Чёрные дни белой вороны

 
  От автора к роману: «Чёрные дни белой вороны»
Здравствуй дорогой читатель! Этот роман, который вы держите в руках, начал писать ещё в армии, когда был молод и здоров. Писал везде: в Ленинской комнате, в часы отдыха, на коленях вместо писем домой жене, писал, как думал, отсылал бандеролью. Возвратившись на гражданку к семье, понял, что у меня нет не только жизненного опыта, но и возможности грамотно излагать правильно предложения. Стал заниматься самообучением. Записался по местожительству в хуторскую библиотеку и стал читать классическую литературу. Лишь к сорока годам появился первый рассказ, отвезённый в районную газету, где и был напечатан с лёгкой руки главного редактора. Отсылал свои новые рассказы в другие районные и областные газеты. Мне советовали внести рассказы на литературную страничку. С этого и всё началось… Пересмотрев все свои общие тетради, присланные мной из армии, понял, что всё это никуда не годится, а тут перестройка, развал Советского строя, широко открылись двери в литературу, и теперь главный цензор постоянно сидел в моей голове — так сказать, контроль над дозволенностью и этичностью мысли.
И так я состоялся в литературе, как автор. К тому времени стали мешками выбрасывать списанные из библиотеки советские книги, в так называемую макулатуру. Книги написаны людьми воевавших в Великую Отечественную и не только, уничтожив целый пласт художественной литературы, оставив на полках лежать лишь Шолохова, Бунина, Бальзака и другие. Вот тогда то, я осознал, что надо писать свои романы немного не так. Но не наглел и мой роман: «Чёрные дни белой вороны» должны были появиться первым, от «Занавески на окнах», и только потом «Паразиты». Но время распорядилось по-своему — всё получилось, как получилось.
У меня ещё много неопубликованных рассказов — на целую книгу, но всё это может остаться за полем неизвестности, да и годы напоминают об этом.
Читатель — ты взял в руки очередной роман: «Чёрные дни белой вороны» он на сельскую тему, потому что она близка мне, как по духу и вскормлена сельским бытом того времени, который описывал в своих предыдущих книгах. На этот раз взял планку повыше, чтобы показать самобытность моих героев, их плохие и хорошие стороны и потом, как всё это отразилось в их долгой жизни в обществе.
Мне становится страшно, когда прожив десятилетия, осознаёшь насколько бездумно относилось наше высшее руководство к собственному народу. Возьмём революцию семнадцатого года двадцатого столетия, сотнями лет люди на Руси привыкали, приспосабливались к самодержавному строю не весьма хорошему, сделали Октябрьскую Социалистическую революцию, свергли царя, к тому же уничтожив в гражданскую войну многие миллионы соотечественников, а сколько людей разбежались по заграницам?
Ну, я согласен, хорошо, всё это делалось во благо собственного народа, а тут на подходе Великая Отечественная война, страшная, кровопролитная. Ну, казалось бы, после всего этого народ должен был зажить благополучно, и зажили ведь! ... Но откуда взялись Горбачёв с Ельциным? Какая их мать родила? Вновь вязы свернули народу на сто восемьдесят градусов, как всегда в худшую сторону. Какие эксперименты проводят над нами людьми судьба злодейка? Теперь уже мы старшее поколение помним, как нам жилось при советах, тоже привыкали, приспосабливались к той народной власти, загубившей несколько миллионов инакомыслящих, а толку? — к чему нас привели? Было бы у нас с вами три, четыре жизни, махнули бы рукой, мол проживём это мракобесие, ан нет… порою завидуешь своим отцам, верившим в светлое будущее, которое описываю в третьем романе, захватывая дореволюционное время и до наших дней. Я взял в пример две семьи такие разные по происхождению и самобытности, и проследил вместе с вами их становление во взрослую жизнь, в искании ими правды, борясь за своё «Я» в обществе. Всякий человек думает в меру своей распущенности, но есть и сверхскромные, но их меньшинство, но я свои романы не отношу ни к тем, не к другим, соблюдая золотую середину, описывая всё так, как оно есть в жизни. Потому не зря назвал роман: «Чёрные дни белой вороны» который отображает судьбу героев — Ксении Коровиной, а также Мирона Волкова. Эти люди не затерялись в обществе, не пошли по кривой дорожке, нашли в себе силы и мужества обрести волю и напористости в характерах, найти своё место среди людей как и они сами не растеряв душевные качества, человеческий облик, моральный принцип, как бы трудно им не приходилось стать людьми с большой буквы.
Там, где я когда-то учился — в соседнем хуторе недалеко от Лохматовки, занёс в новую выстроенную недавно школу свой первый роман «Занавески на окнах» и подарил директору школы. Он меня не знал, за разговорами он меня спросил:
— Вы когда учились в старой школе?
И я ответил, конечно уклончиво, понимая, каким «хорошим» учеником был, и признался, а через несколько лет приезжая к нему с очередным романом, а он со словами благодарности за мой литературный труд и отзывы читателей, признался с щадящей улыбкой на губах:
— А вы знаете, Пётр Иванович, всё-таки я нашёл ваши школьные годы учёбы…
Я слушаю, а пот самопроизвольно выступил на спине, а директор вежливо продолжал:
— Знаете, вот с таких-то учеников получаются талантливые люди.
Хотелось ему возразить — «Но не с каждым и не всегда».
— Школьный крик на переменах очень утомлял, меня всегда тянуло в займище к рекам, где упивался тишиной природы и вольностью.
Из моих одноклассников осталось в Лохматовке двое — я и мой товарищ детства, но судьбы у нас разные, хотя он учился куда лучше меня и блистал поведением.
Завершая своё слово от автора, я хочу тебе читатель сказать, задумайтесь над судьбами героев, расскажите молодым, чтобы они не повторяли их ошибок.
Я хочу хоть как-то отобразить в этом романе просьбу родного отца Еремеева Ивана Семёновича, переписаться на его фамилию, но время упущено. Уже были взрослые дети, менять документы все было сложно, хлопотно, затратно. Да и какой в этом прок, мы все уже привыкли к чужой фамилии. Моя мать была Карпова Агнесса Николаевна. Да простят меня покойные родители если я назовусь — Еремеевым- Карповым Петром Ивановичем.
Роман издан на пожертвование читателей.
Редактор-консультант: Садчикова Л. И.


Чёрные дни белой вороны
Роман


… Оставит молодой человек отца и мать и
прилепится к жене своей,
будут двое, как одна плоть.
(Из свидетельства о венчании)


Часть 1



Глава первая

«Повествование не историческое и не документальное, и исходя что книга художественная и потому прошу читателей не предъявлять мне претензии в описании исторической точности».
Хутор Лохматовка расположился в придонской низменности с незапамятных времён, куда бежали на Дон люди с Центральной России от помещичьего гнёта обиженные судьбою и селились тут, где и воля была, и рыбные промыслы, которые давали казакам пропитание, а сенокосные луга по займищам кормили скотину и гурты лошадей. Тут было множество рек, речушек и ериков, а по займищу прятались в непролазных камышах и раскидистых верб мелководные озёра и, где нерестилось несметное количество всевозможной рыбы, и только ленивый или больной казак проходил мимо этого кладезя сытного пропитания на целый год.
Но, как образовался этот райский уголок в низовьях Дона? А произошло это ещё в палеозойскую эру пятьсот семьдесят миллионов лет назад. Языки ледников интенсивно таяли от ласкового солнца, шумели протоками вод прорываясь наверх из-под километрового панциря льда, так рождались полноводные реки — Дон, Маныч, Сал.
Тогда же намывались песчаником причудливые косы. На одной из таких кос расположился сотнями лет назад хутор Лохматовка всего в полторы улицы искривлённой дугой. Как ни странно с правого боку текла река полноводная с холодной ключевой водой, с крутыми глинистыми берегами, гадюкой извивающаяся по всему займищу. Одну из которых называли Сусат, другую Подпольной, третью Козельская… и что главное огибая соседние с Лохматовкой хутора они назывались по-иному, но никто не придавал особого значения, потому что их существовало много, их счёту можно ошибиться.
Почему я так уверенно описываю эти места: сам родом оттуда. Откуда б я знал о своих будущих героях данного романа? По рассказам сторожил, каких встречал и слушал их байки, мог сказать, что в те далёкие времена, моего детства, хутора славились своим богатством — в степи на буграх возвышались ветряные мельницы, деревянные и кирпичные церкви. В прилегающих степях колосились хлеба, и всё же главным пропитанием у здешних казаков была рыба, которую ловили сетями, вентерями, бреднями, накидками почти круглый год. Старики говаривали, что кроме игральных карт, скачек на лошадях и прочих забав, для детей сооружали в людных местах карусели, качели и прочий спортивный инвентарь, особенно пользовавшихся спросом на Пасху и на другие церковные праздники. Пили казаки виноградное вино собственного приготовления, баловались этим делом только в зимнее время, но в осенне-весенний период накладывали на гулянье табу до зимних свадеб.
Теперь пришло время рассказать о моей героине, а вернее о её дедах, бабушек, отца и матери, ещё до революции на Дон приблудились в понравившуюся Лохматовку — Мефодий, Филипп и Семён. Они пеши отправились с полуострова Таврия в поисках работы, где они родились и выросли. Из засушливых мест мало что было взять на прокорм большой семьи Коровиных. В Лохматовке и Адамовке нанялись к зажиточным казакам на любую работу, а так как были молоды, крепкого телосложения и дружные в тяжёлой работе, быстро приглянулись местным казачкам. А через год другой их приняли в казаки. Вскоре поженились. Мефодий на горе на казачке из Адамовки, а Филипп и Семён в Лохматовке. Из троих братьев, я выделю Филиппа Коровина. Он познакомился с будущей женой Марфой, круглолицей, с голубыми глазами, и огненными волосами на голове. Поженившись, молодые и ловкие вскоре выстроили себе хату из самана. Филипп обзавёлся домашней скотиной, вырастил из жеребят ездовых лошадей, построил ветряную мельницу, родили трёх дочерей и сына Григория, который станет в последствии знаменитой, загадочной легендарной фигурой с нелёгкой судьбой. Дети у Филиппа почти все дореволюционные, кроме последней Таисии родившаяся на свет перед раскулачиванием. Дочери Филиппа отличались тем, что собравшись в корогоде, пели на завалинке, собственной хаты, мелодичные донские песни, ими заслушивался хутор и голоса которые распространялись в тихое вечернее время на несколько сот метров в округе. Их брат Григорий тоже пел, но больше играл на гармошке, виртуозно с коленцами, отчего ни одна козачка в хуторе не могла удержаться от пляски. Самую старшую сестру, родившуюся в 1906 году, звали Фёклой, среднюю — Лукерьей, младшую Таисией. Все трое привлекательны внешностью и не так просто было пройти мимо них. У каждой на голове длинные толстые косы с завитушками у виска, как бы туго они не были заплетены. Ребята до полуночи вертелись у их завалинки, и далеко распространялся их весёлый смех, танцы под гармошку брата, неслись частушки, прибаутки не какие дерзка была местная молодёжь.


Глава вторая

Перед революцией в хутор Лохматовку приехала вдова тридцати лет с малолетним сыном Иваном. Родом Елена Артёмьевна из станицы Кривянской, которая находится по сей день недалеко от города Новочеркасска Ростовской области. До первой мировой империалистической войны, в девичестве Казанцева Елена вышла замуж за богатого казака Семёнова Семёна Семёновича 1880 года рождения. В двадцать три года Елена родила белобрысого сына и назвала в честь своего деда — Иваном. Елена внешне была эффектной женщиной с такими же как у сына светлыми волосами, слегка вьющимися на висках. Всматриваясь в холёное лицо Елены, запечатлённое на старинном толстом картоне — фото единственную оставшуюся память от прежней счастливой семейной жизни молодых Семёновых, находишь поразительно русские черты: чистый без морщин полуовальный лоб, ровный утончённый нос, чувствительные сомкнутые губы отчего в углах рта обозначались трогательные ямочки. Руки у Елены пухленькие окаймлённые кружевной вязью белой кофточки с выбитыми по ней узорами, с большим отложным воротничком, с тонким рисунком оставленным мастерицей — швеёй. Белоснежная кофточка аккуратно заправлена под пояс шикарной расклешённой юбки, пошитой из светло-серого тонкого материала, прикрывая холёные барские ножки. Рядом с Алёной сидел её муж Семён Семёнович в светлой рубахе на плечах военного покроя того времени, различимы погоны под есаула, на животе широкий ремень, а через плечо узкий ремешок на котором держались ножны длинного палаша, зажатого меж перекрещенных ног обутые в яловые сапоги. Лицо мужа Елены тоже округлое, но строгое и волевое, тёмно-русые усы с закрученными концами к верху. Губы полные мужественные, взгляд открыт и нежен чувствовалось, что он позирует перед объективом фотоаппарата, опершись сильными руками об эфес палаша. На ровный лоб спадала прядь непокорных волос русского чуба волнами уложенного на гордой голове. Небольшие ушные раковины прижаты к голове и не бросались в глаза, как у некоторых. Молодые, счастливые и красивые! Вот что можно сказать за эту приятную на вид пару. А рядом с отцом стоял мальчонка лет восьми на лысо остриженный с замученными невесёлыми светло-карими глазами. На нём сидела простенькая одежда и внешний взгляд мальчонки выражал протест фотографу и родителям тоже, какие, видимо, уговорами и принуждением заставили его постоять смирно. В руках Иван держал на вытянутой ладони правой руки деревянную лошадку.
Теперь возникает законный вопрос у читателя, а как же так случилось, что такая ухоженная молодая женщина поехала в глухомань в эту самую Лохматовку? А случилось вот что: в империалистическую войну муж Елены погибает на фронте. Весть эта не сразу дошла до Кривянки и застала Елену за работой, а служила в то время экономкой в богатой казачьей семье и впала в депрессию, и в такую, что еле встала на ноги, чтобы вернуться к нормальной жизни. Её выходила и окрылила надеждой жить местная учительница приходской школы где преподавала русский язык и литературу, а звали её Марией. Вот она то и посоветовала Алёне ехать с нею, «А иначе ты зачахнешь от тоски и одиночества». — в эту самую Лохматовку Багаевского уезда, куда посылали Марию Жирову учительствовать. Они приедут в хутор отведённое кирпичное здание бывшего панского двора. Потихоньку будет налаживаться их жизнь.
Преподавание отнимало много времени, не оставляя на личное. Марии шёл сороковой год. В её классе был один неуравновешенный ученик и Мария попросила, чтобы после уроков пришёл его отец. Сидя в учительской проверяя тетради под вечер услышала за окном лошадиный топот. Зашёл красивый статный казак. Он тихо поздоровался. От него исходил лошадиный пот, этот запах вскружил Марии голову и она потеряла дар речи, даже забыла о чём говорить. Он начал оправдываться, что из-за работы нет времени заниматься сыном. Увидел в глазах учительницы завораживающий томный взгляд, наклонился притронувшись к белоснежной шее губами, слегка поцеловав. Мария обмякла, а дальше не помнит, что произошло. Прерывистое сопение казак, тетради книги под головами. Потом он не раз наведовался, якобы интересовался успехами сына, и они уединялись в бытовой комнате, а в 1929 году Мария Жирова родит сына Митю и выходят его с Алёной Семёновой в Лохматовской школе в учительской в обыкновенной плетёной корзине. Из Мити вырастет настоящий боевой парень, после окончания хуторской школы уедет в Ленинград поступит в институт учиться на геолога. Закончит его и получит приглашение работать в Москве, потом исколесит всю Россию, разыскивая нужные минералы и полезные ископаемые. С годами ему присвоят профессора, женится, совсем забудет о своей маленькой родине и лишь вспомнит о матери когда её не будет в живых. А выйдя на пенсию поедет в Лохматовку расспросить о матери, но старожилы умерли и никто не мог ничего сказать, даже могилу не нашёл. Да так ни с чем возвратился в Москву. О Марии и её сыне сказано всё.
Елена Семёнова мыла полы в классах, успевая готовить кушать на четверых. Привыкнув ко вдовьей судьбе, пользовалась своею наружной красотою, приманивала к себе подходящих по возрасту мужчин, конечно не забывая о сыне, которому уже шёл шестнадцатый год. Но сын Иван взрослел не по годам, стал покуривать табак, скрываясь от глаз матери, но однажды он увлёкся самокруткой и когда появилась мать, опрометчиво сунул сигарку в стог сена, на что мать доходчиво сказала сыну:
— Коль решил курить, то так больше не делай, а то спалишь корм приготовленный корове на зиму и сарай с животными. — Она уже приобрела своё подворье. — И Иван стал курить по-взрослому, не опасаясь материнского гнева. Его конечно тянуло к молодёжи бегал на гору в Адамовку вечером после работы в поле, и если только в Адамовке заиграет гармонь у двора Коровиных, значит прискакал из станицы Багаевской Коровин Григорий, будут посиделки молодёжи. Иван знал, что Григорий учится в районной станице на танкиста-механика водителя. Как он выглядел этот Григорий Коровин? Он был годком Ивану Семёнову, но бойчее и казался взрослее в хуторе среди своих сверстников. Зажиточный отец справил ему лошадь и прочию казачью амуницию, — он был полноправным казаком, — но его мать Марфа относилась к старинному казачьему роду. Григорий держался в седле уверенно и на джигитовке на праздничные дни ему не было равных. Лицо его слегка вытянутое черты нежные, если не сказать девичьи, усов не носил, устремлённый взгляд голубых глаз, доставшихся от матери. Свободно играл на всех инструментах, начиная балалайке и кончая баяном. Помимо танкового дела, ему легко давался немецкий язык, но своими знаниями он не хвастал в среде сверстников, был скромен и этим располагал к себе девчат…
Ивану Семёнову шёл двадцатый год, и его матери — Елене — становилось стыдновато перед сыном водить к себе мужчин и решила она его женить. Расспросить с кем тот встречается из девчат, Иван смело признался в своей избраннице, это старшая дочь Филиппа Коровина — Фёкола. Они с Иваном почти одногодки. Волосы на голове красные, сама белолицая с разрезом больших серо-голубых глаз, нос ровный, щёки слегка впалые, стройная и статная подходила Ивану по росту. Фёкла тоже тайно вздыхала по — скуластому парню с тёмными и выразительными длинными ресницами. Иногда Фёкла уходила с Иваном на кручу — так называлось это тихое место за старым кладбищем. Садились на траву, пахнущую чабрецом, у самого глинистого обрыва и любовались протекавшей внизу речкой в лунном свете. Луна отражалась в тихой воде, навивая молодым сердечные чувства и некое томление в сердцах. Такой обрыв крутой был единственным на левом берегу займища. В дневное время на правом берегу Дона хорошо различимы противоположные казачьи хутора и станицы, а в пойме темнелись раскидистые вербы, угадывались тонкие полоски воды. Кто не знал здешних мест мог легко плутать вдоль глубоких рек, чтоб добраться к переправе через Дон. Отсюда даже была видна церковь, выстроенная на возвышенности в станице Бессергеневской, а вдали словно из-за угла маячили золотистые купола Новочеркасского собора…
Столько поколений из Лохматовки и Адамовки ушли за сотни лет существования этих старинных хуторов, даже фамилии покойных постирало время, и прохожий ходил тут не боясь ни ночью ни днём, время уровняло тут землю, всё покрылось разнотравие, где не приглядываясь можно найти щавель или чабрец. Люди граничившие с кладбищем притыкали своих телят, коровы бродили, поедая сочные травы. Теперь хоронили умерших на новом кладбище за хутором всё той же горы, но более пологой поросшей донником, подорожником и прочей травой в пояс какой было в достатке. В царское время здесь был фруктовый сад но лихолетье революций и Великой Отечественной войны наложили свои отпечатки на ландшафт этих мест: деревья состарились и высохли на корню, а в лихие годы пошли на топку печей. Дерева для обнищавших казаков были непозволительной роскошью, обычно они топили в хатах печи сухим перекати-полем, подсолнухами и соломой. Хлеб выпекали казачки на углях кизяка. Осенью, зимой и весной навоз хранился в кучах. А летом обливали водой и месили его ногами женщины и дети. Мужчины станками лепили из него круги и оставляли на солнцепёке до полного высыхания, потом складывали в сухом месте. Это уж потом после Великой Отечественной войны из города Шахт привозили подводами или бричками уголь больше полутоны и делили на два двора.

Пришло время описать о Семёнове Иване, которому шёл двадцатый год, кучерявый, бедный, безлошадный казак. Дружил он с Фёклой Коровиной самой старшей из трёх сестёр, теперь самой зажиточной семьи. Ивану она казалась самой красивой среди девчат в хуторе, и он сох по ней уже не один год. Настало время жениться и определиться так как мешал матери приглашать к себе мужчин в скромную хатёнку из двух комнат, где даже двоим разместиться трудно. Елена всё выпытывала у сына в Лохматовке кто его возлюбленная, испекла каравай и пошли с сыном в вечерний час к Коровиным. К такому ответственному случаю Елена нарядилась в светло-синюю юбку, в белую кофточку с отложным выбитым воротником, сына заставила одеть красную рубаху на выпуск, подпоясался наборным ремешком ещё от покойного отца и вышли со двора.
Фёкла заранее предупредила родителей, что её придут сватать и потому припозднились с ужином дожидаясь сватов, подмели в хате принарядились сами. За суматохой не заметили как в курень вошли жданные гости и Алёна с порога в пояс заговорила то что помнила из своей далёкой юности:
— Здравствуйте глубокоуважаемые сваточки! Я привела к вам своего сизокрылого голубя! Слышала, что здесь воркует в одиночестве красавица Фёклушка, вот и предлагаю отдать её замуж за моего красно голубя!..
— Здравствуй Елена Артемьевна, здравствуй! — заговорил торжественно-спокойно хозяин дома Филипп, одёргивая, бежевого цвета, полы сатиновой рубахи.
— Проходите к столу, не стесняйтесь — пригласил он и взмахнув натруженной ладонью продолжал извиняючи: —
—У меня видишь народу сколько, но мы потеснимся, а заодно и покалякаем.
Елена прошла не спеша к столу аккуратно положила на его край ещё тёплый каравай усыпанный маковыми зёрнами продолжала:
— Ну что согласны ли вы отдать свою нетоптаную голубицу за моего красного голубя?
— Да согласны, мы свашечка, в один голос пообещали муж и жена Коровины, но только маленький вопрос, где они жить будут, надеевся у тебя? У вас сваточки, утвердительно заявила Елена и добавила к сказанному: — где четверо там и пятому место найдётся.
Иван стоял за спиной матери, всё слышал и робко поёживался, заранее знал настроение своей невесте уйти к нему во флигель. Он виновато смотрел на идеально прилизанные волосы младших сестёр Фёклы, почему-то видел улыбавшегося Григория и ждал, что скажут взрослые, а они продолжали:
— Перекстись, свашечка, у нас и повернуться то негде! Вон, смотри, как за столом тесно, а спать прикажешь, где положить?
— Уж бери их к себе, я бычка годовалого в придачу дам. Бог позволит на следующее лето гуртом курень им поставим.
— Ох не гоже, Филипп, над одинокой женщиной потешаться, я, может замуж хочу выйти, да и каково моё вдовье положение, не потяну я их двоих, а дети пойдут?..
— Но… как знаешь, Артёмьевна, я свои планы тоже менять не собираюсь, выбирай.
— Так значит?! — вскрикнула с обидой Елена, и в порыве гнева смахнула со стола каравай, и резко повернула сына к двери и гордо вышла на улицу. У Ивана выступили слёзы, было жалко, что так произошло. А Елена возвращалась домой с мыслью: Куда бы пристроить сына, чтобы не выгонять его всякий раз, когда к ней на вечерок приходил хуторский казак по кличке: «Суслик». Почему Суслик спросит любопытный читатель, потому что этот разбитной казак артистично свистел по суслиному подражая местным земляным зверькам, которые окликаясь на его посвистывания, вылизая из своих нор. У него была больная жена, вот и бегал к вдовой Семёновой, а Артёмьевна, склала в своей вспыльчивой голове очередную попытку выпроводить сына к вдовой бойкой казачке, какую держала на примете года полтора…
Как-то встретилась Семёнова с нею на коровьем стойле, где собирали в подолы высохшие на солнце кизяки, поздоровались нарочито вежливо, поговорили о том о сём и между прочим Семёнова поинтересовалась:
— Как живётся тебе, Любушка, не болеешь ли?
— Одна кукую, а хвори нет, потому что некогда расслабляться то в поле рассаду в грунт садим, то сено в копны в займище ставим…
— Может я помогу твоему одиночеству? — Пошла во банк Семёнова.
— Чем это? — С улыбкой на язвительных устах поинтересовалась ладная из себя Любка Сидельникова лет на семнадцать постарше Ивана.
— Моего сына Ивана, наверное, знаешь?
— Ну?..
— Ему вот, вот скоро двадцать стукнет, жениться пора, а он стеснительный у меня, девок стороной обходит, ему взрослая нужна, опытная вроде тебя…
— И?..
— Я подскажу тебе предлог, как заманить его к себе в гости.
Любка Сидельникова слушала полуоткрыв рот и несказанно удивлялась полному откровению этой одинокой вдове, как и сама она лет пятнадцать оставшееся без мужа, какой погиб в первую мировую войну на чужой земле. Местная вдова догадывалась что Семёнова не на много старше по годам от неё, ну, может, лет на пять.
— Спаси тебе Христос, мамаша, что-нибудь придумаю… — пообещала Любка и, наложив в объёмный фартук легковесных кизяков и посеменила вдоль речки Козельской, по над кручей к себе домой, перемалывая в голове неожиданное предложение.
Глинистая дорога, утоптанная коровьими и лошадиными копытами, отдавалась под чувяками своею твердью, на пути попадались обглоданные козами невзрачные кусты тёрна, в груди радостно всколыхалось сердце, редкий камыш словно птица неслась в знойной тени летнего дня, зациклившись на единственно верной мысли, каким образом зазвать Ивана Семёнова к себе домой.
Прошло с неделю, а Иван Семёнов не находил себе места после такого поворота в судьбе. Со дня сватовства Фёкла на глаза ему не показывалась и у парня возникало подозрение, что встречаться с ним запретили родители и Иван чуть не плакал от досады, с трепетом в сердце подкрадался под покровом вымершей вечерней улице к двору Коровиных, чтобы хоть одним глазом увидеть возлюбленную, но тщетно. Видел, как средняя её сестра Лукерья с подойником в руке следовала на задний двор доить коров, а Фёкла словно исчезла из хутора…
Как-то брёл Иван Семёнов к себе домой из Адамовки в Лохматовку по за базами — так здесь называют окружные тропы ведущие за огородами. Он специально спустился вниз к реке, чтобы его меньше кто видел, минуя коротенькую одностороннюю улицу, где блеял на косогоре табун овец, от которых пахло грязной шерстью. Впереди замаячила речка Казельская, где с утра и до вечера барахтались в тёплой воде голые пацаны, но тут Ивана кто-то окликнул и парень машинально приостановился, в правой руке замерла на лету хворостина, какой он злостно хлестал зеленую траву, будто растение было виновато в его нескладывающейся судьбе.
— Эй, Ванюша!
Это окликнула Седельникова Люба. Иван наслышан был о ней давно. Знал, что она вдовая в таком возрасте, когда бабы чётко определяют даже на глазок на сколько пальцев сметаны в горшке, а иначе бы она не приняла щекотливое предложение Семёновой. Он ей нравился, но был моложе на семнадцать лет, а это уже извините, разница внушительная, но кто не пойдёт на риск, а как говорят: риск это благородное дело. Вот и Любка подумала: А с кем чёрт не шутит. Выглядел Иван молодцевато, с густыми ресницами и кучерявыми на голове волосами, в что не было у него отца и беден, так это поправимо.
— Ванюша, подойди ко мне! — крикнула Любка ещё раз и он воротился.
— Добрый вечер! — поздоровался, и полез в карман брюк за кисетом с табаком спросил: — ты чего-то хотела?
— Да! — словно очнувшись от оцепенения, вспомнила Любка зачем звала. — Я слышала, ты копани чистишь?
— Бывало такое, — согласился он кивая, смачивая слюной туго скрученную самокрутку.
— У меня на краю огорода копань почти засорилась, а с речки воды не наносишься, чтобы полить огурцы, помидоры с капустой.
— Когда?
— Приходи завтра после работы, ага?
— Хорошо деловито дал он согласие, и затянулся крепким табаком, от которого закружилась голова, ка от глотка виноградного вина. И Иван утвердительно пообещал: «Приду, только ведро и лестницу приготовь и верёвку тоже».
  Иван работал помощником ветеринара. Он ходил с большой брезентовой сумкой через плечо, в ней находились всевозможные приборы надобности которыми можно кастрировать кабанчика, бугайка, заштопать рану животному и прочие другое. Такая работа Ивану нравилась и он внимательно присматривался к старому больному ветеринару. Врач пил много, когда угощали. Иван же садился в стороне или уходил, а во след говорили шутя «он либо хворый, либо падлюка». Вот и сегодня Иван шёл раньше обычного, переодевшись во всё старое и грязное, осознавая предложение чем будет заниматься. Брёл он по над той же горой, шушукались камыши в речке, плескалась рыба, пахла придорожная трава, шедшая в рост. До заката солнца ещё далеко и Иван посвистывал себе под нос мелодию казачьей песни, мало задумываясь о копани, а больше о возлюбленной, имея намерение когда-либо встретиться с Фёклой и посидеть на верху этого малого обрыва под которым он шёл сейчас.
Любка ждала его и немного разволновалась, когда увидела парня поднимающегося на пригорок с хворостиной в руке. Она оглядела себя со всех сторон и, не найдя изъянов в облегающей одежде, вышла парню на встречу… Она улыбнулась ему, как ровне, распахнула перед ним шаткую калитку и предложила:
— Может кушать будешь?
— Нет, после работы, — ответил он не давая повода возвращаться к этому предложению.
Он шёл следом за Любкой, видел её голые пятки, дочиста вымытые накануне, подол старенького, но чистого платья сшитое на поясе под широкую резинку и находил, что эта молодая женщина ловка и энергична в работе. Дорожка вела их в край огорода, за которым виднелась тихая гладь речной воды. Одинокая верба увилась зелёной листвой, отбрасывая тень на грядки огурцов, помидор высаженных в грунт не так давно, вдали хорошо обозначились картофельные грядки. Тут всё было ухожено, огород чистый без травы всё это видел Иван и отмечал, что Любка хозяйка.
Копать действительно была тяжело занесённая речным мусором при весеннем разливе, доходивший даже сюда. Земляные её бока увиты тонкими корнями вербы не спешили засыхать, ожидая спасительной влаги. Иван ещё раз покурил перед работой, невольно обдавая пахучим пьяным дымком хозяйку, засучил выше колен серые брюки и осторожно спустился на хлипкую подушку из мусора. Под сапогами появилась вода и это несколько порадовало, что работы будет не много.
Поначалу Иван вилами выкидал на край копани доходившей ему по грудь, Любка проворно уносила всё это под трухлявый забор, увитый травой. Вот уж и голова его касалась кромке копани, необходимо быстро откачивать прибывающую воду вёдрами, к которым были привязаны куски бечевы. Родники холодили тело торопя Ивана углубиться хоть ещё на штык лопаты. Смахивая пот с лица натруженной ладонью, он приподнял глаза кверху, чтобы что-то сказать Любке, но увидел распахнутый подол юбки, а дальше голые ляшки, врезавшие в нежное тело молодой женщины тёмно-синие шёлковые трусики. Он не мог оторвать своего мимолётного созерцания от этой чудной картинки, задохнувшись на секунду словно от большой затяжки самосада… Непонятная волна пробежала по всему молодому телу, и он понурился, чувствуя, как бодрящая вода дошла ему до пояса.
— Всё шабаш! — гулким эхом отдалось в тесной копани. — Подавай лестницу!
— Давай руку!.. — Крикнула Любка, нагнувшись у края, но мокрая ладонь парня выскользнула и женщина упала назад, оголившись до пояса. — Не смотри! ... вскрикнула нарочито она, переваливаясь на бок и задорно засмеялась.
Они друг за дружкой поднимались по дорожке вверх к хате и молодая женщина на правах старшей рассуждала:
— Обмоишься у колодца, там я приготовила корыто с тёплой водой, а потом будем ужинать!
Квадратный низкий столик стоял на улице у печки — так назывались маленькие кухоньки-летницы в которых можно пересидеть непогоду, выпечь хлеб в печи и всё, двоим даже повернуться негде.
Люба Сидельникова наливала в глубокие цветные тарелки суп с домашней лапшой тонко нарезанной и целой пахучей курицей. Иван порезал краюху хлеба, а Люба предложила:
— Винца выпьем?
— Можно, — согласился Иван передёрнув плечами, словно и теперь испытывал холод бьющих в копани журчащих ключей.
Вино было отменное, отдавало чем-то приятным, ему года три не меньше, Иван быстро захмелел, а тут ещё брала верх усталость. Давно так не выкладывался физически, стало морить в сон. Он трудно ориентировался, что вокруг уже смерклось, тёплый воздух стих, то и дело над ухом звенели комары и Люба по-простецки предложила:
— Пойдём ко мне в хату, в комнате нет этих проклятых вездесущих комаров. — Ну, пошли, пошли!..
Иван слушался Любку, как старшую сестру, он бегло увидел набеленные стены хаты, какие-то портреты в рамках, в зале на столе казачью плётку с рукоятью в узорах, форменную фуражку. Его больше привлекала сейчас вспушенная постель с подушками мала меньше. Его тело утопло в хорошо взбитой пуховой перине и он благодарно икнул. Иван скорее почувствовал соприкосновение тела Любки такое нежное и по-матерински тёплое и ближе к полуночи под нательной тонкой рубахой чувствовал касание её прекрасных грудей не рожавшей женщины, затем разгорячённые стоны и жаркие поцелуи благодарности…
Проснулся Иван Семёнов, как обычно, думал, что дома, в комнатах никого, только светлее, и вспомнил где заночевал. Некое смятение пробежало в мыслях, но тут же погасло, даже не корил себя в первые минуты пробуждения, приятная услада томила душу и с гордостью подумал: — «Вот оно и произошло чего запрещала Коровина Фёкла когда оставались в уединении…» Оторвал от подушки голову, взглянул в окно за которым брело три или четыре коровы на берег речки. Косые лучи солнца падали на зелёную траву, освещало сухопарые ноги животных и Любкин голос:
— Куда пошла, окаянная!..
Иван не увидел на столе казачьей плётки и форменной фуражки куда-то исчез со стены длинный палаш бывшего мужа Любки и парень благодарно усмехнулся, понимая, что хозяйка хаты приняла его здесь как настоящего мужчину. А вот и она осторожно вошла в комнату, крадучись на цыпочках — (передних пальцах ног), но поняла, что Иван не спит, счастливо улыбнулась ему и в платье повалилась к нему в тёплую постель. От Любки пахло коровьим потом, молоком и ещё чем-то близким и родным, но таким понятным от природы, что он, не спрашивая, перекинул ногу через женское бедро и они слились…
Агония сладостной любви длилась недолго и теперь они лежали каждый на своей подушке, смахивая пот с разгорячённых лиц… Отдышавшись, Любка осторожно поинтересовалась и так, чтобы не спугнуть молодого парня:
— Может ты, Ваня, останешься у меня жить? Тебе же хорошо со мною? Он согласно кивнул головою и потянулся рукою за брюками в кармане которых лежал кисет с табаком, а Любка улыбнулась загадочно и напомнила:
— А я его положила себе под подушку, чтобы у нас непременно родился мальчик, будущий казак!
Они лежали и разговаривали о разном… Иван тянул самокрутку, тонкой струйкой направляя дым в выставленную шибку в окне вместо которой прибита была тонкая марля, а минуту спустя тихо попросил:
— Пусти меня, к Кольке Григорьеву идти надо, кабанчика покострировать.
— А сегодня праздник Петра и Павла, — нашла отговорку счастливая по-бабски Любка.
— Я обещал, — суховато и напористо предупредил Иван.
— А я тогда за кизяками на тырло схожу, а то уж и обед готовить не начнём, — сказала она и спохватилась, пружинисто поднявшись с кровати.
Попив молока с хлебом они оба разом вышли из калитки, только Иван пошёл наверх, а Любка к речке, где на пляжном песке кроме стаи соседских гусей никого не было. Любки до тырла было идти с километр, но уже издали заметила одинокую женскую фигуру и прибавила шагу, угадав в профиле мать Ивана Семёнова… Пройдя по деревянному мостику послатому через речку, Любка очутилась на вытоптанном коровами пятачке, где там м сям лежали сухие коровьи коврижки, Седельникова отрывала их от дёрна и ложила в подол, позабыв дома фартук. Приблизившись к Елене Семёновой, Любка низко поклонилась старшей женщине и слегка рдея поблагодарила:
— Здравствуйте, мамаша! Спасибо вам за Ивана…
Семёнова улыбнулась ей в ответ, пробежала лучистым взглядом сверху до низу по Любкиному профилю и посоветовала:
— Держи его в узде: он хорошим мужем тебе будет!
— А вы с ним уже и расписаться в сельсовете порешили!..
— Дай вам Бог счастья, пожелала Семёнова и голос её слегка вздрогнул от радости или печали, что сын её стал взрослым и определился.


Глава третья (4?)

Наступил тысяча девятьсот двадцать девятый год, год политических перемен в молодой советской России. Давно угомонилась гражданская война, стабилизировалась экономика и Иосиф Виссарионович Сталин решил дальше реконструировать внутреннюю политику Советского государства и объединить мелкие частные наделы в сельском хозяйстве на крупные, чтобы народ не забывал зачем они, собственно, всю эту возню с революцией затеяли на государственном уровне, чтобы тридцатый год стал переломным в аграрии.
Вместо ожидаемого в семье Семёновых сына Любка родила в марте дочь и назвали её Марфой. Дитё было крупное, темноглазое, русоволосое, весом четыре семьсот. Оно спокойное не крикливое и Любка нахвалиться не могла хуторским близко знакомым бабам, что мечта её наконец-то осуществилась и она в тридцать восемь лет стала мамой! Как планировали расписались в местном сельсовете и Иван почувствовал, что он стал виноватым перед своею возлюбленной: Фёклой. Теперь он стал избегать с нею встреч, хотя тайно любил её даже сейчас и позови Фёкла его убежать в далёкие края, решился бы не задумываясь. Теперь он семейный, родилась дочь и всё это сдерживало, как душевные порывы, так и брожение безрассудства в голове.
Безлошадного казака, Ивана Семёнова раз в год военкомат призывал пройти военную подготовку. Казачьи лагеря находились под городом Новочеркасском в так называемом Хотунке, где его учили на телефониста, а дома началась коллективизация, но им с Любкой нечего было бояться, ибо кроме старой коровы, да с десяток кур ничего более не водилось. В быту Иван Семёнов продолжал практиковаться на ветеринарном поприще, любил это дело и слушал, что говорят люди, как в Лохматовке, так и в Адамовке. Дошли слухи, что семью Коровиных постигла беда. Умер глава зажиточной семьи дядька Филипп. Якобы шёл он из садов домой, где держал свой надел, выращивая там фрукты и виноград, задумался, как поступить нажитом собственном горбом хозяйство, а было у него сейчас пара ездовых лошадей, две пары рабочих лошадок, девять коров и прочей дворовой живности, с мельницей на бугру за хутором. Сел Филипп на кочку осок, чтобы передохнуть и покурить, да так и остался там, пока его не нашли. Поговаривали, что Филипп Коровин умер от сердечного приступа осталось у него четверо детей. Самая старшая дочь — Фёкла, по старшинству следом за нею Лукерья четырнадцати лет и Таисия, которой в ту пору шёл восьмой годок. Всё это нежданно не гаданно свалилось на плечи единственного сына Коровиных Григория Филипповича, служившего тогда в кавалерии, где параллельно изучал танковое дело и получил офицерское звание есаула. В любой свободный день он прилетал на молодом жеребце домой в Лохматовку, помогал, как мог сёстрам и больной сердцем матери по хозяйству. Мельницу пришлось отдать на общее пользование, восемь коров сам вывел из база на колхозный двор. Сиротливо смотрелась в пустом дворе тачанка, но Григорий, как сознательный советский гражданин, действующий офицер понимал, что надо помогать молодой Советской России, объясняя своим сёстрам, что да как.
Вскоре вышла замуж старшая Фёкла за офицера Советской армии старшего лейтенанта — Гунькова Поликарпа Яковлиевича жуткого ревнивца, а ревновать было что. Ему досталась молодая красивая девушка из зажиточной семьи Коровиных. Бывало придёт домой на недельную побывку, а кто-нибудь из хуторских и скажет: — «А Фёкола твоя поёт вечерами с девчатами в корогоде…» Намотает Гуньков Поликарп толстенную косу жены на запястье руки и ну бить, как скотину.
Но в тридцать втором году Фёкла родила Поликарпу пухленькую дочь, картинку и всё тут! Но в тысяча девятьсот тридцать девятом году полк, в котором служил Гуньков перебросили на боевые действия на Финскую границу, где Гуньков вскоре и погиб в бою. Для Фёклы наступили лихие годы: заедала нужда, а тут ещё маленькая дочурка на руках. Трудно становилось прокормиться и Фёкле приходилось подворовывать на току, где она работала сезонно. Насыпит в карман жакета лузаной кукурузы или пшеницы и несла скоренько домой, но однажды её поймали органы и дали Фёкле два года тюрьмы и сидела она с тридцать девятого по сорок первый год под Новочеркасском, дочку же отдала на попечение сёстрам и больной матери. К тому времени замуж вышла средняя сестра Лукерья за местного колхозника Михаила Волкова. Лукерия скоренько родила двух мальцов: Анатолия и Владимира, те ходили по хутору почти нагие и постоянно голодные, не в пример Марфе Семёновой, которой уже шёл одиннадцатый год и дружила Марфа с дочерью Фёклы — Валентиной Гуньковой.
В тысяча девятьсот сорок первом году началась Великая Отечественная война. Фашистская Германия вторглась в Советский Союз в намерении поработить народы СССР. Фашисты быстро захватили Кубань, планируя войти в город Ростов-на-Дону заключённым сидевшим в тюрьме в Хотунке, конечно бы не поздоровилось и тогда правительство решило пересмотреть дела осуждённых и большую часть отпустило по домам. В ту категорию подпала и Гунькова Фёкла.
С такой позорной, унизительной статьёй, в Лохматовку ей возвращаться не хотелось, а тут сидевшая с нею женщина предложила поехать на Кубань в некую немецкую колонию из которой депортировали в Сибирь местных немцев, чтобы те, не дай бог стали сотрудничать в тылу с немецкими оккупантами, от чего бесхозными остались не только хаты, но и вся утварь в домах вплоть до перин и подушек. Даже домашняя живность осталась во дворах от коров до кур и свиней. О подобном хуторе молва распространяется очень быстро, вот и дошёл слух до Новочеркасской тюрьмы. Недолго думая, Фёкла встретила в Новочеркасске на базаре человека из Лохматовки и им передала, чтобы Иван Семёнов приехал к ней. Фёкла Гунькова будет ждать его на рынке ровно трое суток. Лишь через сутки человек передал Ивану весточку от возлюбленной, не мешкая подсмотрел пасущуюся на выгоне лошадь, накинул уздечку и поскакал займищем в сторону Багаевской, где существовала паромная переправа на другой берег Дона.
Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба Ивана Семёнова, но работавший в те годы объездчиком в колхозе хутора Лохматовка, старший брат Любки Седельниковой Кузьма по прозвищу «Хрипатый» увидел кражу рабочей лошади и погнался за похитителем в догонку. «Хрипатый» настиг Ивана у небольшого заросшего камышом озерца с размаху злобно хлестнул арапником «вора» вдоль спины, потом ещё и ещё раз. Он сбил Ивана с лошади, а когда увидел зятя, не уточняя что он затеял, забрал лошадь за уздечку поскакал назад в хутор.
Кровь выступила у Ивана Семёнова на спине, смачив светлую рубашку и превозмогая боль, он не знал, как поступить дальше. Покурил и решил идти на переправу пешком, но, как он не спешил в Новочеркасск в назначенное время, Иван так и не встретился с возлюбленной. Словно полоумный Иван бродил вдоль торговых рядов, ища взглядом Фёклу, но её и след простыл. Лохматовцы видели ХХХ Ивана Семёнова, по приезду передали Любке и та, всё бросив поехала попутным транспортом в Новочеркасск за мужем и привезла-таки домой, горько обливаясь слезами, а Иван молчал, будто оглох.
Вскоре Ивана призвали на фронт и он был даже рад погибнуть в первом бою, чтобы не видеть собственного позора в глазах жены и взрослевшей дочери, которой, к тому времени, шёл тринадцатый год. В суматохе распределения в телефонисты Иван не попал, а прикрепили его в расчёт зенитной батарее и провоюет он всю войну, сначала отступая, потом наступая фашисту на пятки. Был несколько раз ранен. В одном авианалёте осколком бомбы срезало пол ягодицы и он понял это когда налёт закончился. На Дунайском направлении фашист рьяно лютовал, бомбя нашу переправу, стволы зениток не успевали остывать, в один из таких жарких обстрелов, Иван нагнулся за очередным снарядом, как тяжёлой палкой ударило его чуть выше запястья, а в это время упал товарищ-наводчик. Иван нагнулся чтобы разобрать слова товарища, а тот прошептал — «Иван назови своего сына моим именем — Мироном». Уже лёжа в госпитале Ивану залечивали рану, восстанавливали перебитую осколком руку. Война с фашистом подходила к концу, а перебитая кость плохо срасталась, вторая же кость оставалась не тронутой и поэтому врачи пытались сохранить левую руку.

Шёл предвоенный год. Григорий Коровин продолжал учиться на танкиста, упорно изучая немецкий язык, как будто готовился к экзамену. Григорий часто находился под Новочеркасском в Хотунке в Казачьих Лагерях, а в свободное от службы время подсмотрел девушку по имени Просковья или просто Паша. Подженился и она родила двух пацанов. Григорий вспоминал о матери, сёстрах, садился на своего коня и часа через два был в Лохматовке привязывал коня у калитки, обнимал плачущую мать, двоих сестёр выросших как подсолнухи в поле. Не забывал спросить о старшей Фёкле, но та вестей из тюрьмы не подавала. Во дворе Коровиных начиналась беготня, что-то несли в хату, мыли посуду, под ногами сновали сопливые дети Лукерьи. Гришка угощал племянников сахаром и прочими сладостями, доставая их из небольшого вьюка притороченного к луке седла, а вечером выносил гармошку и собирал вокруг себя хуторскую молодёжь. Даже средняя Лукерья выходила на костылях в корогод к молодёжи. Как мы знаем у неё уже есть два мальчика один за другим, а тут забеременела третьим от проходящего солдатика. Куда?.. Этим есть нечего и решила Лукерья сделать самоаборт, после чего чуть не умерла: опухли ноги, покрылись незаживающими язвами, стали синеть… И всё же молодой, здоровый организм пошёл ей навстречу, победил болячку, но после этого она больше не беременела, а муж её в это время Михаил Волков, в действительной Манжурии.
Григорий Коровин поженился перед войной на казачке Дарье с карими глазами, работящая, комсомолка, в хуторе все называли ХХХ. В войну она родит Григорию сына копия его самого, только он не будет иметь музыкального слуха, не петь в компании как отец, будет работать трактористом в родном совхозе. У Григория было уже две жены, но они никогда не пересекутся по жизни, потому что одна жила в Лохматовке, а другая в Хотунке. В сорок первом году Григорий уйдёт воевать, о его судьбе мало что будет известно, как землякам, да и органам власти. Будут доходить слухи, его видели там и сям, что Григорий служит у немцев, то у своих… А очевидцы будут рассказывать и убеждать, что Григорий погиб на Курской дуге это мол видели, Григорий сгорел в танке.


Глава четвертая

Младшая дочь Коровиных худосочная девушка Таисия тысяча девятьсот двадцать четвёртого года рождения, имела кроткий характер, но обладала женской притягательной силой. В свои шестнадцать лет, выглядела вполне сложившейся женщиной, с развитыми грудями, ровными ногами и хуторские мужики оглядывались, когда Таисия проходила мимо, подолгу глядя ей во след. От Таисии просто веяло женской необъяснимой силой, навивая смежные чувства. Маленькую голову Таисии украшала толстая русая коса совсем как у сестры Фёклы. Таисия была сообразительной девушкой, на отлично закончила школу и перед самой войной совхоз послал её в Ростовское училище счётных работников и по окончании стала работать в собственном совхозе учётчицей в тракторной бригаде. Повседневные выезды ранними утрами на поля, чтобы замерить сажном и записать в блокнот кто и сколько из трактористов вспахал земли за ночь. В одно такое утро, Таисия объезжала на двуколке обработанные поля совсем случайно встретилась на дороге с председателем сельского совета хутора Адамовки Илларионом Андреевичем Лазаревым. Председатель ехал с кучером на линейке, дали дорогу двуколке, увидел сидящую в ней привлекательную девушку с ярко красными щеками, толстенной косой на левой девичьей груди. Завитушки просветлённых волосиков на висках красавицы. Смущённая улыбка на приподнятой губе тронули неженатого Иллариона. Ему в ту пору было тридцать пять лет. Вздохнув полной грудью утренний свежий воздух, настоянный на отсыревшем жнивье, он попроси кучера остановить лошадей, соскочил с линейки и широкими шагами догнал двуколку с наездницей.
— Здравствуйте! — поздоровался Илларион, протягивая девушке белую ладонь. — Я председатель сельского совета, а вы кто? — познакомился он.
— Коровина Таисия, учётчица тракторной бригады. — А я вас знаю, — смущённо ответила девушка.
— Ваше присутствие тут лишь украшает эти поля, признался Илларион, мгновенно влюбившись в девушку.
Таисия наклонила набок голову, шаря глазами по дну ящика двуколки, где лежала притоптанная солома, а между ног была зажата ивовая тростинка, какой погоняла лошадку.
— Ну и как успехи в пахоте? Успеем до осеннего ненастья?
— Скорее всего да, и прибавила — осталось поле у разрытого кургана, как вы помните, там была бахча, огудига ещё не подскована. Он слушал приятный голос девушки, так похожий на журчащий ручей и не хотелось расставаться с невинной прелестью, чувствуя, что он влюбляется в неё каждую секунду всё больше и больше, но время приличия напомнило о расставании, Илларион снял ногу с узкой подковообразной подножки прибавил: — Извините меня за задержку, езжайте!
Возвратившись к линейке ещё раз взглянул удаляющей двуколке, на профиль девушки, ровную гибкую спину, уловил себя на мысли, что завораживающий её вид не даст покоя до следующей встречи с нею.
Илларион жил в родительском доме со старшей сестрой Ульяной которая была замужем за вдовца с хутора Костылёвка. Максим, муж Ульяны, тоже носил фамилию Лазареву и жил там до тридцатого года, но случилась беда, непонятно отчего повесилась жена, оставив ему на попечении двух сыновей. У Ульяны тоже от первого брака осталось двое: сын и дочь. Перед войной они сошлись и народили ещё двух совместных ребят и доживут до глубокой старости Ульяна и Максим просто были однофамильцами.
С первой встречи с Таисией Илларион стал искать предлог повидаться с девушкой, поговорить о совхозных делах, чувствуя в ней хозяйственную хватку, трезвое мышление о чём-либо. Да и Таисии нравился председатель совета. Он был с нею весел, разговорчив. Илларион был покрыт весь веснушками всегда рдел в её присутствии, они выделялись особо хорошо на выбритых щеках и даже на лбу. И если он брал Таисию за руку, то она улавливала мелкую дрожь его и смеялась, чувствуя, как влюбляется в него сама с каждой их встречи. И вот оно случилось! Их близость произошла в первое лето войны, пара заехала на линейке далеко в степь и пробыли в уединении непозволительно долго. Они целовались и миловались в высоких травах сухой какой-то впадине, пока не захотелось есть и пить. С этого запоминающегося дня, Илларион забрал свою возлюбленную работать в сельский совет секретарём.
Мужчин забирали на фронт, хутора потихоньку пустели, на плечи женщин легло бремя полевых работ, а тут ещё надо было копать окопы. Если налетали немцы на Адамовку, советские солдаты били по ним из зениток, а женщины бежали в рассыпную, прячась от бомбёжки в своих хатах. В один из таких налётов немецких самолётов померла от сердечного приступа мать Таисии. Вести гроб с покойницей за хутор было опасно и женщины прикопали в собственном огороде с решением перезахоронить в более спокойное затишье.
Фашисты переправились через Дон в районе Кочетовке, чтобы взять под контроль близ лежащие хутора Лохматовку и Адамовку, где стояли ещё советские войска. Со стороны садов вошла немецкая колонна в единственную улицу Лохматовки. Штаб решили разместить в кирпичной школе. В этом штабе служил Григорий Коровин. Из последней машины соскочили два солдата и зашли в раскрытые двери хаты. Семёнова Марфа тринадцати лет и Гунько Валентина десяти лет спрятались от фашистов в погребе, вырытом под полом передней комнаты Коровиных. Дети слышали, как натужно урчали двигателя тяжёлых машин. Как озорно смеялись и лопоча по-немецки хвалили нерадивую хозяйку за сваренный на плите борщ, ещё тёплый, они пили его прямо из кастрюли.
Девочки боялись пошевелиться. Но вот кто-то из солдат открыл ляду погреба заглянул в него и увидел там детей — скомандовал, показывая дулом пистолета.
— Шнель, шнель!..
Девочкам ничего не оставалось делать, как подчиниться. Первой вылезла Марфа, голова которой была покрыта красной косынкой. Солдат шлёпая по плечу грязной ладонью одобряюще проговорил на ломаном языке:
— Гуд, гуд! Комсомолка?!
А когда увидел вторую девочку и по меньше пожалел:
— Гут, гут — корошо, корошо,.. где матка? Девочки пожали плечами, но тут с улицы солдат кто-то позвал и они ушли в ту же настежь распахнутую дверь.

Григорий ушёл воевать с фашистами, но так произошло, что он в сорок первом по приказу контрразведки сдался к немцам под Белой церковью. Сменив свою капитанскую гимнастёрку на простую солдатскую с чужой книжкой в кармане.
Пленников вели по дороге, а сбоку стоял подбитый танк и немцы в нём ковырялись. Григорий крикнул на немецком языке, что он может починить их танк, офицер услышав подозвал: Ком, ком… его допросили и зачислили переводчиком.

Люди, бежавшие от появления фашистских войск в Лохматовку ночью пробирались к своим хатам, где оставляли детей, скарб и скотину без присмотра. Но фашисты долго не задержались в Лохматовке ушли по намеченному плану — на Сталинград оставив полицаев из местных предателей, а старостой назначили пришлого человека, приблудившегося в Лохматовку неприятного по своему внешнему виду сорока лет, нанявшегося пасти хуторских телят. Предатель стал бедовать по хутору, обижать тех людей, каких недолюбливал. Ходил по дворам отбирал овец — по приказу командования — на прокорм немцев. Приходили бортовые машины в них грузили овец по сходням и отправляли на передовую. Но беспредел старосты длился не долго, так как поздней осенью сорок второго года в Адамовку заскочила лёгкая советская танкетка за рычагом сидел никто иной сам Григорий. Он сходу подкатил к бывшему сельскому совету единственному кирпичному зданию. Поодаль стояла очередная гружёная машина, из неё выскочило трое фашистских солдат, они побросали винтовки и побежали к амбарам. Коровин приказал своим товарищам, сидевшим в танкетке пойти к машине открыть задний борт и выпустить овец, когда они разбрелись, прямой наводкой из пушки Григорий выстрелил в машину. Кабину разнесло на куски. На шум выскочил староста, тут его и взяли под белые ручки, разоружили, усадили верхом на ствол пушки и на виду собравшейся толпы, сделали круг по площади, подвезли к бывшему совету и у стенки расстреляли. Григорий увидел в толпе людей кума, приоткрыл люк обратил на себя внимание, приложил к губам палец и подмигнул куму, дал газу и помчался в сторону Лохматовки гонять полицаев.

В конце лета тысяча девятьсот сорок второго года в Лохматовку вернулась Коровина Фёкла с Кубани и стала уговаривать сестёр уехать с ней в немецкую колонию, стала рассказывать, что там брошены поля пшеницы, кукуруза в початках на корню, дома с живностью, и что там можно жить. Вечерело, сёстры посоветовались и отправили в Адамовку Лукерью разыскать брата Григория. Он прискакал на своём жеребце в родительское подворье где сёстры ютились с детьми, посмотрел на фронтон, искорёженный осколками от бомбёжки. Сёстры управили хозяйство и все зашли в хату, Фёкла увидела вошедшего мужчину в немецкой одежде и испуганно отшатнулась, потом узнала брата к нему запричитала: — Ты что у них служишь? — Успокойся сестрица, давайте сядем за стол и обо всём поговорим. Он расстегнул чёрный плащ, положил тяжёлый автомат на столешницу. А когда Фёкла успокоилась снова заговорил: — Сестрицы, я не могу вам всего рассказать о себе, только прошу об одном, если будут обо мне говорить — не верьте, не ищите по военкоматах, там ничего не будут знать, а кончится война сам вас разыщу, если буду жив. Фёкла говорит дельное, уезжайте на Кубань и только ночью, чтоб никто не видел вас. Берите самое необходимое в дорогу, ночи холодные росистые. Вас проведу за хутор я знаю где стоять немецкие посты. С соседней комнаты послышался детский плач и Таисия кинулась к ребёнку. С младенцем она вышла к брату. Григорий удивлённо спросил: — Когда успела, Тая?
— Неделю назад.
— Сохрани, а кто отец я его знаю?
— Лазарев Илларион, он месяц назад ушёл на фронт.
Григорий встал из-за стола, поправил кобуру на ремне, взял автомат и сказал — Я вам помогу. Фёкле отдал пропуск, который оформил. — Будешь показывать немцам, вас никто не тронет и не задержат. Он вышел с хаты, поозирался по сторонам, боялся, чтоб не подстрелили земляки. Помог сёстрам запрячь коров, которые привыкли к ярму, накинул на рога налыгач и подождал пока все усядутся. Вскочил на жеребца, взял налыгач и вывел телегу на дорогу. И пошли в сторону Адамовки. На дорогу не поднимались обошли стороной. Обогнув хутор, сёстры зашмыгали носами, осознавая, что обратно дороги нет. Телега медленно покатила в сторону Ажинова. Шли низом, с возвышенности кто-то окликнул по-немецки. Григорий передал Фёкле налыгач скрылся в темноте. Он выкрикнул пароль, знал, днём здесь был воздушный бой между Ажиновкой и Адамовкой. Советские лётчики подбили мессер и он вынуждено сделал посадку на пригорке. Поломка была не значительна немцы ждали механика.
Вскоре вернулся Григорий взял обратно у Фёколы налыгач, объясняя ситуацию, а в полночь они подъехали к реке Подпольной. Григорий нашёл деревянный мост перевёл коров с телегой на другую сторону, на прощанье расцеловал сестёр и сказал: — Езжайте на запад, ориентируйтесь по млечному пути, видите россыпь мелких звёзд указал он на небо, дал Фёкле немного русских денег и сказал: — Впереди будет река Маныч, найдёте мост, покажите пропуск, тогда за Манычем заночуете в займищи, покормите коров сдоите, покушаете, отдохнёте сами. А мне к восходу солнца надо возвратиться в штаб. Сёстры захныкали, а Лукерья со слезами спросила — Братушка, а свидимся ли мы? Григорий тяжело вздохнул и ускакал прочь.

С Иллариона Лазарева сняли бронь и забрали на фронт. Сколько он не писал дорогой Таисии и дочурке с передовой, но по какой-то причине они не доходили до адресата, на то была особая причина. Когда война закончилась Илларион прямиком добрался на попутном транспорте до Лохматовки, пошёл на подворье Коровиных, где сёстры в последнее время жили вместе, увидел страшную картину, остались лишь развалины, облизанные дождями, поросшие высокой жирной лебедой, Илларион понял всё: жена и ребёнок погибли. Повздыхал, тут ещё пришёл сосед Дьяченко Тихон, закрепил догадку Иллариона о гибели сестёр Коровиных.
Тогда было такое время, в каждом дворе поселилось своё горе, некому наводить справки о пропавших людях, каждый выживал как мог, трясясь за собственную жизнь.
Лазарев Илларион сходил к сестре на гору Адамовку ещё поплакали и пошёл он пеши сначала в станицу Мелеховскую где через Дон была единственная переправа, а там и до города до Шахт недалеко. Илларион устроился работать на шахту электриком, сдружился с шахтёром, но когда в шахте произошёл обвал, привалило его товарища у которого была семья, мальчонка годовалый и дочка трёх лет. Умирая друг просил досмотреть и поставить на ноги осиротевших детей и поддержать молодую жену. Илларион дал согласие, а когда узнал имя жены Таисия, да ещё и Филипповна, это ему напомнило о дочери и любимой жене всем сердцем прикипел.
Приближался конец войны, и Семёнов Иван, как не пригодный в военной службе, был комиссован и попутным транспортом добирался домой к жене и дочке. За эти несколько месяцев Иван зарос, потому что не слушалась левая рука, отпустил светло-русые усы, которые желтели прокуренные махоркой. Чтобы навести порядок на лице Иван Семёнов зашёл в одну из парикмахерской, города Ростова-на-Дону. Девушка сбрила усы, бороду сбрызнула Ивана одеколоном. Иван Семёнов поблагодарил парикмахера за оказанную услугу, поправила ему марлевую повязку, на которой висела рука, он закинул на левое плечо рюкзак и вышел на улицу. К вечеру Иван добрался домой в Лохматовку, дочь Марфа с визгом бросилась к нему на руки, хотя внешне выглядела почти девкой и Иван лишь поморщился от боли в левом запястье, поцеловал плачущую от счастья жену, успев заметить, как постарела за военное лихолетье Любка, понимая, сколько досталось ей в оккупации. Ему в ту пору было тридцать семь лет, а Любке уже пятьдесят четыре года. Но страшная разница крылась не в проклятых годах, а в желании женщины быть рядом с мужчиной в постели. Охладела Любка к ласкам и принимала мужское желание как должную необходимость, а ведь Семёнов чувствовал это всё, сравнивая в памяти довоенную близость жены с теперешней и получалось, что между ними образовалась пропасть, какую ничем не засыпать и не замостить. Остыла Любка, отлюбила, давно не тревожили её «критические дни». Она лишь вздыхала горестно и плакала, когда оставалась наедине, а потом собралась с силами и сказала Ивану после очередной близости следующее:
— Не мучь меня больше, Ваня, сама понимаю, не нужно мне это боловство, ушло время и вспять не повернуть. Найди себе молодую, я не обижусь, только дочь не забывай, Марфа любит тебя и не поймёт, а я как-нибудь свыкнусь. Тяжело мне стало ноги раздвигать, да и не к чему: угасли мои чувства к мужчине, война проклятая боком выходит и голодные годы преждевременно состарили. Иди, я отпускаю…
Иван с начала принял это в шутку, но потом увидел, как повзрослевшие котята лезли к своей матер-кошки, пригубить сиську, но кошка отгоняла их лапой и всё понял, нечто схожее почувствовал он в Любке и будто свет вдруг погас в душе мужчины, тот свет к какому он стремился всю войну. Ему хотелось плакать от досады, как-то поправить их отношения в постели, но хватало всё это на одну ночь и то после длительного разговора лёжа в постели, как с чужим человеком, словно и не с женой вовсе. И стал Иван Семёнов присматриваться ко вдовам в хуторе, выискивая себе подходящую по наклонностям и, чтобы сердце прилегло к ней, благо вдов в то время через двор в Лохматовке и приглянулась ему одна телятница на девять лет моложе его, правда с «хвостом» сынишкой лет трёх — жена погибшего на фронте Волкова Стефана — Агния Николаевна Лахматова. Это та молодуха смех которой слышался в вечернее затишье очень далеко. Раз заговорил с нею Иван Семёнов, потом ещё раз, побеседовали о жизни, о душевном одиночестве и, кажется, наклюнулось! Женщина оказалась хочая к близости, просто горевшая пламенем в уединении, а вскоре Агнесса забеременела от Ивана и всё тут разрешилось само собою. Иван Семёнов тихо ушёл со двора Любки Сидельниковой, какая так и осталась на его фамилии, но это уже почти не волновало его, только взрослая дочь Марфа Ивановна не понимала почему так произошло, что отец ушёл к другой женщине. Иван Семёнов, как и просила Любка, приходил к ним в гости, но это случалось очень редко, лишь в праздничные дни и когда он был навеселе. Покупал в магазине кулёк конфет, метра три-четыре бантов и заходил, как к себе домой. Любка уже привыкла жит сама, угощала его терпким вином, ставила на стол закуски и всё расспрашивала бывшего мужа, как ему живётся с молодой…
Вскоре у Ивана Семёнова родился сын и он назвал его Мироном — по просьбе погибшего в бою наводчика. В ту ночь, как только окрестили сына, и приезжий батюшка произнёс имя Мирон, тот солдат приснился ему, был он таким весёлым, и всё смеялся, как только умел, заражая всех остальных в расчёте батареи и на утро Иван помянул его стопкой вина за завтриком. Теперь Иван Семёнов жил с матерью в небольшом флигельке из двух крохотных комнат, в которых кровати молодых и небольшого столика ничего поставить было нельзя. Бабушка с внуком спала, обычно на лежаке за большой печкой и если Мирон куксился, совала ему в рот свою грудь и малыш засыпал, причмокивая беззубым ртом. Елена Артёмьевна очень любила внука первенца и опекала его, кругом носила на плечах с собою, брала даже в сады, когда с старушками шла рвать тёрен на сушку. Елена Артёмьевна как-то сразу постарела, высохла, некогда привлекательные груди обвисли, сморщились и однажды почувствовал это внук Мирон, выплюнул бабушкину грудь со словами: «Гадкая…»
Во флигеле становилось тесно, надо что-то было делать и Семёновы затеялись строиться. В первое лето они наготовили самана из глины, в очередное лето выложили стены и накрыли чеканом крышу. Оба работали, не замечая бега времени, Агнесса отлучила сына от груди, чтобы не отвлекаться, Иван сшил с велосипедной камеры нечто схожее на соску, надевали её на пол-литровую бутылку и малец сосал молоко игриво болтая ножками. Мирону нравилось зажимать зубами соску, растягивая её и хохотать при виде, как молоко брызгало из-под ниток. Так Мирон и вырос с самодельной соской и на коровьем молоке, когда засыпал ночью в кровати своей бабушки Алёны.
Если Мирон так и остался бабкиным любимчиком, за старшего брата по матери Николая по отцу Волков, о нём мало помнил даже Мирон, так как тот был старше его на четыре года. Похоже его не замечали в семье Семёновых, и тот часто пропадал у родной бабки по матери — в семье Лахматовых. К тому времени у брата Агнессы Волковой — Ивана Лахматова рос сын Николай тысяча девятьсот тридцать седьмого года с кучерявыми русыми волосами на голове. По всей видимости, Мирон удался волнистыми русыми волосами в породу Лахматовых, хотя бабку Алёна хвасталась своим подружкам, что внук Мирон волосами пошёл в её мужа Семёна.
В тысяча девятьсот пятьдесят четвёртом году Семёновы наконец вошли в новую хату более просторную и уютную нежели от флигеля, в котором они ютились до этого. Казалось бы жить да добра наживать, но примерно в эти же годы заболела неизлечимой болезнью жена Ивана Семёнова — Агнесса Николаевна. Она месяц или два лежала в районной больнице в онкологическом отделении, пока эту самую палату не закрыли на ремонт и всех больных временно отправили по домам с надлежащими рекомендациями относительно заболеваний.
Когда мать Мирона приехала домой повеселевшей, пропахшая всевозможными лекарствами, Мирон как бы по-новому увидел свою мать, ведь ему в то время шёл одиннадцатый год. Он прижался к матери боком, обхватив руками её полноватые бёдра, а мать гладила его волнистый чуб и эта материнская ласка распространялась по всему телу мальчика.
По истечении месяца или двух, когда пришло по почте извещение, что раковый корпус заработал снова, Агнесса наотрез отказалась ехать в больницу, объяснив мужу, что её намного легче, и она будет продолжать лечиться домашними средствами. Но временное затишье болезни дало о себе знать с новой силой, когда уже и ложить то было поздно. Агнесса таяла на глазах, её мучали такие приступы боли, что женщина криком исходила ночами, моля Бога о снисхождении. К тому времени Мирону шёл четырнадцатый год, мальчик мало что понимал в жизни, наслышан был об этой проклятой болезни от которой в Лохматовке умирали ещё не старые люди, а также и фронтовики пришедшие домой израненные, нажившие в холодных окопах туберкулёз и прочие хронические заболевания.
Мирон, который до сих пор спал с бабушкой, часто просыпался ночами от душераздирающих воплей матери. Трепетно билось сердце мальчика, но чем он мог помочь страданиям и тогда как мог успокаивал больную словами, какие приходили в его голову. В частности, он говорил:
— Мама, ты выздоровишь, не плачь!.. Утром придёт папка с работы и даст лекарств…
Мирон помнил, что отец до своей болезни и операции на желудке работал ветеринаром в Лохматовке, а сейчас сторожил на птицеферме. Конечно, Агнесса слышала мольбу сына, немного успокаивалась и затихала, молчаливо плача в подушку.
В последнее время за больной ухаживала Агафья, женщина немного старше Агнессы, у которой осенью умер от ран муж. В последние годы своей нескладной жизни бабушка Елена совсем стала плоха, не готовила кушать, а тем более стирать бельё, вот Агафья готовила сейчас на две семьи и обстирывала тоже. И когда Агнессия совсем занемогла, Иван Семёнович остался дома и до поздней ночи сидел у поддувала печи и задумчиво курил при керосиновой лампе.
Поздней ночью Иван Семёнович разбудил тихонько сына, тронув его за голое плечо и полушёпотом попросил:
— Вставай, сынок, одевайся и иди к тётке Агафье и скажи, что наша мать померла…
Эта весть, услышанная Мироном, спросонья ошеломила и напрягла его. Он поспешно натягивал брюки, а сам поглядывал на односпальную койку, где обычно лежала мать, но видел лишь её голые пожелтевшие ноги и ему становилось сумно. А на улице в первые мартовские ночи разыгралась метель, валил густой крупный снег и мальчишке пришлось идти на край хутора почти ощупью, касаясь заборов и плетней.
Стоял солнечный день и время похорон. По обычаю, всех двоих детей подвели к гробу, где лежала мать вся иссохшаяся от болезни. Вполголоса разговаривали собравшиеся у покойницы соседки, но дети были уже далеки от всего этого, не чувствуя голода, они вспорхнули и разлетелись кто куда, по своим близким и товарищам… Мирона ноги привели на гору. Он вскарабкался туда по заснеженному склону, в лицо парнишки ударяли тёплые лучи обеденного солнца, и Бог знает, что он думал в эти часы и минуты своего сумбурного дня, но увидел друзей, какие катались с горы кто на санках, а кто и на лыжах, позабыл о смерти матери, о трауре в семье и стал съезжать с горы на подвернувшейся под руку листе фанеры кем-то принесённой сюда. Вылетели из головы мрачные мысли, не хотелось думать, чем повезут на погост мать и приблудился домой только поздним вечером. Из комнаты вынесена на улицу койка на которой скончалась мать, в хате подметено, полы помыты. Отец сидел за столом и курил папиросу за папиросой не обратив внимание даже на вошедшего сына. Агафья сидела напротив Ивана Семёновича и тихо поинтересовалась:
— Мирка, есть будешь?
Он согласно кивнул головой, осознав, что с утра ничего не ел. Бабушка Елена молчаливо лежала на кровати в передней комнате, укрыв ноги полушубком сына.


Глава пятая

Немецкую колонию, куда переехали жить сёстры Коровины с детьми, районным начальством решено было ликвидировать и немедленно, так как в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году по весне умер Иосиф Виссарионович Сталин. Районное начальство боялось, что произойдёт амнистия депортированным в Казахстан и Сибирь немцам, и они, конечно, потянутся в родные, насиженные места. Так оно и вышло, но к этому времени район закрыл сам колхоз имени девятое января, люди же вынуждены были расселиться по близ лежащим хуторам и станицам. Сёстры Коровины разъехались кто куда, но недалеко друг от друга, кто в соседний колхоз, а кто и в совхоз.
Лукерья Волкова с двумя сыновьями облюбовала место в маленьком хуторе с неглубокой балочкой, по обе стороны которой располагались две улицы: одна из них называлась Весёлой, другая Северной. Старшая Фёкла уехала на небольшую железнодорожную станцию, поразмыслив так будет лучше единственной дочери, когда она станет устраиваться в город на производство. Меньшая — Таисия, так как она в то время уже была замужем за молодым человеком, с которым Таисия познакомилась в немецкой колонии за некого Александра Лазаря человека добродушного, по тем временам грамотного. Он собирался поступать в сельскохозяйственный институт, но планировал это осуществить после армии. Ксения Коровина — дочь Таисии, привязалась к Лазарю, почувствовав в нём настоящего отца, а легкомысленная по тем временам Таисия, ещё молодая и красивая женщина с длинной русой косой до пояса, умеющая петь в компаниях, застенчиво улыбаться да так, что на её припухших щеках появлялись трогательные ямочки. Большие серые глаза женщины горели возбуждающей искромётностью она могла грамотно изъясняться и потому пользовалась у окружающих успехом.
О своей дочери Таисия меньше всего думала, так, как та её была обузой, а точнее сказать, помехой в личной жизни, что нельзя было сказать и об Александре Лазаре. Он привязался к семилетней девочке, как к родной дочери.
Таисия всю войну ждала от Иллариона Андреевича Лазарева писем с фронта, но он так и не подал ей весточки жив он или мёртв. Даже писала в военкомат в станицу Багаевскую, но тщетно: архивы были утеряны. Таисия работала по специальности учётчицей в тракторной бригаде и почти сутками не бывала дома, а Ксенья, предоставленная сама себе, живя, как бурьянина на ветру. Взбредёт ей в голову поехать к одной из тёток, собралась в дорогу и пошла на пригородный поезд за семь километров от хутора в каком они сейчас жили полями граничащими с Краснодарским краем. Деньги у Ксеньи никогда не водились, но она с лёгкостью преодолевала данное неудобство, цепляла руками за вагонный поручень, садилась на подножку и преодолевала два прогона. Впереди слышалось пыхтение паровоза, дым сюда не доставал, девочка смотрела с возвышенности железнодорожной насыпи на разросшиеся терновники, буйства сочных трав, какие Ксенья знала от мамы. Перед её глазами проплывали обласканные щедрым июньским солнцем нежно-пахучие васильки, растущие вперемешку зарослями дикого горошка с крохотными бледно-розовыми цветочками на тонких стебельках, тут же присутствовал зверобой, цикорий, жирный конский щавель и другие травы. То и дело проплывали мимо глубокие балки, поросшие молодым камышом и осокой, здесь деревья в лесополосе были с тёмно-зелёной листвой.
При встречном товарняке Ксения Коровина сжималась в комочек, закрывала свои ясно-синие глаза, отчего на её полукруглом лбу образовывались мелкие морщинки, сбегающие подобно лучиками к носику. Светлые как лунь волосы на голове разбрасывались встречным потоком ветра, залепляя ей уши, пухленькие щёки и остренький подбородок. Девочка всем своим естеством вростала в железную подножку тамбура, не замечая как лёгкое светлое платьице вздымалось пузырём, оголяя упругие ножки и будто на радость окружающей природе красовались на семилетней девчушке трусики в мелкий горошек. Она садилась на левую сторону состава не для того, чтобы испытать свои возможности и нервы, и чтобы контролёр не ссадил её на чужом полустанке. Ксенья ехала к родной тётке Лукерии, которую любила больше своей матери. Эта женщина была от природы ласковая, хлопотливая и накормит и спать уложит, как родное дитя. Лукерия дождалась с фронта контуженного, оглохшего от взрыва снаряда, мужа Волкова Александра. В середине войны, больной он попал к фашистам в плен, а вернее их скопом сдал генерал Власов и неизвестно каков бы был исход, но в концлагерь приехал немец фермер и отобрал себе работников, в их число попал и Волков, благодаря чему выжил. Там и заработал острый гастрит. Возвратясь из плена домой, Волкова назначили в совхозе водовозом, Александр Михайлович ездил по полям, на которых бабы пололи бурак и поил женщин водой. Порою желудок его так хватал, что приходилось доставать из кармана поношенного жакета пачку с питьевой содой, насыпал её в ладонь, отправлял в рот запивая едкую шипучку водой прямо из шланги. Женщины неоднократно видели эту процедуру и советовали Лукерии варить самогон из сладкого бурака и давать мужу, как лекарство от гастрита перед завтраком, обедом и ужином. А до этого Лукерья свозила мужа в районную больницу, дабы убедиться, что у него гастрит и это подтвердилось, назначив ему операцию ближе к осени. И каково же было удивление врача, когда Лукерья повезла Александра Михайловича на очередное обследование в назначенный месяц, и рентген не показал наличие ранки на желудке, а вместо неё был рубец. Врач странным образом удивился и всё расспрашивал у женщины чем лечила мужа. Молодуха не выдержала натиска и призналась: «Сивушным маслом и коровьим молоком».
! АВТОРУ ПРОВЕРИТЬ ИМЕНА ГЕРОЕВ (наборщик)
У Лукерии Коровиной было два сына: один тридцать седьмого года, а второй тридцать девятого. Они приходились Ксении Коровиной двоюродными братьями и девочка гордилась ими, как родными. Старшему в ту пору исполнилось шестнадцать лет и учился Анатолий в ФЗО в городе Ростове-на-Дону, а меньшему шёл четырнадцатый год и Владимир ещё учился в школе в шестом классе. Ксенья редко виделась со старшим братом спокойным и уравновешенным, как его отец, зато от младшего Владимира получала сполна.
Ксенья боялась проехать остановочную площадку и стоило паровозу спустить пар в намеченном месте, девочка соскакивала с подножки вагона на острый ще-бень насыпи, чувствовала, как камни впивались в нежное тело ног, вскрикивала от боли и стремглав перебегала второй путь, затем съезжала с насыпи по росистой траве и оказывалась у края молодой лесополосы, преодолевая её за несколько минут и останавливалась только на пшеничном поле, где в небе пели жаворонки, дух перехватывал от наливающихся колосьев пшеницы. Узкая стёжка, протоптанная людьми, повела Ксенью через всё поле. Сердце её колотилось от счастья, от прилива тихой благодати, исходившей от знакомых ароматов цветущих трав. Ласковая по-матерински окружающая природа, навевала на душу ребёнка неизгладимые восприятия, хотелось петь, не жалея голоса, который, конечно, был у Ксении и она запела, не сдерживая нахлынувших эмоций:

… Мне хорошо вот здесь остановиться,
и глядя вдаль подумать, помечтать!..

