Неслучившийся вечер

НЕСЛУЧИВШИЙСЯ ВЕЧЕР


                Предисловие

   Несколько десятков птиц одновременно взмахнули крыльями и освободили крону огромного дуба от своего никчемного присутствия. Время, вырванное из суток, рухнуло на землю вместе с перезревшими желудями, и ночь наступила сразу после полудня. На самом деле ей, конечно же, предшествовал вечер, но человеку, стоявшему у окна старого панельного дома и вглядывающемуся в еле заметные уличные очертания, казалось иначе.

   Человек этот пробурчал: «Ничего на этой планете не поменяется и через тысячу лет, погода каждый год одна и та же - зимой холодно, летом тепло. Меняются только даты…», затем задернул штору, глупо улыбнулся и вернулся в потертое кожаное кресло со скомканным пледом. Кресло и журнальный столик, заваленный книгами, тетрадями и различным канцелярским хламом, совершенно не гармонировали с остальным интерьером. Комнатное наполнение являло собой образец порядка и подчеркивало если не перфекционизм, то уж точно, необычайную аккуратность хозяина. Звали хозяина Андрей Петрович, и был он убежденным затворником, жившим в этой квартире на третьем этаже, без малого тридцать лет.

   Приглушенный бой настенных часов сообщил хозяину жилища, что начались новые сутки. Мужчина покинул «островок беспорядка», передвинул окошко висевшего на двери календаря, нажал кнопку торшера и погасил потолочный свет. Кресло вновь приняло его, а на коленях привычно расположился видавший виды, ноутбук.

   Андрею Петровичу Полтавцеву, известному в прошлом писателю и журналисту, исполнилось семьдесят шесть. Последняя его книга, посвященная суровому труду полярных исследователей, была издана еще в Советском Союзе - да в нем же и осталась, утянув с собой смысл жизни, хорошие гонорары, заполненные аудитории и читательское уважение. Три десятка лет текли медленно, скудно, без каких-либо событий и видимых результатов. Пенсия и огород питали материальную составляющую, а приобретенный с рук и успешно освоенный компьютер отодвигал деменцию. Последние десять лет Андрей Петрович пытался собрать в одну книгу воспоминания своего отца, Петра Николаевича, ушедшего из жизни в пятьдесят четвертом году прошлого века, но ощутимого прогресса в этом деле так и не достиг. Мысли разбредались, словосочетания путались, а сама идея будущего произведения таяла в тот самый момент, когда он кликал по ярлыку с пугающим названием «Приговоры». Полтавцев, написавший в свое время тысячи текстов в десятках издательств и познавший все тонкости копирайтинга ещё до появления этого неологизма, никак не мог совладать с формулированием того, о чем сам же и думал. Два-три абзаца за ночь были предельным результатом, работа шла медленно. В этот раз на экране появилось лишь:

   «…Отец никому не рассказывал о том, чем занимается на службе. Домой он возвращался в разное время, иногда мог отсутствовать по несколько дней подряд, а бывало, что оставался со мной и мамой часа на два-три, а потом неожиданно и ничего не сказав, снова надолго исчезал.»

                I

   - Ничего, Петенька, как-нибудь выкарабкаемся. - Ольга аккуратно положила использованный шприц в металлический стерилизатор и опустила рукав сорочки на худой руке мужа. - Завтра и послезавтра по укольчику, а потом только таблетки. Я так думаю, что дело идет на поправку.

   Петр безучастно взглянул на супругу и, предчувствуя очередной уход в некое подобие обморока (а с течением времени эти необъяснимые состояния становились все более регулярными и продолжительными), устало сказал:

   - На поправку, говоришь? Ну-ну. Это ты Андрюшке можешь говорить, а мне не надо, Оленька. Как будет - так и будет.

   - С таким настроем, Петя… Ладно, отдыхай, пойду ужин готовить.

   Петр Николаевич Полтавцев вышел на пенсию в сорок пять. Причиной столь раннего ухода со службы явились серьезные проблемы со здоровьем бывшего офицера, сопровождаемые не столько болями в груди, сколько регулярными потерями сознания. По ходатайству областного руководства, в подчинении которого Полтавцев до дня увольнения числился начальником районного отделения НКВД, он был награжден золотыми часами и премией. Деньги, в основной своей части, были истрачены на приобретение дефицитных лекарств (которые, впрочем, никак не повлияли на течение странной болезни), а часы проданы пожилым уже сыном ровно полвека спустя.

