Пурга

Тяжелый, почти неподъемный шаг. Еще один. И еще. Нельзя не идти, остановишься и все, пиши пропало. Сколько у них тут таких случаев, когда до дому люди не доходят, замерзают по пути. Пока идешь, всегда нутром правильное направление чувствуешь. А вот как только остановишься передохнуть да отдышаться, все. Поднимаешь глаза, а вокруг такая круговерть, темноту и ту не видать. И ни одного огонька вокруг, и сколько ни вслушивайся, кроме злого воя пурги ничего не услышишь. Опытные, которые на Северах не первую зиму переживают, знают, что если уж решил остановиться, то вставай так же, как шел, не крутись и не топчись. Продышался чуток и в том же направлении дальше идешь, тогда есть шансы не потеряться. Одно время пробовали веревки вдоль главной улицы тянуть, да только той улицы три дома всего да пара сараюшек. В общем, веревке быстро ноги приделали, здесь зазря ничего не пропадает.
Он брел тяжело, едва переставляя давно уже  ставшие словно чужими ноги, упорно пробиваясь сквозь лютую пургу, какие здесь называют черными. Надсадное дыхание с хрипом вырывалось изо рта, снег залеплял глаза, ветер воровал дыхание и норовил повалить набок, замести, превратить в один из бесконечной череды сугробов. Он шел уже давно, так давно, что перестал верить в то, что когда-нибудь дойдет. Шел, прижимая к груди два хлеба и баюкая за пазухой вожделенную поллитровку. Только бы дойти. Дома жарко натоплена печь, и даже злющий ветер никак не может вытянуть тепло через худые окна. Угли в топке рдеют, подергиваясь серым раскаленным пеплом, дают ему шанс пережить еще одну ночь.
Шаг. И еще один. И еще. Перемет поперек тропы, по пояс примерно. Хоть плачь, а лезть придется. Он сцепил зубы и попер вперед, вкладывая остатки сил в этот рывок. Он знает этот перемет, тот всегда здесь его караулит. Пробившись до середины перемета, он все же остановился, хватая ртом стылый воздух вперемешку с колким снегом, чуть приподнял волчью шапку, отер мокрый лоб и с радостью увидел совсем невдалеке одинокий огонек. Свет в окне как маяк в этом бушующем снежном безумии. Увидел этот свет, и словно по команде из темноты проступили очертания двух домов. В первом не светилось ни одного окна, некому там было включать свет. Кто помер, кто сбежал. А в его доме светилось одно окно, и он с удвоенной силой рванулся к этому свету…
Шаг. Еще один, и еще. Он не сразу заметил возникшего как будто бы из ниоткуда попутчика. Большой свирепый с виду пес брел с ним рядом, так же с трудом переставляя лапы и сторожко вслушиваясь в тьму. Хмыкнув, человек  поудобнее перехватил хлеб и продолжил шагать по вновь появившейся под ногами едва видимой тропе. Пес не отставал. Наверное, и северным собакам бывает одиноко и страшно. Вот, наконец, и вход в подъезд. Скрипучая деревянная дверь застыла в полуоткрытом состоянии, и у самого входа в подъезд намело изрядный сугроб, теперь уж точно последний. С сомнением посмотрев на пса, он уложил оба хлеба на карниз ближайшего окна и взялся за дежурную лопату. Так уж здесь заведено, что каждый, кто рискнул выйти на улицу, по возвращении откапывает подъезд. Иначе зимовать им по квартирам до лета. Пес уселся чуть поодаль, едва угадываемый за сплошной снежной пеленой, и принялся внимательно наблюдать за человеком, который остервенело врубался лопатой в сугроб и швырял его куски в визгливо воющую темноту, словно стаю волков кормил. Наконец человек убрал лопату, забрал хлеб и шагнул в подъезд. На самом пороге он вдруг обернулся, всмотрелся в темноту, отыскивая глазами… Его! Он высматривал его, никаких сомнений. Пес поднялся, человек заметил его и приглашающее махнул рукой…
Подъезд в этом доме был один, и был он из старорежимных. Округлые от времени деревянные ступени высокой лестницы, резные деревянные перила, деревянная площадка на четыре квартиры. Пол и лестница были выкрашены в приятный глазу красно-коричневый колер, стены до середины покрыты салатовой эмалевой краской, выше все было до голубизны выбелено гашеной известью. Красота, одним словом, если бы не наросший безобразными сталактитами куржак.
Все так же прижимая к груди хлеб, он достал из кармана связку ключей, побренчал, отыскивая нужный, со звонким хрустом вогнал его в замочную скважину, распахнул дверь и шагнул в пахнущую теплом, едой и пылью темноту. Щелкнул выключатель, в прихожей зажглась тусклая лампочка.
- Ну, чего застыл? Заходи – человек с громким стуком выставил успевший промерзнуть до звона хлеб и бутылку водки на стоявший тут же трельяж и посмотрел на пса. Пес внимательно поглядел в глаза человека и уверенно шагнул внутрь, усевшись возле порога.