И полился детский до пронзительности голос ребёнка, сливаясь с пшеницей и небесами от чего переставали петь птицы, а она выводила и выводила знакомую ей мелодию бесчётно раз услышанную от взрослых в её хуторе.
— Это кто там так хорошо поёт? — спросила Акулина — соседка Лукерии Волковой с которой та сидела на длинной лавке за собственным забором.
Прислушались… Затем Лукерья улыбнулась и пояснила с гордостью:
— Это моя племянница приехала к нам! — встала с лавки. — Пойду встречу, соседка! Уж и соскучилась я, осознавая, что племянница являлась живым письмом между сёстрами.
Лукерия прошла скотный двор, открыла тяжёлую калитку в огород и, приложив к глазам ладонь подслеповато всмотрелась в огород, где между росших подсолнухов показалась белая голова племянницы. Сердце непонятно от чего ёкнуло, может от того, что Бог не дал её дочери и, не дожидаясь, пока Ксенья подойдёт ближе, повысив голос, спросила:
— Как же там мать?!
— А-а-а, произнесла недовольным тоном девочка, по-взрослому отмахнувшись рукой, — ей вечно некогда за работой, я сама её днями не вижу. Приезжает поздно, и если только я не усну, то выслушаю все её упрёки, все нотации в мой адрес, всю работу по хозяйству на меня свалила, будто я двужиловая…
Лукерья обнимает племянницу за податливые плечи, прижимает к своему широкому бедру и ласково приговаривает:
— Моя же ты сердобольная и в кого такая удалась…
Затем приглаживает на голове племянницы выгоревшие на солнцепёке соломенные волосы, замечает:
— Опять на подножке поезда ехала? Измазалась вся…
— Денег нет, вот…
— Разве мать не даёт на билет?
— А она и не знает, что я к вам поехала, а иначе она бы меня не пустила. Я же вам сказала: на работе она и на работе, всё поля сажнем меряет…
— Умница ты у меня! — Приговаривает Лукерья и от избытка чувств всхлипывает, — сейчас я тебя искупаю, у меня там за кухней и вода в корыте нагрелась от солнца, а потом покушаешь борща, галушек молочных сварю тебе, какие ты любишь…
Подобная привязанность и забота Лукерии к племяннице услаждает душу Ксении, девочка готова всё рассказать, как папа Саша заботится о ней, а мамка похоже не любит его, психует и гыркает на него будто на чужого дядьку. Ночами о чём-то шепчутся, но кровать не скрипит, как бывало это раньше, он только уговаривал мамку, чтобы она ждала его из армии. Мол, Ксюша у тебя хорошая, ей только учиться надо, может артисткой стать, — долетали до неё лишь обрывки фраз. Но говорить об этом Ксеньи не хотелось и она о ком-то вспомнив, поинтересовалась:
— А Вовка где?
— Чёрт его знает. Заставила козе на выгон воды понести и уж два часа, как нет! Может уже на козе с товарищами катается.
— Они ездят, я видела!.. — Подтвердила Ксенья, — хотела вам ещё раньше сказать, но Вовка пригрозил мне, найдёт мою куклу и руки ей повыдёргивает, а то и вовсе в печке спалит.
Ксенья спросила, когда они зашли за кухню, где стоял длинный верстак из толстых досок, на котором Волковы стругали доски для полов в хате, а теперь на нём стояло обыкновенное корыто, наполовину налитое водой:
— А Толик приедет на выходные домой?
— Не знаю, он торопится отучиться и сказал, что уедет в Казахстан на целину.
— А зачем?..
— В армию его не берут по случаю плоскостопия, хочет доказать себе, что он здоров, — говорила тихо тётка Лукерия, боясь, что её подслушивает соседка.
— Что такое плоскостопие? — Не унималась с расспросами племянница.
— Я не знаю… болезнь ног такая, раздеваться будешь? — Так снимай платье!
— Отвернитесь…
— Вот ещё чего!.. — Возразила Лукерья и одним махом сняла с племянницы испачканное платьице.
Женщина внимательно посмотрела на Ксенью и удивлённо воскликнула:
— Так у тебя уже груди растут?! — И ладонью провела по покрасневшим соскам. — Туда-сюда и заневестишься!..
— Тётя, не надо, они у меня болят…
— Не умрёшь не бойся, — успокоила женщина племянницу и скрытно усмехнулась тонкими губами, и прибавила: трусики потом, как искупаешься, я всё из тебя выстираю.
После того, как Ксенья приняла летнюю ванну и, облачаясь в старый тёткин халат, смотрела на себя так и сяк, а тётка, замачивая её платье огорчённо бубнила:
— Доездишься на подножке, когда-нибудь свалишься…
— Никогдашеньки: я сильноя! — Расхвасталась Ксенья, — я сильная и ничего не боюсь!
Лукерия Филипповна сосредоточенно мыла платьице племяннице и думала о том, что она бы и сейчас родила дочурку такую, как племянница открытую всей душою и безобидную, если бы не тот довоенный аборт, от которого она чуть было не отдала концы. Она взяла в руки безвесные трусики ещё пахнущие детским потом и почувствовала, как на глаза навернулись слёзы огорчения. «Я, ведь, ещё не старая, — думала она о себе, осенью только будет сорок лет, а лучшая жизнь позади… Вспомнила Лохматовку, свою юность, на память пришёл брат Григорий и подумала: — Где ты сейчас, братушка??? Ни весточки от тебя ни письма…
А Ксенья достала из-под коровьих ясель свою любимую тряпичную куклу, смахнула с неё полову и представила, как брат Вовка отрывает ей руки и пинает куклу ногами по двору. Прижав её к груди, она прошла на своё любимое место, села у передних окон хаты с голубыми ставнями и мурлыкая мотив песни, заигралась. Она не услышала, как тихонько подкрался по дорожке брат Володя и с усмешкой на игривых губах поднялся по лестнице на чердак хаты с ведёрком воды в руках и, взглянув, что приехавшая сестра сидит напротив маленького окошка в фронтоне вылил из него всю воду с ведра. Раздался душераздирающий визг и облитая с ног до головы Ксенья визжала с минуту, подняв на ноги соседей.
Лукерья словно очнулась, оставила стирку и опрометью побежала на крик. С племянницы текла вода, ноги покрыла грязь, словно Ксенья вовсе и не купалась минутами раньше. Она всё поняла, кинулась к лестнице на полати, но сына уже и след простыл. Вся в гневе, Лукерья крикнула словно вдогонку:
— Ну, паразит! Вот отец придёт с работы, я ему всё расскажу!
А двоюродный брат в это время прятался в огороде в зарослях молодого подсолнечника и тихо ликовал.
В обед пришёл муж Лукерьи Александр Михайлович Волков с кнутиком в руке и с дорожки, какая вела его к летней кухни крикнул в пустоту:
— Мать, кушать будем?
— Сейчас, отец! — громко ответила женщина, повторно обмывая племянницу, а выходя ему навстречу, пожаловалась: — Посмотри, что шельмец наделал… сестру с ног и до головы холодной водой окатил!
— Вот я ему!.. — А, поравнявшись с племянницей поинтересовался, — как там мать поживает?
— С Вашими молитвами. — в тон ему ответила она дяде, как говорили старые люди при встрече в их хуторе.
— Облил? — Холодно спросил Волков слегка сгорбившись. — Не видела его?
Ксенья отрицательно покачала головой и они разошлись. Минут через пять Вовка умоляюще вопил на скотном дворе, а до неё доносились нравоучения дяди:
— Не будешь обижать сестру, не будешь!..
Ксенья побежала на крики и увидела такую картину: брат Володя был зажат ногами отца чуть ниже туловища, штаны его были приспущены до колен, а кнут отца смачно прилипал к его голым ягодицам. За каждым взмахом кнута, мужчина приговаривал, будто спрашивая сына:
— Будешь? Будешь?..
Брат Володя увидел пришедшую сюда двоюродную сестру, набрался терпения, злобно скривил своё лицо и, пользуясь глухотой отца, прошипел сестре:
— Ну берегись, галушка молочная, кукле твоей конец!
Не долго думая, Ксенья заправила светлые волосы за ушные раковины и высунув кончик собственного языка, передразнила его, гримасничая. Дядька этого не видел, отхлестал непокорного сына и отпустил его восвояси, надеясь, что тот её больше не тронет.


Глава шестая

Хутор Бурьяновка, где на тот момент жила Таисия Коровина располагался в балочке заросшей камышом, весной по ней текла вода, играла в родниковой воде рыбная молодь, хозяйничали лягушки, в густой траве шуршали ужи, а на редко посаженых на краях огородов зеленели вербы. В них куковали кукушки, вили гнёзда другие птицы, стояла в такие времена прекрасная погода, люди высыпали в огороды картофель, помидоры и капусту. Но быстро пролетела весна, за нею лето и вот уже осень пугливой торопливостью напоминала всем, что впереди короткие прохладные дни, а там и праздник: седьмое ноября, а Ксеньи Коровиной на душе было довольно грустно, забирали в армию её любимого отчима Александра Лазарь. Усадив за обеденным столом на своё тощее колено, Лазарь нежно говорил приёмной дочери:
— Слушайся маму, хорошо учись. Пройдёт всего три года, и мы снова увидимся. В ту пору тебе уже будет десять лет, станешь почти взрослой, пиши мне письма, рассказывай в них все свои радости и горести…
Он гладил дочь по выцветшим волосам на голове и всё говорил, говорил… а Ксенья слушала его мужской баритон, стараясь запомнить голос, его дыхание, видела, как он накалывал вилкой жаренный картофель на сковороде, затем клал её на край стола, откусывал редкими зубами корку хлеба и смачно жевал домашнюю выпечку.
Мать Ксении — Таисия сидела у тёплой печи, щёлкала подсолнечные семечки, и кто знает о чём она думала в свои двадцать девять лет. Туго заплетённая толстая коса русого цвета спадала через плечо молодой женщины и её конец доставал пола. Слегка впалые щёки румянились от избытка крови, румянились ушные раковины и лёгкие завитушки из редкого волоса украшали женщину.
В окне быстро темнело, надо было зажигать керосиновую лампу, но хозяева не торопились, убаюканные полумраком. На стене в зале мерно стучали ходики, отсчитывая последние часы перед расставанием с Александром Лазарь, потому что завтра он уедет на срочную службу. А Ксении было тепло на коленях у отчима, от него приятно источался мужской пот и хотелось стать маленькой птичкой и нырнуть взрослому мужчине под мышку и там вдыхать, вдыхать этот целебный запах пота, но по уходу Лазаря в армию так произошло, что в семью Коровиных бригадир попросил взять на постой молодого специалиста, приехавшего из села Самарское. Он окончил училище киномехаников и Виктора Андреевича Бородавко направили работать в этот хутор: Бурьяновку — четвёртую бригаду колхоза: «Красный Рассвет». Виктору Бородавко недавно исполнилось двадцать три года, молод, красив с волевым лицом, тёмными глазами, скрытыми в глубоких глазницах, с чёрными широкими бровями и тупым подбородком. На голове прилизанные назад волосы, говорил Виктор быстро, словно заикаясь, хихикал ехидно, блистая доверительной улыбкой и двумя рядами ровных белых зубов. В селе Самарском у него были родители, старшая сестра, но она жила замужем в Лихой за местным директором школы. Виктор Андреевич слыл любимцем отца и матери перенёсших лихолетий коллективизации, войну, голод и холод. Теперь они успели выстроить кирпичный дом по улице имени Маяковского. Виктор Андреевич купил себе с рук по тем временам, хороший мотоцикл: ИЖ — 49 и приехал на нём в Бурьяновку, какая располагалась от Самарского километрах двадцати.
Таисия Филипповна Коровина с радостью согласилась принять на постой этого энергичного молодцеватого молодого человека и вскоре влюбилась в него и, потеряв голову, почти в первый же вечер затянула Бородавко в свою постель. Ксенья сразу поняла это, потому что, лёжа на широком сундуке возле печи, слышала приглушённые стоны матери в ночи и со слезами на глазах думала о дяде Саше, который служил сейчас в Крыму, охраняя какой-то объект, так он писал в своих письмах, называя Ксенью дочерью.
Чтобы удержать подле себя молодого Бородавко, Таисия приносила за пазухой бутылочку водки к ужину. Подвыпитый Бородавко Виктор был словоохотлив, весело хихикал, рассказывая всевозможные байки, а сам то и дело останавливал свой ненасытный колкий, как шило, взгляд на Ксении, на её покатые пухленькие плечи, растущие груди. Это настораживало не только саму Ксенью, но и мать и та гневно покрикивала:
— Все уроки выучила?! Иди учи стихотворение, а то я спрошу! И не трись возле стола, видишь тут взрослые разговаривают…
И Ксения уходила в зал, садилась у стола и закрыв уши, принималась зубрить стих. При случае Бородавко пощипывал белое мягкое тело Ксении, примеряясь, что когда-то овладеет этим притягательным телом будущей девушки-скороспелки и потому спокойно отдавался в руки подвыпившей хозяйки дома.
Если долго не было рядом Ксении, то Бородавко нервничал, вставал из-за стола, за которым ужинали, по обыкновению, находил Ксенью за игрой в куклы, дробно смеялся, глядя на девочку, но смех его не грел тело Ксении, как это происходило со смехом папы Саши, а колкий взгляд похожий на два острых шила пронизывал её насквозь, отчего непонятный холодок сквозил по всему телу Ксении.
— Тебе разве эти куклы нужны, — упрекал насмешливо Бородавко, слегка картавя, — взгляни чем она тут занимается, девка твоя!
Не слушая смеха Бородавко, Ксенья вдруг спросила:
— Мам, а из чего мука делается?
Женщина повернулась к дочери и громко укорила:
— Вон какая дура, а не знает из чего мука делается!
Выслушивая подобные упрёки, Ксения всё чаще понимала, что у не доброй матери незачем интересоваться о вещах, какие пока были недоступны её пониманию и всё реже спрашивала мать, а больше прислушивалась на стороне. Особенно у Ксении слыла авторитетом старшая родная сестра папы Саши — тётя Лида, жившая на другом конце хутора замужем за фронтовиком страдающим падучей. Если Ксенья приходила к ней в гости, тётка Лида Окина спрашивала:
— Отец пишет вам из армии?
— Мне пишет, — отвечала грустно Ксения.
— Приветы матери шлёт?
— Корит, что не дождалась…
— А этот ваш квартирант? — донимала тётка.
— Ну его…
— Чего так?
— Щиплет меня вот сюда и хохочет, показывает Ксения на ещё детские груди и попку.
— Ах, он шельмец, ах, он проказник… — понятливо изумлялась тётя Лида, которая на год меньше от матери Ксении.
— Матери хоть жалуешься?
— Да говорила, неохотно признавалась Ксения, уплетая горячий блин, смазанный сметаной, — она только бьёт меня, а он смотрит ржёт как мерин.
— Бедная ты моя «шельма» !.. — восклицает жалеючи тётка Лида и треплет Ксению по светлой голове. — Не обижайся, ты и есть шельма. Знает, стервец, что ты не по зубам ему, а тешится. Надо мне с матерью твоей побеседовать как-то, что же это она дочку на кобеля поменяла…

Так жизнь Ксении неторопливо шла день за днём, хуже редьки надоел ей сожитель мамы — Бородавко. Одна услада была у девочки писать письма в армию папе Саше, не забывая напомнить ему, что одиноко ей, маме она в обузу, одно развлечение: ездила к родным тёткам, либо к Лукерии Филипповне или к Фёкле Филипповне, у которой к тому времени, была уже взрослая дочь Валентина Гунько — двоюродная сестра Ксении. К ним Ксения попадала, как в рай: обкупают, обстирают, обязательно оденут в новое платье. Тётка Фёкла часто пекла пирожки и говорила Ксении:
— Присматривайся, дочка, выйдешь замуж, а ты уже и пирожки спечь сумеешь…
Ксения стояла у стола посыпанный мукой и думала: «Замуж? Ха, ха, ха и когда это случится, да и зачем мне это замужество, когда и так хорошо!»
Но, пирожки тёткины есть любила и когда уезжала от неё, обязательно брала штук пять в дорогу. Сестра Валентина, как куклу одевала Ксенью, даже бюстгальтер ей надевала первый размер, но девчушка снимала его по дороге, ей так легче дышалось.
Летними вечерами хуторские ребята играли жмурки, а все остальные прятались по близлежащим кустам и канавам. Однажды вот так Ксения побежала за школьный сад и присела в высокой траве, на грех кто-то прибежал следом, обернулась, а это Митя Говоров. Он предупредительно приложил указательный палец к своим пухленьким губкам шепнул:
— Сиди тихо, Витька близко…
Это тот, кто оставлен искать всех и пригнулась к земле и, переводя дыхание, слышала, как почти рядом шелестели кустарники, а потом шаги удалились, Ксения подняла голову, но в этот момент Говоров прицельно припал своими губами к щеке Ксеньи, и та зло посмотрела в широкое лицо обидчика, а Говоров добродушно улыбнулся сказал, что он любит её и стремглав побежал отметиться, что его не нашли.
Ксения сидела в траве и горько плакала от выходки Мити, с ужасом подумав, что она теперь непременно от него забеременеет, раз тот поцеловал. Она не помнит, как пришла к Окиной тётке Лидии. Нашла женщину в летнем базу, хозяйка доила корову и, оглянувшись, убедилась:
— Это ты, шельма?!
— Я тётя Лида, и заплакала чуть ли не навзрыд. — Тёть Лида, вы никому не расскажите? Побожитесь, никому, никому…
— Да что случилось? — Стала допытываться женщина, бросив даже соски вымени. — Тот алкаш что натворил? Маму избил, тебя тронул?
— У меня, тёть Лида, будет ребёнок…
— От кого?.. — Переспросила в крайнем удивлении женщина, моментально посерьёзнев.
— Меня Митька Говоров поцеловал… — и Ксения разрыдалась в голос. — Ну ты, голубушка, и даёшь! — изумилась женщина и облегчённо вздохнула, — так и до инфаркта напугать можно. Только-то и поцеловал?
— Да… Что теперь будет…
— Прибереги слёзы на более поздние времена, — повысила голос женщина. — Если бы от поцелуев наступала беременность, людей было бы подобно червей в банке рыбака!
— А мне девчата говорили, что…
— Много твои девчата знают, больше верь им. Рассказала бы да рано ещё тебе, а целоваться учись: рано или поздно, пригодится навык.
— Нужен он мне… — Огрызнулась дерзко Ксения и прибавила: — морда калмыцкая! — Глаза свои поросячьи выпучит и все уроки с меня их не сводит. Так и хочется по башке ему книгой дать!
— Голубушка ты моя несмышленая, сетует женщина, берясь за дойки, — с этого всё и начинается, попомни…
Когда пришли в летнюю кухню, Окина нацедила Ксеньи в алюминиевую кружку парного молока, она ещё долго рассказывала о первых поцелуях из своей молодости, но девчонке это было почти не интересно, она с наслаждением пила тёплое молоко, уминая краюшку хлеба.

Незаметно подкралась осень. Мать Ксении получила из Крыма увесистую посылку, где лежали новые книги за третий класс, набор цветных карандашей, пионерский галстук, две тёрки и перья для ручки, а в самом низу новенькая учебная форма! Даже мать не выдержала и криво усмехнулась, процедив сквозь зубы:
— Заботливый какой… папаша.
В её голосе чувствовалась издёвка и мать гундяво попросила дочь:
— А ну, примерь форму?
— Она как раз мне! — Воскликнула Ксенья, вертясь у шифоньера с зеркалом.
— Вот и хорошо, мне забот меньше, — подвела Таисия черту благодарности сдерзила: — Ещё бы туфли прислал, заботливый твой.
Но то была первая и последняя посылка от отчима. Лазарь узнал от сестры Лидии, что его возлюбленная живёт давно с киномехаником, приехавшим из Самарского. И всё же через три года Лазарь повидался с Ксенией во дворе сестры. Александр заехал попрощаться с близкими и сказать, что он уезжает в город ХХХ к другу искать своё счастье, а самыми близкими были у него тут — сестра Лидия Окина и Ксенья.
Ксенье передали подружки, что её ждёт у тёти Лиды отчим и девчонка стремглав побежала к Окиным. Во дворе было весело, за летней кухней стоял деревянный стол, на котором было много яств бутылка с водкой и сидели друг против друга пастух Окин — муж Лидии, человек небольшого роста, щуплый, на голове вихор из светлых волос, он что-то говорил заикаясь, Лидия усмиряла его повышенными тонами:
— Да ты сиди, Иван, дай брату моему сказать! — Ах, а вот и наша красавица прибежала! — Обрадованно встретила она появление во дворе Ксенью. Брат, ты хоть признаёшь её?!
Лазарь повернул своё худое длинное тело налево и увидел подросшую за три года приёмную дочь и обрадованно вскрикнул:
— Ба!.. Моя ты родненькая!.. Иди же я тебя обниму!
Александр Лазарь был в новой солдатской выходной форме, на левой груди кителя висели непонятные значки. Ксенья утонула в объятиях отчима и, улыбаясь, плакала от счастья. Она давно мечтала вот так прижаться к дорогому ей человеку и раствориться. Лазарь поцеловал Ксенью в маковку с растрёпанными белыми волосами и с гордостью заметил:
— Да ты дочка, совсем взрослая стала! Сколько тебе? Десять лет?
— Одиннадцатый идёт! — поправила отчима Ксения.
— Как живётся тебе, рассказывай? — Поинтересовался он, нагнувшись к девчушке всем телом.
— А — ааа, — неохотно ответила Ксенья, вложив в «аааа» в буквальном смысле всё.
— Отчим обижает? Так я ему…
— Он смеётся с моих кукол и щиплется.
— Нашёл забаву мерзавец. Может он садист?
— Никуда его не садили, — неохотно отвечала Ксенья, — пьют вечерами с друзьями, а мне из-за них уроки некогда делать.
— Ладно, дочка, потерпи, вот я устроюсь на работу и заберу тебя к себе, выучу какой-нибудь профессии, а потом и замуж выдам. Я тебе там в свёртке кое-что привёз, примерь.
Лидия повела Ксенью в хату, положила ей на колени тугой свёрток и посоветовала:
— Не спеши, никто у тебя не отнимет!

Пройдёт много времени, но своего любимого отчима Ксенья увидит всего несколько раз. Как-то он приедет к сестре Лидии в Бурьяновку с новой женой и двумя дочерями трёх и пяти лет и после этого Ксенья поймёт, что она отчиму чужая, только и связывали общие воспоминания. С каждым прожитым годом жизнь Ксении усложнялась, доставляя новые испытания. Ксенья видела, как мать угождала своему гражданскому мужу, трепетала перед ним, чтобы тот не бросил её, а Бородавко смелел и хамел. Если Таисия не принесёт к ужину бутылочку водки, Бородавко наматывал на руку толстую косу Таисии и примерялся смеясь, как это всё будет получаться, если любимая ослушается. И любимая бегала по знакомым занимать деньги под зарплату, лишь бы угодить мужу, а он иногда усаживал Ксенью на своё колено и, зажимая её ноги промеж своих, весело смеялся и щупал запретные места девушки, бормоча себе под нос:
— Смотри, дурёха, не отдайся своему мордатому кавалеру, у меня есть кое-какие виды на тебя, только расти поскорее молоко ты моё цельное, парное… Сок берёзовый! Нагуливай свои прелести!
Ксенья с трудом переносила его пьяные ласки. Он притрагивался мокрыми губами к её горячей шее, ушных алых раковин, а Ксенья понимала, как всё это противно, от Бородавко пахло луком, водкой и сигаретным дымом, пыталась поскорее ускользнуть с его цепких объятий, а слова воспринимала, как бред пьяного человека. Он кстати, говорил:
— Расти скорее, повезу тебя в Гагры, ты увидишь тёплое ласковое море, в его водах плавают огромные корабли…
Ксения поддакивала его бреду, иногда верх брало детское любопытство, и она спрашивала:
— А что мы там будем делать в Гаграх?
— Жить, дурёха. Ты станешь моею женою, не будешь работать, лишь спать на пуховых подушках и наслаждаться безмятежной жизнью.
— А мамка как? Поедет с нами? — Наивно любопытствовала Ксения.
— Зачем она нам нужна старая, держать свечку. Она пусть остаётся тут хату стеречь, — отвечал Бородавко и ехидно смеялся собственной глупости, взрослевшей не по годам падчерицы. — Экая озорница, умилялся Бородавко.
— Пустите меня?! — умоляла Ксения и выскальзывала с липких и сильных рук отчима.
— Смотри ты, егоза! — Отшучивался Бородавко и оставлял в покое девочку, подсознательно понимал, чем всё может кончиться для него, если перегнёт палку.
Ксения тут же пожаловалась матери, что дядя Витя тискает её, пытается залезть в трусики. Таисия понуро выслушала жалобу дочери, и, выкатив большие глаза, бросилась на дочь со словами:
— Ах, ты дрянь не умытая, сама ему позволяешь, а потом матери преподносишь, бесстыжая рожа твоя! Марш из моих глаз!
Бородавко, заслышав грызню матери, победно хихикал, показывая две золотых фиксы на передних зубах и похоже, наслаждался ревностью Таисии. Ему составляло большое удовольствие играть на нервах у женщины, таким образом, в постоянном напряжении и страхе удерживал сожительницу.
Чем больше Ксения взрослела, отчётливее понимала о смысле жизни людей на земле, об отношениях женщины и мужчины. Но однажды всё разом перевернуло её сознание и поставило на свои места и обрело чёткие контуры. Как-то вечером при ужине она съела много жареной картошки с солёными огурцами, ночью она проснулась от жажды, встала с кровати, и перед тем, как пойти попить воды, из залы, где спала мать и Бородавко, слышались жалобные стоны, словно пьяный отчим душил и издевался над матерью. Ничего не подозревая, девочка вкрадчиво прошла в залу, освещённую лунным светом и увидела следующее: мать лежала на спине вдавленная мускулистым голым телом Виктора Бородавко в мягкую перину, а из подушки торчал лишь тонкий нос женщины, которая надрывно посапывала, будто её мучала тяжёлая одышка, в груди что-то сипело на разные голоса и Ксенья с ненавистью вскрикнула:
— Ты что ей делаешь?! — А ну оставь маму!..
Телесная борьба двоих резко прекратилась, Бородавко приподнял своё пружинистое тело на руках и, посмотрев на испуганное лицо падчерицы, диковато хохотнул, а потом спросил:
— Ты что?..
Отдышавшись, Таисия повернула красное потное лицо к дочери и гневно озлобилась:
— Марш спать, дрянь-малохольная…
Ксенья в нерешительности потопала в свою комнату в полном смятении, ловя себя на том, что она совершила сейчас непоправимую глупость, в мыслях повторив слово матери: «действительно шалапутная…» Ксении стало стыдно за себя и гадко на душе, поняв, что этот случай выбил её из равновесия, хотя ещё толком не осознавая, что же всё-таки происходило там у них в кровати. Она и раньше подозревала за матерью и квартирантом что нечто такое, вон выходящее за рамки приличия, но пока ни от кого не слышала, что именно происходит в постели ночью между мужчиной и женщиной. Она даже боялась поинтересоваться у тётки Лиды Окиной, в тайне вывариваясь в непонятном и едком соусе подозрений и домыслов, пока необъяснимых ей, отчего болезненно страдала душой. Ксения легла в свою кровать, но долго не могла уснуть, вслушиваясь. Мать и отчим о чём-то шептались, потом Бородавко чиркнул спичкой о коробок и глубоко затянулся сигаретой, понимая, что он попал в необъяснимый казус, какой не так легко будет загладить.
Похожие стенания в койке родителей Ксенья слышала и потом, но старалась не прислушиваться, затыкала уши пальцами, считать до ста и больше, отвлекая мысли на что-то хорошее и, как бы долго всё это длилось, но один роковой случай на время прекратил странную пытку. Наступил очередной учебный год. На линейке в школьном дворе, директор школы выстроил всех учеников по классам и начал речь с того, что поблагодарил пяти и семиклассников за помощь колхозу в уборке зерновых. Кто-то из учеников участвовал на погрузке пшеницы на току, другие собирали в поле колоски, протяпывали бурак, прорывали морковь, собирали помидоры и арбузы. Директор школы — коренастый мужчина, фронтовик, с седеющим вьющимся чубом на голове, с добродушной улыбкой на бледноватых губах приводил примеры добросовестного труда школьников и в знак всего этого правление колхоза подарило школе сетевой радиоприёмник.
— Теперь мы с вами можем узнавать повседневные новости не только из газет, но и из эфира! — Говорил директор, прохаживаясь вдоль стройного ряда учеников. — Мы, конечно, поставим это радио в учительской и Вы, дети, проходящие мимо, всегда можете слышать его работу. Да, напомню: кто недополучил учебники, после линейки подойдёте к классному руководителю, и она выдаст недостающие книги!..
Радиоприёмник был водружён на табурет, отливаясь коричневой краской. Ксения видела его и была горда, что и она принимала участие в его появлении тут, собирая помидоры с колхозного участка.
Все хлопали директору школы Степану Андреевичу, за тёплые, ласковые слова, а по окончании торжественной линейки вручили ему большой букет из полевых цветов, а интересующиеся ребята обступили радиоприёмник, чтобы потрогать его ручки управления. Тут же на табурете лежала скрученная в моток, отливающая позолотой медная антенна, и грозовой переключатель. Большое электричество пришло в Бурьяновку из села Самарское и к сегодняшнему дню ещё не у каждого двора горела электрическая лампочка, а вечерами кое-где в окнах хат виднелась зажжённая керосиновая лампа.
Прошло месяца три. Ещё стояли погожие дни, птицы, сбиваясь в большие стаи, кружились над Бурьяновкой, ловя на лету зазевавшихся букашек, отъедаясь перед дальней дорогой на юг. Деревья ворчливо шумели своей огрубевшей за лето листвой, словно жалуясь на свою участь. Стояло туманное утро, школьники заходили в классы, но не слышали из открытых дверей учительской позывные пионерской зорьки, радио почему-то молчало, а директор школы — Степан Андреевич о чём-то перешёптывался с завучем, часто поправляя свой волнистый чуб на голове, а уже через несколько минут были построены в коридоре школы ученики и сам директор, потирая ладонь о ладонь, обратился к ученикам:
— Дорогие дети, у нас с вами стряслась беда, украли наш радиоприёмник. Но не у меня его украли, а у нас с вами, — подчеркнул директор. — Ещё напомню Вам, вор пришёл не издалека, а вытянул его через форточку, кто знал о нём. Я не стану подозревать завуча — Людмилу Васильевну или ту же Татьяну Ивановну, скорее негодяй пришёл в школу по их подсказке. Многие из вас носят пионерские галстуки, а кое-кого к седьмому ноября примут в комсомол, так что прислушивайтесь, вора мы должны изобличить!
Многие ученики видели в окне учительского кабинета антенну, которая без приёмника сразу осиротела, поблекла, ребята стояли и перешёптывались, кого-то подозревая. Ксенья Коровина легко запомнила номер приёмника, продиктованный директором школы, но тут же её кто-то дёрнул за толстую косу, Ксенья оглянулась и увидела Виктора Пупырёва. Его вытянутое ехидное лицо светилось радостью. У Ксении на глаза навернулись слёзы обиды, но стоявший с ним Митя Говоров треснул обидчика по шее ладонью, заступаясь за Ксению. Говоров продолжал ухаживать за Ксеней Коровиной с самого первого класса, никому не давая обидеть девочку, а тем более другу.
Пупырёв фыркнул в кулак, а Ксенья подумала, что мог украсть радиоприёмник никто иной, как сам Пупырёв, но это были только её догадки, хотя всё может быть. А когда после школы Митя Говоров пожелал Ксенью проводить домой, Витя Пупырёв шёл сзади их и язвительно выкрикивал:
— Галушка молочная с калмыцкой рожей дружит! Калмык, калмык, как бык!..
Говоров погнался за Пупырёвым, надавал тому тычков, а тот всхлипывая продолжал дразниться:
— Невеста засратая и жених тоже! Вот пожалуюсь сестре, она тебе утку на перекрутку сделает!..


Глава седьмая
 
У калитки Ксения рассталась с Говоровым и пошла во двор. Домой Коровиной идти не хотелось, так как знала, что там спит отчим всегда весёлый и изобретательный на паскудство человек. Пользуясь отсутствием дома матери, он мог говорить падчерице грязные намёки, не переходя крайних границ. У него ещё оставалось что-то человеческое, особенно когда трезв, им он был редко. Работу киномеханика Бородавко свалил на своего помощника, послушного паренька с Бурьяновки и тот ездил в район за фильмами, следил за аппаратурой и покрывал своего начальника перед проверяющими.
Ксения прошла мимо окон хаты и через оконную плёнку услышала весёлые разговоры собравшихся в комнате людей. Была суббота, да ещё какой-то церковный праздник и это не сильно удивило Ксению: гуляли у них почти каждый день так что девочка разделась в коридоре и тихо вошла в переднюю комнату. Её глазам предстала такая картина: за круглым столом сидело три пары — мать, отчим и два незнакомых мужчины с местными девицами, но что поразило Ксению на подоконнике стояло радио так похожее на их школьное, громко играло. Стараясь перекричать певца, Бородавко держал своё:
— Я сказал два пузыря! Нет, только два…
О чём он торговался с темноволосым молодым мужчиной напротив удерживая на своих коленях невысокого роста спутницу слегка подвыпившую, улыбающуюся во весь розовый рот. Её волосы на голове рассыпались по плечам, закрывая ушные раковины и короткую шею. Глаза у неё были серые искромётные будто наэлектризованные, бегали с одной пары на другую, а мужчина, наконец, согласился:
— Хорошо, братуха, два, так два нет проблем, за это и выпьем!
Тот мужчина, который держал на коленях подругу, выглядел широкоплечим, кряжистым с большой лохматой шевелюрой на голове и что удивило Ксению даже на его ушных раковинах рос пучками тёмный волос. Клетчатая рубашка на груди полурастёгнута из-под которой выглядывал комок волосьев, как узнает Ксения позже этого мужчину звали: дядей Васей, а фамилия Можный. Это он торговался с отчимом за приёмник, который ни о чём не подозревая натужно играл на подоконнике. Вторая пара за столом выглядела поскромнее: мужчина пощуплее, опрятнее внешне белобрысый и спокойный. Он сидел на короткой лавке почти сразу у двери и обнимал широкую талию девицы, и Ксения сразу узнала сестру Вити Пупырёва двадцатишестилетнюю пока незамужнюю Тому. Лицо Тамары слегка приплюснуто, карие глаза где-то там глубоко в глазницах, груди небольшие, но плечистая и внешне костлявая, она пела вполголоса под радио.
Подвыпившая компания не сразу заметила Ксеню, а та прошла в крохотную уютную спаленку, переоделась во всё домашнее и принялась за уроки, но подвыпившие так громко говорили между собою, что в голову школьницы ничего не лезло. Тогда она подошла к столу, взяла кусок домашнего хлеба, налила в пол-литровую банку утрешнего молока и принялась спокойно кушать, примостившись к тёплой печи. Как надоели эти люди, Ксенья оделась и незаметно вышла на улицу. Девочка заглянула к корове, положила в ясли охапку сена, напоила её, убрала из-под неё навоз и пошла гулять. Но когда Ксения вернулась домой, чтобы лечь спать, то увидела такую картину: двое незнакомых мужчин лежали со своими избранницами в зале на полу и сверкали голыми задами поросшими волосами, лёжа на женщинах, о чём-то переговариваясь и Ксения поняла, они что-то делали с женщинами на спор. Бородавко спал за столом, мать на кровати дочери. Ксения лишь взглянула на это безобразие, граничащее с развратом, тихо притворила входную дверь и вышла вон в смежных чувствах о гостях. Затем она пошла в сарай к корове, настелила себе на пол объедьев, закрыла на крюк двери и легла рядом с коровой, положив свою голову на тёплый бок. Животное боялось пошевелиться и когда видела, что молодая хозяйка приподнимала голову, вставала на ноги, оправлялась и снова ложилась, как лежала раньше, облизывая шершавым языком пальто хозяйки.
Ксения проснулась от того, что кто-то дёргал двери. Она встала, потянулась и откинула крюк. У порога с подойником стояла мать, сочувствующе посмотрела виновато на дочь и нежно попросила:
— Иди в хату, гости разошлись.
Действительно в комнатах никого, не слышны были тонкие повизгивания девиц, не приглушённого смеха, пол в комнатах подметён и протёрт мокрой тряпкой. Спал на кровати в зале один лишь Бородавко. Ксенья легла на свою кровать, укрылась тёплым одеялом и моментально уснула.
Проспала она до обеда, а когда открыла глаза, мать напомнила:
— К тебе Митька Говоров приходил.
— А ну его, счастьё… — и снова задремала.
Снова открыла глаза, в хате никого и Ксения вспомнила о приёмнике. Что-то резко повернулось в голове — скорее от мысли, что это Бородавко спёр из школы радиоприёмник, чтобы пропить. Мгновенная боль пронзила виски да так, что Ксения вскрикнула именно таким тонким голосом, как это часто делала мать в койке с Отчимом. Она возненавидела тот стон и сказала себе, что никогда не произнесёт его за всю жизнь. Ксения подошла к радиоприёмнику, повернула аппаратуру так, чтобы легко можно прочесть заводской номер изделия, о каком напомнил всем на линейке директор школы. Ксенья хорошо запомнила его и ужаснулась, потому что номер на приёмнике совпал. Она поозиралась по сторонам, словно это она совершила кражу, опустилась на табуретку у стола и долго думала, как ей поступить, пока не пришла мать. Недолго думая, Ксенья поинтересовалась:
— Мам, откуда у нас этот радиоприёмник?
На что женщина сухо безразлично ответила:
— Наверное Виктор из дома привёз, а с ним и несколько пластинок.
На одной из пластинок Ксения прочла: Поёт Марк Бернес.
И подумала: — «И песня знакомая…» Значит мать в краже не участвовала…»
Уединившись в холодную спаленку, Ксения вырвала из ненужной тетради чистый лист, обмакнула перо в чернила написала первое слово левой рукой:
«Школьный радиоприёмник находится у Коровиной Таисии дома. Украл его квартирант Бородавко Виктор Андреевич (киномеханик) прибавила она в скобках».
Сложив лист бумаги в четверо, Ксения быстро оделась и пошла в сторону школы. Навстречу никого, несмотря на выходной день. Погода стояла туманная, капало с деревьев. Ксения торопливыми шагами приблизилась к окошку учительской, толкнула форточку, и та подалась во внутрь. Не раздумывая, она бросила записку на стол учителей и также быстро ушла домой, ликуя в душе, что Бородаво обязательно посадят.
Утром в понедельник Ксения шла в школу, как на казнь, думая о предстоящем. Идя по коридору школы, ей казалось на неё все смотрят, шушукаются. Директор школы торопливо прошёл туда-сюда несколько раз и никакой реакции даже когда начались занятия. Ксенья стала подозревать, что подброшенную записку никто не заметил. ХХХ ХХХ. Сложилось такое впечатление, что радиоприёмника вовсе и не существовало в природе, хотя было всё не так: записку кто-то из учителей обнаружил почти сразу, прочли коряво написанные слова явно детской рукой, показали её директору школы, а Степан Андреевич позвонил в Самарский район в милицию и попросил участкового немедленно приехать в Бурьяновку. Участковый старший лейтенант Чуланов Николай Ильич к обеду добрался на тяжёлом мотоцикле по вызову в школу, затем с директором школы Ступаковым и двумя свидетелями поехали на хату к Коровиной Таисии где квартировал киномеханик Бородавко. В то время, хаты в хуторе никогда и никем не замыкались, так что они все вошли в комнату, но радиоприёмника не обнаружили, хотя от потолка и до подоконника висел кусок медного провода, служившего для приёмника примитивной антенной. Участковому Чуланову стало всё понятно, а на тот момент, разбуженный топотом и разговорами Бородавко сам пришёл из залы и пугливо удивился незваным гостям. Участковый учинил Виктору допрос с лёгким пристрастием и тот откровенно признался, что это он похитил радиоприёмник и продал буквально сегодня за две бутылки водки своему товарищу из Галагановки некому Можному. По горячим следам участковый с Бородавко на мотоцикле поехали в ту самую Галагановку и возвратили радиоприёмник в школу, но Бородавко Виктора Андреевича забрал участковый в районную милицию.
Как узнала потом из уст матери, Ксения, Бородавко присудили за украденный приёмник шесть месяцев исправительной колонии и в хате Коровиных наступила тишина и покой.
Ксения возвратилась в тот день из школы домой и застала мать над лепкой вареников с сыром. На печи кипела в кастрюле вода, пар из-под крышки струился к потолку и там пропадал. Радиоприёмника на подоконнике не было и у Ксении возник законный вопрос:
— Мам, а где приёмник?
— Зачем он тебе? — Холодно огрызнулась Таисия.
— Так просто…
— Если так просто, лучше пойди напои корову, да сена ей в ясли положи. Видишь я занята, Виктор приедет, а жрать нечего.
Уже в двери Ксению догнал всё тот же раздражённый голос матери:
— Продали его, больно кричит, и электричества, говорят, много жрёт! Выкинь его из головы и не вспоминай больше, поняла?
Ксения согласно кивнула головой и пошла на баз.
В доме Коровиных восстановилась тишина. Ксенью больше не щипал в неудобные места Бородавко, в спокойной обстановке делались домашние уроки, но с Таисией творилось что-то неладное: она возненавидела дочь и разговаривала с нею только на повышенных тонах постоянно упрекая по мелочам. Она чувствовала, что это родная дочь, разлучила её с любимым мужчиной на полгода. Однажды Таисия в сердцах упрекнула дочь:
— Лучше бы ты здохла тогда от коросты!..
Но Ксения пропустила этот колкий упрёк и тихо плакала, делая уроки за столом, а Таисия продолжала:
— Вон идёт твой жених!.. Смотри, сучка, в подоле не принеси, убью! — И начинала плакать, причитывая, обиженная на весь мир.
В хату зашёл Говоров, разделся, сел напротив Ксении и, внимательно заглядывая в тетрадь, заботливо подсказал, хотя Ксения в том не нуждалась.
Когда Ксения оставалась в хате одна то и дело в голове возвращались картины повального секса на полу. В её сознании мелькали голые груди засидевшихся в девках девиц, мужские волосатые ягодицы, стоны на все голоса и Ксения понимала, что существующий мир многолик. Она возненавидела этот грязный, повальный секс и дала себе зарок, что никогда в жизни не опустится до такого, потому уже сейчас ей не нравилось, когда её Говоров изъявлял желание поцеловать Ксению даже в щёку. Противны были ощущения этих чувств нежностей всегда уварачивалась от Мити.
Ксения оттаивала душой и сердцем, когда приезжала в совхоз к тётке Лукерии. Она скучала за своими двоюродными братьями, какие, к тому времени, взрослели на глазах, учились кто где, относясь к Ксении благосклоннее, понимая, что она у них одна. Тёткин Лушин муж Волков Александр Михайлович работал на свиноферме фуражиром, Ксения постоянно видела его верхнюю одежду в сероватой мучной пыли. При виде племянницы, он добродушно улыбался щербатым ртом, расспрашивал как живёт мать, с кем, где работает, не собирается ли поехать на родину в Лохматовку, а потом садился обедать. Тётку Луша наливала ему стопку самогону, дядька с удовольствием опрокидывал прозрачную жидкость в рот, крякал, не скрывая удовольствие, и закусывал помидором.
— Ну, как, отец? — Обычно интересовалась Лукерья, гордясь своим умением варить такой крепкий самогон.
— Огонь! — Отвечал Волков, набрасываясь на свеже сваренный борщ.
Лоб Волкова покрывался мелким бисером пота, жидкий не приглаженный волос на голове топорщился, а Ксении, глядя на мирную, семейную обстановку становилось на душе тепло комфортно, как в гостях тётки Фёклы в колхозе «Победа». И только дома Ксении нет нормального пристанища: посадили Бородавко, по-прежнему стали наведываться его друзья и подружки. Приезжал Можный из Галагановки весёлый и любвеобильный. Он садил Ксению себе на колени, но не так, как это делал отчим, а по-отечески и расспрашивал:
— Ну и как, Махаметка, — так дразнил он её, твои дела в школе, с кем встречаешься, что нового?..
И Ксения отвечала довольно охотно, зная, что этот человек не причинит ей пакостей. Можный встречался с сестрой Виктора Пупырёва, но теперь в не дома Коровиных, а докучливая и подозрительная мать Томы иногда перестревала Ксению, подкупала взрослеющую девочку конфетами и ласково спрашивала:
— Расскажи-ка, дочка с кем встречается моя вертихвостка Томка?
Ксения конфеты ела, но отвечать правду отказывалась, витиевато признавалась:
— Не знаю, тёть Клава. К нам она ходит, песни с мамкой поют, варёную кукурузу едят, а больше я ничего не знаю…
— Ох, и хитрюга ты!.. — Досадливо признавалась тётка Клава, и неохотно отпускала Ксению, потрепав её волосы на голове. — Всё-то ты знаешь, до молчишь, шельма!
Иногда действительно собирались одни женщины, ели кукурузу, а потом пели задушевные песни вроде тех:

Под окном расцвела белоснежная вишня,
Из-за тучки далёкой показалась луна…

Таисия слегка гнусавила, но голос у неё был хорошо поставлен, и выводила она хорошо, чувствовалась лохматовская школа, и слегка дрожал. Потом Таисия прекращала петь и отговаривалась:
— Мы не старцы, чтобы доводить концы!
Ксения сидела в спаленке, учила уроки, и, между делом запоминала мотивы и слова песен, напевая их себе под нос.

Но однажды с Ксенией случилось такое… Ей сравнялось четырнадцать лет, был урок алгебры, у доски стоял и отвечал домашнее задание Сашка Жуков. Паренёк путался, порою писал на доске мелом не то, решал не так и учительница — Прозорова Антонина Михайловна бегло осматривала сидящих в классе кого бы попросить помочь Жукову. Она остановила свой беглый взгляд на Ксении Коровиной, которая сидела отрешённая от всего, вошедшая в себя и кажется, не вникала что именно творится у доски. А с Коровиной в этот день действительно происходило в организме девушки неладное. Почему-то с утра болел низ живота, чувствовалось разбитость в теле, хотелось бросить уроки уйти домой и лечь в постель. Одолевала сонливость, вялость и апатичность, а тут её ещё и окликнула учитель алгебры:
— Коровина, Ксюша?! Иди к доске и подскажи, как правильно решается уравнение.
Ксения стала протискиваться, но чья-то рука схватила её ка косу и принудила сесть. Ксения вскрикнула от боли, обернулась на обидчика, обычно этим увлекался Пупырёв Виктор, но оказался не он, а Светлана Подгрушная и Ксения невольно вспыхнула, словно спичка:
— Ты что сдурела? Мне же больно…
— Сиди и не вставай!
— Антонина Михайловна, можно я выйду?!
— Но… если желаешь ты, прошу к доске, — разрешила учительница, так и не поняв самоуверенности слабенькой в учёбе ученицы Светланы.
Подгрушная сноровисто подошла к учительнице, нагнулась к её уху и что-то прошептала. Ксения заметила на лице Антонины Михайловны тень смущения, даже брови учительницы приподнялись и секунды спустя она встала со стула и обратилась к классу, таким встревоженным голосом, какому подчиниться было нельзя:
— Ребята, по одному выйти из класса и идите на волейбольную площадку! Если директор школы спросит, я сама ему объясню.
— Кто у нас староста класса? — Спросила Антонина Михайловна.
Поднялась Адаменко Валентина девушка с красивыми серыми глазами, скошенными к переносице, с курчавыми светло-русыми волосами на голове.
— Я…
— Сходи, Валюша, в нашу котельню и принеси чайник с холодной водой и не забудь захватить из учительской чистый тазик.
— Ага, — подчинилась Адаменко, ещё не понимая, к чему это всё.
Ксения Коровина одела сегодня в школу белое роскошное платье с красной выбитой розой на левой груди с двумя зелёными листочками. Это платье ей подарила двоюродная сестра Валентина. Это платье так понравилось Ксении, что она и одевала его по праздникам.
— Девочки, тише! — Приказала по-матерински заботливо Антонина Михайловна. — Мы собрались одни без мальчиков, и я вам хочу рассказать о физиологии женщин вашего возраста. Раньше или позже, но у вас наступает такой кризисный день, что вы становитесь женщинами и как это проявляется, я вам покажу на примере. Не пугайтесь и не волнуйтесь это не смертельно и мало болезненно. Их, дети, называют «временные», «месячными», но эти явления цикличны и у вас, и у взрослых женщин. Если бы не это явление, то у женщин не было детей. Вам это сейчас странно слушать, но всё правда! Такое будет с вами происходить раз в лунный месяц…
Когда тазик и вода были принесены в класс, учительница попросила старосту постоять у двери, дабы никто из посторонних не вошёл, и Антонина Михайловна пригласила Коровину Ксению к себе.
— Ксюша, дочка, иди сюда.
Когда Коровина пошла к столу учительницы: девчата сидевшие за партами зашушукались, и Ксения поняла, что с нею что-то не то и сменилась с лица, сзади на белом платье девочки алело красное пятно.
— Видите?.. Чтобы с вами не произошло подобное, в критические дни необходимо подкладываться, и я вам покажу на примере, а ты Ксюша, снимай трусики…
Коровина замешкалась и не сдвинулась с места, чувствуя, что она сейчас упадёт в обморок.
— Так, девочки, вы все видели, марш с класса, а мы здесь всё приведём в порядок, правда Ксюша?
Когда за последней ученицей захлопнулась дверь, Антонина Михайловна подошла к Коровиной, приподняла подол платья и, как заботливая мама сняла с девочки синие трусики в обтяжку, приговаривая:
— Видишь, что с тобою случилось, но это не смертельно, сейчас помоем трусики, сами подмоемся и ты пойдёшь домой, поняла? С этого дня, боже тебе упаси, играть с мальчиками в мам и пап. Придёт время, ты и сама это поймёшь.
Учительница на глазах оторопевшей ученицы застирала в мыльной воде трусики, отжала их руками, сняла с девушки платье, тоже застирала, пока не засохла кровь, а потом попросила Ксенью присесть над тазиком и подмыться прямо своею ладонью, а учительница заученно и тихо говорила:
— Не стесняйся, это делают все взрослые женщины, с сегоднячного дня будешь делать и ты и подлаживаться. У тебя есть носовой платок?
Вся бледная на лицо, Ксения согласно кивнула головой, вперившись в тазик с алой кровью. Её губы шептали:
— Я не умру?
— Нет не бойся, крови, в этом случае, выходить совсем малость, но болезненно, у кого как, поняла? Сейчас ты подложишься и пойдёшь домой, полежи до вечера, но не драматизируй. Запомни этот день и ровно в то же время на следующий месяц жди нового визита. Мама тебе расскажет. Я её вызову, чтобы ни в коем случае не ругалась за пропущенные уроки. Мешает?.. Но ничего, с этим придётся мириться всю оставшуюся жизнь.
Ксения шла по аллейке домой ничего не помня и не чувствуя под собою ног. Осенний ветер толкал её в спину, крупные капли дождя впивались в демисезонное пальто, ноги у девушки заплетались и она думала о неминуемой смерти.
Матери дома не было, в комнатах церковный воздух и Ксенья почти не раздеваясь повалилась на свою кровать, ощущая боль в нижнем отделе тазобедренных суставов. Она машинально полезла рукой в трусики и почувствовала, что там всё мокро и пальцы руки были мокрыми и липкими и Ксения решила для себя, что это конец её короткой жизни и заплакала, понимая, что учительница её утешила как могла. А иначе зачем бы Антонина Михайловна отпустила её домой.
Успела представить себя в гробу жалкую и беззащитную… но мимо окон прошла чья-то тень и Ксения напряглась в угнетённом ожидании. В хату вошла Окина тётка Лидия. Та подозрительно посмотрела на отречённо лежавшую девушку всю в слезах и удивлённо поинтересовалась:
— Что с тобою, шельма? Не иначе захворала? Я посмотрела в окно, как ты медленно шла по аллейке, думаю, не отчим заявился, успел мать побить.
— Нет, тётя Лида, я умираю… — и снова захныкала Ксения, торопясь высказаться близкому человеку. — У меня кровь оттуда идёт, указала Ксения на низ живота.
Женщина встрепенула руками и серьёзно переспросила:
— Може своему возлюбленному Митьки Говорову подставилась?..
— Скажите ещё… Сидела в классе за партой и всё это произошло.
— А-а-а, ну всё понятно. Тебе сколько лет?
— Четырнадцатый год пошёл… — хныкая призналась девочка.
— Давно уже пора! — Догадалась Окина, снимая с себя затасканную фуфайку, пропахшую сеном, навозом и молоком, и по-матерински ласково приказала:
— А ну, показывай, что у тебя там.
Пока Ксения неохотно задирала подол платья, женщина помогла всё это сделать сама.
— Ну всё понятно! — Заключила она, опираясь на свой жизненный опыт. — Снимай трусики. Видишь кровь не алая, а чёрная, как дёготь, значит кровь не из открытой раны, а временные это! Страху тут мне напустила, шельма! Ты женщиной стала, вот что. Теперь у тебя будет происходить каждый месяц три дня пройдёт и ничего не будет, но с этого дня, запомни, своему возлюбленному Митьки не разрешай в папку с мамкой играть, забеременеешь!
— Скажите ещё… — Возразила Ксения, слегка повеселев, и посмотрев на собственные трусики, в руках Окиной, на правах хозяйки, твёрдо предложила: — Их выкинуть надо!
— Ещё чего… — возразила Окина, радуясь за девочку, — никаких денег твоей матери не хватит, каждый месяц тебе новые трусики покупать, да ещё такие!.. Печь не горит? Мы её сейчас растопим, застираемся, положим прокладку и лежи себе на здоровье, а я с твоей матерью поговорю, чтобы она тебя эти дни не трогала.
От полыхавшей огнём печи, по хате пополз тёплый воздух, Окина застирывала трусики Ксении, а та задрёмывала под всплески пенящей в тазике воды, осознавая, на сколько странен мир, преподнося ей всё новые житейские подробности. Сквозь сон Ксения слышала разговор двух женщин в хате, это была мать и Окина. Тётка Лида поучающе отчитывала несбывшуюся невестку за просчёты в жизни матери, за неопытность в семейных делах, мол об этом надо было дочку подготовить заранее…
Ксения то просыпалась на секунду, то снова проваливалась в глубокий сон. Вот в хате снова тихо, только мать сидит у ног дочери и смотрит не неё большими усталыми глазами. О чём женщина думала, кто знает, но только после этого случая Таисия как-то изменилась к Ксении, перестала покрикивать, как это делала раньше. Ксения Коровина проболела около недели и в школу не ходила, боялась ослушаться местного фельдшера Золину Анну Тимофеевну участницу Великой Отечественной войны, офицера медслужбы, а ныне работающая в Бурьяновке в фельдшерско-акушерском медпункте. Золина была строгой женщиной, наделённой чрезмерной кичливостью, лет сорока пяти имевшая податливого бессловесного мужа и сына, прижитого на войне в медсанбате. У Золиной был непомерный объём груди, но Таисия пригласила её к себе домой, волнуясь, что у дочери так долго не проходят критические дни. Золина не вошла, а въехала в первую комнату хаты Коровиных с массивным саквояжем в руке, вся пропахшая лекарствами и белилами на лице. Она важно поздоровалась с Ксенией, с минуту строго смотрела на девочку, лежавшую на кровати. Она почти ничего не ела за эти дни, жила на молоке и хлебе. Раздевшись, оставаясь в белом халате, она села напротив и, наконец, заговорила:
— Ну что, как дела?
Ксения пожала плечами, стесняясь признаваться.
— Ну полно, полно… — Успокоила фельдшер, — от этого ещё никто не умирал. Живот болит?
Ксения согласно кивнула головой.
— Это бывает, не у всех, конечно, но…
Она неспешно достала градусник, стряхнула его под мышку холодную стекляшку. Снова встала со стула, подошла к Ксении, нагнулась и потрогала соски грудей. Ксения поморщилась от боли.
— Понятно, зреешь не по годам и предупреждающе напомнила: — Кончились, голубушка, твои игры с ребятами в конопле, а тем более не разрешай целоваться Говорову, а то и до греха недалеко.
— Скажите ещё… — обиженно заступилась за себя Ксения, хотя Говоров приходил к ней каждый день после уроков и приносил ей задания на дом. Паренёк внимательно поглядывал на возлюбленную, когда Ксения отворачивалась от него и видел, что она как-то сразу повзрослела года на два или три, как-то неровно дышала и семенила ногами, если ходила в зал за учебниками, а Золина продолжала:
— Выпишу тебе справку об освобождении от уроков до понедельника, но сначала зайдёшь ко мне в медпункт.
— Ага, хорошо, — согласилась Ксения и смотрела, как Золина оделась и тихо вышла из хаты, плотно притворив за собою коридорную дверь.

В следующий понедельник, как и обещала Ксения Коровина, посетила акушерский пункт своего хутора, благо он находился недалеко от школы. Золина сидела за медицинским столом заставленном всевозможными коробками с лекарствами, пузырьками и эмалированной электрической кипятилкой, в которой горкой лежали стеклянные шприцы. Сама акушерка сидела спиной к двери, вошедшую не видела и занималась тем, что вертела из ваты тампончики и протирала ими себе рыхловатое белое лицо.
— Здравствуйте! — Дала о себе знать Коровина.
— Подойди детё, ко мне, — попросила Золина всем корпусом поворачиваясь на стуле, — болит?
— Почти нет, — откровенно призналась Ксения.
— Вот и хорошо, но наперёд знай, теперь болеть он у тебя будет пока не выйдешь замуж. — Ану-ка подними подол платья.
Ксения повиновалась и показала доктору промежность.
— Сама подлаживалась?
— Учусь…
— Ступай, да! Вот возьми справку об освобождении!
Когда Ксения Коровина покинула акушерский пункт, облегчённо вздохнула, подумав: «Вот ещё, замуж — никогда!.».
Возле школы Ксения встретила свою подругу — Фукалову. Они обнялись и расцеловались. Фукалова поинтересовалась:
— Всё?!
— Вроде бы.
— А тут что было, как у тебя это случилось, целое ЧП в школе. Приходила Золина, собрала в учительской преподавателей и песочила их, как такое могло случиться, что у Коровиной чуть нервный срыв не произошёл. А ребята всё допытывались, что именно с тобою произошло? Пупырёв Витька что-то взболтнул в твой адрес, так Митя Говоров завёл Пупырёва за школьный туалет и там ему нос расквасил, чтобы напраслину не возводил на тебя. Ходит все эти дни петухом!
Пупырёв Виктор завидовал долгой дружбе между Говоровым и Ксеньей Коровиной. Они приглянулись друг другу с первого класса, а иногда Пупырёв, оставаясь наедине с Коровиной предлагал ей всякие гадости, нёс чепуху, доводя девочку до слёз, а встретившись с Говоровым становился преданным другом и трудно было не поверить ему: что Виктор способен на подлость. У Пупырёва торчало в голове желание отбить у Мити Ксению, влюбив её в себя, а добившись этого, потом обсмеять принародно. Ксения иногда жаловалась Митрию, что Пупырёв оскорбляет её, предлагает гадости, а Говоров слушал спокойно, лишь туго сжимая увесистые кулаки и набычившись, тяжело сопел.


Глава восьмая

Глава семьи Пупырёвых Екатерина Даниловна в одиночку воспитывала двоих детей. Первая довоенная дочь Тамара и сын Виктор тысяча девятьсот сорок третьего года были от одного отца потому и характерами они почти не отличались, страдали завистливостью, мстительностью и неразборчивостью по жизни. Тамара к своим двадцати годам так и не выбрала себе подходящего для совместной жизни парня в Бурьяновке, спутавшись с женатым из Галагановки. Тома выглядела внешне крупной, взрослой женщиной и привлекательной, но характером злая и обидчивая, на лицо смуглая — в отца и конопатая. Тома сычом смотрела на окружающих и настораживала своим неприветливым взглядом, тем самым отпугивая парней. О её брате — Викторе вы уже знаете, внешне он был хоть и похож на сестру, но характер у него тяжёл тоже и за это получал от своих товарищей по продолговатому лицу. Глаза у Виктора были большие, выразительные, с томным взглядом.
Пупырёва Екатерина Даниловна бессменно работала на колхозной птицеферме в Бурьяновке заведующей и птичницей в одном лице. Птицеферма находилась далеко от хутора за пологим бугром невдалеке от мокрой балки, поросшей густым, высоким камышом, где водились летом лисы. Птицеферму оберегали от холодных ветров высокие пирамидальные тополя. По весне из районного инкубатора привозили на птицеферму крохотных цыплят. Потом этот молодняк вывозили в соседнюю бригаду, а уж там из них формировали несушек.
Девчат окончивших семилетку Бурьяновской школы, желающих бригадир посылал на птицеферму помочь колхозу. Согласилась идти туда и Ксения Коровина, в тайне надеясь, что она заработает достаточно средств, чтобы продолжить учиться дальше, но уже в районной Самарской школе и жить в интернате.
Стоял конец мая, в Бурьяновке уже настоящее лето. Дорога по хутору давно высохла, осенне-весенние колдобины заровняли тяжёлой рейкой, куском железнодорожной рельсы. Повзрослевшая, слегка пополневшая Ксенья выглядела внешне привлекательно, большегрудая и широкобёдрая и не скажешь, что это вчерашняя школьница. Встречные хуторские мужчины удивлённо посматривали на молодую девушку, отмечая в ней чистоту природы, сравнивая с благоухающим цветком. Что-то было у Ксени притягивало мужчин, хоть взглядом обласкать её женственный облик, а она шла себе и шла, минув гать, проворно поднимаясь в гору, за какой и находилась птицеферма. Коровину догнали за хутором ещё две одноклассницы — Тося Фукалова и Лидия Шрамко. Все они оделись в старенькие, но чистые платьица, заведомо понимая, что там пыль и духота. Девчата шли и разговаривали о своих желаниях. Фукалова, кстати, призналась:
— Девочки, я вот заработаю денег и куплю себе туфли на высокой шпильке. Я видела такие на Томке Пупырёвой. Класс!
— На каблуку или на шпильке? — Переспросила Коровина.
— На шпильках конечно! А ты, Ксюша, на что будешь собирать деньги? — поинтересовалась Фукалова, разгорячённая от солнца, какое светило девчатам в спины.
— Я буду собирать деньги на интернат, пойду учиться дальше!
Ксенье возразила Лидия Шрамко:
— А я, девчата, хочу замуж. Учение мне вот уже куда достало! — Показывая на шею длиннолицая, не особо пышущая красотой Лидия.
Подруги удивлённо переглянулись, а Шрамко продолжала:
— Нарожаю детей, заведу корову, свиней, а муж пусть работает. Тебе Ксюша хорошо, Митька Говоров, он сохнет по твоему пышному телу, — подтвердила говорившая.
— Так уж… — Возразила Коровина, нарисовав перед своими глазами Говорова и прибавила, — морда Кацапская.
— Мне бы такую морду, — с завистью призналась Лидия, но он только тебя любит. Ничего к работе попривыкнем, к лётчикам на аэродром будем ходить. Мне нравятся их тёмно-синие костюмы, светлые рубашки и фуражки на затылках!
— За своим счастьем за пять километров предлагаешь ходить? — Возразила Фулакова, думая о своём.
— И за десять километров бы пошла, только счастье своё найти, — призналась Лидия, — раз на выходные можно сходить к ним вечером на танцы.
Воцарилось минутное молчание, а потом девчата тихо запели:

Скакал казак через долину!..

Поднявшись на возвышенность, бывшие школьницы увидели на склоне длинный приземистый сарай, крытый камышом, внизу ряд побелёных лазеек для кур и жёлтую тучу цыплят во дворе, огороженном сеткой рабицей и большую на колёсах бочку с водой. Стая птиц была похожа издали на вскипающее молоко в кастрюле.
Придя на заполненный шумом птичий двор, девчата поозирались по сторонам, ища заведующую птицефермой, — Екатерину Даниловну, но женщины нигде не было и они вошли в сарай через единственную дверь. Налево ещё одни внутренние вели в птичник, вторые в бытовую комнату, где было чисто прибрано. В углу налево кирпичная печь, на лежанке ведро с питьевой водой, рядом на дощечке эмалированная кружка. Направо кровать с единственной подушкой покрытое стареньким пледом, два табурета и всё. Тут тоже никого и девчата неуверенно вошли в сам птичник и в пыли из мелкого птичьего пуха разглядели тощую кривоногую фигуру заведующей, окликнули.
— А-а-а-а, — понимающе произнесла Екатерина Даниловна, бегло разглядывая девчат, — мне бригадир — Фёдор Павлович предупредил о вас. — Ну, что ж, девчата, будем сарай чистить от куриного помёта. Сейчас передохнём немного и за работу.
Девчата рядком присели на старенькую скрипучую койку, оглядываясь по углам. Единственное окно в бытовке выходило в балку поросшую коноплёй и сухим камышом. Два ряда деревьев давали тень и цыплята бойко рылись в сухом грунте, подставляя бока тёплому солнцу. Женщина ненавязчиво спросила:
— Витьку моего никто не видел?
Лидия Шрамко тут же отозвалась:
— Встретилась, я с ним, он собаку на поводку в лесополосу вёл, сказал, что повесит её.
— А, аа, ну и правильно, приладилась не только дома, но и у соседей яйца из курятников воровать. Что же это за напасть такая, за этой сучкой и не успеть. Так ничего не жрёт, а на яйца подсела, — жаловалась девчатам заведующая. — Посадили на цепь, так она сутками верещит и воет, как бы беды не накликала, окаянная! — Ну что, девчата отдохнули? Пора за работу браться.

Отсидел Бородавко Виктор положенные шесть месяцев на вольном поселении в Садках за украденный приёмник, но в Бурьяновку на свою работу не возвратился. За него кино показывал в клубе его помощник Венька Козин, а в помощники себе взял всем уже известного Виктора Пупырёва, окончившего тоже семилетку, как и Митя Говоров, только Говоров на осень пошёл учиться на тракториста широкого профиля в город Зерноград.
Таисия Коровина настолько любила своего избранника Виктора Бородавко, что сама стала к нему ездить в районный центр село Самарское. Бородавко вёл разгульный образ жизни, не работая, сидел у престарелых родителей на шее и не задумывался о своей дальнейшей жизни.
Ксения ощущала иногда отсутствие матери дома, уже знала, что та мотается к Бородавко, но девушка не могла запретить матери, словно девочка бегать за возлюбленным и за это ненавидела мать, которая бросала своё хозяйство на плечи Ксении. Хорошо, что ещё к Ксени приходил на выходные и то не всегда вечерами и помогал по хозяйству Митя Говоров. Парень любил Ксению, хотя и слушал некоторых друзей, а особенно Пупырёва Виктора, который был мастером плести за спиной Коровиной всякие небылицы, завидуя Говорову, что он не на его месте. Говоров сопел, молчаливо доставал из колодца воду, чтобы напоить корову, а Ксения улыбалась, уверенная что за нею ничего такого не водится, а тем более измены в пользу Виктора Пупырёва.
У Говорова Мити были две взрослые сестры, обе скоротечно вышли замуж и поразъехались по городам. Старшая из них вышла замуж за парня из Ростова-на-Дону, а вторая нашла счастье в городе Азове. У той, которая жила в Азове, родилось две дочери, старшая приезжала на лето в Бурьяновку к дедушке и бабушке Говоровых. Девочка десяти лет любила своего дядю, всюду ходила за ним по пятам и была посыльной между дядей и Ксенией. Она часто прибегала к Ксении на птицеферму по заданию дяди и шептала в ухо послание или просьбу дяди об их встрече вечером в школьном саду. Минуту спустя девочка настойчиво спрашивала:
— Тётя Ксения, вы наша?
— Ваша, ваша… — неохотно отвечала Коровина, а секунду спустя добавляла: — Сегодня в клуб я не пойду, так и передай своему премилому дяде. Пусть больше Пупырёва слушает! А пойду на танцы на аэродром, с девчатами, — прибавила Ксения, словно подчеркнув свои намерение. Сегодня воскресение, Вы нас отпустите? — Екатерина Даниловна?
—Куда ж вас девать… — сочувствующе согласилась женщина, входя в их молодые годы и напомнила: — Только после того, как пересчитаете цыплят. Такое мускорное дело Екатерина Даниловна производила раз в неделю для отчётности перед бригадиром. Заведующая смотрела любовно на девчат с глубокой нежностью, как только может истинная любящая мать, высказала свои наблюдения:
— Вот сидите вы сейчас молоденькие, красивые, беззаботные и не ведомо вам всем, какая судьба сложится у каждой…
Женщина произносила каждое слово с такой проницательной душевностью, что все сидящие тут замолчали и прислушались к старшей, так похожую на лесть, но слова Пупырёвой были искренны и теплы, даже трудно возразить. Шрамко Лидия и заподозрить не могла, что уже через год она уедет в город Шахты, найдёт там парня по себе, выйдет замуж, нарожает ему детей и доживёт до глубокой старости, любуясь внуками и правнуками, как вот сейчас эта взрослая женщина.
На заходе солнца, девчата открыли лишь одну лазейку для цыплят и гнали птицу в дырку, а в сарае стояла Ксения с карандашом в руке и тетрадкой и наспех считала птицу. Почему-то Пупырёва больше доверяла Ксении, изначально назначив девушку старшей. Может потому, что у Коровиной мать была грамотная, а может потому, что её сын приударял за Ксенией, в желании отбить её у Мити Говорова, потому и плёл на Ксению всякую напраслину, но Говоров лишь размахивал кулаками над лицом Пупырёва, грозясь смесить его тут же. Зато в присутствии Ксении Коровиной Говоров вёл себя крайне спокойно, лишь виновато и угрюмо посматривал по сторонам, словно ища защиту от властной девушки, когда она отсчитывала возлюбленного, что Митя верит Пупырёву на слово, даже тому, что тот был с Ксенией в близких отношениях.
— Как ты мог, дурья твоя башка?! — Повышала на Говорова, рассудительная девушка, выходя из себя. — Тебе что? Доказать?.. Так я докажу… но тогда я тебя просто возненавижу! Как это любить и не верить? — Возмущалась вслух Ксения, подсознательно задавая себе вопрос: «А люблю ли я Митю?.. Может обыкновенная привычка: а ну с первого класса у нас дружба, перешедшая в так называемую любовь?»
Ксения сейчас не могла ответить на этот главный вопрос требовалось некоторое время, так сказать, повод.

В бытовке стояла тишина, каждый сидел и думал о своём. Фукалова смотрела в окно, где ещё светило солнце, крики цыплят с трудом доносились до слуха через две двери. Коровина расчёсывала гребешком волосы на голове, вычёсывая с них птичий пух. Шрамко Лидия дремала, оперлась левой рукой на спинку кровати.
— Ну чего притихли? — Нарушила тишину Екатерина Даниловна, — знаю, шельмы, ваши думки, лучше бы пошли орлов погоняли, воруют цыплят, гады.
— Мы только оттуда, голоса надорвали… — Ответила за всех Фукалова. — Эти орлы так высоко в небе летают, что их и не видно с земли, а потом камнем…
— Да… — Согласилась Пупырёва, — ладу с ними нет, а тут ещё и лисы, надо бригадиру сказать, чтобы человека с ружьём прислал попугать окаянных. Оно и понятно, — продолжала заведующая, откусывая крепкими ровными зубами свежий огурец, с таким аппетитным хрустом, отчего даже девчатам есть захотелось.
— Разве вы, тёть Катя, не были молодою? — Начала издалека Фукалова. — Не хотелось вам погулять?
— Ох, была, голубушки, молодой! — Призналась женщина, жуя огурец — и к ребятам страсть, как тянуло, да вот времечко на нашу молодость лихое пришлось, не до любовных игр: в голоде и холоде жили. Счастье откушали горше хрена и чернее ночи. Знаю, шельмы, чего вы от меня ждёте… — засмеялась заведующая, Бог с вами, идите к своим лётчикам, а наступит время и на улицу погулять выйти некогда будет, вздумаешь, а тут «хвост» сзади сопливый тащится.
— Какой это ещё хвост? — поинтересовалась Фукалова в недоумении.
— Детки ваши, миленькие мои, и муж. Повяжут по рукам и ногам заботы семейные, так что спешите нагуляться сейчас да с умом. Отпущу только двоих, конайтесь, кто останется сторожа ждать.
Фукалова тут же завладела инициативой:
— Ну что, сегодня мы с Ксенией на разведку сходим, а на другие выходные Лида пойдёт.
— Мне, как-то всё равно, — отозвалась Шрамко и снова впала в дремоту.


