённо спрашивала Дуся у взрослых.
 В начале декабря умер двенадцатилетний Лёша....
А где-то через месяц Настя родила мальчика Ваню.

 Разрешение брать в долг под запись  молоко на ферме для Гены и Вали стало для семьи  большой радостью. Теперь его можно было  добавить в чай, сварить молочную затирку для  детей и кормящей Насти.
 
В избушке, где Ева по утрам  ожидала конца дойки, варилась картошка для коров. Знакомый с детства запах усиливал постоянное непреходящее желание кушать.  Несколько раз она пыталась попросить её у доярок,они бы не отказали, но всякий раз не решалась.  А однажды, оставшись одна, не выдержала: поддела ковшиком и вытащила из бурлящего кипятка  две полусырые картофелины. Боже мой! Какие же они были вкусные!

Вывоз снопов продолжался около двух недель. Выкапывать их из-под снега становилось с каждым разом всё труднее, к тому же демисезонное пальтишко плохо спасало от пронизывающего ноябрьского ветра. Но что делать? Всё можно перетерпеть, лишь бы над головой не слышать ненавистный рокот самолётов и скорее увидеть Василия.

А тут случилось непредвиденное. В тот день Еве предложили запрячь  молодую  пегую лошадь.
- Смотри, девка, кобыла с норовом,- предупредила её конюх Евсеевна, жена председателя.
- Да я деревенская,- не придала она словам должного значения и зря.
 После обеда, во время очередной поездки в поле, под ноги лошади  бросилась с лаем собака. Испуганная животина понесла. Как ни старалась Ева натянуть вожжи, сил в руках не хватало. Опасаясь улететь на повороте в овраг, она выпрыгнула из саней.  Резкая боль пронзила плечо. Отдышавшись, она смахнула рукавицей непрошеные слёзы  и огляделась:  норовистая лошадка мирно стояла у стога и жевала сено. В надежде, что боль пройдёт, Ева поехала за снопами, но поднять руку так и не смогла -загрузить сани помогли женщины.

Вечером председатель, Иван Тимофеевич,  пригласил Еву к себе домой и выслушав её короткий рассказ,  повернулся к жене:
- О чём ты думала? Не всякий мужик с этой упрямой скотиной справится, а ты кому дала? Ткнёшь пальцем -  упадёт!
- Да не подумала я что так выйдет, ты уж прости меня, девонька,-искренне раскаивалась Евсеевна.
- Что с вами, бабоньки, делать!- вздохнул он.-  Разогревайте руку в горячей воде, будем сустав на место ставить.
Лечение его было странным: он тихо водил подпилком по плечу , а вот говорил или нет какие-то слова Ева, как ни старалась, не услышала, но боль постепенно успокаивалась.
 
 - Сейчас держи плечо в тепле и три дня на работу не выходи,-сказал Тимофеевич после процедуры.
Хозяйка пригласила Еву с ними поужинать, но та отказалась, сославшись на малых деток.
- Тогда передай им гостинчик,- и Евсеевна сунула ей в руки завёрнутые в чистую тряпицу овсяные лепёшки.
“Сколько много на свете добрых людей, откуда же берутся те, кто  развязывает войны?”- думала Ева возвращаясь домой.
 

В марте  пришёл долгожданный ответ от родных из Сибири. Брат Митя сообщал, что  Василий прислал  письмо с фронта  и очень беспокоится о судьбе своих близких.  А   после  описания новостей приглашал всех приехать к ним в деревню:  “ Жильё есть и работа на всех найдётся”.
Иван Иванович и Маня согласились принять предложение, но остальные члены семьи их не поддержали:
- Война долго не продлится, освободят Карелию вернёмся домой, - решили они.
- Не обижайтесь,  поеду тогда одна,- рассудила Ева.- Буду в Сибири  Василия  ждать.

В сельском совете ей выдали копию удостоверения эвакуированной и посоветовали узнать подробности  в Котельничах.  Когда в очередной раз женщины повезли с обозом сдавать лён и масло, Ева зашла в эвакопункт. Диспетчер  пообещал, что её с детьми отправят до Новосибирска бесплатно.

В это время в колхозе по итогам уборки урожая стали выдавать продукты. Ева получила   50кг зерна и 100кг картофеля. Часть зерна она продала, чтобы рассчитаться за молоко на ферме и взять деньги с собой в дорогу.
Мария Гавриловна собрала сумку с продуктами: картофель в мундирах, лепёшки и немного муки, чтобы при необходимости можно было сделать болтушку для детей. Иван Иванович посоветовал взять с собой бутылку водки, мол, в дороге всегда может пригодиться.

Расставаться было тяжело. За эти два с половиной года все очень привязались друг к другу. Маня хотела ехать до вокзала, но места в обозе для неё не нашлось и она горько плакала,  обнимая Гену с Валей.
- Как же ты с вещами и детьми сядешь в вагон?
- Не переживайте,  сдадим с бабами  лён на фабрику и я к отправлению поезда как раз успею,- успокоила всех Анна.

Но всё оказалось не так просто. Мест на ближайший  поезд не оказалось.
- Вы же обещали,- изменилась в лице Ева. - Как же мне сутки сидеть с малыми детьми в переполненном зале?
Диспетчер только развёл руками и отвернулся.
Вскоре подошла Анна.
- Поехали обратно в Кокуши,- предложила она.
- Нет, решила - поеду!

Ева взяла из сумки свёрток и пошла в диспетчерскую, маленькую комнатку, где помещались только стол с телефоном и табуретка. Она молча достала бутылку, поставила  её на пол  возле стола и  вышла.
- Давай прощаться, тебя уж обозники заждались, а за нас не беспокойся,- обняла она на прощанье Анну.
Часа через два к ней подошёл дежурный по вокзалу.
“Это из-за бутылки! Сейчас арестуют, ”- ёкнуло её сердечко.
- Чего побледнела?- добродушно пробасил он.-  Нашлось вам местечко в вагоне   с ленинградцами. Давайте вещи, помогу донести.

Поезд тронулся. Под равномерный стук колёс Ева задумчиво смотрела в окно и перед глазами проплывали картины её жизни на карельской земле, земле  голубых озёр, звенящих сосен и замечательных людей. 
Сейчас она покидает  Котельничскую землю, место, где бегущие от смерти люди нашли кров и тепло. Здесь останутся навсегда лежать умершие в эвакуации  тысячи безвинных людей и среди них Лёша, Нина, Паша....
 Проклятая война! Всё, всё перевернула, разлучила людей, забрала жизни, выгнала из родного дома....

Ева перевела взгляд на своих попутчиков. Изнурённые голодом, болезнями  и перенесёнными испытаниями они были похожи на движущиеся тени  с отрешённым взглядом в никуда. На каждой станции блокадники  получали еду и всякий раз их просили кушать небольшими порциями. Но они ели и ели, а потом  бежали в туалет или просто справляли нужду из окон вагона.  Вонь, духота и огромные вши....

Где предел терпению и горю человеческому?
                2021г