   По сути, Ольга Полтавцева воспитывала Андрея одна. Во время службы муж в основном пропадал на работе, возвращаясь домой почти всегда пьяным и уставшим. Мальчик рос на удивление здоровым, смышленым, учился хорошо. Летом 45-го семья перебралась в Ленинград, и уже через пару лет сын учился на кафедре климатологии географического факультета университета. Ольга привыкла к тому, что супруг по большей части молча лежал на кровати. Она ухаживала за ним, занималась хозяйством, иногда подрабатывала уборкой соседских квартир. Военной пенсии мужа и повышенной стипендии Андрея им вполне хватало на безбедное существование.

   Периодически, хотя и крайне редко, Петр Николаевич словно просыпался и выходил из полусознательного состояния. Происходило это всегда неожиданно, примерно раз в полгода, и напоминало оживление мумии.  С утра он бодро вставал с постели, умывался, брился, с удовольствием разговаривал с женой, словно и не болел никогда. Имен соседей он не помнил, но, встречая кого-нибудь из них на лестничной клетке, приветливо здоровался и знакомился. Интересовался новостями, беседовал с сыном об учебе и планах на будущее, давал советы жене по части ведения домашних дел. По прошествии же примерно недели словно затухал и в течение пяти-шести часов возвращался в постель. 6 марта 1953 года, в день, когда советским гражданам сообщили по радио о том, что: «…перестало биться сердце гениального продолжателя дела Ленина, мудрого вождя и учителя…», Полтавцев-старший «выздоровел» в последний раз.

                II

   - Оля! Ты это слышала или я сплю?

   - Ой, Петенька, милый! Как я рада, что ты сам поднялся! Сейчас белье выкручу и будем завтракать.

   - Оля! Ты это слышала или нет? Вчера еще говорили, что тяжело болеет, а сегодня… Сталин умер. Что же теперь будет-то?

   Конечно же, она слышала то, к чему готовили всех граждан в течение двух дней. Ольгу нисколько не расстроило сообщение о смерти вождя, гораздо больше эмоций вызвала у нее реакция мужа и его упоминание о «вчерашней» радиотрансляции, которую он не мог слышать. Несмотря на то, что сейчас супруг не лежал, как обычно, а стоял, вид у него был такой, словно кто-то невидимый уперся ему в затылок дульным срезом нагана. Надо было попытаться разрядить обстановку, и женщина сделала это, как смогла:

   - Петя! Ты же сам сказал: «Еще вчера говорили, что у него все плохо со здоровьем». Ну, чему ты удивляешься? Царство товарищу Сталину небесное, все там будем.

   Полтавцев вплотную приблизился к жене и тихо произнес:

   - Ты хоть понимаешь, что теперь все недовольные из своих щелей повылазят и устроят такое… Все дела из архивов вытащат, все приговоры отменят, всех из лагерей выпустят. На нем же вообще всё держалось, он всю страну в кулаке вот так сжимал, то есть в порядке. Это же…

   - Петенька, успокойся. Да, жалко товарища Сталина, но ведь его всегда окружали соратники и друзья, верные делу коммунизма. Все враги и предатели уничтожены, ты же сам так раньше говорил.

   - Не все. Знаешь, сколько врагов в лагерях сидят? Тысячи, миллионы.

   Петр Николаевич закрыл тему так же внезапно, как и начал. Самостоятельно побрившись и приняв душ, позавтракав на кухне в компании жены, он осведомился о работе сына. Затем, расположившись в кресле, подробно расспросил супругу обо всех новостях и, собственно, своем состоянии. Ближе к вечеру домой вернулся Андрей. Сухо поздоровавшись с матерью, он вошел в комнату, открыл портфель и молча достал оттуда портрет скончавшегося руководителя государства. Потом снял со стены репродукцию картины Айвазовского и повесил на ее место портрет.

   - Мам, надо будет как-то отца подготовить к этому. А то, когда в себя придет и узнает… Может, скажем, что товарищ Сталин просто болеет? Ему никак нельзя правду говорить.

   Ольга подошла к сыну и взяла его за руку.

   - Андрюша, папа уже все знает. Он сегодня «ожил», на кухне сидит. Иди к нему.

   Войдя на кухню, Андрей застал родителя сидящим у окна. Тощие руки отца, согнутые в локтях и закрывавшие ладонями лицо, тихонько подрагивали. Петр Николаевич плакал.

   - Пап, здравствуй! Мы сегодня на работе тоже плакали. Даже не знаю - что теперь будет? Как ты себя чувствуешь?