Глава девятая
 
Стоило безжалостному солнцу закатиться за далёкий горизонт, окутанный редкой дымкой от сожжённой на полях соломы и стерни и в притихшем воздухе, напоённом сухим зноем, как окружающий мир наполнился звоном стрёкотом кузнечиков.
Заведомо договорившись, что Фукалова и Коровина пойдут к лётчикам на запасной аэродром на танцы, куда они ещё никогда не ходили, но так манило их, с дому взяли с собою на работу чистую одежду, умылись по-быстрому, причесались у маленького зеркальца, прибитого гвоздями на стене бытовой комнаты, помыли ноги и вышли на грунтовую просёлочную дорогу, которая связывала все близ лежащие хутора и запасной военный аэродром за железной дорогой в том числе, куда садились военные винтовые самолёты.
Степь незаметно окутывалась в предвечерние сумерки, но ещё хорошо были видимы степные орли восседавшие на жёлтых копнах соломы, задрёмывая до утра. Вокруг девчат летали бесшумно стрекозы, и летучие мыши, охотясь за стрекозами и другой мелкой живностью, издавая с трудом уловимые посвистывания.
Девчата намеревались дойти до аэродрома одни, но не тут-то было: их нагнала шумная стайка ребят в предводительстве Мити Говорова и пристали с вопросами:
— А куда это мы идём?..
— А туда, где вас нет! — ответила бойкая Фукалова Тося!
— Ты посмотри самостоятельные какие… — взъерошено возразил Митрий Говоров на правах старшего и конкретно обратился к Ксении: — Отстань немного, поговорить надо.
Коровина пожала плечами, но повиновалась и остановилась.
— Ты что, игнорируешь меня? — спросил тихо он.
— А ты что хозяин надо мной?
— Ну…знаешь, — неуверенно подыскивал слова Говоров, — мы считай с тобою с первого класса дружим, я как бы привык к тебе и вообще…
— Ну, ну, дальше? — поторопила Ксения, чувствуя своё превосходство над ним.
— Возьму и не пущу дальше, — осмелился Говоров, раздувая щёки и, явно, волнуясь.
— Ты что, купил меня? — Обидчиво возразила Ксения, шмыгнув носом, тем самым показывая, что она плачет.
— Я люблю тебя и всё тут! — Буркнул взволнованно Говоров и добавил: — Смотри там у меня… Глаз не спущу, а если что, матери твоей скажу, — пригрозил он, на что Ксения весело рассмеялась, задорно подняв светлую голову.
Уже издали слышалась музыка, доносившаяся из танцевальной площадки лётчиков. Все молодые летуны на машине приезжали в их колхоз и помогали в уборочную, кто на току, кто с отвозом зерна на элеватор. Лётчики знали всех девчат в хуторе, дружили, устраивали возле клуба танцы под баян или балалайку, проводили занятные весёлые игры, раскручивая пустую бутылку для целований у всех на виду, а Говоров ревностно стоял подле Ксении и если горлышко бутылки останавливалось возле возлюбленной, он начинал громко возражать всем, что это всё неверно и он не согласен с игрой, тем самым оберегая Коровину от поцелуя с чужими парнями. Тем более он знал, как один из лётчиков, по имени Аркадий ходил уже к матери Ксении и уговаривал её отдать девчонку ему в жёны, а он, в свою очередь, сделает со временем из Ксении человека. На что улыбающаяся женщина ответила ему:
— Куда ей замуж, она ещё в куклы гуляется! Она же ничего не может делать, кроме корову доить…
— А это, мамаша, не ваша забота, но я обещаю, в Ростове ей будет уютнее жить.
Этот самый Аркадий и на току опекал Ксению, помогая ей во всём. Он был старше Коровиной лет на десять и видел, какой она хороший человек, а тут Ксению попросту испортят, а она ведь, добрая душой, открытая и откровенная во всём, девушка без двойных стандартов.
Ксении кто-то из подружек сказал новость за Аркадия, она долго удивлялась потом, но и сама убедилась, что это так и есть, хотя о замужестве и не мечтала.
Из подрастающего поколения той послевоенной поры никто не знал, когда именно у них появился этот запасной аэродром, на каком то и дело взлетали и садились самолёты, а к зиме аэродром пустел и оставались только технические службы, да казармы лётчиков. Все эти постройки заросли высокими деревьями и постороннему взгляду не понять, что там, лишь закопанные огромные бочки с бензином и маслами напоминали об аэродроме хранившихся неподалёку от железной дороги.
Сватовство Аркадия ни к чему не привело, Ксения действительно была по сути ребёнком, хотя внешне выглядела эффектно, что спереди, что сзади… взрослая не по годам. Был какой-то праздник: в июле, может Павла и Петра только все Коровины уехались к Лукерии в совхоз. Поехала туда и Таисия с дочерью Ксенией это за сколько лет встретились тут три сестры. Они вспоминали за праздничным столом развёрнутом в молодом саду, о войне, о Лохматовке, о брате Григории, о судьбе которого они ничего не знали, но подавать в розыск боялись, так, как все они знали, что брат служил в фашистах, хотя и совершал много доброго на стороне Советской армии, но об этом мало кто знал, да сёстры и не афишировали, а мало ли что. Но тут хозяин встал и глуховатым голосом сообщил, что он с сыновьями поедет скоро на родину — в Лохматовку повидаться с друзьями детства и вообще посмотреть на родные места. И тут Таисия, выпив очередную стопку «беспаспортной» предложила взять с собою её дочь Ксению, мол, пусть тоже посмотрит на свою родину. И все согласно поддержали, а Таисия пообещала поработать на птицеферме за неё эти три — четыре дня.
Стояла хорошая летняя погода, небо чистое без облаков. Ксения встретилась в электропоезде с Волковыми — дядей Сашей и двоюродными братьями — Анатолием двадцати трёх лет и Володей, которому вот-вот должно сровняться двадцать лет и осенью заберут в армию. Ксения расцеловала всех в щёки и жизнерадостная в светлом платье с синими цветочками по полю с расчёсанными волосами на голове и заплетёнными матерью в толстую косу, выглядела сейчас совсем подростком в кругу мужчин ревностно следящими за нею.
В станицу Багаевскую они приплыли на «ракете» часов в десять, и слоняясь по берегу Дона, ожидали автобус, который ходил в то время до Лохматовки через все хутора, лежавшие по левому берегу поймы.
Лохматовка для Ксении предстала необычным хутором. Если те хутора, где она жила сейчас и в какие ходили гурьбой на танцы и в кино и располагались они то по неглубоким балкам или посреди степи, то первый хутор в который они заехали на стареньком автобусе назывался: Адамовка и расположился он на левом берегу придонской возвышенности, земля глинистая, чернозёму «кот наплакал», по улицам, в основном, росли чахлые акации, в палисадниках такие же малорослые вишни, яблони и груши. Им лет по пятьдесят, а выглядели пятилетними саженцами. Зато, когда спустились с горы на Лохматовку к двоюродному брату Александра Михайловича Волкова — Волкову Мирону Григорьевичу, какой жил со своею женой — Ефросинией в маленькой саманной хатёнке по окна вросшей в глинистую почву. В ней приехавшим из Кубани четырём человекам и повернуться было негде. Но встреча двоюродных братьев была трогательна и незабываема со слезами на глазах, хотя эти два человека далеко не похожи друг на друга. Если Александр Михайлович маленького росточка, сутуловат и поблекший от фашистского плена, то Мирон Григорьевич высоковат, одутловат лицом, носил чёрные усы, слыл рассудительностью и мог долго слушать собеседника, покачивая тёмной головою. И голос у этого человека был подстать — глуховат, но приятен на слух.
От двоюродного брата Волковы всей семьёй пошли дальше, дальше по улице, перейдя по деревянному мостку, проложенному через не засыхающий ручей, вытекающий из полноводного озера без названия. Лохматовка поразила Ксению больше чем Адамовка: тут было всего две улицы потом сливались в одну, огибая старинный кирпичный дом с полуподвальным помещением являющимся сейчас начальной школой. В этом хуторе и деревья повыше и сады побогаче, земля песчаная, вода в колодцах вкусная и всюду речки, подходя своими изгибами почти к огородам.
Александр Михайлович прямиком направился к бывшему своему товарищу по детству — Семёнову Ивану Семёновичу. Вот и его двор. Отец рассказывал сыновьям, кто где жил в довоенное время, несомненно показал свой довоенный двор, разбомбленную немцами хату остов порос непролазной дерезой и лебедой из которой когда-то варили борщ. Теперь тишина и покой витали в воздухе над Лохматовкой, редкое белое облачко на небе и солнце горячее и колючее, совсем вот как эта дереза. Куры вольготно поразвалились под плетнями, осыпая свои бока песчаной землёй, зорко наблюдая за шедшей гурьбой людей.
Наконец они пришли к длинному забору, сбитому из тонких акациевых прутьев, так называемым здесь — частоколом. Ворота из обапола, и калитка из таких же прутьев, как и сам забор. Во дворе направо новая саманная хата, покрытая чеканом, с длинной верандой под стеклом, налево флигель ошилёванный добротными досками, выкрашенными в синий цвет, его маленькие оконца без ставень весело смотрели на входивших во двор и Ксения заметила, что во дворе росла высокая белалистка, к которой был приторочен верстак, в глубине двора тузлучная кухонька, называемые здесь «печками» с высокой завалинкой под миниатюрным оконцем обведённым синим мелом. Всё это похоже было на сказочный теремок и особо заинтересовало Ксению. Через весь двор была прорыта, весенними снеговыми водами, глубокая канава, уходившая в огород хозяина.
Пока Ксения рассматривала этот сказочный пейзаж, из хаты вышел сам хозяин, как показалось ей высокий седеющий мужчина с коротко стриженными кудряшками на продолговатой голове. Морщинистый лоб, серые выразительные глаза под тёмной бровью. Мужчина, конечно, признал гостя, широко улыбнулся большим суховатым ртом, удивлённо вскрикнул:
— Сашка!..
Иван Семёнович распростёр для объятий длинные худощавые руки с натруженными ладонями и пошёл Волкову навстречу. Они обнялись и не стесняясь присутствующих, расплакались. Это было так трогательно, что и у молодёжи тоже выступили слёзы на глазах. Ребята — Анатолий и Владимир отвернули глаза в стороны. Ксения заплакала от счастья дяди, что не сразу увидела паренька, вышедшего из хаты к ним навстречу… На вид ему было лет четырнадцать с русым вихрастым чубом на голове. Красиво сложенными губами и взглядом отца. Паренёк тронул сердце девушки, при виде этого молодого очарования. С минуту подросток и молодая девушка смотрели друг на друга, пока паренёк не отвлёкся на стоявшего незнакомого дядьку, а с ним двоих взрослых парней молчаХХХ по сторонам. Девушка переминалась с ноги на ногу своей внешностью удивляя паренька. Платьице у девушки было до колен, а дальше голые ноги, обутые в светлые мягкие тапочки. И эта мимолётная встреча двух молодых сердец сохранилась на всю оставшуюся жизнь.
Волков загостился у друга детства Семёнова, тот угощал гостя собственным виноградным вином, пошли воспоминания, а его сыновья и Ксения ушли на гору — так называли Адамовку, к двоюродному брату Ивану Коровину — сыну Григория Коровина от первого брака. Мать дала Ксении в дорогу денег и, та пошла в местный магазин купить себе пряников и побаловать желудок. В магазине на небольшом цементном порожке встретилась с местной пожилой женщиной и та поинтересовалась у Ксении:
— Чья же ты будешь, родимая?
И Ксения, почти не глядя в глаза интересующейся ответила:
— Я Ксения Коровина, Таисии Коровиной дочь. Мама говорила, мы отсюда родом! Вот и приехала с двоюродными братьями сюда посмотреть на эту самую родину.
— А где вы живёте, — допытывалась пожилая женщина.
— На Кубани! — При том Ксения произносила слово: «Кубань» с такой гордостью и достоинством, словно она говорила, что приехала к ним из самой Москвы!
— Гм-мм, — произнесла она и поспешила поспешно в магазин, а Ксения задержалась на пороге, увидев местных девчат её возраста шедших в магазин. Ксении всё было интересно, даже как выглядят местные её сверстницы.
В магазине у прилавка зашёл примерно, такой разговор. Женщина окликнула стоявшего мужчину ждавшего свою очередь к продавцу:
— Ларка, ты говорил, что твоя жена и дочь Коровины погибли в войне, а твоя дочь сейчас стоит на пороге. Выйди посмотри!
Мужчина средних лет стоял и хватал ртом воздух и ничего не мог сказать в ответ. Лицо его побледнело, голубые глаза расширились и он чуть ли не потерял сознание от сказанных слов. Наконец он взял себя в руки, оправился, почувствовав на себе взгляды стоявших тут людей, в основном баб и неспешно вышел.
Дочь свою, Илларион заметил не сразу, она уже стояла под невысоким деревом и знакомилась с местными девчатами, что-то расспрашивая у них. Мужчина набрал в лёгкие воздуха, как казалось ему не хватавшего сейчас окликнул:
— Ксюша, дочка?!
Девушка мгновенно оглянулась и посмотрела на незнакомого мужчину, точно так, как совсем недавно смотрела на отца того подростка во дворе Семёновых.
— Да, да — ты!.. Подойди ко мне? — Попросил мужчина с глазами голубыми. Округлое его лицо застыло в растерянной курьёзной гримасе, словно у него болел зуб. Не дожидаясь, когда к нему подойдёт удивлённая девушка, он шагнул к ней сам со словами:
— Доченька, это я твой папа, муж твоей матери и зовут её Коровина Таисия… Ты, конечно, меня не знаешь и никогда не видела, но твоя мама, если бы она была сейчас здесь, подтвердила бы! Вы остались живы, а я думал вас накрыла бомба, мне так сказали когда я пришёл с войны, — говорил мужчина, осторожно обнимая рукой за талию свою дочь. — Я не знал, прости… Где же вы сейчас живёте?
— На Кубани… — тихо и болезненно ответила робко Ксения, понимая, может он и её отец, но почему они ничего не знали о нём и где был все эти годы?
— Почему же мне о вас никто не сказал?.. — Шептали бледные губы мужчины, который нагнулся над головой девушки и припал ими к маковке дочери. Я столько писем с фронта твоей матери писал, и не на одно не получил ответа, — жаловался он. Словно признаваясь самому себе.
Ксения воспринимала волнение отца особо близко к сердцу и потому заплакала беззвучно вместе с ним. Она понимала, что отец страдает глубже её и поспешила хоть чем-то ему помочь:
— Мама говорила, что ни одного письма от вас не получила, а так, как не знала полевого адреса.
— Вот даже как… — изумился Илларион, — ну, и кто в этом виноват?
— Мама говорит это наделала война и завистники вашей любви. — по-взрослому рассудила Ксения.
Неравнодушные зеваки, в основном женщины вышли из хуторского магазина, чтобы посмотреть на трогательную картину и стояли небольшой гурьбой на цементной площадке у двери магазина. Илларион заметил это, поймал руку дочери и попросил её:
— Пошли, дочка, я тебе куплю что-нибудь. Пошли, пошли…
Они возвратились к прилавку длинному деревянному с отшлифованной поверхностью рукавами ХХХ до глянца и Илларион позвал продавца:
— Наденька! У тебя есть что-нибудь на неё? — указал он глазами на дочь.
Моложавая белолицая женщина подошла к ним и, измеряя девушку опытным взглядом обворожительных серых глаз под тёмной бровью, поспешила разделить с мужчиной радость:
— Встретил-таки дочь! Рада за тебя! Это Тайкина? — Уточнила продавец. — Хорошенькая… Вся в папу!
Она ловкими движениями белых рук достала с полки сложенное в четверо светло-серое платьице с белёсыми разводами по полю, развернула на прилавке, а Ксения даже ойкнула от радости, что наконец-то у неё будет такое замечательное платье! Оно ей пришлось в пору, сверху донизу застёгивалось на пуговицы слегка расклешённое, а в поясе под ремешок.
Дочь осталась довольная подарком. Прикидывая в голове, что его дочь не разбалована частыми обновами и попросил продавца:
— Надюша, подбери к этой юбку, кофту.
На полках нашлась и кофточка светлая с мелкими цветочками. Потом продавец поставила на прилавок лакированные туфли тридцать седьмого размера и тоже впору Ксении. Девушка была на седьмом небе от счастья, а особенно она нашла своего отца. Она на крыльях выпорхнула из магазина с бумажным кульком в руках, а следом вышел отец и ласково разглядывая дочь со стороны, не мог прийти в себя, что у него такая взрослая и симпатичная. Он постоял немного на цементном порожке и ласково предупредил:
— Мы ещё встретимся сегодня, дочка! Вы все остановились у Ивана Коровина? Я пришлю за тобою твоего двоюродного брата Николая! — И он неторопливо пошёл через большую пустынную площадь к сестре Ульяне.
А Ксения хвасталась девчатам обновой и отмечала в их глазах зависть, а Коровина поясняла:
— Всё это мне папа купил!..
А потом Ксения пошла с подругами блудить по незнакомому хутору, успев побывать и на Лохматовке и под кручей, покупаться на Козельской в речке, поднималась по крутояре на гору откуда превосходно было видно всё займище и девчата показывали, что где находится. Они называли незнакомые станицы, расположенные по другую сторону реки Дон, но Ксения их не запоминала потому что в её возбуждённой от эмоций голове вертелось одно и тоже слово — «Папа!» «Он такой красивый у меня!.»
Приблудилась Ксения к двоюродному брату Ивану, у которого они должны были заночевать, солнце склонилось к закату. С гурта пришли домой коровы, допасываясь на старом кладбище или на площади у магазина. Ксению встретила с порога жена Ивана Коровина — Анна и с приятными упрёками обрушилась на гостью:
— Где тебя сатана носит?! Колька Лазарев уже два раза прибегал за тобою, отец ждёт…
Женщина говорила и ласково улыбалась, рада, что у Ксении нашёлся отец. Жена Ивана была небольшого росточка, по молодости худенькая. Она кормила сейчас грудью собственного ребёнка — полугодовалую дочь, озабоченная семейным бытом и приехавшими гостями. Анна положила дитя в кроватку и принялась наводить порядок на голове Ксении, хвастаясь, старалась выговорить за минуту:
— Приехала сюда, как в чужой хутор, но оказывается, что здесь столько родни, я и представить не могла. На Лохматовке живёт двоюродная тётка, чуть дальше троюродный брат по матери… и вообще здесь хорошие люди! — Потом, вспомнила, одна троюродная сестра, но она маленькая, учится в начальной школе на Лохматовке в том большом кирпичном здании, и, вообще, я как расскажу мамке, не поверит!
— А почему она не поверит, она же родом отсюда. Ты ещё многих не знаешь — взрослых, считай, тут весь хутор так или иначе вам родня!..
Из-за разговора проснулся дядя Саша Волков. Он сухо откашлялся, сидя на кровати, а затем спросил из небольшой залы:
— Ксюша, моих пацанов не видела?
— Нет, дядюшка! — Громко ответила девушка, кривясь от боли, какую причиняла ей Анна, заплетая хвост косы.
— До отца пойдёшь? — Глуховато спросил Волков.
— Собираюсь!
— Я тоже с тобою пойду: давно Ларьку не видел, ещё как в войну, он от сельсовета провожал нас на фронт. Каков он сейчас? — Поинтересовался Волков.
Девушка пожала плечами, а Анна добавила:
— Красивый мужчина, работает на Артём-шахте главным электриком, днями бывает под землёй, но находит время чувяки шить и продаёт их здесь.
Ксения слушала подробности о жизни и быте отца и думала: «Вот скажу мамке, вряд ли поверит».
Оказалось, что огород Ивана Коровина и огород Лазаревых сходились на меже и Волков повёл племянницу по стёжке протоптанной на огороде прямиком к хате, где сейчас и находился отец, у сестры Ульяны. Электрического света в хуторе ещё не было и кое в окнах соседних хат тускло горели керосиновые лампы. Сумерки неохотно сгущались над притихшей землёй, слышны были лишь одинокие позывы блуждающих коров, да гусиный гомон доносившийся с реки. Весь запад от горизонта до горизонта освещён был ушедшим на покой дневным солнцем, а Ксении не верилось, что уже завтра им уезжать домой.
У открытой настежь хатной двери тётки Ульяны стоял маленький и низкий столик, на котором были различимы крупные предметы и большая сковорода с жареным мясом, четверть виноградного вина, хлеб кусками и гранёные стаканы. За этим примитивным столиком сидел на маленькой скамеечке, отец на которой обычно доят коров, напротив его щупленький мужчина с короткой стрижкой, а с торца женщина покутаная белой косынкой.
Илларион сразу увидел дочь в сопровождении сутулого мужчины с поблекшими волосами на голове и, конечно, признал в нём Волкова Александра довоенного жителя Лохматовки, и пошёл к нему навстречу. Волков тоже угадал бывшего председателя сельского совета Адамовки и распростёр руки, чтобы обняться.
Мужчины рыдали взахлёб, не стесняясь присутствующих тут. Жутко было выносить такую картину нежданной встречи, плакали все присутствующие тут. Тихо плакала Ксения и тётка Ульяна, а её муж Максим отвернул лицо в полумрак и только хрупкие плечи бывшего танкиста вздрагивали. Так могут плакать лишь русские люди при нежданной встрече, каким есть что вспомнить.
Как только все взрослые успокоились, налили в стаканы белого виноградного вина, Илларион усадил дочь себе на колени и слегка покачивал девушку, как обычно это делают с маленькими детьми. Облизав свои губы, он то и дело целовал дочь в пухленькие щёчки, пахнущие свежестью затяжного вечера и вполголоса говорил ей на ухо:
— Бантов в здешнем магазине не было, доченька, но я привезу тебе их метра три из Шахт в следующий четверг, ждать будешь?
Ксения согласно кивала головой при одной мысли, что и у неё наконец появился родной отец!
— Расскажи, как к вам проще приехать?
И Ксения объясняла ему, какой дорогой ближе и где необходимо свернуть, чтобы попасть в их хутор Бурьяновку.
— Только спросите Коровиных, мамку в хуторе все знают, — уточнила отцу Ксения, поглаживая рукой по грязной шёрстке подошедшую собачку.
Ксения ещё хотела сказать отцу, чтобы он не покупал ей банты, она вышла с того возраста, лучше бы купил килограмма два пряников, но боялась обидеть родителя так заботившегося о ней, что и в раю не снилось. А когда Ксения уходила с дядей за полночь к Ивану, Илларион напомнил дочери ещё раз:
— Смотри, дочка, в четверг! — И по-мужски крепко пожал ей руку.
Домой Ксения возвращалась словно на крыльях. Ей хотелось рассказать матери всё и обо всём, но внутренний голос подсказывал сохранить тайну приезда отца до последнего дня, пусть это всё станет для матери большим сюрпризом. Время тянулось на работе так долго, казалось этому не будет конца. Дома Ксения помогала матери во всём, без принуждения ходила на обеденное стоило доить корову Дуську. Корова у них была необычная до того смирная и понятливая и вымя большое почти до земли, так что не нужна была скамейка, на которую обычно садятся, чтобы сдоить корову. Ксения садилась под корову на сухую землю, уведя её далеко от стада куском присоленного хлеба протягивала голые ноги и доила, надаивая по десять или двенадцать литров молока. Сидя под коровой Ксения вспоминала о встречи с отцом и даже на вопрос матери кто ей купил платье, кофту и туфли отмалчивалась, как будто ей этот вопрос и не касался. В хате то и дело мыла полы, поливала большие цветы, подметала метлой двор у хаты, перечистила всю посуду, хотя мать отличалась завидной чистюлей. Таисия хвасталась соседкам, сидя на лавке за двором:
— Не узнаю я, бабы, свою Ксюшку, приехала она с родины, словно её там подменили. И при том загадочная какая-то, повзрослевшая года на три!..
Соседки успокаивали, сбивая Таисию расхожими словами:
— Растёт девка у тебя, зреет на глазах, отсюда и забота к матери, появляется ответственность…
Но вот и четверг подошёл. Утро выдалось сухое с ночи, тёплое даже перед зарёю, ничего такого не предвещавшее. Ксения сегодня была выходная, проснулась рано, сдоила сама корову, вывела Дуську где подберёт пастух — муж тётки Лиды Окиной. Таисия вышла за калитку и присела, по обыкновению на длинную лавку у забора. К ней подошла и села рядом Верка Ламакина и облокотившись на палку, какой подгоняла свою корову задумалась. С другой стороны, другая соседка — Нинка Пегая. Все эти женщины были примерно одного возраста с Таисией Коровиной и молчание разорвала Таисия:
— Не пойму, девчата, что именно происходит с моей Ксюшкой, не ходит, а порхает, всё делает без напоминаний, перестирала сама себе все платья и трусики и вот сейчас уже двор метёт!
Стоявшая в сторонке Ксения наконец-то призналась вслух:
— Сегодня к нам приезжает папа Ларка!
— Какой Ларка? — Удивлённо переспросила Таисия, повернув лицо в сторону дочери.
— Мой папа! — Пояснила девушка и прищёлкнула языком.
Ксения видела, как мать разом обмякла и спиною привалилась к штакетному забору. Сидящие рядом соседки ойкнули от страха и, всматриваясь в лицо подруги, поняв, что та потеряла сознание. Они стали хлопотать возле Таисии, послали за фельдшером.
По вызову пришла вам знакомая Анна Тимофеевна, неповоротливая женщина, которую боятся уже местные мужчины и, нагинаясь подле Таисии, спокойно спросила:
— Что случилось?
— От радости сознание потеряла, — пояснила Ксения, опираясь на метлу.
Фельдшер полезла в дорожный медицинский саквояж, пропахший лекарствами, взяла стеклянный шприц, проколола резиновую пробку иглой в стеклянном пузырёчке и уколола Таисию в предплечье левой руки. Таисия приходила в сознание очень медленно, а когда окончательно пришла в себя, ворчливо заговорила:
— Что же ты молчала все эти дни?.. Ты хотишь меня опозорить.
— Я хотела тебе сделать сюрприз.
— Значит Илларион жив? — Скорее спросила Таисия сама у себя и продолжила развивать мысль: — Значит, ты его видела в Лохматовке? Тогда почему он не писал мне с фронта?
— Я откуда знаю, он говорил, что писал письма тебе, только куда они пропадали…
— Что же я сижу?.. — Встрепенулась Таисия, подхватываясь с лавки. — Когда он приедет?
— Сказал к обеду на своей машине, он в Шахтах живёт.
— Женат?
Ксения пожала плечами, сообразив, что она о судьбе отца ничего не знает, а мать озабоченно попросила дочь:
— Помоги поймать петуха, хоть лапши сварю!
Время неумолимо приближалось к полудню. Таисия затеялась напечь блинчиков, кинулась, а сахару нет. Она послала в магазин Ксению, а сама с утра перемалывала в голове свалившееся на неё событие. У женщины возникали одни лишь вопросы относительно судьбы Лазарева Иллариона — её бывшего мужа и какие права он предъявит относительно родной дочери. Вздыхала, вспоминала молодые годы время, проведённое с ним там в степи, опьянённая от счастья. От брожения мыслей она заплакала, спрашивая себя: «Правильно ли делала, когда уехала из Лохматовки с сёстрами на Кубань». Кто её упрекнёт за это, ведь была война, но и после она не соизволила поехать на родину, чтобы осведомиться у его родни о муже, жив он или погиб. Как-то не до этого было, молода ещё, некому подсказать, а тут ещё Лазарь Александр подкатился и всё это завертелось…
По дороге проехала медленно легковая машина и где-то там остановилась.
Ксения Коровина купила килограмма два сахару и пошла по аллейке домой, по пути встретила бабушку Дусю и та ей сказала, что некие на легковой машине спрашивали у неё где живут Коровины… Ксения не дослушала старушку и стремглав побежала домой. Она видела белую машину, кажется «Победу», с разгону распахнула дощатые ворота и крикнула матер, зная, что та стоит у плиты во дворе:
— Мамка, папка приехал!
А машина уже сдавала назад, урча разогретым мотором. Илларион, конечно, угадал дочь, смело рулил во двор, и заехав вглубь, остановился. Лазарев Илларион вылез с машины, прижал к себе дочь, поцеловал в щёку и шепнул:
— Как обещал, привёз тебе бантов розовых и жёлтых…
Таисия остановилась поодаль мужа, словно окаменев, держа в руке лопаточку для перевёртывания блинов. Илларион несмело шагнул к бывшей жене и не смог удержать нахлынувших чувств. Они обнялись и разом зарыдали, не скрывая радости с пеплом на губах.
Ксения стояла в сторонке от родителей, вся поглощённая трогательной встречи отца с матерью и не сразу заметила, как из машины неспешно вылезла невысокого роста женщина слегка полноватая, миловидная на лицо с тёмными глазами и такими же тёмными волосами на голове убранными под женский гребешок, а с нею, следом выскочила девочка лет четырнадцати и пацан лет одиннадцати, похожие на мать. Утирая слёзы, Илларион без особого восторга, напомнил бывшей жене:
— Познакомься, Тая, моя жена тоже Таисия Филипповна. Это дочь Светлана и сын Игорь…
Как только Ксения услышала эти имена, поняла, что она не единственная дочь у отца, неуправляемая ревность обуяла её сознание, девушка обиделась на весь окружающий мир, крутнулась на месте и огородом убежала куда глаза глядят. Второпях, Ксения перебрела балочку поросшую прошлогодним и молодым камышом, присела на крутой берег и горько заплакала, не стесняясь обилию слёз. Сейчас девушке было настолько обидно, что она и выразить не могла в оправдание за отца, который предал её дочерние чувства. А ведь, как она гордилась отцом единственным на всём земном шаре и вдруг у него оказалась своя семья и дети… Не хотелось идти домой, а забиться в камыши и умереть там от непоправимого горя.
Ксения так бы и просидела в балке на зелёном бережку, если бы к ней не подошла знакомая тётка Лида Лысак. Она присела рядом с девушкой и ненавязчиво спросила:
— Ты чего здесь сидишь? Отец с матерью там волнуются. Ну ничего, ничего… — говорила женщина ласково, поглаживая Ксению по выгоревшему на солнце волосу, будто уговаривая: Ведь это жизнь и она преподносит нам такие порою сюрпризы, что не в сказке сказать, не пером описать. Плакала?
Ксения согласно качнула головой, не проронив ни слова.
— Оно и понятно, но ты смирись, пройдёт и эта скорбь, время залечит все твои душевные раны, ты потом вспомнишь мои слова. Ну? Пойдём домой! Мать там волнуется… Пойдём, пойдём.
Женщина крепко взяла ладонь Ксении и удерживая её почти силой повела через огород домой к родителям.
Илларион настолько переволновался из-за дочери, что даже не поехали домой в Шахты, а остались заночевать. Рано утром, пока все спали, Илларион вышел во двор, где было необычайно тихо и торжественно. В кронах высоких деревьев пели птицы, как показалось ему это были соловьи, в кустах сирени галдели вездесущие воробьи. Солнце вот, вот должно было показаться из-за приземистых хуторских построек, машина за ночь охолонула и мирно стояла, словно дремала. Из хаты вышла с подойником Ксения и прошла на летний баз доить корову. Её увидел Илларион и прямиком подошёл к дочери, он присел на корточках и с грустью заговорил:
— Прости нас, дочка, взрослых дураков. Я даже и не подумал, что тебе будет обидно и больно. Мне надо было приехать одному, подготовить, а потом уже вести семью. Прости…
После этих волнующих слов Илларион притронулся к плечу дочери, которая роняла тихо горючие слёзы прямо на подстилку из соломы и травы, не отвечая в ответ ни слова, а Илларион продолжал:
— Ничего, дочка, я искуплю свою ошибку. Мать твою я люблю до сих пор, но эта проклятая война разрушила наше счастье и ты поймёшь это всё с годами.
Илларион сидел сбоку на корточках, слышал равномерные биения молока о края подойника и вспоминал свою молодость в Лохматовке. Вот точно так его мать доила корову, а он сидел рядом и ждал парного молока… Ему и сейчас так захотелось попить парного молока, что он не удержался и попросил дочь:
— Ксюша, ты нальёшь мне молочка?
Дочка согласно кивнула головой, пряча заплаканное лицо в бок коровы Дуськи. Потом она процедила молоко через марлю, налила литровую эмалированную кружку молока до краёв и подала отцу, отводя покрасневшие глаза в сторону.
— Ну, ну… Прости, — ещё раз попросил он прощения у дочери. — Хлебушка не найдётся?
Ксения открыла дверцу стола достала из него круглую буханку, отломила краюху и подала отцу.
— Вкусный какой хлеб, да ещё с молоком парным! — Порадовался Илларион, — С детства такого хлеба не ел! — Мои юные годы напоминают, ещё он на капустном листе пёкся, совсем, как у нас в Адамовке у мамы, царство ей небесное, вспомнил, — и Илларион перекрестился с краюхой хлеба в правой руке. — Я тебе, как-то расскажу о своей невесёлой судьбе, вот повзрослеешь немного: не всё так просто в любой человеческой жизни, это тебе не фунт изюма съесть. Ты почаще наведывайся в Лохматовку, я туда тоже приезжать буду. Не стесняйся прямо к тётке Ульяне иди, она ведь родная тебе кровь и дядька Максим неплохой человек и брат двоюродный у тебя там есть — их сын Колька ихний последушек послевоенный сорок седьмого года рождения, ты его видела…
Открылись хатные двери и во двор вышла мать Ксении — Таисия Коровина, сладко потянулась у порога, передёрнула плечами, заметила у двери кухоньки Иллариона, а он, в свою очередь вслух погордился:
— Дочка, вот, молочком угостила в дорогу!
Таисия весело улыбнулась бывшему мужу и поинтересовалась:
— Как спалось на новом месте?
— Спасибо, хорошо, Тася!
Женщина куда-то поспешила, а Илларион, провожая её глазами, признался Ксении:
— Любил её, люблю и буду любить до гроба, но судьба проклятая спутала нам все карты, развела по разным тропам. И об этом я тебе как-то расскажу, дочка. Ладно, что случилось, то и случилось, но побереги мать, она ребёнка в себе носит, может братик тебе будет, а возможно и сестричка!
Ксения удивлённо посмотрела на отца, ещё толком не вписавшись в только что услышанное, а Илларион подтвердил:
— Да, дочка, да! Призналась мне от сожителя забеременила.
Илларион разговаривал с дочерью, как с ровней, скорее из соображения, чтобы девушка поскорее освободилась от детских иллюзий по отношению к жизни. Говорил он тихо, но убедительно и ещё раз напомнил:
— Мы уезжаем прямо сейчас, как только проснётся жена, но ты не злись на них, и на моих детей тоже: они ни в чём не виноваты не перед матерью, не перед тобой. Спасибо за молоко и за хлеб. Сколько буду жить после данной минуты, столько и помнить запах хлеба и парного молока.
Илларион обнял дочь за плечи, чмокнул по-отцовски в обе щёки и напомнил, словно заклинание:
— Прости!

Сегодня Ксения работает на птицеферме и почти сразу ушла кормить цыплят, не дожидаясь, когда проснутся чужие люди. Она шла по улице и думала об отце, понимала, как он страдает, что женился на чужой женщине, обзавёлся детьми. «И мать хороша, уже забеременела о Бородавко, доездилась…» — думала она, торопясь на работу. — «Мне каково?.. а тут ещё Говоров учудил, когда ходили к лётчикам на танцы, при всех заявил, что он по осени пошлёт сватов к Коровиным, но это Митька сделал со зла, чтобы не дать возможности Аркадию надеяться».
Да, бесился Говоров не зря, почувствовав, что под ним зашаталась их любовная пирамида, выстроенная в годы учёбы в школе. Взыграло в голове выпитое вино по дороге к лётчикам и он всем признался, что любит Ксению, кидался с кулаками на Аркадия, когда тот пригласил Ксению на танец, а танцевал Аркадий очень хорошо. Ксения и не чувствовала его присутствия рядом, вальсировал взрослый парень в такт и нежно… Аркадию и ещё двоим лётчикам пришлось проводить девчат почти до Бурьяновки, оставалось пройти им с километр под горку, где виднелся в балке хутор, да и буйных ребят не оказалось сзади, куда-то исчезли.
Что Говоров Митя собирается сватать Ксению Коровину облетела хутор уже на следующий день и Таисия кричала на дочь, размахивая палкой, какой выгоняла со двора корову Дуську в стадо, не давала открыть рта дочери и, что-то удерживало Таисию от крайнего шага, зато бранных слов и крайних домыслов девушка наслушалась вдоволь. Она перестала ходить не то, что на танцы к лётчикам, но даже в местный клуб, откуда каждый вечер доносилась музыка и смех гуляющей молодёжи. Утешением для Ксении оставалась работа, а собственные противоречия терзали её неокрепшую душу. Ей было стыдно за поступок Мити Говорова, какой предстал в глазах подружек и Аркадия жалким посмешищем, и только одна успокоительная надежда грела сердце Ксении, что Говоров хоть таким хулиганским способом признался в любви. Чем дальше уходил в историю тот буйный вечер у лётчиков, стало возрастать чувство гордости в сердце девушки, принимая другую окраску тем событиям. Ксении становилось жаль Говорова, но перешагнуть через собственную гордость и обиду она не могла даже в таком молодом возрасте, то и дело возражая мысленно:
— Ну и хватил!.. Жениться. А у меня ты спросил?
Говоров тоже стыдился показываться на глаза Ксении, ужасно мучился, что пообещал лишнее, хотя к этому, его подбил его же друг — Витька Пупырёв, сочиняя про Ксению такие вещи, будто она сама втихаря вешается ему на плечи. Говоров и на танцы в местный клуб приходил для приличия, но выглядел хмурым и скучным. Покрутится в кругу друзей и уходил незаметно.
Фукалова тоже была обеспокоена размолвкой Ксении с Говоровым, и не выдержав размолвки, отвела Митрия в сторону и сказала ему, что думала:
— Ты, олух царя небесного, натворил дел и успокоился? Как хотишь, но первым должен подойти к Коровиной и примириться, а иначе это плохим кончится!
— И что я могу сделать, когда она сама меня избегает, — пожаловался Говоров, а её мать встречает меня насмешливо и подначивает: Ну, как, зятёчек дела?..

Ксения возвращалась с работы не хуторской улицей, а балкой, мимо поля с клещевиной по узкой кем-то протоптанной тропинкой среди диких трав на краю поля, думая и об отце, и о Мите.
На работе если выдавалась свободная минута, девчата собирались у железной бочки с водой и обливались водой не снимая одежд. Они веселились, смеялись, как дети, а заведующая — Пупырёва Екатерина Даниловна покачает головою, подойдёт и скажет:
— Девочки, берегите воду, а то и цыплятам не хватит, её же привозят трактором раз в неделю!
—А что нельзя, жарко ведь! — открещивались они, но притихали и то на время, на другой день набирали полные вёдра воды, как бы наполнить поилки, уносили их за сарай в буйно разросшуюся коноплю и там, раздевшись до трусиков, обливались горячей водой.
Был четверг, день клонился к вечеру, на небе ни облачка, зной уходить не спешил. Ксения шла по-над полем клещевины, смахивая пот со лба. Еле заметная тропинка вилась меж высоких растений с одной стороны, а с другой высокий бурьян. В ушах неотвязно стоял писк и крики подросших цыплят, каким сегодня делали уколы от какой-то болезни. Хотелось поскорее избавиться от запаха птицы, прийти домой помыться, выпить кружку молока с хлебом и лечь спать. Но в балке из заросшей крутояре показалась рыжая голова Мити Говорова, а потом и весь он нарисовался, как приведение, что девушка ахнула от неожиданности:
—Как ты меня напугал!..
Парень предстал перед девушкой в полосатой майке и в синих шароварах и, переступая с ноги на ногу и, набычившись молчал с минуту. Понурив голову, не знал с чего начать, а Ксения с издёвкой продолжала:
— Выскочил подобно чёрту из табакерки…
— Ксюша, ты прости меня за всё… — несмело проговорил он. Понимаешь, напился с ребятами вина, хлебнул для храбрости и нёс чепуху…
— ТА-а-аак значит вздор, а я-то подумала… — забеспокоилась Ксения, театрально повышая тон, но Говоров перебил её, неуверенно продолжая:
— То, что я люблю тебя, это остаётся в силе, а на счёт женетьбы, сама понимаешь, молоды мы ещё, никто нам не разрешит.
— А ты думал, когда орал там на танцплощадке? — Издевательским тоном взяла Ксения инициативу в свои руки.
— Мне хотелось всем сказать, что ты моя девушка и никому не дам лапать даже за плечи! А Пупырёву я накостылял вчера за клубом, можешь спросить у Ивана Дёмина.
— Ну и что? С него, как с гуся вода!..
— Ксюша, давай с тобой поговорим серьёзно, — предложил Говоров, словно умолял.
— Куда ещё серьёзнее? — Переспросила девушка, анализируя его внешний подавленный вид.
— Поедем искупаемся? — Неожиданно предложил он, — у меня и велосипед с собой.
И для убедительности Говоров тут же поднял с высокой травы свой велосипед, а Ксения возразила тихо:
— Меня мамка заругает, если я вовремя не приду домой.
— Не заругает… — уверенно успокоил Говоров, словно у её матери с ним было соглашение.
— Смотри уверенный какой… — не соглашалась Ксения, а сама уже мостилась на раму велосипеда.
Несмотря на обещанный «серьёзный» разговор, этот километр до нового ставка они ехали молча. Она знала, это повод, чтобы хоть как-то помириться и всё же вся её внутренняя суть бунтовала. Ксения бесцельно ловила яркие солнечные зайчики отражающихся на новых велосипедных спицах колеса, высокий полусухой бурьян приятно щекотал её голые икры ног, и запруда уже рядом кое-где поросшая редким камышом. Одинокая белая цапля стояла на одной ноге на мелководье и тишина, какая только бывает в вечерние часы.
На запруде никого из пацанов, но измятая трава на берегу и мокрая глинистая земля говорили, что тут недавно кто-то купался.
— Отвернись, — попросила Ксения и добавила, — я без купальника.
— Можно было и не напоминать, — пробурчал Говоров с сознанием дела и отошёл в сторону.
Ксения первая забрела по пояс в воду и остановилась в нерешительности, интуитивно поджав и без того упругий живот. Говоров смотрел на неё сзади и видел, как прекрасно сложена девушка! Тонкие бретельки бюстгальтера вдавились в плечи, знал, что у возлюбленной большие, и, тяжёлые груди, а Ксения нежно водила ладонями вокруг себя, по воде ладонями, улыбалась, чувствуя на себе взгляд парня. «Значит он любит меня, что ещё нужно!» — Подумала она с успокоением и облегчённо вздохнула. А Говоров с разбегу прыгнул в воду и мелкие брызги разлетелись по сторонам: задев и девушку, но она лишь поморщилась и стала следить, куда нырнул Говоров. Парень бился в воде словно большая рыба, крякая, ухал и визжал по-детски, внутренне ликуя, что Ксения простила ему дурную выходку. Он то подныривал под девушку и осторожно касался её голых ног, а затем резко уходил в сторону. Он долго не выныривал, заставляя Ксению волноваться, как бы что не вышло худого из этого хвастовства, и наконец, когда он показывался с воды где-то под противоположным берегом, кричала ему:
— Не делай так больше, я боюсь!
Но Говоров не слушал её, он будто ошалел, испытывая её слабость к страхам, долго не выныривал снова и снова, удивляя Ксению своим умением продолжительно быть под водой.
— Ксюша, рак!.. — Кричал он показывая в руке этот вкусный улов, а она видела это безобидное речное животное и кричала ему в ответ:
— Выпусти его на волю, он ещё мал!
Говоров беспрекословно повиновался, швырнул рака далеко от себя и снова скрылся под водой, оставляя после себя водные завихрения, насыщенными воздушными пузырьками.

Они возвращались обратно домой, но другой дорогой ведшей в хутор. Ксении хотелось кушать после купания. Она сидела на тонкой велосипедной раме, чувствуя, как к тёплому железу прилипло её влажное платье и подгоняла ухажёра:
— Поскорее, Митя…
Но Говоров умышленно медлил, ему приятно было находиться с Ксенией рядом, видеть её гладкую нежную кожу шеи, чувствовать до боли знакомый ему запах тела, смотреть на влажные волосы, разбросанные по плечам, и ещё то, что она сейчас целиком подчинена ему. Говоров был уверен, что Ксения его и только его и некому её не отдаст.
Ксения заметила ещё издали свою мать, стоявшую у калитки с палкой в руке, какой она выгоняла корову со двора на улицу. Что-то недоброе шевельнулось у девушки, так и случилось. Стоило им подъехать на велосипеде, Таисия зло сверкнула глазами на дочь и упрекнула:
— Где ты веишься, к нам гостья приехала из Ростова, хочет тебя видеть, а тебя всё нет и нет!
— Уж и искупаться нельзя после работы, — огрызнулась дочь, обидевшись, что та при постороннем человеке и так…
— Поговори у меня, поговори…
— Тёща, не ворчи — заступился Говоров, не слезая с велосипеда, и прибавил: — Она была со мною.
— А как с тобою, так что?! — не отступала Таисия. — Вот, как захватю обоих и вот этой палкой перепояшу… —погрозилась Таисия.
— А у палки два конца! — Напомнил Говоров.
Таисия еле заметно улыбнулась, продолжая:
— Гость у нас, а ты заблындалась, пойди приведи себя в порядок, а ты, зятёчек, мотай домой, пока я добрая.
У колодца, под раскидистой жердёлой стоял квадратный столик с крестьянской едой: была отваренная картошка, малосольные огурцы, поломанный на куски хлеб, в сковороде жареное мясо, бутылка водки немного отпитая и две рюмки. За столом скучала молодая женщина лет двадцати семи плотного телосложения с рыжими причёсанными волосами на голове, тонкие черты лица оттеняло сиреневого цвета платье и Ксения сразу подумала: «Не иначе городская…»
— О-ооо, сестрёнка! — обрадованно повысила тон звонкого голоса гостья. — Такой мне твой отец и описывал тебя… Сразу видать, нашей ты породы! Я Вера Сталева твоя двоюродная сестра по отцу, — представилась она изумлённой девушке, успевшей за несколько минут переодеть платье и причесаться, а назвавшаяся сестра продолжала: — ты же приезжала на родину, виделась с моей мамой — Ульяной, о тебе так много разговору в Лохматовке и на Адамовке. Я сейчас не живу в хуторе, выучилась водить трамвай, вышла замуж и живу теперь в Ростове. Дочь у меня, её всего три годика! А дядя Илларион недавно прислал мне письмо и просил познакомиться с тобою, гордится, какая ты у него. И правда хорошенькая… Ну что, тётя Таисия, тяпнем ещё по одной? Ксюша, составишь нам компанию?
Но за дочь ответила мать:
— Рано ей ещё, на губах молоко не обсохло. Лучше расскажи, Верочка, о нашей с тобою родине. Ещё в войну уехала оттуда и ничего не знаю о людях, у этой выдры не допросишься что-нибудь рассказать, да и кого она там знает. — упрекнула свою дочь Таисия.
Таисия была лет на десять старше приехавшей Веры Сталевой, но многих помнили, как в Лохматовке, так и на Адамовке. Потекли воспоминания, а Ксения под их тихий говор стала задрёмывать прямо за столом. Съеденное мясо пригрелось в желудке, девушке рано вставать на работу и она слышала лишь некоторые впечатлительные воспоминания вроде:
— А ты помнишь, тётя Тая, полицая Пакатая?
— Ещё бы, порядочная сволочь, всё по сундукам лазил чужим, и попробуй возразить…
«Так вот, — раскрыла подробности витиеватой судьбы этого полицая — Вера Сталева, — У него сын в Лохматовке, взрослый уже, по-моему, женат там на местной и дочка сорокового года, сейчас в Шахтах живёт, тоже замужем. Как-то встретила я её, звать Валентиной, курчавый волос на голове, и в кого она?.. Узнали друг дружку, разговорились в чайной и вот что она мне рассказала. Росточком Валентина Покатаева со взрослого пацана, волосы на голове светло-русые до красного, и вьются. Работала она в городском Дома пионеров вожатой и каждое лето посылали её с детьми в Крым на всё лето. Ходит как-то Валентина по берегу, присматривает за детьми и заметила старика, который сидел поодаль от берега на валуне и всё в море смотрел, а рядом с ним трёхлетняя дочка Валентины крутится. Понимаю, мол, разговаривает с дочкой, конфеты с кармана брюк достаёт и угощает, а я всё приглядываю. Хочу подойти к нему поближе поговорить. Не то, чтобы он был совсем старик, но седой и волосы на голове редкие и курчавые и печаль застыла на лице. Целыми днями сидит на камне и смотрит в море, словно ждёт чего, да курит, курит… Мол, хочу подойти к этому человеку, но что-то держит меня, не даёт приблизиться к нему. Ночами спать спокойно не могу, всё это человек на камне мерещится мне, вижу, как ветерок с моря играет его чубом, а он знай курит и на волны смотрит. Вот бывает так, чем-то родным от него веет, хочется заговорить с ним, расспросить, как ему живётся, может что надо, самой рассказать. Начало казаться, что это отец мой, я его видела, годика три было, мама пугала мол бабай на полатях сидит, всех вас в мешок посадит и унесёт, а потом выяснилось, что это наш отец скрывался от советской власти от суда за измену. И вот спустя столько лет, точно такое же чувство овладело мною, а вот подойти боюсь. Сдерживала себя, сдерживала, а потом не знаю, как всё случилось, подошла поближе и оторопела: «Отец! Папа?!» Вижу, как плечи у него вздрогнули и весь сжался, потом повернулся ко мне и тихим Лохматовским говором ответил мне: «Я не твой отец, дочка…» а смотрит на меня расширенными слезящимися глазами от непроходимой печали проживших в одиночестве лет, и я ему в ответ: «Отец, зачем обманываешь меня, вы же Покатаев Степан Силыч?» И старик безнадёжнее заплакал, понурив голову. Я подошла к нему, опустилась на колени, прижалась головой к его шершавой щеке, и мы расцеловались. А немного успокоившись, он спросил о главном: «Как там мать, и все ли вы живы?» Я рассказала ему, что мама жива и живёт там же в Лохматовке, сестра моя Нина учится в школе, а брат женат, внуки у тебя, папа, и эта девочка — твоя внучка…
А он ответил:
— Я почувствовал родную кровь и признал в ней внучку.
— Тогда почему ты тут один? — Спросила она у него.
— Враг я, дочка, и сукин сын. Даже живу по чужим документам. Когда немцев гнали от Сталинграда, обокрал погибшего советского солдата взял его книжку, вот и живу тут словно в заточении.
— Папа, — отвечает ему Валентина, поехали ко мне в Шахты, муж не будет против, прокормим тебя, как-нибудь!
Рассказывает, он не сразку согласился, дал мне свой домашний адрес и по закрытию сезона, Валентина Покатаева уехала с детьми в город Шахты. Ждать-пождать, не едет отец, пишет ему письмо, а через месяц письмо от отца возвращается со штемпелем на конверте: «Адресат выбыл по случаю смерти». Видимо много думал Покатаев по отъезду дочери, не выдержало сердце и умер старик».
Немного помолчав за столом, Таисия в раздумии согласилась:
— Видишь ли, Верочка, судьбу не обманешь, суждено было ему ответ держать за содеянное никуда и не денешься.
— Это правда, — согласилась гостья, потянулась на табуретке, покрутила отёкшей талией и спросила:
— У тебя есть в чём ноги помыть?
— Сейчас тазик с тёплой водой дам, дочь Ксения себе на солнце грела и осталась.
Солнце уже давно закатилось за горизонт, на погасшем небе ни одного облачка, комары стали подзюкивать над голыми участками тела гостьи и, окунув пыльные ноги в освежающую колодезную воду, Вера вдруг вспомнила и спросила:
— О своём брате Григории ничего так и неслышно?
— Как в воду канул.
— Говорят его видели в пригородном поезде, якобы, он слепой и играет всем на гармонике.
— Брехня, — ответила равнодушно Таисия и предложила: — Давай ещё по последней и спать пойдём? — И до нас дошли слухи, что братушка по поездам ездит, откомандировали в город сестрицу Фёклу, она и в сторону Шахт проехала и в сторону Таганрога и нигде не видела Гришу. Так что всё это брехня!
Выливая из тазика воду под соседский забор, Таисия весело рассмеялась, гостья поинтересовалась:
— Чего это ты?
— Ёжика облила водой! Он у нас живёт и бегает тут спелые жердёлы собирает на ужин, а я не заметила его… Никто братушку не видел после войны и рассказать не может. Пошли спать, а то всем рано вставать.
Они вдвоём вошли в хату, где мирно спала в кровати Ксения, женщины прошли в зал и Валентина шёпотом спросила:
— Тебе когда срок рожать?
— Сказали в начале ноября… — шёпотом ответила Таисия.


Глава десятая

Ксения Коровина шла сегодня на работу и думала о двоюродной сестре, какая сама родом из Лохматовки, а живёт сейчас в Ростове, замужем за неким инженером по фамилии Сталев. Ксения никогда его не видела, но по разговору двоюродной сестры Веры, он хороший человек, семьянин, любит десятилетнюю дочь Ирину. Ксения подсчитала на сколько лет Вера старше: оказалось на десять лет, а мать Ксении — Таисия старше Веры тоже на десять лет.
Но судьба так распорядится в этой семье, что Ксения лишь ещё раз встретится с двоюродной сестрой Сталевой Верой на похоронах её матери Ульяны Лазаревой в Лохматовке уже взрослыми женщинами, а когда появится сотовая связь, Вера Сталева сама позвонит Ксении и будут общаться лишь звоня друг дружке, вплоть до смертного дня Веры, а скончается она в восемьдесят пять лет.
Новый день на птицеферме начинался с раздачи кормов, запаривали её на печи горевшей углём, добавляя в мешку приписанные витамины и лекарства. Затем вёдрами разносили по кормушкам, не забывая посматривать в небо, где в любую минуту мог объявиться стервятник. Уже издали кто-то из девчат заметил линейку бригадира Фёдора Павловича Иваниенко запряжённую двумя гнедыми жеребцами с белыми пятнами на лбах. Линейкой управлял бессменный кучер, молодой мужчина лет тридцати пяти врождённый калека, маленький, щуплый и юркий, но жилистый и весьма сильный и никто в хуторе его не называл по имени, а на кличку «Пистон» он без обиды отзывался, как собака. У «Пистона» до колена отсутствовала левая нога, какую заменяла словно приросшая деревяшка, облущенная от времени, почерневшая, поеденная шашелем. Кучер слыл неутомимым весельчаком, балагуром и зубоскалом. Никогда не лез за словом в карман и, как только приезжал на птицеферму, подзадоривал над девчатами, распекая плоскими шутками. Ещё издали слышно было, как «Пистон» покрикивал на гнедых, грозясь на них кнутом. На голове «Пистона» развивался тёмный курчавый чуб, сухая улыбка до ушей. Подруливая к большой железной бочке с водой, «Пистон», энергично останавливал коней:
— Тп-рррр!
Сытые, ухоженные жеребцы неохотно останавливались, скаля зубастые морды, а «Пистон» заваливался всем телом назад и, натягивая на себя вожжи, громко здоровался:
— Ну, девочки, здравствуйте!
Бригадир поспешно удалялся в сарай к заведующей — Екатерине Пупырёвой, а «Пистон», привязывая вожжи за дышло двухколёсного прицепа, начинал свои шутки сходу:
— Ну что, невесты мои? Кто замуж пойдёт за меня? Ксюша, это тебе касается, я давно глаз положил! Ты мне больше всех нравишься. Вон какая пухленькая, да вздобненькая!
При этих словах кучер щерился во всё своё плоское лицо, довольный сказанным, неспокойные глаза лучились и щекотливый зуд неуёмной страсти играл в его пружинистом теле.
— Жених мне ещё нашёлся, — возражала весело Ксения, труси грушу по себе! Вон Пупырёва не замужем, не по адресу обратился! Через три дня мне только семнадцать исполнится.
— Ксюша! — Погрозил кнутовищем «Пистон». — Вот назло сватов пришлю, не отвертишься!
— Я ещё маленькая долго ждать! — Огрызалась Ксения.
— Мой батя говаривал, царство ему небесное, если шапкой не сбил девку, можно замуж брать!
Бригадир и заведующая вышли с сарая и Фёдор Павлович тихо поинтересовался:
— Как работают девчата?
— Хорошо работают. Из всех какие бывали у меня за все годы, эти самые послушные!
— Много падежу?
— В приделах нормы.
— Шулика шкодит? — Спросил бригадир и нахмурился.
— Может быть и лисы вдобавок.
Бригадир косо посмотрел на небо в редких облаках и банально посоветовал:
— Наставляй девчат, пусть чаще гоняют стервятников.
— Я девчатам и так продыху не даю, молодцы они!
— Вон, вон летит шулика! — Громко сообщил бригадир, показывая пальцем в небо и девушки загалдели наперебой:
— Шу-га. Шу-га!.. — сопровождая свои крики шлёпаньем в ладоши, стуком по пустому ведру палкой, тем самым вынудив стервятника покинуть зримую часть неба с земли, а напуганные криками цыплята опрометью кинулись под сарай, сбившись там в кучу, и поднимая тучу пыли.
В этом шуме и хаосе, рождённом за секунды всё живое пришло в движение. Бригадир, следивший за реакцией цыплят, удивлённо выругался:
— Поди ж ты чертенята, мозга с горошину, а понимают, что опасно!
Он сел в линейку и напомнил кучеру:
— В кузню!
А цыплята, поозиравшись на небо крохотными глазёнками, и не найдя там опасности, стали медленно разбредаться по территории.
В обед Екатерина Даниловна подошла к Ксении и попросила:
— Я схожу домой, а ты тут за старшую. Не давай подругам расслабляться, пусть шулик гоняют, а я управлюсь и скоро приду. На сына нет надежды: забудет водой попоить привязанного телёнка в балке.
Стоило Пупырёвой уйти, подошла к Коровиной Вера Ларина и спросила:
— Слышишь, я сбегаю на пруд, окунусь пару раз, а то измываюсь от жары.
— Только не подведи меня, — предупредила Ксения, непонятно отчего напрягаясь, но тут же что-то вспомнила и спросила: — А Нина где?
— Лежит в бытовке на кровати, ей нездоровится.
Вера шибко пошла через поле клещевины по узкой тропинке, протоптанной ими же, а Ксения неторопливо прошлась по территории птицефермы, чувствуя себя полноправной хозяйкой, затем что-то вспомнила вошла в сарай, а затем осторожно открыла дверь бытовки, где на кровати лежала Нина в странной непонятной позе и что-то интенсивно проделывала правой рукой между ног. Трусики девушки были приспущены до колен, а Нина, откинув голову назад часто дышала, словно за нею кто гнался. Увидев вошедшую Ксению, Нина жарким шёпотом попросила:
— Ксюша, поцелуй меня…
— Что?.. — настороженно изумилась Коровина и попятилась к двери, а Нина странным образом застонала пискливо и упала в обморок.
Ксения возвратилась к койке, прикрыла её нагие колени кофтой тётки Екатерины и тихо вышла на улицу, соображая, что же всё-таки произошло сейчас с Ниной. Всякие подозрительные мысли лезли девушке в голову одна туманнее другой, а ответа для себя Коровина не находила.
Её испугал шорох цыплят, Ксения увидела степного орла, тяжело набиравшего высоту с цыплёнком в когтях. Ксения истерически закричала, замахала руками, но куда там… Птица и не думала отпускать добычу. Хотелось плакать от бессилия как-либо поправить создавшееся неприятное положение, девушка подошла к бочке с водой, открыла кран и, ополоснула руки, умыла лицо и села на большой тракторный скат, валявшийся тут уже несколько лет, настороженно посматривая на небо. Она не сразу увидела, как к ней подошла Нина, которая вяло помыла руки и присела рядом с Коровиной, а затем всхлипнула виновато и заговорила:
— Ты прости меня Ксюша, я может тебя перепугала, но ничего не могу поделать с собою. Не знаю, как это называется, но меня постоянно мучает жажда страсти к мужчинам. Спуталась с Витькой Пупырёвым, но он когда увидел, что я в порыве конечного счастья потеряла сознание, он стал стороною обходить меня. Не стану же я на каждого вешаться, так и до позора нелегко докатиться, вот и утоляю свою страсть подручным способом и всякий раз теряю сознание, но ничего не могу с собою поделать. Меня мамка уже возила в больницу, а там все женщины проходят через женский кабинет, как её назвать! Гинекологию. Стоило гинекологу вставить зеркало, а я уже поплыла… и потеряла сознание. Короче, опозорилась. Заставила выйти в коридор, а мамке сказала, что мне необходимо срочно надо выходить замуж и часто, иметь с мужчиной половой контакт, такой у меня организм. Ксеня слушала исповедь Нины, а в голове бурлили противоречивые мысли о девушках и за себя в том числе. И она поняла, вот почему, когда у них собирались мужчины и женщины, вповалку на полу удовлетворяли свои похоти, убеждалась, что они все тоже такие больные, как и Нина! И только потом в зрелом возрасте Ксения прочтёт в каком-то медицинском справочнике за эту болезнь, которая проявлялась у Нины на работе на птицефабрике, и называется «Дистония». В жизни Ксения была свидетелем случившегося обморока женщины, у прилавка в магазине, когда стоявшая покупательница вместо куриных яиц, произнесла слово «яички». Кто-то спешно подошёл к ним, слегка запыхавшись, и Ксеня повернула голову. Это прибежала с запруды Вера Ларина вся светившаяся радостью. Лучистый взгляд горел платье, где были трусики ещё не просохло.
— Накупалась? — спросила Ксения, протягивая ноги от разогревшегося на солнце ската.
— Там на запруде Пупырёв и Говоров ссорились, чуть драка не случилась… — успела поделиться впечатлениями Вера, а Ксения подумала: Снова этот Пупырёв… Надо что-то делать.
Ксения выслушала новость из уст Веры и на минуту задумалась, как-бы так сделать, чтобы отомстить Витьке за словесные издевательства, за унижение достоинства и пришла к неожиданному решению. Ксеня ждала вечера, броско оделась, в волосы заплела банты из атласных лент жёлтого цвета и пошла в клуб, где на тот момент крутили пластинки на радиоле: усиливая звук через кинаповскую аппаратуру. Митя уже был здесь, вертелся неподалёку и Пупырёв, как хозяин, строил всем глазки, вёл вызывающе — демонстративно курил. Его плоское водянистого цвета лицо мелькало то там, то здесь. Он мало интересовал Ксеню, а увидев Говорова она подошла к нему взяла за руку и отвела в сторону. Сделав заговорческий вид, она стала шептать ему на ухо, так как громкая музыка нормально разговаривать не давала.
— Окажи мне сегодня небольшую услугу: подговори Ивана Сухомлинова, а я подговорю Тасю Фукалову и мы ближе к полуночи опозорим Пупырёва. Ты же знаешь он спит крепко и на улице под своею шелковицей. Возьмём его вместе с кроватью и выставим на всеобщее обозрение посередине улицы, пусть на него посмотрят бабы, когда погонят в стадо коров.
Говоров ухмыльнулся, довольно потёр ладонь о ладонь и согласился:
— Идея хорошая, только бы рано Пупырь уснул! Он помялся немного и предложил: — Пойдём станцуем вальс?
И они влились в большой круг. Вальсируя, Говоров ритмично приблизился к своему постоянному другу Ивану Сухомлинову и крикнул ему:
— Когда будешь уходить домой, найди меня. Дело есть! — И приложил указательный палец к собственным губам.
Время подходило к полуночи, молодёжь неохотно расходилась и когда Пупырёв помог киномеханику Веньки Козину отнести аппаратуру в кинопроекторную будку две пары колонок пошли за хутор походить там до времени. Через час или полтора они вошли в улицу, подошли к подворью Пупырёвых и прислушались. Виктор уже спал, легонько похрапывая на своей старенькой односпалке, укутавшись в тёплое одеяло с головой. Ребята открыл ворота, затем взялись вчетвером за спинки кровати и осторожно вынесли спящего Пупырёва на дорогу. Им этого показалось мало, пронесли койку почти к клубу, Ксения своими атласными новыми бантами привязала руки Пупырёва к спинке кровати, а ребята ноги и, усмехаясь, разошлись, представляя, как всё это будет выглядеть утром.
На заре Ксению разбудило недовольное ворчание матери:
— Удумали черти!.. Чуть не насмерть перепугали Витку Пупырёва! Спит парень на проезжей части дороги, коровы его окружили и ну обнюхивать да слюнявить его со всех сторон. Витька проснулся, как заорал. Бабы сразу узнали. Это же твои атласные ленты. Признавайся, твои?
Ксения потянулась в кровати и, пряча усмешку под длительной зевотой, отпарировала:
— Мама, ты что говоришь!.. Мои ленты вон лежат на столике. Я пришла ночью с клуба и сняла их.
— Они даже не помяты, — возразила Таисия, гнусавя в нос.
— Сама же меня учила быть аккуратной!
— Разве тебя переспоришь, кобылицу. Ну ничего, пойдёшь на работу там тебя заведующая вздует.
Ксения пугливо поёжилась. Она даже и не подумала, что работает с матерью Пупырёва, но потом уверовала себя: — «Пусть докажет, что это я…» А когда Ксения пришла на работу, заведующая лукаво посмотрела на неё, усмехнулась краешками губ и снисходительно проговорила:
— Бисовы дети, что значит силы девать некуда, но сын пообещал, что дознается кто это подшутил над ним. Парень чуть не описался в койке от страха.
Ксения и Фукалова переглянулись, хмыкнули и принялись разносить корм цыплятам по корытам. А Пупырёв немного присмирел, но надолго его не хватило и принялся за старое: обливать грязью Ксению Коровину, плетя на девушку небылицы.
А время шло вперёд, Ксении в конце лета стукнуло семнадцать лет. Осенью Таисию Коровину отвезли в роддом и теперь уже не в районную больницу, как Самарская называлась до этого, а просто в поселковую больницу. Ксения с утра управила корову, дала свиньям корм, выпустила из курятника птицу и пошла в местную контору позвонить в больницу, чтобы узнать родила ли мама. Через время ей ответили, что Коровина Таисия родила мальчика весом в четыре килограмма, ростом пятьдесят сантимитров и мама назвала его Васей. Счастливая Ксения Коровина выбежала из конторы, подняла руки кверху и кружась на месте, выкрикнула что есть мочи:
— Ура! У меня брат родился!..
Проходивший мимо мужчина окинул Ксению оценивающим взглядом и буркнул:
— Самой уже пора рожать, а она всё малится!
Сказанная мужчиной фраза, как заноза впилась в сердце Ксении и девушка подумала: — «Дурак…» Она эти слова запомнила на всю жизнь и они были верны.
Прошло девять дней со времени родов. Ксения ждала мать, навела в хате порядок, полила цветы, которые стояли на подоконниках, вымыла полы в комнатах, побелила и растопила печь в хате, сготовила покушать, но стоило матери войти на порог с белым кулём на руках, как ворчливо произнесла замечание:
— Веник не там поставила!..
Ксения, конечно, обиделась за укор, но мать не заметила главного — порядка в комнатах. Но девушку сейчас не это впечатлило, страсть как хотелось увидеть живого брата там завёрнутого в холодное одеяльце одетое в идеально белый конвертик. Таисия прошла в зал, положила, как надо большую пуховую подушку поперёк кровати и водрузила на неё мальца. Ксения через плечо матери смотрела с таким любопытством, даже губы у девушки занемели. Наконец мать развернула мальца и Ксения увидела тощее тельце покрытое бледно-розовым цветом, на пуповину намазанную зелёнкой и на лицо, а вернее черты лица и похожи они были на дядю Гришу, портрет висевший на стене сколько лет. На этом портрете дядька был ещё молод, в военной форме, но без погон, только в петлицах какие-то кубики. На игральных картах она видела точно такие.
Мать перепеленала младенца и подпустила к груди. Ксения впервые увидела не только грудь матери, но и соски похожие на высушенные плоды терновки, а Таисия буркнула в адрес дочери:
— Что вылупилась… Налей молока мне и подогрей на печи, проголодалась я.

Осень была в разгаре. Дули сильные ветры, сутками накрапывал холодный дождь, насыщая влагой иссушённую за лето землю. Птицеферму, где работали девчата скоро должны были закрыть до весны, выросших цыплят вывезли в другую колхозную бригаду на доращивание. В минуты отдыха девчата сидели в тесной бытовке и посматривали в окно, где хорошо было видно строителей, какие клали кирпичи, выгоняя стены нового современного птичника, в котором Ксении уже будет не суждено работать. Коровиной понравился один паренёк светлолицый, долгообразый с волнистыми волосами на голове. Рабочих было много и их привозили из города Батайска сюда, а вечером увозили. От нечего делать, Ксения Коровина иногда прогуливалась мимо стройки, загоняя оставшихся цыплят. Иногда её взгляд встречался со взглядом того городского паренька, клавшего кирпич за кирпичом, пристукивая мастерком сверху. Однажды паренёк не выдержали окликнул Ксению:
— Красивая, как тебя зовут?!
Ксения прицельно посмотрела на него, но ничего не ответила и пошла своею дорогой, постукивая о пустое ведро палкой, сгоняя запоздалых цыплят. Потом парень пришёл в бытовку и попросил у Ксении попить воды и разговорился. Конечно, это был далеко не Говоров молчаливый и задумчивый, а весёлый и улыбающийся. Он рассказал ей, что живёт в Самарской с родителями, а работает в городе Батайске в СМУ, думает поступить учиться на прораба. Был он немного развязен, чувствуя, что всё по плечу и даже знакомства с девчатами. Это нравилось Ксении у парня и настораживало, а парень стал интенсивно за нею ухаживать, ничего не предлагая взамен, дружбу и только и это, конечно возбуждало интерес у Ксении. Она даже забыла до времени о Говорове, но Митя напомнил ей о себе, устроив драку прямо на птицеферме с каменщиком. Говоров одолел приезжего паренька и предупредил, чтобы тот и близко не подходил к его девушке, но Анатолий — так звали каменщика, продолжал украдкой видеться с Ксенией, но девушка словно опомнилась и стала избегать его ухаживаний, тем более девчата могли доложить Говорову и тогда было не миновать очередной потасовки.
А тут ещё так произошло, что мать Ксении решила ехать жить в село Самарское к Бородавко Виктору отцу ребёнка. Уже и корову Дуську продали в соседний хутор за триста рублей, порезали кур, увезли домашний скарб на новое местожительство, осталось продать хату. Таисия оставила дочь присматривать за подворьем и може кто рискнёт купить их хату. Мать дала Ксении пятнадцать рублей покупать себе хлеба, сладостей к чаю, на селёдку, а картошка была и угля оставалось тонны полторы. Ксения уже не работала и проводила время в четырёх стенах посматривая в окно, в ожидании Говорова. Обычно Митрий приходил вечером, снимал с себя верхнюю одежду и располагался за шатким столиком в передней комнате. Ксения смотрела на парня и замечала, что он сильно изменился за лето, как-то возмужал, раздался в плечах восстановился голос, выработался его естественный смех, но остался таким же подозрительным, несмелым и замкнутым. Они сидели за столом обычно, молчали, а потом Говоров, как между прочим, похвастался:
— А я завтра уезжаю в Зерноград учиться на тракториста широкого профиля!
Ксения не знала: радоваться ей или грустить. Конечно, ей скучно теперь будет без отсутствия почти родного для неё человека, хотя эти бесконечные упрёки Говорова по случаю беспечного поведения с Пупырёвым надоели девушке до крайности и она думала: — «Значит, не доверяет Митя мне, не верит в мою честность…» Она не допытывалась в чём именно подозревает он её, но было и так понятно к чему клонит. Она бы и сейчас, сегодня доказала, что честна перед ним, но, что-то удерживало её от крайнего поступка, убеждая себя: «Ещё не время…»
Вот и Говоров уехал. В этот ноябрьский день подморозило и Ксения пошла в магазин купить хлеба. Она встретилась там у входа с кем бы вы думали?.. С Толиком — каменщиком. Он удивился, поздоровался с девушкой и проследил куда именно она пошла, когда скупилась. Каменщик прибежал к ней в обеденный перерыв, как-то легко и доступно поцеловал Ксению в щёку, а потом извинился за столь дерзкое начало их новой встречи. Увидев пустую комнату, он искренне поинтересовался:
— Ты, наверное, переезжаешь?
— Да, мама уже уехала в Самарское. Она замуж вышла — прибавила Ксения.
— Ну и хорошо! — отозвался Анатолий. Вот там и увидимся.
— Не знаю… — и пригласила его к столу, — обедать со мною будешь?
— Попробую, а что приготовила?
— Борщ сварила, на второе картофель с селёдкой.
— Годится, — согласился Анатолий.
Он на аппетит не жаловался, ел всё, при разговоре вёл себя по-свойски, словно они были давно знакомы. Это, конечно не Говоров, уверенный в себе, имел успех у девчат. Ксения не давала повода плохо думать о ней, а Анатолий и не налегал. Он был уверен, что это дело времени. Но на следующий день пришёл покупатель на хату. Мужчина одетый в зелёный дождевик, обутый в тяжёлые резиновые сапоги сняв их у порога. Но лучше бы он их не снимал. От ног пошёл такой крутой запах, что Ксения закрыла рукой нос. Он долго ходил по комнатам, осматривая стены, подоконники, оконные рамы и дверные проёмы, а потом спросил:
— И за сколько же?..
— Не знаю, — ответила Ксения, потом вспомнила примерную сумму, сказанную матерью.
— Кажется, за триста.
Мужчина ответил не сразу.
— Мне подойдёт. А где я могу встретиться с твоей матерью?
— Она живёт в Самарской, но я могу съездить и передать ей, если вы, конечно, согласны, — она может встретиться с вами.
— Только в воскресенье. Буду ждать её в обед тут же!
В этот же день, Ксения уехала попутным транспортом в Самарское, помня лишь адрес, где живут Бородавко, по улице Маяковского, дом сорок три. Калитку открыла моложавая женщина лет пятидесяти с чистым приятным лицом, говорливая и приветливая. Она представилась:
— Надежда Антоновна Бородавко, а вы к кому?
— Я Ксения Коровина дочь Таисии.
Женщина разулыбалась доверчиво, шире распахнула перед девушкой железную калитку и торопливо шагая рядом, продолжала говорить:
— Мамы нет дома, она работает на стройке и придёт лишь в половину шестого вечера, но ничего, погуляешься со своим братиком, время и пойдёт! Поди надоело одной там в хуторе?
— С чего бы, бабушка Надя, родные стены…
— Да, да… — соглашалась женщина, — вот именно, родные стены…
Двор был большой незнакомый Ксении. По левую сторону высокий кирпичный шикарный дом с резными ставнями, выкрашенными в зелёный цвет. В глубине двора виднелся фруктовый сад, а дальше огород, а справа вдоль штакетного забора сарай с приземистой крышей покрытый камышом. Ксения стучала сапожками по литой цементной дорожке ведшей к коридору дома с высокими деревянными ступеньками, но туда её хозяйка не повела, а направила к ещё одной жилой кухни с маленькими оконцами и такими же маленькими ставеньками пристроенной к причёлку дома со стороны огорода.
Ксения была одета в осеннее демисезонное пальто: голова была покрыта красной матрёшкой с бахромой по его окружности. Светлый волос на голове девушки резко выделялся на фоне матрёшки, но молодость и привлекательность скрашивали бедный гардероб Ксении. Вслед за хозяйкой она вошла через низкий коридор в такую же низкую кухню, где увидела крупного костистого мужчину пенсионного возраста. Он сидел за кухонным столиком и ел из цветной тарелки красный борщ.
— Здравствуйте!.. — Поприветствовала Ксения незнакомца, догадываясь, что это хозяин дома, отец отчима, так, как был похож густыми седеющими бровями, тёмными ресницами и разрезом маленьких глаз.
— Здравствуй, дочка! — Поприветствовал старик сиплым голосом и пригласил гостью: — Присаживайся…
— Пусть разденется сначала, — перебила мужа Надежда Антоновна, а потом угощу борщом… — ласково говорила женщина, принимая с рук девушки одежду.
— Мать, а выпить нальёшь по такому случаю? — весело и суетливо напомнил старик, посмеиваясь даже взглядом коричневых глаз.
— Я те налью, я те налью!.. — Также весело, но доходчиво опровергла просьбу женщина, погромыхивая половником о тарелку. — Праздник что ли на дворе?
— Тогда я пойду, засну.
— Вот это лучше! — Согласилась женщина с мужем.
Старик ушёл, горбатясь и тяжело вздыхая, поднимаясь по грубым ступенькам ведшим переходной коридор дома, а там и в просторные комнаты.
— Не обращай ты внимания на него, — заботливо успокаивала женщина, хлопоча у стола, — им, как выпить, ничего больше не нужно. И присев напротив Ксении, напомнила: — Мужа моего зовут Андреем Митрофановичем, заслуженный рабочий совхоза, воевал, а я дома с двумя детьми страдала… Порою макухи куска не было в хате. Всяко приходилось, дочка, жизнь не поле перейти. Да ты ешь! — Подбодрила она, смахивая слезинку с глаза. Красивая ты, хорошая, пригожая, а моя молодость на лихолетье потрачена: Коллективизация, голод, война, снова голодные годы… Но кому оно теперь нужно. У меня и дочечка была, вот такая же красивая, да ладная, модистка… Платья шила, брюки мужские, а вот заболела раком мозга и не спасли…
Женщина снова уронила слезинку прямо на скатерть стола. Ксения ела вкусный борщ и посматривала на женщину, мать двоих детей ещё зримо сохранившую на лице былую красоту и женственность, но угасала эта красота из года в год недооценённая, а может быть и незамеченная, а женщина продолжала:
— Вот остался у нас с дедом шалапай, не Богу не людям, пьёт! Пришёл с тюрьмы не покаялся, снова за старое. И сына прижил, а ума никак не наберётся. Вдалбливаешь ему в голову, вдалбливаешь, а толку мало. Да чи снежок на улице пошёл?! — Суетливо взглянула женщина в окно и увидела там редкие снежинки, то и дело скользящие по стеклу. Что-то Виктора долго нет, сказал уйдёт на два часа, а поди же, — засуетилась Надежда Антоновна и предложила: — Блинчики с мёдом будешь?
Ксения согласно кивнула головой: мёда она давно не ела, а женщина продолжала вслух развивать свою мысль по поводу сына: — Наверное опять к рябой потащился… Человека сорвал с насиженного места и воду варит. Дуры мы бабы, думаем не тем местом, — и скупо усмехнулась.
— А где братик мой? — Вспомнила Ксения и всполошилась, как это она раньше не подумала о мальце за каким очень соскучилась.
— А там в доме, — успокоила женщина и прибавила, — теперь ты за ним будешь приглядывать, нянька, так сказать!
— Спасибо! Тёть Надя, тогда я пойду к нему погляжу?
— Погляди, погляди…
Ксения пошла в дом тем же путём, что и Андрей Митрофанович. Вскоре она очутилась в тёплом доме с водяным отоплением. В двух больших полупустых комнатах отдавались шаги девушки. В каждой из них по дивану. По левую сторону дверного проёма стояла «казачка», зеркальные полки которой были красиво заполнены пустыми бокалами, расписными тарелками с позолотой, чайный сервиз тоже играл позолотой, выше с десяток книг и фужеры на высоких стеклянных ножках. Но не это её сейчас интересовало, а где Василёк, так называла она своего брата… А ребёнок лежал в детской добротной кроватке сделанной неизвестным мастером краснодеревщиком в которой, возможно, лежал в своё время отчим.
Ксения увидела хиленького младенца с синюшными прожилками на тонкой шее, он глубоко спал и Ксения нагнулась над ним и осторожно поцеловала в лоб, и тут же подумала: — «нельзя в лоб, так целуют только покойников» и жалость колыхнулась в её груди. Девичьи губы сами скривились в плачущей гримасе и несколько слезинок скатились по щеке на маленькую «думку» на которой покоилась крохотная головка ребёнка. Тут Ксения увидела стеклянную бутылочку, так называемую в народе: «чекушку» с соской и заполненную синеватым молоком и она догадалась, что так делают роженицы, когда куда-то отлучаются от новорожденного. Она также вспомнила, что мать работает на стройке и потому сдаивается по утру и Ксения подумала: — «Сидела бы ты, мамка дома, а не веялась по чужим хаткам и ребёнок был бы сыт».
Василёк словно почувствовал присутствие сестры, пошевелился в кроватке, вяло потянулся и Ксения, воспользовавшись этим, осторожно положила под голову свою ладонь, приподняла её и зашептала ребёнку прямо в лицо:
— Мой же ты хорошенький, бросает тебя мамка? — А дитё стало ловить тонкими губами воздух, ища материнскую сиську.
Ксения взяла бутылочку с молоком, попробовала её тыльной стороной ладони, холодна ли и поднесла соску к губам Василька, который с жадностью припался к еде. Потом Ксения пеленала брата, разговаривая с ним, а он смотрел на сестру тёмными глазёнками, пытаясь улыбнуться ей в ответ.
Андрей Митрофанович спал в дальней спальне с одним окном на улицу на двуспальной кровати вниз лицом, распластавшись и тяжело сопел. Держа Василька на руках, Ксения ходила по пустынным комнатам, рассматривая большие цветы в деревянных кадках, словно это для них был некогда выстроен этот добротный и тёплый дом. С этой поры, как взяла Ксения на руки брата, так его больше и не ложила в кроватку и если посмотреть на девушку со стороны, она походила на заботливую, ревностную мать.
Вечером, когда на дворе уже давно смеркалось, пришла домой Таисия и выслушав дочь, собралась в подошедшее воскресение и уехала в Бурьяновку, а отчим остался дома и всё посмеивался с Ксении, от чего девушка догадывалась о чём думает в эти минуты дядя Витя.
Для Ксении потекла однообразная жизнь в чужом подворье овеянная одной заботой ухаживать за братом. Если девушка уходила в центр посёлка за надобностью, обязательно брала с собою и Василька. Прижимая его к груди, напевала ему песенки, под которые он крепко спал. Ксения понемногу принялась приучать брата к печению, размачивая его, разжёвывая и мальчонка ел, кряхтя так, как молока грудного ему явно не хватало. Однажды Ксения почувствовала в молочных протоках — под мышками приятную покалывающую резь, соски на грудях неестественно вздулись и из них показались капли молока!? Девушка сунула свою грудь брату в рот и он с жадностью припался к ней, захлёбываясь обилием грудного молока. Удивлённой Ксении было не понять отчего это с нею такое произошло, но никому не признавалась и потихоньку прикармливала брата собственной грудью. Молоко сестры видимо очень понравилось ему, что Василёк со временем перестал брать материнскую грудь, предпочитая грудь сестры. Ксения боялась, чтобы никто не заподозрил её в кормлении и, когда она проделывала это в доме, укрывшись в просторной спальне, то чутко прислушивалась к приближающимся шагам при входе человека в дом, прятала грудь под платье и совала пустышку брату в рот.
Как я уже говорил, мать — Таисия приходила домой всегда поздно, уставшая и раздражённая. Она быстро находила дочь в одной из спален, молча брала на руки сына и также заученно-шустро пихала тощую грудь ребёнку в рот, но Василёк куксился, не хотел брать сосок и Таисия укоризненно спрашивала дочь:
— Наверное подкармливаешь?
— Мама, он ест уже всё: печенье, борщ, отваренный картофель…
— Переведёшь мне пацана.
— Всю пищу я ему жую.
— Зубы свои хоть чистишь, а то занесёшь инфекцию.
— Мама, могла бы и не напоминать, — огрызнулась Ксения. — Если у тебя на работе не ладится, причём тут я?
Женщина немного помолчала, проверяя так ли всё сделано у мальца между ног, а затем призналась:
— А ты как думала! После Бурьяновской работы, тут каторга, а ну потягай кирпич да раствор. Дура я сорвалась с насиженного места, потянулась… а он болтается неизвестно где, наверное у рябой околачивается. На его, а я пойду поужинаю да раньше спать лягу, устала.
Мать уходила, а Ксения доставала свою грудь и продолжала кормить брата.
Зима подходила к своему финалу. Снег всюду таял, мартовская капель звонко ударялась с крыши на отливку дома, вызывая в душе Ксении смежные чувства радости и, возможно, в предчувствии новизны в её девичьей жизни. Вороньё, пролетавшее мимо их дома, каркало во всё горло будто у птиц болели головы от сырой погоды. То вдруг выглядывало солнце и не хотелось уходить в дом, настолько ласково пригревало оно, пробуждая в сердце девушки приятные воспоминания о Бурьяновке, о подругах детства. Вспомнила о Горохове и сожаление пронзило её чуткое сердце, отчего Ксения тяжело вздохнула, вспомнив, что Митя сейчас учится где-то там в незнакомом ей Зернограде на тракториста широкого профиля, там же попутно он получит права шофёра. Она стояла под стеной кирпичного дома, прижимая к груди одеяльный свёрток. Брат непонятно отчего куксился, тревожно кряхтел, двигал ножками и Ксения подозрительно подумала, что перекормила брата борщом, а когда возвратилась в дом и распеленала, так и есть: малец запоносил. Недолго думая, Ксения предупредила Надежду Антоновну, что пойдёт прогуляться по посёлку, а сама прямиком в больницу к детскому врачу. Женщина врач внимательно осмотрела ребёнка и устроив на лице сомнительную гримасу, выписала направление на стационар, подозревая в ребёнке дизентерию.
Уже на следующее утро в больницу прибежала взлохмаченная Таисия, грубо накинулась на дочь и легла с сыном сама, отпустив Ксению домой. Но тревоги врачей были напрасны, просто лезли зубы оттого у Василька открылся понос.
На другой день было так называемое: «прощёное воскресение». Ксения лежала на диване и читала роман Тургенева «Записки охотника». Старики ушли в гости к знакомым, а по дому ходил туда-сюда Виктор Бородавко, как всегда выпивши и в третий раз расспрашивал за Таисию почему она в больнице и надолго ли?
Ксения посматривала на отчима, который мельтешил не бритый со всклоченным чубом на голове. Лицо его поблёскивало от жировых выделений, а он всё хихикал, то и дело останавливая свой звериный взгляд на девушке привлекательно лежавшей на диване, как ему казалось доступной и сидевший в нём чёрт шептал ему на ушко: «Ты возьми её, возьми силой, она и сопротивляться не будет. Ты видишь, как она отъелась на родительских харчах?!» и Бородавко, не раздумывая, улучив момент, хищным стервятником набросился на Ксению, одним махом задрал ей подол платья, но девушка так лягнула отчима по руке, что тот заскулил, злобно выругался:
— Ты всё равно будешь моею!.. — кричал возбуждённо отчим, сыпая свои угрозы нецензурной бранью и окрылённый от близости вкусного «пирога» ещё раз набросился на Ксеню, схватил её за длинную косу, быстро намотал на свою руку, причинив девушке страшную боль, но Ксения не сдавалась, она все свои силы собрала в туго сжатый кулак правой руки, и, как учили её в Бурьяновке пацаны, обострила костяшки пальцев и, как кастетом двинула отчиму промеж глаз. Пьяный Бородавко потерял равновесие и грохнулся на пол. Воспользовавшись этим моментом, Ксения отпружинилась от дивана, поднялась на ноги и ринулась к двери, а отчим, успел изловчиться, поймал подол её платья пальцами и вырвав отхап. Но Ксения забежала в кухню, на ходу обула свои резиновые сапожки, накинула на голову матрёшку, на плечи своё демисезонное пальто и выбежала на улицу, громко хлопнув дверью кухни. В её голове стучала одна и та же мысль: — «Куда, куда бежать? К мамке в больницу и всё ей рассказать?.. Но, пока шибко шла вдоль знакомых заборов в центр посёлка не заметила, как прошла парк, а с нею и больничный двор и остановилась только на перекрёстке. Оказалось, милиция располагалась тут рядом лишь перейти безлюдную дорогу и ноги интуитивно повели её туда и воспалённые губы девушки шептали, как заклинание:
— Лишь бы дядя Гаврюша был там…
Ксения постучала в деревянные филёнчатые двери, но они были не заперты, и девушка тихо вошла, не зная в какой кабинет ринуться и открыла наугад. За столом спиной к двери сидел никто иной, как сам Гаврила Афанасьевич лейтенант, живший недалеко от Бородавко и хорошо знавший и их распившегося гулёну — сыночка. Милиционер обернулся, увидел заплаканную Ксению и удивился, подняв светлые брови.
— Ксюша, тебя что привело к нам?
— Дядя Гаврюша, отчим хотел меня изнасиловать… Вон видите, что он сделал моему платью? — И встревоженная девушка повернулась к нему спиною. Ноги Ксении были голыми, сапожки одеты на босую ногу и висел ниже колен отхап.
— Да ты садись и рассказывай, — постарался успокоить девушку милиционер. — А лучше нет! На вот бумагу, ручку и пиши заявление, пока свежи впечатления, — посоветовал милиционер, гладя девушку по плечу, и она чувствовала его прикосновения через пальто.
— А что писать? — спросила Ксения, обмакнув перо в чернило.
— Я такая, мол, и такая… Где ты была на тот момент?
— В доме лежала на диване…
— Вот и пиши всё это подробно, не стесняйся.
— Меня мамка убьёт, — испуганно призналась Ксения.
— А мы на что? — Успокоил лейтенант, — Мы внутренние органы и должны пресекать вот таких горе папаш.
— Да не отец он мне вовсе, — поправила Ксения и сделала первую строчку.
— Тем более, — сбодрил Гаврила Афанасьевич и прибавил: — Мы ему управу найдём. Вот получит года два за попытку к изнасилованию, сразу этот зуд у него пройдёт!
Когда Ксения написала заявление, она откровенно призналась:
— Дядя Гаврюша, на дворе ночь и куда я пойду? Знакомых тут у меня никого нет, а домой я возвращаться боюсь, да и ищет он меня уже.
— Здесь заночуешь, а завтра возьмём его под стражу и дома станет спокойнее.
В этот самый момент мимо милиции протарахтел до боли знакомый мотоцикл и Ксения испуганно сообщила милиционеру:
— Это отчим уже ищет меня.
— А ну посиди тут, а я посмотрю.
Его долгенько не было, а потом возвратился сказал тихо и по-домашнему:
— Да, носится туда-сюда, как угорелый. Его сейчас брать бессмысленно, а утром иди сюда, под белые ручки! Главное заявление имеется. Домой тебе, конечно, идти нельзя, поспишь до утра у нас. Тут вот имеется комната отдыха, постарайся уснуть, — по-отечески предложил Гаврила Афанасьевич, открывая Ксении пустую комнату, в которой кроме деревянного топчана ничего не было, и пока Ксения мостилась на жёстких досках, милиционер принёс ей серый потёртый плед. Он заботливо укутывал девушке голые ноги и, прикрывая тихо двери, ещё раз пожелал:
— Постарайся заснуть.
Ксения до утра пролежала на жёстком топчане, перелопачивая в голове тяжкие мысли, понимая, что она совершила нечто нехорошее по отношению матери. Но если бы она утаила попытку к изнасилованию, то отчим бы подумал, что падчерице всё это даже понравилось и девушка незаметно задремала.
Её разбудили голоса мужчин в соседней комнате и она поняла, что наступило утро и на работу в милицию пришли сотрудники. И, когда она вышла к ним, то дядька Гаврюша доверчиво улыбнулся ей и посоветовал:
— Можешь, дочка, идти домой, отчима твоего мы повязали и сейчас он сидит в следственном изоляторе.
И, когда Ксения подошла к порогу двери ведшей в коридор, Гаврила Афанасьевич  ласково предупредил:
— До суда, дочка, никуда не уезжай, я тогда вызову!
Домой Ксению ноги не несли, и она пошла в больницу навестить мать и брата. Она так соскучилась за ним, но странное дело молочные железы в грудях на этот сердечный позыв не отреагировали приливом молока, но девушку это не смутило, и она пошагала по перекрёстку в детское отделение…
Уже в длинном коридоре, куда Ксения вошла запахло печным отоплением, нос защекотал запах угарного газа. На неё повеяло чет-то родным — Бурьяновкой, вспомнила хату, как она растапливала по утру печь точно также пахло угарным газом, когда она засыпала уголь в топку на полыхающие дрова и слёзы ностальгии сами появились у неё на ресницах и Ксения смахнула их тыльной стороной ладони.
Дежурная нянечка привела её к плотно закрытой двери детского отделения, и Ксения тихо вошла. Женщины с грудничками уже не спали. Иная кормила своего младенца грудью, другая тихо разговаривала с соседкой по кровати и только мать лежала, отвернувшись к стене и тихо спала вместе с Васильком. Одна из лежавших тут окликнула:
— Коровина, к тебе посетительница!
— Таисия резко обернулась, а увидев дочь, отречённо произнесла:
—А-а-а-а, это ты? Чего припёрлась в такую рань? Что случилось?..
— Нет. Соскучилась, — уверенно ответила Ксения и нагибаясь к брату, нежно поцеловала его в щёку, интересуясь у матери:
— Ну что с ним?
— Зубки лезут, оттого и понос. Ничего, засранец, не ест, — посетовала Таисия, — чем ты его кормила?
Мать застала дочь врасплох и, перед тем, как что-то ответить, Ксения задумалась, но недолго, так-как это могло показаться подозрительным, и она ответила, тем, что дома лежало на столе, плюс твоё молоко, которое ты оставляла.
— Ты его закормила, ишь бутуз растёт!
Ксения загадочно улыбнулась, отметив для себя: «Значит у меня хорошее молоко!» По разговору с матерью Ксения поняла, что до неё страшная новость ещё не дошла и девушка облегчённо вздохнула, а мать усомнилась:
— Ты дома спала? Что-то ты вся помятая…
— Дома, дома, — успокоила Ксения, — бабушка с дедушкой привет передавали, — солгала она. И подумала: «А вдруг там уже все знают, что отчима арестовали и по чьей вине это случилось, они меня заклюют…»
Ксении нужно было уходить, но в больнице было тепло и её клонило в сон. Она неохотно покинула детское отделение, ещё раз поцеловав брата в щёчку. Во дворе больницы было тихо, но слегка подморозило на восходе солнца. Верхушки деревьев ещё дремали в первых лучах солнца. Она посмотрела по сторонам и полезла правой рукой под отворот пальто пощупала собственную грудь и поняла, что молока в них больше не было. Радоваться было ей или печалиться она не понимала и медленно побрела на знакомую улицу где жили Бородавко.
Ксения с настороженностью и внутренним трепетом открыла дверь кухни в предчувствии немого страха и не ошиблась. За столом сидел дед Андрей и бабушка Надя. Они оба внимательно посмотрели на вошедшую и не колеблясь старушка спросила:
— И где тебя носило?
Ксения не успела ответить, как до её сознания донёсся ещё один вопрос:
— И что тут произошло?
— Ничего особенного, подралась я с отчимом.
— Так подралась, что за сыночком приехала утром милиция и забрали?
Ксения лишь пожала плечами вздохнула и осторожно спросила:
— Можно я присяду?
— Садись ты дома, — ответила Антоновна и в задумчивости поинтересовалась ещё раз: — Тебе не учили не выносить сор из избы? Подождала бы нас, когда мы с дедом придём с гостей, сели бы вот здесь за столом и семейно обсудили возникший конфликт?
Ксения понуро опустила голову, посматривая в окно, где говорливые солнечные зайчики нашёптывали ей: «Не поддавайся на их удочку, стой на своём, а иначе по жизни заклюют…»
А тем временем Надежда Антоновна поставила перед Ксенией тарелку с отваренным картофелем и ломтик нарезанного солёного сала, пояснила:
— Ешь! Когда ещё мать выпишется с больницы. Вот налупишь своих, тогда прочувствуешь, каково матери…
Но мать ждать из больницы осталось сосем недолго: уже в следующую пятницу Таисию с младенцем выписали из больницы и в доме Бородавко началось такое… Обе злые на Ксению женщины набросились на девушку с такими упрёками, что Ксении и не снилось. Мать кричала, что она разрушила её семью, а свекровь плача осуждала именно тоже её, что сыночек снова пойдёт в тюрьму из-за поганого языка и сомнительного поведения наедине с подвыпившим мужчиной. Для собственной защиты, Ксения старалась отключить сознание и не воспринимать их колкие упрёки и нравоучения, что она должна говорить на суде в оправдание Бородавко младшего и только дед — Андрей Митрофанович молчал, сидя за обеденным столом, переводя взгляд то на супругу, то на невестку из-под мохнатых бровей глубоко посаженных светлых глаз.
В апреле месяце состоялся суд над насильником. Деревья потихоньку одевались в бледно-зелёную лоснящуюся воском на солнце листву, когда весёлые скворцы носились в тёплом воздухе, как угорелые, борясь за самок; когда в лечебном воздухе витали запахи только что испечённых пасхальных куличей и вздобных пасок, когда молодые женщины и девушки снимали тяжёлые пальто и головные платки, давая прохожим созерцать на себя неравнодушными взглядами, обличая свои природные достоинства…
Для суда выбрали небольшое помещение в поселковом клубе. Туда собралось немного зевак, но на передней лавке восседали злые на лицо, недоступные по характеру — мать Ксении — Таисия Филипповна и Надежда Антоновна. Ксению Коровину завели в подсобное помещение через запасную дверь, и заботливый Гаврила Афанасьевич наставлял Ксению, подбадривая девушку, что и как отвечать судье на задаваемые им вопросы. Неотрывно рядом с девушкой находилась врач со смотрового женского кабинета больницы, какая и проверяла накануне Ксению Коровину на предмет изнасилования, но девушка оказалась девственницей и, чтобы подтвердить это она и была назначена. Отчима Ксении — Виктора Бородавко привели в наручниках и усадили тоже в первом ряду справа у самой стены, а Ксению с левой стороны, словно оберегая девушку от нападок со стороны семьи Бородавко. Вместо судьи взял на себя обязанность местный начальник милиции некто Полежаев Игорь Николаевич мужчина лет пятидесяти седовласый крепыш с мешковатым лицом с грубыми морщинами на широком лбу. Он одиноко сидел перед собравшейся публикой и вчитывался в бумаги, лежавшие на столе, а рядом с ним стеклянная чернильница и деревянная ученическая ручка.
Ксения Коровина, конечно, не знала, насколько назойливо оббивала пороги милиции мать Виктора Бородавко — Надежда Антоновна, но всё было безрезультатно женщина смирилась с незавидной судьбой сына и теперь люто ненавидела виновницу суда — Ксению Коровину. Старая женщина сидела рядом с невесткой, которая покачивала на руках своего полугодовалого сынишку, подросшего за эти месяцы у дочери на руках. У мальца появился на округлых щеках румянец, набрал в весе и всё чаще заявлял о себе. Вот и сейчас он покрикивал, стараясь выпутаться из тёплого одеяльца. У Ксении сердце кровью обливалось при виде, что брат куксится, но мать была неприступна для дочери и с гневом на худощавом лице, косилась на дочь. Антоновна же сжимала свой кулак правой руки и молчаливо грозилась в сторону Ксении, а та видела и краснела до ушей. Заметил угрозы милиционер: Гаврила Афанасьевич со стороны делал старушке замечания:
— Антоновна, я выведу вас из зала!
Пожилая женщина прекращала манипуляции с кулаками, но ненадолго, своим внешним поведением делая вид, что она люто ненавидит приёмную внучку. Гаврила Афанасьевич снова подходил к Надежде Антоновне и предупредил в последний раз.
Данный суд проходил по накатанной программе с учётом, что ещё не так давно Самарское было районом, которое при укрупнении потеряла бывший статус. Гаврила Афанасьевич встал и задал вопрос потерпевшей:
— Расскажите, Коровина Ксения Илларионовна, как всё происходило в тот вечер дома у Бородавко?
Девушка встала со своего стула, но сказать что-либо не хватило смелости, что-то вспомнила и тихим голосом произнесла:
— Я же вам всё написала в заявлении и можете зачитать.
— Антоновна!.. — Прикрикнул милиционер на мать Бородавко, — выведу! Затем он взял стандартный лист бумаги и прочёл вслух: — «Я лежала на диване, читала книгу, а отчим пьяный не знал куда пристроить свои силы и набросился на меня. Он стал душить, порвал юбку и пытался изнасиловать…» Антоновна!? — В который раз предупредил милиционер, — выведите женщину из зала? — обратился он к сотруднику милиции стоявшему у входа в зал.
— Я больше не буду… — пообещала Надежда Антоновна, сидевшая как на иголках, а Гаврила Афанасьевич продолжил: — Чтобы вы знали мы полюбому назначим вашему сыну срок, как за попытку к изнасилованию, так и за тунеядство!
— Молите Богу, Антоновна, что ваша внучка ещё девственница, а то бы ему припаяли мама не горюй, — внесла свою лепту в суд врач гинеколог.
В зале суда сидело с десяток присутствующих и зароптали вполголоса, и седовласый милиционер в роли судьи успокоил зал:
— Товарищи, потише, не делайте из суда базар!