- А дверь за тебя закрывать я буду? – проворчал себе под нос человек, перегнулся над псом и закрыл дверь. Неспешно разделся, втиснул ноги в растоптанные бесформенные тапки, подхватил хлеб и бутылку, и пошел в кухню.
- Не сиди на пороге, иди к печке. Вижу ведь, что околел. Да и немудрено околеть-то в такую пургу, братец.
Пес поднялся и послушно зацокал когтями по деревянному полу, вошел в кухню, принюхался, высоко задрав нос.
- Ага, верхняя чуйка у тебя работает, как я погляжу – человек устало улыбнулся в густую рыжую с проседью бороду. – Ну да, как тут иначе выжить, без чуйки-то. Скоро ужинать будем – он подошел к печи, сдвинул в сторону большую кастрюлю, от которой шел одуряющий запах мяса, взял кочергу, открыл затоп, подбросил угля и водрузил кастрюлю на прежнее место.
Пес улегся на пол, с глухим стоном вытянул лапы к печке и на несколько секунд прикрыл глаза, впитывая живительное тепло всем телом.
- Давай, оттаивай уж, мясо сейчас дойдет, поедим по-человечьи. А пока хлебушек отогреем – с этими словами он взял один хлеб, завернул его в полотенце и сунул в духовку. – Да и чаек вскипятить надо.
Старинный металлический чайник занял свое место на печке. Человек двигался как-то мелко, суетливо и в целом неприятно.
- Меня Валерием звать – сказал он вдруг, повернувшись к псу. Помолчал немного, уселся за стол, одним движением с хрустом свернул пробку на бутылке, с бульканьем налил в стакан на два пальца и, стараясь не смотреть на пса, замахнул водку в один глоток. С шумом выдохнув, занюхал рукавом, взял из лежащей на столе пачки папиросу и с видимым наслаждением закурил. Хмель подступил тотчас, словно ждал, и человек как-то сразу осел на табурете, словно из него вынули стержень. Пес, положив голову на вытянутые лапы, внимательно наблюдал за человеком.
- Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедший? – хозяин теплого дома тяжело смотрел на пса. – Нет, братец, шали-и-шь. Я тут в четырех стенах только потому умом не тронулся, что каждый день вот с ним общаюсь – он кивнул на висящий на стене над холодильником портрет волевого мужчины с окладистой бородой. – Знаешь, кто это? Нет? Ну, брат, таких людей обязательно нужно знать. Это Семен Иванович Дежнев! – он воздел палец вверх. – Его стараниями Россия в свое время Чукоткой приросла. Большой был человек, да… - Валерий вздохнул и замолчал надолго. Пурга за окном разгулялась окончательно. Она завывала на разные голоса, бросала в стекла целые сугробы, заставляя пса нервно вздрагивать и иногда скалить зубы.
- Не любишь пургу? – понимающе спросил человек. – То-то и оно, братец, что никто ее не любит, вот она и ярится. Как думаешь?
По кухне поплыл одуряющий аромат разогревшегося в духовке хлеба, и человек снова засуетился, Вынул хлеб, развернул, выложил на стол, подышать. Следом начерпал в глубокую миску из кастрюли большим половником мяса с бульоном, накрошил туда лука, насыпал перца… Кинул взгляд на пса, выловил из кастрюли еще один кусок мяса, положил перед гостем и со словами «Налетай, пока горячее» принялся за еду. Ел он неспешно, обстоятельно, подолгу дуя на ложку с горячим бульоном и задумчиво глядя в черное окно. Поев в молчании, привычном и оттого каком-то даже приятном, он снова плеснул себе водки, без замаха выпил, передернул плечами и закурил очередную папиросу. Посидел, увлеченно пуская колечки дыма и наблюдая за тем, как они медленно рассеиваются под напором ощутимого сквозняка.
- Как думаешь, о чем я с Дежневым разговариваю? – он посмотрел на пса и выпустил еще одно колечко. – Я его спрашиваю, за каким лешим он сюда поперся? Не открыл бы он для России эти земли, и не сидел бы я здесь сейчас. Глядишь, и подфартило бы родиться где-нибудь на югах, где в море купаться можно, как считаешь? Не веришь? Да я и сам не верю. Севера это по судьбе, брат. Здесь случайных нету, не могут они здесь. Вот взять, к примеру, тебя. Родился здесь и все, тяни лямку, дерись за пайку. Никто ведь тебя не спрашивал, хочешь ты здесь жить или нет. Вот и меня не спрашивали. Правда я, братец, все же человек и могу уехать на большую землю. Мог. Я два раза пробовал, честно. Собирался и уезжал, но через полгода снова гонял нерпу, так-то.
Тишина. Негромко тикают часы на стене, гудит в печной трубе ветер, гудят под напором пурги стекла в окнах, сопит придремавший в тепле пес, с тихим шорохом осыпается пепел с докуренной папиросы.
Человек привычно считает удары собственного сердца и уговаривает себя уехать. Но Севера это по судьбе, а судьбой спорить дело гиблое.  Вот он и не спорит.