   Отец встал с табурета, промокнул лицо полотенцем и обернулся к сыну. Тот подошел, обнял его и, желая как-то взбодрить, произнес:

   - Пап, мы все выдержим. Товарищ Сталин остался в наших сердцах, мы продолжим его дело, правда? Не подведем его!

   - Сынок, хватит нести чушь. Совсем скоро все в этой стране изменится. Помнишь сорок шестой год, когда немцев вешали? До этого они нас вешали, а потом мы их…

   Андрей не понимал, что происходит. Да, он видел ту самую январскую казнь своими глазами. В начале января его и еще несколько будущих выпускников, серьезно готовившихся стать абитуриентами вуза, отпустили с занятий специально для этого. Ему не было жаль немцев. Много раз молодой человек наблюдал, как немногочисленные конвои сопровождали пленных на строительные работы, как пережившие блокаду соотечественники плевали в улыбающихся и оборванных бывших германских солдат. Он не считал их людьми и знал, что, если бы представилась такая возможность, сам убил бы любого из них. Однако слова отца никак не вписывались в контекст смерти вождя.

   - А при чем тут немцы-то?

   - Я почему-то уверен, Андрюша, что говорю с тобой в последний раз. Может, этот самый раз растянется на несколько дней, или закончится через полчаса - не знаю, но жить мне осталось недолго. Да и разве это жизнь? Хочу успеть рассказать тебе то, о чем ты не знаешь.

   - Пап, ты уверен, что не бредишь сейчас? Мне мама давно уже все и про тебя, и про твою службу, рассказала, да я и сам все знаю. Только не говори, что ты был шпионом и прислуживал немцам…

                III

   На работу Андрей прибыл раньше обычного. Он долго курил - сначала на крыльце конторы, потом в кабинете. Коллеги - такие же, как и он, недавние выпускники - заметили подавленность и в движениях, и во взгляде товарища. На вопросы сослуживцев о причине таких изменений, он ответил сухо и в то же время четко:

   - Я переживаю смерть великого человека и мне не до веселья.

   Общение отца с сыном продолжалось около недели, ежевечерние беседы занимали почти все свободное время Андрея. «Бодрствование» Петра Николаевича завершилось так же, как и много раз до этого: родитель вновь ушел в себя и, под грустные всхлипывания матери, обратил взор в потолок. Умер он через год, так и не получив ни внятного диагноза, ни эффективного лечения.

   «- Я, сынок, никогда не беседовал с тобой о своей службе в органах. Ты заимел хорошее образование и, возможно, когда-нибудь напишешь книгу или даже диссертацию. Мать говорила, что ты вроде как в литературных конкурсах там у себя в университете побеждал. Я не читал, но уверен, что так и было. Мне уже всё равно, а тебе может быть пригодится. Из первых уст, как говорят. Больше все равно ничего дать тебе не смогу.

   - Да знаю я, пап. Вы расследовали дела о преступлениях, об измене родине. Мне неинтересны подробности из жизни врагов народа. Очень хорошо, что, благодаря таким, как ты, этих самых врагов стало меньше. Меня больше волнует твое здоровье и наше будущее, а не прошлое. Ты же не…

   - Позволь мне начать, выслушай хотя бы несколько минут. Даже мать ничего не знает, и не надо ей. Хочу, сынок, вроде как душу очистить… Так вот, я был свидетелем приведения в исполнение приговоров. Да-да, тех самых, после которых родственники преступников расстаются с ними навсегда. Это я про расстрелы, Андрюша.

   Андрей впился взглядом в лицо отца и замер. Конечно же, он знал о том, что папа служил сначала в ГПУ, а потом в НКВД. Он помнил его статным, сильным и здоровым, носившим красивую форму и имевшим звание майора внутренних войск. В школе к мальчику относились всегда уважительно, хотя друзей у Полтавцева так и не появилось. Как-то раз, во время одного-единственного отпуска, проведенного семьей в Крыму, отец сильно напился и избил мужика, торговавшего на рынке свежим мясом. Андрею запомнились слова родителя: «Я сейчас задушу тебя вот этими руками. Мало я вас, сволочей, в расход пускал…». Мама потом говорила: «Сынок, просто папа немножко перебрал и отравился. А в таком состоянии можно всё, что угодно, наговорить…».

   Полтавцев старший, видя реакцию сына, сделал паузу на несколько секунд, затем продолжил:

   - Шло сложное время, в стране было неспокойно, однако я должен был…

   - Пап, ты убивал людей?

   - Я… Я оформлял документы, принимал предписания, составлял акты. Если к нам поступали судебные приговоры, то привозил прокурора. Если просто предписания, то никого не звали, все сами делали. Я тебе много, чего расскажу, только ты, упаси бог, ничего не записывай, а запоминай. Записывать начнешь, когда время настанет. И слушай меня не как отца, а как реального свидетеля всех этих печальных событий».