Ксения Коровина старалась поскорее позабыть этот день суда над отчимом, и, когда она шла иногда по центру посёлка, ей казалось на неё смотрят прохожие с некоторым укором, мол, посадила хорошего человека не за что… Мать перестала разговаривать с нею наедине, а Надежда Антоновна чуть ли не упрекала её за съеденный кусок хлеба и всё плакала по сыночку, которому дали полтора года колонии общего режима. Ксении стало невмоготу выносить унижения и укоры, к тому же Антоновна попросила Таисию убраться из дома в сарай, где лежали вещи семьи Коровиных, а там было настолько тесно, что Ксения уехала на время к тётке Лукерии в совхоз.
Когда Ксения вернулась к матери в Самарскую, мать уже купила себе хату по Промышленному переулку. Как оказалось, мать пристроила сына в местные ясли и Ксения побежала туда увидеться с братом, так она соскучилась за родной кровью выкормленной собственной грудью.
Мать была непреступна, почти не разговаривала с дочерью, которая так бездумно распорядилась судьбой возлюбленного. Надо работать, чтобы иметь свою копейку, Ксении пришлось устроиться на совхозный утятник находившийся на реке Кагальник. Работниц возили туда на грузовой машине утром и вечером и все невзгоды стали потихоньку забываться. Ксения познакомилась там с одной девушкой одногодкой по фамилии: Кряжева Светлана, жившая тоже по Промышленному переулку с матерью. Вот она-то и уговорила Ксению сходить вечером на танцы в знакомый ей парк напротив поликлиники. Танцы были платные под духовой оркестр местной самодеятельности при доме культуры, но дело было не в сумме оплаты чтобы зайти на танцевальную площадку, а в любопытстве. Брата Василька девать некуда было и Ксения взяла его с собою. Брат ещё не ходил и девушка, как заботливая мать, несла его на руках, а рядом шла её подружка: Кряжева Светлана — девушка с восточным разрезом грустных глаз с продолговатым колмыковатым лицом слегка горбилась, хотя горба у девушки не было. Обращаясь к Васильку, она спрашивала у него:
— Ну что, жених? Ты будешь нашей охраной?..
Василёк, что-то лепетал непонятное и девчата смеялись.
Оркестр был слышен уже издалека, пели трубы, глухо бубнил барабан, а ноги девчат сами вели на волшебные звуки оркестра.
Молодёжи здесь находилось много в пёстрых выходных одеждах, все незнакомые Ксении лица, но одного парня она всё-таки узнала и, это был тот самый строитель каменщик, который строил у них в Бурьяновке птицеферму, а один раз даже приходил к ней осенью перед отъездом в Самарскую и это был никто иной, как Аналоев Анатолий. Парень здесь вёл себя хозяином и, как только увидел давнюю знакомую из Бурьяновки Ксению, метеором подскочил к ней и предложил:
— Станцуем?
— Я не одна.
— Сын что ли? — удивился он любопытно всматриваясь в мальца на руках Ксении.
— Нет, это мой брат, — ответила девушка и предложила: — потанцуй лучше с моей подружкой Светланой.
— Я с тобой хочу! — Не унимался Аналоев.
— Но увы, я пойду присяду на лавку.
Ксеню Коровину обрадовала неожиданная встреча с Анатолием, девушка вела себя сдержанно, пытаясь приглядеться к парню, что он из себя представляет, а Анатолий то и дело подходил к Ксении, садился рядом и угощал мальца сидевшего на коленях девушки то конфетой, то ситром прямо из бутылки. Плоское лицо Аналоева лоснилось от пота, а он то разнимал задравшихся парней, то крупно беседовал с кем-то и всё посматривал на Ксению, чтобы к ней никто не приставал.
Ксения видела, что Анатолий здесь лидировал среди местной молодёжи, был заводилой и усмирителем сразу и это Ксении нравилось, но она была связана по рукам братом, а как хотелось танцевать!
Домой Ксения возвращалась той же дорогой, поднимаясь всё выше и выше на край села с подругой, неся на руках тяжёлого брата, а рядом шёл Аналоев с товарищем, жившим где-то там недалеко от Коровиных. Парень был повыше от Аналоева, поскромнее и тайно ухаживал за подругой Ксении — Кряжевой Светланой и стесняясь признаться ей в этом.
Ближе к дому Коровиной, ребята отстали и сели отдохнуть и покурить на одной из лавок у чужого дома, а Кряжева намекнула:
— Ты, Ксения, не здорово с Аналоевым, он парень разбитной не одной девушке мозги на бекрень поставил. Толька уже жил тут, она такая красивая! Говорят, с таких иконы пишут, но что-то не заладилось, и они разбеглись. Я слышала поговаривают Аналоев бесплоден, может и врут? Но девчат он меняет, как перчатки.
Ксения Коровина слушала подругу и не слушала и думала при себе: — «Он красив… Обходителен, не то что мой Говоров…»


Глава одиннадцатая

С этого самого вечера, для Ксении Коровиной настала новая жизнь в её судьбе. Аналоев зачастил к ней даже домой, но девушка не торопилась отдаться ему в руки, так как осторожничала и правильно делала. Некоторые девчата на танцплощадке в глаза говорили Аналоеву, что ты в ней нашёл: ведь Ксения не красавица, конопатая простушка, а он отвечал им:
— Девчата, вы не понимаете, она ангельский цветок! И уходил, увлекая Ксению на танцплощадку, кружась под музыку духового оркестра.
Совсем незаметно к концу пришло лето, сдали уток, новых почему-то не набрали и Ксения Коровина устроилась истопницей в поликлинику на второй этаж. Как поликлинику, так и больницу в то время отапливали печами. Истопникам привозили колотые дрова, уголь. Ксения приходила на работу рано, по-тёмному и если печи дымили, открывали настежь окна, двери и дожидаясь, когда помещения проветрятся, садилась с истопницей первого этажа, тёткой Дуней и пели задушевные песни в два голоса. Получалось у них настолько слаженно и хорошо, что проходившие мимо люди, спешившие на электричку, на рынок останавливались у окна и подолгу слушали, а потом благодарили и молча уходили.
Как-то совсем неожиданно, не гаданно приехал к Ксении Коровиной из Бурьяновки на грузовой машине кто бы вы думали? Сам Горохов Митя с товарищем: Иваном Сухомлиновым. По расспросам, Говоров нашёл где живёт Ксения Коровина и остановил машину у двора с покошенным штакетным забором. Он увидел вышедшую с хаты Ксению и разулыбался во весь рот. Он расставил свои длинные цепкие руки и обнял любимую никого не страшась. Из хаты вышла и мать Ксении — Таисия и Говоров воскликнул:
— Тёща!.. Завтра меня забирают в армию, отпустите Ксению со мной? Я в целости и сохранности привезу её завтра домой?
Ксения сопротивлялась, она не хотела ехать словно чувствовала, что её поездка на родину закончится чем-то нехорошим, но мать оказалась на стороне «будущего зятя» — Говорова и разрешила дочери поехать. Ксения оделась во всё новое, на всякий случай взяла с собою денег и уехала в тесной кабинке с парнями на своё неизгладимое будущее, которое перевернёт всю её судьбу. В кабине ГАЗ-51 троим было явно тесно, даже худощавый Иван Сухомлинов не поправлял общего положения при том ребята курили, чувствуя себя взрослыми мужчинами в среде девушки, а Ксения посматривала на повзрослевшего Говорова и замечала, как он раздался в плечах за прошедший год лицо стало более плоским и только маленькие его глаза утопленные в глазницы оставались прежними. А Говоров, в свою очередь подметил:
— Ксюша, ну ты и располнела!
Девушка ему ничего не ответила, но вспомнила своего брата Василька и подумала, что причиной её полноты стал виновен именно брат, а тут ещё это появление молока в грудях. Ксения боялась кому-то признаться об этом феномене и потихоньку стала забывать и попросила:
— Ребята, вы хотя бы по одному курили, а то дышать нечем.
А они курили и разговаривали об предстоящем вечере на проводах Мити в армию. Ксения только сейчас вспомнила, что Говоров на год старше её и она помнила о нём, что тот появился в первом классе, потому что остался на второй год из-за болезни «свинкой». Ей только исполнилось восемнадцать, шёл девятнадцатый, а Говорову двадцатый. За раздумьями и разговорами в тесной кабине незаметно подъехали к Бурьяновке. Тоскливо дремавший в тишине хутор показался Ксении унылым и будто заброшенным с двумя рядами электрических столбов вдоль скучных дворов. Девушка осознавала, что тут прошло её детство, потом школа и первая любовь, но чувства куда-то ушли, размылись временем, проведённым в Самарском, где расширился её кругозор и сердечные чувства понимание собственной жизни, а этот суд?
В то время все хаты в Бурьяновке были похожи друг на дружку: небольшие саманные, покрытые камышом, но уютные и тёплые. Такая же хата была и у стариков Говоровых, стояла она поперёк всеми тремя оконцами на хуторскую дорогу, уже знакомый небольшой коридорчик для обуви, деревянный порожек и обтёртая до блеска латунная ручка на двери. Длинный стол стоял повдоль окон, но Ксения вошла в хату, чтобы поздороваться с родителями. Отец Мити лежал на кровати в передней комнате, мать его в ногах деда, они о чём-то переговаривались, а когда увидели в свете электролампочки вошедшую Ксению, встрепенулись и взбодрились внешне. Ксения расцеловала всех, порадовалась, что они живы, а они, во свою очередь, воспрянули духом, что наконец-то увидели свою «невестку» — так и сказали они, целуя девушку сухими губами.
К Ксении вернулось на время её детство, облик родителей Говорова, когда они ещё были при силе и здоровье, не то, что сейчас и невольная слеза упала с ресниц девушки, но старики не заметили это и наперебой расспрашивали её, как да что? Ксения наскоро рассказала им, где живёт и работает, а во дворе уже собиралась молодёжь, и Ксения поторопилась туда, не подозревая, что видит стариков Говоровых в последний раз живыми.
Ксения Коровина преднамеренно села лицом к окнам, откуда хорошо видела стариков Говоровых: лампочка в хате освещала их фигуры и бледное лицо старика Степана заметно угасало от какой-то болезни, а тётка Маруся ещё была крепка и Ксения вспомнила, как ходила к ней летом на свиноферму, где игралась с маленькими поросятками, бригадир же всегда предупреждал женщину: «Смотри, Маруся, как бы свиноматка не съела девочку». Но Ксения гладила свинью по животу, по-взрослому разговаривая с нею, а мать Мити приговаривала, поглаживая девочку по светлой головке: «Свинаркой, ты будешь у меня…» Но свинаркой Ксения не стала, судьба сложится совсем по-другому.
Человек двадцать пришло на прощальный вечер к Говорову. Ксения всех тут знала, пришла и Фукалова Тося. Она, как встретилась с Ксенией обнялись и долго стояли, поливая слезами друг дружку. Фукалова тоже выросла за год, раздалась как и Ксения в бёдрах на радость завистливым хлопцам. Вот она-то и сказала, что под Шахты уехала жить их общая подружка Шрамко Лидия, поговаривают, что она вышла там замуж.
А за столом уже гомон, предлагали выпить и Ксении, но она согласилась лишь на пиво, какое купил Митя в Самарской, когда приезжали за Ксеней, целых два ящика! Сначала вроде бы ничего, напиток понравился девушке, но потом и голова закрутилась и, Ксения не подозревала, что всезнающий Пупырёв подмешивал в вино Ксении немного водки. Перед глазами замелькали улыбающиеся лица парней и девчонок, хорошо были различимы на столе закуски. Преобладало, конечно мясо: варёное, жареное, котлеты и «пальчики». Тут же всевозможные салаты, приготовленные руками матери Говорова, почищенный и отваренный картофель, облитый сметаной с мелко нашинкованным чесноком, но Ксения уже наелась досыта и смотрела на разгулявшуюся молодёжь. Часто подходил Говоров Митя, он нагибался у головы Ксении и что-то шептал на ухо и девушка неохотно соглашалась, кивая гладко причёсанной головой. Туго заплетённая коса девушки лежала на полной груди, свисая куда-то вниз. Безобразно громко слышался голос Пупырёва, тот уже с кем-то объяснялся в глубине двора и Ксении был даже противен его голос, а тут ещё куда-то делась молодёжь и Тося Фукалова подошла проститься с Ксенией. Подруга поцеловала её в щёку и шепнула:
— Если что, то приходи ко мне ночевать.
Оказалось, что ребята пошли к кому-то за проигрывателем и должны возвратиться. Снова к Ксении подошёл Говоров и шепнул на ушко:
— Как я за тобою соскучился, а ты, я вижу нет? Пупырь хвастался, что он тебя часто навещал в Самаре.
— Кто? — Удивлённо переспросила Ксения и лицо и без того розовое от выпитого, взялось пятнами и она ругнулась:
— Сволочь!
Говоров сел рядом с Ксенией и согласился слушать любимую и она продолжила:
— Хотишь я тебе докажу, что я пока ещё девушка?
Говоров понурил голову, словно не расслышал, хотя положил свою левую руку Ксении на колено и нежно принялся гладить ногу, тем самым давая понять, что он согласен и тогда Ксения предложила пари:
— Я сделаю это в благодарность нашей дружбы, так и не переросшую во что-то большее. После этой минуты мы забудем друг о друге навсегда, согласен?
Говоров снова погладил ногу Ксении и враздумии улыбнулся.
— Пошли… — уверенно пригласила Ксеня, вставая со стула. — Я помню, у вас был сеновал?
Они прошли широкий двор и, кажется, были никем незамеченными. Митя открыл сенные двери и они оказались наедине. Под ногами ощущалась мягкая подстилка из сена, Ксения покорно сняла с правой ноги розовые трусики и удобно легла на сено.
— Ну что же ты??? Так и будешь стоять? Или веришь мне?
Говоров промычал нечто непонятное, расстегнул ремень брюк и опустился перед Ксенией на колени.
Началось всё без прелюдий, даже без простых поцелуев, Говоров сноровисто спешил удовлетворить свою мужскую похоть, не оглядываясь на своё будущее.
Ксения ойкнула и предупредительно прошептала:
— Ну что же ты так?.. Митя, я живой человек!
Но Говоров уже засопел шумно, а Ксения отвернула от его лица свою голову и заплакала. Ей почему-то вспомнилось детство, оргии у них в хате, голые мужчины и моторые женщины наперебой вот так же сопели и стонали под партнёрами и Ксени стало так печально и противно и потому думала, поскорей бы всё кончилось.
Говоров присел у промежности девушки, нагнулся, нежно поцеловал Ксению в лобок и с лёгкостью признался:
— Вот теперь ты моя жена!
— Как бы не так, — возразила девушка, — а разговор за столом наш помнишь?
— Всё это пустое, Ксюша. Теперь я знаю, что ты моя!
— Принеси мне тёплой воды?
— Я мигом! — Ответил Говоров и отпружинился на костяшках рук.
Выйдя из сеновала, говоров не заметил, как к нему сзади пристроился Пупырёв и заговорчески поинтересовался:
— Ну как, честная она? Я всё слышал…
Говоров приостановился, и с полуоборота нанёс Пупырёву сильный удар кулаком в лицо псевдодругу. Митрий не видел, как Пупырёв кувыркнулся в воздухе и клубком покатился к собачьей будке. Ксения видела всё это воспользовалась замешательством Пупырёва и без скрипа двери сенника побежала в огород.
Ксения бежала не останавливаясь, пока не упёрлась в камыши резко свернула направо и пошла вдоль мокрой балочки в близ лежащий переулок, а там она уже очутилась на улице. Слышала, как гурьба взрослых парней пошла с радиолой под мышкой к Говорову, а Ксения шибко и незаметно направилась к Фукаловой. Время было позднее, на улице и лялички нет. Фукалова открыла дверь своей хаты сразу и потом они долго шептались, лёжа на одной кровати, а рано утром, Ксения уже шла из хутора по направлению трассы, чтобы уехать попуткой домой.
Её догнала грузовая машина, Ксения подумала это Говоров, но то был молоковоз, ехавший в Самарскую на молзавод за обратом для маленьких поросят. Чаевский дядька Гриша подобрал её, узнал и поинтересовался:
— Ну, как там мать твоя?
— Ничего, дядя Гриша, живёт.
— Ну, передавай ей привет от меня.
— Хорошо.
На этом и всё. Шофёр остановился на перекрёстке переулка Промышленный и Ксения пошагала домой гордо держа голову и всё никак не могла отключиться от лица шофёра, которого знала давно: оно у него вечно смеющееся с прищуром добродушных глаз.

Матери дома не оказалось и по разбросанным вещам в передней комнате, Ксения догадалась, что она повела в детские ясли Василька. Пользуясь случаем, девушка переменила испачканные трусики на чистые, постирала их в тёплой воде и видя кровь, жалобно заплакала. Нет, она не жалела, что потеряла девственность, а хныкала о том, что всё кончено с Говоровым: не послушал он её и теперь никакая любовь не спасёт сделанного к полному разрыву.
Мокрые трусики, Ксения замотала в полотенце: затем в газету и подоткнула под собственную постель. Она совсем случайно увидела на комоде раскрытое письмо и, пробежав глазами по тексту, прочла, что это послание от Бородавко Виктора. Писал он из мест заключения, умолял, чтобы Таисия уехала куда-нибудь из Самарской, он не вернётся больше туда, когда отбудет срок… Кроме брезгливости и ненависти у Ксении в душе ничего к этому человеку не осталось, она переоделась во всё рабочее и поспешила в поликлинику топить печи.
С неделю Ксения не ходила вечерами на тусовку в парк, узнавая от подруги — Кряжевой Светланы, что Аналоев ходит унылым, он несколько раз расспрашивал у Кряжевой, почему не ходит на танцы Коровина, а та лишь пожимала плечами, чтобы не попасть впросак. Кряжева рассказывала всё это Ксении, а сама красила себе волосы на голове и, посматривая в сторону подруги, Ксения удивлялась вкусам Светланы, какая меняла цвета волос с чёрного на чисто белый, то ещё на какой-нибудь, а Кряжева, думала, что подружка завидует ей и предлагала:
— Давай я и тебя перекрашу? А то он у тебя и не рыжий и не русый, а так… цвета почерневшей соломы.
Но Ксения отшучиваясь, обещала:
— Вот на днях мне привезут ещё одну краску, тогда и покрасимся, да?.. Но другого раза не получилось, потому что когда к Кряжевой пришла вечером Ксения на посиделки, то та уже красила волосы в пепельный цвет, накрутила на голове лёгкое туалетное полотенце и ходила гордо по хате в ожидании очередного эффекта. Через полчаса, Светлана в присутствии Ксении нагнулась над тазиком, чтобы снять с головы, то неожиданно вместе с полотенцем в чашку упали и волосы. Неожиданный дикий вопль пронёсся по комнате, Светлана заметалась по хате, крича:
— Мама, мама!? Посмотри, что со мною!
Голова Кряжевой без единой волосинки смотрелась смешно и дико для девушки. Она хваталась за голову обеими руками, ещё не веря тому, что навсегда лишилась волос, а тут ещё в дверь постучали и расстроенная Кряжева в крайнем испуге крикнула матери:
— Если это Вадим Переулов, то меня нет дома!..
Светлана полезла под кровать прятаться, а вдруг любимый парень зайдёт в хату.
С той поры, Ксения зареклась когда-либо красить свои волосы, а Кряжева Светлана от позора рассчиталась из совхоза и уехала в Ростов к родной тётке. Так Ксения лишилась единственной подружки в селе Самарском. Но на этом сюрпризы новостей не закончились. К зиме из посёлка уехали жить в город Батайск Аналоевы, но их сын Анатолий ещё шлялся по Самарскому, в надежде, что увидится с Коровиной, а когда его терпение пришло к концу, поспешно убрался из села и он, а причина была тому, чтобы слухи о его бесплодности дальше не распространялись. Родители купили в Батайске хатёнку по улице Матросова, а затем заложили кирпичный дом.


Глава двенадцатая

 Начался новый тысяча девятьсот шестьдесят первый год. Ксения по-прежнему никуда не ходила, только и делала, что с дому на работу и с работы домой. Мать приходила уставшая и злая, она жаловалась на боли в руках, на холодную или сырую погоду, но всё чаще прослушивались вспоминала о собственной прежней работе в Колхозе. Дочь понимала, что мать жалела о Бурьяновке, но назад возвратиться, значит сдаться перед трудностями и Таисия затаила мечту уехать на исконную родину — в Лохматовку, это и ближе к любимому человеку и может там найдёт работу по себе: с ручкой и блокнотом в руке.
А Ксения всё реже вспоминала Говорова, полчаса проведённые в сеннике с ним, о своей потерянной девственности эта небольшая потеря ничем не обернулась ей. Девчата пугали, что после этого самого и груди сделаются помягче, станут провисать, но нет. Она подходила к зеркалу на двери шифоньера и смотрела на себя и убеждалась, что всё осталось при ней зато она доказала Говорову, что она была честна перед ним, как девушка. Ксению сейчас одолевали мысли, а куда поедет она, если мать переедет в Лохматовку в Багаевский район. Она уже слабо помнила этот необычный хутор, где, собственно, и родилась. — «А как же тот паренёк? — думала она, — ему же сейчас лет семнадцать, посмотреть бы?.». Но эти мысли мимолётны, потому что он был моложе её, это явно выглядело тогда и всё-таки тот паренёк тронул её своею внешностью и неуловимой самобытностью в этом далёком от городов и крупных посёлков месте. — «А не поехать ли мне на стройку в Батайск? — подумала она и окрылилась такой мыслью, — на будущее, конечно».
А уставшая мать ложилась спать, привычно покашливая, урезонила:
— И что ты всё у зеркала крутишься? Надо было тебе разрешить покрасить волосы, как твоя подружка, наверное, присмирела бы.
Ксения расценила упрёк матери по-своему, но урок вынесла для себя на всю оставшуюся жизнь, а Таисия злорадствовала над дочерью и продолжала:
— Ну, полегчало тебе, когда посадила Виктора? А теперь видишь, как мы живём? Мужчина в доме, это, как оберег, а теперь мы беззащитны, комар и тот нам может руки крутить…
Мать ещё что-то говорила, а Ксения уже думала о своём, как устроить собственную жизнь, чтобы ни от кого не зависеть, хотя понимала без иллюзий, что такого в жизни никогда не бывает. А неделю спустя, Ксения получила письмо от Кряжевой Светланы. Та писала, что родная тётка приняла её, как самую близкую, потому что у женщины не было собственных детей. Сейчас Светлана учится в торговом техникуме на продавца. В городе Ленинграде заказала себе парик и надеется, что скоро ей его вышлют. На любовном фронте никого пока нет. Светлана жалеет, что потеряла Вадима Переулова. — «Как он там? — Интересовалась она и строго дополняла: — Не вздумай дать ему мой адрес».
Ранней весной, а это было в начале марта Таисия Коровина решила ехать в Лохматовку. В местной автобазе женщина выписала грузовую машину, утром с Ксенией погрузили все вещи и Таисия уехала с сыном в Багаевский район, а Ксения осталась в пустой хате ждать покупателя и дорабатывать отопительный сезон. Что-то не пелось Ксени с тётей Машей у раскрытого окна поликлиники. Неизвестно, но что-то подействовало на девушку. Может уезд матери на родину, а может быть Ксения грустила по Бурьяновке и из-за своей гордости не стала невесткой Говоровых, как планировал Митя и его престарелые родители, странно говорившие по-кацапски: «Маруся, мы ж пойдем у клуб?» — Обращался старый Говоров к жене, когда собирались на концерт приезжих гастролёров самодеятельности.
Но всё надо было Ксении пережить, а для того, чтобы это произошло, необходимо сменить хотя бы место жительство и саму работу. И вот она решилась, когда закончился отопительный сезон, Коровина помнила адрес города Батайска родной сестры Окиной Лидии — некой Лазар Веры, работающей на стройке в СМУ. А жила она в районе по улице РДВС. Как не замужней ей дали однокомнатную квартирку в двухэтажном доме и тридцатилетняя женщина «спуталась» с замужним мужчиной и тихонько жила, где продолжали строиться такие же квартиры, отчего город помаленьку расширялся за счёт новых микрорайонов, куда спешила сейчас Ксения Коровина.
От железнодорожного вокзала Ксении пришлось дойти к главной улице города, там села на пригородный автобус, какой привёз девушку до самого РДВСа. Уточнив у сошедших с автобуса женщин, Ксения направилась по пустырю прочь от железной дороги — на запад по густой высохшей траве к дому номер одиннадцать, где и жила Вера Лазарь. От волнения сердце билось учащённо, но девушка считала таблички на углах двухэтажных зданий. Сбоку домов росли редкие камыши, выбеленные за зиму ветрами. То и дело попадались битые кирпичи, между ними пробивались к солнцу цветы одуванчиков — предвестники тепла.
Дом Веры Лазарь почти крайний. За ним были заселены ещё два или три таких же типовых двухэтажных дома, а дальше тянулись лишь фундаменты и вырытые котлованы. Входные двери дома не заперты и Ксения пошла на второй этаж, ступая по шумным ступенькам ещё не отшлифованные подошвами грубых сапог. На лестничной площадке Ксеня огляделась и поняла: четыре квартиры налево и такие же направо. Присмотрелась и прочла под звонками фамилию. Тут была и фамилия Лазарь. Почти не колеблясь, девушка нажала на кнопку за дверью послышалась мелодичная трель. Минута тишины и, наконец, открылась. Женщины секунды смотрели друг на дружку, наконец Вера Лазарь приветливо улыбнулась гостье и произнесла:
— Ой, Господи, не заблудилась ли?!
— Нет, Вера, я к вам!
— Ну, заходи…
— Здравствуйте! — опомнилась Ксения и поздоровалась.
Так называемая «тётя Вера» была лет на десять старше гостьи и выглядела она довольно молодо, слегка располневшая к тридцати годам. Чёрные густые волосы на голове так и оставались ото сна не причёсанными и уютно лежали на узких плечах Веры. Чёрные брови широкие словно размашисто нарисованные подчёркивали нежную женственность хозяйки. Может она думала, что пришёл к ней любовник, а он изредка захаживал сюда, но сегодня был не его день. На женщине мешковато сидела нательная рубашка до пола и с короткими рукавами. В квартире было тепло и поэтому босая Вера не торопилась нырнуть в ещё тёплое одеяло на пружинистую койку с пуховой периной и такими же пуховыми подушками. Постель женщины была занавешена от посторонних глаз и походила на будуар восемнадцатого века.
— Какими ветрами тебя ко мне занесло? — встряхивая правой ладонью стелющиеся волосы.
— Весенними, Верочка, весенними, — отшутилась Ксения, посерьёзнев, призналась: — Хочу устроиться работать к тебе на стройку.
— Правильно решила! — Поддержала Вера. — В колхозе такой молодой оставаться что ли? Дойки коровам всегда успеешь тягать. Надо к современной жизни тянуться, к цивилизации, так сказать.
— Вот и поручися за меня, может и с жильём проблему решить поможешь?
— Я рада видеть тебя! — Призналась Вера. — Всё устроим по высшему разряду. Завтра и поедем на стройку, а пока поживёшь у меня.
— Вот и спасибо!
— Ну, как там твоя мать? — интересовалась Вера, принявшись за расспросы.
— А ты разве ничего не знаешь? Мамка уехала из Бурьяновки, сначала в Самарское, а оттуда на родину подалась в Багаевский район в хутор Лохматовку, а я вот решила…
— Вот твой диван, — указала Вера на новый упругий диванчик, стоявший у глухой стороны однокомнатной квартиры упиравшийся одним концом в широкую балконную дверь почти на всю стену. Балконное окно и дверь были занавешены безвесной капроновой гардиной до пола и вяло вздыбивалась от дуновения свежего ветерка, влетавшего в открытую форточку. Но в комнате тепло и уютно, без лишних вещей и прочих нагромождений. Всё это очень понравилось Ксении, она всегда мечтала именно о таком собственном уголке, но суждено ли будет этому сбыться, мы узнаем, прочтя роман до конца.
Ксения легла на диванчике, а Вера возвратилась в койку, но не уснули и пошли расспросы о разном: от Бурьяновки и стройки о какой думала Ксения в последнее время. Был выходной день и женщины до обеда провалялись на своих местах, пока не проголодались.


Глава тринадцатая

Сама стройка располагалась на краю города, но один из объектов находился в Бурьяновке, где каменщики достраивали современный сарай на территории свинофермы, но туда Ксения Коровина не попала: пока оформлялась на работу, получила спецодежду, прошла у прораба инструктаж по технике безопасности. К обеду Ксении захотелось поесть и прораб с интересной фамилией: Дрогин, посоветовал ей сходить в столовую при железнодорожной станции Батайска, где за копейки можно сытно покушать. Так она и сделала, а потом подумала: «Неплохо!»
Так и началась трудовая деятельность Коровиной Ксении с лёгкой руки Веры Лазарь. В восемь часов следующего утра Ксения уже ехала на грузовой машине, накрытой тентом в какой-то совхоз Азовского района на строительную площадку подсобным рабочим. Она успела перезнакомиться с женщинами, сидевшими в кузове, но моложе Ксении среди них не было. Женщины замужние, но весёлые, пели тихонько песни под монотонный вой заднего моста вездехода и Ксении было весело и легко на сердце. Почти сразу ей приклеили прозвище: «Сорванец», но Ксения не обижалась, помня слова, сказанные как-то матерью: «Хоть горшком называйте, только в печь не садите», вот и Ксения также. Целый день она таскала прочие строительные материалы, только и слышала не злобные окрики: Сорванец, Сорванец!.. И Ксения бежала на голос, стараясь исполнить всё.
— Ну, как? — Поинтересовалась вечером штукатур-маляр: Вера Лазарь, когда пришли на квартиру.
— Первый день тяжеловато, но бабы сказали, что втянусь за неделю.
— Правильно они и бают, — согласилась Вера и добавила: — Будешь прилежно работать, Дрогин поставит тебя ученицей на штукатура-маляра, как в своё время я начинала.
— А я и ничего… — в полудрёме ответила Ксения, посапывая. Ей что-то снилось, в небе летали какие-то самолёты, они бомбили хутор, а зенитные установки в небе сбивали их. Вот один из вражеских самолётов загорелся и пошёл к земле, оставляя шлейф дыма, а малокалиберные зенитки продолжали тявкать: «Ав, Ав, Ав…» Ксения улавливала несуразицу звуков, но не могла открыть глаз, а когда проснулась совсем, то услышала: Ав, Ав, Ав, доносившееся из раскрытой форточки и это были не зенитные установки, а голоса женщин станционного узла. По всей видимости это диспетчера переговаривались между собою по громкой связи и их прерывистые голоса ввиде Ав, Ав, Ав, доносились до слуха девушки. Она сладко потянулась на диване и увидела, что Вера укрыла её тёплым одеялом и Ксения даже и не почувствовала, так крепко спала, да и звуки войны, которые пригрезились ей во сне — Скорее кадры из какого-то военного фильма.


Глава четырнадцатая

Трёхтонный грузовик, доверху загруженный домашним скарбом, наконец, заехал в широкую улицу Адамовки. Таисия Коровина с интересом вглядывалась в разномастные плетни подворьев за которыми виднелись понурые приземистые хаты некогда родного ей хутора. Редко в окнах зарился свет керосиновых ламп. Дорога по хутору была ухабистая, но мёрзлая и трёхтонка медленно ехала по ней, а Таисия, стараясь угадать хату своего родного племянника — Ивана Коровина. В письмах Иван подробно описывал, как именно выглядит его хата и всё в целом. Днём бы ещё как не шло, а сейчас уже ночь, хотя время было на ручных часах женщины вечернее.
— Кажется здесь, Трифан Иванович, — сказала Таисия, признавая разгороженный двор племянника и густо набелённую хату стоявшую в глубине двора. Окна уже был темны, как и всё вокруг, и Таисия подумала: — «Господи, куда меня занесло?.. Из цивилизации да в средневековье». Но всему была причина — это любовь к дорогому человеку — Бородавко Виктору, которому оставалось сидеть на вольном поселении несколько месяцев. Какие ей он писал письма… Мыслитель бы позавидовал, и Таисия таяла, читая их, рисуя в голове, как тихо и пристойно они будут жить здесь на зависть людям.
А грузовик подъехал поближе к окнам хаты и заглушил мотор, на шум которого вышел покашливая мужчина легко одетый сутуловат. Таисия положила младенца, которого всю дорогу держала на руках на освободившееся продавленное сидение машины и поспешно покинула кабину, разминая затёкшие ноги. На всякий случай женщина переспросила в сумрак:
— Ванюша, это ты?
— Я, я! — отозвался сочный голос молодого мужчины.
Таисия видела Ивана Коровина ещё молодым пацаном, бегавшим к ней в гости с Адамовки вниз на Лохматовку. Они приблизились друг к другу и крепко обнялись, не скрывая слёз радости и душевного облегчения. Первым делом, что Иван сказал Таисии, это были слова удивления:
— Я видел твою дочь — Ксению! Она совсем уже взрослая у тебя!
— Хватанул, соплячка она ещё… — Возразила Таисия. — Но успела в мою семью влезть, посадила мужа за пустяк…
Но Иван плохо слушал тётку, он был рад этой встречи и пожал руку шофёру, напомнил, стоявшей рядом Таисии:
— Вещи будем носить вот туда! — Указал он голой ладонью правой руки.
Куда Иван показал, то был обыкновенный сарай, правда с сохранившейся внутри печью, служившей ему когда-то летней кухней. Принялись носить мебель, а из мебели осталось от переездов большой родительский кованый сундук, трельяж, комод и две кровати, перины, подушки и столовые принадлежности. Обилие цветов, доски и даже куры остались там в Самарском на попечении дочери.
После того, как они занесли в сарай всё и отпустили домой шофёра, Иван по-хозяйски распорядился:
— Печь затопишь, тётушка, сама, а я пошёл спать, рано на работу!
Старый дырявый сарай прогрелся не сразу и Таисия заснула лишь к утру, обложив подушками сына, чтобы хоть ему было тепло спать. Утром Таисия проснулась на восходе солнца и первая мысль, какая появилась в голове, идти к управляющему просить работу. Племянник Иван рассказал ей, что контора находится в бывшем поповском кирпичном доме, сохранившемся с войны. Церковь сгорела при бомбёжки и верующие теперь ходили в церковь на пасху и другие важные божественные праздники в соседний хутор расположенный от Адамовки в трёх километрах на склоне той же горы.
Непонятная тоска охватила Таисию, она уже сейчас точно знала, что задержится тут ненадолго. Она уехала отсюда во время войны, когда ей было неполных двадцать лет, а сейчас почти сорок и из родных тут мало кто остался в живых, да и сам управляющий неизвестен ей, а вот фамилия знакома: Сущенков, Сущенков… — вспоминала она вышагивая через бывшую церковную площадь укатанную сейчас прошлогодним сухим бурьяном. Он легко ломался под её твёрдой резиновой подошвой и знакомо хрустел. Таисии не хотелось, чтобы кто-нибудь сейчас встретился ей, люди незнакомые, а надо будет здороваться.
Редко где при хатах стояли заборы, а если и были таковы, то в подавляющем большинстве плетни, частокол, а то и ржавая военного времени проволока с колючими шипами, обвитая меж кольев или сухостоя. И лишь знакомая дереза непонятно почему успокаивала её сердце и грела душу. В такой вот дерезе она в детстве гуляла с куклами, рядом куры возились в рыхлой земле переворачиваясь с боку на бок, ловко обсыпая бока и перья избавляясь от паразитов.
Поповский дом ещё при её памяти был перестроен под сельсовет, где она в последнее время работала секретаршей у мужа. Ей завидовали местные бабы тоже грамотные, но где-то надо было досидеть до родов на лёгкой работе. Таисия пришла к конторе совхоза, то только сейчас увидела, что к старинному кирпичному зданию пристроили длинный клуб из пиленого кирпича так называемого: ракушечника. Таисия по деревянным ступенькам поднялась в деревянный коридор с большими рамами на улицу. Там хорошо были видны две двери, на одной из них висела табличка: Библиотека, а на второй двери: Контора…Постучала в левую, какая ей была нужна, но никто не ответил. Таисия толкнула дверь и она открылась. Комната была чисто прибрана, но тут никого не оказалось и она интуитивно прошла ещё к одной двери с биркой: Управляющий и постучала. Оттуда из глубины, донёсся весёлый голос:
— Да, да!..
Таисия вошла, немного волнуясь и сразу увидела налево старинный стол, обитый потёртым синим сукном и человека за ним с мешковатым лицом, сбитым в сторону мясистым носом и курчавым русым чубом на голове. Женщина остановила взгляд на мужчине, всматриваясь в его маленькие, но очень живые глаза под светлой бровью. Это и был он самый управляющий Сущенков. Молодой мужчина глянул на женщину повнимательнее, его равнодушие сменилось удивлением и, приподнимаясь со стула, браво воскликнул:
— Таисия Коровина, это ты?!
— Да, это я… — Призналась женщина, а мужчина, тем временем, вышел из-за стола и протянул ей свою широкую, но куцую ладонь.
Таисия поздоровалась с рукопожатием и на ощупь поняла, что у Сущенкова нет или почти нет фалангов на руках. В голове Таисии мелькали вопросы: — «По возрасту не воевал, а пальцев нет. Отморозил». А Сущенков будто догадался и витиевато признался:
— Слишком любопытным был в детстве, а фашист специально раскидывал с самолёта такие разноцветные игрушки, вот и остался без пальцев. Встретился бы с тобою на базаре в Багаевской на признал прошёл мимо, а дома видишь ты!.. У тебя лицо брата твоего Григория. Не ведаешь, нашёлся ли он?
— О нём нам ничего неизвестно, — неохотно призналась Таисия и поспешила переменить тему: — Я буквально вчера приехала к вам, на работу примешь?
— Конечно! — Обрадовался он и уточнил, — нам телятница во как необходима! Женщине, которая работает на телятах, в декретный отпуск пора, ну сама понимаешь…
— Если вы не забыли, я же ещё и счётный работник, — вкрадчиво напомнила ему Таисия, меняясь в лице.
— Да?.. — удивлённо произнёс Сущенков, — это я буду иметь ввиду.
— А у вас дитясли есть, а то у меня сынишки полгода?
— Имеются! — Резво ответил Сущенков, рассматривая Таисию, словно подношенный товар.
— А когда на работу?
— Да хоть сегодня. Сейчас напишите заявление по приёму в совхоз оставите мне свои документы, мы и пропишем, а дитясли вот по этой улице. Левая сторона третья хата.
— Улица, где Басов колодец? — уточнила для себя Таисия.
А Сущенков восторженно добавил:
— А мы его не так давно почистили, обложили кирпичом! Вода в нём вкусная!
— Это я помню…
— У кого ты остановилась? — Вдруг поинтересовался управляющий.
— У племянника своего — Ивана Коровина.
— Да, да, да! Он мне говорил о тебе, но вылетело из головы. Да: садись и пиши заявление, а я дам письменное распоряжение на счёт дитясель.
— Как вас по имени отчеству, совсем позабыла? — спросила Таисия, словно действительно запамятовала.
— Сущенков Виктор Романович, — напомнил управляющий, что-то чиркая на бумажке, ловко держа в куцых пальцах чернильную ручку.
По записки от управляющего у Таисии Коровиной приняли из рук в руки восьмимесячного мальца и предупредили, чтобы к пяти часам вечера она забрала своего Василька обратно, а Таисия пошла вниз к озеру на МТФ познакомиться с новой для неё работой — телятницей.
Возвратимся в город Батайск где на стройке трудится Ксения Коровина.
Весна не сразу брала в свои объятия нескончаемые просторы придонья: утренние морозцы сменялись днём оттепелями, тепло грело солнышко и душа радовалась, соскучившись по настоящему лету.
Ксения Коровина как-то сразу влилась в рабочий коллектив состоявший в основном из женщин среднего возраста и только одна Галка Петухова её возраста и роста всегда была рядом на строительной площадке. Неразговорчивая, но внимательная она присматривалась к Ксении и где надо подсказывала Коровиной по работе, советуя той, что можно сделать, а что и пустить на самотёк, а иначе заездят по мелочам.
Петухова выглядела на фоне Ксении Коровиной более очаровательной девушкой, но что-то в ней было отталкивающее. Может манера поведения, Ксения так и не разглядела. Петухова носила на длинной шее бесцветное монисто, в ушах серебряные серёжки с какими-то ярко-красными камешками в оправе, волосы на голове жгучей брюнетки повязанные на стройке белым платком. Груди и всё остальное было при ней и взрослые ребята на стройке то и дело заигрывали с нею, но Петухова не отваживала их резко, но и не позволяла им переходить дозволенные границы приличий. Эта черта поведения нравилась Ксении, но она так и не смогла бы, да и не приставали к ней, только и слышала:
— Сорванец, — принеси вон ту доску!
— Сорванец, не клади в ведро много раствора, тебе ещё рожать!
И Ксения покорно исполняла все прихоти старших рабочих, тая в себе надежду, что её скоро переведут в ученицы штукатуров-маляров. Об этом ей всегда напоминала дома Вера Лазарь за ужином. Мол, Дрогин присматривается за тобою и ждёт случая предложить пойти в ученицы.
А весна уже входила в свои права. Всё ярче светило солнце, молодая трава буйствовала в укромных местах, на носу Пасхальные праздники, а там и первомай! Ксения привыкала к городу, к новой для себя работе и почти совсем позабыла о матери и брате, что они существуют на свете. Иногда она ездила к тётке Лукерии, была там в курсе всех их дел. Женился двоюродный брат Анатолий, у Анатолия и Лидии росла дочка, а Володя уехал после службы в армии в Павлодар на комсомольскую стройку. Тётка так же гнала самогон. Дядя Саша хоть и пил его, но не увлекался. Он, как запряжённая лошадь пахал и пахал на своей работе в совхозе, работая фуражиром. Тётка Лукерия замещала Ксении мать, а дядя Саша отца. Иногда в свободное время тётка садилась за стол, высыпала горсть бобов и гадала по зёрнам судьбу своим близким и родным, также предсказывала судьбу и Ксении, что той ждёт дальняя дорога, перемена жизни и прочее, прочее, на что девушка лишь хохотала и не верила. А бобы предупреждали, чтобы Ксения была поосторожней в выборах друзей и подруг, мол это город…
Но если бы только знала Ксения Коровина, насколько непроста сама жизнь любого человека и порою, непредсказуема и от беды её разделяет лишь одно мгновение. Вот и майские праздники! Ксения Коровина с подругами и прочими рабочими с её бригады каменщиков и монтажников прошла в колонне демонстрантов под духовой оркестр, под «ура» и нескончаемые лозунги прошлись по центральной улице Батайска. Рядом бок о бок тёрлась и Галина Петухова и улучив момент, шепнула Ксении:
— Пойдёшь со мной на день рождение?
— К кому? — Поинтересовалась Коровина.
— К одному моему знакомому!
— А у меня нет денег свободных купить подарок, — призналась Ксения.
— Всё уже заплачено! — Успокоила Петухова, посматривая направо и вверх, словно заметила в безоблачном небе нечто интересное.
— Но, если так, то можно, — согласилась Коровина и переспросила: — К скольки и куда?
— К шести вечера, а встречаемся с тобою у выхода из парка! Жду.
— Пойдём по стакану вина выпьем на разлив, — осмелев, предложила Петухова и Ксения неожиданно для себя согласилась:
— Давай! А где?
— Тут недалеко забегаловка!
В забегаловке было много народа, не протолкнуться, но сообразительная Петухова взяла бутылку ситра, вылила её содержимое под угол, а в пустую тару попросила продавщицу налить вино. Девчата пли вино в парке на качелях прямо из горлышка. Противное терпкое вино не шло Ксении, но она, всё-таки, сделала несколько глотков, захмелела, закусывая шоколадной конфетой.
В обед Ксения уже была дома. Она предупредила Веру, что идёт на день рождение, подкрасила брови, ресницы и в семнадцать часов пошла в парк, где её уже ждала Петухова в ярком наряде, с распущенными волосами на голове, слегка возбуждённая и всё говорила, говорила… о хороших парнях с какими Ксении придётся познакомиться там на хате, куда они идут сейчас.
Темнело быстро, пошёл частный сектор, добротные кирпичные дома, окружённые железными заборами, тенистые палисадники, с цветущими деревьями. Ксения начала беспокойно оглядываться, потому что она никогда здесь не была, а Петухова, почувствовав это, успокоила: уже пришли!
И действительно; повернули за угол и Петухова открыла калитку, просунув руку в прорезь.
Странным образом, но окна кирпичного дома были наглухо затворены ставнями не пропускающими изнутри света, и Ксения удивлённо возразила:
— Да тут, наверное, никто не живёт?
— Увидишь живут! Нас ждут.
По выложенным плитам девушки подошли к порогу тёмной веранды, постучала в филёнчатую дверь, какая открылась не сразу. Сначала оттуда послышался настороженный сдержанный голос мужчины:
— Кто?
— Петухова. Открывай, Роман.
— А-а-аа, заходи. Кто это с тобою? — Уточнил цыганский говор с прокуренным дыханием, он знающий всё тут происходящее, буркнул Ксении:
— Проходи…
Они вошли в узкую прихожую с единственной электрической лампочкой под высоким белым потолком, тут-то и обосновался высокий худой цыган, не выпускающий папиросу изо рта. Ксении было видно, человек этот сидел на стульчике у плиты жарко горевшей углём.
— Тобою уже интересовался Стас, — напомнил молодой несуразный на вид цыган, на что Петухова ответила:
— Видишь, я новенькую привела, потому и задержалась.
Она по-хозяйски достала из узкого высокого шкафа приличный на вид женский халат и на правах старшей предложила один Ксении:
— Снимай с себя всё барахло, за мною пойдёшь в душ, Роман покажет и к столу.
Ксения Коровина не сразу поняла отведённое ей тут значение и лихорадочно думала: — «Что же это за такое рождение, если с порога предлагают душ, халат, а потом только застолье?» Она оцепенела, когда приоткрылась входная дверь в просторную комнату полупустой залы, где горел яркий свет люстры и длинный стол, накрытый персон на десять, был заставлен бутылками с шампанским, водкой и закусками. Но что главное — все парни и девушки, находившиеся здесь были облачены в тёплые халаты до пола, под которыми скорее всего, ничего из одежды не существовало. Всякие настороженные мысли одна страшнее другой лезли Ксении в голову и она не знала, как поступать в данной ситуации. Она обеими руками вцепилась в подол своей новенькой кофты и до боли в пальцах сжимала их. Но вот показалась сама Петухова, удивлённо взглянула на подругу и подбодрив подмигом обоих глаз, напомнила:
— Ну что же ты? Все ждут тебя, хотят познакомиться. Не отчаивайся, ещё как понравится!
Ксения поняла, что тут, что-то не то и скорее всего связано с групповым сексом. В её сознании перещёлкнуло, закрутилось до лёгкой боли в мозгах и Ксения чуть было не потеряла сознание, но в этот момент её отрезвил голос цыгана:
— Ты что, птичка, не поняла куда залетела? Это обыкновенный развратный дом. Бери халат и иди мыться в душ, он находится направо, рядом с кухней.
Ксения испуганно посмотрела на цыгана, увидела его взлохмаченную чубрину на голове, такие же чёрные усы взъерошенные, как ёжик. Цыган сидел на скамеечке, попыхивал папиросой, пуская дым в поддувало печи и продолжал:
— Ты кто, белая ворона?..
Но снова открылась дверь в банкетную комнату и полуголое тело Петуховой показалось в проёме, а голос девушки раздражённый и настойчивый предупредил:
— Не хочешь по-хорошему, возьмут силою, не сопротивляйся, топай в душевую.
Ксения словно пьяная глядела поверх головы Петуховой и увидела там у стола знакомую физиономию парня так похожую из фотоателье города, в котором она не так давно фотографировалась на паспорт. Та же бородка, приспущенные бакенбарды, а самое главное тупой массивный подбородок. Ксения встретилась с его взглядом и невольно опустила глаза. Ей стало понятно: все ждали новенькую и надо было что-то делать сию же минуту, а иначе нельзя будет ничего исправить и она тихо, дрожащим голосом спросила у цыгана:
— Вы знаете, я хочу в туалет.
— Там в душевой есть и туалет! — Напомнил Цыган, глубоко затягиваясь папиросой.
— Я, барышня, деревенская, не привыкла городскими благами пользоваться, мне бы на улице?
— Хорошо, пойдём, — согласился цыган, поднимаясь со стульца.
Ксения натянула на себя осеннее пальтишко и вышла следом за поводырём. Её окружила майская прохлада и откуда-то взявшаяся сырость овеяла лицо, отчего Ксенья невольно вздрогнула. Она шла следом и думала: — «Если зайду в туалет, попробую незаметно выскользнуть из него и убежать…» А Цыган, словно почувствовал трепет её сердца и снова спросил:
— Что, белая ворона, страшно стало? Неужели не догадывалась чем тут твоя подруга занимается?
Ксения шла и молчала, вся дрожа от страха и сырой погоды, а цыган продолжал:
— Сразу видно, что ты не ихнего покрою, уходить тебе надо, пока не поздно! Если что, скажу сбежала, попросившись в туалет.
Ксения не отвечала ему, но шла за цыганом меж низко нависших деревьев с мелкими листочками, с запахом молодой смолы веявшей от побегов. Цыган остановился у дыры в заборе, и не оглядываясь, почти приказал:
— Беги что есть духу, не оглядывайся! Я с минуту постою, а ты жми: деваха, на педали. А то они могут и в погоню кинуться…
Ксения плохо помнила, куда она бежала, лишь ориентируясь на голоса диспетчеров на железнодорожной сортировочной станции. Под ногами асфальт сменялся гравием и наоборот, с глаз текли горячие слёзы и сколько бежала Ксения столько и корила себя: — «Так тебе и надо, дуре, доверилась вслепую, погуляла, нечего сказать…»
Всходившая на востоке луна стала понемногу озарять небо, а с ним и дорогу по которой она бежала. Вдали замаячили фигуры людей, девушка бросилась к заборам и, как ей казалось, слилась с общим фоном серых штакетин, присев на корточки и скрючившись, думая: — «Может уже меня ищут?» Но то была подгулявшая молодёжь. Ребята и девчата дурачились меж собою, громко разговаривали и эта их безмятежность немного успокоила Ксению, она перевела дух и пошла дальше, чувствуя себя всё увереннее. В РДВС она пошла пеши, срезая по пути лишние метры. Горело лицо, слёзы давно высохли, в голове толпились удручающие мысли: — «Ну и Петухова?.. Что же мне теперь делать? На работу мне возвращаться нельзя, Петухова может на след навести, а вернее на квартиру в которой я обитаю. Поеду-ка я прямиком к тётке, а там видно будет. Действительно белая ворона, как выразился цыган, ни дать не взять! Я бы сказала, настали чёрные дни для белой вороны…»


Глава пятнадцатая

Ксения крадучись прошла по ступенькам на второй этаж жилого дома, внутренне собрав себя воедино, так как знала, что опытная и любопытная Вера пристанет с расспросами. Отныне она никого не хотела видеть, и по совету цыгана поскорее убраться из города, так как у тех людей, от которых она сбежала длинные руки. Но куда ей уехать и как скоро, она не пришла ещё к правильному решению.
Стоило Ксении открыть дверь квартиры и тихо присесть на табурет, Вера оторвалась от вязания носка и проницательным изучающим взором посмотрела на вошедшую и сразу поняла, что с той что-то случилось.
— За тобою гнались? — Поинтересовалась Вера ненавязчиво.
— Кто тебе сказал?
— По тебе видно, да и со дня рождения так быстро не уходят, — спокойно объяснила женщина, скорее сама себе.
— Я ушла оттуда, потому что не мой контингент.
— Слово-то какое, контингент, надо же… — Усмехнулась Вера, возвращаясь к вязанию носка.
— У тебя ножницы острые есть? — равнодушно спросила Ксения, трогая собственную косу. Надо было свой облик поменять, чтобы её не узнали те загадочные люди по косе.
— Посмотри в швейной машинке, — ответила женщина не поднимая своей тяжеловесной головы от вязания.
Ксения прошла к машинке стоявшей за кроватью хозяйки, потянула на себя ящичек с лежавшими там шпульками, нитками и иголками, нащупала большие ножницы, погладила собственную косу и прикинув сколько следует отрезать, не думая о последствиях, отрезала толстую косу, словно отпилила. Удерживая в руке её, похожую сейчас на обезглавленную змею, спросила у хозяйки:
— Ну как, Вера, пойдёт?
— Что ты наделала?! Вот дурёха, такой красивый волос перевела. — Возмутилась женщина: — Хотя бы посоветовалась!
— Надоела она мне, — невозмутимо призналась Ксения, — я уже давно не школьница.
— Ты, наверное, голодна? — Поинтересовалась Вера.
— Ничего не хочу. Завтра праздничный выходной, съезжу к своим.
— Смотри сама, ты теперь самостоятельная! — Похвалила хозяйка Ксению.
А та стояла посредине комнаты и думала, где она задевала расчёску, потом вспомнила и полезла в карман своего лёгкого пальто, в котором ходила с Петуховой на так называемый день рождения. Она была в боковом кармане, с расчёской она вынула бумажку, сложенную в четверо. Развернула и прочла каракули, написанные карандашом: «Пожалуйста, позвони вот по этому номеру военкому города, Скворцову Михаилу Ивановичу, пусть он выручает из беды свою дочь по адресу: Крестьянская — шесть».
«Когда же он успел?.. — думала Ксения стоя у дивана. Буду идти в город на вокзал и позвоню из автомата». А вслух спросила:
— Вера, ты завтра пойдёшь за хлебом?
— А как же!
— И я с тобою пойду!
— Составь компанию.

Засыпая на своём диване, Ксения всё думала, а что же с нею произошло? Ведь она такая доверчивая, основная же суть происходившего по улице Крестьянской — шесть, оставалась за пределами видимости напуганной девушки, но голос, по-видимому главного там, Ксения запомнила на всю оставшуюся жизнь: писклявый, противный никак не соответствующий с внешностью созданного дьяволом в облике человека, и ей это ещё предстоит узнать, но не завтра и не послезавтра, а спустя месяцы, когда начнётся судебный процесс банды воров, грабителей, убийц и растлителей молодых девчонок, где жертвой могла стать и Коровина Ксения.
Спала Ксения или нет, теперь не вспомнит. Девушка прислушивалась к каждым шорохам и стукам за домом или на площадке перед дверью, от чего кровь стыла в её жилах, при мысли, что её вычислили, но успокаивала себя тем, что никогда не говорила Гале Петуховой где квартирует, или кажется, говорила… Ксения словно в бреду проснулась ни свет, ни заря. Причесалась, отрезанную
косу завернула в газету и положила в дорожную сумку, чтобы увезти к тётке в совхоз, ведь она туда собиралась, а не в Лохматовку к матери, да и нужна она там кому?
Шла Ксения по улице утреннего города следом за Верой, как собачонка на привязи, посматривая по сторонам, где можно заметить телефон автомат. Она заранее нащупала в кармане копейку — плату за разговор и когда увидела таксофон, то крикнула Вере вдогонку:
— Вера, я догоню тебя!
Сняв увесистую трубку, прикованную к ящику автомата тонким, но прочным тросиком, достала из кармана записку, выученную почти наизусть, набрала нужный телефон и когда мужской голос спросил: «Кто это?» Ксения взволнованно ответила, словно заклинание:
— Слушайте меня, Михаил Иванович Скворцов, спасайте свою дочь, она в большой опасности. Очаг банды находится по улице Крестьянской — шесть.
В эти секунды пока Ксения говорила незнакомому мужчине, чувствовала себя шпионкой или осведомительницей, но такое чувство возникло мимолётно и, как показалось девушке она опустошила свою душу до дна.
Она посмотрела вперёд, но Веры рядом не было. Ксения быстро пошагала обратно в РДВС на железнодорожный полустанок так называемый: ВЧД, где и народу меньше и вряд ли её там будут искать.

— О-о-о! Откуда ты взялась?! — Воскликнула тётка Лукерия, подняв голову тот очередной лунки посаженной в огороде кукурузы.
— Здравствуйте! С электрички. — обрадованно призналась Ксения и тут же принялась помогать сажать огород.
— Я уже заканчиваю, племянница! — так же весело призналась женщина, рассматривая девушку, подслеповато всматриваясь в её внешний вид. — Да ты чи косу отрезала!..
— А что, тёть Луша, плохо?
— Нет, но такую косу обрезать, как у тебя рука поднялась.
— Мне что век школьницей ходить? — Заученно отпарировала девушка, на что женщина лишь хмыкнула и бросая в лунку последнюю щипоть жёлтых семян, подбодрила:
— Распустила, Дуня, косы, а за нею все матросы! Пойдём завтракать мой Волков скоро приедет, а у меня ещё котлеты не разогреты и мятка стылая.
— Не мятка, тётя Луша, а пюре! — Поправила Ксения.
— Я привыкла, как у нас в Лохматовке все твою пюре называли мяткой, вот и я всю жизнь: мятка и мятка, — рассудила по-своему женщина и принялась вполголоса напевать знакомую Ксении песенку: — Вот кто-то с горочки спустился, наверно милый мой идёт!..
— Едет! — Поправила Ксения, расслышав стук деревянных колёс дядькиной брички и ощутила себя самой счастливой девушкой на свете, подумав: — «Как здесь хорошо!»
За завтраком на кухне было необычайно весело. Старый Волков выпил стопку другую крепкого самогона, расспрашивал Ксению где мать и удивлялся, что та поехала жить в Лохматовку, осуждая:
— И кто её там ждёт? Сидела бы на месте и сидела…
— Ты прав, отец, поддерживала мужа Лукерия, — на одном месте и камень мхом обрастает! Черти её понесли! Не иначе за своим алкашом подалась?
— Вы правы, тёть Луша, согласилась Ксения, — он натворил бед в Самаре ему дали за что полтора года! Ладно сам мается, а ещё и мамку сбивает с толку, — по-взрослому рассудила Ксения.
— Да приехала бы и посоветовалась с сестрой, а то так с бухты барахты! И хату продала?
— Ещё в прошлом году, — ответила Ксения, оставаясь полностью на стороне тётки и дядьки.
Ксения рассуждала, поглядывая то на тётку, то на дядьку немного расслабившегося от выпитой водки. Мужчина настолько пропитался мукой от помола дерти на свиноферме, что эта самая мука заметна была девушкой даже в ушных раковинах и волосах. От одежды дяди пахло не только мукой, но его потом и конским тоже, а тут ещё выпитый самогон и без того усиливал привычные запахи специфической работы.
— Ксюша, а ты так просто приехала к нам погостить на выходные? — поинтересовалась тётка Лукерия, наполняя стопку мужа самогоном.
— Нет, ответила настороженно девушка, — если разрешите, я у вас поживу хотя бы до осени.
— А что ж оставайся, мне будет веселее! К матери не хотишь? — немного погодя переспросила тётка, мурлыкая под нос песню Лохматовки.
— Нет не хочу: к мамке тот Витичка Бородавко возвратился из тюрьмы, я его хронически не перевариваю… — психанула Ксения.
— Да, связалась она, как чёрт с дурнем, — рассуждала за столом тётка, — из-за него и хорошую работу просрала, а теперь, наверное, коров доит?
— Пишет телятницей устроилась.
— Знаю я это всё, — отмахнулась тётка, — днями дома не бываешь. — Может тебе устроиться у нас на свиноферму? — предложила Лукерия Филипповна, — дед переговорит кое с кем…
— Не, тётя Луша, возразила девушка, — если что, пойду буряки полоть.
— И это точно! — поддержала женщина, чувствуя, что племянница рассуждает по-взрослому, учитывая все за и против.

Вот так и разрешилась за столом судьба Ксении, чтобы затихориться на несколько месяцев пока там в Батайске забудут о ней. Недели через две, дядя Саша наточил Ксении самую хорошую тяпку и девушка пошла с совхозскими бабами полоть буряк в поле. Если поле было длинное, то рядок до обеда и рядок после обеда.
Лето входило в свои права, зелень вокруг буйствовала на глазах, а частые дождики помогали ей в этом и Ксения за работой помаленьку забывала о происшествии в Батайске, не желая больше показываться туда. Вечерами Ксения ходила в кино в совхозный клуб, а потом танцы, но напуганная Батайском, девушка не оставалась среди молодёжи надолго, а тут ещё двоюродный брат Владимир возвратился из Казахстана со своею женой Катей. Катерина была слегка полненькой девушкой добродушной и покладистой, которая и рассказала по секрету Ксении, что от Владимира сделала аборт, а теперь детки у ней не вяжутся, а пора бы уже. Привыкшая к строительной работе, Катерина в совхозе работать не пожелала и всё тянула Владимира куда-нибудь в город, но повзрослевший парень настолько соскучился за годы вне дома по родителям, друзьям детства, что и слушать не хотел жену. Он пошёл работать на трактор, а Ксения, как только началась уборочная пора, пошла на ток обыкновенной работницей, загружая и выгружая машины с зерном, а вечером в клуб, но двоюродный брат Владимир, на правах старшего, не давал Ксении самой распоряжаться собственной судьбой и когда приходила в местный клуб с Катериной на танцы, сердито гнобил сестру:
— Ну, галушка молочная, а ты что тут делаешь? Марш домой!
Ксения понимала, что брат позорит её при посторонних, но возразить ему, значит нарваться на грубую силу и она шла домой, роняя обидные слёзы.
Ксения не знала в кого брат Владимир удался по характеру: он был непомерно жестковат, самолюбив и если он сказал, то на это были определённые причины и она с облегчением вздохнула когда брат с женою Катериной ближе к осени решили уехать жить и работать в город Таганрог. Как узнали родители Владимира, устроился на завод «Красный котельщик» шофёром на грузовую машину, а Катерина пошла на стройку работать штукатуром. Года через два им дали двухкомнатную квартиру на новостройке. Молодые стали обживать её, но дети у них так и не вязались. В конце концов Владимир вскоре разошёлся с Катериной на этой почве. Ксения же доработала до поздней осени в совхозе на разных работах, но один неприятный случай заставил её пересмотреть свои планы на будущее, понять и оценить заботу двоюродного брата по отношению к ней сестры. А дело было так: однажды Ксения пришла в клуб на танцы, но танцы, как таково не организовали ребята, парень владевший кинобудкой куда-то уехал на время и скучавшая молодёжь не знала куда себя деть и тогда Ксения, стоявшая у стены холодного клуба, выразила свои мысли вслух:
— Наверное, я пойду домой, что тут мёрзнуть.
Слова её услышал стоявший тут высокий и рослый парень по кличке: «Ломонос» вдруг предложил себя:
— Давай я тебя провожу?
— Хорошо, — согласилась девушка, запахиваясь в осеннее пальто и беря ухажёра под руку.
Так они молча прошли с полкилометра, пока не показались впереди хуторские хаты посёлка Северного и Ксения напомнила:
— Всё, Коля, я тут и сама…
Но не тут-то было ошалелый парень почувствовал в себе прилив липидов, резко прижал девушку к чьему-то забору, обхватив длинными и мощными руками, словно кузнечными клещами, девушку в объятиях, придавил к забору и принялся невпопад целовать Ксению разгорячёнными губами. Ксения поняла, что ей не вырваться из крепких объятий, но всё-таки изловчилась и юркнула вниз. Парень не сразу понял увёртку девушки, и будто очнувшись от припадка любовного прилива, огляделся, а девушки рядом уже не было. Николай туда, сюда, даже ругнулся матом во гневе, но поздно, Ксения шмыгнула в полураскрытую чью-то калитку и присела под забор не дыша.

На следующее утро планы Ксении Коровиной резко изменились, понимая, что Николай Соломин от ней так просто не отстанет и решила не откладывая в долгий ящик, поехать к матери в Лохматовку, какая в последнем письме к дочери, просила её приехать в гости. Мать призналась, что Бородавко снова посадили на два года за кражу зерна из бункера комбайна в размен на водку. По просьбе матери, Ксении пришлось заехать в село Самарское и наведаться на хату, какая так и осталась там не проданная. Имела ли мать виды на это подворье, Ксения не знала, но пришла из станции на знакомый Промышленный переулок и там нос к носу встретилась с кем бы вы думали?.. — С Вадимом Переуловым! Переулов обнял девушку как близкую родственницу и долго держал Ксению в объятиях, расспрашивая где живёт, работает и замужем ли? Пока не приблизились к его наболевшему: — к Кряжевой Светлане.
— Может знаешь где она сейчас? — Спросил Вадим, с горьким осадком на сердце: — Ты не знаешь, как я её люблю! — Признался Вадим Переулов, тиская Ксению, повзрослевшую за год и походившую на русскую матрёшку.
Ксения всматривалась в его пылающие надеждой серые глаза и честно ответила:
— Нет, Вадя, не знаю…Светлана с того рокового момента, выпала с моего круга зрения и не написала ни одного письма.
— Ну, если придётся увидеться с нею, передай Светке, что я люблю её даже такую!
— Безволосую? — Вылетело из уст Ксении и она содрогнулась от своих же слов.
— Да безволосую! Мне всё рассказала её мать.
— Хорошо, но ты-то как живёшь? — Спросила Ксения.
— Выучился на шофёра, работаю на грузовой машине тут в Самарском, с девчатами не встречаюсь, так, как люблю только Светку! — С грустью признавался Вадим.
— Ксении становилось жаль парня и она пообещала:
— Увижу её, скажу, передам!
— Вот и хорошо, вот и спасибо! Ты меня воодушевила.
Они расстались не сразу, а когда Ксения подошла к своему двору, увидела сиротливо стоявшую хатёнку с разбитым стеклом в окне, непонятная горечь больно повернула в душе, а тут ещё откровенные чувства Вадима Переулова отложились в сердце. Ксения машинально заглянула в сиротливо прибитый к забору почтовый ящик и обнаружила в нём давно лежавшее письмо, настолько давнишнее, что покрылось от времени пылью и влагой. Ксения с трудом поняла, что письмо послала Светлана Кряжева и несказанно обрадовалась. Ксения Коровина запомнила адрес проживания Светланы мгновенно и записывать не надо. Потом девушка открыла двери в хату гиревой замок ключом, какой сама же спрятала год назад и зашла в пустую переднюю комнату, где пахло застоялой сыростью и ночной прохладой. Ксения собиралась заночевать, но поразмыслив немного, решила ехать в Ростов к Светлане, несмотря на исход дня.
Объявили о прибытии электропоезда, и Ксения вошла в вагон, упала на свободное место деревянного сидения, тупо уставившись в окно на серую осеннюю мглу. Смотрела, смотрела на унылость и незаметно для себя сомкнула глаза, а пробудилась от тряски за плечо.
— Девушка, девушка! — услышала она над собою настойчивый голос мужчины, одетого в зелёную куртку.
— Уже Ростов? — Зачем-то переспросила она, хотя успела заметить, что медленно идущая электричка к железнодорожной станции.
Мужчина сбоку подшутил над нею:
— Нет — Балагое!
Пассажиры стали выходить из вагонов. Под ногами захрустел ледок, рой людей направился к выходу в город. Ксения медленно шла вместе с толпою, зябко поёживаясь в осеннем пальто. Лёгкие волосы Ксении, обрезанные не так давно по плечи, светлыми всполохами играли на ветру, совсем как тонкая трава в воде от течения. По радио то и дело предупреждали очередные прибытия электропоездов, всё это смешивалось с людским кашлем, чохом, но Ксению не тревожило, она замкнулась в себя и не сразу услышала у себя сзади разговор двух мужчин.
— «Не поверишь, Слава, — признавался один другому, — мною сейчас руководит странное чувство. Казалось бы, ну что в ней такого? Разве, что светлые волосы, а шёл бы за нею целый день подобно цуцыку и не вспомнил бы за беременную жену, ни за родителей, ни за работу… Да, да! Смеёшься? Скажи она мне «Пошли со мною» и я бы не поинтересовался куда?.. Эта девушка имеет надо мною гипнотическую силу, парализовала мою волю, здравый рассудок».
— Это, я тебе скажу, зов самки.
— Может быть. Эта, та самая самка, какая предназначена только для меня! Смеёшься? Мною сейчас руководит чувство, а не обыкновенная, банальная похоть. Я не испытываю голода в этих вещах, тут нечто иное».
Людской поток сжался в железных воротах по выходу в город и Ксения потеряла разговор двоих, да и её ли касались эти откровения она не ведала и потому почти сразу вспомнила о письме Кряжевой, где она рассказывала Ксении, что работает в киоске при Сельмашевском автовокзале и потому спешила туда поскорее увидеться с подружкой. Хотя Светка предупредила, что работает напарницей и если что, то напарница расскажет ей где живёт Кряжева, а жила она тут недалеко от вокзала. Время на это путешествие у Ксении Коровиной было и она никуда не торопилась, тем более её не тянуло в Лохматовку, какую она уже видела однажды.
Около получаса пришлось Ксении путешествовать на трамвае первым номером на автовокзал, потом пришлось идти пеши метров триста и наконец Коровина вошла во внутрь не очень уж такого большого здания, гомонившего пассажирами. Вдоль стен кассы, скамейки большие деревянные, освещение где-то там под потолком. Ксения осмотрелась по сторонам, она здесь никогда не была. Говорили, что отсюда можно уехать во все стороны Ростовской области, значит и в Лохматовку тоже. Совсем неожиданно Ксению окликнул до того знакомый голос, что Коровина невольно обернулась на зов, а женский голос повторился:
— Ксюша Коровина, это ты?! Да ты! — Повторился радостный окрик.
Теперь и Ксения увидела улыбающееся в окошко лицо девушки, те самые раскосые глаза, непомерно курчавые волосы на голове и наконец признала Светлану Кряжеву и вскрикнула:
— Светка?!
А Светлана открыла двери киоска и позвала к себе:
— Иди же скорее ко мне!.. Здравствуй, здравствуй!.. — Обняла Кряжева Ксению, радостно приговаривая: — Сколько лет, сколько зим?..
Девушки обнялись, расцеловались слезливо и Ксения поинтересовалась:
— Это что, твой волос на голове?
— Нет парик, — но возбуждённо призналась: — И мой уже отрастает! Правда, редкий, но врачи сказали, что с годами станет погуще. Но ты-то как, говори? — теребила она с расспросами Ксению.
— Представляешь, я только сегодня обнаружила твоё письмо в почтовом ящике у себя на хате!
— Я уже и забыла о нём, — отмахнулась Светлана и поинтересовалась — Это ты специально ко мне приехала?
— Не совсем так, но привезла тебе Светочка, добрую весть: сегодня совсем случайно встретила на своей улице кого бы ты думала?.. Вадима Переулова! Он передал мною, что по-прежнему любит тебя!
Лицо Светланы заметно переменилось, смешинки и радость исчезли, она погрустнела и призналась:
— Конечно, спасибо, но я замужем и вот… — указала Кряжева на округлый живот, — беременная от законного мужа. Он работает дальнобойщиком на фуре и я счастлива. Я тебе всё, всё расскажу если пойдёшь ко мне ночевать. Ты же не спешишь?
Немного подумав, Ксения согласилась:
— Останусь ради подруги.
— Вот и хорошо! Я живу у свёкрах — мужа моего родителей. Они за мною… души не чают! А муж Миша такой хороший у меня, да ты его скоро увидишь. Садись подружка на этот вот ящик. Может кушать хотишь?
— Да, — призналась Ксения.
— На вот беляш с мясом!
Уплетая за обе щёки, Ксения поинтересовалась:
— Ты ими и торгуешь?
— Сколько лет уже.
Из маленького продолговатого окошка Светлану позвали:
— Девушка, мне пару пирожков.
— Извините, сейчас.
Пока Кряжева отпускала покупателя мужчину, Ксения внимательно рассматривала подружку так изменившуюся, что трудно было и узнать
Кряжева словно почувствовала на себе взгляд Коровиной и призналась:
— Что смотришь, страшная я стала? — И усаживаясь напротив, решила для себя: — Это беременность на меня повлияла… А ты, Ксюша, похорошела! Честно, завидую, ничем и никем не обременённая, едешь куда хотишь, делаешь, что хочешь.
Ксения грустно улыбнулась, почувствовав заложницей собственных неудач, и пытаясь не согласиться с мнением подружки, поинтересовалась:
— А ты как сюда попала?
— Поехала из Самарской твёрдо зная, что попаду к тётке родной, а там, как сложится. Через неделю или две пошла учиться на курсы продавцов и вот я здесь. А с Мишей Курбатовым — это значит, с моим мужем познакомилась вот здесь у киоска, он покупал у меня пирожки в дорогу.
Ксения почему-то вспомнила об Вадиме Переулове и вкрадчиво напомнила, так, чтобы не обиделась подружка:
—  А он там так надеется на встречу с тобою. Переулов почти сразу узнал от кого-то, что ты лишилась волос, так он сказал сегодня мне: «Ничего, это ей только на пользу». Любит, понимаешь?
— А какой он хоть, — неуверенно поинтересовалась Светлана.
— Высокий, статный, красивый…
Подружки молчали несколько минут и слышали, как совсем рядом урчал приглушённо двигатель автобуса. Люди переговаривались возле него, дожидаясь посадки, голос диспетчера глаголил из репродуктора, что автобус на город Шахты отправляется с северного перрона.
Светлана неожиданно предложила:
— Оставайся в городе я отведу тебя к тётке жить, выучишься на киоскёршу и работать станем вместе.
Чтобы Светлана не обиделась, Ксения тихо ответила:
— Мамка моя почти всю жизнь в Бурьяновке в магазине проработала, я знаю каково это. Не моё. Меня на стройку тянет — там моё место. Вот только к мамке съезжу в гости, потом определюсь.
— Детё забилось! — Обрадованно воскликнула Светлана и предложила: — Вот послушай! Дай мне ладонь не бойся. Слышишь?..
Пришло время закрыть киоск, потому что на дворе резко темнело. Девчата шли тем же путём, что и Ксения. Завернули за угол и остановились на трамвайной остановке. Светлана тихо говорила, так, чтобы поменьше слышали подходившие люди:
— У меня хорошие свёкры! Ты сама убедишься, когда с ними познакомишься. Они приняли меня с недостатками, как родную дочь, и Мише ты понравишься, он у меня простой. Смотри, Ксюша, люди уже ёлку покупают, — подметила Светлана.
— А какое сегодня число? — Спросила Коровина.
— Всего лишь шестнадцатое декабря!
Они проехали две или три остановки, и сошли с трамвая почти в тёмном месте и Светлана напомнила:
— Иди за мною, чтобы в лужу не вступить.
Они завернули в плохо освещённый переулок и пошли шибко вдоль сплошного деревянного забора из досок серых и влажных от дождя.
— Тут порожек, — напомнила Светлана, держа за кисть подружку.
Под ногами гулко отдалась в воздухе бетонная дорожка, которая привела девчат к хмурому кирпичному частному дому. Кряжева постучала кулаком в массивную дверь и нетерпеливо крикнула:
— Мама Дуся, откройте, я не одна!
Громыхнул увесистый крюк и дверь распахнулась. На пороге показалась в свете, электрической лампочки падающего из окна дома, низенькая, но толстая женщина в цветастом халате, с округлым приятным лицом и волосами на голове зачёсанными на пробор.
— Мама Дуся, познакомься — моя подружка о которой я вам часто рассказывала — та, что из Самарской.
— Это та самая Ксения? — Удивилась женщина, пропуская невестку вперёд. — Проходите, проходите!.. — Попросила женщина.
— Мама, я кушать хочу? — Напомнила Светлана, раздеваясь на ходу.
— Светочка, а муж твой сегодня из командировки возвратился, — отрапортовала ласково мать.
— А что так рано? — Поинтересовалась Светлана.
— Миша говорит по дороге обломались. Хорошо, что ещё в населённом пункте! Как её… в павловской Краснодарского края, куда сеялки везли с товарищем.
— Дядя Володя! — первым отрекомендовался пожилой, но крепкий мужчина подстать жене, лишь морщин у глаз такое множество, что и посчитать их невозможно.
— Вечно у них, что-то да случится в дроге, — отмахнулась Светлана, усаживаясь у круглого стола с красной клеёнкой.
— Миша с товарищем на автобазу поехали, какую-то запчасть на завтра выписать, — говорила и говорил хозяйка, стараясь выложить невестке накопившиеся за день новости. — Дет, режь хлеб!
Ксения осмотрелась вокруг и, хотя она была в этой комнате несколько минут, а такое впечатление, словно прожила целую жизнь. Тут витал тот же запах как в доме Бородавко и комната без лишних вещей и Ксения ощутила внутреннее спокойствие, налегая на только что приготовленное пюре и маленькие кругленькие котлетки. От вина она отказалась, бутылка так и осталась не отпитой. Но тут постучали во входные двери и проворная мать, вскрикнув:
— Вот и сыночек Миша пришёл!
Ксения только сейчас вспомнила о муже Светланы и подумала: — «Каков он из себя её избранник?» Но вошёл Михаил, парень среднего роста, щупловатый, со светлыми волосами на голове и Ксения узнала его. Это он, который шёл за нею следом с электропоезда и говорил своему товарищу, как магический запах действует на него девушки шедшей впереди. И, перед тем, как Светлана представила ему свою подругу, Ксения увидела на его заострённом лице смятения, и на то, как он осторожно протянул ей руку для знакомства. Девушка ощутила в пальцах руки мелкую дрожь. Все эти непонятные волнения играючи подействовали на Ксению: она не смутилась, как сделал это Михаил, осознавая, что она не претентует на его руку и сердце, потому что это далеко не её типаж молодого человека.
— Миша, — у тебя что-то не ладится? — Спросила мать. — Ты какой-то сегодня не такой.
— Нет, мама, всё в порядке!
— Тогда присоединяйся к нам! Стулья ты знаешь где стоят, принеси.
— У нас новый человек в доме, вот он и оробел, — подметил отец, понимая, как мужчина мужчину, у Светланы были нежные черты лица, и то, как сидит Ксения и, как белое её лицо зарделось. Светло-русые волосы Ксении рассыпались по плечам, а тут ещё реденькая чёлка касалась неровными краями её густых ресниц и вообще незнакомка отличалась он невестки.
— Светлана по бытовому напомнила Мише:
— Я тебе рассказывала о Ксении, как мы жили в Самарском и всё остальное…
— Да, да, — сухо соглашался тот, но ложка в его пальцах мелко дрожала.
— Вина налить? — Спросил отец у сына, и тот ответил:
— Нет, папа, завтра за руль садиться. И вообще, что-то и кушать не хочется, — и, встал из-за стола. Пойду прилягу, что-то голова болит…
— За машину волнуется, — по-своему поняла мать.
— Что переживать за железяки, — возразил отец, наливая себе полрюмочки вина.
Следом за мужем, в спальню пошла и Светлана, неся впереди живот. Воцарилось молчание, но ненадолго, потому что пара возвратилась к столу и весёлый Миша предложил:
— Чай будем пить, я конфет хороших купил в Павловской.
Когда чаепитие было на исходе, Светлана предупредила всех:
— Я сейчас свою подружку отведу ночевать к родной тёте.
— А у нас место перележит? — Возразила мать.
— Действительно! — Дал своё согласие хозяин дома.
— Правда, Ксюша, оставайся!?
Ксения кивнула головой, думая о завтрашнем дне. Коровина ещё не знала, как именно распорядиться своим будущим.
Пожилая пара Курбатовых ушла спать в дальнюю спальню, молодые Курбатовы во второй своей излюбленной спальне вход в которую из первой комнаты дома — совсем, как у Бородавко, а Ксению положили на диване в передней. Здесь было очень тепло и засыпая, девушка, ворочаясь с боку на бок под тяжёлым ватным одеялом и, наконец, заснула, оголяя своё тело наполовину, как она это делала на квартире у Веры Лазарь. Ксения не обратила внимание, как поднялась комбинация и беле почти мраморное тело Ксении смотрелось сексуально-притягательным, и когда Курбатов младший проснулся ночью навестить туалет, то невольно остановился возле дивана Ксении и не мог оторвать от девушки глаз. У Михаила перехватило дыхание и сладострастные мысли не покидали его, пока не устыдился своих похотливых мыслей и не отвернул взгляд в сторону. Курбатов не понимал, что именно с ним творится в эти недолгие часы общения с Ксенией и чувствовал, что это всё может закончиться для него плохим. Однако, Михаил понимал одно: он предаёт чувства любви и привязанности к Светлане, но ничего не мог с собою поделать. А когда прозвонил будильник, касающей Ксении Коровиной, первым подхватился именно Михаил, с вечера пообещавший проводить гостью до трамвая.
Ксения не понимала зачем звенит будильник, да ещё так рано, но вспомнила, что в последнюю минуту разговора с подругой Светланой, решила ехать сегодня не в Батайск за расчётом, а всё-таки в Лохматовку к матери. Девушка потянулась на диване и резко спустила голые ноги к полу и принялась многократно чихать, — так всегда бывает если её ноги попадают из тёплого в холодное. Осмотрелась, никого нет, и принялась поспешно одеваться.
Михаил Курбатов поцеловал, по обыкновению, Светлану в щёку, а та обняла его за шею и спросила:
— Ты куда?
— Так проводить же Ксению до трамвая. Вчера договорились.
— А-а-а, — согласилась Светлана, — но я ещё посплю…
Михаил Курбатов подождал Ксению в коридоре, докуривая сигарету, а когда осторожно ступая, появилась гостья, он вежливо поздоровался:
— Здравствуй!
— Это ты? Привет!
— Я провожу, — напомнил он.
— Зачем, я и сама найду дорогу.
— Нет, нет, я пообещал и вообще на дороге много рытвин, ещё врюхаешься по колено.
— Ну, пошли?.. — Согласилась Ксения.
На улице было морозно. Лёгкий ветерок тянул с севера, продувая переулок и Ксения поёжилась в своём осеннем пальто.
— Можно я возьму тебя под руку? — Спросил разрешение Михаил.
Девушка засмеялась тихонько и разрешила. Представила, как ей будет холодно днём в дальней дороге, а Курбатов тихо заговорил:
— Ты такая хорошенькая! И что я так поздно повстречал тебя?..
— Миша, не начинай, — я всё поняла ещё вечером, но спроси ты у меня, хочу ли я этого?
— Скажешь.
— Так вот, я отвечу: я девочка совестливая, наделена понятиями и разрушать счастье подруги не в моём характере. Ты уж извини, не я честно призналась, а что ты рисуешь в своей голове, мне как-то…
— Хорошая ты во всех отношениях и я влюбился в тебя, как мальчишка! Ничего не могу с собою поделать, веришь?
Ксения хохотнула, низко нагибая голову, а Михаил продолжал:
— Ты не отметай признания, пожалей мои чувства. Я не верил раньше, когда кто-то говорил из знакомых, мол, я бы кутёнком спал у её ног вот и у меня сейчас такое в душе. Посмотрел, как ты спишь на диване, подошёл бы к тебе, свернулся у дивана и лежал рядом, только бы быть с тобою.
Они подошли к трамвайной остановке и остановились. Людей на площадке нет, Курбатов стал перед Ксенией с подветренной стороны, своим широким телом преградив потоки холодного воздуха, чтобы девушка не застыла. Миша полез в карман своей чёрной шубы, достал несколько бумажных денег и протянул Ксении со словами:
— Возьми, это от Светланы и от меня! Мало ли что может случиться в дороге, они тебе пригодятся.
Ксения немного поколебалась и молча взяла деньги, прикинув, что действительно их у ней не так и много.
— Можно я тебя поцелую в щёчку?
Ксения и подумать не успела, как Курбатов нагнулся и чмокнул её не только в щёку, но и в краешки губ, объяснившись потом:
— Прости, не удержался.
На повороте показался трамвай первый номер и Курбатов молча сжал Ксении локоть руки, таким образом прощаясь с нею.

Михаил Курбатов возвращался домой и впервые ему не хотелось никого видеть из домашних. Слёзы у парня сами собою катились из глаз, но Михаил не вытирал их, потому что вокруг ещё было довольно темно и ему от слёз становилось легче и легче и понимал, что судьба преподнесла ещё одно испытание, какое он не мог выдержать, встретившись с Ксенией Коровиной — девушкой своей мечты, как казалось по духу и по телу.
А Ксения Коровина практически забыла о Курбатове, только и напоминали о нём деньги, небрежно вложенные им в её ладонь. Девушка прошла от трамвайной остановки к автовокзалу приземистому и разляпистому похожему на речную лодку снаружи, а внутри его было малолюдно и неприветливо. Лишь светились окошки касс. Мутный свет лился из потолка на редко сидящих пассажиров дожидавшихся своих автобусов, слышался их приглушённый гомон, шарканье обуви по полу, да редко доносились из динамиков голоса диспетчеров, предупреждающих о времени посадки на той или иной рейс.
Ксения прошлась не спеша вдоль стены, где развешаны были графики расписаний до конечных маршрутов, но Лохматовка нигде не указывалась, хотя Багаевская значилась, Семикаракоры тоже, Волгодонск и прочие точки назначения. Коровина помнила, что она тогда с двоюродными братьями брали билеты именно до Багаевской, а дальше добирались до хутора на перекладных. Первый автобус до Багаевки отправлялся в девять утра, времени было достаточно и Ксения, приобретя билет, присела на массивную скамейку, стоявшую посередине зала, а их тут было много. Вот к ней пришла и подсела ещё одна особа в дорогой шубе с большим воротником, в котором утопала маленькая головка молодой девушки. Та молча сидела недолго, а потом повернулась к Ксении и поинтересовалась:
— Девушка, здравствуйте! Вы куда-то едите?
Голос у незнакомой был писклявый, продолговатое лицо белое, на руках тонкие пальцы не работавших физически, шейка тонкая, а может быть казалась она тонкой из-за воротника дорогой шубы.
— Еду к маме в хутор, — ответила настороженно Ксения.
— Вы там, наверное, живёте?
— Нет. И не знаю, может и поживу, обстоятельства покажут.
— А это далеко отсюда? — спрашивала, не унимаясь соседка по скамейке.
— Отсюда километров восемьдесят, — прикинула вслух Ксения.
— Может и я с вами поеду туда? Мне хотя бы куда, лишь бы подальше от этого гиблого места. — призналась незнакомка.
— От Ростова что ли? — Уточнила Ксения.
— Нет: от Батайска.
— А что так? — Поинтересовалась Ксения, полуобернувшись всем профилем к собеседнице.
— Было дело… попала в нехорошую историю, спасибо папе — он меня выручил. Он у меня полковник и главный военком по Ростовской области. Подключил милицию и всю банду повязали. Я потом была главной свидетельницей на суде. Затягали меня… Месяца три, как судебное дело закончилось. Самому главному в банде дали двадцать пять лет, а его сподручным по десять, пятнадцать лет. Папе моему, между прочим, кто-то позвонил и дело завертелось! Я думала в весёлую компанию попала: стол, водка, беспорядочные половые связи, и мне это поначалу нравилось, а потом совсем случайно узнала, а коготок мой глубоко завяз… если бы не папа, да не тот звонок по телефону, не знаю, чем бы всё кончилось для меня лично. Оказалось, из процесса суда, то чем я там занималась — верхушка айсберга. Вот так-то, — с грустью собеседница закончила свой рассказ, а Ксения почти сразу догадалась о чём шёл разговор: ведь это она позвонила полковнику Скворцову, но молчала, будто ничего этого не знает, а знакомая заговорила снова:
— Ну, так что, возьмёшь меня с собою? Меня звать Дорой Михайловной. А тебя как?
Коровина секунду стушевалась, а потом представилась:
— Коровина Ксения.
— Вот и познакомились! — Так я еду с тобою?
— Смотри сама, — ответила ей Коровина и поинтересовалась: — Деньги у тебя хоть есть? Я имею в виду на дорогу и на первое время проживания?
— Есть. У меня папа обеспечен деньгами и я, как видишь.
— Тогда иди к билетной кассе номер три и бери билет до Багаевской на девять часов утра.
Знакомая незнакомка послушалась и поднялась с места. Дора Михайловна оказалась повыше от Коровиной, но пощуплее: она выглядела интеллигентно, а на ногах коричневые кожаные сапожки, на голове тёмная шапка из-под которой выбивались во все стороны тёмно-русые волосы.
— Рубль двадцать, всего!.. — Удивилась Дора.
— Мы ещё там добираться будем до хутора Лохматовки, — напомнила ей Ксения, пожимая захолонувшими плечами под лёгоньким пальто.
— Как интересно!.. — Порадовалась Дора и присев поближе к спутнице, продолжила свои некогда начавшиеся признания:
— Я тебе не всё рассказала: я там забеременела от главаря, бородатого такого, но дома родителям не призналась и всё думала, как мне поступить с плодом. А ведь всё началось так банально. Стою как-то после танцев на перекрёстке улиц, подходит группа ребят и предлагают мне пойти к одному из них на день рождение, я, дура, и согласилась, а там на хате такое творилось… Короче, проснулась утром с бородатым главарём в одной постели: я нагая и он нагой. Наверное, чем-то опоили. Сначала понравилось: я девка импульсивная, страстная, а когда попятилась назад, то не тут-то было: в лучшем случае выкуп, а в худшем петля. Стала потихоньку золото из дома тягать, чтобы откупиться, а тут звонок папе, чтобы он меня спасал, а теперь я бегу из домашней тюрьмы, родители достали, вот они у меня где! — Показала ладонью на горло Дора. И они же ещё ничего не знают, что я своего ребёночка скинула, а как расскажу…
Но тут по динамикам объявили о посадке на автобус следовавший до Багаевской. Девчата прослышали, что это их рейс и прямиком побежали на остановку. Впереди бежала Дора. Её не застёгнутая шубка развивалась полами на ветерку отчего девушка казалась необычайно толста. В правой руке Дора несла тяжёлую дорожную сумку, слегка перехлябившись, и так как на сумке ручка была одна, ей никак нельзя было помочь, и Ксения шла сзади. Девушки сели на мягкие сидения ИКАРУСА и осмотрелись. Пассажиры неторопливо занимали свои места, салон сразу обогрелся от тел и дыханий людей, становилось уютнее. Автобус ехал через город Новочеркасск, Хотунок, мимо ТЕЦ строящегося в стороне, потом минули Бессергеневскую, последует крутой спуск и недолгая дорога к паромной переправе через Дон, на левом берегу знаменитой реки и стоит посёлок Багаевский, но это всё потом. А когда тронулся автобус, Дора придвинулась поближе к Ксении и почти шёпотом заговорила:
— Я расскажу тебе подруга, как избавилась от беременности. Ехала я как-то в электричке к тётке, подрёмывая, слышу за спиной две женщины меж собою разговаривают, вот, как мы с тобою сейчас. Одна другой и говорит: «— Я научу тебя, как самооборт сделать…» Я насторожилась ведь и у меня такая же история, может и пригодится. А та и рассказывает: «— Возьми пачку или две горчицы, нагрей в тазике воды, чтобы только тело твоё мягкое терпело, высыпай в ту воду горчицу, помешай до однородной массы и садись голой попой в эту самую чашку или тазик, укройся чем-нибудь тёплым по пояс и сиди так, пока позывы не начнутся, так называемые преждевременные роды. Терпи, чтобы не стоило». Намотала я, Ксюша всё это на ус, поехала на родительскую дачу и всё сделала так, как посоветовала та женщина другой. Конечно, испытание не из лёгких, чуть в обморок не упала, так мне плохо было временами. Уж и не помню сколько прошло, но начались схватки и плод вышел, мальчонка был. Замотала я его в тряпку и прикопала в саду под забором, как щеночка. После этого долго у меня шли временные, а может и просто кровило, а через неделю и перестало всё. Хорошо, что ещё мои родители не заподозрили, а то бы было мне хана.
Ксения слушала спутницу и мороз по коже ходил по спине от таких страхов. А потом она думала о собственной судьбе, о цыгане, о том, как сама легко отделалась, убежав из опасного места под покровом ночи, нашла смелости позвонить этому самому полковнику, отцу Доры. Об этом Ксения догадалась и потому не спрашивала подробности.
Долгонько стоял на паромной переправе, ожидая неуклюжий паром. На него стали въезжать машины, подводы и заходили пешие люди, кто в винсарадах, кто в пальто и телогрейках. Пронизывающий ветерок дул с востока, редкие снежинки кружили над людьми. Где-то под низом хлюпала волна, натружено пыхтел мотор катера, какой толкал перед собою паром. Без привычки Ксении было страшновато на средине реки, но жизнь заставляла людей мотаться туда и сюда, конечно, по делам, пока полностью не замёрзнет река.
Было уже около двух часов дня, небо в хмурых тучах, землю покрывал белый снежок и девчата заспешили на автобусную остановку, где было на полу много подсолнечной шелухи, но хоть затишно. Девчата останавливали проезжающие машины, но тщетно: шофера показывали рукой то налево, то направо и, наконец, одна машина остановилась: это был старенький «бобик» с протёртым тентом, шофёр высунул голову из так называемой кабины и спросил:
— Куда вам?!
— До Лохматовки, — Ответили они.
И тот же голос ответил:
— Могу только до Ёлкина!
Девчата замешкались, но сообразительная Ксения согласилась:
— Хорошо!.. — А Доре пояснила: — Это по пути, всё же ближе до Лохматовки.
Но в кабине кроме шофёра сидел ещё один человек в приличной ветровке, бараньей шапке. Он-то и поинтересовался:
— А куда мы едем, красивые мои?
— В Лохматовку, — бойко ответила Ксения, усаживаясь поудобнее.
— Домой на выходные? — Спросил всё тот же голос.
— Работать! — Ответила Дора.
Мужчина средних лет полуобернулся к девчатам, изучающе посмотрел на них, словно приценяясь и неожиданно предложил:
— А давайте, девчата ко мне в совхоз? Вы кто по специальности?
— У меня неоконченное высшее образование в институте педагогики. Взяла академический отпуск, осмотрюсь, может и понравится в сельской местности, — ответила Дора, готовая согласиться с предложением мужчины и похоже не простом.
А Ксения ответила за себя, как думала она в эту минуту:
— Я к маме в Лохматовку еду, за братиком соскучилась…
— А по специальности вы кто?
— Штукатур-маляр.
— Нам и такие рабочие нужны, так что думайте, девчата!
— Спасибо, но мы в Лохматовку. Родина, сами понимаете, — ответила Ксения, довольная непринуждённой беседой.
— Завтра же позвоню Сущенкову Виктору Романовичу, поинтересуюсь, как он вас встретил, а то ей Богу заберу вас к себе! Совхоз-то у нас один: Ёлкинский!
Девчата вылезли из машины возле длинного правления совхоза обсаженного высокими тополями и огороженном новым частоколом. День заметно угасал и это было видно по камышам вдали, какие будто отражали свет своею светлой окраской, а всё вокруг постепенно погружалось в серость и унылость.
Голодные желудки почувствовали, как откуда-то веяло душистым, тёплым хлебом и Дора пошла на этот запах и вскоре возвратилась с булкой хлеба ещё тёплого и весьма вкусного, с пряной хрустящей коркой замешенного на обрате. Девчата жадно ели этот хлеб и Дора сказала Ксении:
— Знаешь, не взяли денег, так угостили…
— Ну и спасибо им, — ответила Коровина, уплетая ломоть за ломтем.
В тот самый раз, девчатам кто-то посигналил. Они обернулись на звук, а из грузовой машины кто-то крикнул:
— Кто на Лохматовку?!
— Мы, мы!.. — Отозвались девчата и опрометью побежали к вездеходу, покрытому дырявым тентом. Они с трудом залезли по железной лестнице в кузов, где были приторочены деревянные лавки, чьи-то руки подхватили девчат и пересадили через низкий борт машины. В кабине с шофёром сидела полная женщина средних лет — бухгалтер хутора Лохматовка, привлекательной наружности, в кузове находился на этот момент управляющий отделением хутора Сущенков Виктор Романович, человек невысокого роста в сером галифе, в яловых сапогах. На управляющем была одета зелёная ветровка, типа военного бушлата. Крепкий на ногах, Сущенков внимательно осмотрел девчат, за которых успел рассказать подвёзший их из Багаевской главный инженер Трибухин. Сущенков почти сразу поинтересовался:
— Девчата, вы чьи будете?
— Я не местная из города Батайска приехала сюда работать хоть кем, — ответила весьма бойко Дора.
— А специальность какая есть? — Повторил свой интерес Сущенков.
— Я педагог по литературе! Правда, не окончила институт. Взяла академический отпуск, чтобы собраться с мыслями.
— Хорошо… а вы чья будите? — Спросил он Ксению Коровину.
— Мама моя год назад приехала к Вам сюда работать — Коровина Таисия, а я её дочь Ксения.
— А-а-а-а, вон ты чья?! — удивился Сущенков. — Лазарева Иллариона дочь… Ты и похожа на него. Я помню, ты виделась с ним года три назад.
— Верно1 — призналась Ксения, открыто улыбаясь незнакомому мужчине и спросила: А Вы откуда всё знаете?
— Мне положено быть в курсе всех дел, происходящих в Лохматовке я управляющий и прибавил к сказанному: Добро пожаловать к нам! Работа вам найдётся, девчата. Пока доедем, а я подумаю.
— Спасибо! — Почти в один голос ответили они и присели на длинную лавку у кабины машины, которая уже ехала по ухабистой просёлочной дороге, покрытой лужами, глубокими колеями со спусками и подъёмами, и, благодаря тому, что машина на базе вездехода, она хоть и медленно, но двигалась вперёд.
Почти час потратили на дорогу в Лохматовку. Небо стало тускнеть и когда прибыли на место, наступила ночь. Темнота и тишина дополняли друг дружку. Не горело ни одной электрической лампочки, да в хуторах ещё света-то не было. Был в совхозе дизельный электрогенератор, но он предназначен для современной электродойки фермы и выключался по мере окончания дойки.
Слезая с машины, бригадир Сущенков спросил по-простому:
— Девочки, у вас есть где ночевать?
— Мы ещё и сами не придумали. — ответила Ксения.
— Хорошо, тогда пойдёмте со мною, я вас к бабушке одной подселю, — пообещал управляющий и смело пошагал по застывшей от лёгкого морозца, земле.
Девчата с трудом поспевали за ним, хотя Сущенков был невысокого роста и покладист. Им мешала объёмистая сумка Доры, но не бросать же её?.. Сущенков приостановился и сказал:
— Кажется, тебя Дорой звать? Пойдёшь работать в нашу хуторскую библиотеку, а ты Ксюша, немного осмотрись, сходи до родственников, их у тебя тут много, а потом, скорее всего, пойдёшь на ферму наберёшь себе стельных тёлок. Завтра же я дам распоряжение, подготовят разнорабочие сарай… но это мои проблемы. А вот мы и пришли!
Сущенков на правах хозяина, развязал на калитке тряпицу, и пошёл к приземистой хате с тёмными окнами. Он осторожно постучал в шипкую и кликнул:
— Василиса Трифовна, это я Виктор Романович!
Зажглась керосиновая лампа, замаячил свет в окне наконец открылась дверь.
— Трифовна, возьмите на постой двоих девчат? Совхоз платить будет, пока они замуж не выйдут! — Весело отшутился он, ожидая ответа.
— Хорошо, родимец, только дров мне выпиши, а то я замерзаю, —был ответ.
— Это я завтра же организую, — пообещал управляющий, — снаряжу мужиков в сады, привезут!
— Заходите? — пригласила старушка, — только разувайтесь в коридоре, а то грязи натаскаете.
— Но всё, девчонки, до утра! — попрощался Сущенков и растворился в кромешной ночи.
Старушка завела девчат в свою нехитро обставленную комнату с тёплой печью. Старческие запахи витали тут и застоялое одиночество главенствовало в обоих небольших комнатах без лишних вещей. На стенах висели фотографии в дешёвых рамках, квадратный стол, застеленный скатертью с выцветшей бахромой по краям, на нём стояла иконка с ликом Божьей Матери, несколько церковных свечек и над всем этим нависала закопчённая лампадка с пожухлым фитильком.
— Внучечки, спать будите вот на этой койке. Может голодны? — поинтересовалась заботливо бабушка Васса, — Так у меня запечённый кабак есть.
У Ксении от слов потекли слюнки. Она мысленно представила, в детстве ела испечённый кабак матерью в коробе, и она тут же отреагировала на предложение:
— Если можно?..
— Я сейчас!
А стоявшая рядом Дора смущённо и удивлённо спросила тихо у Ксении:
— Кабак-то я знаю, его свиньям дают, а ты собираешься есть?..
Ксения загадочно подмигнула и успокоила:
— Если ты никогда не ела кабашную кашу, то зря прожила эти двадцать лет.
А старушка, тем временем, принесла на сковороде тот самый запечённый кабак с подрумяными боками где был сделан разрез и положила перед девчатами на стол две ложки, приговаривая:
— Ложками, вам внучечки, будет удобнее. Вы, девушки, городские, но испробуйте наше крестьянское блюдо. В голодные годы, мы этим кабаком только и спасались, да и для печени полезно. Приятного аппетита.
Старушка ушла, шурша подолом толстой юбки, а Ксения взяла ложку и принялась выгребать сладкую мякоть, похваливая:
— Ой, как вкусно, а сладкий…
Она причмокивала за каждой ложкой отправленной в рот. На весь этот процесс внимательно смотрела Дора, наконец не выдержала, взяла ложку и осторожно набрала мякоти, и съела.
— А представь себе вкусно. — призналась Дора.
— Ты много чего не знаешь из крестьянской еды, — говорила рассудительно Ксения. — Вот к примеру: макуху ты ела когда-нибудь? А калачики?
— Что это такое? — Интересовалась Дора.
— Трава такая. А варёную молодую кукурузу?
— Кукурузу то я ела, а на счёт макухи, мама моя рассказывала, как она сосала её во время голода. Это, наверное, такая дрянь?
— Конечно, но на безрыбье и рак рыба, — говорила Ксения, доедая остатки кабака. — А теперь что спать будем, а то кому-то завтра рано вставать? — Имела Ксения ввиду Дору.
Измотанные длинной дорогой девчата вскоре заснули мертвецким сном. Они не слышали, как подошла к столу Василиса Трифовна, забрала сковороду с кожицей, керосиновую лампу и тихо ушла к себе поближе к тёплой печи.


Глава шестнадцатая

Проснулась Ксения утром почти сразу и поняла, что она вне дома, рукой откинула на окне тряпицу и взглянула на улицу, где падал снег и лёгкий ветерок нёс с востока редкие белые хлопья. Зима входила в свои права, но такой пейзаж не радовал девушку, потому что она легко была одета. Дора ещё спала, тогда Ксения вышла во двор. Мороза почти не было и лёгкий снег притаптывался под ногами, обутыми в резиновые сапожки. Ксения помнила даже сейчас, где жил её двоюродный брат Иван Коровин — сын дяди Гриши. Людей на дороге почти нет и она вспомнила Бурьяновку, где было точно так. Думала пойти к брату и спросить за мать. Он-то знает где она живёт, ведь прошёл год и возможно мать купила себе хату.
Ничего не изменилось за прошедшие четыре года. Всё так же смотрелся издали сам магазин, в котором она встретилась с отцом и двор брата Ивана оставался полузагороженным, лишь хата была обложена мозаичной плиткой. Ксения постучалась в дверь и открыл ей сам Иван. Он удивлённо всмотрелся в статную девушку, видимо, соображая кто же это мог прийти к ним так рано, оглядев незнакомку с ног и до головы, удивлённо воскликнул:
— Ого вымахала. Ты откуда?
— Оттуда, — отшутилась девушка и на вопрос вопросом: — Ваня, не подскажешь, где мамка?
— Она скоро должна прийти с работы. Да ты заходи к нам в хату, здесь твой брат Василий. — говорил Иван приглушённым голосом со скрытой радостью. — Аня, к нам гость! — Крикнул брат в полуоткрытые двери хаты. Но на зов выскочил полураздетый мальчонка до пояса голый и заспанный. Ксения почти сразу признала братишку и с радостью подхватила его на руки, прижала к своей холодной груди и принялась жадно целовать во все места лица: он был для неё больше, чем брат. Плакали оба и Ксения, и Василёк.
— Как я за тобою соскучилась!.. — плакала навзрыд Ксения, не стесняясь собственных слёз радости.
Иван и его жена Аня смотрели на трогательную встречу брата и сестры, ни обронив ни слова, и лишь потом Иван спросил:
— Ксюша, ты есть хотишь?
Но девушка занятая встречей с братом ничего не ответила, но Иван почти приказал жене:
— Накрывай на стол, что стоишь?
И толстая неповоротливая женщина спохватилась, положила на стол ложки, принесла хлеб и налила в алюминиевую чашку супа, который так вкусно пах варёной курятиной, что у Ксении только сейчас в желудке что-то повернулось. Раздевшись, она стала уплетать суп, а сама расспрашивала у Ивана, присевшего напротив, где работает её мать и кем.
Только брат Иван хотел ответить, как входная дверь открылась и на пороге показалась в серой фуфайке и в таком же сером осеннем платке мать. Со свету Таисия не сразу увидела дочь и обняла рукою сынишку, поймавшего её подол суконной юбки.
— Мама, здравствуй! — Подала голос Ксения и только теперь мать признала дочь, но не кинулась к ней в объятия, а присела на лавку напротив, стоявшую у двери и тупо смотрела на дочь, словно свалившуюся с небес.
Свет из окна возле которого сидела девушка за столом, падал на мать и Ксения до мельчайших подробностей рассмотрела её, такую непохожую, какой та выглядела там в Бурьяновке, холёную, чистую и интеллигентную. Теперь это была простая крестьянка, замученная ранними подъёмами на работу и километровой ходьбой туда и сюда по грязи или замёрзшим кочкам. На Таисию жалко было смотреть и Ксения отвернула свой взгляд, поблагодарив Анну за суп.
Молчание всех присутствующих длилось недолго и, вставая с лавки, Таисия сказала дочери:
— Пойдём домой, я не тут живу. Забирай брата, а я растоплю печь.
Ксения расслышала в голосе матери некую нервозность и недовольство, но по отношению к чему или к кому, она ещё не поняла и одевшись, пошагала следом.
А ночной снежок по-прежнему сыпал на дворе, укрывая кочки и траву, какая была ещё не притоптана. Ксения посмотрела вдаль и увидела за краем горы, кусок займища понуро простиравшееся до правого берега Дона зияющего глиняными косогорами и видневшимися там домиками.
Василёк захныкал на руках Ксении, разговаривая довольно внятно для его возраста:
— Я хочу к тёте Ани… там тепло.
— Ничего, сыночек, обернувшись к сыну, успокоила Таисия. — Сейчас затопим печь. На долго приехала?
— Я и сама ещё не знаю, — честно призналась Ксения, кутая брата в расстёгнутое пальто. А когда вошла в сараюшку приспособленную к сносному жилью, то Ксения чётко поняла и на вопрос будет ли она жить с нею, ответила:
— Нет, мама, на квартире у одной старушки.
— Но хоть с дитём посиди несколько дней, пока садик не откроют после ремонта.
— Хорошо, это я смогу, только управляющему надо сказать.
— Это я и сама сделаю, — пообещала Таисия, выбирая золу из поддувала.
— Зря ты, мамка, сюда приехала, откровенно посочувствовала дочь. — В Каяле хата стоит, а ты тут…
— Я её продам, — огрызнулась Таисия, не поворачивая головы к дочери, — вот только Виктор придёт с тюрьмы и всё прояснится.
— И хочется тебе за ним валандаться, — своеобразно намекнула Ксения, — никчёмный же человечишка…
— Ни тебе судить! — Оборвала Таисия.
Ксения хотела сказать: «Но куда уж мне…» — но побоялась гнева матери и сидела молча на краю кровати, предварительно завернув угол перины.
— А ты что и квартиру себе нашла, — поинтересовалась мать.
— А нас с подружкой управляющий определил на постой, —похвасталась Ксения, чувствуя, как от плиты печи пошёл тёплый душок. Она заглянула в глаза брату и успокоила: — Вот уже и теплом повеяло! — Не утерпела и чмокнула Василька в щёчку, а потом спросила у матери: — Где работаешь?
— А тут одна работа, — огрызнулась Таисия, — не на полевую, летом тяпкой махать с утра и до вечера или коров доить, а меня поставили телят выпаивать. На этой работе хоть немного полегче, да и молочка домой принесу.
Ксения слушала мать и откровенно было жаль её, всё-таки родительница, а блудит по жизни, как душа в потёмках. А потом подумала и о себе, поняв, что и она не лучше от матери.
Мать снова напомнила о себе:
— Я туда-сюда и пойду к телятам, а ты вот молоко в баллончике, Василия покормишь. Может супчику картофельного сваришь?
— А картофель где?
— Под кроватью в чувале.
— Из собственного огорода?
— И когда бы я его садила, в гору глянуть было некогда, — с обидой огрызнулась Таисия, — у знакомых купила. Здесь не то, что в Бурьяновке или в той же Самаре: на базар пошёл и купил. Тут есть и не продадут, казачуры проклятые…
— И кого ты тут дожидаешься? — снова напомнила Ксения и увидела, что мать тихо роняет слезу, делая вид, что это горячее пламя выдавливает у неё влагу из глаз, а потом пробубнила словно себе под нос:
— Ты же вот тоже приехала.
— Я на время, перекантоваться.
— Ну смотри… тут от них доброты не дождёшься. Всё забылось, ничего не помнят, что в Ростове на счетовода-бухгалтера училась… Действительно пословицей всё точно подмечено: — «На одном месте и камень мхом обрастает». А тут сдохни, завтра о тебе никто не вспомнит, что была такая, да сякая. Братом Гришей попрекают, забылось, что он многим тут помог во время оккупации, выручая из беды.
Ксения слушала мать и вспоминала Батайск, свою любимую работу на стройке, Верку, но всё это было теперь так далеко и несбыточно и у самой слёзы на глаза наворачивались и пустота, какая-то сердечная возникла в душе. Ксения понимала, что ей и это испытание надо было пройти, а там, может быть всё и наладится в жизни.

Ксения потеплее одела брата и пошла с ним в местный магазин купить хлеба к обеду и несколько баночек консервов в томатном соусе для супа. В магазине её, конечно, никто не узнал, но оглядывались внимательно, когда она покидала лавку. Хлеб был в продаже вчерашний, и то оставалось несколько булок, но Ксения была рада. Купила брату двести грамм конфет, сосала их дорогой и сама.
Сварила суп, покормила Василька, наелась, осталось ещё и матери, а потом пошла в контору, как там с работой у Доры.
Та принимала по описи книги в библиотеке и девушке было некогда долго разговаривать с нею, так сказать, отрывать от дела. Дора только и спросила, придёт ли она ночевать на квартиру, на что Ксения ответила утвердительно, так как дома у матери попросту негде спать, настолько тесна была сараюшка для троих.
От библиотеки, Ксения пошла побродить по хутору. Ноги её привели на обрыв горы, с которой хорошо были видны дали и само займище. Под низом речка покрытая льдом, мальчишки бегали на коньках гоняя самодельными клюшками такую же самодельную шайбу. Ксения смотрела и думала: «Скатиться бы сейчас на санках, конечно, не со всей горы, а хотя бы вон с того выступа». А потом засмеялась со своего безрассудства, потому что ей уже шёл двадцатый год!
А вечером они вдвоём с Дорой пошли в клуб на взрослый сеанс. Фильм назывался «Чистое небо». Фильм интересный, переживательный, но ещё Ксения увиделась с симпатичным пареньком. Она его вспомнила, когда приезжала в Лохматовку с дядей и двоюродными братьями в гости к Ивану Коровину. Это был тот самый паренёк с волнистыми русыми волосами, тонкой бровью, слегка курносым носиком и тёмно-серыми глазами. Щёчки розовенькие от мороза, голос мягкий, бархатистый. Ксения долго приглядывалась к нему, а потом осмелилась, подошла к нему и спросила:
— Брат Николай письма пишет из армии?
Паренёк удивлённо посмотрел на незнакомку и, не скрывая своего смущения, не сразу ответил:
— Пишет… А ты кто?
— Я Ксения Коровина, — ответила девушка, осознавая, что паренёк ей очень нравится и солгала: — А тебя звать-то как? — Напомни, я позабыла.
— Мирон Иванович Волков, — по-прежнему удивлённо ответил паренёк, никак не припоминая эту девушку, зная, что она не хуторская, а фамилия знакомая и подумал: «Может родственница Ивана Коровина, потому что у него так много родственников с фамилией «Коровины», что и запутаться можно». Мирон тоже поинтересовался: — Ты откуда-то приехала?
— Из Батайска, я работала там, а теперь возвратилась к маме, думаю тут поработать.
— Но, откуда ты моего брата знаешь? — Осведомлялся Мирон.
— А твой брат моему дяде Саше племянник! Они тоже Волковы и уехали на Кубань во время войны. Помнишь мы приезжали почти четыре года назад к вам сюда, мы тогда с тобою виделись.
— А-а-а-а, припомнил Мирон, — да, да, да!.. Ты ещё девчонкой была и к нам заходили!.. Я ведь, тоже Волков, хотя мать у меня Лахматова, а отец Семёнов, а я, как видишь…
— Почему? — Удивилась Ксения, вникидывая в уме так и этак.
— Не знаю… — Откровенно признался Мирон. Надо у отца расспросить.
— Ты проводишь меня домой? — Спросила Ксения, не желая отпускать от себя паренька.
— Запросто! Тебе к Ивану Коровину?
— Нет. Я стою на квартире у одной старушки — тут недалеко.
— Ну, пошли? Всё равно сегодня танцев не будет. — пояснил Мирон и первым пошёл на выход из клуба, где гомонила одна молодёжь.
Стояли последние предновогодние дни. Ночь была хоть и пасмурная, но светлая от снега и молодые легко ориентировались по парковым деревьям, да зарослям дерезы разросшейся на местах бывших разбомбленных фашистами хат.
Идти молча Ксении не хотелось и она поинтересовалась:
— Где твои родители работают?
— Отец сторожует на МТФ, а мать умерла ещё в шестидесятом году. Отец женился тут на одной теперь у меня мачеха. И он напомнил: когда ты приезжала тогда с братьями, матери моей в живых уже не было.
— Прости…
— Ничего. Мы, выходит, с братом Николаем родные только по матери, а отцы у нас разные…
— Совершенно верно, — поддержала Ксения, поводя плечами. У твоего брата, отец родной брат дяди Саши Волкова!
— А я, значит с боку припёку?
— Вот и значит… — Согласилась девушка и спросила: Можно я тебя возьму под ручку?
— Да пожалуйста.
Ксения просунула захолонувшую кисть руки Мирону под локоть и её нутро почему-то загорелось от соприкосновения с рукой парня и она взволнованно перевела дух и подумала: — «Он мой!» Эта мысль родилась у неё сразу, ещё там в клубе, хотя понимала, что она чуть старше Мирона, но ведь мамка тоже старше Бородавко и насколько...
Так за мимолётными разговорами, Ксения Коровина с Мироном пришли к подворью бабушки Василисы Трифовны и остановились неподалёку на пустом бугорке напротив окон хаты. Ксении не хотелось покидать парня, но, как-то неприлично было объясняться ему в любви и она решилась с духом:
— Всё, пока! Иди домой, ведь тебе отсюда далеко?
— Я сейчас спущусь к реке и по-над кручей быстро окажусь дома, —успокоил парень.
— А ты сам-то где работаешь?
— Пока нигде. Заканчиваю курсы трактористов в Ёлкине, а весной на трактор пойду: нас уже распределили к опытным трактористам на стажировку.
— Мне бы хотелось ещё с тобою увидеться и кое-что рассказать…
— А завтра вечером в клубе! — Пообещал Мирон и пошагал в проулок, который и вёл вниз к реке.
Ксения прислушалась к ночной тишине. Неслышно падал мелкий снежок, мороз оставался в одной поре. Она всё думала о Мироне и мечтала бог весть о чём, пока её слух не уловил негромкий разговор двоих и девичий Ксения узнала сразу: это был голос Доры. Она шла не одна, а тоже с провожатым в рост и когда пара приостановилась у калитки, Ксения озорно прокуковала:
— Ку-Ку!
— Ксюша, ты?! — спросила радостно Дора.
— Я, я!
— А почему ты стоишь одна?
— Жду тебя: одной в хату идти старушку будить не хочется, — ответила Коровина.
— Познакомься это Иван, местный тракторист, мой читатель, —представила Дора Ксении своего парня.
— А я его уже видела в клубе за бильярдом, — ответила Ксения, подходя поближе. — Ксения!..
— Иван!
И все трое рассмеялись, а Дора напомнила:
— Ваня, в хату тебя приглашать не будем, а то бог весть что подумает наша хозяйка. Через недельку другую можно будет попробовать, а?
И снова все посмеялись, хотя и смеяться-то не над чем было. Когда Иван ушёл, девчата шмыгнули в калитку и постучали в окно.
— Кто там?!
— Это мы, бабушка Василиса!
Щёлкнул запор и девушки попали в тёплый коридор.
— Девчатка, сразу вам напомню: вот ведёрко старое, но оно ещё не прохудилось, будите в него ходить ночью по лёгкому. Вам ещё детей рожать, а застудитесь на улице, беда будет.
Девчата слушали старушку, а сами потихоньку продвигались в глубь передней комнаты почти ощупью, предварительно сняв обувь в том же коридоре.
— Кушать хочется… поужинаем, — прошептала Дора. — Я колбаски купила так называемой охотничьей по рубль семьдесят за килограмм.
— А у меня баночка консервов килька в томатном соусе и хлеб есть, — поделилась Ксения, — только вот лампу у бабуси необходимо попросить.
— Берите, девчатки, берите, — ответила хозяйка, — я вам ещё больше предложу: если согласитесь, чтобы я вам готовила завтраки и ужины за умеренную плату, вы, девки, будите только в выгоде!
— А? — Спросила Ксения у Доры и та согласилась.
— О чём разговор!
Они сели в зале за столом, выложили свои припасы, угостили колбасой хозяйку.
Поужинав, девчата легли сразу. Ночь прошла как десять минут и, когда на дворе было ясно, Ксения ушла домой к маме повидаться с братом. Начало суток радовало лёгким морозом, ночной снежок прикрыл наскоро торчавшие кочки земли, вороньё каркало во всё горло, улетая в займище на кормёжку. По дороге, ведущей к конторе Лохматовки, Ксения встретилась с управляющим. Он ехал с кучером на дрожках, запряжённой красивыми сильными лошадьми. Кучер притормозил рысаков и энергичный Сущенков Виктор Романович подождал, когда с ним поравняется девушка, взмахом руки приостановил её:
— Послушай, как тебя?..
— Здравствуйте? Ксения я!
— Вот что, Ксюша, на вот тебе записку и в течении дня сходишь на МТФ, которое стоит на горе на склоне и отдашь её заведующему Лахматову Николаю Ивановичу, а он, в свою очередь, расскажет тебе, что и как и когда выходить на работу, поняла?
Девушка спрятала записку в карман, а управляющий крикнул кучеру:
— Поехали, тёзка, на нижнее МТФ.
И линейка гулковато потарахтела колёсами, унося лошадиный запах пота.
Василёк ещё спал в материнской кровати и когда Ксения осторожно открыла двери сарая, брат зевнул раз-другой и посмотрел на дверь. Улыбнулся, находясь ещё в дрёме протянул свои ручонки навстречу сестре.
— Василёк, я холодная.
После чего мальчонка бухнулся головой на примятую подушку и стал смотреть за сестрой, поводя глазками. А Ксения налила молока себе в кружку и отломав ломоть хлеба принялась с аппетитом поедать его запивая молоком, отдававшим горчинкой. Эта горечь от технической резины, из которой сделана была гредка, в ней мать приносила с работы себе и сыну молока.
Гулкие шаги на мёрзлой земле, Ксения услышала сразу. Это приближалась мать, а вскоре та вошла в сараюшку, ни сказав не здравствуй родной дочери, принялась растапливать печь.
— Мама, меня управляющий пригласил на работу, — доложила Ксения, вытирая тыльной стороной ладони мокрые от молока губы.
— А Василия куда? — Пробубнила Таисия.
— Управляющий сказал, что попросит какую-то старушку присматривать за братом.
Таисия молча выслушала информацию, зло ковыряя железной кочергой в печи, словно собиралась её развалить.
— Ты что, у жениха спала?
— Ма… — урезонила Ксения, — нам с подругой управляющий предложил квартиру у одной старушки, вот мы там и живём.
— Слава Богу, он мне тоже хату даёт на МТФ. Она стоит без дела! Вот чуть потеплеет, переберусь туда.
— А в Самарском, ты забыла? — Напомнила Ксения.
— Нехай стоит, — отрезала Таисия, она есть не просит. — Так ты сейчас идёшь?
— В течении дня.
— Посиди с Василием, а я схожу до двоюродной сестры, зовёт она меня что-то.
Таисия растопила печь и ушла, а Ксения осталась с братом, посмотрев беглым взглядом на будильник. А солнце уже встало на востоке, прощупывая своими красными лучами внутреннюю стенку бывшего сарая, приспособленного под временное жильё. Ксении стало жаль мать, попавшую в нищенское состояние быта. Хотелось плакать, но не было слёз, какие ей ещё пригодятся на будущее.

Бригадира МТФ Ксения Коровина нашла на отшибе стоявшей набивной хатёнке с прилаженным холодным коридором, где горкой лежали дрова для печи и кучка угля. Дрова заметало снегом, даже двери прикрывались плохо, но дояркам и скотникам было недосуг, на такие мелочи обращать внимания. Здесь обычно отдыхали доярки и проходили пятиминутки бурные до хрипоты в голосах. Но сейчас тут было тихо, и Ксения увидела за столом сидевшего спиной к двери, могучего широкоплечего парня в обыкновенной крестьянской шапке и стёганной фуфайке коричневатого цвета, на ногах резиновые сапоги, так называемые «литые». Парень что-то писал себе в блокнот и не сразу повернул голову в сторону вошедшего. Если выразиться доходчивыми словами о внешности заведующего, то можно сказать, что если кто помнит такого артиста, как Михаила Евдокимова, то это и есть копия покойного — с той разницей, что Евдокимова ещё и в проекте не существовало, потому что на дворе заканчивался лишь шестьдесят третий год!
Ксения настороженно вошла в этот неприметный домик тех беднейших времён Советской власти, когда порушенная фашистами страна, только, только приподнималась с экономической разрухи, а крестьянство только-только освободилось от непосильных налогов по сдаче государству начиная от куриных яиц и заканчивая бараньими шкурами и свиными тоже, но животноводство — это не станок на заводе в закрытом помещении, но надо было всё дать в первую очередь городу, а потом уж себе…
Лахматов обернулся, внимательно всмотрелся в незнакомку, поздоровался первым:
— Здравствуйте?!
— Здравствуйте… — всегда бойкая и решительная ответила Ксения, но на этот раз она немного растерялась при виде хорошего телосложения парня. — Я сюда попала?
— А кто вам нужен?
— Заведующий МТФ.
— Я и есть, — ответил парень двадцати шести лет недавно окончивший сельскохозяйственный техникум и назначенный сюда заведующим. — Он внимательно окинул острым взглядом симпатичную молодицу с порозовевшими щеками от быстрой ходьбы.
— Тогда это к вам послал меня управляющий по набору стельных тёлок.
— А-а-а-а, — понимающе обрадовался Лахматов, — да, да! — Но ваши, так сказать, будущие коровы стоят ещё в загоне по уши в грязи! Вон они… — указал заведующий на окно, за которым был построен временный загон из акациевых столбов и таких же прутьев на скорую руку.
Ксения взглянула через непокрытый длинный стол в окно и увидела замызганных тёлок, тянувшихся мордами к сену, положенному скотниками повдоль всей ограды, так как яслей тут не было, а есть животным очень хотелось.
Заведующий как бы опомнился и представился:
— Меня кличут Николаем Ивановичем, а вас как?
— Коровина Ксения Илларионовна. Моя мамака тут где-то работает: Коровина Таисия.
— А-а-а-а, — снова протянул громогласно заведующий, — да, да! Только она работает внизу и на телятах, — пояснил он, потирая большой нос кулаком, вон чья вы дочь!.. Лазарева Иллариона!
— Да! — Осмелев подтвердила Ксения и присела сбоку заведующего, так, чтобы видеть его широкое лицо ещё непокрытое морщинами.
Ксения Коровина увидела его волнистый светло-русый чуб, выбившийся из-под новой шапки, сшитой из кролика. Слегка лопоухий, с крепкими зубами Лахматов Николай Иванович что-то писал в ученической тетрадке, помечая на полях и говорил:
— Ну, сегодня мы с тобою ничего делать не будем, но как только хоть одна тёлка отелица, я сообщу тебе через мать и ты придёшь. Хорошо? Скотники ещё прибивают цепи в сарае для тёлок, ремонтируют ясли, маточник. Можешь пройти и осмотреться, твой сарай стоит налево отсюда чуть ниже.
— Ну, пока! — Попрощалась Ксения и вышла, но поначалу она поближе подошла к тёлкам в базу стоявшими почти по брюхо в навозной жижице и моче. Некоторые тёлки лежали тут же повдоль ограды на небольшой возвышенности, пережёвывая отрыжку посматривая на подошедшего человека. Потом Ксения прошла к длинному приземистому сараю, покрытому тугими пучками чакана с маленькими окошками по всей длине строения. Она вошла в сарай с причёлка через широкие двери, сбитые из толстого обапола на кованных петлях и увидела мужчин человека три тихо куривших в дальнем углу. К ним она не пошла, а выла в ту же дверь и пошагала вниз к озеру, в котором вода уже давно замёрзла белел высохший камыш и несколько мальчишек бегало по льду на коньках. Ксения думала срезать дорогу к другому МТФ стоявшему вблизи озера и зайти к матери на работу, сказать, что дома всё хорошо, Василёк накормлен и спит, и что, ей тоже скоро выходить на работу.
Держась берега озера без названия, Ксения неожиданно встретилась с Волковым Мироном. Парень что-то вырубивая во льду топориком и не сразу увидел Ксению. Зато у девушки сильно забилось сердце и она чуть ли не бегом, пошла к нему навстречу.
— Здравствуй! — Окликнула его Ксения и остановилась, увидев, как парень вырубывает замёрзшую во льду рыбину с ладонь.
— А-а-а, это ты?! — Обрадовался Мирон, приподнимая шапку с бровей. — Где была?
— Ходила на свою работу, вон туда на гору! — Показала Ксения рукой на видневшиеся отсюда приземистые сараи. — Познакомилась с бригадиром.
— С Николаем — моим двоюродным братом!
— Да? — Удивлённо переспросила Ксения, заглядывая прямо в глаза Мирону.
— Так получилось… — Уклончиво ответил парень, но почувствовал, что девушка ждёт подробнейшего ответа, неохотно продолжил: — Его отец и моя мать родные брат и сестра.
Но Ксения перехватила инициативу и догадалась:
— За братом мужа моей родной тётки! Он живёт сейчас на Кубани!
— Раз ты всё знаешь, то нет смысла рассказывать дальше, — ответил Мирон, учтиво улыбнувшись.
— Нет, я всё же не пойму, а почему ты Волков, если у тебя отец Семёнов?
— А мать моя Лахматова? — пояснял парень. — Я отвечу: дело в том, что мой родной отец и моя родная мать не состояли в законном браке. Моя мать и до войны будучи замужем за Волковым, оказывается не была зарегистрирована в сельсовете, а тут война, с документами раскардаш, а когда я родился меня и записали на фамилию Волков, потому что моя мать жила с Волковым, который погиб где-то под Псковом. На забери её себе, — предложил Мирон вырубленную изо льда рыбину. — На вот тряпку, заверни её и положи в карман пальто, она так скоро не растает.
Ксения благодарно улыбнулась и от добычи не отказалась, а пройдя чуток по берегу обернулась и спросила:
— В клуб придёшь?!
— Приду! А можно я к тебе буду приходить в сарай? — Спросил он.
— Приходи, но это когда ещё будет! — Ответила Ксения, кивая головой.
Свою мать Ксения Коровина на работе не застала. Километр туда, километр сюда, для молодой девушки не столь накладно, но когда она открыла дверь сараюшки в которой ютилась вот уж год её мать, та сидела у стола, напротив окна и внимательно читала письмо от Бородавко Виктора. На тот момент мать закончила чтение повернулась к дочери и сказала, как новость:
— Я слышала, что ты набираешь группу из первотёлок?
— Да, — тихо ответила Ксения, присев на край кровати.
— А я вот от Виктора письмо получила. Написал, что к рождеству отпустят! Ты, дочка, живи на квартире, так всем будет лучше.
— А я и не хочу сюда, — спокойно ответила Ксения, подмигивая заспавшемуся брату Василию и поинтересовалась: — Покушать что-нибудь найдётся?
— Вон молоко, только что принесла.
— В грелке?
— А в чём ещё…
Ксения вспомнила, что молоко отдаёт горечью от резины, но голод поборол и она налила целый стакан. Отломила краюху хлеба, а мать покосилась и напомнила:
— Нож вон в столе! Совсем, как собака.
Ксения решила идти на квартиру, кое-что простирнуть из нижнего белья, зашла в местный магазин, купила охотничьей колбасы, булку хлеба и только вышла на порог, как ей навстречу бригадир МТФ Николай Иванович и с разгона предупредил:
— Там вроде бы одна тёлка отелилась! Скотники отвели её в сарай… Иди они тебе всё расскажут!
— «Ну, началось…» — подумала Ксения и направилась на край хутора Адамовка, а там бугром, бугром и вскоре пришла к накуренной сторожке. Уже темнело. Какой-то мужчина во всём сером возился у загородки с молодыми тёлками. Это был сторож только что пришедший на дежурство, некий Семёнов Иван Семёнович. Это потом Ксеня Коровина хорошо познакомится с ним, а сейчас слышала из его уст лишь гневный мат в адрес, как бригадира Лахматова Николая, так и управляющего Сущенкова, которые спустя рукава относились к молодняку.
— Здравствуйте! — Поприветствовала Ксения сторожа.
— А ты кто будешь?! — Спросил он со стоном разгибаясь.
Ксения рассмотрела суховатое, лицо пожилого мужчины с седеющими волосами на продолговатой голове и густых бровях. Она отрекомендовалась:
— Я новая дояра, поставлена управляющим набирать себе группу из вот этих первотёлок.
Мужчина скептически окинул девушку с ног и до головы, явно пожалел её и усугубляюще протянул:
— Понятно… Как тебя хоть звать?
— Ксюшей.
— Вот что Ксения, заналыгай вот эту тёлку, которая только что отелилась, а я отнесу телка в сарай, будь оно трижды неладное, — выругался сторож своеобразно, подхватил перед собою новорождённую тёлочку и кряхтя понёс к длинному сараю, а Ксения накинула на один рог бечеву с узлом на конце, изловчилась, накинула на другой рог, как это обычно делала её мать, когда вели корову Дуську в центр хутора на выводку, где приезжий из района ветеринар делал коровам прививки о бешенства, от бруцеллёза и прочих болезней не очень знакомых Ксении. Передвигая бечеву вдоль жердей к воротам база, Ксения с трудом справилась с заданием, но строптивая молодая тёлка не хотела идти следом за дояркой в незнакомую местность, когда почувствовала, что чьи-то крепкие руки подхватили конец бечевы и тёлка присмирела, почувствовав постороннюю мужскую силу. Она брыкалась, пытаясь вырваться, но не тут-то было! Этим помощником оказался сам заведующий Лахматов Николай Иванович.
— Не детское это дело! — Крикнул он, осознавая, что тут нужны мужские руки. Навстречу ему шёл сторож и уже издалека принялся корить бригадира МТФ:
— Сукины вы дети, разве можно на девичьи руки такое взваливать! Я ещё и управляющего завтра вычертую!..
— Дядя Ваня, понимающе оправдался бригадир, с трудом удерживая тёлку на поводку. Волнистый чуб у заведующего выбился из-под кроличьей шапки, большие глаза парня горели азартом, и тёлка готовая завалиться набок, так упиралась передними ногами в снег, что юзом пошла в сторону.
— Бульдозер же есть, неужели нельзя прислать и вычистить баз, тёлки телятся прямо в дерьмо! — Ругался сторож, откашливаясь и жалуясь: — Тут после операции на желудке нельзя тяжёлого таскать…
— Дядя Ваня, завтра всё решим, а пока давайте своими силами, —взмолился бригадир, чувствуя назидание дядьки по отцу.
— Для этого дела, необходимо дежурного скотника оставлять, балбесы! Что она сможет сделать с тёлкой, эта совсем ещё девчонка?! — Не унимался расходившийся сторож.
Ксения уже потом узнает, что этот сторож отец Мирона Волкова и ей поистине станет жаль старика, израненного на войне у которого не так давно умерла жена, на руках осталась старая беспомощная мать и семнадцатилетний сын, не считая взрослого пасынка, служившего сейчас в армии.
Привязав тёлку в сарае на цепок и, положив ей в ясли пучок сена, заботливый и рассудительный сторож науськивал молодую доярку:
— Ты, дочка, сразу запоминай корову и давай ей кличку, так тебе будет легче, да и они знать потом своё место. Крикнешь: Новогодка!.. И она станет, где ты её изначально привязь, а иначе намучаешься.
Ксения так и решила её назвать: Новогодкой, потому что через сутки наступит новый шестьдесят четвёртый год.
— А ещё для себя номеруй тёлок, — поучительно бубнил Семёнов, проверяя цепок на шее тёлки. — Я тебе завтра принесу белой краски и кисточку, будешь эти номера писать у каждой на лбу, так виднее будет тебе.
К базу с первотёлками они возвращались втроём. Зоркий взгляд бывшего ветеринара Ивана Семёновича увидел, что и другая тёлка мечется, притулившись задом к прутьям ограды и сторож предупредил всех:
— Кажется вторая затевается телиться, это теперь не ночь будет, а одно наказание!
Мороз крепчал, а в бытовке от горевшей дровами печи было тепло и по-домашнему расслабляло. Ксения зашла сюда, чтобы погреться и передохнуть и увидела двоих доярок с другого сарая. Те доили взрослых коров и припоздали, пока помыли баллоны из-под молока и свои доёнки. Женщины сидели на лежаке сторожа и вполголоса о чём-то беседовали, а когда появилась Ксения, умолкли вперившись в незнакомку.
— Новенькая? — Спросила одна из них.
— Да, — неохотно ответила Ксения.
— Ох, и достанется же тебе… — посочувствовала заговорившая, — придётся ночевать на пару со сторожем.
Ксения и сама подумала о том же, когда возвращалась сюда в бытовку. Она взяла крепкий замызганный мешок в углу и опрометью побежала к заведующему и сторожу. Мужчины уже ждали доярку с ряднином перетащив через загородку из жердей очередного мокрого телёнка на снег. Положив телка на дерюгу, мужчины взялись за концы мешка и понесли его в сарай прямиком в маточник, а Ксения пыталась накинуть тёлке на рог узел с петлёй, но у неё это не получалось и она чуть ли не плакала от беспомощности, но пришли мужчины и распорядились, чтобы она шла в маточник и принесла теляткам соломы из закрома пристроенного с тыльной стороны сарая, что она и сделала, заботливо раструшивая ячменную солому пахнущую летом. Сторож с заведующим привели очередную тёлку за налыгач и привязали, а дядя Ваня по-отцовски распорядился:
— Часа через два сдоишь тёлок и напоишь молоком сосунков, а бригадиру крикнул: — Колька, выдай ей подойник и принеси скамейку!
К полуночи отелилось ещё три тёлки. Ксения бегала от одной животине к другой, и по совету сторожа придумывала им клички. Первую она назвала: «Новогодкой», вторую «Ночкой», третью «Дуськой», четвёртую «Звёздочкой» и так далее. Их клички Ксения писала мелом на стене напротив морды каждой тёлки, наложила всем сена и ждала, когда бригадир даст ей доёнку, чтобы сдоить первотёлок. Доёнку, скамейку и молочный баллон бригадир принёс почти незамедлительно, и Ксения принялась доить первотёлок по очереди. Дойки у Новогодки были настолько малы, что с трудом помещались в двух пальцах, но тёлка была слабососая и потому пальцы не устали.
Переносной фонарь с трудом освещал силуэты животных, но это было не столь важно, Ксения думала о другом: о том во что она вляпалась, согласившись пойти работать дояркой. Но время шло, она попоила ещё одну тёлочку, засовывая ей в рот два пальца погружённые в пряное молоко. Тёлочка пускала пузыри, била лбом по ведру — так телята делали, чтобы корова припустила молока. Когда первый сосунок был напоен, Ксения присела под вторую тёлку, погладив ей бока, крохотное вымя и дойки. Почувствовав в сосках молоко девушка принялась доить, ласково приговаривая:
— Моя ты хорошенькая… Ночка!
Тёлка слушала разговор, поворачивала к Ксении голову и призывно промычала. Уже стояла полночь, мороз на улице усилился и небо вызвездилось, вскоре почти ниоткуда пошёл крупный снег. Ксения возвратилась в сторожку устало присела на топчан, предварительно сняв с ног резиновые сапоги. Пальцы ног дышали холодом и Ксения поджала их под себя.
Сторож — дядя Ваня сидел спиной к топчану покуривая свой Беломор и смотрел на жар в печи, затем полуобернулся к доярке и по-отечески пожалел:
— Думаю, до утра отёла не будет, можешь идти домой.
Но девушка не отозвалась. Сторож прислушался и понял, что молодая доярка спит. Он наложил побольше дров в печь, кряхтя поднялся, хотя ему было только пятьдесят шесть лет, снял с себя дырявый тулуп, осторожно укрыл доярку, притушил фонарь и вышел в ночь в одной стёганной фуфайке, решив пройтись по сараям.
Проснулась Ксения от того, что её разбудил настойчивый голос сторожа:
— Вставай, дочка, управляться пора!..
Ксения не сразу поняла, что от неё хочет сторож в жёсткой винсараде на плечах и в треухе, сбитом на затылок. Она сладко зевнула, потянулась, как это делала всегда спросонья, подскочила, не обратив внимания на сбитый у ног полушубок, поправила тёплые носки и сунула ноги в сапоги.
Снегу на улице навалило почти по колено, и Ксения по-детски порадовалась ему, сегодняшний новый год будет настоящий! Первым делом она принялась носить тёлкам сено в ясли и понемногу силоса. Холодный снег сыпался Ксении на тёплые ладони, бодрил девушку, затем подоила коров, слив молоко в бидон и только потом стала поить телят, какие ещё плохо пили молоко из даёнки, Ксении приходилось совать в их рты два пальца левой ладони, телята смоктали, пускали пузыри, захлёбывались, но приноравливались.
А на улице уже светало. Заснеженная Лохматовка лежала внизу подобно призраку вся засыпанная снегом, не издавая не единого звука, будто мёртвая. Сегодня тридцать первое, Ксения вспомнила Бурьяновку, хуторской клуб оживлённый голосами молодых пришедших потанцевать, поиграть в снежки, подурачиться.
Когда Ксения управилась, она пошла в сторожку, но остановилась у двери, так как там за дверью происходил серьёзный разговор и давно. Вот что она услышала: «… свалили на молодую неопытную девчонку и рады?! — Говорил на повышенных тонах сторож — дядя Ваня. — Твою бы жинку сюда!..»
Ксения Коровина повернулась обратно и пошла медленно в свой сарай, нащупав в кармане куртки конскую колбасу, отломила кусок и стала есть, поливая его слезами. Ей стало до жути обидно тронули слова малознакомого человека, который драл горло перед начальством, а не родная мать.
Слова сторожа, кажется, подействовали и к десяти часам утра скотники гурьбой привязали в сарае оставшихся в загоне тёлок, навезли сена, силоса и подбадривали молодую, сочувствуя ей, а затем пригнали с тракторной бригады большой бульдозер, выгорнули жижу из загородки молодняка, куда потом привезли прицепом озимой соломы. Всего в сарае Ксении поместилось около шестидесяти тёлок, какие должны были вот-вот отелиться. Ксения ходила с тяпкой в руке по узкому проходу, напоминая о себе:
— Ну, ну, это я ваша мамка, привыкайте к своим местам!
Некоторые тёлки дрыгали задними ногами и больно били Ксению по ляжкам, но доярка не грозилась на них, а всё той же лаской отвечала: Ах, вы бессовестные… Моя ты хорошая, умница, умница, — успокаивала она очередную неспокойную тёлку, поглаживая её по хребту ладонью.
Так незаметно прошёл день. Ксения Коровина забыла счёт времени и делала своё, как зомби, когда в бытовку она вошла, то был уже вечер. Дядя Ваня Семёнов встретил Ксению возгласом:
— О-о-о-о, дочка, ты ещё здесь?! Сегодня в полночь наступит новый год! Иди ты-ка домой, тут есть дежурные скотники, они всё сделают. Иди, иди… — настоятельно проводил её сторож.
Ксения шла в хутор Адамовку верхом по обочине дороги изуродованную тяжёлыми тракторами, а теперь замёрзшую. Девушка ела на ходу охотничью колбасу, заедая её крошками хлеба, оставшимися в кармане. Черпала с обочины мягкий снег и заедала это всё, размакивая во рту. По пути она зашла в магазин купила себе две баночки скумбрии в оливковом масле, килограмм пряников, которые очень любила с детства и бутылку столового вина к новому году. Всё это она запихнула за пазуху и прямиком пошла на квартиру бабушки Василисы. Дома старушка была не одна: в гостях у Доры Иван Онищенко. Молодые сидели в зале за столом и играли в карты.
— Слава тебе Господи! — Удивлённо воскликнула Дора и прибавила: — Думали сами пойдём на Лохматовку встречать новый год!
— А к кому, если не секрет? — Устало поинтересовалась Ксения.
— К Маше Чечевициной, ты наверное не знаешь такую. Мне Ваня только что рассказал о ней. Отец её работает сторожем на МТФ, а мать уйдёт к соседке. Ну, как?
— А я вот что взяла… — похвасталась Ксения, вытаскивая из-за пазухи куртки бутылку вина и две банки консервов.
— Так это же хорошо! — Приободрил Иван своим резким голосом.
— Ну что, тогда одеваемся? — Скомандовала Дора.
— Да, а то пока спустимся вниз… — предупредил Иван, вставая со стула.
— Я только умоюсь, — напомнила Ксения, — а то от меня навозом прёт!
Уже через полчаса они все вышли на пустынную улицу, запорошенную снегом. Мороз крепчал. Небо вызвездилось. Созвездие Ориона светилось над ними своим большим могильным крестом. Даже собак не было и не везде в хатах горели керосиновые лампы. Кому какое было дело до новогодней ночи, завтра всё равно вставать на работу и по сути ничего не менялось.
Иван взял девушек под локотки и пошли они навстречу неизвестности, движимые смежными чувствами общности. С бугра, где расположилась Адамовка, хорошо было видно яркое зарево огней станицы Мелиховской расположенной на противоположном берегу Дона. Она смотрелась своими электрическими огнями, как далёкая, загадочная и неведомая галактика.
— Счастливые же люди! — Призналась Ксения взмахнув свободной рукой в сторону займища.
— Ничего, девчата, скоро и к нам придёт большое электричество! — порадовал их Иван Онищенко.
 Они шли не по притоптанному снегу, Иван дышал ровно, что-то рассказывая девчатам, касающееся истории Лохматовки, Ксения слушала молча, ещё не зная, что у Ивана Онищенко престарелые родители, отец возвратился из войны без ноги. Но несмотря на трудности, семья держала виноградники, корову и именно Мирон Волков пригонял им корову будучи мальчишкой за глудку синего сахара. Но, всё это было уже в прошлом, Мирон вырос, стал парнем и ему очень понравилась Ксения Коровина необычная по характеру девушка, сердечная и свободолюбивая, хотя и была старше его почти на три года. Мирону шёл восемнадцатый год, а Ксении в этом году исполнится двадцать один. Но эта разница в возрасте не пугала парня и Мирон привязывался к Коровиной с каждым днём всё больше и больше. А Иван Онищенко рассказывал девчатам о телевизорах, какие скоро войдут в быт хуторян и тогда незачем будет ходить в клуб на сеансы.
Ксения уже была знакома с этим самым телевизором, который был у Веры Лазарь, он часто ломался, что молодая женщина его весьма редко включала и только по большим праздникам.
Ноги обутые в резиновые сапоги с тёплыми носками быстро застывали у Ксении Коровиной и ей поскорее хотелось прийти к той самой Марии Чечевициной хотя бы отогреться. Демисезонное пальтишко на Ксении тоже не грело и не хотелось поднимать искусственный барашковый воротник, чтобы не казаться простушкой перед шикарно разодетой Дорой, которая была в той же роскошной шубке и в кроличьей белой шапке, связанной из легковесного, но тёплого пуха. Дора чувствовала своё преимущество перед Ксенией и потому вела себя раскрепощённо и озорно. Дора любила сыпать цитатами, рассказывая, что именно Пётр Первый принудил Российских людей встречать новый год в январе, а не так, как до этого вся Русь встречала новый год в марте, что, конечно, удивило, как Ивана, так и саму Ксению.


Глава семнадцатая

Все трое вскоре спустились с горы по улице в Лохматовку, расходившаяся двумя независимыми улицами и насколько далеко идущие, Ксения Коровина ещё не знала, хотя с горы, где она сейчас работала, видно, что Лохматовка заканчивалась где-то в бурьянах окаймлённая ериками, талой водой, с другой стороны озером. Она ещё никогда по Лохматовке не ходила, но где-то там жил её избранник: — Мирон.
Иван Онищенко знал где живёт Мария Чечевицина и потому подвёл своих девчат к штакетному забору за которым стоял «финский» домик, выстроенный по распоряжению самого Иосифа Виссарионовича Сталина для переселенцев из западной Украины, для лояльных людей, поддерживающих фашистский режим и самого Бандеры. Много таких финских домиков понастроили переселенцам, как на Адамовке, так и в Лохматовке, в тех местах, где хаты местных казаков подверглись бомбёжки. В пятидесятых годах много западников привезли в казачьи хутора почти этапом принудительно, без права покинуть предоставленные жилища, но когда умер Сталин, строгость эта была упразднена Хрущёвым и некоторые семьи уехали обратно на Украину, а часть семей так и осталась, пустив корни на новом месте. Вот и Чечевицины остались в Лохматовке. Старый Чечевицин Адам работал сейчас сторожем на МТФ, кстати, на одном участке с Иваном Семёновым, только дежурили в разных сараях и ходили ночами друг к другу в гости покурить, поболтать о жизни.
Ксения сразу заметила нескольких парней стоявших на пороге хаты и куривших папиросы. Ксения занервничала, но тут же приказала себе: — «Ксюша, успокойся!» Но курившие парни словно и не заметили новых прибывших, они вежливо расступились перед улыбающимся Иваном Онищенко, какой остался с ними, а девчата прошли в переднюю комнату чем-то резко пахнущую. Во второй комнате именуемой залой стояли столы, накрытые дешёвой клеёнкой. На столах стояли принесённые гостями закуски, выпивка и девчата разношерстные по возрасту расположились на длинных лавках вокруг стола. Ксения поставила на край стола бутылку вина, две баночки консервы и кивком головы поздоровалась с присутствующими. А находились здесь которым было далеко за тридцать и такие, которым только, только сровнялось двадцать, но все нарядные и накрашенные, насколько позволяло то ещё бедное время. Ксения Коровина что-то вспомнила и поздравила всех присутствующих тут с наступающим новым годом и сидевшие благодарно закивали причёсками и принялись перешёптываться. Одна из сидевших поинтересовалась:
— Не ты ли это согласилась идти на тёлок?
— Я… — настороженно ответила она.
— Никто не хотел идти на такую работу, нашли приезжую!
— А мне нравится! — Тяжело, правда…
— То-то и оно! Как тебя хоть звать?
— Ксения Коровина!
— Ни ты ли дочка той самой Коровиной, которая работает на телятах?
— Да.
— Ну, будем знакомы!
Но тут вернулись в хату после перекура ребята, завоняло табаком, комнаты насытились грубыми мужскими голосами, а кто-то из них уже протискивался за спинами девчат, занимая свои места за столом, а кто-то с удивлением посматривал на Ксению, стоявшую на углу стола так и не снявшая с себя пальто и головного убора.
Некоторых из парней присутствующих здесь, Ксения уже видела на скотном дворе там на горе. Это они помогали ей привязывать тёлок в сарае и девушке сделалось немного уютнее, она, как и все разделась в передней комнате, наскоро побросав свои верхние одежды на кровать: только платок сунула в карман пальто. Её позвала к себе сесть рядом молчаливая круглолицая девушка с большими карими глазами, слегка одутловатая чистым лицом, но весьма красивая внешне.
— Как тебя звать? — Спросила та, что пригласила.
— Ксения Коровина.
— А я Валентина Донильченко, будем знакомы! — Представилась незнакомка.
— И парень у тебя уже есть? — Поинтересовалась Ксения тихо.
— Да! Но он у меня служит в Морфлоте. Осталось ещё полтора года ему.
— А сколько служат сейчас в Морфлоте? — Спросила Ксения.
— Четыре года.
— О-ё-ё-ё… — Удивилась Ксения, — не подумав о внутренних чувствах рядом сидевшей девушки. — Помню из своих подруг, ни одна так долго не ждала.
— А я вот… — вздохнув призналась Валентина Донильченко.
Ксения, показывая осторожно указательным пальцем на парня высокого, но худого, которого она видела у себя на МТФ, спросила:
— Как его звать?
Валентина тихо шепнула:
— Андрей Мазур из приезжих переселенцев. Ему уже под тридцать, а он никак себе не выберет девчонку.
— Ну, а тот маленький? — спросила Ксения тоже из скотников.
— Кац Павлик, ему около двадцати шести лет и тоже не женат.
Ксения смотрела на этого маленького росточком паренька невзрачного и тихого, подумала: — «Такой никогда и не женится».
А Валентина Донильченко продолжала шептать:
— Он тоже из западников, их называют: штундами.
— А это что такое? — поинтересовалась Ксения.
— Вера у них такая: штунды.
Иван Онищенко сел с краю со своею возлюбленной Дорой. И когда Дора сняла с себя дорогие одежды, стала похожа на всех остальных сидящих здесь. Только было около одиннадцати вечера, а ребята потянулись за выпивкой. Вскоре возникли разговоры на повышенных тонах и присутствующие не сразу заметили, как в хату вошла группа молодёжи помоложе. Своих гостей привела младшая сестра Марии Чечевициной Катерина пятнадцати лет и их брат Петро тринадцати лет, светло-русый пацан, но крупный не по возрасту. Они забежали в переднюю комнату попить воды, но Ксения Коровина сразу заметила среди них и своего Мирона Волкова. Он был тут постарше всех, выделялся своим волнистым русым волосом у него узкие чувствительные губы, нос слегка кверху, розовощёкий и неразговорчивый. Мирон сразу увидел за столом Ксению, подозрительно взглянул на неё, словно заревновал к старшим парням, моргнул Ксении, она тут же ответила и восемнадцатилетний паренёк вышел на улицу.
Девчата за столом принялись петь местные песни, слова и мотив которых Ксения давно знала, даже пела с тёткой Лукерией и с мамой в компании. Голос у Ксении был хорошо поставлен и они с Валентиной Донильченко легко спелись и потом Валентина сказала, что приехала сюда жить с мамой и старшей сестрой из Дубовского района Ростовской области. Старшую сестру Любу послали сюда работать киномехаником по распределению, да так и осталась тут в Адамовке, потом вышла замуж за местного тракториста, подарила сестре Валентине двух племянников и племянницу. Мать на пенсии, а Валентина Донильченко пошла дояркой на нижнее МТФ, которое у озера. После новогоднего вечера Ксения Коровина и Валентина Донильченко сдружились, ходили друг к другу в гости, встречались в клубе. По Валентине сох один местный парень — её однолетка, но Валентина была непреклонна к измене и уверенно ждала из армии своего возлюбленного, морячка.

Дружная компания в стенах хаты Чечевициных встретили тысяча девятьсот шестьдесят третий год. Молодежь пыталась плясать и Ксения Коровина незаметно покинула компанию. Почему-то девушка неспокойно чувствовала себя в среде незнакомых парней. Всё приходил на ум Мирон, она всякий раз ощущала на себе его пронизывающий взгляд и Ксения решительно пошла прямиком на ферму по бездорожью, мимо озера, затем поднялась по пологому бугру к мирно сопящему своему поголовью, прошлась по узкому проходу, где надо, тяпкой сгребла в рымбу навоз с мокрой от мочи подстилкой и только потом ушла в сторожку дяди Вани Семёнова.
Сторожка оказалась не запертой, Ксения потянула на себя тонкую дверь и увидела сгорбленную спину сторожа дяди Вани. Мужчина сидел у печи, курил свой Беломор и подслеповато смотрел на жар в топке. С порога Ксения поздоровалась:
— Здравствуйте, дядя Ваня! С новым годом вас!
— А-а-а, это ты, дочка? С новым годом. Тебе почему не гуляется? — удивлённо поинтересовался он. — Что выгнали из дома? Я только что обошёл сараи, отёлу пока нет.
— Я знаю, — ответила Ксения, присаживаясь на лежак. Первым долгом зашла в сарай, посмотрела на своих тёлок, почистила…
— Ладно зорёй, а я пойду покурю с Чечевициным. Ложись, ложись, я тебя шубой укрою…
Ксения стащила с прозябших ног резиновые сапоги, поджала ноги под себя и почти мигом заснула, рисуя в памяти образ Мирона, его проницательный взгляд не по-юношески укоризненную физиономию и заснула. А проснулась девушка уже перед утром. В сторожку шумно вошёл дядя Ваня, заботливо подбросил дров в печь, внимательно прислушался к тихо сопевшей Ксении, а она подала голос:
— Я уже проснулась, дядя Ваня, к тёлкам не ходили?
— Нет. А давай-ка мы с тобою это сделаем, мало ли что. — предложил сторож. — Я, ведь, до болезни работал ветеринаром в совхозе, может место у какой тёлки не вышло.
— Бывает? — Поинтересовалась Ксения, напяливая на ноги сапоги.
— Ещё как!
Небо необычайно вызвездилось и большая медведица хорошо видна была на севере у горизонта, словно распласталась по краю небосвода. Они вошли в сарай обогретый телами животных, какие посапывали на привязи или протяжно мычали, когда в вольере просыпались телята.
— Вот в этой и в той, я места не нашла, — подметила Ксения.
— Значит съели.
— А зачем они это делают?
— Природный инстинкт самосохранения срабатывает, — пояснил он.
Ксения со сторожем сделали обход и возвратились в сторожку, когда туда уже пришло несколько доярок с соседнего сарая и обсуждали новогоднюю ночь: где, что, как?..
— На краю улицы, кто-то так бухал из ружья! — Говорила одна.
— А я со своим выпила по стопке, рано легли спать, а потом расчертовались с ним, совсем, как в молодости!.. Да так сладко было!
— Лиза, не искушай, — заговорила слушавшая доярка, — мой набрался до чёртиков и куролесил всю ночь, а нет бы ко мне лечь в постель.
— Бабы, а ну прекращайте?! — услышали они голос подошедшего сторожа — Я не один.
— А-а-а, это вы дядя Ваня?.. — всё, всё, бабские вздохи закончились!
—Здравствуйте! С новым годом вас!.. — Поздравила Ксения и присела на край топчана натёртого одеждами до блеска.
— Сегодня буду говорить с бригадиром, — высказался сторож, — свалили всё на девчонку и рады. — Вот я им…

Взрослые доярки работали в соседнем сарае, который был построен чуть поодаль от Ксениного поперёк, примыкая к молодой лесной полосе. Если внизу у озера сараи были кирпичные и там уже работала электродойка от дизельного генератора, на котором работал зять Ивана Семёновича — Николай Сыромятников, но пока дочь Семёнова носила фамилию своего отца: Семёнова, хотя давно была замужем за Сыромятниковым, и рос у них общий сынишка и до школы пацан носил фамилию матери — Семёновой Марфы. Иногда Семёнов Мирон заходил в пропахшую электростанцию на нижнем МТФ полюбопытствовать, какая она такая штука, которая даёт свет, а дежуривший там Николай Сыромятников приветствовал парня ни как иначе, а:
— Ну, здравствуй Родак!
Мирон удивлённо и сдержанно улыбался в ответ и молчаливо кивал головой, ещё не понимая, почему дизелист называл его родаком.