   В первый раз они беседовали до полуночи. Мать отнеслась к этому с пониманием и вошла в комнату лишь однажды - для того, чтобы пригласить мужчин на ужин. Андрей заснул под утро. Следующий вечерний монолог Петра Николаевича был несколько короче предыдущего, однако оказался столь богатым на подробности, что заставил слушателя задуматься о ведении, пусть и не изобилующего деталями, но все же конспекта. Главным героем отцовского повествования был некий Мастер, получивший свое прозвище от одного полковника из областного управления за идеальное исполнение обязанностей палача. Петр Николаевич особенно отмечал его способность работать четко и всегда обходиться одним выстрелом. Сколько выстрелов - столько и трупов. Были там и Волк, добивавший раненых молотком и Шакал, грубо унижавший своих жертв перед умерщвлением и даже мифологический Харон - младший лейтенант государственной безопасности Быков, к функциям которого относилась транспортировка трупов к местам захоронений. Прозвища, звания и фамилии Андрей записывал в тетрадь уже в своей комнате, сразу же после того, как отец заканчивал очередной рассказ и желал сыну спокойной ночи. Он, действительно, начал мечтать о серьезном литературном труде когда-нибудь в будущем но, чтобы создать перед родителем видимость того, что никаких записей не ведет, делал это тайно. 

   Каждая страница тетради имела два столбца - узкий левый и широкий правый. В левый вносились прозвища в переводе на английский язык (если это было возможно), а справа краткая характеристика и точки, соответствующие количеству в петлицах персонажей ромбов, прямоугольников, квадратов, либо, если события имели место перед самым увольнением Петра Николаевича из органов, то есть в сорок третьем - звездочек на погонах. Точки, в зависимости от геометрических фигур, были разных цветов, а хронология соблюдалась благодаря разделению тетради на разделы объемом в пять-шесть страниц. Впоследствии, уже после смерти отца, Андрей многократно изменял систематизацию записей, пока в конце концов не забросил это занятие, сочтя его глупым и никому не нужным.

   Оформить повествование во что-то целостное, выстроить сюжет и наполнить его какой-то идеей, помимо описания смертей и безумства, казалось невозможным. Начинающему писателю хотелось выбрать главного героя, поместить его в поток событий, наделить качествами и судьбой, способными если не оправдать, то хотя бы достоверно показать его место в дальнейшей жизни, но никто из многочисленных героев пяти вечеров так и не заговорил родительскими устами от первого лица, а на шестой все они умолкли вместе с рассказчиком. О себе Петр Николаевич рассказать сыну не успел.   

                Эпилог

   Оправдание поступков, какими бы отвратительными они не казались даже самому себе - неизбежный итог анализа собственного поведения для любого, пожалуй, человека. Когда аргументы, позволяющие обосновать причины отвратительных действий, заканчиваются, каждый из нас достает последний, самый сильный, довод и тут же успокаивается. «По-другому было нельзя» - вот наиболее употребляемый в таких случаях вариант. Со временем он обрастает дополнительными благородными чертами, такими как забота о близких, выполнение долга и, конечно же, бессилие. Бороться с врагом, превышающим тебя по мощи и численности в миллионы раз - занятие глупое и бесперспективное, правда? Так и есть. Да и само по себе признание ошибок редко на что-то влияет. Как правило, времени и возможности что-то исправить никогда не бывает, а покаяние - термин глубоко религиозный и не всегда имеющий отношение к реальности.

   Описание событий далеких дней и бывших отцовских сослуживцев, даже вкупе с их красочно прорисованными литературными портретами и «подвигами», больше напоминали переполненные документальными подробностями анкеты, нежели насыщенный художественный текст. Андрей Петрович закрыл компьютер и отправился спать. Несмотря на это, он обязательно закончит свое произведение, причем довольно скоро. Ведь уже ближе к утру, в одном из сновидений, к нему явится мать и произнесет:
  «- Сынок, когда папа в последний раз терял сознание, он что-то говорил. Только я тогда ничего не поняла. Хотела укольчик ему сделать, выскочила из комнаты руки помыть, а когда вернулась, он уже спал. Теперь-то я знаю, что он сказал.

   - Я слушаю тебя, мама.

   - Он глаза закрыл и тихонько так, еле слышно, прошептал: «Ольга, передай Андрюшке, что это меня на службе Мастером называли. Пусть правду напишет, а мне уже всё равно».