Очень медленно наступал рассвет, крадучись, словно осторожный и напуганный зверёк. Неохотно светлели придонские дали, возвращая начинающемуся дню его законные права до очередного вечера. Сходились на ферму скотники. Пришёл на верх Кац Павел в стёганной фуфайке под которой был поддет морской сюртук с двумя рядами больших пуговиц с яркими звёздочками… Кац по-хозяйски раскрыл двери сарая где стояли тёлки Ксении Коровиной, отвязал тёлок с одного ряда и пощёлкивая длинным кнутом, сплетённым из ромятины кожи и погнал животных к водопою вниз, где давно был вырыт огромный колодец с журавлём, но совхозные умельцы пристроили к большому вороту бензиновый движок с широким длинным и плоским ремнём. Скотник рывком дёргал за этот ремень, двигатель заводился, приводя в движение нехитрое приспособление для подачи воды в корыта стоявшее одно за другим — покаскадно из которых тёлки и коровы пили холодную воду, напиваясь на сутки.
А Ксения Коровина уже ждала своих тёлок у раскрытых дверей, чтобы всех воспитанниц поставить на свои места и привязать. Вся эта работа производилась за несколько минут, только и слышно было, как бодрый и звонкий голос доярки выкрикивал:
— Ночка, ты стала не на своё место?! — Ну, а ты Прозрачная, неужели до сих пор не привыкла до своего места?..
Потом скотник отвязывал тёлок с другой стороны и те стремглав улепётывали на водопой, перегоняя друг дружку.
А в бытовке разгорелся настоящий скандал между сторожем — Иваном Семёновичем Семёновым и молодым заведующим — Лахматовым Николаем Ивановичем. Вот так доказывал сторож свою правоту:
— Что же вы, сукины дети, свалили шестьдесят голов на девичьи руки и успокоились?! Ну, так же нельзя! Потому-то на молодняк никто и не хочет идти работать. Старых коров и то приходится по тридцать голов на доярку, а тут, подумайте милостивые, шестьдесят на девчонку! — разводил руками Иван Семёнович, доказывая племяннику истину, а тот молча потупился, как пацан и кивал скорее себе самому.

Ксения не заметила, как прошёл серый пасмурный день. Солнце, было, выглянуло на востоке из-за лесополосы, но тут же окуталось в сплошные непробиваемые лучами облака. Мороз заметно просел, но с неба ничего не сыпалось. Весь день Ксения носила своим тёлкам сено, силос, убирала из-под тёлок навоз, подметала проход, получая по ногам удары первотёлок, но она уже не обращала на это особого внимания. Крикнет для острастки и пошла дальше мести. Приняла два телёночка, пометила белой краской бок отелившейся тёлки и самого телёнка значком только ей самой значимой. Потом сдоила, а через два часа попоила телят тёплым молоком. Пришёл сторож на смену и, пройдя по проходу сарая, спросил у Ксени:
— Сама?
— Да, дядя Ваня.
Мужчина тихо ругнулся и сказал:
— Придётся идти к управляющему. Ты хоть ходила домой?
— Некогда, дядя Ваня.
— Пойдём поужинаем, — предложил сторож и пошёл на выход.
Ксения сидела за столом в бытовке, ела отварной картофель с сухой чехонью и беззвучно благодарно плакала. Сторожу не видно было её слёз, так как в сторожке было не шибко светло от керосинового фонаря. Ксения чувствовала, что наелась стала задрёмывать прямо за столом, сторож увидел это и тихо предложил:
— Иди-ка, дочка, засни на стелаже, а я схожу к Чечевицину в гости. А ты не стесняйся, укрывайся полушубком, я прикрою двери палкой снаружи.
И Ксения уснула почти сразу и без сновидений, а ближе к утру услышала негромкое покашливание сторожа и встрепенулась.
— Дядя Ваня, это вы?
— Я, я! Уж если ты пробудилась, сходи в сарай и сдой тёлку с самым жирным молоком, я тебе молозива сварю!
При слове: «молозиво» Ксения вспомнила, как мамка в Бурьяновке варила это самое молозиво из-под только что отелившейся Дуськи. Ксения Ещё вспомнила не только вкус молозива, но и его запах.
Вскоре Ксения принесла литра два молока и дядя Ваня заметно прибодрился, вылил молоко в принесённую алюминиевую кастрюльку из дома и поставил на печь.
— Теперь будем глядеть, как только закипит, снимем, а пока помешивай молоко, чтобы не пригорело.
Ксении казалось она возвратилась в детство и пока ела застывшее молоко похожее на густой кисель, только радовалась идее сторожа. А утром дядя Ваня ушёл, но не домой, по горе, как обычно ходила домой Ксения, а в совхозскую контору. После его визита, в обед пришла к Ксении новая доярка некая Пружинина Нина двадцатипятилетняя женщина уже замужем. Как узнает Ксения потом, она с мужем недавно приехали откуда-то на свою родину и управляющий прислал Пружинину на подмогу Коровиной.
— Здрасте!
В её голосе почувствовалось раздражение. Говор этой женщины не походил на местный диалект: все тут местные говорили вроде того: «Шиво тебе надо, щёрт лопоухий…» А Пружинина разговаривала на чистом русском языке. Как позднее уточнилось, сам Валентин Пружинин, был из местных, но служа в армии на Кавказе, присмотрел там местную девушку, после демобилизации жил с нею у её родителей, а потом, всё-таки, решил возвратиться на родину, где у него жил двоюродный брат — Пружинин Николай и родная тётка.
Вошедшая нагловато спросила:
— Где тут наша передовая доярка, работающая на первотёлках?
— Да вот она отдыхает, — ответила одна из доярок и показала за свою спину на топчан.
Ксения сбросила с себя бараний полушубок сторожа и ей сразу не понравился голос новенькой и с каким тоном она это спросила и обувая резиновые сапоги ответила:
— Это я та самая, которая ухаживает за первотёлками!
— Чё-то я тебя не знаю? — Грубовато промямлила Пружинина и попросила: — Пойдём покажешь группу.
— Хорошо.
Они обе вышли из сторожки и попали в оглушающую тишину раннего рассвета. Небо только, только озарили первые лучи солнца, так что на небе ещё можно было рассмотреть серп месяца, а слабый ветерок потянувшийся с озера, обещал сырой день.
Они пришли к приземистому сараю, Ксения распахнула тяжёлые двери, тёлки забеспокоились и стали подниматься, зябко потягиваясь.
— А тут что, нет света? — Удивлённо и подозрительно поинтересовалась Пружинина.
— Откуда ему взяться, — спокойно ответила Коровина.
— Гм-м-м, озадаченно произнесла новенькая. — Тебя хоть как звать?
— Ксения я Коровина.
— Не здешняя?
— Нет. Выбирайте любую сторону, и, пока будем идти к маточникам, думайте: мне без разницы. — спокойно говорила Коровина, шагая по узкому проходу. — Ну, выбрали, какую сторону возьмёте? В каждом ряду по тридцать тёлок, какие из них уже отелились, а другие на подходе — пояснила Ксения.
Новенькая несколько минут молчала, озадаченная простотой разговора девушки, дав ей абсолютно независимый выбор, а потом неуверенно показала на правую сторону.
— За доёнкой и баллонами обращайтесь к заведующему, — объясняла Ксения, чувствуя, что с её плеч свалилось нечто необъяснимое, но тяжёлое, а затем прикрикнула на одну из тёлок:
— Зорька, я тебе!.. — Окликнула Ксения самую нервную тёлку, намеревающуюся ударить задки. Будь с ними поласковее и они будут отвечать тем же, — напоминала Коровина, когда они возвращались к выходу.
Изначально настороженно- подозрительная Пружинина уже в сторожке громко заговорила со сторожем:
— Молодая, но хитрая! Лучших тёлок себе выбрала и не лысая!
— Нинка, как тебе не стыдно, — возразил дядя Ваня, — девчонка сутками возле них пропадала, домой не ходила, спала здесь, чтобы отёл спасти, а ты пришла на готовенькое, да ещё и недовольная!
И потом сколько шла зима, Пружинина гнобила молодую, что это только она виновата, что её послали на тёлок.


Глава восемнадцатая

Как-то сторож дядя Ваня предупредил Ксению, остававшуюся ночевать в сторожке, пока телились молодые тёлки, что до ночи сторожить будет за него сын, так как он пойдёт на курсы водителей на мотоцикл, чтобы сдать на права. Ксения крайне удивилась, когда вместо дяди Вани пришёл в сторожку Мирон.
— Ба!.. — Кого я вижу!.. — Не скрыла своего восторга Коровина, не зная как вести себя, увидев своего парня, в какого она влюбилась с первой их встречи там в клубе.
— Здравствуй! А я давно знал, что ты здесь работаешь, — ответил он, давая место на топчане девушке. Мирон был предупреждён отцом, что специально оставил свой тулуп девушке, каким та укрывается, чтобы немного поспать.
— Так дядя Ваня твой отец? — Удивлённо поинтересовалась Ксения, присаживаясь рядом с парнем на топчан. — Никогда бы не подумала…
— Семёнов — мой отец! — Подтвердил Мирон.
— А можно я тебя буду называть Миром?
— Хоть горшком, только в печь не сади, — улыбаясь, ответил он.
— Ты, наверное, ещё не работаешь в совхозе, и сколько тебе лет?
— Почему, работаю, но сейчас учусь в Ёлкине на курсах трактористов, — говорил парень, постоянно прислушиваясь к чему-то. — Весной сдам экзамены и на трактор! Ты знаешь, буду работать в паре с Пружининым Валентином, уже распределили нас молодых механизаторов.
— Это каждый день ты ездишь туда в центральную?
— Да. Возят специально машиной, но только не нас одних, а ещё и старых механизаторов, какие в мастерских ремонтируют свои трактора. А лет мне… — и снова улыбнулся загадочно Мирон, — в июне восемнадцать стукнет!
Как только Ксения услышала дату его рождения, ей стало немного не по себе, потому что она старше его почти на три года: «Ещё пацан» — подумала она с усмешкой на губах, «А ведь какой красивый и сообразительный не по годам!..»
— Ладно, тогда я пойду домой, — решила она для себя и резко встала с топчана.
Мирон не остановил её, хотя ему было весьма приятно находиться с Ксенией. Он только и предупредил:
— Ведь ночь уже.
— Я никого и ничего не боюсь! Но, призналась откровенно: — Боюсь лишь кладбищ.
Мирон хотел предложить проводить её хотя бы до хутора, но оставлять доверенный ему коровник было опасно и парень лишь посетовал, а вспомнив сказал:
— Это не твоей матери готовили сегодня разнорабочие хату за хутором, на бывшей конеферме?
— Я не знаю, — призналась Ксения, услышав о него новость по поводу приобретения матерью угла и, весело попрощавшись, вышла на морозец.
Идти Ксении было легко, живот и грудь грела трёхлитровая банка с молоком, налитая с доёнки минутами раньше. Небо было пасмурным, и благодаря обилию снега, было видно далеко.
Ксения тихо постучала в дверь бабы Василисы и вскоре дверь открыла сама Дора. Она стояла почти нагишом в синей комбинации, белели её ноги и руки.
— Пустишь? — Спросила Ксения.
— Конечно, заходи! — Обрадованно ответила Дора.
— А бабка?
— Спит, как колода!
Не зажигая лампы, девушки прошли осторожно в зал. В хате было тепло и уютно, пахло уединённым бытом и ещё чем-то таким родным.
Ксения быстро растелешилась и юркнула под тёплое ватное одеяло к стенке. Дора почему-то сняла светлые трусики, а Ксения поинтересовалась:
— Ну, как у тебя с твоим ненаглядным на любовном фронте?
— Не смелый он, всё не решится, будто я недоступная крепость. Можно я к тебе прижмусь? — И загадочно хихикнула. — Ты такая душистая и мягкая, словно пуховая подушка.
Поближе прижимаясь к Ксении, Дора шептала словно себе:
—Придёт тепло, заведу его за хутор и сама изнасилую… Можно я свою ногу засуну к тебе в промежность, мне так будет намного уютнее?
— А мне разве жалко, — ответила Ксения и приподняла свою увесистую левую ногу.
Дора своим интимным местом прижалась к лобку Ксении и горячо зашептала:
— Спасибо, ты хорошая, хорошая… — как в бреду Дора производя интенсивные телодвижения, словно она лежала не с девушкой, а с любимым парнем.
Коровина в первые минуты не могла понять, что именно с той происходит, а она шумно засопела, напряглась всем своим телом, будто при падучей, успев Ксению чмокнуть в губы и поспешила поблагодарить:
— Спасибо!.. Видишь, как мне мало надо?.. Вот так я могу до бесконечности, а точнее разов двадцать: горячая я любвеобильная!
— Постой, постой… — возразила Ксения, но Дора поспешила приложить к её губам два пальца и загадочно прошептала:
— Тише, а то может бабка не спит? Дай я ещё раз прижмусь к тебе?..
— Нет! Не надо, я не хочу… — возразила Ксения, сопротивляясь.
Она оттолкнула от себя Дору, отвернулась к стене, подоткнув под себя часть одеяла, а Дора обиженно зашептала:
— Я знаю, ты устала и не в настроении, но я могу и сама.
Через минуту или две, Ксения услышала как Дора погружаясь в сон засопела, а она ещё долго не спала, раздумывая над произошедшим.

На какой бок легла вечером Ксения Коровина, на том и проснулась лишь ладонь свою для предосторожности положила про меж своих ног. Мало ли что может втемяшиться Доре во сне, ещё раз изнасилует. Ксении показалось, что она проспала на работу, потому что хозяйский петух орал на насесте в курятнике. Заглянула в окно, но было ещё темно. Ксения быстро оделась и побежала на МТФ. Ещё подходя к дверям своего сарая, она услышала матерный крик Пружининой в коровнике:
— Сучка, навыберала себе хороших, а мне: «На Боже, потому что никому не гоже!..» Да всё сю, сю и сю, сю с ними, можно подумать они всё понимают эти твари недобрые! Глаза б не видали мои вас!..
Ксения нарочито хлопнула большой дверью, таким образом дав о себе знать и сразу услышала перемену в голосе Пружининой:
— А-а-а-а, это ты Ксения? Опаздываешь.
— Ничего, успею…
Коровина неторопливо принялась чистить доски от навоза, а послушные тёлки понятливо переступали с грязных досок на чистые, стараясь дотянуться длинным шершавым языком до куртки Ксении и лизнуть благодарно хозяйку за рукав или матрёшку на голове.
Ближе к вечеру в гости к Коровиной придёт помогать Мирон. Не дожидаясь машины, он пеши, после занятий в учкомбинате, пойдёт по займищу домой в Лохматовку через речки, покрытые льдом, чтобы поскорее увидеться с возлюбленной. Всего пятнадцать километров напрямую, но что это такое молодому человеку. А Ксения, конечно обрадуется при виде Мирона, но не подаст особого вида, а только лишь улыбнётся многозначительно, посматривая, как быстро и ловко он орудует вилами, насыпая в корзину силос, или занося охапки сена, предупредительно покрикивая на тёлок, а потом незаметно уходил перед приходом отца на дежурство, чтобы старик ничего не заподозрил.
Потом Ксения будет с умилением вспоминать о прожитых годах в Лохматовке, об уроках жизни преподнесённых ей в этом небольшом родном хуторе. Ксения всегда будет помнить льстивую и не благодарную Пружинину, какая нарожает детей и умрёт от инсульта в семьдесят три года.
Управившись на работе, Ксения пошла к матери, в гости. По пути в магазине купила брату Василию двести грамм конфет и пошла в сараюшку, где до сих пор ютилась мать. Сразу же с порога она увидела лежавшего на кровати Бородавко Виктора. Тот прикрыл тёплым одеялом свои голые плечи и улыбался вошедшей падчерице, Ксения с яркого дня увидела его расплывчатую улыбку и блеск золотой фиксы во рту. Что-то плохое и навязчивое возвратилось к Ксении при виде этого нагловатого мерзкого лица. Волной призрения накрыло девушку, она вдруг вспомнила своё детство там в Бурьяновке, все их грязные оргии по пьяни, какие она запомнила на всю её оставшуюся жизнь, этот секс на полу, их вздохи и мерзкое шушуканье, шёпот. Грязью и мерзостью пахнуло Ксении в душу при виде отчима, она молча пихнула брату бумажный кулёк с конфетами и так же молча покинула жилой сарай, не промолвив ни слова. Ксения вспомнила свой вчерашний вечер, проведённый с Дорой в постели и от поведения той шевельнулась та же вонючая грязь вперемешку с глупыми помыслами развратной девчонки и теперь Ксения думала, как ей жить дальше между двух огней. Но тут в память вернулся чистый, непогрешимый образ Волкова Мирона, в котором девушка разглядела благородные чувства и помыслы.
Ксения Коровина не знала куда себя деть и потому бесцельно бродила по Адамовке и по Лохматовке, тем самым убивая время, а когда невзрачное солнце склонилось к закату, она не спеша побрела на своё МТФ. Пружинина Нина была уже там, матилась на тёлок, говорила громко и отчётливо, так что Ксения без напряжения слуха понимала каждое её произнесённое слово:
— Выбрала себе самых лучших тёлок и радуется, а ты тут гибни возле отбросов! Молодая, да ушлая…
Ксения тихо прошла по проходу поглаживая тёлок и приговаривая:
— Мои же вы хорошие, кормилицы, мамки… Молочко есть в вымени? Есть! Значит, буду вас доить, а то детки ваши есть хотят!
Пружинина притихла и зло била тяпкой по дощатым полам, высказывая тем самым свою нервозность и недовольство.
На подмену отцу снова пришёл на ферму Мирон Волков. Он молча принялся носить Ксении сено в ясли тёлок, силос, дружелюбно разговаривая:
— А ну посторонись!..
А Ксения уже доила десятую тёлку, слушала голос возлюбленного и улыбалась, прижимаясь головою к боку животного.
Когда Пружинина ушла домой, Мирон обошёл оба ряда тёлок, позаглядал, убеждаясь, что всё в порядке и пошёл в сторожку, где уже находилась Ксения. Девушка растапливала печь и мурлыкала себе под нос хорошо знакомый ей по Самарску мотивчик. Вспомнила, бабу Дусю, как она пела с нею на пару приоткрытых окнах поликлиники, а люди, проходившие мимо, останавливались у окна и слушали.
Мирон вошёл в помещение и поприветствовал девушку:
— Здравствую!
— Здравствуй! — Тем же ответила она и посмотрела искоса на парня, призналась: — Я печь затопила.
— Спасибо. Что-то есть захотелось, — пожаловался парень и предложил: Давай поужинаем? Я кое-что купил в магазине, — и тут же выложил на край длинного стола две баночки кильки в оливковом масле.
Затем он достал из-за пазухи завёрнутую в тряпицу краюху хлеба и знакомый запах распространился по всей сторожке. Ксения помнила такую материну выпечку, замешанную на сыворотке как и Ёлкинская. С кармана фуфайки Мирон вынул перочинный нож и всё это положил на стол, приглашая рукой девушку к столу, а она поинтересовалась:
— Ты и сегодня с Ёлкина пеши пришёл?
— Да. Я почти каждый день хожу пеши, а мои сокурсники-ребята всегда приезжают поздно. Идёшь по займищу и отдыхаешь! Ты знаешь, Ксюша, люблю оливковое масло. Посылает меня отец за хлебом и говорит: «А на сдачу, сынок, возьми себе конфет». А я кто девчонка? Зачем мне эти конфеты, возьму баночку кильки в оливковом масле, иду с горы домой, сделаю в банке две дырки, пригублю консерву и выпиваю всё масло, а потом и кильку съем без хлеба! Видимо у меня в организме чего-то не хватает?
— А может ты в той жизни жил в Греции или в Италии, а там оливкового масла, хоть пруд пруди! — Пошутила Ксения, присаживаясь к столу.
— Всё может быть… — в задумчивости согласился Мирон, прокалывая ножом две дырки в банке. — Вот попробуй выпей, — предложил он.
Ксения сделала два небольших глотка и поморщилась.
— Что? — Удивлённо поинтересовался Мирон, открыто улыбаясь, показывая девушке плотно посаженные зубы. — Вижу не нравится, а я с удовольствием! Вот смотри? — И он тут же высосал без остатка оставшееся в банке масло.
Потом они, разговаривая, пили парное молоко, сдоенное руками Ксении и сытые сидели у печи, поглядывая на огонь, как на экран телевизора, какого они ещё толком не видели. Ксения в задумчивости поинтересовалась:
— А сколько стоит такая консерва?
— Тридцать четыре копейки.
— Всего-то?
— Ты знаешь, Ксюша, мне было лет четырнадцать, в гараже отца я нашёл длинный болт никелированный. Я сосал его всякий раз года два подряд. Он кисленький такой… Пососу, а потом засуну под застреху до следующего раза.
— А я мёд дикий ела, — призналась ему Ксения, — пчёлы в камышинке его откладывают. Вытяну камышинку из кровли хаты, разлущу, а там спрессованная капля мёда!
Мирон слушал Ксению и не знал, что в камышинках кровли дикие пчёлы откладывают мёд.
— Ну, я пойду домой? — как бы спросила Ксения разрешение у парня.
— А я тебя провожу хотя метров сто, — предложил Мирон, застёгивая на зелёной фуфайке все пуговицы.
Они вышли из сторожки и сразу почувствовали на себе напористый влажный ветер стремительно летевший с запада, там, где лежал в печальной мгле хутор Лохматовка без лая собак, будто вымерший. Ветер скользил по склону горы, набирая скорость, так, что было даже трудно смотреть на займище, но Мирон разглядел слабый огонёк у озера. Кто-то шёл с керосиновым фонарём в руке, помахивая «летучей мышью».
— Это мой отец идёт! — Обрадовался Мирон, а Ксения сказала ему:
— Не провожай меня, не надо! Я сама…

Ксения Коровина поздно пришла на квартиру бабушки Василисы, когда Дора уже давно спала. Тихо и осторожно разделась и юркнула под одеяло и сразу же уснула, думая о Мироне Волкове. Ксения чувствовала, что она всё сильнее увлекается этим молоденьким парнем, но ничего с собою не могла поделать, уж больно хорош был он, не такой, как все. И успокаивала себя тем, что время рассудит.
Утром Ксения рано пришла на МТФ, доярок с другого сарая ещё не было, а дядя Ваня спокойно сидел у тёплой печи и курил свой «Беломор». Мужчина внимательно взглянул на Ксению и произнёс:
— А-а-а-а, это ты, дочка.
— Я, дядя Ваня!
— Обрадую, у тебя тёлка привела троих тёлочек! И повозился же я с ними… Иди дой, восемнадцатая по счёту.
Ксения не задумываясь вспомнила, как именно назвала она эту смирную тёлочку и ответила:
— «Гончая!» Наконец-то разрешилась… Так говорите трёх девочек привела?
— Бедовые такие!
— Она и ходила-то гора горой.
Ксения ушла, а сторож подумал: «Хорошая девушка, отзывчивая, добрая и при теле, любо посмотреть!»
А Ксения с любопытством открыла двери сарая, прошла по узкому проходу, поглаживая бурёнок, а подойдя к «Гончей», заговорила с нею:
— Моя же ты умница, мамка!..
Тёлка пожаловалась доярке надсадным протяжным мычанием и потянулась мордой к хозяйке, пытаясь её лизнуть длинным языком.
Когда Ксения примостилась доить тёлку и взялась за дойки, то порадовалась, что соски у неё большие и молоко сразу цвиркнуло из них. А потом познакомилась и с тройняшками, такими шустрыми крохами, погладила их по курчавой шёрстке и подумала: — «Перветка и сразу троих…»
Когда Ксения пришла в сторожку, там сидели все доярки с соседнего сарая и судачили о чём-то с бригадиром, а при виде Коровиной поинтересовались:
— Ну, хвастайся? Тёлка привела тройню, с тебе магарыч!
— Я ещё ничего не заработала, ответила им тем же Ксения, — вот получу тогда…
Николай Иванович Лахматов убедительно успокоил:
— Получишь, и премию выпишем! У нас на МТФ такого случая ещё не было. Вот ветеринар придёт днём, посмотрит на тёлочек, оценит, так называемый товар, а тогда дальше думать будем.
Действительно ближе к обеду МТФ посетил ветеринар и сразу пошёл в сарай к Коровиной. Ветеринаром оказался мужчина средних лет со смугловато-жёлтым цветом лица, а по национальности калмык. Он приехал жить и работать в Лохматовку из Калмыкии, может по зову сердца, а может ещё по каким соображениям, но скорее всего он в войну воевал тут ещё молодым солдатом в калмыцком пехотном заградительном батальоне. Много калмыков тут полегло тогда, но основные силы фашистов обошли всё-таки Лохматовку стороной выше. А ещё через год или полтора после этого, в Лохматовку приблудится ещё один калмык. Это был невысокий росточком мужчина, такой же смугло-жёлтый на лицо и представился писателем. При встрече с местными мужчинами, он сыпал знаниями налево и направо, как литератор, знал много дат, исторических событий, связанных с Русью, доказывал, что станицу Семикаракорскую назвали потому, что некогда там жило семь братьев Каракоровых, вот отсюда и Семикаракоры. Может это вовсе и легенда, но кто тогда стал бы оспаривать, тем более говорил сам писатель! А писатель этот постоянно ходил в военной офицерской форме, конечно без погон, с планшетом на тонком ремешке через плечо, в яловых сапогах и подженился калмык на местной вдове. По крайней мере ни Ксения Коровина, ни Мирон Волков книг этого писателя не читали и не видели в глаза, а через два десятка лет писатель этот благополучно скончался и был похоронен на местном кладбище. Его могилу можно и сейчас найти на Лохматовском кладбище. На его могиле стоит хороший памятник, где он фотографически изображён в национальном калмыцком одеянии, где он ещё молод и весьма красив.
Калмык ветеринар был мужчина своеобразен, если что-то не понимал или не хотел понимать, то дерзко отвечал:
— Моя твою не понимает!..
Несколько дней спустя, ветеринар утвердительно сказал Коровиной Ксении, если та выходит всех трёх тёлочек, то получит от совхоза ценный подарок!
Ксения не знала, что именно предложат, но престиж был важнее и девушка старалась изо всех сил, выпоить этих тёлочек, но однажды она заметила, что одна из них запоносила и Коровина в слезах пожаловалась сторожу дяде Ване:
— Не знаю, что делать, дядя Ваня, но одна из тройняшек запоносила и отказывается кушать.
Семёнов молча выслушал девушку и шмыгнул носом, а он ведь тоже был великолепным ветеринаром в совхозе и теперь думал, чем и как помочь Ксении и животному.
Уже вечером сторож пришёл на смену с узелком в руке и войдя в сторожку, сказал Коровиной:
— А ну-ка пошли…
Они пришли в длинный приземистый сарай, он опытным глазом посмотрел на больную тёлочку и тихо сказал:
— Наливай молока, только не много, и в него насыпь этого порошка, а теперь жёлтеньких цветочков… так. А вот три свежих яйца, вбей туда же в ведро и хорошо размешай. Пусть тёлочка выпьет всё!
Когда сторож ушёл в сторожку, Ксения почти каждую минуту ходила и посматривала на тёлочку, как та себя ведёт. А к вечеру тёлочка уже не поносила и это радовало Ксению больше всего на свете.

Спустя два месяца, Ксения Коровина благополучно сдала всех своих тёлочек телятнице и трёх тех тёлочек в полном здравии, а на восьмое марта в клубе в торжественной обстановке её вручили на сцене ножную швейную машинку! Ксения сразу попросила местного шофёра отвезти машинку к маме, которая жила теперь на бывшей конеферме за хутором на склоне горы в одинокой хатёнке без ограды и огорода. В благодарность за спасённую тёлочку, Ксения купила дяде Ване с зарплаты бутылку водки и красивую майку. Дядя Ваня зардел от счастья, расчувствовался прямо в магазине и поцеловал девушку в щёку.
Незадолго до восьмого марта, Бородавко Виктор походил, походил по бригаде разнорабочим и уехал к отцу и матери на родину — село Самарское, а Ксения тогда перебралась жить к матери, чтобы каждый день видеть брата Василия.
Весна входила в свои права. Таял снег, оголялись Лохматовские бугры, стала прибывать с верховья талая вода, реки помаленьку наполнялись. Пока ещё не всё вокруг залило, решено было дойных коров гурты угнать в займище на бугры, где давно были построены временные сараи, хозяйственные службы. Дядя Ваня Семёнов туда, конечно, перестал ездить, к тому же открывался рыбный сезон, он готовил вентеря и камышовый плот для рыбалки.
Мирон Волков закончил курсы трактористов, и теперь работал в поле, тягал баронки по полям, по сменно с Валентином Пружининым. Трактористы ладили между собою и дело шло. Мирон редко теперь видел Ксению Коровину, скучал по девушке, а доярок утро и вечер возили на так называемые Долгие — те самые бугры, доить коров. Мирон только и слышал в вечерней тиши песни доярок, которых возили на грузовой машине, где, конечно, и была Коровина. А когда в Лохматовку пришла большая вода, и займище превратилось в бесконечное море, доярок стали возить на самодельном катере с двигателем от трактора: ДТ-54. Паводок длился долго: с апреля по июнь, а когда, наконец, вода ушла в Азовское море и оголилось займище, поросшая сенокосной травой, где разбрелись совхозные стада. Коров пасли на лошадях скотники и пригоняли коров на стойло на утреннюю дойку или вечернюю независимо от погоды, расстояния.
Была середина июня и одно из стойбищ стояло на крутом берегу реки Сусат, это километров за пять или шесть от хутора Лохматовки, за давно брошенными и одичалыми садами — теперь бы сказали современники, дачами. На этом стойбище дежурила сегодня Коровина Ксения. Доярки давно уехали на машине домой в хутор и девушка занималась тем, что не спеша перемыла пустые баллоны из-под молока, подмела и помыла пол в вагончике на деревянных полозьях подшитые в совхозной кузнице толстым листовым железом. Девушка сидела в тени вагончика и ждала трактор, который должен был перетащить вагончик, а с ним и всё хозяйство с инвентарём на новое место, облюбованное заведующим МТФ Николаем Лахматовым, где были ещё не тронутые густые травы, недалеко от Долгих у излучины темноводной реки, каких было тогда великое множество.
Мирон научился за весну бороновать поля, культивировать их, и пахать зябь, а сегодня его послал зоотехник перетащить животноводческий вагончик на другое стойбище. Обкатанный в борозде трактор — ДТ-54 легко бежал по песчаной кривой дороге, минуя стороной сады к реке Сусат и уже издали Мирон увидел тот самый вагончик с белевшими на солнце алюминиевыми молочными бидонами. Солнце нещадно припекало, а безветренная погода обещала летний солнцепёк. Гусеничный трактор легко бежал вперёд цокотя траками, мотор работал ровно, не привыкший к холостому ходу, а Мирон скучал в железной кабине, подставляя своё разгорячённое лицо слабому ветерку.
Ксения Коровина не спеша занесла в вагончик пустые выжарившие на солнце баллоны, скамеечки доярок, длинный стол, лавки и посматривала в сторону Лохматовки, откуда должен появиться трактор. Девушка надумала искупаться, сняла светлое платье и подошла к склону высокому берегу спустилась к воде. Вода в реке была уже тёплая и Ксения проплыла вдоль берега туда-сюда, стараясь не мочить волосы на голове, которые будут сохнуть очень долго. Тишина стояла изумительная, что даже было слышно, как вездесущие мухи жужжали над вагончиком, прячась от прямых солнечных лучей. Страха от одиночества Ксения не ощущала и потому в полголоса напевала хорошо знакомый ей мотивчик песни: как вдруг услышала рокот двигателя поминутно приближавшегося к ней. Она выглянула из-за угла вагончика и увидела сам трактор, поблёскивающий на солнце гусеницами и обрадовалась. А, когда увидела, кто именно сидел за рычагами трактора, необычайно обрадовалась и сердце девушки шумно забилось в груди. А Волков заучено развернулся на одном месте, остановил трактор у дышла вагончика и молодцевато спрыгнул на землю.
— Это ты?.. — Удивлённо обрадовался Мирон, шатко вышагивая навстречу девушке.
Он протянул Ксении свою загоревшую ладонь и приветливо улыбнулся и произнёс:
— Давно мы с тобою не виделись, Ксюша!
— Давненько, — призналась она, тоже даря ему открытую улыбку, а парень предложил:
— Пойдём на бережку посидим?
— С удовольствием! — Согласилась Ксения, шествуя впереди за поводыря. Мирон смотрел на бёдра девушки, на ягодицы, вздымающиеся под влажным платьем и подумал: — «Не иначе только что купалась. Предложить снова искупаться, не станет, наверное, я сам»
Они сели рядышком на примятую, вытоптанную коровами траву и свесили с обрыва ноги, смотрели на водную гладь реки, вслушиваясь в далёкие всплески большой рыбы далеко в камышах на ом пологом берегу. Вдали росла огромная верба, дремавшая в тиши жаркого дня.
— мы с тобою совсем перестали видеться, — заговорила после долгого молчания Ксения.
— Сама знаешь работа с утра до вечера, придёшь домой с поля и никуда идти не хочется, — ответил Мирон. Отец устроился сторожем на совхозную птицеферму, а ходить ему после операции далеко. Приходится за бабушкой ухаживать: она у нас старенькая, плохо ходит и неважно видит, катаракта.
— А мачеха, — напомнила Ксения, давая понять, что она в курсе их семейных дел.
— Мачеха, есть мачеха: у неё своя семья, а там тоже, то взрослые алкаши и такая же старенькая бабушка.
— Ты не куришь? — Поинтересовалась Ксения, анализируя то, что они давно сидят, а Мирон так и не закурил.
— Пробовал, не получилось. С меня смеялся «Еля» — друг, но не пошло.
— Еля? — Удивилась Ксения. — Что это за кликуха такая?
— Еля да и Еля, его все в хуторе так дразнят.
Мирон посмотрел своим острым взглядом куда-то вдаль и сказал Ксении, словно выдал тайну:
— Вон видишь на горизонте размытую тучку, это дождь собирается!
— А он придёт к нам сюда? — поинтересовалась девушка, вглядываясь вдаль, куда показал Мирон рукой.
Он видел, как грозовая туча помаленьку превращалась из светлой туманности в более отчётливые очертания и ответил:
— Всё возможно. Я, навер искупаюсь!
— А я только что купалась…
— Я тоже буквально на пять минут.
Волков тут же снял в присутствии девушки рубашку, брюки и поинтересовался:
— Тут по берегу никто не ставит сети и вентеря?
— Коровы бы их запутали и порвали, — убедительно ответила Ксения.
Парень отошёл от берега на несколько метров, разогнался и прыгнул в воду солдатиком. Веер брызг полетели во все стороны, а Мирон энергично резвился в тёплой воде, гикая и ныряя. Он заплыл в заводь, высокий берег спрятал его от девушки, он отжал там трусы и вышел, обсыхая на солнцепёке. Он посмотрел на росшую на глазах тучу и сообщил вслух:
— Будем ехать, как бы грозы не было!
— А я молнии боюсь… — испуганно призналась Ксения. — Ещё в детстве на моих глазах мальчика убила молнией. Мы ходили в лесополосу рвать тютину, а наш одногодка поехал на велосипеде. Застал дождь, на велосипеде уж нельзя было ехать, этот мальчик взял велосипед на плечо и пошёл с нами через поле к хутору, а гроза била… Слышим кто-то кричит нам издали, обернулись, а это ездовой на лошади скачет и орёт во всё горло:
— Брось велосипед, брось…
—  Молния тут же ударила по велосипеду мальчика и убила его. С той поры я боюсь грозы.
— Поедешь со мною в кабине трактора? — Предложил Мирон: на что Ксения ответила:
— Нет, я останусь в вагончике, там хоть затишнее.
— Ну, смотри… — согласился Мирон и попросил: — Помоги мне дышло вагончика вдеть в серьгу трактора.
Девушка согласно кивнула головой, а Мирон подобно кошке впрыгнул в кабину, достал пустое ведро перевернул его и на него выставил дышло вагончика. Потом включил заднюю скорость и осторожно сманеврировал фаркопом к дышлу. Осталось только девушке вдеть в дырку серьги шкворень и всё было готово.
— Ничего не забыла? — Напомнил Мирон и девушка ещё раз обошла вагончик вокруг и махнула рукой:
— Поехали!.. — а сама открыла лёгкую дверь бытовки, а трактор рывком сорвал с места довольно тяжёлую конструкцию.
А туча закрыла уже полнеба, всполохи молний впивались в землю придонской низменности, как разгневанные кобры в добычу, но из-за работающего двигателя трактора не было слышно раскатов грома. Тракторист спокойно вёл трактор по бездорожью к садам, а там по отлогой песчаной дороге поехал навстречу хутору Лохматовки.
Вот и первые крупные капли дождя прилипли к капоту тракториста, почти мгновенно испаряясь от нагретого мотором металла, связал из капель редкую кисею между трактором и вагончиком, в котором сидела сейчас Ксения и Мирон подумал, как ей там одной? Всполохи молний, следовавших одна за другой до бела освещали всё вокруг, дождь размыл чёткие контуры вагончика, дождевая вода бурлила по склонам дороги, превращая в потоки. Мирон обратил своё внимание на оконце в причёлочной стенке вагончика и увидел за стеклом искажённое страхом лицо Ксении. Ему стало жаль её, он остановил трактор, вылез из кабины и что есть силы побежал к двери вагончика, какие оказались не закрыты на крюк.
Бледная на лицо девушка, испуганная до смерти громыхающей грозой, сидела на длинном дощатом топчане, на котором обычно спал ночь сторож, укутавшись в его старый и потёртый полушубок. На глазах Ксении застыли свежие слёзы страха и отчаяния. Мирон метнулся к девушке, она обняла его за шею и словно ребёнок прижалась к нему мокрыми от слёз щеками и пылающей жаром грудью. У парня невольно шевельнулись в душе смежные чувства к Ксении, он принялся жарко целовать лицо девушки, чувствовать на губах её солёные слёзы и это лишь возбуждало в парне близкие чувства желаний. И Ксения не сопротивлялась его ласкам, охотно позволяя Мирону достичь недоступные места. И вот они уже сплелись воедино в порыве страсти, и лишь тело Ксении невольно вздрагивало от очередного удара грома за вагончиком и плотнее прижималась к парню, отдавшись ему без остатка.
Сколько времени длилось их обоюдное влечение, никто сказать не может, только ливень, а вместе с ним и гроза ушли на восток в степи, не сразу выглянуло из-за туч милое сердцу солнце, а Мирон и Ксения также жались друг к дружке, боясь разлучиться. Уже потом, неделю или две спустя, Ксения подумала о своей беременности, но пошли очередные месячные и она облегчённо вздохнула.
— Надо ехать. — Тихо напомнил Мирон, жадно, как и в первые секунды их объятия напомнил он.
— Так не хочется тебя отпускать…— призналась Ксения, тоже благодарно целуя Мирона.
Мотор трактора в грозу и ливень совсем остыл не в пример хозяину и с лёгкостью потянул вагончик вперёд на новое поселение. Ехать было ещё далеко, обогнули хутор, проехав по над горой с глинистыми оползнями и низкими кустарниками тёрна, потом через мосток и на Долгие, а там у самой реки их ждал бригадир МТФ Лахматов Николай Иванович, двоюродный брат Мирона, он распорядился поставить вагончик вдоль берега, поросшего камышом с узкой тропкой к воде. Вокруг буйствовала высокая сочная трава. Коровам было где разгуляться. Мирон помог Ксении вытянуть всё из вагончика. Они лишь переглядывались меж собою, Ксения нет-нет, да подмигивала ему, словно говорила возлюбленному, что встретимся вечером, но понимал ли её намёков Мирон, кто знает, потом парень спустился к воде тёмной на цвет и страшной, как настоящий омут. Скорее это после ливня вода была такой, а может быть глубина реки говорила тому, но купаться Мирону сразу расхотелось, это не знакомый ему с детства Сусат и тоже с пятиметровой глубиной, но со светлыми приветливыми водами.


Глава девятнадцатая

Незаметно пролетело лето. У Ксении с Мироном всё было хорошо на любовном плане. Они нашли друг друга и настолько удачно, что казалось, с детства прожили в этом захолустном хуторе. Одно терзало душу Ксении Коровиной, это та первая её любовь с Митей Говоровым в Бурьяновке. Ей и хотелось рассказать об этом непростом парне, но всё откладывала на потом, да и настораживала разница в возрасте: если Мирону совсем недавно стукнуло восемнадцать лет, то ей через месяц сровняется двадцать один, но Волков давно знал об этом, и успокаивал Ксению, что это не столь важно, лишь бы они любили друг друга, и то правда.
Сейчас Ксения жила с матерью на бывшем конном дворе на отшибе хутора Адамовка в небольшой набивной хатёнке с тремя окнами. Два окна выходили на север и из них было видно озеро, новое МТФ рядом, а в передней комнате окно упиралось в пологую гору, летом буйно разросшую траву и суслиными норами. Мать — Таисия всё чаще заводила разговор с дочерью, что она уедет жить в Бурьяновку туда — ближе к зиме, потому что чувствует тут себя чужой кроме телят, другой работы ей не светит, а она классный специалист по счётной работе. Живя тут, Таисия Коровина к сорока годам заметно подурнела — сказывалась тяжёлая работа, а тут ещё без мужика, без ласки и какой-нибудь надежды.
Как-то прогуливаясь с Мироном по тёмной хуторской дороге Адамовки, Ксения забрела с парнем на край хутора, рассказывая Мирону о своей жизни в городе Батайске, как работала на стройке, пользовалась уважением на бригаде, а вот потянулась за матерью и что получила взамен и признательно хохотнув похвасталась:
— Зато нашла тебя, милый!
Она остановилась напротив Мирона, жадно поцеловала парня в тёплые губы и заметила, что к ним приближается ещё пара. Присмотрелась в вечернюю мглу и узнала Дору Скворцову и Ивана Онищенко. Те шли не спеша, обнявшись за талии, а когда поравнялись, громко рассмеялись и признались:
— А мы гадаем, кто это бы мог опередить нас?
Дора наклонилась к Ксении и что-то шепнула, а потом попросила парней:
— Вы пока постойте, а мы сходим с подругой в сторонку.
Парни остались на грунтовой дороге, по которой уже не ездил транспорт, а все междугородние машины теперь ездили далеко за хутором, там в степи проклали асфальтовую трассу. Когда девчата уединились в густой полу высохшей траве, Дора прошептала:
— Ну как у тебя подружка, с твоим молоденьким?
— Ничего, — ответила уклончиво Ксения.
— По секрету тебе скажу: приходил его отец к управляющему и просил посодействовать, чтобы тебя разбить с ним. Ну, там на комсомольском собрании этот вопрос порешать…
— А какое комсомольское собрание имеет отношение к нашим с ним чувствам? — удивилась Ксения, ещё не веря в то, что услышала, всегда представляя дядю Ваню самым справедливым и ответственным человеком на МТФ и вдруг такое?..
— А я, вот замуж выхожу! — Похвасталась Дора.
— Наконец-то сподобился Иван? — порадовалась Ксения за подругу.
— Ты что? Да если бы ни я, он до сих пор телком за мною ходил! Как-то завела его сюда, бутылку вина выпили с горла, и я сама с него штаны стащила и села сверху… Только потом он раздухарился и пообещал к седьмому ноябрю к себе домой забрать.
Такое сообщение воодушевило Ксению, она подумала: — «если Дора уйдёт к Ивану жить, я после уезда матери на родину, буду жить у бабушки Васочки». Но Ксению теперь настораживало и другое, если всё то, что она услышала от Доры правда, то из совхоза придётся уехать и ей?
А пока всё проходило ладненько, продолжались их встречи в укромных местах. Ксения не переживала, что ненароком забеременеет от Мирона, так, как он был ещё молод, так сказать, не сформировавшийся, как мужчина, хотя любил её Мирон страстно.
И это комсомольское собрание состоялось накануне седьмого ноября в тесной библиотеке. Проходило оно полушутя, комсорг отделения долговязый парень, только сыгравший свадьбу с возлюбленной своей, похоже отрабатывал просьбу управляющего, однако, заострял своё внимание на Ксении Коровиной, мол, это она вскружила голову молодому Волкову Мирону и через полчаса собрание сошло на нет, закончившееся шутками и прибаутками и это всё лишь укрепило любовь Мирона и Ксении, и парень гневно говорил Коровиной примерно такое:
— Не переживай Ксюша, я им так просто не дамся! Надо будет уедем куда-нибудь жить, страна большая. Ты знай, я люблю тебя, а это главное!
Ксения слушала Мирона и в душе девушки разгорался огонь надежды на хороший исход, только ни Мирон, ни она сама не знали истинной причины такого резкого поворота дяди Вани в её судьбе, и судьбе собственного сына.

Как-то при очередной встрече с Ксенией, Мирон признался в печальной новости: они похоронили бабушку Елену, которая скончалась на семьдесят шестом году своей долгой и неудачной жизни. Мирон с облегчением признавался, что старушка любившая его с малолетства, наконец-то развязала ему руки, потому что именно ему приходилось ухаживать за нею, вплоть до того, что бабушку водил за руку в туалет. За несколько дней перед смертью, старушка жаловалась внуку:
— Мирка, у меня черти под подолои лазают, нагони их, окаянных?
— Я делал вид, что прогоняю, так называемых чертей, а сам понимал, что это ноги у неё уже остывали, вот и чудились бабе Елене черти, — говорил парень, рассуждая.
— Всё может быть, — соглашалась Ксения.
В те молодые годы никто из них не думал о собственной старости и какой она будет через несколько десятков лет. Да и будут ли они жить вместе тоже не знали и потому наслаждались настоящим, ничего не обещая друг другу. Встречались вечерами, уединялись в укромных местах.
 При расставании с Мироном, Ксения всё больше убеждалась, что уедет из Лохматовки и возможно скоро, понимая, что только так сможет спасти их крепкую любовь, но об этом девушка молчала, боясь признаться сама себе, а не то, чтобы сообщить Мирону.
Мать Ксении уже давно уехала в свои исконные места, но, как потом узнала Ксения из писем, Таисия Коровина возвратилась в посёлок Самарский. Там у неё был свой уголок, так и не проданный за эти два года. Она звала дочь к себе, где тоже пойдёт работать на птицеферму, а не гибнуть на этой каторжной работе подле коров. Но Ксении не хотелось возвращаться, туда откуда с трудом вырвалась, её тянуло в город Батайск на стройку.
Не завидная судьба сложится и у Доры Скворцовой, теперь уже Онищенко. Как ни старалась Дора, детей на свет она больше не родила, к сорока годам умрёт муж — Иван, от рака желудка, а Дора запьёт от горя и обнаружат Дору соседи. Её найдут сидящей за большим кухонным столом, на котором горкой нашинкованная капуста для солки в зиму, рядом пяти вёдерная эмалированная кастрюля и большое количество пустых бутылок из-под водки. Женщина схилила голову на стол подремать, да так и не проснулась.
Ксения Коровина до последнего встречалась с Мироном, потом тихо рассчиталась с совхоза и тайком уехала в Батайск на стройку. Мирон узнал об этом только через неделю ещё от живой Доры Скворцовой с такой надеждой, что устроится на работу и напишет ему письмо… Мирон чуть не плакал от обиды, что Ксения уехала от него не простившись, но, когда Мирон стал вспоминать последние их встречи за хутором, Ксения плакала почти без причины, выцеловывала его, ласкала, как могла. Видел, как отец воспрянул духом, когда узнал, что Коровина Ксения уехала из совхоза, поглядывал на сына с двусмысленной усмешкой, будто пред ним несмышлёный пацан, которого так легко обвёл вокруг пальца.
Как-то Мирон совсем случайно зашёл в библиотеку, где ещё работала Дора, девушка окликнула его и в загадочном состоянии протянула ему письмо. От кого бы вы думали оно было? Правильно: от Ксении Коровиной! Вот что она писала ему:
«— Мой дорогой, милый, сладкий! Прости меня, что я так поступила и уехала в Батайск, не уведомив тебя — так нужно! Таким образом я попыталась спасти нашу с тобой любовь от завистников и недоброжелателей в Лохматовке. Когда-нибудь я расскажу тебе обо всём этом, но сейчас верь мне: я люблю тебя очень, очень и очень! Думаю, что мы скоро встретимся, я обязательно приеду через месяц — другой, а пока целую, целую, целую!..»
Мирон вышел из библиотеки словно ошалелый, он ничего определённого не мог и подумать, только и звучали в его молодой буйной голове слова страстной любви к нему и верить. Но Ксения не приехала и в декабре, и в январе уже тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года. Он писал ей письма, но ответы так и не приходили, и Мирон думал: «Значит забыла, полюбила другого» и, заражённый любовной страстью, он присмотрел в Адамовке себе подругу сердца — девушку из переселенцев некую Дарью. Мирон хорошо помнил, как он сидел с нею за одной партой в пятом классе. Это потом он осознал, что взыграл в нём природный порыв к близости и больше ничего. Несколько вечеров Мирон провожал домой, добился желания сблизиться, а в назначенный вечер одумался и не пошёл к Дарье, окончательно поняв, что он не любит её, просто хотел доказать Ксении, что может добиться успеха почти у любой девушки своего окружения, но чем бы это увлечение закончилось для него, в то время он вряд ли бы предположил сам. А теперь Мирон Волков просто жил, ходил на работу, встречался с друзьями в клубе, а мы с вами проследим, как складывалась новая жизнь у Ксении Коровиной.
Рассчитавшись из совхоза Ёлкинский, Ксения не поехала к матери в Самарскую, а сразу к тётке Лукерии в совхоз, но теперь уже на Кубань. Погостив у неё недели две и рассказав ей всё о жизни в Лохматовке, Ксения в понедельник уехала электричкой в город Батайск. Там она сошла на полустанке ВЧД и прямиком по асфальтовой дороге в контору строительного управления поразнюхать что к чему, но по пути встретилась с Николаем Николаевичем Дрогиным прорабом, под руководством которого она начинала работать на стройке.
— Здравствуйте, Николай Николаевич! — Поприветствовала Ксения прораба.
— О-о-о! — удивился мужчина и остановился, разглядывая повзрослевшую девушку. — И какими ветрами, дочка?
— Да вот хочу у вас снова работать.
— Это можно. А я своей бабке на днях рассказывал о тебе, так можно сказать, привязалась, да ты куда-то запропастилась? Сбежала, не написав мне заявления о расчёте. Наверное, укатила с парнем, а он оказался непутёвым, а?
— Ничего я вам не скажу, а врать не хочу: так надо было, дядя Коля, — уклончиво ответила Ксеня. — Так примите меня назад на стройку?
— А куда тебя денешь, пойдём-ка ко мне домой, вот бабку обрадую!
Ксения не знала, что ей делать и замешкалась, а прораб, понятливо улыбнулся и взяв Ксению за плечо левой рукой, увлёк за собой.
— Зарплата за месяц в бухгалтерии осталась, потом получишь. Кстати, сейчас обед, пообедаем?
Они свернули на одну из улиц по которой Ксения ещё не ходила, когда жила здесь, и остановились у кирпичного дома, уютный садик за деревянным забором, так сказать, стариковская гавань.
— Проходи не стесняйся, собаки нет!
Они вошли в тёмную прихожую с небольшим оконцем в краю занавешенном дешёвой тюлью и хозяин привёл Коровину в переднюю комнату более светлую и просторную. У окна стоял кухонный стол, а за столом сидела моложавая женщина невысокого роста и довольно упитанная, к которой обратился с весёлой улыбкой на лице Николай Николаевич:
— Татьяна Матвеевна, принимай гостью! Это та самая Ксения, за которую я тебе всегда говорил. Хорошая девочка, только ей необходимо помочь ориентироваться по жизни.
Его жена Татьяна Матвеевна приветливая и ласковая не имевшая своих детей с весьма тонким голоском. Она с порога кинулась к Ксении с расспросами:
— Ну что, голубушка, в ости решила забрести? Дед, где ты её поймал?..
— Да, Матвеевна, поймал, так поймал, — загадочно ответил Николай Николаевич, по-родительски кивая девушке, раздевайся, дочка, сейчас обедать будем! Мать, накрывай стол, и бутылочку принеси, — распорядился хозяин.
— Конечно, конечно! — Доносился из кухни возбуждённый голос, руки её отличались завидной энергичностью.
Ксения присела на роскошный диван, осмотрелась по сторонам. Она наблюдала, как обеденный стол наполнялся закусками, поставлена была бутылка вина. Сначала они ели горячий наваристый борщ, потом пюре с котлетами и пили на закуску жидкий кисель. От сытной и тёплой еды, Ксению разморило, она похилилась на спинку дивана и не заметила, как заснула. Во сне привиделась Кряжева Светлана, торгующая в киоске на автовокзале. Та была весёлая, всё смеялась чуть ли не в лицо Ксении, отчего Коровина проснулась, внезапно посмотрела по сторонам, но подруги рядом не оказалось, и девушка облегчённо вздохнула, подумав: «Может что случилось со Светкой?» А вслух решила:
— Надо будет как-то наведаться к ней.
Только сейчас Ксения заметила, что она укрыта бархатным пледом, а сидела за столом Татьяна Матвеевна, и Ксения удивлённо призналась:
— Я, кажется, заснула?
Женщина успокоила:
— Ничего, ничего… Пока ты дремала, мы решили с Коленькой, что ты будешь жить у нас и работать на стройке. Поработаешь года полтора, муж тебе квартирку выхлопочет. Мы люди бездетные старые, можеть и у нас останешься жить насовсем. Не спеши Ксюша, с ответом, у тебя вся жизнь впереди. Это мы детдомовские и то обтянулись с годами, дом выстроили и не хотим, чтобы он государству достался. Оно враз к рукам приберёт.

Ксения решила остаться жить у стариков. Николай Николаевич отвёл наутро Ксению в ту же самую бригаду, где она работала до бегства. Коллектив принял Ксению в свои рабочие объятия и потекла жизнь по проторенной дорожке, словно и не было того года с небольшим, который она провела в совхозе, как в аду, только руки надорвала дойкой. Одно тешило и успокаивало её это возлюбленный Мирон, о котором она, по сути, забыла на некоторое время, а теперь само вспомнилось, что-то шевельнулось ниже пояса, и она даже вздрогнула. Надо будет непременно съездить в Лохматовку, но когда? Только не раньше весны, тогда и теплее будет и сподручнее.
Как только всё уладилось с работой, втянулась, Ксения решила поехать к подружке в Ростов, так сказать, проведать. В один из выходных, она села на электричку и очутилась на пригородном железнодорожном вокзале, а там первым номером приехала на Сельмашевский автовокзал. Тут ничего не изменилось и киоск Светланы стоял на месте. Укутывая щёки тёплым воротником куртки от продувающего восточного ветра, Ксения направилась прямо к знакомому киоску. Она с трепетом постучала в маленькое окошко и увидела знакомую голову в парике, отметила грустный взгляд подруги и сердце Ксении дрогнуло. Светлана признала Коровину, натянуто улыбнулась и позвала к себе в крохотный киоск, в котором можно спрятаться от холодного ветра.
Они обнялись и Светлана навзрыд разревелась, бессвязно шепча Ксении на ухо:
— Коли-то моего нет!..
— Как нет? — Возник у Ксении страшный вопрос.
— Погиб…
— Когда?
— Вот уже полгода прошло
— Где, как?
— На своей чёртовой машине, на фуре…
— Соболезную, — прошептала Ксения, поглаживая Светлану ладонью по спине, так она часто гладила своих коров. — И что милиция говорит?
— Заснул за рулём, а ведь он всегда высыпался дома перед поездкой. В последнее время он о чём-то много думал. Спрошу: Коля, ты чего? А он словно очнётся, встрепенётся и отвечает: А?
Ксения слушала подружку и думала, что Николай мог за неё думать? — Нет, нет!.. Гнала она это подозрение. Не такая я уж и красавица, чтобы из-за меня жизни лишаться, а там…
Обе подруги сидели в киоске одна перед другой и Ксения тихо расспрашивала:
— А теперь ты где живёшь?
— У его родителей. Они и слушать меня не хотят, чтобы я ушла от них. Свёкры так привязались к моему сыну — внуку, успокаивают: Если захочешь замуж выйти не отговариваем, только чтоб он хороший был, детей и людей люби. У нас и живите, а мы уже старые, при вас будем, только не разлучай нас с внуком.
— А ты?
— А я что… От добра добра не ищут. Пока живу у них, они за ребёнком моим смотрят, а там видно будет.
Ксения слушала шмурыгующий разговор Светланы и не знала, как ту утешить, а когда тема потихоньку сошла на нет, Ксения похвасталась:
— А я всё это время в совхозе на родине пробыла, коров доила, с хорошеньким парнем познакомилась. Правда, он от меня почти на три года моложе, но шустрый и понятливый хлопец, таких поискать! А сейчас снова в Батайск возвратилась на стройку, у знакомых живу.
— Вадима не видишь? — спросила сухо Светлана.
— Ещё год назад перед уездом на родину, да ты знаешь, я тебе о нём рассказала.
Светлана согласно покачала головой, а Ксения взглянула на голову подруги и поинтересовалась:
— Волосы твои отрастают?
— А посмотри!
И она сняла с головы, казалось, надоевший ей самой парик и перед Ксенией предстали довольно густые волосы, хотя и не такой, какой был у Светланы прежде, но ходить на людях уже можно, о чём и сказала Ксения.
— Ты знаешь, Света, я так хотела забеременеть от своего возлюбленного там в совхозе, но почему-то не получалось.
— А ты знаешь, — подметила Светлана, — некоторые ребята не одинаково взрослеют в половом плане, есть случаи и от четырнадцатилетнего забеременеть можно, а бывают случаи и восемнадцатилетние не способны: у них ещё там водица. Это всё временно, всё у вас с ним наладится! — Успокоила Светлана. Так говоришь, на стройку возвратилась?
— В городе легче, — призналась Ксения, а в голове у девушки складывался определённый план, как именно свести Светлану с Вадимом Переуловым. — Повидалась с тобою и поехала! — Напомнила Ксения, вставая с пустого ящика.
— Забегай, рада буду, — попросила Светлана, открывая Коровиной шаткую дверь.

Возвращаясь в Батайск, Ксения сошла с электрички на главном вокзале, купила на почтамте несколько конвертов АВИА, а придя домой, села писать письмо своему дорогому и любимому Мирону, а, чтобы письмо пошло в Лохматовку поскорее отнесла его снова на почту города. Возвращаясь оттуда в приподнятом настроении, она вдруг столкнулась на центральной улице с кем бы вы подумали? С Вадимом Переуловым! Парень выходил с продуктового магазина с большим кульком пряников и чуть не упустил покупку, а Ксения обрадованно произнесла:
— Ты-то мне и нужен! Как говорится, на ловца и зверь бежит! — Обрадовалась она, целуя парня в щёку, ступая на носки, чтобы дотянуться. — У тебя уже и животик появился! — Заприметила она, поглаживая по выступающему брюшку.
— Озорница, привет! Ты тут живёшь?
— Давно, — улыбаясь, ответила Коровина, — живу в городе.
— Мне по пути! Поехали?
— Ты на чём?
— А вон машина стоит гружёная кирпичом из Ростова в Самарскую вожу на стройку.
— Вот и хорошо, а заодно и обсудим одно дельце, — почти загадочно предложила Ксения.
Они перешли дорогу, где на обочине стоял самосвал, доверху нагруженный жжёным кирпичом, Влад помог Ксении залезть в кабину, сам сел за руль, а Ксения с налёта спросила о главном:
— Женат?
— Не-еет, — с улыбкой на тонких губах ответил парень, — Скорее всего моя невеста ещё в школе ходит.
— А если я скажу, что нашла тебе женщину? — С очередной загадкой проговорила Ксения.
— И кто она?
— Твоя бывшая! Неужели больше не вспоминаешь про неё?
— Про кого это?.. — старался угадать Вадим, морща лоб. — Ты имеешь ввиду Кряжеву?
— Её родимую!
— А что, что с нею? Сбивчиво и взвинчено переспросил Переулов, бледнея лицом.
— Муж с которым она жила, разбился на машине уже полгода назад и Светка теперь вдова. У неё от мужа остался мальчик. Скорее думай!
— Да?.. — Скорее машинально уточнил Вадим, кажется, забыв обо всём на свете. — И что теперь? Как её увидеть? — Вылетели из его уст первые вразумительные слова.
— Ехать надо к ней, я знаю не только где она работает, но и живёт!
— И когда? Как?
— А хоть в следующее воскресение, — сходу предложила Ксения, побоку отметая всё своё, что она спланировала на недели вперёд. — Как, ты сможешь?
— Я?.. Конечно! Попрошу выходной.
— Ну, и ладненько! — Обрадовалась Ксения, — но только чтобы это было серьёзно!
— Зуб даю! Где встретимся?
— Я сяду тут в Батайске на вторую электричку во второй вагон с краю.
— Хорошо! Значит, второй электричкой во втором вагоне, — заученно он повторил для себя.
— До встречи! Останови здесь, я напрямки.
Когда Ксения Коровина вылезла из машины и проводила её долгим взглядом, — думала: «— Хотя бы у них всё хорошо получилось…»

Как ни странно, но предстоящая неделя прошла для Ксени Коровиной необычайно быстро и чем ближе подходило то время, когда она встретит Вадима Переулова на вокзале Батайска, тем чаще думала о Светлане Кряжевой, как именно та воспримет появление давнего возлюбленного. Утром в воскресенье Ксения предупредила стариков, что уедет по делам к двоюродному брату Анатолию в Ростов, она нарядилась во всё чистое и пошла на вокзал к назначенной электричке.
У окна вагона сидел Вадим Переулов весь изнервничавшийся, а когда увидел Ксению, заулыбался ей ещё стоявшей на перроне. Коровина помахала ему рукой одетую в цветную перчатку, а потом спокойно вошла в вагон. Она поцеловала Вадима в щёку и села напротив.
— Не отпускали на работе, но я сказал завгару, у меня есть переработка. Дайте законный выходной! — Сразу заговорил Вадим, будто он с Ксенею и не разлучался.
— Правильно, за своё счастье биться надо! — Подбодрила девушка, а сама в тысячный раз проигрывала в голове, как именно она станет представлять ей Вадима, а вышло наоборот. Когда Светлана увидела в окошке своего бывшего парня во весь рост, жутко покраснела на лицо, часто задышала, подкатив глаза под лоб, а затем позвала обоих к открытой двери киоска:
— Идите сюда, что стоите?!
Ксения пропустила Вадима, он неловко перешагнул порожек и Светлана сходу обняла его за шею и горько заплакала, стараясь что-то говорить, но у неё ничего не получалось, а потом Светлана моргнула Ксении и махнула свободной рукой, что она здесь сейчас лишняя.
Ксения Коровина полчаса ходила внутри вокзала, изучая расписания движения автобусов, следующих мимо Лохматовки в которую она собиралась поехать на восьмое марта.
Тогда уже ходили прямые автобусы на Волгодонск, на Семикаракоры и самым приемлемым временем оказалось утро. Автобусы сейчас отправлялись по новой асфальтированной дороге, а пройти километр или полтора до хутора Адамовка, для Ксении Коровиной не представляло больших трудов. Покинув автостанцию, Коровина снова подошла к киоску, предупредительно постучала в дверь, которую сама Светлана открыла. Ксения заметила, что Вадим сидел на ящике из-под спичек, пальто расстёгнуто, а в руке дымилась сигарета. Светлана Кряжева завела подругу за киоск и зашептала:
— Ну ты и… вообще, молодец!
— Получается?
— Я бы сама никогда не решилась, а тут ты подсуетилась!.. Всё, езжай домой и будь спокойна. Спасибо тебе!
— Давай! Мне тоже надо своё счастье брать в обе руки, — напомнила о себе Ксения. — Стариков бросила, а они без меня обедать не сядут.


Глава двадцатая

Восьмое марта тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года выпал на субботу и недолго думая, Ксения Коровина собралась в дальний путь: в Лохматовку! Погода стояла ненастная, деревья от зимы ещё не пробуждались, снежные заносы подтаивали весьма медленно и потому Ксения оделась потеплее и уже к десяти часам утра она сошла с большого автобуса, следовавшего в Волгодонск. В салоне девушку разморило от тёплого мотора и потому пришлось прикрывать голову тёплым воротником пальто. Ветер дул восточный, то и дело падали с неба капли холодного дождя и, гонимая этим самым ветром, Ксения Коровина быстро дошла до хутора. Первая улица Адамовки тоже продувалась ветром, Ксения увидела впереди парня, вышедшего из одного из дворов и присмотревшись, окликнула:
— Е-ля!..
Парень остановился, подождал девушку, и они пошли вдвоём по широкой пустынной улице. Ксения шла и думала: «— Как я жила здесь?..» А вслух спросила:
— Ты куда идёшь, в клуб?
— И в клуб тоже, — ответил парень, иногда приходивший с Мироном к ней на коровник. — А сейчас я иду к другу.
— К Мирону Волкову? — забежала Ксения с вопросом.
— К нему.
— Передай, что я приехала к тётке, пусть приходит с обеда на гору, я его там встречу.
— Ага. — Своеобразно согласился парень, покуривая сигарету.
— Не забудь?! — предупредила она вторично, понимая от этого парня зависит встретится она с Мироном сегодня или нет.
— Замётано… — Ответил парень с улыбкой на пухленьких губках в которых держал сигарету, видимо догадываясь чего ждёт от друга эта девица.
Ксения отпустила Павла Кравцова, какой теперь шёл на Лохматовку к её другу, а сама пошагала к тётке Ульяне — родной сестре отца. Когда жила здесь Коровина и работала на МТФ, то иногда заходила к тётке Ульяне в гости, а та, в свою очередь, передавала Ксении гостинцы от отца. Вот такие, примерно, родственные связи существовали у Ксении и тётки.
Поговорив за обеденным столом со стариками, Ксения всё посматривала в окно, за которым тянулось старое кладбище уже без крестов и холмиков, а дальше раскрывались дали займища, таящие в себе красоты природы, остывшие от лета земли, а теперь медленно пробуждающиеся от зимней спячки. Ксения рассказала старикам всё о судьбе матери, о собственной, о том, что работает на стройке. Поблагодарила за обед бойко встала из-за стола и призналась:
— Пойду пройдусь по Лохматовке, подружку навещу.
— Иди, иди, зачем тебе с нами сидеть в четырёх стенах. — ответила ей тётка Ульяна.
Ксения неторопливо оделась и вышла за двор. Земля от сырого воздуха с юга быстро раскисала, девушка вышла на густую траву и побрела через кладбище к обрыву ждать Мирона. Остановившись на краю крутояре, Ксения взглянула на Лохматовку, лежащую поодаль примыкающую к заброшенным садам, различила песчаную дорогу, петлявшую на краю садов и уходившую к реке Сусат. Она вспомнила тот грозовой день, сумасшедший ливень и собственное любовное отчаяние в сухом, защищённом вагончике, в котором стихийно отдалась любимому Мирону отчего была втройне счастлива. Тут Ксения увидела одинокую фигуру человека во всём сером. Некто шагал по левому берегу реки наполненную до краёв талой водой и южный ветерок поднимал невысокие волны, отчего вода сурово темнела, сбивая у берега светлую пенку. Приглядываясь к одинокой фигуре, приближающейся к отвесной горе, Ксения конечно, угадала в ней Мирона. Шапка парня была сдвинута на затылок, новая фуфайка распахнута, но шаг его был уверен и вымерен. Мирон приостановился на секунду, пригляделся к одиноко стоявшей на краю стремнины знакомой фигуре и помахал правой рукой. Она тоже ему помахала в ответ и пошла навстречу, приближаясь к первому огороду рядом с кладбищем, а дальше по тропке: протоптанной людьми и коровами, стала спускаться вниз.
Они обнялись! Ксения не выдержала и заплакала, уткнувшись в тёплую байковую рубашку Мирона, а он смотрел поверх её головы и утешительно гладил, левой обнял Ксению за талию и легонько прижался к любимой девушке собственным телом, потому что очень заскучал за нею, и чуть ли не наделал непоправимых ошибок. Они забыли даже поздороваться, и Мирон сказал:
— Ну, здравствуй!
— Здравствуй… — тихо ответила Ксения и ещё сильнее заплакала, осознавая, насколько она соскучилась за парнем. Затем спросила:
— Ждал?
— Ещё бы! Получил твоё первое письмо и понял, что тебя рядом уже не будет.
— Но я ж ведь приехала…
— Приехала.
— На нас никто не смотрит? — спросила она.
Мирон посмотрел по сторонам и ответил:
— А кто тут будет за нами наблюдать.
Ксения смело приподняла правую ногу, согнув её в колене и коснулась его промежности, словно у Ксении замёрзло колено, но парень давно знал этот намёк. Этот особый знак говорил ему о главном и заикаясь от волнения Мирон прошептал Ксении на ухо:
— А куда мы пойдём, в дерезу?
— Нет, там будет сыро, — ответила девушка, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. — и холодно. Может сходим на старую конеферму, где мы с мамой жили, — предложила Ксения, — не знаешь её ещё не развалили?
— Вроде стоит хатка, я как-то мимо ходил только стёкла в рамах кое-где разбиты, скорее это пацаны из рогаток повыбили, — таким образом согласился Мирон, осознавая, что идти далековато — через весь хутор — Адамовку.
И они пошли, взявшись за руки по крайней пустынной улице по косогору, где-то через полчаса остановились у домика, оббитого дождями до самой дранки. Двери хатки были плотно закрыты, но внутри чувствовался застоявшийся холод. Полы местами кое-где были сорваны, но молодые нашли чистое место подле двух окон, смотрящих на озеро, и парень с девушкой принялись жадно целоваться до онемения губ. Затем Ксения сняла с плеч своё пальто, а Мирон фуфайку, подослал ей на пол, легли сами, а пальто укрылись. Тёплое тело девушки необычайно возбудило парня, он не сдержал порыва страсти и через минуту признался:
— Я всё…
— Так быстро? Давай ещё, нам некуда спешить. — шептала Ксения ему на ухо, кусая мочку Мирона. Я хочу от тебя родить ребёночка… — Говорила Ксения трепетно, прерываясь в частом дыхании.
И Мирон старался, выкладываясь по полной: раз, другой, третий…
Как им показалось рано стало темнеть, а им не хотелось не только уходить из хатёнки, но даже и вставать с прогретого собственными телами пола. Мирон целовал Ксению во влажные от слёз глаза, в тёплые щёки, касаясь кончиком холодного носа горячих участков её лица. Они даже проголодались от затянувшихся любовных утех, а когда вышли из хатёнки, какая надёжно и добродушно приютила их возлюбленные сердца, то они, пошатываясь пошли в хутор, покрываемый мраком. Пришли в магазин. Ксения купила палку сухой колбасы, булку хлеба, две бутылки ситро. Они шли к Ксениной тётке и набивали свои рты вкусной едой, запивая хлеб с колбасой сладким напитком. Ксения была уверена, что она забеременеет, но увы: прошёл месяц и её надежды огорчили месячные.
На дворе уже был апрель, время пасхальных праздников, она съездила в Самарскую к маме, сходила с нею на местный базар расположенный у железнодорожного вокзала, там повидалась со старыми знакомыми, разговорилась. От девчат Ксения узнала, что Аналоев живёт сейчас в Батайске, но эта новость пролетела у Ксении мимо ушей. Так как в сердце её постоянно жил Мирон, успокаивая тем, что беременность дело наживное и она обязательно добьётся своего. За этих полтора месяца Ксения ещё раз съездила в Лохматовку, конечно, встречалась с Мироном. Парень на тот момент, купил в магазине станицы Мелиховской фотоаппарат, какой выдавал семьдесят два кадра, и они фотографировались у реки под кручей на полузатопленной лодке. Воды в этот год было мало, Цимла полностью перекрыла сброс весенних вод, но реки возле Лохматовки были полноводны, но купаться ещё нельзя и молодые бродили по займищу в поисках щавеля и с удовольствием ели его кислый и сочный. Воздух неудержимо прогревался, так что всякий кустик для влюблённых молодых становился уютным местом, и Ксения уезжала в Батайск на стройку полная сил и здоровья от проведённого времени с любимым. Но однажды, выходя из вагона электропоезда в городе Батайске, Ксения Коровина неожиданно встретилась с кем бы вы думали? С Аналоевым Анатолием. Он вылез с соседних дверей вагона, а увидев Ксению, широко открыл голубые глаза, приветливо улыбнулся и вежливо поздоровался. Она тоже удивилась нежданной встрече и остановившись на перроне внимательнее всмотрелась в повзрослевшего парня.  У Аналоева было красивое мужественное лицо, черты сглажены, волнистый русый волос на голове слегка вздыбился. Аналоев приблизился к Ксении, тронул её за локоть и спросил:
— Откуда ты и куда?
— Из Ростова, была у двоюродного брата, а ты?
— Я с техникума, учусь на прораба.
— Да?.. — Удивилась Ксения. Я слышала, ты живёшь здесь?
— Да с родителями, построили дом.
— А с Каяла почему уехали? — Поинтересовалась Ксения, подразумевая что село Самарское и железнодорожная станция называлась Каял.
— Не знаю, родители мои чего-то с родственниками не поделили, рассорились и уехали.
— А ты, значит, как хвостик?
— Что-то вроде этого, — с улыбкой согласился Анатолий.
— Так ты здесь живёшь? — Поинтересовался он.
— Давно. Работаю на стройке штукатуром-маляром.
— Чудеса и только! — Изумился Аналоев.
— Ты сейчас куда?
— На центральную улицу, а там автобусом в РДВС поеду. Старики мои и так волнуются: сутки дома не была.
— Может и я с тобой? — напросился он.
— Нет: старики заругаются, что я парней начну водить домой, — объяснила Ксения и медленно пошла по тротуару и направилась к универмагу.
— Подожди, я хоть до автобуса тебя провожу?!
Такое обращение понравилось Ксении и ответила:
— Маешь желание?
— Конечно! Завтра Первомай, приходи на демонстрацию? — Предложил Аналоев.
— Посмотрю.
— Я жду в этом самом месте!
Ксения впрыгнула в подошедший автобус и покатила по ровной улице в сторону РДВСа, — на край города.

Ксения хоть и не обещала Аналоеву прийти на демонстрацию, но пошла к центру города к девяти часам. Возле универмага собралось много людей, в основном молодёжь, а постарше стояли с транспарантами и плакатами. Кричали мегафоны, толкая дежурные речовки, в руках граждан были разноцветные надутые шары, и Ксения не заметила, как сбоку подошёл Аналоев и как прежде притронулся к локтю девушки. Ксения даже вздрогнула от неожиданности, чуть ли не выругалась вслух, но увидела приятное лицо Анатолия, сердито улыбнулась, сказав:
— Не делай больше так?
— Хорошо, хорошо… — извинился парень и предложил: — в свою колонну станем, или в пивную пройдём, по бокалу холодненького пива выпьем?
— Пошли в пивную, давно пива не пила! — Согласилась неожиданно Ксения.
Анатолий был одет в шведку без рукавов, светлые наглаженные брюки и коричневые туфли. Вся одежда была к лицу Аналоеву, выглядел он нарядно, волевое лицо гладко выбрито, а вспомнила за Мирона, у которого рос на подбородке и щеках ещё мягкий пушок, который давно просился бритвы, но парень видимо, не решался взрослеть и ему это всё шло. Да и лицо у Волкова выглядело тоже красивым и почти женственным.
Встали они за круглый столик, Аналоев принёс три бокала с пенящим пивом, и Ксения пригубила ароматный напиток со странным для неё удовольствием. Но пила она этот бокал довольно долго: за это время Аналоев приносил ещё себе пива и говорил за учёбу в техникуме, за парней из Самарской, что скучает по ним.
— А по девчатам? — подозрительно напомнила ему Ксения.
— Их и тут полно, — ответил он довольно обыденно, словно Ксения спросила у него за работу каменщиком. Она знала об его похождениях там в Самарском, но делала вид, что ничего об этом не знает. Ей льстило его ухаживание и думала: «Может это от нечего делать? От скуки ради. У него были такие девчата, а кто я против них?..» Но Аналоев, словно запрограммированный почти каждый вечер встречал Ксению с работы и провожал до дома прораба Дрогина, но не наглел и в гости никогда не напрашивался, что нравилось Ксении. Она чувствовала сердцем, что Анатолий входит в её жизнь ненавязчиво, но уверенно, и девушка ошибиться не могла его серьёзному увлечению. Само собою Лохматовка, да и сам Мирон Волков помаленьку отодвигался в сторону, и бледнел, как это происходит с человеком, уходящим в туман. Она осознавала, что Мирон ещё молод, а ей уже двадцать первый год и надо серьёзно задумываться о своём простом счастье. С Мироном же всё ещё шатко и одних его заверений недостаточно, помня, как его отец — Иван Семёнович был настроен, когда узнал из какой Ксения семьи и встал на защиту родного чада, подключив ко всему этому даже комсомол. Любила Ксения Мирона, но сложившиеся обстоятельства оказались не в его пользу, а за Аналоевым она чувствовала защиту. И она это помнила ещё, живя в Самарской. Этот не даст в беду, от пятерых отобьётся, на то он и «урка»!
Ксении казалось счастье само ложилось в её ладони, и она сдалась, не надеясь в этом непростом мире ни на кого, кроме, как на саму себя. Отметая всё Ксения махнула рукою и подумала: «Будь что будет.»

Прошло и девятое мая. Незаметно оделись деревья в городском парке, куда Ксения ходила с Аналоевым погулять вечерами, потеплели дни, ночи стали короче, молодые женщины всё больше ходили в одних платьях, в большинстве красивые и дородные.
В один из воскресных дней, Аналоев пригласил Ксению съездить к далёкой родне отца на Кубань в станицу Кисляковскую, и она согласилась, предчувствуя от этой поездки нечто большее, но гнала дурные мысли, а оттягивать дальше было просто неразумно. Ксения сидела в электричке, смотрела на нескончаемую лесную полосу, бежавшую вдоль железнодорожного полотна и думала о Лохматовке, где этих лесных полос почти нет, понимала, что предаёт свою любовь и любовь Мирона, но на это есть веские причины: разность в годах.
Аналоев сидел напротив, одобряюще подмигивал своей избраннице, а ей хотелось плакать от расстройства. Проехали площадку, какая вела к родной тётке в хутор Северный, а дальше начались незнакомые места, и Ксения примечала всё, словно оттуда собиралась идти пешком. Неожиданно для Аналоева, Ксения спросила:
— Толя, а где работают твои родители?
— Папа таксистом в Ростове. У него машина ГАЗ-21 «Волга», может видела с бегущим оленем на капоте?
— А-а-а-а? — согласилась Ксения, — а мама?
— Мама на халвичной фабрике посменно.
— Ох, как я люблю халву! — Призналась девушка.
— Я тебе завтра принесу, — пообещал Аналоев, и уточнил, — какую: ореховую, соевую… — принялся он перечислять, а Ксения остановила, сделав выбор:
— Ореховой!
Она сказала из любопытства, потому что кроме халвы из подсолнечных семечек она никогда не ела.
— А я уже её видеть не могу, — с отвращением признался Аналоев, кривя брезгливо свою физиономию: — Однажды переел халвы, один её запах раздражает.
Электропоезд начал тормозить, показались двухэтажные кирпичные типовые домики, подстриженные деревца, чтобы они не доставали своими верхушками до контактной сети, а вот и сама станция «Кисляковка». Молодые поспешно вылезли и пошли влево по наезженной грунтовой дороге в станицу Кисляковскую, расположенную по балке. Справа засеянные пшеницей поля, а слева тянулась широкая густая лесополоса, в какую они и зашли, прячась от жары. Аналоев держал Ксению за пальцы левой руки, чтобы девушка не боялась идти рядом по еле заметной узкой тропинке, протоптанной людьми, спешившимися в осеннее ненастье на электропоезд.
Так они шли минут двадцать, Анатолий неожиданно повернулся к девушке, сделал шаг к ней навстречу, обнял за талию и крепко поцеловал. Ксения даже испугалась от неожиданности, припоминая, что Мирон никогда не применял против её силы и зашептала:
— Не надо… Толя.
Но парень был неумолим, он подхватил увесистое тело Ксении и стремительно шагнул в кущу кустарников, росших на краю лесополосы, там он аккуратно уложил Ксению на подстилку из мягких молодых побегов и целуя, принялся орудовать правой рукой на поясе девушки с трудом стягивая с неё врезавшиеся в тело трусики…
Когда всё было завершено, Анатолий лежал рядом с Ксенией, гладил девушке мягкий живот и говорил вполголоса:
— С сегодняшнего дня ты мне жена! Я понимаю, что не первый у тебя, ну ничего: ты мне нравишься, у тебя хороший характер, отзывчивое сердце и всё прочее, главное ты мне подходишь!
Ксения слушала все положительные качества собственного характера и думала: «Сказать ему, что я отдалась Говорову в доказательство преданной любви к нему?» Но передумала и лежала смирно, ожидая его разрешения встать на ноги, а Анатолий всё гладил и гладил ей живот, ниже. Ксения видела, как у Аналоева сверкнули в желании глаза, он спустил собственные брюки и повторил любовную утеху себе в сладость. А когда они продолжили идти дальше, в центр Кисляковки, где жил старший брат отца, Аналоев признался:
— На днях я скажу родителям, что буду жениться, а потом тебя познакомлю с ними. Он даже не спросил, а хочет ли она выходить замуж? Но, похоже, он не интересовался её мнением, потому что был уверен в себе, как сказал, так и будет.
Уже возвращаясь вечером с гостей, Ксения серьёзно задумалась о родном Мироне и решила для себя поехать в Лохматовку в близлежащие выходные и объясниться с Волковым по поводу своего замужества, тем более Ксения ещё не была официальной женой Аналоева и пока могла делать всё, что ей заблагорассудится.

Был субботний день. Ксения с бригадой штукатуров отработала до двух часов без обеда и сразу же поехала в Ростов автобусом, а там «Ракетой» по дону до Багаевской, успела вечером на автобус до Лохматовки и уже на заходе солнца Ксения была у тётки Ульяны в гостях. Ксения обдумывала, каким образом ей свидеться с Мироном и уже ближе к обеду она пошла к магазину увидеть там кого-нибудь из знакомых Мирона, чтобы передать весточку. Там она встретилась с местной девушкой Василисой одногодкой Мирона, и та сказала, что Мирон находится у друга Ели. Пока они разговаривали, нашла синяя туча и хлынул ливень с градом. Девчатам пришлось укрыться в фойе клуба и переждать ненастье, которое длилось минут десять, пятнадцать, а потом снова выглянуло яркое горячее солнце, и Ксения с Василисой поехали на велосипеде к Еле. Ксения знала на какой именно улице живёт этот парень, но в каком именно дворе понятия не имела.
Когда подъехали к Еле — Амельченкову Николаю, двор их был пуст и легко просматривался вплоть до огорода. Еля — Амельченков Николай жил с дедом и бабкой, он с младенчества воспитывался стариками при живой матери, жившей неподалёку, оберегая собственное женское счастье, какое с трудом досталось ей от одинокого местного пьяницы вскоре умершего от зелёного змия.
Девушки остановились у широких ворот скотного двора, и Ксения призывно закричала:
— Е-ля! Потом ещё раз и ещё, пока на призывной крик не выглянул из пустующего коровьего база сам Мирон они с другом ремонтировали мопед, вслушиваясь, как гроза уходила в степь, а тут чей-то звонкий голос и до того знакомый, что Мирон даже вздрогнул от радости. Парень сразу узнал Ксению в лёгком светлом платьице с голубыми цветочками по полю, узнал и Василису, какая примерялась сесть на велосипед, чтобы уехать. Мирон вышел на дорогу, приблизился неуверенно к возлюбленной, а Ксения взяла егоза руку и приблизив к себе поцеловала в губы и почему-то расплакалась.
— Ты что? — с изумлением спросил парень.
— Так… Увидела и вот…
Мирон смущённо улыбнулся в предчувствии нечто необычного, а Ксения предложила:
— Давай пройдёмся?
Они не спеша вышли за хутор, минули стороной новое кладбище за Адамовкой и по высокой зелёной траве пошли по косогору вниз к излучине реки без названия. Этих рек тут было так много, они змеями извивались по займищу, что и названий для них не напасёшься. Реки сейчас были полноводные, хотя в этот год и разлива не было. С бугра молодые увидели деревянный мосток, примерно такой, какие рисуют в сказочных советских мультфильмах, но по этому узкому горбатому мостику почти никто не ездил, настолько он был дряхлый и опасный, но молодые, зачем-то походили по нём, всё разговаривая о разном. В основном рассказывала Ксения, как ей живётся в Батайске, с кем встречается, только про Аналоева она умалчивала, почему-то робела, а скорее боялась ранить чуткую душу любимого парня. Она рассказывала за стройку, где и что штукатурит, куда их бригаду посылают в командировку на другие строительные объекты, что ей нравится жить в городе, а он не хотел бы работать на стройке, на что категорически ответил:
— Нет, Ксюша, я не городской житель. Я люблю вот! — И он махнул рукою на просторы займища поросшее зелёной травой, где шёл в это время сезон сенокоса. А Ксения слушала разговор Мирона и думала: «— Какие они разные: Аналоев самоуверенный стойкий в решениях, смелый и чуточку нагловатый, запросто добивающийся своего, а Мирон чуткий, уважающий неприкосновенность, добропорядочность, он, который знает меня вдоль и поперёк, никогда не наглеет в получении от меня желанного, пока сама не дам ему повода…» А Мирон неожиданно предложил:
— Может искупаемся?
— Вода, наверное, холодная? — усомнилась Ксения, бредя по высокой траве у самого берега реки.
— Мы давно уже купаемся, — ответил парень и стал стягивать рубаху и брюки.
Ксения не торопилась снимать платье, а смотрела на парня, какой легко забрёл в воду по пояс, затем по груди и наконец, поплыл по водной глади, спокойно размахивая руками.
— Ну же, заходи!?
Действительно вода была тёплая прогретая солнцем, особенно сверху и они барахтались, смеясь и ликовали. Вот Ксения подплыла к Мирону, ухватилась руками ему за шею, вспружинилась и прижалась грудями тугими и большими, отчего у парня произошёл неуправляемый рефлекс, а Ксения повела его за собою на берег, повалила на сочную траву и принялась жадно целовать, что никогда не делала с Аналоевым, а всё, почему-то ждала его действий, а иначе чтобы он мог подумать: «Развязна?» Нет, она любвеобильна и горяча, откровенна в своих помыслах и раскрыта душою. Такое происходило с нею только с Мироном, и Ксения ничуть не корила себя за эти излишества, ведь, кому-то надо брать инициативу в свои руки? И этот порыв не ждал себя долго и повторялось на берегу в высокой траве несколько раз. Ксения была уверена, что и на этот раз не забеременеет от Мирона.
Ксении надо было уходить на трассу и голосовать на проходящий автобус. Они болезненно расстались у реки, она даже пообещалась писать ему письма, но прощалась, выцеловывая Мирона и поливая его губы горючими слезами, а потом уехала и забыла за него на время.

Месяц май подходил к концу, было по-летнему жарко, а вечерами душно. Ксения и Аналоев бесцельно ходили по парку и Коровина расслышала, как сзади женщины на лавке высказали своё мнение прошедших мимо:
— Какая хорошая пара!
Вторая:
— Наверное, брат с сестрой? Они так похожи друг на друга. Оба голубоглазые, светловолосые. Ксения улыбнулась от такой характеристики в их адрес, а Аналоев ещё ближе прижался к Ксении и зашептал:
— Ты слышала, «сестра» моя? — И он хохотнул. — Ты вообще у меня красавица, привлекательная наружностью, с отменным характером…
Тут Ксению неожиданно стошнило, она подбежала к урне для мусора, нагнулась над ней и стала вякать, выплёвывая слюну. К ней подошёл Анатолий и удивлённо поинтересовался:
— Не беременна ли ты?
— Всё может быть, — тихо ответила Ксения, оглядываясь по сторонам и утирая липкие от слюны губы носовым платком. Она уже когда-то слышала от девчат, если женщина забеременеет, то первая подсказка этого в подавляющем большинстве рвота без причины. А Аналоев развивал свою мысль дальше:
— Сегодня же скажу родителям, что женюсь! Хватит тебе по квартирам мыкаться, пойдёшь ко мне жить.
— Я? Да не за какие деньги, — воспротивилась Ксения и прибавила к сказанному: — Я ещё не видела твоих родителей, и как они отнесутся к твоему заявлению.
— Отец у меня великолепный человек, а мать — ещё та штучка, но ничего, я и её уломаю. Мне уже двадцать два года, пора!
А Ксения слушала Аналоева и думала: — «А сколько же сейчас Мирону? Ему будет девятнадцать через полмесяца!» Вслух же, Ксения попросила Аналоева:
— Никогда мне не льсти, не люблю этого. Нашёл красавицу. Да, телом пригожа, и только.
Её снова стошнило, и она подумала: — «Ни съела ли я чего несвежего?»
— Всё: идём к нам! — Настоял на своём Анатолий, беря Ксению крепко под руку и направившись на выход из парка.
Они петляли по переулкам Батайска, обходя весенние лужи, где вразнобой кричали лягушки, а Ксения не унималась:
— Приду, здрасте! Боюсь я, — Честно призналась она.
— Я не для них выбирал себе жену, — успокаивал он. — Не понравишься ты им, будем жить в кухне.
— С таких вот разноречивых мыслей начинать жить?.. — Продолжала возражать Ксения, но Аналоев сказал ей:
— Всё, пришли, не разувайся и чуть ли не силой повёл Ксению по чистой и длинной веранде неизвестно чем пахнущей тут. Он заботливо открыл перед ней филенчатые двери дома и завёл в просторную комнату, с диваном, стоявшим слева и обеденным столом в глубине комнаты, за которым сидело два человека: мужчина и женщина. С виду женщина выглядела рыхлой с копной чёрного волоса на голове, с крупными чертами лица, но когда она поднялась из-за стола, то восстала перед Ксенией дородной бабой, про которых говорят в народе: «в горящую избу войдёт и коня на скаку остановит.» А мужчина был седовлас, щупл, выглядел в свои пятьдесят пять лет с тонкими чертами лица, носил светлые усики и голос имел тихий и доходчивый при разговоре и Анатолий представил свою избранницу:
— Папа, мама, это моя невеста Ксения! Она от меня беременна. Да, да! У матери от слов: беременна, поползли чёрные брови на лоб, а у отца нарисовалась на миниатюрном лице добродушная улыбка, какая говорила, что он одобряет выбор сына и даже заёрзался на табуретке, не скрывая своей радости. Наконец отец произнёс:
— Одобряю, сынок, наконец-то остепенишься.
Матери же слова мужа не понравились, она не знала какой рукой подпереть свой подбородок, бегло осматривая будущую невестку, а отец продолжил:
— Садитесь, дети к столу, ужинать будем! Давай, мать, принеси бутылку водки и накрой на стол?
Родительница недовольная встала из-за стола и пошагала к холодильнику, тяжело ступая, а проходя мимо, переспросила у сына:
— Толя, говоришь беременна твоя избранница, а я что-то не вижу?
— Мама, мы сами только сегодня об этом узнали!
— Что, в больницу ходили к гинекологу?
— Нет, прогуливались по парку и Ксению стошнило несколько раз, а это и есть признак беременности. — уверял Анатолий, помогая матери сносить к столу пищу.
Отец молча, с радостью на лице откупоривал бутылку «Московской» и только покрекчивал от удовольствия, не потому, что он сейчас выпьет спиртного, а тайно надеялся, что у него, наконец-то появится скоро внук или внучка. Мать же шумно сопела, поводя густыми чёрными бровями, не зная с чего начать разговор, да так, чтобы не обидеть сына. Наконец женщина не выдержала внутреннего не спокойствия и кинула сыну фразу, словно лягнула Ксению:
— А хуже ты не мог выбрать?
— Мама, она мне нравится! — заступился Анатолий удерживая пальцы девушки в своей руке.
Ксения действительно хотела уйти из этого дома, и парень понял это. Он знал несносный характер матери, вечно подозрительную и мало приветливую. Отец заступился за будущую невестку и высказал своё:
— Мать, я тебе скажу: у нашего сына хороший вкус на женщин!
— Так уж… — возразила мать. — Поживём, увидим.
Сидя за столом, Анатолий представил отца и мать:
— Папу звать: Дмитрий Егорыч, а маму: Елена Гурьевна.
Ксения сидела за столом настороженной, плохо слушала родителей Анатолия, о чём они говорили, изначально понимая, что она по ошибке попала сюда и вскоре всё это плачевно закончится для неё. Уже сейчас Ксения корила себя, что близко сошлась с Анатолием, и тем более необдуманно забеременела. Но за разговорами за столом и натянутое общение сына с матерью всё больше удивляли Ксению, но привыкнуть к характеру Елены Гурьевны кажется, было невозможно. Ксения мало ела, почти не общалась с родителями, хотя отец Анатолия был противоположная сторона медали матери, но это были только первые цветочки в отношениях свекрухи и невестки.
Молодые легли спать во второй спальне. Ксения долго не могла уснуть, ей всё казалось, что свекровь ходит мимо дверей молодых и подслушивает, что они там делают. Наутро Ксения категорически заявила Анатолию, что спать в доме она больше не намерена:
— Вон у вас есть кухня туда и уйдём, — говорила она вполголоса пока одевалась идти на работу.
— Как скажешь! — Согласился Анатолий, идя навстречу жене, да и хорошо понимая характер матери.
— Всю ночь она подсматривала за нами, — добавила хладнокровно Ксения.
Анатолий понимал за кого идёт речь, потому и не переспрашивал, а когда девушка ушла, уединился с матерью на кухне и заговорил недовольно:
— Мама, что же это такое, я привёл девушку в дом — будущую свою жену… она что тебе не нравится?
— Да! Телом не подошла, а делом… — выразилась Елена Гурьевна и добавила: — Привёл в дом колхозницу, и я что, должна её целовать?
— Нет: конечно, но я привёл того человека, которого выбрал для жизни, ведь ты меня так учила?
— Да! Но не зачухонку какую-то! И ты уверен, что она беременна от тебя?
— Я знаю Ксению давно, она честная и порядочная!
— А ты забыл сыночек дорогой свой диагноз и зачем мы с отцом переехали сюда в Батайск? — Стояла на своём мать.
Анатолий замешкался на минуту, а потом ответил расплывчато:
— А может у меня всё восстановилось.
— Но, чтобы быть уверенным, надо сделать повторный анализ! Только скажи, мы с отцом повезём тебя в областную городскую больницу.
— Я как-то и сам в этом деле разберусь, — ответил Анатолий, загнанный матерью в угол, а Елена Гурьевна закончила свою мысль:
— Смотри, сын, чтобы ты не вскармливал чужого ребёнка. Присмотрись!
Со смежными чувствами Анатолий Аналоев уехал в Ростовский техникум. Ему нравилась Ксения, пусть она была на год младше его, но уже с жизненным опытом, простая душою и искренняя, чего так не хватало в других его девушках с какими он встречался до Ксении. У тех на уме были лишь деньги, дом, престижная работа, а Ксении ничего не надо этого: она светилась душевным теплом, доверчивостью и ничего не требовала взамен, лишь одну любовь и ласку. Ведь она о своей беременности сказала без напряжения, заднего умысла и скрытой выгоды, значит Ксения забеременела от него, и он будет жить с нею чего бы мать не выделывала, а ведь мать фокусная, это он знал хорошо, уж если она нарыпит, то не свернёт с намеченной цели. Анатолий понимал и другое, что отец будет на его стороне, а дальше, Анатолий и думать не хотел, понимая, что время рассудит и разрулит. Конечно парень мечтал о собственном чаде и тешил себя мыслью, что Ксения родит именно его ребёнка, на этом пока и стоял.
В работе и хлопотах пролетело лето, у Ксении зашевелился ребёнок, она похвасталась об этом Анатолию, а он предложил, как заботливый мужчина:
— Может тебе бросить работу? Мама с папой прокормят нас! Нам мало что требуется для быта, живём в добротной кухне, которая отапливается газом, — это они разговаривали меж собою, лёжа в постели, а Ксения в ответ тихо и с любовью призналась:
— Послушай, как шалит в утробе малыш?
— Наверное в футбол играет! — заключил Анатолий, держа свою ладонь на животе и таинственно улыбаясь, а Ксения продолжала:
— Необходимо на учёт становиться в больнице, а то если затеюсь рожать, ни один роддом не возьмёт. А работать я буду до декретных. Ещё немного и меня прораб переведёт на лёгкую работу, — шептала Ксения и на ухо Аналоеву, который целовал жену в шею, потом в подбородок, в губы и Ксения застонала от удовольствия, признаваясь: — Ласкай меня дальше… Ну что же ты остановился?
— А ребёночку ничего не будет? — Поинтересовался Аналоев.
— А что ему случится?.. Он же там в мешке!
— Да, а я и не знал.
Через минуту другую, некто принялся усердно смыкать дверь кухни, словно где-то начался пожар. Анатолий приостановил начатое, и вполголоса выругался:
— И кому там некогда!..
Ксения выровняла своё дыхание и спросила:
— Действительно, кто же это может быть?
— Да кто же — мама! Только она может себя так бестактно вести, — предположил Аналоев, натягивая брюки. — Может подёргает, подёргает и уйдёт?
Но кто-то настойчиво барабанил в двери и Анатолий пошёл в небольшой коридор отпирать дверь. На пороге стояла с невозмутимым видом мать.
— Вы что же так бесцеремонно? — Возразил сын.
— Ужинать придёте, отец послал, — грубовато пригласила Елена Гурьевна.
— Нет, мама, спасибо мы сыты, — ответил Анатолий натянуто.
— Тогда пусть встаёт твоя лахудра и приготовит мужу ужин, — командным голосом запротестовала женщина, и войдя в кухню обратилась к невестке: — Ты что же лежишь? Все мы были когда-то беременными и работали и жрать дома готовили…
Женщина подошла к примятой постели, приподняла край пуховой перины, будто чего забыла там, а там действительно лежали Ксенины трусики неряшливо скомканные, свекруха криво и брезгливо усмехнулась, а Ксения досадливо возразила:
— Вы что тут забыли, может ложили чего? А вы ещё и одеяло приподнимите и посмотрите на мою наготу!
Ксения сказала и устыдилась собственной дерзости, свекровь её давно достала своими выходками, а особенно дерзкими колкими словами и она прибавила к сказанному:
— Вы ещё и свечку зажгите…
— Хамка! — ответила свекровь, круто повернулась и ушла, крепко хлопнув дверьми.
— Достала!.. — Заливаясь красками на лице, ответила вдогонку Ксения, на что Аналоев отрицательно покачал головою, но ничего не сказал, а вышел следом за матерью.
Ждать развязки долго не пришлось, в кухню тихо вошёл отец и спросил у обоих:
— Вы зачем мать до слёз довели?
— А-а-а-а, батя, заговорил в ответ Анатолий, — ты же знаешь её причуды, она не может без фокусов!
— Да я знаю… — виновато с непонятной безнадёжностью ответил отец. — Мать у нас не подарочек, но она старше вас и надо как-то иначе…
Отец вышел и в кухне воцарилось молчание, затянувшееся часа на два. Вечер был безнадёжно испорчен.
Когда свекровь работала по двое суток кряду, Ксения отдыхала душой и телом. В выходные дни стирала, готовила кушать, прибирала в кухне, где они жили. Отец был ласков с невесткой, разговаривал с нею на разные темы, просил не конфликтовать с Еленой Гурьевной, но свекровь выводила своими претензиями и подозрениями Ксению из равновесия. Женщина считала, что плод, который Ксения вынашивает не от её сына и вообще откуда она взялась на её голову и на чёрта Ксения сдалась! Что Ксения ничего не делала по хозяйству, Елене Гурьевне это не нравилось и бубнила, прохаживаясь по дворику:
— И откуда только у неё руки растут? Из задницы, наверное!
Ксения даже плакала от обиды, а отец защищал невестку, как мог:
— Ты почему ведёшь себя не по-человечески? Каркаешь, как карга старая.
— Вот я уже и каргой стала! — Не сдавалась Елена Гурьевна и подбоченясь спрашивала у мужа:
— Ты всё сказал? Ты прикажешь целовать её в задницу?!
Ксения уходила в дом, в её обязанность входило мытьё цветов и полов в доме, хотя она с Анатолием там и не жила. А потом ходила по магазинам и на базар за покупками. Ксения была уверена, если бы во дворе был палисадник, непременно заставила копать землю для цветов, или торчать с тяпкой в руках на солнцепёке. Если Ксения стирала постельное бельё в присутствии свекрухи, то Елена Гурьевна заставляла крахмалить простыни, а потом на этом белье было настолько неудобно спать, что Ксении приходилось перестирывать постельное, когда свекровь была на работе.
Однажды Ксения мыла полы в доме, а на кухонном столе стояла глубокая тарелка, наполненная ореховой халвой. Халва эта так манила Ксению, что она не выдержала и взяла кусок сладости, чтобы побаловать себя и утробного младенца, но на этот грех вошла в дом свекровь, увидела, как невестка лакомится халвой и грубо упрекнула:
— Ты хоть оставь сыну моему, он тоже любит побаловаться сладостями!
Ксения машинально вздрогнула от её нотации, положила надкусанный кусок халвы и заплакала, а заплакала она не потому, что именно она захотела халвы, а младенец в утробе. Тут вошёл отец, понял неспокойную обстановку и выругался вслух, мол, когда это прекратится на самом то деле. Ксения вышла из дома, и пошла плакать в кухню. Отец следом вышел с тарелкой в руке, швырнул халву в палисадник, засаженный яблоневыми деревцами, а затем пошёл в кухню успокоить невестку. Мужчина сел рядом с Ксенией и обняв её заговорил, как это делают настоящие отцы:
— Не сердись ты на неё, ревнует тебя к сыну, вот и казится. Она в Анатолие души не чает, потому всё вкусненькое только для него. Будь умницей, дочка, вот родишь, и она убедится, что ребёнок действительно от нашего чада.
— А от кого же ещё?.. — Всхлипывая заговорила Ксения, понимая, что ходит беременной именно от Анатолия и на йоту не могла предположить, что ребёнок зачат от Мирона.

Ксения поняла, что Анатолий учился до женитьбы очно в техникуме, потом перешёл на заочно — от сессии до сессии, в остальные же дни ходит на стройку, как все и работает каменщиком, чтобы приносить в семью деньги. Сама Ксения была переведена на более лёгкую работу и носила сейчас бумажки с накладными и ведомостями из участка в СМУ и обратно. Работа была не тяжёлая, но приходилось много ходить и потому уставала к вечеру, а тут ещё живот, словно двойня там.
Однажды Анатолий разоткровенничался и рассказал немного за мать, пояснив, что он ребёнок в семье не первый. Мать до него рожала детей, но аккуратно избавлялась от них: то после родов умрёт младенец, то кашей подавится, а Анатолий задержался, потому что страстно полюбила мальца и оставила. Видя, как его жена тяжело ходит, совсем перестал исполнять супружеский долг, будто бы жалея Ксению, на самом же деле наказывал молодую женщину, обделяя её простым вниманием, а сам зачастил вечерами до своей старой знакомой по стройке Зине, но об этом чуть позже. Однажды в выходной день, когда Анатолий куда-то ушёл по делам, в кухню зашёл отец, поздоровался с невесткой и присев на стул, заговорил:
— Вот что, дочка, не отдавайте все заработанные деньги в общую семейную копилку, а по сути — матери. Туда ваши деньги уходят легко, но попробуй забрать их назад. Оставляйте себе на мелкие расходы. А сейчас собирайся и поехали с тобой в магазин обновим твой гардероб, а то ходишь в одном платье словно золушка!
Ксения послушала свёкра, умылась, причесалась и они поехали на отцовом такси в центр города в универмаг, где он купил приглянувшиеся Ксении обновки. В основном это были бюстгальтеры и трусики, попалось и хорошенькое платьице в синюю полоску по полю. Отец платил за обновки и подбадривал невестку, чтобы та не стеснялась в выборе себе одежды и обуви, но Ксения была скромной и взяла себе самое необходимое, поблагодарив отца за всё, даже слезу пустила от благодарности, пока свёкор оплачивал покупки.
К концу осени жизнь Ксении стала понемногу налаживаться, но что она заметила, Анатолий стал заметно отдаляться: всё реже ласкал в постели, разговаривать с ней, почему-то много думал, а тут ещё очередная сессия на носу, и он уезжал в Ростов и днями не возвращался домой. По такому случаю, Анатолий обычно говорил:
— Сессия тяжёлая, Ксюша, приходится много писать, и, чтобы не отвлекаться на поездку домой, ночую у своего сокурсника.
И Ксения верила мужу, оставаясь одна в четырёх стенах. Что она делала вечерами? Пересматривала свои обновки, что-то латала, а изношенное бельё браковала и выбрасывала, как вдруг в дверь кто-то постучал и по стуку она поняла, что это не свекруха, поднялась и открыла. На пороге стояла соседка с загадочным выражением на лице, спросила:
— Соседка, к тебе можно?
— Заходите тётя Фрося! Я одна дома, муж уехал на сессию…
— Вот я тебе и хотела сказать по поводу твоего мужа.
Ксения давно знала тётку Фросю. Иногда они вдвоём подолгу сидели за двором на лавке и беседовали ни о чём. Соседка радовалась, что наконец-то у них по улице насыпали гравий и скоро проложат асфальтовую дорогу. Она интересовалась, как проходит беременность, ведь тётка Фрося к тому времени родила троих и кто- то из них уже учился в техникуме на водителя электропоезда, а другие ещё учились в школе.
— Кукуешь? — Озабоченно переспросила тётка Фрося.
— Вот сижу тряпками занимаюсь, — ответила Ксения, убирая очередное платье с колен в сторону.
— Значит, блаженный твой на сессии? — уточнила загадочно она, и пряча некое ликование с округлого лица.
— Да… И замужем и одна!
— Значит ждёшь? — Словно выпытывала она у Ксении некую правду.
— Жду! Думаю, скоро из Ростова приедет.
Тётка Фрося позагледала бегло по комнатам, потрогала старенькую, но чистую тюлевую занавеску на окне и сказала, словно обухом ударила по голове:
— Не буду тебе говорить подробности, но знаешь где живёт Блинова Зинка?
— Та, что по нашей улице ближе к вокзалу? — Уточнила Ксения, перестав шуршать тряпками.
— Ну!.. Так вот, сходи к ней и посмотри в окна, которые занавешаны дополовину цветными занавесками и тебе всё станет ясно, — порекомендовала соседка, переступая с ноги на ногу, будто застоявшаяся лошадь.
Опираясь на спинку кровати, Ксеня с трудом разогнула отёкшие колени — так действовала на неё беременность, накинула на плечи тёплый свитер и вышла следом за соседкой в тёмную унылую осень на дворе. Прохлада коснулась лица Ксении, но она последовала совету Фроси вышла на гравийную дорогу и шибко пошла вперёд, не прислушиваясь к вечерним приглушённым звукам. Под обувью шуршала прикатанная галька, уже давно не квакали лягушки погружаясь в зимнюю спячку, только голоса женщин доносились из громкоговорителей со стороны вокзала. Она почти мысленно отсчитывала двор за двором, шибко приблизится к нужной хате, стоящей в низине. Ксения поверхностно знала об этой перезрелой девице, жившей в родительском доме, а вернее небольшой саманной хатёнке. Блинова не слыла красавицей потому и не замужем, хотя тело у неё словно накаченное изнутри. У Блиновой были толстые ляжки, и она знала им цену и потому носила короткие юбки. Ксения знала и другое: у Блиновой был стойкий запах изо рта. То ли зубы гнили, то ли простуженные гланды и потому ребята на танцах сторонились Блиновой, не смотря на красивые ляжки.
Стылый предзимний воздух отрезвляюще действовал на Ксению, она плотнее запахнулась в тёплый джемпер, и вскоре остановились напротив окон Блиновой. С высокой насыпи хорошо были видны маленькие оконца хаты, вечно стоявшей в бурьяне. Да половины переплётов окна задёрнуты ситцевыми выцветшими занавесками, в верхней части окна легко просматривалась вся комната с небогатым убранством. У глухой стены стояла койка, и видна была лишь её никелированная стенка. Ксения легко разглядела профиль собственного мужа и поразилась с какой нежностью он обнимал плечи Блиновой, целуя Зину то в одну щёку то в другую, а потом и в губы… Ксения машинально нащупала под ногами небольшой голыш, размахнулась и пульнула его в окно соперницы — в тот момент, когда пара склонилась на подушку. Раздался звон разбитого стекла, Ксения поняла, что попала в окно и сорвавшись с места, побежала что есть духу домой. Ей казалось она бежала пулей, даже слёзы застыли на щеках. Сзади никто не гнался, и она нырнула в калитку с такой мыслью, что завтра же уедет к матери в Самарскую. Она не посмотрит, что беременна, но такого предательства от любимого человека она не вынесет. Быстро разделась и легла в постель в предчувствии недоброго. Притворившись спящей, она чётко слышала собственное биение сердца и всё то, что происходило за окном. Вот послышались шаги, стук в дверь.
— Не заперто! — Крикнула сонно Ксения и накрылась с головою тёплым одеялом.
Это, конечно, пришёл испуганный Анатолий Аналоев. По комнате распространился запах вина с примесью женских духов. Анатолий присел на стул и стягивая с ног носки, как бы между прочим спросил:
— Ты никуда сейчас не ходила?
— Я?.. — Сделав удивлённый голос Ксения. — С таким животом, чтобы где-то упасть?.. Ужинать будешь?
— Нет, не хочу.
Анатолий отвечал, но чувствовалось раздражение, какое сердечной болью передавалось Ксении, и она тихо роняла слезу. Никогда не думала, что Аналоев предаст их крепкую любовь и всё остальное.
Раздевшись, Аналоев прилёг на кровать подальше от тела жены и вскоре захрапел, а Ксения не могла сомкнуть заплаканных глаз, терзая себя всевозможными вопросами: — «Как он может после случившегося спокойно спать? значит не любит, не любит…» Она была точно уверена, что жить с Аналоевым больше не будет, да он и не оправдывался сейчас, мирно спал распластавшись по кровати, а Ксения задремала лишь к утру и то настолько чутко, что услышала, как поднялся с кровати муж, как тихо оделся и вышел. Стукнули входные двери дома, а Ксения подумала — «Значит пошёл завтракать к маме». Затем из дома вышел отец Анатолия, завёл машину и выехал в открытые ворота. Снова воцарилась тишина, Ксения, не зажигая электрического света, оделась в те самые одежды, в каких пришла к Аналоевым, сложила в узелок нажитое за восемь месяцев и тихонько вышла через калитку, не оборачиваясь на чужой и холодный внешне дом. Сколько шла Ксения, столько и думала куда ей сейчас податься? Если пойдёт к Дрогиным, то Анатолий найдёт её там, станет уговаривать вернуться, лучше пойду к Вере Лазарь, та не выгонит, а если что, то и войдёт в её положение, оставит доработать её до декретного отпуска, а до него оставалось чуть больше недели.


Глава двадцать первая

Вера Лазарь приняла Ксению с нескрываемым удивлением, только и попросила:
— А ну-ка повернись, я посмотрю на тебя! У-у-у-у, мне бы так! — Позавидовала она Ксении. Что-то не цепляются они у меня, а ты вон уже рожать скоро будешь.
— В середине февраля срок, — ответила скупо гостья и на её глаза снова навернулись слёзы.
— Что ты? — Поинтересовалась Вера, не зная главного.
— Ушла я от Аналоева, гулёной оказался он, — роняя капли слёз на палас, неохотно призналась Ксения. Можно я поживу у тебя, как раньше до декретного отпуска?
— Оставайся, мне веселее будет, хоть поговорим вечерами, а то мой милый в командировку уехал и приедет нескоро.
Ксения, конечно, знала о ком Вера ведёт разговор — о собственном любовнике, женатом семьянине, жившем тут же в Батайске. У него красивая жена, двое пацанов. Его жене Лизе нетак давно сделали серьёзную операцию по-женски, и Лиза сама сказала Владимиру, чтобы подыскал себе любовницу на время, что он и сделал с удовольствием, хотя из семьи уходить не собирался и это обстоятельство сразу было оговорено с обеих сторон. Лиза даже приходила в гости к Вере Лазарь познакомиться, со временем стали подругами, а такое встречается в жизни весьма редко. Но так, как Вера не беременела, то собирались с Володей взять ребёночка из детдома на воспитание. Теперь же Вера в Ксении увидела знак свыше, и не отлаживая в долгий ящик, предложила:
— Рожай, Ксюша, а ребёночка отдай мне! Зачем он тебе, только мешать будет. Ты ещё молодая, замуж выйдешь, нарожаешь! А?
— Спасибо, Вера, но я на это не пойду. И что же буду за мать после этого.
Вера подумала, что Ксения рассуждает по-взрослому и больше приставать не стала, а Ксения пошла на работу, как ни в чём не бывало. Она работала в СМУ, а Аналоев в СУ и их дорожки пересекаться не будут, что утешало Коровину.
Погода стала резко портиться, задули холодные ветры, сыпало с неба то ли крупа, то ли снег вперемежку с дождём, а Ксения знай себе ходила с бумажками то от стройки по кабинетам СМУ, задумываясь над тем, куда ей потом поехать, так сказать, скоротать время до родов. Она всё чаще вспоминала Мирона этого милого и неприхотливого паренька, полюбившего её и Ксении становилось от этого ещё горше на душе. Она простить себе не могла, что так по;ходя и бездумно отдалась Аналоеву.
— «Да он красив, — думала она, — уверенно и самостоятельно шагает по жизни, но он разрушил мою любовь, мою дальнейшую жизнь. Кому я теперь нужна с приплодом? Отдать Верке?.. А потом буду страдать всю оставшуюся жизнь, глядя на собственного ребёнка со стороны украдкой, но тогда ничего нельзя будет исправить. Воспитаю сама! — В сотый раз твердила она себе, как заклинание, а там будь что будет».
Аналоев Анатолий и не искал Ксению, осознавая для себя, что Ксения ушла от него, застав его с Блиновой, но он ходил к одинокой женщине, жалея Ксению в её нерентабельном положении, только и всего. А тут ещё мать плешь на голове проела своими весомыми подозрениями, что Ксения беременна не от него, так, как от сына детей не будет по жизни. Но даже и так, забеременела жена от кого-нибудь до меня, зато ребёночек был бы мой, а так?.. Но мать, она, как колода, которую не передвинуть не избавиться от неё. Ксения не нравилась ей с первого же дня, считая ту засранкой и неумёхой. Уж лучше взять в дом женщину с детьми, но знать, что они из благородной семьи. А Аналоев Анатолий печалился по Ксении, она нравилась ему, было что-то в этой девушке самое хорошее и светлое в душе, нежели у тех с какими он встречался словно набегу, и чем дальше уходило время разрыва с Коровиной, тем больше осознавал кого и что именно он потерял. Он согласен был принять чужого «вы****ка», как говорила ему мать, только бы быть рядом с Ксенией. Однажды даже сходил к старикам Дрогиным, попытаться узнать от Николая Николаевича где сейчас Ксения Коровина, но старик был непреклонен к просьбам шалопая, так думал он о Аналоеве, и не выдавал тайну, говоря ему, что девушка уехала к матери в хутор Бурьяновка. Заходил Аналоев и в роддом, в котором Ксения встала на учёт, нянечка полистала журнал и сказала ему, что Ксении Коровиной рожать только через два месяца. Он договорился, как только Коровина поступит рожать, позвонить ему и предупредить, как законному мужу и тогда Ксении Коровиной некуда будет деться, возьмёт под белые ручки и увезёт роженицу в собственный дом. Это он так предполагал, а чем располагала мать — Елена Гурьевна, никто в семье не догадывался. По этому случаю Елена Гурьевна копила от отца деньги, как ей казалось, на нужное дело, говоря себе: — «Деньги не Бог, но милуют…»
Аналоев Дмитрий Егорович, оставался на стороне сына и всячески подталкивал Анатолия к тому, чтобы тот серьёзно искал Ксению, ведь не могла же девушка исчезнуть бесследно. Отец, в частности говорил сыну:
— Мне так не хватает её весёлости, смеха, здравого рассудка, отчего страдаешь даже ты, сын! Тряпка ты в руках матери и я бы давно на твоём месте перехитрил Елену Гурьевну, даже рискнув уйти с Ксенией на съёмную квартиру.
Анатолий слушал отца, а сам потихоньку пристрастился к алкоголю, попивая винцо в городском кабаке. За рюмкой горячительной Анатолий храбрился, успокаивая себя, что время у него ещё есть целых два месяца и всё разрулится само собою.

А Ксения Коровина отработала последние предновогодние дни и уехала к матери в Самарскую. Таисия Коровина за секунды обозрела своими очами состояние дочери и почти с порога обрушила свой гнев:
— Дотаскалась, паскуда! Не сегодня, так завтра принесёшь в подоле и что ты с ним будешь делать? Ты сама ещё ничего не умеешь даже трусы постирать, а уже на сносях! Отдай его кому-нибудь, а то сядет на мою шею, я вас двоих не обработаю! Посмотри на меня, я истаскалась по Лохматовкам да по Каялам, на что стала похожа, а мне всего почти сорок лет!
Спавший в зале Василёк проснулся от крика в комнате, пришёл сонный в переднюю комнату, босой и заспанный, увидел у порога сидящую сестру, утирающую слёзы, подошёл к ней улыбнулся, уткнул личико в подол сестре, а Ксения молча гладила брата по голове, отдавая этими ласками всё своё несчастье принесшее в этот дом. У Таисии была такая мода орать на дочь если ей становилось подозрительно. Вот и сейчас Таисии не понравилась беременность дочери, уверовав в то, что Ксения попросту нагуляла живот и теперь приехала под материнское крыло, а Ксения проснулась утром, поцеловала в обе щёки брата, лежавшего рядом с нею и ушла пеши на железнодорожный вокзал станции Каяла с мыслью уехать на Кубань к родной тётке Лукерии, и не ошиблась с выбором. Та встретила племянницу с удивлённой улыбкой на светлом и чистом своём лице и выразила вслух мысль:
— О! И когда ты успела?
— Замуж вышла! — Ответила ей таким же тоном Ксения.
— А мы и не знали… Почему приехала без мужа, познакомила бы. Кто он и откуда?
Ксения врать не могла и ответила уклончиво:
— Мерзавец. Маменькин сынок, всё маму свою слушал.
— Гм-мм, — удивилась своеобразно тётка Лукерия и спросила:
— А что же ты тогда, племянница, с ним связалась?
— Дурой наивной была, — и словно для себя высказалась, — потеряла я своего любимого с Лохматовки.
— И кто же у тебя там? — настороженно поинтересовалась тётка.
— Семёнова Ивана Семёновича сын — Мирон.
— Ивана?.. Как же помню! Этот самый Иван Семёнов так за твоей тёткой Феколой убивался, но видимо не судьба была, — загадочно и тихо поведала Лукерья.
— А почему не получилось у них? — спросила Ксения, заинтересовалась судьбой несостоявшегося свёкра.
— Мать у него ушлая была, хотела спихнуть сына в нашу семью, видите ли Иван мешал ей гулять с местными мужиками. Рано овдовела, — пояснила тихо Луерия, — а мать у него была красивая, внешне дородная, ну барыня и всё тут!
Ксения слушала рассуждения тётки и думала: — «Скорее всего и мой Мирон пошёл в бабушку, такой же красивый и милый, он, как взрослый мужчина овладел мной там в вагончике, я даже и сообразить не успела…» От этой мысли Ксения печально вздохнула, укрепляя себя, что она всё равно съездит в Лохматовку после нового года, чтобы встретиться с Мироном и хоть поговорить.
— Ну, а у матери была, — спросила тётка.
— Заезжала, но она меня встретила, как подзаборную шлюху, укрыла непристойными словами, я поняла в каком она сейчас состоянии и сама уехала к вам.
— Где она сейчас живёт и работает?
— Живёт в Каяле, работает на стройке, кирпичи подаёт каменщикам.
— Золотые руки у неё, а видишь, как, не везёт, — рассуждала вслух тётка Лукерия, продолжая расспрашивать:
— Всё тягается со своим Виктором?
— Бегает следом, а он от неё, как собака от мух. Возвратился из Лохматовки к родителям в Самарскую и снова ушёл к «рябой», а мамка с ума сходит, клянёт её почём зря.
— Видишь любовь… — Подчеркнула тётку, — явный прохвост и человека мучает, как собачка за ним: то в Лохматовку, то в Каял, и скорее всего вернётся в Бурьяновку, только там ей место и понимают её, как человека.
— Поговаривает, но в зиму срываться не хочет, — согласилась Ксения, поддерживая свой живот обеими руками.
— Что болит? — Обеспокоенно спросила тётка.
— Мешает, брюшина так разошлась, вафельной стала кожа на животе, — призналась Ксения.
— Пойди полежи, а я обедать отцу приготовлю, чувствую скоро приедет на бричке.
Ксения ушла в зал, легла на диване и слушала, как тётка Лукерия гремела посудой, ложками на кухонном столе, а вскоре за окном послышался по мёрзлой земле, конский топот, это дядя Саша приехал обедать. Ксения приподнялась с дивана, чтобы встретить дядю, улыбнулась ему вошедшему в хату, обняла мужчину за плечи, а тот увидел у Ксении живот и радостно улыбнулся, без слов понятно, что мужчина рад видеть племянницу именно в таком виде, только и спросил:
— Замуж вышла?
Ксения согласно кивнула головой.
— И правильно! — И снова засмеялся, покашливал, поудобнее садясь за стол.
А тётка Лукерия уже наливала в тарелки только что сваренный борщ всем троим, наполнила стопку холодным самогоном, какой напомнил Ксении веретённое масло, настолько тянулся тот от холода. Ни с кем не чокаясь, дядька опрокинул стопку в щербатый рот, крякнул аппетитно, взял в руку ложку и принялся тяпать горячее варево.
И пошли у Ксении однообразные дни. Она, как могла помогала во всём тётке по хозяйству, даже доила корову по вечерам. Это занятие напоминала ей Лохматовку, Мирона, тот неповторимый запах силоса, какой привозил в телеге дядя Саша, отчего у Ксении кружилась голова и она начинала плакать тихо, оплакивая собственную неудавшуюся судьбу, настоящую упущенную любовь с Мироном и тяжело вздыхала, вспоминая встречи с парнем там на горе. Вряд ли она надеялась на очередную встречу с Мироном, тем более, не простит он её беременности и всё же глубоко внутри задворок собственной изболевшей души, надеялась, что Мирон поймёт её. При встрече, она, конечно, расскажет ему обо всём, но сыграет это всё в положительную сторону, вряд ли?..
Тётка Лукерия видела, насколько впечатляюще страдает племянница и когда она сидела за столом с Ксенией, гадала той на бобы, предсказывая судьбу. Она была хорошим психологом, понимала состояние души Ксении, но не подыгрывала будущей молодой маме, а говорила тихо и доходчиво:
— Всё у тебя наладится, Ксюша, будешь ты при доме, а за счастье своё придётся побороться. Родишь и приезжай ко мне. Я буду нянчить твоего дитя, а ты пойдёшь на свиноферму работать. Я поговорю с управляющим, он примет тебя и отец побеспокоится — она имела ввиду собственного мужа, которого называла отцом и продолжала: — Никому ты не нужна, даже собственной матери, но я тебе скажу, она не будет жить с Бородавкой. Помыкается, помыкается да на ту задницу и сядет. Рок проклятия на ней висит, а у тебя чисто всё! Рожать где будешь?
— В Батайске, я там на учёте стою, ответила Ксения, так и не поняв на кого именно гадает сейчас тётка.

На новый год к Волковым съехались оба сына с Жёнами. Сын Анатолий с двумя детьми — дочкой и сыном, а у Володи детей так и не было. С женой Любой он постоянно ссорился, и его молодая угодливая жена как могла спасала брак и всему причина — нет детей. Сделала от Владимира аборт там в Семипалатенске на стройке. Дети больше не вязались, но дело у них в Таганроге шло уже к получению квартиры.
Увидев Ксению беременной, не упрекали двоюродную сестру за опрометчивость. Брат Анатолий вопросительным взглядом посматривал на сестру, когда та тяжело вставала из-за праздничного стола, а Владимир был более склонен к осуждению сестры, ущемлению её достоинств и всё зловредно подшучивал:
— У-у-у-у, галушка молочная, ну что, а?..
Но Ксения не обращала на него особого внимания, просто не замечала его грубых выходок, особенно, когда напьётся. Оба взрослых брата всё-таки любили сестру, но каждый по-своему, и это Ксения знала и в душе гордилась.
Что ждала Ксения от нового тысяча девятьсот пятого года, она и сама не ведала, впереди виделся размытый мрак, но всё-таки она собиралась после нового года съездить в Лохматову к тётке Ульяне Лазаревой, узнать у неё об родном отце, но самое главное с глазу на глаз встретиться с Мироном, показать себя в каком она пикантном положении и понять о чём тот думает по её поводу.




 









Часть 2


Глава первая

 Стояла середина января шестьдесят пятого года двадцатого столетия, на землю опустились уверенные морозы, то и дело порошил снег, но Ксения Коровина собиралась в дорогу в Лохматовку. Деньги у неё были, она получила дородовых около триста рублей и держала их в потайном кармане, чтобы ни у кого не клянчить даже рубля. Её путь всегда лежал через Ростов-на-Дону, она приехала на Сельмашевский автовокзал. Ксении захотелось увидеться с подругой Светланой, но она была сегодня выходная. Ксения думала, получилось ли что у неё с Вадимом Переуловым, но не судьба и Ксения уехала в сторону Волгодонска на проходном автобусе, заплатив за билет всего рубль пятьдесят.
Трасса была немного заснеженной, машин тогда ходило мало и не успевали колёсами накатать себе колею. Рейсовый автобус шёл медленно, натужно урчал мотор ЛИАза, а когда Ксения Коровина сошла на повороте с тёплого автобуса, то слегка вздрогнула от морозной погоды. Еле уловимый ветерок с востока перемещал сплошные тучи по небу, а из них сыпал редкий и крупный снег. снежинки лениво падали на дорогу ведшую в хутор Адамовку и Ксения поблагодарила тётку Лукерию, что дала тёплый пуховый платок и тёплые шаровары. Сверху Ксения надела плотную серую юбку, на белую кофту девушка натянула свитер и ей не страшен был ни мороз, ни ветер, и она шагала не спеша по грунтовой дороге с глубокими колеями оставленными колёсами тракторов. Ксении пришлось сойти на озимое поле прикрытое покровом снега. Ни впереди, ни сзади ни одного человека и сам хутор Адамовка словно вымер. Вошла в крайнюю улицу, где жил друг Мирона — Еля, подошла к кирпичному домику и покричала:
— Е-ля! Е-ля!..
На зов вышла щупленькая старушка и спросила ласково:
— Вам кого?
— Это я — Ксения! Ваш внук дома?
— Он с другом Мироном обедают!
Старушка пригляделась к девушке и вспомнила её:
— Ах, это ты?! Заходи!
— Передайте Мирону, я его буду ждать в условном месте!
— Хорошо, Сеня, передам. — Пообещала старушка и пошла в дом, а Ксения неохотно развернулась и пошла вдоль штакетного забора, а вскоре услышала позади громкий и взволнованный окрик:
— Ксюша, погоди?!
Конечно, это окликнул Мирон и она приостановилась, сжимаясь вся в комок, словно её всю вкатали в снег. Она понимала, что сейчас увидит её и всё поймет, а тогда что?..
Мирон подбежал к ней, с полуоборота обнял за плечи и не раздумывая поцеловал в губы. Ксения настороженно подумала: — «Всё…»
— Ты почему такая неприветливая? Сколько мы не виделись — с самого лета. — А ты изменилась? — Продолжал ликовать парень, а потом всё понял, почему она такая, резко замолчал, а Ксения воткнулась ему в рабочую фуфайку и жалобно заплакала.
Мирон поглаживал Ксению по пуховому платку, словно обиженную девчонку и не знал, что спрашивать дальше. Затем приподнял её голову на уровне своего лица и тихо спросил:
— Когда рожать?
— Через месяц. Но я тебе всё расскажу, только не здесь и не сейчас. Приходи на обрыв часам к пяти вечера на наше место.
— Приду, Ксюша, приду, — твёрдо ответил парень, думая о чём-то своём.
Они вместе дошли до центральной улицы, Мирон повернул направо, а Ксения пошла вдоль дерезы в короткий переулок и вскоре скрылась.
Ксения шла к тётке Ульяне и не знала о чём думать и вообще придёт к ней Мирон, а может передумает, увидев в каком она положении, но слёз уже не было, в утробе часто забился ребёнок, словно признал отца. Ксения принялась разговаривать с плодом:
— Смотри ещё выскочишь раньше. Угомонись, мне же больно…
А Мирон шагал домой по крутой улице, ведущей вниз на Лохматовку и, кажется, переживал больше Ксении, ломая себе голову банальными вопросами вроде таких: — «Если она будет рожать в середине февраля значит она забеременела в середине мая? А в мае что мы с нею делали? Правильно: купались на Подпольном в уединении, значит ребёнок мой!» Но он ждал вечера, что будет говорить Ксения по этому поводу и какие у неё аргументы? Может она вышла замуж? Но почему тогда она об этом не написала мне в письме?..
Все эти вопросы: почему и как, вертелись у него в голове, пока не пришёл домой. Отец сидел у печи смурной, курил папиросу «Беломор» и беспокойно шмыгал носом: — «Значит злой, — подумал Мирон, раздеваясь.» а при разговоре за ужином отец мимоходом пожаловался:
— Кто-то из моего каца рыбу ворует. Сегодня пришёл, а кто-то уже прорубил полынью и выбрал рыбу. Вот люди…
— Дед, да не переживай ты, — успокаивала отца мачеха: прохаживаясь туда и сюда по хате, — а то опять язва разгуляется!
Но Мирону сейчас было не до каца, который они плели осенью из сухого камыша и чакана несколько вечеров напролёт. Парень думал сейчас о Ксении и какой подарок приготовила она ему. Ясное дело, что беременна, но от кого, — думает он? У Мирона даже заболела голова, он лёг на диван и мгновенно заснул перед ответственным свиданием.

Вечерело, снег вроде бы прекратился, немного похолодало, но Мирон шибко шагал по безлюдной улице Лохматовки в сторону горы. Вот и последняя хата дядьки Саши Разгуляева. Его огород примыкал к реке на излучине, белел косогор горы, и маленькая фигура на его вершине одиноко зябла на обрыве. Мирон догадался, что это была Ксения и ещё шибче пошёл по пологому косогору всё по той же дорожке протоптанной летом хозяйскими коровами, где те паслись по старому кладбищу, пожирая сочную, почти не тронутую траву.
Мирон поднялся наверх и сразу увидел Ксению в том же сером пуховом платке, в пальто застёгнутом на все пуговицы, в тёплых шароварах и в войлочных сапожках с прорезиненными подошвами. Девушка ждала его и ела пряники, какие не выбывали из её карманов. Ксения улыбнулась ему и шагнула навстречу.
— Здравствуй! Ну, пришёл? А я подозревала ты передумаешь?
— С чего бы это? — Возразил Мирон, целуя девушку в одну и другую щёки. — Знаешь, как не странно, но я по-прежнему тебя люблю. Что ты мне расскажешь, от своих слов не откажусь: ближе тебя у меня, кроме отца никого нет, ты, как старшая сестра!
— Правда?
— Ну, как есть, — подтвердил Мирон, становясь рядом с Ксенией. — Что ты хотела мне рассказать?
Ксения вспомнила о чём-то и заплакала, а потом призналась:
— Ты такой… Вот увидела тебя и у меня всё на место стало, будто бы и не было разлуки с тобою почти в год.
— И как же ты прожила этот год? — но Ксения этого не расслышала, собираясь с мыслью.
— Простишь ты мне или нет, — заговорила она, — но я тебе расскажу всё по порядку. Работая в Батайске на стройке, я познакомилась с одним парнем, которого все дразнили почему-то «Уркой», да он и заслуживал это согласилась сама с собой. Его зовут Толька, но для всех он «урка»! Стал ухаживать за мною, дарить цветы, каждый вечер провожал домой, то есть на квартиру к Дрогиным…
— А кто такие Дрогины? — поинтересовался Мирон.
— Старики у которых я жила в Батайске. Дядька Коля работал на стройке прорабом, а жена его домохозяйка. Ну и вот: обольстил меня «урка». Он старше меня на год. С ним легко было общаться, не страшась гулять по городу, он оказался маменькиным сынком. Что мать ему не скажет, он беспрекословно подчинялся, а мне это не нравилось. Правда, отец у него золотой человек, душа! И я подумала: ты молод, тебе ещё расти и расти и отец твой против меня. Анатолий предложил взять меня замуж, я и согласилась, за что корю себя до этой минуты.
— Ну и?.. — торопил Мирон, чувствуя в себе вскипающую злость к этому человеку, хотя он никогда его не видел, но ревновал Ксению к нему.
— …Как-то сразу забеременела от «урки» и он забрал меня к себе жить, а потом загулял от меня. Соседка подсказала где его можно найти. Пошла, так и есть у той вонючки сидит, на столе бутылка вина, целуются и всё такое, подняла голыш поувесистей, да по окну шмандалызнула и побежала домой, а утром ушла от него.
— И не искал?
— Нет, да он и не знал где я жила потом: у тётки Верки. А если бы и нашёл, не возвратилась к нему, противен он мне.
— Что-то холодно мне тут, — пожаловался Мирон, кутаясь в новую бледно-серую фуфайку. — Может пойдём куда-нибудь под тын?
— А ты иди ко мне, — позвала его Ксения, распахнув пальто, как объятие.
Мирон рассмеялся и ответил:
— Ты кто курица наседка, под крылышко меня зовёшь.
— Я ради тебя видишь, на всё согласна, — зашептала она Мирону на ухо. — Хорошо, пойдём к моей тётке, к которой я приехала, там у них сарай тёплый, в нём посидим?
Пока они шли кладбищем к односторонней улице, Ксения продолжала рассказывать за мать неприветливо отнёсшейся к её горю, зато за тётку Лукерию вспомнила с благодарностью:
— Говорит мне: родишь, я буду сидеть с дитём, а ты Ксюша пойдёшь на свинарник работать, и я согласилась…
Мирон слушал Ксению и думал какая она хорошая, но заблудшая в жизни. От разговора её у него совсем оборвалась ниточка надежды, что будущий ребёнок от него самого. Он просто потерял её в разговоре, веря девушке, что беременность — результат совместной жизни с неким «уркой», а кто он тут?.. с боку припёку? Но в душе его поднималась другая вера — вера в его любовь и привязанности к ней этой незащищённой и заблудшей овцы, какую необходимо спасать. И если бы только Мирон не любил Ксению, то уже сегодня не давал ей никакой надежды на будущее общение и не потому, что она когда-то поманила его сладким местом, а нечто большим в жизни, которое и называется Любовью! Он будто знал Ксению не один десяток лет и ценил её внимание к нему и Мирон спросил, а вернее уточнил:
— Значит ты тогда в прошлом году в мае приезжала, чтобы проститься со мною?
— Вроде бы да, но не нашла в себе сил признаться в этом. Побоялась поранить твою молодую душу…
Мирон слушал и думал: — «А она права, потому что я жил весь этот год надеждой снова увидеть её, и вот она рядом. Я слышу её особый запах тела, её присутствие, от которого исходит успокаивающая энергия доверительности и того самого, что у меня нет на сегодняшний момент, да возможно никогда и не будет». А Ксения говорила не останавливаясь, изливая из наболевшей души всё негативное мешающее ей жить сейчас:
— … Я вот встретилась сегодня с тобою и у меня появилась уверенность жить дальше, хотя надеяться на лучшее я уже не имею права.
— Имеешь! — Успокоил Мирон, тем самым давая Ксении понять, что он не даст её растерзать злым силам и сказал: — Во мне сейчас такое внутри ощущение, что ребёнок у тебя от меня! И я всё сделаю для того, чтобы он не остался без отца. Ты рожай, потом езжай к тётке, а мне пропишешь в письме, что всё уже хорошо, я рассчитаюсь из совхоза и приеду жить к тебе на Кубань!
— Правда? — Уточнила Ксения, не веря своим ушам.
— Я же сказал, — утвердительно повторил Мирон, — а потом в письмах договоримся подробнее. Я же в городе никогда не был, а ты меня встретишь на вокзале, куда я приеду автобусом.
— Да? — Удивилась Ксения.
— Честно, — подтвердил он.

Ксения привела Мирона в приземистый сарай, где пахло застарелым навозом, хотя коровы уже давно здесь не было, старики продали животину, так, как держать её было не выгодно и тяжело. Тут было поуютнее, чем на открытом воздухе. Ксения прикрыла двери хлева, повернулась к Мирону и переспросила:
— Ты правда любишь меня по-прежнему?
— Конечно!
Ксения взяла Мирона за щёки, покрытые мягким пушком, не знавшим ещё лезвия бритвы, на ощупь провела по верхней губе парня, словно нащупывая для себя главное, где тоже рос густой пушок, приподнялась на носках и поцеловала Мирона жадно и горячо, как это умеют делать любимые. Потом она приподняла левое своё колено и притронулась Мирону к промежности. Он знал этот знакомый предлог и волнуясь спросил:
— Разве можно?
— Нужно. Я уже говорила своему «урке», что я не нуждающаяся от погула до отела… Я горю в желании! — Шепнула она, снимая с себя нижние одежды.
Заметно было, что Ксения соскучилась по близости и Мирон старался оправдать своё достоинство. Мирон почему-то напомнил:
— Мне скоро будет уже девятнадцать лет, пойдёт двадцатый.
— Я помню, — призналась Ксения, одеваясь в тёплые одежды, не стесняясь присутствия любимого человека. — Спасибо тебе! — Поблагодарила она и трижды поцеловала Мирона в губы.
Когда Мирон уходил домой, Ксения спросила:
— Ты же завтра придёшь примерно в это же время?
— Как скажешь, — и поправил себя: — Конечно!
— Жду, любимый!
Мирон шёл домой, но не через кладбище, а там по косогору, по улице вниз на Лохматовку. В хатах зарился свет от керосиновых ламп, собаки не брехали, ютясь в своих будках, никто ему не встретился на пути. Мирон до сих пор чувствовал на губах поцелуи Ксении, и он не хотел, чтобы эти чувства так быстро исчезли. Вороша всё совершившееся с ним, он говорил себе:
— Люблю её, заразу!.. Увидел на круче стоявшую одиноко и всё. Ничего, воспитаю дитя, а кто отец, какая разница, да и Ксения будет посговорчивее, хлебнула горя. Мирон признался себе, что Ксения имеет власть над ним, приковывает запахом тела, манерой поведения, откровенным отношением к нему, тем же доверием и вниманием, что именно нужно парню в этот момент. Он шёл домой и планировал наперёд, как воспримет отец его расчёт уехать из совхоза на Кубань. Конечно, жалко было старика, изнасилованного войной с подорванным здоровьем, но надо думать и о собственном семейном счастье.
У Мирона в Лохматовке было много девчат с которыми он дружил, иногда даже старался сблизиться, но они были не такие, как Ксения Коровина. Вроде бы и красивые, и внешне сексуальные, даже чересчур скромные и загадочные, но не похожие на Ксению его первую любовь, какая вошла в его внутренний мир вся без остатка и теперь живёт там полноправно и роскошно. Мирон видит, что Ксения не стесняется его, требуя для себя от него всех тех чувств, какими располагает её обширная душа и он рад этому: так легче понять друг друга и в радости, и в горе, а больше что надо человеку? И он нашёл в Ксении всё то, что ему необходимо, не забывая и о человеке рядом.
Придя с работы, Мирон мылся, одевался в чистое и дождавшись темноты, уходил на гору, где его непременно ждала Ксения. Нет, она не стояла на краю горы, где ещё видны были окопы, вырытые в войну: она ждала его у тётки, выглядывая в окно, прикрытое плотной занавеской. Мирон осторожно подходил к окошку и, приподнимаясь на носки сапог заглядывал в комнату. Видел деда Максима, тётку Ульяну и, наконец, Ксению, стоявшую у грубки тёплой печи. Она о чём-то разговаривала со стариками, но понять о чём, невозможно из-за двойных рам.
Увидев в окне лицо милого, Ксения перерождалась внешне, кивала ему головой, поспешно одевалась и выходила к нему. Они целовались, словно не виделись несколько месяцев, расспрашивала Мирона, чем он сегодня занимался, а он рассказывал без интереса, что ремонтировал боронки, культиватор, готовя механический инвентарь на весну. Потом, не сговариваясь шли в знакомый им хлев, а там предавались плотским утехам, после чего Мирон поинтересовался:
— Ты долго ещё тут будешь?
— Сколько ты скажешь, — пошутила Ксения. Она не видела, что Мирон улыбнулся в ответ, а она посерьёзнела и призналась: — Числа до двадцатого января: мне скоро срок рожать, надо ехать поближе к роддому где стояла на учёте.
— А в Багаевской не хотишь рожать? — Поинтересовался Мирон.
— Нет, — тихо ответила Ксения, — первые роды могут быть тяжёлыми, а в Батайске квалифицированные врачи.
— Наши матеря нас всех тут в хуторе дома рожали и ничего, — напомнил Мирон, ставя тутошних рожениц в особый класс.
— Сейчас время не то, — защищалась Ксения. — Ладно, милый, я пошла, а то мои старики волноваться будут. Спасибо тебе за всё! — Поблагодарила она таинственно и бесцельно пожаловалась: — Что-то сегодня у меня живот побаливает…
— Может того, я виноват?
— Нет, нет! — Возразила Ксения, — сегодня ведро с углём подняла и после этого почувствовала боль. Если бы был день, ты глянул на мой живот, он весь расползся, стал вафельным.
— А у тебя не двойня? — Подозрительно предположил Мирон, осторожно поглаживая живот Ксении.
— Хорошо как! — Призналась она и посоветовала: — Что ты гладишь пальто, залезь под него, вот так… Чувствуешь? Чувствуешь?..
— Неа, — отрицательно признался парень.
— Если бы в комнате, да раздеться, — посочувствовала ему Ксения.
— Придёт время, — согласился он. Холодно тут тебе, иди в хату, а я пойду домой.
— Ну, пока, милый! — шепнула Ксения и припала к его губам. — Так не хочется, что бы ты уходил: с тобою очень хорошо мне!
— Да?
— Конечно! — Ответила Ксения и отпустила руку парня. — Иди, а то и правда тут холодно.

Ещё несколько вечеров приходил Мирон на Адамовку к возлюбленной. Он привык видеть Ксению такой простой и не проблемной, даже не задумывался, как будет дальше жить без Ксении и утешал себя лишь тем, что их расставание будет продолжаться недолго.


Глава вторая

Ксения Коровина уехала из Адамовки, будто её и не было вовсе, приятные ощущения оставила после себя, и он был благодарен девушке за собственное пожертвование собою, но так ли на самом деле? Но Мирон был счастлив и вечерами с наслаждением вспоминал о Ксении, задумываясь временами, как она себя там чувствует. Потом Мирон стал получать письма от Ксении, приходившие прямо домой, вчитывался в ровно написанные строчки и млел от счастья, где она признавалась ему в необъёмной и искренней любви к нему, что собирается ехать в Батайск в роддом и попросила думать о ней, ей будет легче рожать.
Когда Ксения Коровина уезжала из Лохматовки, то искренне плакала по Мирону, но в душе её поселилась непонятная и жаркая надежда, что она обязательно встретится с Мироном там у тётки Лукерии. Приехала на попутном транспорте в Ростов, на Сельмашевский автовокзал, зачем-то пошла к киоску где работала Кряжева Светлана, хотя она писалась по мужевой фамилии — Курбатова, который погиб в автомобильной аварии. Светлана была на месте и не скрывая радости появлении Ксении. Она выбежала к подружке на встречу, обнялись и по-бабски расплакались. Оказалось, что Светлана беременна от Вадима Переулова, срок беременности четыре месяца и живут они у родителей Курбатова и старики не хотят отпускать её из-за внука, который как две капли похож на ихнего сына.
— Заходи, дорогая, я хоть на тебя погляжу, — пригласила Светлана. — Никак ты тоже беременна?!
— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — отшутилась Ксения, с трудом протискиваясь в узкие двери киоска.
— Как это? За кем замужем? — скоротечно интересовалась Светлана с избыточной радостью на лице.
— Помнишь в Самарском жил Толька урка?
— За ним что ли? Возмутилась Светлана. — он же бесплоден… — хотела было напомнить подруга, но махнула рукою и приступила к главному: — Ты-то сама, как? Где живёшь, работаешь?
— Какой мне работать! — Возразила Ксения, присаживаясь на пустой ящик из-под спичек. — Мне через месяц рожать. Сейчас я в декрете, а еду из Лохматовки и, наверное, сразу в больницу, что-то живот побаливает.
— Ты смотри, подруга, тут не затейся! — полушутя, полусерьёзно предупредила Светлана и Ксения согласилась:
— Отож. Никогда не рожала, мало ли что. Сейчас сяду на трамвай и на пригородный.
— Ну, успехов тебе и легко разродиться, — пожелала Светлана. Тебя так хочет видеть мой муж… ну, ладно, об этом потом, встретимся как-нибудь, — пообещала Светлана и на прощание ещё раз поцеловала Ксению, сунув ей в карман пальто беляш, замотанный в несколько слоёв бумаги. И они расстались ещё на месяц или два, так о многом и не поговорив.
Ксения Коровина поехала к тётке Лукерии на Кубань. Её живот потихоньку успокоился, на лицо и руки высыпали веснушки, но беременность Ксению красила: она ходила плавно, глаза посветлели, лицо, несмотря на веснушки побелело, губы слегка вспухли, но не до безобразия. Она много ела мела, хотелось угля, пила молоко, а на мясо не могла даже смотреть. В последнее время стали наливаться груди, и Ксения шутила:
— Совсем как у тёлки перед отёлом!
— А тётка Лукерия напоминала:
— Может бы ты, Ксюша, поехала в роддом, а то у нас тут скорую не докличешься.
И десятого февраля Ксения Коровина уехала в Батайск и прямиком пошла в больницу, где её сразу положили в родильное отделение на сохранение.

Как только Ксения Коровина ушла от Аналоевых, Анатолий запил, стал таскаться с девицами лёгкого поведения, будто хотел насытиться, но не наедался, а перед глазами его стояла лишь Ксения. Аналоев забросил учёбу, на стройку ходил лишь бы отбыть рабочий день и мать — Елена Гурьевна, воспользовавшись отсутствием отца — Дмитрия Егоровича, усаживала Анатолия напротив себя и горячо доказывала сыну:
— Дурья твоя башка, чего ты в ней нашёл в этой колхознице? Она же грубиянка, каких свет не видывал, мать твою постоянно гнала из кухни, а чем кормила?.. Неряха, трусы валяются по разным закуткам, постоянно воняет от неё чёрт знает чем…
— Мама, это ты всё наговариваешь, — заступался Анатолий, наливаясь краской на лице, — Ксюша самая опрятная и чистая из всех девчат с какими я встречался и до, и после Коровиной. Вот она тебе не подошла и всё!
— Да, да! — Вспыхнула спичкой Елена Гурьевна, — и всё предприму чтобы вычеркнуть её из твоей дурной башки! — Тебе бы подошла счётная работница из какой-нибудь бухгалтерии, наконец, и врач из городской больницы, но не эта вертихвостка! — Повысила голос мать.
Большие тёмные глаза Елены Гурьевны зло бегали, ища подтверждения к сказанному ею.
— Зря вы, мама, так. Я бы с Коровиной жил и дитя её принял, как своё, если ты говоришь, что у меня детей не будет…
— Не будет, не будет! Я всё предприму для этого, чтобы она исчезла с твоей жизни навсегда.
— Это ты можешь, — соглашался Анатолий, барабаня пальцами по столешнице и для себя повторил:
— Делайте что хотите, но я Ксению всё равно люблю! Мне бы только найти её.
Мать грозно взглянула на сына и решила завтра же идти в роддом и справиться у знакомой сотрудницы (Зои) не поступала ли в родильное отделение некая Коровина. Та за деньги всё скажет, потому что она из одного же хутора и у той вырос болючий зуб на Коровину Ксению.
Ещё в лета их юности, Зоя Корбышева завидовала Ксении Коровиной, что у её двора собиралась вечерами молодёжь, с аэродрома даже приезжали лётчики и под патефон танцевали с топами и гиков, а так, как Зоя была необщительная девушка, её не приглашали в общее веселье, считая ту некрасивой и невыгодной невестой. С той поры Зоя и затаила на Коровину Ксению злость: она завидовала разбитной, плясунье, и в тайне ставила палки в колёса любви Ксении и Говорова Дмитрия, чтобы разбить их и завладеть Говоровым. Но судьба Зои Корбышевой сложилась совсем не так, как она представляла. Не найдя по себе подходящего парня в Бурьяновке, уехала работать в Батайск и устроилась техничкой в терапевтическое отделение. Встречалась Зоя с одним парнем, но любовь их оказалась мимолётной, хотя девушка забеременела и родила от парня дочь. С годами Зоя разочаровалась в настоящей любви и завидовала знакомым девушкам в городе, а когда увидела на приёме у врача в женском кабинете Коровину Ксению, у неё появилась непонятная, но коварная цель: насолить Ксении Коровиной и вот она, кажется, сбывалась, особенно, когда побеседовала в коридоре роддома с несостоявшейся свекровью Коровиной. Аналоева Елена Гурьевна дала Зое энную сумму денег, чтобы полотёрка держала Аналоеву в курсе дел по Коровиной, и та искренне выполняла данное поручение.
Коровина Ксения лежала на больничной постели у окна, выходившего во внутренний двор родильного помещения и порою видела, как мимо проходили прохожие плотно одетые по-зимнему. Но однажды её внимание привлекла до боли знакомая фигура упитанной добротной женщины и крайне удивилась, признав в той несостоявшуюся свекровь — мать Аналоева Анатолия и возникло у Ксении законное подозрение: — «А не идёт ли Елена Гурьевна в гости ко мне уговаривать возвратиться к сыну?» Ксения, как могла прибрала себя внешне и ждала свекровь с минуты на минуту, но та не появлялась. — «Значит по другим своим делам» — подумала успокаивающе Коровина и расслабилась, даже воздух облегчения выпустила из груди.
А Елена Гурьевна вошла в коридор роддома, поширкала взглядом по углам длинного коридора и увидев знакомую Зою со шваброй в руке, подошла к ней и тихо спросила:
— Я получила весточку, что Коровина здесь, покажи мне кабинет главврача?
— Пойдёмте, — так же тихо и заговорчески попросила Зоя и её озабоченное лицо напряглось, даже веснушки обозначились. — Вот эти двери, стучите, — посоветовала Зоя и стояла молчаливо за спиною широкоплечей женщины необъёмных размеров.
— Да, да! — Послышалось за дверью.
Елена Гурьевна открыла дверь кабинета и прошла прямо к столу врача, бесцеремонно села напротив заведующей отделением.
— Слушаю вас? — напомнила о себе врач и гостья, измерив человека в белом халате, как-то неестественно сморкнула в носовой платочек и жалобно проговорила:
— Понимаете у вас тут лежит некая Коровина, невестка моя, и я бы хотела, чтобы она… — и Елена Гурьевна покосилась на девушку со шваброй в руке, — чтобы мы с вами решили один щекотливый вопрос.
— Голубушка, оставьте нас одних, — попросила заведующая роддомом, — подоконники протрёте немного позже.
Зоя сделала умное лицо и вышла, а Елена Гурьевна продолжила:
— Понимаете, эта самая шлюшка Коровина носит ребёнка не от моего сына, я уверена на сто процентов, потому что он не способен иметь детей. Привёл в дом эту колхозницу, какая неизвестно от кого забеременела и дурачит моего сына. Скорее всего, эта стерва опоила сына чем-то и варит из него воду, превратила в собачонка!
— И что же вы хотите? — Посерьёзнев спросила врач.
— Чтобы вы отдали ребёнка Коровиной в благородную семью, а роженице сказали, что дитё умерло при родах. Она настолько ветреная и не догадается о сути нашего разговора. Я хорошо заплачу и Гурьевна вытащила из кармана шубки толстую пачку купюр.
При виде огромной суммы, заведующая задвигалась на стуле, ещё не зная, что ей делать с такой щекотливой просьбой, а Елена Гурьевна страдальчески всплакнула, как хорошая актриса на сцене, сморкаясь в платочек и заговорила снова:
— Вы, наверное, тоже мать и печётесь за судьбу своего ребёнка, вот и я: умоляю вас помочь мне и моему единственному сыну…
— Хорошо, спрячьте пока свои деньги? — Попросила врач и спросила: — А кто ещё будет знать о нашей с вами сделке?
Елена Гурьевна покосилась на плотно закрытые двери и призналась:
— Зоя. Она уже и приёмных родителей нашла, они здешние — Батайчане, но они ничего ещё не знают. — Поможете удочерить, как положено и всё это останется в тайне, а эта потаскуха Коровина нарожает ещё десятка полтора детей, будьте уверены!
— А сын ваш не будет против? — усомнилась врач.
— Мой сын, как вы выразились — телок. Мы ему с отцом достойную выберем, а не эту прости Господи…
Елена Гурьевна тут же поднялась со своего места, словно всё давно переговорено, сунула врачу пачку денег и напомнила:
— Зоя вам поможет, она баба кремень, а я, в свою очередь останусь вам благодарна, до свидания.
Елена Гурьевна покинула стены роддома, облегчённо вздохнув на пороге, даже не задумавшись о последствиях совершённого злодейства, а иначе и не назовёшь. Дома она, конечно, мужу не сказала, что дала большую взятку и вообще перестала вспоминать о бывшей невестке, хотя видела, как сын до сих пор переживал за потерю Ксении. Лишь только сейчас Анатолий Аналоев понял, кем она была для него в жизни, растревожив ему не очень-то ранимую душу. За последнее время он так и не нашёл даже примерно похожую на Ксению девушку: все они были не такие, а главное не преданные, как Коровина. Он виделся с девчатами работающими с Ксенией, но те сказали, что она ушла в декретный отпуск, а где живёт, никто из них не знал. Одна спасительная нить — это роддом, но ему сказали там, что такая ещё не поступала. Анатолий понимал, что нить связывающая его с Ксенией с каждым прожитым днём становилась всё тоньше и тоньше, готовая вот-вот оборваться. Анатолий, конечно, понимал ребёнок у Ксении не от него, но ему так хотелось иметь семью, а кто к этому счастью подходил, конечно Коровина и только она!
Когда Аналоев ещё раз посетил роддом, ему сказали, что такая была, родила мертворожденного ребёнка женского пола, а куда уехала они не знают, посоветовали ему сходить в паспортный стол. Там сказали, но не сразу, задав ему несколько вопросов, какое отношение он имеет к Коровиной, и только признавшись, что его жена и через шоколадку, служащая паспортного стола миловидная девушка с кирпатым носиком и завитыми кудрями на голове заговорчески призналась, что Коровина Ксения выписалась в село Самарское. Анатолий Аналоев хорошо знал это село, по сути свою родину и не откладывая в долгий ящик, в ближайшие выходные поехал туда.

Коровина Ксения родила свою дочь часов в пять утра. Девочка вскрикнула тихонько и её сразу унесли пеленать. А Ксению начали зашивать после множества разрывов. За работой врачей, Ксения не заметила, как прошёл день и взволновалась, почему не несут ей кормить младенца, на что акушерка, принявшая роды, сказала следующее:
— Милочка, не волнуйтесь, вас мы спасли, а новорожденную нет, не могли сохранить. Лежите, поправляйтесь, а молоко мы вам присушим.
Ксения Коровина крайне расстроилась, плакала навзрыд, впала в депрессию, но лежавшие рядом роженицы успокаивали:
— Ничего, ты молодая, ещё нарожаешь себе детей, лишь бы всё было хорошо со здоровьем.
Другая подтвердила:
— Действительно, ты ещё молодая и чего печалиться, нарожаешь себе, я вот уже третьего, муж сказал ещё двоих!
Но тут вошла нянечка и нагнулась к заплаканной Ксении, спросила:
— Как бы вы дочь хотели назвать?
— А зачем, она ведь померла…
— Так положено, — ответила сестра, продолжая стоять у изголовья и, не раздумывая, Ксения ответила:
— Алёнкой.
— Елена, значит, — поправила роженицу медсестра и ушла, а бывалая роженица, лежавшая у окна, рассудила:
— Господь без имени не возьмёт девочку в рай…
От сказанных слов Ксении снова стало гадко на душе, и она тихо заплакала, отвернувшись к стене.
Ксения Коровина отлежала в роддоме положенное время, пока не присушили молоко в грудях, пока не сбалансировали её психическое состояние, а потом она выписалась под первое марта и прямиком уехала к тётке Лукерии в Краснодарский край зализывать душевную рану и заодно написать Мирону письмо в Лохматовку рассказать об обстоятельствах сложившихся дел относительно ребёнка.
Тётка встретила племянницу воодушевлённо и при разговоре успокоила:
— Не убивайся ты так: Бог дал, Бог и забрал. Попомни мои слова: У тебя ещё будут дети! — И погладила ласково Ксению по голове с нежными материнскими чувствами.
Вечером Ксения писала Мирону в письме:
— Дорогой мой, любимый и необыкновенный! Спешу сообщить, что родившийся у меня ребёнок умер в больнице, они пообещали его похоронить. Я назвала её Алёной. Она будет ангелом в моей дальнейшей судьбе и если ты, милый, не передумал приехать ко мне, пропиши, я буду ждать.
Ксения писала и смотрела в окно, за которым незаметно пробуждалась очередная в её непростой жизни, весна. Юго-западный ветер трепал деревца в палисаднике, она вспомнила, как в детстве играла под этим окном в куклы, а младший двоюродный брат Владимир облил её из ведра холодной водой из смотрового окошка палатей дома и азартно смеялся при этом. В комнатах хаты Волковых было тепло, Ксения слышала, как тётка и дядя Саша разговаривали вполголоса за кухонным столом в передней комнате, и Ксения улавливала лишь их отдельные слова. В разговоре упоминалось и её имя и Ксения чувствовала, что она нужна им и они заботятся о ней, как о собственной дочери.


Глава третья

Как вы помните, Аналоев Анатолий в выходной день поехал в село Самарское на поиски Ксении Коровиной. Он хорошо знал где жила её мать — Таисия Коровина и прямиком пошёл пеши на переулок Маяковского, где жила сейчас мать Ксении не так давно переехавшая жить в Самарскую из Лохматовки. Таисия пошла работать в ту же строительную бригаду в которой работала и раньше, а сегодня по случаю выходного дня нежилась в постели хоть раз в неделю, как в окно кто-то постучал.
На улице было серо и неуютно. По небу плыли разрывистые облака, пророча прохладу и серый неуютный день. Таисия заметила в окне молодого мужчину и сразу определила, что это не её возлюбленный Бородавко Виктор, а некто другой и поспешно одела на себя домашнее платье. Проснулся и сын Василий. Он таращил на мать большие удивлённые глазёнки, думая, что это приехала сестра Ксения, но мать впустила в хату незнакомца, который с порога поприветствовал:
— Здравствуйте в вашем доме!
— Здравствуй… — заведомо недружелюбно и настороженно ответила Таисия, присаживаясь возле тёплой печи. — Ты кто будешь?
— Я муж вашей дочери Ксении, —ответил вошедший, откидывая назад высокий воротник пальто, — не знаете, где она сейчас?
— Я бы и тебя не видела, если бы ты не заявился!
— Вы же мать, должны знать где находится дочь?
— Мало ли я чего должна, — грубо ответила Таисия, — я правда не знаю где Ксюша, по моим подсчётам она должна находиться в роддоме Батайска, где её черти носят! Как снюхивались, так и разнюхивайтесь, только меня не тревожьте.
— Хорошо. Спасибо, извините за вторжение, — откланялся Аналоев и поспешно вышел из облезлой от дождей хатёнки и подумал: — «Где же её искать?..» Он понял и ещё: мать не жалует собственную дочь, и потому тут ловить нечего, и побрёл снова на железнодорожный вокзал, кутаясь от бокового ветра в тёплое пальто.
Из электропоезда, Аналоев сразу пошёл в роддом, ещё раз поинтересоваться на счёт Коровиной Ксении, может кто чего и знает о её дальнейшей судьбе. Дверь, ведшая в коридор, была не заперта, и он без проблем вошёл в его покой, где пахло медикаментами и сыростью от только что вымытого пола. Навстречу Аналоеву шла не спеша по коридору никто иная, а сама Зоя в тёмной юбке и плотном свитере, на голове куль тёмных волос. Лицо девушки смуглое и Аналоев не сразу разглядел черты лица. Зоя подошла к парню и поприветствовала:
— Здравствуйте!
— Здравствуй, здравствуй! — Также тихо ответил Анатолий и без волнения спросил: — Вы знали Коровину? Может вы всё-таки подскажете, где мне её искать? И вообще пояснишь мне, как это случилось, что её дочь померла при родах?
Зоя набралась уверенности и, воспользовавшись ситуацией в свою пользу, на ходу придумала самую вескую и гадкую пакость, какую вынашивала давно в голове, но не решалась сказать Анатолию.
— Выйдем… — заговорчески предложила Зоя, виляя подолом юбки.
Они вышли на порог роддома и Аналоев последовал за угол кирпичного здания, где против солнышка было более уютнее. Глядя куда-то в глубь двора, Зоя уверенно сообщила ему своё сокровенное, чтобы напакостить Коровиной на всю оставшуюся жизнь. Ей показалось мало, что она отняла у неё младенца, ей захотелось, чтобы Коровину Ксению презирали не только в своём родном хуторе, но и за пределами его и она сказала:
— Её дочь жива звать новорожденную Леной. Ксения отказалась от дочери ещё на больничной койке, вот только писала ли она отказную я не в курсе. Никто тут тебе не скажет правды, хотя мать твоя знает обо всём, у неё и спрашивай. Это всё, что я могу тебе сказать. Да! Приёмных родителей я не знаю и не интересовалась.
Зоя ушла, а Аналоев ещё долго стоял под стеной роддома и размышлял, об услышанном, почему-то соглашаясь с Зоей на счёт собственной матери, и он говорил сам себе: — «Мать может пойти на всякую подлость ради меня. Но я тоже проявлю настырность и со временем обо всём узнаю сам»

Дочь Коровиной Ксении из больницы попала в бездетную семью, к отцу, проживающему в городе Батайске, некому Калачёву Михаилу и его жене Тамаре. Эта супружеская пара не могла иметь детей не сформировавшейся матки, как потом выяснили врачи, а познакомился Калачёв с молодой Тамарой на целинных землях, куда в пятьдесят пятые годы уезжала молодёжь по комсомольским путёвкам. Одного супруги Калачёвы не учли: сами они были с тёмно-русыми волосами, а девочку приобрели светло-русую никак не похожую на своих приёмных родителей. Может с этого потом, всё и начнётся, но пока мы оставим Калачёвых в покое и возвратимся к судьбе Ксении Коровиной и Мирону Волкову.
Письмо, написанное в Лохматовку Ксенией Коровиной, попало к адресату не сразу. Дело в том, что в Лохматовке жили два Мирона Волковых — сам Мирон Волков по отчеству Иванович, а ещё проживал в Лохматовке тоже Мирон Волков, но только он по отчеству Григорьевич и он был пятидесяти летним мужчиной — двоюродным братом Александра Волкова, живущего на Кубани с женой Лукерией. Вот это первое письмо от Ксении Коровиной местная почтальонка принесла в хатёнку к довольно пожилому человеку, пока тот не вскрыл конверт и с женою не прочли его, а прочитав поняли кому оно предназначалось. С неделю пожилой человек ловил встречу с Волковым Мироном Ивановичем пока не вернул ему потёртое письмо.
На дворе уже стояла весна — март месяц, от тающего снега шумели по ровчакам ручьи, в обеденное время пригревало солнце, в защищённых от сквозного ветра прорастала молодая зелёная травка и, глядя в окошко, Мирон Иванович писал ответ возлюбленной на Кубань, что он с завтрашнего дня подаст заявление на расчёт из совхоза, а когда будет уезжать к ней, то обязательно сообщит.
Отец Мирона — Иван Семёнович, прихоть сына переносил тяжело, от досады хмыкал носом и всё курил свой «Беломор», понимая, что сын влюблён по уши в Коровину Ксению ту самую, племянницу Фёклы, какую тоже любил в молодости, но судьба коварно обошлась с ним. Зато мачеха Мирона стала весёлой, ходила по хате напивая под нос песенки про кучерявый чубчик, какой вился на седой голове Ивана Семёновича. Эту женщину звали, Агафьей, она была чуть моложе Ивана Семёновича искалеченного войной, находилась в расцвете и думала, уедет Мирон и Агафья наверстает с мужем плотские утехи по каким так тосковала, что эта тоска была написана у женщины на лбу, хотя эта женщина имела от первого брака двоих взрослых, женатых сына и старушку мать жившую неподалёку от Семёновых. Первый сын Агафьи жил в городе Шахты, а второй в станице Мелиховской и чуть что женщина ездила к ним в гости повидать внуков, повезти гостинцев, оставляя одних Ивана Семёновича и его сына Мирона. А когда Мирон заявил отцу и мачехи, что он завтра уезжает на Кубань к возлюбленной, Агафья не посчиталась с трудами, поехала в церковь, купила там крестик нательный и за столом в торжественной форме одела этот крестик Мирону приговаривая:
— Ты теперь, Мира, отрезанный ломоть хлеба.
Мирон Волков запомнил эту церемонию на всю оставшуюся жизнь, но ещё не раз будет возвращаться в родной дом в Лохматовку пока не возмужает, как мужчина и определится окончательно, где ему предстоит жить.
И вот настал тот непростой и в тоже время ответственный для него день отъезда из родного хутора по сути в неизвестность, влекомый одной целью: любовью! Мирон понимал, что Ксения уже сделала в своей жизни одну серьёзнейшую ошибку: выходила замуж за безответственного человека и не хотел повторений в её неопытной судьбе, так сказать, протянуть руку не только любви, но и помощи по жизни, рискуя собственными устоями и понятиями.
Мирон Волков пошёл на трассу с небольшой котомкой в руке на проходящий автобус до Ростова. С утра было ещё прохладно, лицо парня обдувал восточный ветерок, заметно подсушивая размокшую за зиму землю, по небу плыли не дождевые тучки и солнце ласкало щёки парня, который то и дело оборачивался в сторону Лохматовки и сердце ныло от печальной мысли, что возможно он больше никогда не увидит родных просторов, вскормивших его, как заботливая мать.
В городе Ростове-на-Дону Мирон был единожды с товарищем где тот выучился на слесаря по ремонту речных «ракет» и «метеоров», а потом работал на заводе клепальщиком. И теперь вот Мирон ехал сам без поддержки из вне, отдавшись ветру событий, влекущих его на благие намерения.
Через час с небольшим неповоротливый автобус подрулил к конечной остановки автовокзала Сельмаш. Мирон со смежными чувствами покинул тёплый салон и его обдал отрезвляющий ветерок в лицо. Парень посмотрел по сторонам, отыскивая взглядом двери во внутрь автовокзала и с группой людей пошёл следом и вскоре очутился в просторном помещении с окошечками для билетных касс и ларьками по продаже прессы и лимонада. Как условились, он остановился подле массивных скамеек и обвёл помещение внимательным взглядом, ища глазами знакомое лицо, но Ксении Коровиной пока не видел и его охватило сомнение, что Ксения может вообще не приехать в назначенное время и что он будет делать сам, куда пойдёт в таком случае. Пока думал да переживал, его кто-то обхватил сзади, затем закрыл ему глаза и он, конечно, признал ладони Ксении, облегчённо улыбнулся и повернулся к девушке, а та не стесняясь расцеловала Мирона в глаза, щёки и губы, не умолкая ни на минуту:
— Давно тут?
— Нет.
— А я боялась, что опоздаю…
Мирон хотел признаться ей, что тоже волновался, но удержался, понимая, что он мужчина и должен скрывать свои временные трудности и сомнения, только и сделал, что улыбнулся девушке и подметил:
— Вот всё взял с собою для работы и поинтересовался ещё раз, — а меня точно примут в совхоз трактористом?
— Дядя Саша сказал, что да, не сомневайся! Документы с собою?
— Всё, даже приписное свидетельство. Меня не хотел военкомат отпускать, настал мой призывной год.
— Вот и хорошо! А мы будем жить у моей тётки!
Мирон смотрел на Ксению, видел её светло-серое пальто с большим отложным чёрным воротником, стояла она перед ним без живота немного похудевшая, но бодрая и весёлая, радостная, что он приехал, а Мирон уточнил:
— Значит больница не уберегла ребёнка?
— Сказали не спасли, но я уже немного оправилась от этого, а то ревела, как вспомню о дочери.
— И, как же ты её назвала? А то там куда она ушла не примут её.
— Леной, — посерьёзнев ответила Ксения, — неделю присушивали молоко в грудях, заставляли камфорным маслом мазать их, чтобы воспаление снимать.
— И где похоронили девочку?
— У ограды за больницей, мне так сказали, — ответила Ксения, удерживая Мирона за пальцы руки, выводя его из автовокзала, рассказывая: — сейчас пойдём на трамвай и он привезёт нас на пригородный железнодорожный вокзал, а там электричкой и к тётке. Постой тут, я сейчас куплю пирожок с мясом — предупредила Ксения, оставив его у вокзальной стены под небольшим козырьком. Ксения шибко прошла к крохотному киоску, постучала в дверь сбоку, откуда показалась волосатая голова девушки и Ксения что-то сказала ей, а та посмотрела внимательно на стоявшего Мирона и показала большой палец кверху. Мирону знаком был этот знак руки и досадно крутанул головой, подумав: «Хвастается»
Потом они пошли вдоль дороги, по которой сновали автомашины — туда, где ходил трамвай и завернули в нужную улицу и стали ждать.
Для Мирона сам трамвай и городская толчея что окружала его он терялся, как трёхлетние дитё. Потом и сама электричка поразила скоростью своей необычностью за окном которой мелькали бетонные столбы и плыла густая лесополоса и Мирон представил себе, как всё тут красиво летом.
Часа через полтора, они сошли на полустанке, укатила электричка вокруг стало настолько тихо, что слышны были птичьи голоса, доносившиеся с лесополос по ту и другую сторону. Мирон радовался всему, что видел вокруг, фотографировал и железнодорожное полотно, убегающее вдаль, а там сливалась в одно целое и деревянные шпалы и крутую насыпь с которой они вскоре сошли, держась за руки. Прошли широкую лесную полосу по узкой протоптанной дорожке и вышли на поле. А там по тропе за бугром, по словам Ксении за ним находился хутор, в котором и предстояло им жить определённое время их счастливого бытия. Но перед самой лесополосой, Ксения увела Мирона повдоль низкорослых кустов в чащу, где и остановилась метров за сто, огляделась и припала к тёплым губам Мирона, счастливо признаваясь:
— Как я тебя люблю! Ждала я того дня, когда приедешь в мои объятия. Съем!
После продолжительной и обоюдной близости они возвратились на тропинку и пошли к хуторским хатам, стоявшим в голых деревьях с чёрными огородами.
— Ты прости меня за всё произошедшее, — говорила Ксения.
— Конечно, я намерений своих не меняю. Придёт время распишемся в сельсовете?
— Конечно! — Отвечала Ксения, как-то собрав в кучу свои мысли.

В этот день было воскресение, дядя Саша Волков выходной и когда они зашли в тёплую хату, в нос ударил запах только что сваренного борща и ещё чего-то родного и близкого Мирону по духу. Тётка Лукерия встретила племянницу с избранником с улыбкой на устах. Видно было, как у женщины загорелись глаза неприкрытой радостью в выборе мужа, а дядька Саша сипловатым голосом дробно засмеялся и пожимая руку Мирону не прятал своего доверчивого отношения к парню.
Потом они сидели за семейным столиком, ели борщ, крепкий самогон заедали квашеными помидорами, и дядя Саша всё расспрашивал Мирона о событиях, об изменениях в родной Лохматовке.
  — Скажи мне, как там отец твой поживает?
Александр Михайлович прикладывал к ушной раковине натруженную ладонь, чтобы лучше слышать и затихал, следя за парнем светлыми добрыми глазами.
— Сторожует мой отец на птицеферме, ходить, правда далековато, но иногда я его подменял. Операцию ему сделали на желудке, говорит, это всё война.
— Да-а-а-а, всё правда, — соглашался Александр Михайлович Волков, — я вот тоже оглох от взрыва снаряда и попал к фашистам в плен, но спасло меня то, что один фермер-немец забрал меня на свою ферму, как работника и пробыл я у него до окончания войны. А как же старик Саломатин Илья Пантелеевич, жив хоть?
— Так и сидит на завалинке у своей хатёнки летом в валенках и полушубке, всё байки травит пацанам, как он воевал…
Михайлович оживлялся:
— Вот чёрт, он же не воевал! — а Мирон поправил, может в гражданскую. — Когда фашист открыл войну, ему в ту пору пятьдесят два года было, оказался стар для войны!
Мирон пожал плечами, услышав правду.
— Ну, а Иван Коровин кем работает в совхозе?
— Работал на тракторе, но в прошлом году уехал жить в город Шахты. Говорят, выучился на шофёра и работает теперь на большегрузной машине, возит по области технику.
— Да хватит тебе, отец, — возразила Лукерия Филипповна, — дай хлопцу поесть!
Александр Михайлович понятливо хохотнул негромко, словно откашлялся и продолжил черпать борщ из тарелки, как привык он каждый день — это делать, а тётка Лукерия тихо поинтересовалась:
— А как же там моя кума поживает «депутатка»?
— Деда Вакума принимала к себе, так он уже помер и она живёт одна, — ответил Мирон, что знал из уст мачехи.
Завершился обед, Александр Михайлович спал на диване в зале, похрапывая, тётка занялась с Ксенией мыть посуду. Мирон сидел в зале за столом, раскрыл дневник, который завёл там в Лохматовке, отвинтил колпачок и написал на чистой странице жирные слова: «Вот я и женился — шестнадцатое марта тысячу девятьсот шестьдесят пятого года!!!» Он сидел и думал, что же писать дальше и слушал, как повеселевшая Лукерия Филипповна затянула у стола такую знакомую на слух Лохматовскую песню и ей вскоре стала подпевать Ксения.
А за окном хмурилось небо, ветер повернул с запада и тонкие веточки вишни прогибались под дуновением сырой непогоды, навевая на парня минуты грусти о Лохматовке. Завтра придётся ехать ему в район — в Кущёвскую становиться на учёт, а потом знакомая, незнакомая работа на новом месте. Ксения чувствовала настроение Мирона, подходила к избраннику сзади, ложила мокрые руки ему на плечи, нагибалась над парнем и тихо целовала его в шею, подбадривая.


Глава четвёртая

Ксения Коровина пошла работать на свиноферму подменной, а Волков Мирон принял старенький трактор, какой уже на другой день отогнали на капитальный ремонт в Кужёвскую. Потом каждое утро Мирон ехал машиной в центральные мастерские совхоза «Степнянский», а вечером возвращался в знакомый хуторок, тянувшийся по неглубокой балке, где его иногда встречала сама Ксения с подругой по работе, какая в то время ухаживала за его напарником Потий Иваном. Молодая травка тянулась к солнцу по склонам железнодорожной насыпи, птицы чирикали повеселее, озимые пошли в рост и вообще приближение весны ощущалось во всём!
Пошла работа в поле. Мирону надо было привыкать к новой местности, а вместе с тем и расположениям полей, на которые он уезжал на тракторе обрабатывать посевные культуры. Иногда Мирон заходил к Ксении на работу, помогал таскать подвесную вагонетку с навозом по длинному кирпичному сараю, видел счастье в глазах своей избраннице и радовался вместе с нею, стараясь не вспоминать Лохматовку по которой скучал всё больше и больше, а особенно по отцу. Иногда он писал родителю письма, подчёркивая на строках, что и солнце тут всходит не там, где оно показывается из-за горизонта у них в Лохматовке. Иван Семёнович тоже жаловался сыну, как ему скучно, жаловался на здоровье и просил ехать к нему жить, а не в чужих людях. Мирон обходил острые углы наболевшей темы своей и отца, но однажды…
Мирон и Ксения, по-обычному легли спать в зале на пышной кровати и долго прислушивались к старикам за деревянной перегородкой, где спали Лукерия Филипповна и Александр Михайлович, дожидаясь когда те уснут. Через полчаса хозяйка вроде бы заснула похрапывая, но Ксения шепнула мужу:
— Это храпит дядя Саша. Давай выйдем на улицу, я тебе что-то расскажу.
Они поднялись разгорячённые телами и страстным желанием, тихо прошли через все комнаты и вышли на улицу, где светила луна и устоялась тихая благоухающая всеми запахами весна. Молодые прошли за кухоньку и Ксения заговорила нормальным голосом, подчёркивая озадаченную тему разговора:
— Вчера мне тётка остановила в кухоньке, где готовит обед и предупредила: «Ксюша, ты хотя бы подождала, когда я усну? Войди в моё положение, ведь я ещё не старая, мне только что исполнилось пятьдесят лет и мне тоже требуется на ночь мужик, но отец, так она называет своего мужа, давно уже не годен к этому делу, сказалась война. И что прикажешь мне, слыша ваши охи да вздохи в постели…»
Мирон слушал жену и краснел от стыда, хорошо, что ночь стояла на дворе, а луна только-только делала их лица бледными. Он не знал что и ответить, а выслушав Ксению промямлил:
— Действительно попали мы в затруднительное обстоятельство и что намерена делать?
— И мне тоже стыдно от всей этой истории, — призналась Ксения, — как мы не подумали об этом, что рядом живут старики. Я не могу глянуть в глаза тётки…
— Может, уедем в Лохматовку? — Неожиданно предложил Мирон, раздражённо поправляя волнистый чуб на голове.
— Незадача… — произнесла Ксения, повернув взгляд куда-то в сторону и повторила, — придётся уехать… тётка поймёт, да и нам будет спокойнее и запомнить на будущее, чтобы думать и об окружающих.
— Так вот я и предлагаю ехать в Лохматовку к отцу. У него есть флигель и будем в нём жить. Правда, придётся снова сниматься с учёта, рассчитываться из совхоза, а ведь я только-только начал привыкать к здешней местности, узнавать людей.
— Хорошо, решено! — Согласилась Ксения и в её голосе чувствовалась неприкрытая досада, какую она тут же высказала мужу: — Это же надо будет доить коров, в Лохматовке свинофермы нет.
Но делать было нечего: стыд ничем не прикроешь и не забудешь, так что уже через неделю с небольшим они рассчитались из совхоза и паковали кули в дорогу. Тётка Лукерия ходила мимо и недовольно сопела, роняя непрошенную слезу: она прикипела к молодым всем сердцем и корила себя за честное замечание.
Стояла середина июня, заметно засеребрились озимые на полях, лесные полосы потяжелели листвой и пошумливали на лёгком ветре, будто разговаривали между собой. Тем же путём Ксения и Мирон шли на полустанок с увесистым кулём в руках, до электропоезда ещё оставалось много времени, молодые выбрали заросли погуще и там оторвались по полной, не прислушиваясь и не сдерживая себя, а потом лежали на кулях и разговаривали о предстоящей своей жизни там в Лохматовке. Деньги на пропитание у них теперь были, молодость, как мировой океан в их распоряжении, только плыть придётся с умом и вдумчиво.
До Ростова они добрались на электропоезде, на речном вокзале сели на «ракету» и через час уже были в посёлке Багаевский. Они дотащились от пристани до питейного заведения, стоявшего на высоком берегу Дона на деревянных сваях, как на ходулях. Так хотелось молодым пить, что они решились побаловаться пивом четырьмя бокалами сразу. Пока Ксения заказывала пиво, Мирон выбрал место попросторнее, которое было только у открытого витража с видом на реку Дон. Мирон смотрел по сторонам, видел, как неспокойная толпа у продавца пивом бурлила у стойки, то и дело повышая голоса, хотя всем хватало этого слабого горячительного напитка. Столики для распития тут стояли круглые без стульев с обязательным атрибутом — солонкой с солью и конечно горкой.
Счастливая на лицо Ксения принесла в обеих руках по два бокала с пивом, поставила их на край стола и смахнула привычно тыльной стороной ладони пот со лба, жалуясь или хвастаясь, что её чуть ли не задавили мужики у прилавка. Молодые пили молча, наслаждаясь бодрившим холодным напитком, то и дело посматривая друг на дружку. Они стояли у края помоста пивной и хорошо видели, как тихие волны набегали на пологий берег Дона, шурша пустыми белыми раковинами словно играя. Как бы молодые искупались сейчас в этой тёплой воде, но тут пляжа не было и никто не купался.
Вдруг к ним через весь зал незаметно подошёл невысокого роста мужчина средних лет с седеющими волосами на голове и заткнув пальцем круглую дырочку с блескучим ободком на горле обратился сиплым голосом к Ксении:
— Простите, ваше фамилие не Коровина ли?
Ксения удивлённо посмотрела на мужчину и призналась:
— Да, а откуда вы знаете меня?
— Я вас не знаю, вы так, девушка, похожи на своего дядю Гришу Коровина! Вы может, его и не помните, но я воевал с ним на Курской дуге и никому не верьте, что он жив, я видел, как он горел в танке…
Молодые стояли и растерянно смотрели на мужчину из далёкого-далёкого, так смело определившего, что Ксения Коровина и есть племянница Григория Филипповича Коровина этого не забытого и у всех на слуху почти легендарного разведчика и шпиона служившего, как советскому народу, так и фашистской армии, а мужчина попросил:
— Извините меня за вторжение, вот это я вам и хотел сказать.
И он ушёл также незаметно, слившись с серой массой у прилавка. Ксения подозрительно посмотрела в глаза Мирону, будто говоря ему: — «Кто бы мог знать о дяде Грише, но мир тесен.» После услышанного молодые задумались, устремив взгляды на Дон, по которому прошла медленно грузовая баржа, подняв своими выпуклыми боками большую волну, устремившуюся на берег. Волна эта подняла на метр припутанный тросами дебаркадер служивший причалом и с шумом погасилась о берег. Дебаркадер будто вздохнул после продолжительной спячки всеми досками и гвоздями в нём и также тихо опустился на прежнее место и снова впал в дрёму до следующего большегруза.
Рейсового автобуса, шедшего в сторону Лохматовки молодые так и не дождались, а уже вечерело. Нескоро они поймали попутную грузовую машину, шедшую до хутора Ёлкин и не задумываясь попросились к шофёру в кузов. побросали туда же и свои габаритные кули и поехали в кабинке по грунтовой дороге по глубоким буеракам из песка и глины… Думали по пути договорятся с сорокалетним шофёром, что бы он подбросил их до Лохматовки, но тот сослался на занятость и ограниченном запасе бензина, подбросил молодых лишь к совхозной конторе.
— А дальше что будем делать? — Озадаченно произнесла вслух Ксения, бегая взглядом по пустынной широкой улице, уходившей от конторы в займище с зеленеющими вдалеке камышами.
Мирон походил туда и сюда вдоль длинного штакетного забора, несказанно обрадовался, признав в мотоциклисте знакомого тракториста из Лохматовки некоего Валентина Пружинина задержавшегося в мастерских, где ремонтировал свой трактор. Мирон помахал рукой и тот завернул к ним, притормозив ногой о сухую землю, заулыбался, признав в стоявших бывших совхозян и скороговоркой, поинтересовался, поднимая густые брови кверху:
— Откуда вы?
— С Кубани едем! — Ответил Мирон, задав Пружинину встречный вопрос: — Подбросишь кого-нибудь из нас в Лохматовку?
— Конечно, но как двоих, да и вещи?..
— Ксюша, садись, а я останусь тут, — предложил Мирон, уверенный в том, что она, конечно, согласится, а жена отговорила Мирона:
— Нет, езжай ты, а отца своего попросишь, чтобы Иван Семёнович приехал на своём мотоцикле за мной и за вещами, какие вместятся в коляску.
Недолго раздумывая, Мирон пристроился на заднее сидение простенького средства передвижения и они помчались вперёд по пыльной дороге, оставив одиноко стоявшую фигуру молодой женщины в мало знакомом ей хуторке в степи. Минут через сорок Мирон уже торопливо подходил к такому знакомому ему и дорогому подворью отца. Высокая белолистка уже с трудом просматривалась в сумерках позднего вечера, с трепетом в сердце он открыл калитку и подошёл к низенькой верандочке. Заметил, что свет в хате тускловато горел в передней комнате и внутреннее волнение сбило ритм дыхания.
Через секунды мирон уже вошёл в переднюю комнату, где за кухонным столом сидел посидевший отец и ужинал. Мачеха была напротив и тоже ела вареники, обильно смачивая их в сметане. Мирон подошёл к отцу, нагнулся к старику и поцеловал в шершавую щёку отвечая:
— Вот мы, отец, и приехали на родину, только моя Ксения осталась в Ёлкине с вещами, а я приехал с Пружининым. Съезди, пожалуйста, за нею на мотоцикле.
Взволнованный и растроганный внезапным присутствием единственного сына, отец вытер незаметно выкатившую на щеке слезу, и вставая из-за стола, однозначно ответил:
— Конечно, конечно, сынок! Я мигом…
В хате воцарилась нездоровая тишина, лишь под мачехой поскрипывал табурет. Было слышно, как на улице затарахтел мотоцикл и снова тишина. Мачеха прожевала очередной вареник и спрашивая, предложила:
— Накласть тебе вареников?
— Нет, ма, я подожду Ксению, да и руки у меня с дороги грязные.
— А ты пойди умойся — там у верстака рукомойник весит и мыло…
Мирон вышел в пустынный двор, вдали различил небольшую мазанку, по-здешнему — «печку», это маленькая кухонька, некогда сплетённая отцом из ивняка обмазанная коровьим навозом и побелённая крейдой — белой глиной, в этой кухоньке когда-то тихо скончалась его бабушка Елена. Мирон подошёл к ней, приоткрыл лёгкую дверь и в нос ударили застарелые запахи молока, простокваши и табачного дыма. Здесь стоял десятилитровый механический сепаратор, лавка, пропитанная молоком, справа койка бабушки в своё время она на ней спала, а теперь в дневные часы отдыхал отец, покуривая свой «Беломор». Мирон смотрел на всё с придирчивой нежностью и думал: «Как же я мог всё это бросить и уехать в чужую сторону?..» Потом он прошёлся по-тихому сумрачному двору, посмотрел на копну сена слежалую от дождей и наброшенных на неё больших сучьев. Куры уже сели в курятничке на насесты и только пискливо похрапывали, намаявшись за день, а дальше Мирон не успел пройти, так как услышал рокот мотора отцовского мотоцикла и поспешил выйти на улицу через распахнутые настежь ворота. Свет фары и запах сгоревшего бензина окутал Мирона и парень разглядел на заднем сидении свою весёлую жену. Помог вытащить из коляски постельное и, разместив его на веранде, снова вошли в хату, но теперь уже втроём.
Ксения поздоровалась с мачехой Мирона, назвав её мамой, а та налаживала в тарелки горячие поджаренные вареники, стоявшие на керосинке и лишь хмыкала в нос, проявляя тем самым лёгкое недовольство, вынашивая в голове надоедливую мысль, а когда все сели за стол, Иван Семёнович наполнил стаканы розовым виноградным вином, тихо произнёс:
— Ну, давайте, дети, чтобы вы тут в Лохматовке прижились и радовали стариков трудолюбием и наследниками!
— Об этом ещё рано думать, — возразил Мирон, нюхая вино и думая: «Как это отец так запросто, по-взрослому налил им вина и обращался чуть ли не на Вы»
Ели сухую рыбу, пили вино вдвоём, женщины уединились в зале и о чём-то разговаривали вполголоса. Иван Семёнович расспрашивал, как там живут Волковы и не болеют ли, что держат из скотины и где их дети?
Мирон отвечал то о чём хорошо знал и опьянённый, как крепким вином, так и убаюкиваемый разговором отца, начал задрёмывать.
— Ксения, дочка! — Позвал Иван Семёнович невестку, а та с весёлостью ответила: — Да, папа!?
— По-моему, твой муженёк уже тово спать хочет!
— Это он от радости, папа! — Успокоила Ксения, беря Мирона за талию и подводя к койке в передней комнате, на какой, по обыкновению спал Иван Семёнович.
— Ложись под стенку, — шептала Ксения мужу, а Мирон вполголоса принялся напевать:
— Ты сорока белобока, научи меня летать, невысоко недалёко, прямо к милой на кровать!
— Это хорошо! — Засмеялся Иван Семёнович, оставаясь за столом.
Возвратилась к столу и мачеха. Она села на своё обычное место у короба печи и вполголоса обратилась к мужу:
— Ну что, дед, приехали молодые хозяева, я тут лишняя, отпусти меня, я уеду в Мелиховку к тётке или в Шахты к детям.
Иван Семёнович озабоченно шмыгнул носом и спокойно ответил:
— Сиди, мать, тут, я молодым флигель свой отдам. Завтра утром освобожу от сетей и вентерей, да от бочонков с вином, и пусть живут себе…
Такой ответ мужа несколько успокоил мачеху, это заметила и Ксения по выражению на лице Агафьи, женщина сконфуженно скривила одутловатое некрасивое лицо и хмыкнула в подбородок. Мачеха выглядела старо может от того, что всю жизнь работала то в поле, то дома, хотя Агафье было на тот момент чуть больше пятидесяти пяти лет. Тело у этой женщины выглядело аппетитным для мужской половины, а в общем она не слыла красавицей, потеряв законного мужа фронтовика.
Такая просьба насторожила Ксению, но девушка держала себя в руках, понимая и отца, и Агафью Фёдоровну и готовила в голове на завтра разговор с мужем.
Утром следующего дня Мирон перелез через жену, в хате было тихо и старики куда-то ушли. Парень вышел на порог, посмотрел налево, направо и сладко потянулся с твёрдым осознанием, что он, наконец, дома! К нему вышла на порог Ксения и Мирон, поцеловав жену в щёку, предложил:
— Пойдём, дорогая, к копани, сольёшь мне на руки, я умоюсь свежею родниковой водой.
Они прошли по узкой дорожке, простирающейся меж деревцев из вишень и груш, кустов виноградника и пошли краем огорода вниз, туда, где зеленели на меже заросли из верб, а дальше простиралось займище. Вода в копани была мягкая и сладкая на вкус, пахла корнями тех же верб, которые спускались зеленоватыми нитями к воде.
— Лей мне на спину, — попросил Мирон жену, и та лила воду прямо из ведра тонкой струйкой, а Мирон кряхтел от удовольствия, широко расставив ноги, фыркал и смеялся. Ксения улыбалась тоже, чувствуя холод родниковой воды, Мирон выпрямился, смахивая с лица капли воды.
Ксения понимающе обняла мокрого по пояс мужа, покивала головой, припав к его нежным губам в поцелуе и шепча:
— Съем без соли…
Когда поднялись с низины огорода во двор, Иван Семёнович уже носил свои вентеря из старенького флигеля, освобождая место жительства молодым. улыбаясь, он поздоровался с детьми и поинтересовался:
— Ну как спалось, дети?
— Хорошо, папа! — В один голос ответили молодые, держась за руки.
Мирон поспешил предупредить отца:
— Папа, мы сейчас сходим к управляющему, поговорим на счёт работы.
— А я с Сущенковым уже разговаривал, примет.
— Па, всё равно мы сходим, — настояла на своём Ксения, свободной рукой прибирая на голове собственный волос.
Мирон отметил для себя, что отец заметно повеселел, довольный приездом сына и невестки, в зубах старика дымилась папироса и дымок от неё застил ему глаза и Иван Семёнович щурился, словно от солнечного луча.
К восьми часа утра молодые пришли к конторе отделения и не мешкая, прошли коридором к двери управляющего и постучали. За окном открывалась панорама заднего двора, засаженного молодыми деревцами. Впритык к стене конторы стояли понуро кони, запряжённые в тачанку и кучера Анатолия — бывшего военного моряка.
— Да! — Послышалось из-за двери и молодые вошли.
Сущенков Виктор Романович сидел за большим столом лицом к двери и торжественно улыбнулся вошедшим, затем пожал им руки и поинтересовался:
— Ну?..
Первой заговорила Ксения:
— Виктор Романович, мы к вам с просьбой принять нас на работу.
— Мне доярки — вот так нужны, — чиркнул управляющий массивной ладонью по горлу, — и трактористы тоже: комплектуем, чтобы работать на тракторах в две смены, тебя Мир прикреплю к Пружинину!
— А я виделся с ним вчера, — поспешил напомнить Волков.
— Вот и хорошо! — Порадовался управляющий и напомнил: — Возьмите моё распоряжение и приписывайтесь в Ёлкине, а потом зайдёте ко мне.


Глава пятая

Так как у молодых паспорта были при себе, а у Мирона ещё и приписное свидетельство, они сразу пошли в тракторную бригаду искать попутный транспорт до Ёлкина. Благо ещё не уехали трактористы в мастерские и молодые Волковы взобрались в грузовой вездеход и через полчаса отправились навстречу тёплому летнему ветру, удерживаясь за шаткие борта машины.
В паспортном столе проблем не было, но Мирону ещё надо было ехать в Багаевскую, чтобы стать на учёт в военкомате, так как он был призывного возраста и его минут двадцать мирежил служащий военно-учётного стола, выговаривая за то, что Мирон совсем недавно выписывался у него, отъезжая на новое место жительство.
— Ты понимаешь! — Кричал тот, постукивая костяшкой сухих пальцев правой руки, — сколько мороки с вами! Необходимо звонить в область, уточнять списки призывников на осень!.. Общем, я ничего не знаю, откуда приехали, туда и возвращайтесь!
Когда молодые покинули кабинет военкомата, Ксения как могла принялась успокаивать мужа:
— Ничего, ничего, Мироша, я пойду доить коров, а ты посиди. Заработаю денег и поеду в область, там пожалуюсь на беспредел.
Мирон слушал и верил жене, что она девка бойкая и может дойти до самого министра обороны и потому подавленный внутренне, они возвратились в Лохматовку ближе к ночи, каждый себе явственно припоминая, как они вышли за Багаевскую, а там подобрала их конная вазилка, на которой обычно местные казаки возят из займища сено. Кучер довёз молодых почти до Ёлкина там они успели на ту самую грузовую машину возившая Лохматовских механизаторов из рем мастерских.

Так как Мирона не приписал военкомат, дорога на работу в совхозе была закрыта, хотя Ксению управляющий направил принять свободную группу дойных коров, какие дневали и ночевали в летнее время в займище, куда доярок утро и вечер возили машиной доить коров. Сбережённые деньги у молодых быстро таяли, так как перво-наперво им необходимо было купить будильник, чтобы не проспать на дойку, затем покупать в магазине хотя бы хлеб, молока же было в избытке, так как Ксения привозила с дойки в трёхлитровом баллоне. К отцу Мирон не ходил принципиально столоваться, так как знал, что Ксения тоже нуждалась в обеде. Молодые жили впроголодь, спасаясь молоком, да хлебом, иногда Мирон ловил отцовской удочкой рыбу в реке, тем и жили изо дня в день, приближая день икс. Иногда Ксения брала Мирона с собою на дойку и там поила самым отборным молоком из-под коровы, выдаивая в литровую банку остатки из вымя.
Молодые уже жили во флигеле, в котором кроме койки с гнившей сеткой ничего больше и не было, даже печи на зиму. Полов тоже, но Ксения вспомнила, как она в Бурьяновке мазала земляные полы жидким коровяком, сделала тоже самое, отчего в комнатах слегка пахло коровьем навозом, напоминающим собственное детство. Мирон подобрал несколько досок по размеру длины кровати и послал их вместо пружинящей сетки. Спать молодым было жёстко, но спасала ими привезённая пуховая перина и две подушки. Время у Мирона было предостаточно, он сходил в тракторную бригаду нашёл на свалке негожий генератор постоянного тока из трактора, извлёк из него моток толстой проволоки и протянул свет от отцовского фронтона к хате. Потом обзавелись керогазом, ложками, вёдрами и всё это с нуля и за честно заработанные женой деньги.
Как-то в её выходной день, Ксения однозначно сказала мужу:
— Всё, дорогой, сегодня едем в Багаевскую в военкомат: надо что-то делать с припиской.
И они поехали автобусом, благо тот ходил, но не всегда, а когда молодые подходили к военкомату, Ксения остановила взволнованного Мирона и на правах старшей сказала:
— Где твоё приписное свидетельство, к военкому я пойду сама, а ты посиди тут на камнях.
И Ксения скрылась за толстыми дверьми, а Мирон от волнения не знал куда себя деть и что думать.
Стоял тёплый безветренный сентябрь, эта пора на Дону напоминает всем, а где же ты было лето? Щуры сбивались в большие стаи перед перелётом в тёплые страны подкармливались пчёлами, поедая их на лету. Дикая птица кричала в воздухе по-особому, их крик словно разговор не перепутаешь ни с какими другими голосами птиц, но Мирону сейчас было не до них, и он с волнением скучал на груде жжёных кирпичей, приготовленных для строительства какого-то здания и думал об Ксении.
А она уверенно прошла по длинному коридору мимо враждебного некогда приписного кабинета и направилась прямо к дверям к начальнику военкома и смело постучала в двери, а через секунды услышала в ответ:
— Да! Заходите…
За массивным столом покрытым красным материалом сидел мужчина во всём военном. В чинах Ксения не разбиралась и потому с порога поинтересовалась:
— Вы здесь самый главный?
— Да, дочка, я, а что вы хотели?
И Ксения сбивчиво принялась рассказывать своё горе:
— Вы знаете моего мужа не ставят тут на военный учёт. Он у меня призывного возраста, а ваш тут сотрудник отказал ему в приписке, и теперь мой муж сидит и без работы, и без денег.
— А вы, собственно откуда? — Тихо и заботливо спросил военком.
— Из Лохматовки. Муж возвратился к отцу, а тут такое дело.
— Да вы успокойтесь… — по-отцовски заботливо и сердечно попросил капитан. — Где его приписное свидетельство, оно у вас?
— Да, вот оно, — и Ксения шагнула к столу, протянув серую бумажонку, сложенную четверо. Капитан раскрыл приписной документ, глаза военкома заблестели лёгким плохо скрываемым гневом, секунду подумал, а затем поднял трубку телефона, набрал номер и вежливо попросил кого-то:
— Пётр Иванович, зайди ко мне на минуту! А когда положил телефонную трубку, ласково обратился к посетительнице: — А вы пока выйдите на минутку: но минут через десять придёте с мужем, я его вижу, он сидит на камнях, его поставят на учёт.
Ксения Коровина покинула кабинет, поводила взглядом по сторонам, увидела сидящего на кирпичах мужа и с улыбкой сказала ему долгожданную радость:
— Сегодня тебя, Мира, припишут, — так ласково Ксения называла мужа, но не всегда. — Я была у военкома, попросил минут через десять зайти к нему вдвоём.
Мирон с удивлением посмотрел на жену, в глазах парня засияла открытая радость, он облегчённо вздохнул и поблагодарил жену:
— Спасибо за всё! Что бы я делал без тебя…
— В этом и моя вина, — призналась девушка, — не подумавши сорвала с места, хотя нам можно было жить и в Лохматовке. А тут ещё твой призывной возраст, отсюда и проблемы, но ничего, всё уже позади! — И она присела на кирпичи напротив Мирона, всё поглядывая на ручные женские часики.
К военному комиссару капитану Сулименкову вошёл выше среднего роста гражданская личность в отточенном тёмно-синем костюме секретарь секретной службы парень лет тридцати пяти, худощавый и подтянутый и по-простецки преставился:
— Я вас слушаю, Леонид Петрович.
— Ты что же это, сукин сын, с людей воду варишь, подводишь призывника под статью?! — И капитан пристукнул по столу сжатым кулаком.
—  Да он же только месяца два — три назад снимался с учёта, а мне только и забота, бумаг в область слать…
— За тем мы тут и сидим, чтобы этим и заниматься, но самоуправствовать я не позволю. Сейчас же поставишь парня на учёт, а завтра принесёшь мне на стол рапорт! — Холодно приказал капитан.
— Да, хорошо, извините… — ответил служащий военкомата, по-военному чётко повернулся на месте и чеканя шаг, покинул кабинет.
Как и положено через назначенное время постучала в кабинет к военкому Ксения Коровина и спросила:
— Можно?
— Да, да, заходите… — приветливым голосом заботливого родителя пригласил он их. — А-а-а, вот и виновник всей этой трагедии, копеечной трагедии, — подчеркнул начальник, открыто всмотревшись в валухковатого паренька. — Вот ты каков! Уж прости нас, сынок, каждый норовит покорчить из себя господинчика. Как фамилие и звать? — поинтересовался он.
— Волков я Мирон Иванович.
— Имя у тебя… — удивился капитан, — редкое и чисто мужское!
— Так отец мне назвал в честь погибшего в бою товарища, — пояснил призывник, слегка робея.
— Ну ничего, сейчас зайдёте в секретную часть и там тебя припишут, а осенью призовём в ряды советской армии! — Торжественным тоном напомнил военком и почему-то внимательно посмотрел на Ксению, от слов которой стало неуютно в этом строгом кабинете, а когда они вышли на улицу со штампом в приписном свидетельстве, Ксения прижалась к Мирону и тихо призналась:
— Он, как сказал, что тебя заберут в армию, у меня что-то оборвалось внутри и вся похолонула.
Мирон сжал жене узкие плечи и взбодрил словом:
— Такая наша участь! И добавил: — Не на двадцать же пять лет, как в старину, а всего на три года. Ты у меня сильная духом, выдержишь! Да и когда это ещё случится, — прибавил Мирон, уловив себя на том, что он лжёт жене, осталось два — три месяца погулять на гражданке.

Как и пообещал управляющий Виктор Романович послал Волкова Мирона на трактор в сменщики к Пружинину. Этот Пружинин был небольшого росточка, быстро разговаривал, с развивающимся чубом на голове. Он ввёл Мирона в курс дела, касающегося трактора, рассказал в каком поле стоит их плуг и уехал на велосипеде домой отдыхать до следующей ночной смены. А для Мирона Волкова потекли насыщенные рабочие дни. В родном хуторе ему всё было знакомо до мельчайших подробностей, он легко ориентировался, как на полях совхоза, так и в настроении окружающих людей, а возвращаясь со смены садился на свой велосипед прямиком ехал на речку Подпольную за хутором.
Обед у Мирона был беден, брал с собою в сумку бутылку молока, кусок хлеба и пару яиц, но когда Ксения была выходной, то приносила мужу на поле в узелке банку наваристого борща с мясом, собственной выпечки пирожков с картофельной начинкой, и компот из фрукт. Мирон всегда ругал жену, ибо ходить очень далеко, а Ксения лишь улыбалась ему в ответ, а поцеловав мужа в губы, тем самым сводила гнев на нет.
— Что не сделаешь для любимого — Говорила она — присаживаясь на примятую траву на краю поля, и чтобы не забыть — иду сейчас к тебе мимо исхудавшего от болезни Басова дяди Коли, а он возьми и окликни меня: «Эй, молодица, подойди, и спокойно — Я хочу спросить — «Это ты дочь Таисии Коровиной? — Да! Тогда слушай — «Помню, после войны я поехал в город Новочеркасск купить себе бытовой приёмник, тогда в основном батарейные продавались. Скупился, радостный такой, выхожу с магазина, а навстречу мужчина широкоплечий, хоть и костюм был гражданским не нашего покроя, всё-таки узнал я его и окликнул — Григорий Филиппович! Коровин подошёл ближе протянул сухощавую руку интеллигента и тихо проговорил: — Я служу в городе Вене в дипломатическом корпусе по доставке почты международным курьером, вот видишь, — указал он взглядом на кейс, пристёгнутый ажурными наручниками, — привёз жене денег через красный крест.
— А до нас дошли слухи, что ты сгорел в танке на Курской дуге.
Он улыбнулся загадочно тонкими светлыми губами и прибавил, глядя мне в глаза: — Так надо было, погиб другой человек, а с этой минуты Коровин Григорий перестал существовать, у меня немецкая фамилия и тебе не надо много знать, я и так рассказал недозволенное — как куму. Зайдём в ресторанчик? — предложил Григорий. — Нет, у меня деньги только на обратную дорогу. — Я угощаю, русский обычай помню!»
Старик рассказывал тяжело дыша. Он страдал раком лёгких последней стадии. Ему оставалось жить всего ничего.
— Я скоро умру и не хотел уносить в могилу, что жив ваш Гришка. Устал я очень, а ты передай своим сказанное мной»
Слушая, Мирон задумался, облизывая ложку из-под борща, он тихо сказал:
— Видишь, какие кренделя выкидывает жизнь, одни уверяют одно про твоего дядьку, другие другое, кому верить? Дядька у тебя не простой был человек, им можно только гордиться.
Невдалеке спокойно и тихо рокотал двигатель трактора, вороньё уселось на кочках вспаханной плугом земли, терпеливо ожидая, когда трактор снова двинется с места, чтобы ловить потревоженных полевых мышей. Мирон молча выслушал жену, подставляя восточному ветру обветренное лицо, перебирая в памяти разговоры очевидцев, видевших Григория Коровина на разных фронтах той ужасной войны и спокойно удивлялся этой легендарной личности, живущей где-то там, на чужбине и по каким-то причинам не возвратившегося в родные края. А Ксения неожиданно прервала его смешанные чувства, и заговорила, о чём думала:
— Может разведчиком был дядя Гриша — то? Попросило его наше командование сдаться в плен под Белой Церковью из государственных намерений. говорят он хорошо знал немецкий язык, на всех инструментах играл, офицером был, танкистом…
— Мы никогда этого не узнаем, — тихо согласился Мирон, — а писать запросы, спрашивать о вашем дяде, можно и навредить ему.
— И это верно, — Согласилась Ксения, — улеглось всё, пусть так и остаётся.
— Поберегись! — Услышали молодые у себя за спинами, тихо подъехавшую конную упряжь с водовозкой. Кучер по фамилии Бауэр, по национальности то ли немец из Поволжья, то ли еврей, который всегда работал в грубых рукавицах зимой и летом. Вот и сейчас этот упитанный мужчина с картавым слогом, ловко подрулил лошадьми к бочонку с питьевой водой, поболтал его туда и сюда, спросил, нужна ли Мирону вода в радиатор трактора, стал выливать её прямо в сухую землю. Пока булькала из горловины бочонка вода, Мирон спросил:
— Дядя Андрей, от меня вы в хутор?
— Ты последний! — Согласно кивнул головой он.
— Тогда подвезите мою жену до тракторной бригады.
— Это можно, не на себе же везти! — Одобрительно проговорил пожилой водолаз.
Через минуту, другую водолаз громко напомнил:
— Молодица, так поедешь?!
Мирон стоял на краю поля и смотрел на удаляющуюся повозку на которой уехала в хутор его жена и только теперь вспомнил разговор мужиков в тракторной бригаде, что у водовоза чисто русская фамилия Щербаков, а не какой он не Бауэр, по-видимому это была кличка.

Дня через три после всего этого Ксения возвратилась с вечерней дойки, по-быстрому начистила картофеля и решила пожарить его, чувствуя, что скоро приедет с работы муж. Но на воротах сбитом из поеденного шашелем обапола, повис загорелый лицом мальчонка лет шести и позвал Ксению:
— Тётя Сенья! Тебя просит придти в гости дедушка Ларион!
— Папа чтоль? — Переспросила удивлённо Коровина, отлаживая нож в сторону.
Мальчонка согласно покачал белой головой и убежал по пустынной улице, по которой только что прошли с табуна коровы и, как будто малец растворился в воздухе. Обрадовалась, разволновалась одновременно Ксения, а когда на велосипеде приехал с речки ещё влажный Мирон, Ксения подозвала мужа и заговорчески прошептала на ухо:
— А нас в гости пригласили…
— Кто?
— Папа!
— Наверное из Шахт приехал, — Догадался Мирон, снимая с себя грязную рубаху, а Ксения предложила:
— Ну, пойдём?!
— Пошли… — согласился он и прибавил: Надо бы в чистое одеться.
Они оделись из скудного своего гардероба, причесались и пошли по притихшей хуторской улице с осевшей пылью на листьях травы, а потом вдоль реки, какая на излучине дремала вдоль горы. Молодые поднялись по пологой тропинке протоптанной хозяйскими коровами и вышли на старое кладбище, посмотрели вдаль сумерек, и Ксения тихо напомнила:
— А помнишь, как мы здесь дружили холодными вечерами, сидя на краю обрыва?
— Конечно! Это незабываемое время, — признался Мирон и взял жену за руку и пожаловался: — Волнуюсь я… Никогда не приходилось его видеть, знаком только лишь из твоих слов.
— Он хороший! — сказала в ответ Ксения, увлекая Мирона за собою через старое кладбище поросшее луговой травой, на котором даже не было видно холмиков, а Мирон шёл следом за женой и понимающе возмущался:
— Сколько здесь лежит людей, время вычеркнуло их из своих списков, давно не помнят их местные старожилы. Вот как оно…
— А Лохматовке много лет? — Поинтересовалась Ксения, сжимая руку Мирона, будто он попытается вырваться.
— Может лет триста — четыреста, — прикидывая в голове, ответил Мирон, веря и не веря в свои предположения, а Ксения напомнила:
— А вот и тётушкин двор! Посмотри, на мне всё в порядке?
Мирон бегло взглянул на жену и успокоил:
— Кажется.
Ксения постучалась в знакомую ей массивную дверь со скрипучими петлями, а потом приоткрыла её и молодые сразу увидели сидящих за столом четырёх человек евших из большой сковороды жареную рыбу. Тут были и тётка Ульяна с мужем Максимом, напротив сидел отец Ксении и ещё какой-то незнакомый мужчина. Илларион увидел дочь и с обрадованным возгласом приподнялся из-за стола навстречу. Он обнял Ксению, крепко прижал к себе локтями оттопыривая в постном масле ладони, чтобы ненароком не запачкать платьице. Илларион целовал дочь в щёки, в лоб и благодарил дочь, что та пришла на его просьбу, а потом отпускал и обнял за плечи зятя, удивляясь:
— Вот ты какой!.. Мне рассказывает сестрица, а я в толк не возьму, хотя Ивана Семёновича — твоего отца, помню! Он на семь лет моложе меня. Надо как-то к нему в гости заехать! Имя у тебя: Мирон!.. — продолжал удивляться Илларион, а затем обратился к сестре: — Сестрица, усади молодых за стол, да две стопочки принеси!
Обращаясь к незнакомцу худому на вид интеллигентно одетому, Илларион похвастался:
— Это же моя доченька!
— Она и похожа на ваш род, — согласился незнакомец.
— Я ждал, когда моя Таисия забеременеет… думал заберут на войну, убьют и не увижу! Ан нет, Бог благосклонен ко мне, пожалел, правда, Ксюша? — нагибая голову к дочери спросил отец.
— Правда, правда! — Согласилась она, то и дело посматривая на своего Мирона, какой вёл себя поначалу, как не в своей тарелке, но стоило ему выпить первую стопку водки, самолично поднесённую тестем, парень повеселел, расслабился и даже стал принимать участие в разговоре.
Засиделись молодые до поздней ночи, Мирона заметно развезло от выпитого. Парень не сопротивлялся, когда его то и дело обнимал тесть, а потом незаметно положил зятю в нагрудный карман двадцати пяти рублёвую купюру. Мирон было возразил, но тесть тоже изрядно подвыпивший приложил палец к губам, произнёс:
— Тсссс, пока, что могу…
Отец Ксении был запоминающейся личностью, к старости слегка пополневший с залысинами в седеющих волосах, небольшого роста и напоминал Мирону знакомого артиста кино, а именно: Юрия Горобца.
Расставались они тепло, уже во дворе сестры, где невдалеке в лунном свете виден был тот самый сарай, в котором миловались с Ксенией, когда приезжала из Батайска на выходные… Молодые шли с Адамовки на Лохматовку по пустынной дороге, Мирон счастливо улыбался неожиданному знакомству с тестем, слушая и не слушая жену, какая рассказывала ему об отце, о матери, о проклятой войне разлучившей их с отцом…
Теперь они были несказанно богаты, в кармане лежало аж двадцать пять рублей, какие они растратят на самое необходимое… Руки пахли рыбой и постным маслом, зато желудки их полные и хотелось воды. Ксения вспомнила, как отец предлагал забрать их в город Шахты, жить и работать там, но зная настроение своего мужа, говорила отцу, что они люди земли и им нечего делать в городе, а тем более лезть в шахту, на что Илларион показал на незнакомого человека, приехавшего с ним из Шахт сказал, что тот работает агрономом в близ лежащем совхозе, а сам он житель Адамовки…
Уже утром Мирон вспомнил о деньгах, отдал их Ксении и посовещавшись, решили купить на них шестьсот штук кирпича на будущую печь во флигеле, закажут две тонны угля и машину дров.

Прошло немного времени с того самого вечера, когда Мирон познакомился с отцом Ксении, для себя отметил, что мужчина самостоятельный, а иначе не работал бы инженером-электриком в шахте. В свободное от работы время Илларион шил удобные чувяки и продавал их по близлежащим хуторам и в Адамовке с Лохматовкой тоже через сестру. Доход от этого невесть какой, но всё же лишняя копейка набегала и Илларион ложил эти деньги на особый счёт. Это потом, Ксения узнает об этих деньгах, а у молодых шла сейчас энергичная жизнь, не планируя вперёд и не оглядываясь назад.
Сегодня Мирон Волков заехал трактором в отдалённое от хутора поле граничащее с другим районом. Конец этого поля упирался в небольшой лесной массив с высокими однообразными по породе деревьями на вершинах которых облюбовали себе место птицы и звали их кобчиками. Эти узкокрылые небольшие стервятники питались в основном полевыми мышами, ящерицами и сусликами. Мирон сделал плугом первую контрольную борозду и оставив трактор, прошёлся по краю своеобразного лесного заповедника. Тут рос цикорий, молочай и другие степные травы, потихоньку увядающие с приближением осени. На верхушках высоких деревьев виднелись чёрные гнёзда этих кобчиков, в которых попискивали поздно выведенные из яиц прожорливые птенцы. Мирон хотел уж было пойти к трактору, но в траве наткнулся на вполне оперившегося птенца кобчика. Выпавшая из гнезда птица насторожилась, почувствовав человека, а когда любопытный Мирон нагнулся возле него птенец серого цвета перевернулся на спину, и выставив противнику свои когтистые лапы, угрожающе заверещал. Мирон успел заметить, что у птицы была сломанная голень ноги и сама лапка болталась в стороне.
— Бедный же ты мой!.. — вскрикнул Мирон и, в желании хоть как-то помочь птенцу, снял фуражку и, удерживая её ладонью, схватил птицу за здоровую лапу с цепкими когтями, другой рукой поддел птенца под спину, и уложил в фуражку, как в гнездо. Птенец покричал, покричал и успокоился, а Мирон поймал в пахоте зазевавшуюся мышь и отдал её птенцу. Тот недолго думая принялся рвать добычу острым полусогнутым клювом мышь и Мирон понял, что птенец давно не ел, забытый родителями. Затем напоил его из консервной банки валяющейся туту же в тракторе, подумывая о дальнейшей судьбе несчастного. Он решил забрать птенца домой, так как тот на воле непременно погибнет из-за сломанной ноги. По приезду домой, Мирон выломал по толщине голени птицы камышину, разделил ствол тростника на две части и с двух сторон обхватил своеобразной шиной сломанную голень кобчика, а потом швейными нитками скрепил две половинки вместе и обвязал их тряпицей.
Когда с дойки возвратилась Ксения, он радостный показал птицу жене, рассказывая дневной случай.
— А чем ты его будешь кормить? — На законном основании поинтересовалась она, на что Мирон ответил:
— Мышами! Буду приносить их со смены, а нет — кузнечиками: он и этих насекомых ест, я проверял!
Почти с первого дня появления в хате особого квартиранта, Ксения дала ему имя: «Вовка». Кобчику определили постоянное место нахождения, уже с первой минуты посадили его у изголовья на спинку кровати, а чтобы «Вовка» не гадил где попало, постлали на пол газету и приучали испражняться на неё. Если не ловились на поле мыши, Мирон брал вечером Вовку с собою за огород и, привязав к здоровой ноге крепкую верёвочку с паколом на конце, уносил птицу на простор, ловя фуражкой крупных кузнечиков. Вовка распрямлял крылья, и поджимая сломанную ногу под себя, скакал за хозяином, зорко следя за его движениями и, когда видел, что насекомое поймано, скакал Мирону навстречу, что-то говоря на своём птичьем языке. И так каждый вечер, независимо от погоды и настроения хозяина. Иногда в ловле кузнечиков принимала участия и Ксения, разговаривая с Вовкой. Птица садилась на брюшко, здоровой ногой зажимала кузнечика в цепких когтях, а клювом работал так ловко, отщипывая ненужные разноцветные крылышки, что молодые лишь удивлялись его умению.
Работая вдвоём, молодые Волковы обживались на новом месте, покупая чем есть и из чего, Ксения не забывала во что одеть мужа на праздник. Выписали себе в совхозе килограмм сто помидор для солки, капусты и того же картофеля. В магазине купили несколько бочек из-под селёдки и выпаривали их кипятком, чтобы не воняло рыбой. По совету отца, Мирон в нужном месте выкопал погребок для солений, посалили, наквасили и вдруг принесли им с военкомата повестку на службу. Ксения в слёзы, обняла Мирона за шею и закричала навзрыд:
— Не отдам!..
Но это были первые минуты отчаяния, а потом тише, тише…
День проводов назначен был военкоматом на двадцатое ноября. Отец Мирона — Иван Семёнович зарезал домашнего кабанчика, осмолил, освежевал, оповестил кого надо. На двадцатое сошлись соседи, друзья. Пришла сестра Марфа с мужем, гуртом накрыли стол и уже в двенадцать в хате Ивана Семёновича запахло водкой и вином. Бубонели люди, а повеселев, принялись танцевать под гармонь. Сестра Марфа взяла Мирона под бок и увлекла на середину комнаты и не скрывая слёз незаметно от всех совала ему в карман шведки бумажные деньги, приговаривая:
— Это тебе, братик, на дорогу…
За столом завёл жалобную казачью песню Иван Семёнович, его поддержали тонкими голосами пожилые женщины:

Над озером чаечка вьётся…
Ей негде бедняжечке сесть!..
А там во лесу во лесочку
Солдат молодой умирал…

Трудно было удержать слёз даже молодым ребятам присутствующим здесь. Чтобы уйти под предлогом из хаты, они увлекли Мирона стричь его в дорогу на лысо, но Ксения запротестовала, сказав:
— Оставьте его, я сама это сделаю!.. она завела Мирона во флигель и машинкой свёкра принялась стричь мужа, оплакивая его без чубатую голову. Сидевший  на спинке кровати Вовка внимательно следил за процессом, даже клевать кусочек свежего мяса перестал, а с хаты родителей доносились слова страдальной песни:

… Накрытый он серой шинелью,
Тихонько родных вспоминал!..

Заплаканная от слёз Ксения не знала куда себя деть, и чтобы не расстраивать мужа незаметно утирала их со щёк. Потом подняла один вихор волосьев и попросила:
— Мира, помоги их мне связать вот этой ниткой?
— Зачем?
— На память, буду хранить, пока ты не возвратишься из армии.
К трём часам дня приехала знакомая всем грузовая машина вести призывника в Багаевский военкомат. Гармоника разливалась на все лады, кто-то пел частушки, кто-то утирал слёзы, увидев лысую голову Мирона, а шофёр просигналил уже трижды. Молодёжь вкарабкивалась на высокий борт машины, кто-то отдавал какие-то распоряжения, Мирон с Ксенией сели в кабину, и машина медленно покатила по хуторской улице, потом поднялась на Адамовку, а там по грунтовой дороге по хуторам поехали через Ёлкин на Багаевскую. Молодёжь пила виноградное вино прямо из бутылок, закусывали колбасой…
Возле военкомата уже было много народу. Призывников свозили из разных хуторов района и кучками стояли там и сям громко разговаривая. Разрывалась чья-то гармонь, девушки и молодые женщины выплясывали вокруг своей группы, взбивая туфлями сухую землю. Автобус, который повезёт призывников в Батайск уже стоял чуть по даль, и военком громким голосом объявил:
— Призывники, постройтесь в шеренгу! — и по списку стал уточнять.
Ксения повисла на шее Мирона, и заглядывая невидящими глазами ему шептала:
— Я завтра приеду к тебе в Батайск на сборный пункт. Я знаю где он находится, потому что работала в нём раздатчицей один сезон. Добьюсь, чтобы тебя вызвали за ворота…
— Не надо, Ксюша, — шептал парень, находясь словно в бреду, — я сам…
— Я сам.
— Что сам?.. Приеду обязательно…
— Не забывай кормить Вовку, — почему-то напомнил Мирон, не зная о чём больше и говорить.
— Конечно, можешь не волноваться. — отвечала ему жена с неохотой расцепляя на шее его свои пальцы.


Глава шестая

 Ксения Коровина возвратилась в Лохматовку домой той же машиной вместе с друзьями Мирона. Подвыпившие парни весело смеялись, шутили, а Ксении казалось она возвратилась с кладбища, на котором похоронила близкого человека. Она вошла во флигель, машинально накинула дверной крюк и взглянув на беспечно сидевшего на дуге кровати кобчика Вовку, запричитала:
— Миленький мой, как же я без тебя буду жить?.. Ты у меня был за отца и за мать, за брата и сестру, за близкого товарища…
Сбросив с ног боты Ксения повалилась на кровать и невидящими глазами устремила взгляд в потолок с полущенной краской. Кобчик Вовка повернулся к хозяйке головой, долго смотрел на неё, а увидев катившуюся по щеке Ксении слезу, осторожно снял её клювом.
— Мой же ты хороший, всё понимаешь?.. Нет теперь с нами миленького и чем же я тебя буду кормить?
От глубокого душевного расстройства, Ксения вдруг почувствовала, как в животе зашевелился плод. Прислушалась, так и есть, а она в последние месяцы думала, что у неё задержка с месячными: — «Поеду, завтра обрадую!» — Думала она, поглаживая кобчика по гладким перьям на позвоночнике, приговаривая: — Видишь, как, не одни мы с тобою остались!
Ксения не помнила, как она заснула, а встав ночью до ветра, почувствовала на дворе лёгкий морозец и потрогала в лунном свете изморозь на досках изгороди. По сути, это был первый настоящий заморозок этой осенью, а возвратившись в хату, натянула на себя тёплое одеяло, приговаривая, обращаясь к дремавшей птице:
— Тебе-то, что, Вовка, перья густые, тёплые, а мне видишь холодно.
Но больше Ксения не заснула, лежала и думала, что ей делать одной тут в позабытом Богом хуторе. Может к маме уехать?.. Но необходимо теперь доработать до декретного отпуска, а там видно будет, — решила она для себя, потихоньку собираясь в дорогу к любимому в Батайск.
Одеваясь, Ксения разговаривала с Вовкой, будто птица понимала:
— Останешься один, я тебе оставила на подоконнике свежего мяса, вода в баночке из-под консервы, смотри не опрокинь её, а вечером я приеду!
Ксения разговаривала, а сама заметила, что птица уже на двух лапах стояла на кроватной дуге и обрадовалась не меньше, чем тогда, когда почувствовала шевеления плода под сердцем, говоря кобчику:
— Значит всё для тебя складывается благополучно, скоро пойдёшь!
А кобчик Вовка слушал её, передвигался на ногах по кровати, махал крыльями, словно пытался взлететь.
— Ну пока, до встречи! — Попрощалась Ксения с Вовкой, погладила его по спинке, поцеловала в голову и ушла, заперев входные двери на висячий замок.
Приехав рейсовым автобусом в Багаевскую, Ксения купила билет на другой автобус до Новочеркасска, а там электропоездом до города Ростова. Так что уже к одиннадцати часам дня она была в Батайске. Город её был знаком до боли и она шибко пошла по прямой дороге к деревянным казармам, в которых находились до отправления по местам службы призывники. Она подошла к железным воротам, и увидела по ту сторону военного охранника попросила:
— Вы можете уделить мне минуточку?!
Лейтенант подошёл к девушке и представился, щёлкнув каблуками сапог:
— Лейтенант Сырцов! Что хотели?
— Вчера к вам сюда привезли призывников из Багаевского военкомата, вы можете позвать Волкова Мирона, я должна с ним переговорить: он мой муж.
Лейтенант долго думал, наконец попросил стоявшего ефрейтора срочной службы подежурить у ворот, а сам ушёл. Лейтенанта не было минут двадцать, наконец Ксения увидела шедшего мужа к воротам, помятого внешне и не выспавшегося. Ксения протянула ему навстречу через толстые прутья ограды свои обнажённые руки и плача и улыбаясь, шептала:
— Мой ты дорогой, как ты тут без меня?..
Мирон взялся за жену обеими руками за плечи, попытался чмокнуть её в щёки, губы, а Ксения гладила его лицо и такую непривычную его лысую голову.
— Я же тебя просил, не надо приезжать, — ласково урезонил Мирон жену, — ты мне лишь разрываешь сердце.
— Как ты тут? — Словно не слыша мужа, спрашивала Ксения.
— Ночью нас погрузят в состав и повезут на Кавказ! Как там наш воспитанник — Вовка?
— Да что с ним будет, — отвечала Ксения, не отпуская от себя Мирона, — он уже становится на поломанную ножку. Я что тебе хочу сказать, вновь зашептала Ксения, — я беременна, вчера у меня зашевелился ребёнок!
У Мирона глаза раскрылись от удивления и непредсказуемой радости. Он только и переспросил:
— Да?!
— Честное слово!
— Попроси моего отца, пусть он в флигеле сложит тебе печь, а то ты замёрзнешь в ней. Сегодня видишь, какой заморозок? Ну, я пошёл, а то нас скоро поведут на обед. Смотри меня в строю не ищи, езжай домой! — Сказал Мирон, явно прощаясь с нею и желваки забегали по его молодому печальному лицу.

Глава седьмая

Уже поздно вечером Ксения Коровина возвратилась домой из Батайска и поговорив с кобчиком Вовкой, пошла к родителям Мирона передать привет от ихнего сына. Иван Семёнович явно обрадовался, пригласил невестку к столу, налил Ксении рюмку вина, выпил сам за счастливую дорожку сына. Агафья сидела какая-то скомканная, смурная, больше молчала, а когда отец Мирона посоветовал Ксении спать у них в тёплой хате, протопленной углём, а сам вышел на улицу. Мачеха неожиданно сказала невестке:
— Ты смотри, если будешь спать на дедовой кровати, не подцепи от него болячки.
— А что такое? — удивилась Ксения.
— У деда на локтях экзема, а она, возможно, переходчивая.
Ксению удивило, и она ответила, что пришло ей в голову:
— А что же вы с ним живёте, если он коросливый?
Но вскоре пришёл в хату свекор, Агафья с упрёками накинулась на него:
— Выгони её неблагодарную, она тут говорила всякие гадости на тебя, а иначе уйду я!
Ксения поняла, что она здесь лишняя, сама молча вышла из хаты, а возвратившись во флигель заплакала навзрыд от беспомощности.
Кобчик Вовка обрадовался приходу хозяйки, подскочил с дуги кровати, вспорхнул и пролетел по комнатам, обдавая лицо Ксении холодным ветром.
— О-о-о, дружок, да ты уже летаешь! — Удивлённо-обрадованно подметила Ксения, всхлипывая от обиды, что с нею мачеха Мирона так обошлась. В комнатах было холодно, только и того, что не замерзала вода. Ксения лежала на кровати, укутавшись в тёплое одеяло и тихо плакала от несправедливости и слышала, как под окнами кто-то ходил, и она догадалась, это, конечно, был свёкор.
Приехав перед обедами с дойки, Ксения увидела свёкра, ходившего с вилами в руках по скотному двору, а заметив невестку, настороженно окликнул её:
— Подожди, дочка!
Ксения остановилась, прижимая к животу грелку с молоком.
— Ты не обижайся на неё, и меня пойми. Давай помогай мне, печку сложить. Не ахти какой я мастер, но, думаю, гореть будет. Колоти мне глину в ведре и подноси кирпичи.
И работа спорилась! Свёкор сидел на шатком стульце, клал кирпич за кирпичом и всё рассказывал невестке, как он жил, как воевал на фронте, как заболела его жена — мать Мирона и как умирала. А выпив кружку виноградного вина признался, что ревновал сына в выборе себе спутнице жизни:
— А ведь я тоже хотел породниться с вашим родом, я так любил твою старшую тётку Феньку, но нам не дали жить вместе, а вот сыну повезло…
Много что рассказывал свёкор, а Ксения для себя делала вывод, что Иван Семёнович не так уж и плох, и жизнь его не баловала.
Кобчик Вовка слушал разговор людей и притих на дуге койки, свёкр увидел птицу и удивлённо поинтересовался:
— Откуда он у вас?
— Мирон с поля привёз, когда пахал. У него ножка была переломана, выходил!
— Ох и цыплят он будет тягать по весне! — Сказал свёкр, помахивая головой.
Ксения ничего ему не ответила, подавая тяжёлые кирпичи на полати в прореху, где Иван Семёнович клал уже буровок. Потом он нёс ржавую лопнутую чугунную плету, Ксения насобирала мелких дров в непросушенную топку, свёкр чиркнул спичку и запалил бумагу. Печь весело загудела, дым легко пошёл по ходам и Иван Семёнович отметил, что он ещё и неплохой печник, хвастливо подмигивая невестке.
После того, как Ксения Коровина проводила мужа в армию, разговаривать больше не с кем было в хате, лишь с кобчиком Вовкой, Коровина решила завести себе дневник и, таким образом все свои думы и переживания писать в тетрадь, которую купила в местном магазине за тридцать пять копеек. А также купила бутылёк чернил, перо и ручку, у свёкра нашла на крыше курятника пустую чернильницу, помыла её, налила туда чернил и села вечером писать:
«— Милый, дорогой мой Мир, так как от тебя ещё не пришло ни одного письма, хочу рассказать, чем занимаюся по вечерам. Во-первых, в связи с похолоданием, гурты дойных коров перегнали с займища в тёплые сараи. Только у меня их двадцать пять штук и каждую надо подоить вручную. Чтобы прийти на коровник, затрачиваю минут десять. Люди хорошие, скотники старые. Сижу за столиком, который подле кровати, а кобчик Вовка с подозрением смотрит на меня. Вот он прыгнул на стол, косясь заглянул в чернильницу, ткнул клювом в неё, но так, как он у него согнутый до чернил не достал. Смотрит, что я не обращаю на него внимание, соскочил на кровать и отвернулся от меня. Кормлю я Вовку чем придётся, что ем сама, то даю и ему, клюёт! Так и живём. Он у меня теперь полноценный друг, тошно на душе, поговорю с Вовкой, он понимает…»
Тут с улицы кто-то покричал, женский голос и Ксения недовольно покачала головою и вышла за порог.
— Кричу тебе кричу, хотела уже уходить, — слегка раздражённо заговорила почтальон, роясь в большой дерматиновой сумке, — письмо тебе от любимого!
Ксению словно ветром сдуло с места, она чуть ли не побежала к ворчливой, но внешне радостной местной почтальонке замужней молодой женщине и счастливым голосом переспросила:
— От моего?
— Да, да от твоего!.. Армянская СССР, куда его занесло, — бубнила почтальонка, наконец-то отыскав тощий конверт с треугольным штемпелем.
Ксенья забрала конверт, поцеловала его трижды и побежала во флигель вскрывать, а почтальон Люба смотрела ей во след и счастливо улыбалась.
С порога Ксения громко обратилась к кобчику:
— Вовка, пляши! Нам письмо от Мира!..
Ксения поудобнее легла на кровать, с трепетом в сердце, надрезала ножницами конверт и вынула письмо. Мирон писал ей, что неделю назад прибыли в свою часть. Их привезли из Ленинакана на армейском вездеходе служить в батальоне у каньона города Степанаван. Узнал от ребят местный адрес и пишу. Погода тут тёплая несмотря, что начало декабря. Привыкать к армейской жизни муторно, нет рядом тебя, нет нашего кобы Вовки. Целую, целую, целую!!! Буду краток, а когда связь между нами восстановится, опишу подробнее. Передавай привет отцу, моим друзьям, скоро отбой.»
Она читала письмо от любимого и плакала. Вовка ворчливо подполз к ней, и заглядывая в глаза Ксении, клювом собирал со щеки слезинки, но Ксения не чувствовала ухаживания птицы и всё перечитывала, письмо и перечитывала. Потом одела резиновые сапожки, на плечи накинула пальто и пошла в хату к свёкрам похвастаться.
Свёкр был один. Он лежал в передней комнате, курил свой «Беломор» и думал о чём-то, а увидев невестку встрепенулся.
— Папа, здравствуйте!
— Здорова… — задумчиво отозвался свёкр.
— Мирон письмо мне прислал из армии, сказал, он и вам напишет!
— И хорошо… Что пишет?
— Привезли в часть в Закавказье!
— Куда черти занесли! — Нарочито грубовато возмутился свёкор хотя в голосе старика чувствовались нотки радости, которую он глубоко прятал в себя. — Что-то локти свербят, — посетовал он.
— А давайте я вылечу вам эту сухую экзему?
— Я бывший ветврач и не подобрал ни одной снадобьи, а ты собираешься вылечить? — Усомнился свёкор, грубоватыми ногтями теребя экзему на локтях.
— У вас есть топор? — Настаивала на своём Ксения.
— Ну, есть…
— Где он лежит?
— Там в сарае на дровах.
— Утром приду и полечу.
— Обухом по затылку? — Пошутил свёкр.
Ксения улыбнулась и поинтересовалась:
— А мать где?
— В Мелиховку пошла проведать свою тётку.
— Ну хорошо, я утром приду, — ещё раз напомнила Ксения и пожелав старику спокойной ночи, ушла.
Топор она нашла, вымыла его, насухо вытерла и вынесла на улицу на мороз, а в воздухе закружили первые снежинки. Ксения вспомнила, что её пригласила на борщ подруга по работе, незамужняя девушка строгих правил, ждавшая из армии своего возлюбленного, некая Валентина Данильченко. Ксения оделась во всё чистое, причесала волосы, почему-то решила взять с собою Вовку, запихнула птицу себе под пальто в пазуху и пошла пустынной улицей тут недалеко. Продолжал падать редкий, но крупный снег, воздух запах ранней зимою и поздние сумерки не страшили девушку.
Валентина Данильченко лежала на кровати поверх тканевого одеяла, мать её — добродушная женщина пенсионного возраста хлопотала у кухонного стола, готовя ужин. Она приветливо улыбнулась гостье, поздоровалась, и поинтересовалась, что там на улице?
— Пошёл снежок! — Словно радость преподнесла Ксения.
— Почему не раздеваетесь?
— Действительно, Ксюша, хмуря тёмные брови, поддержала Валентина и вставая с койки.
— Я с Вовкой своим пришла, он у меня за пазухой, — смущённо ответила Ксения Коровина.
— Это та птица?? — Удивилась Валентина, — которую твой Мирон на поле поймал? А ну покажи?
Ксения расстегнула две пуговицы пальто и оттуда показалась серенькая голова, но откуда-то взявшийся мальчонка — племянник Валентины лет четырёх, но с грубоватым громким голосом подбежал к Ксении и, потянув за полу пальто, завопил:
— Хочу птичку, хочу птичку!
Кобчик, не привыкший к подобным грубым манерам встревожился до испуга, забился словно в судороге, Ксения еле удержала Вовку под пальто, застегнула на все пуговицы, а мальчонка стоял и плакал, галдя, чтобы ему дали птицу поиграться. Ксения извинилась и сказала:
— Я, наверное, пойду, Вовка испугался, он привык к тишине, не подумала…
Возвратившись домой, Ксения будто упрашивала Вовку:
— Ты прости меня, глупую, не подумала я, а коба сидел на дуге кровати, оглядывался по сторонам, вертя головой, а потом принялся рвать на поломанной ножке тугой бинт, примотанный вокруг камышины ещё Мироном.
— Тебе развязать её? — Поняла Ксения, взяла в руку согнутые маленькие ножницы и принялась помогать Вовке освободиться от этого, теперь ненужного предохранителя от травмы. — Да погоди же ты!.. вот как надо. — приговаривала Ксения, удаляя бинт, а потом и две половинки из камыша, под которой обнаружила место перелома косточки, нарост образовавшийся из хряща.
Птица радовалась больше Ксении, скакала по железной дуге стенки кровати и всё смотрел себе на голень.
Пользуясь выходным днём Ксения снизу доверху помазала глиной с песком сложенную свёкром печь, как учил её на стройке прораб Дрогин, отчего печь стала гореть ещё жарче, давно нагрелась для купания вода и Ксения села в корыто купаться. А птица дремала, а хозяйка сидела на кровати, укутанная в махровое банное полотенце и расчёсывала на голове мокрые волосы, вспоминая о Мироне, какой любил смотреть, когда Ксения расчёсывала свои волосы — вот так. Когда она выносила из корыта грязную воду и выливала её на навозную кучу, вокруг валил густой снег, а тишина стояла такая… что кажется за километр слышен вздох коровы в хлеву.


Глава восьмая

К новому году снегу навалило почти по колено. Было тяжело ходить с дому на работу, особенно Ксении Коровиной: давала о себе знать беременность, какой пошёл шестой месяц. Силос становилось носить в ясли коровам всё труднее и труднее. Ксения накладывала его в плетёную из ивняка корзину по половинке, но это лишь удлиняло её пребывание на работе. Домой она приходила никакой, а ещё приходилось готовить кушать. Иногда выручал свёкр, он стучал в окно и говорил:
— Мать вечерить зовёт!
И Ксения шла, не самой наестся, а накормить ребёночка, находившегося под сердцем. Свёкор был сегодня весел, поставил бутылку вина и торжественно налил женщинам. Тут же за столом он похвастался Агафье:
— Смотри, бабка, а экземы больше нет!
— Тю!.. — только и удивилась женщина, а потом спросила: — И как?
— Обычным топором! — стал рассказывать подвыпивший Иван Семёнович. — Это спасибо невестушке: она вылечила. Принесла с работы берёзовую сухую кору, зажгла её, поднесла пламя к холодному топору и принялась коптить его, а затем собрала с топора эту влажную копоть и мазала мне этот сухой лишай на локтях. За три раза и всё прошло!
— Гм… — ещё раз произнесла мачеха, удивлённо крутнув головой.

Поужинав у свёкров, Ксения возвратилась в флигель, принеся Вовке в руке кусочки жареного мяса. Птица принялась клевать, а Ксения села писать письмо своему любимому. Она получила от Мирона их штук десять и они все лежали у Ксении под подушкой.
«— Дорогой мой и любимый!!! Сегодня канун нового года, а мне грустно вдвойне, потому что рядом нет тебя. Скоро двенадцать ночи, допишу тебе письмо и лягу спать: завтра рано вставать на дойку. Мне уже тяжело ходить, хотя до родов очень много времени. Может там у меня двойня?! Вовка стоит рядом на столешнице и внимательно смотрит, как я пишу. Лапка у него уже зажила, летает по комнате, особенно, когда меня нет дома. Грущу и плачу… С новым годом, милый, прошло полтора месяца с небольшим, кажется два года! С ума можно сойти, если задумаешься. Шучу…»
Ксения укуталась в тёплое одеяло и засыпая, думала о муже: как ему там? Сон убаюкивал Ксению быстро и уже где-то там, на пороге сладких мыслей и глубокого сне она услышала людской гомон у ворот, вот приблизились к тёплому коридору шаги, женские голоса стали различимее, а затем стук в дверь и голоса подруг:
— Эй, соня, открывай, новый год пришёл к тебе!
Проснулся на балясине Вовка посмотрел на дверь настороженным взглядом зорких глаз. Ксения откинула дверной крючок и на порог, вместе с холодом, снегом на обуви и весёлыми возгласами, ввалилась группа доярок из её МТФ, в какой была и Валентина Данильченко. Девчата поочереди обнимали сонную Ксению, целовали её в губы, щёки, желая всего, всего, а особенно дождаться из армии мужа. Прошли к столику, поставили бутылку виноградного вина и налив стопки до краёв, чуть ли не принудительно заставили Ксению выпить.
Ксения неохотно подчинилась, опрокидывая вино в рот, выгибаясь всем телом, а кто-то из девчат увидел живот Ксении и удивлённо погладила его, восклицая:
— Смотрите, девчата, как видно уже!
— Можно потрогать? — Спросила другая.
— Так она тут не одна, а с охраной! — Послышался удивлённый голос сбоку.
Чьи-то руки потянулись к птице, Вовка лишь недоверчиво покосился и сделал несколько шагов по балясине, угрожающе выхохлившись.
— Не трогайте, девчата, он строгий, — предупредила Ксения.
— А что он ест?
— Что я ем, то и он, а вообще-то мышами и другими грызунами. Прихожу, как-то с дойки, а Вовка мышу доедает, — похвасталась Ксения.
— И мышь ловит? — удивлённо переспросили.
— Лучше кота! — Похвасталась Ксения.
— Ну надо же?..
— Ксюш, пойдём с нами по хутору пошляемся?
— С пузом?.. — Возразила Ксеня.
— И действительно, придумала ты, Нинка!
Девчата выпили ещё по стопке и засобирались, напомнив:
— А ты ешь арбуз, далее тягать его не к чему, стечёт.
— А кто мочил? — Поинтересовалась Ксения, провожая девчат до порога. — Светка Лохматова!
— Спасибо, поем! — Пообещала Ксюша, запираясь на крюк.
И за окном кто-то запел, девчата поддержали, но вразнобой, послышался удаляющийся смех, а снег всё шёл и шёл, убаюкивая хутор и людей с животными в нём электрический свет давно выключили, а зажгут перед утренней дойкой. Телевизоров у людей ещё не было, а если покупал кто, то он чаще находился на ремонте, чем на столе дома.
Арбуз из бочки был действительно вкусен, особенно для Ксении в её положении. Коровина не заметила, как съела его даже корки не оставив. Вовка попытался есть, клюнул раз, другой и брезгливо отошёл.

Новогоднее утро выдалось тихим и пасмурным, но снег скорее всего был, потому что присыпал все вечерние следы к МТФ. Он не скрипел под ногами Ксении лениво шедшей к сараям. Снег распадался под сапогами Коровиной, безвесно растекаясь по сторонам, а вокруг стояла такая тишина, что казалось, кашляни кто-нибудь за километр и обязательно услышишь. Но даже собаки не брехали в хуторе. В продолговатых окнах сараев сочился тусклый свет и дизельный мотор, гнавший электричество натужно урчал, спрятавшись за постройками.
Ксения Коровина вошла с причёлка сарая в узкую дверь и в лицо пахнул запах молока, тёплого навоза от коров и жвачки. Девчата пришедшие пораньше уже доили, ибо слышны были струи молока игравшие с края подойников. Навстречу Коровиной шёл бригадир МТФ Лохматов Николай Иванович. Высокий, плечистый, с грубоватыми чертами смуглого лица. Он увидел Ксению и удивлённо поздоровался:
— Здравствуй родня!
— Здравствуй, Коля, — ответила ему она.
— Что пишет муж?
— Служит, скучает по дому.
— Оно и понятно… — говорил бригадир. Ведь он приходился Мирону двоюродным братом. — Меня сейчас девчата атаковали, говорят: «Ты видишь в каком положении Коровина, предоставь ей лёгкую работу!» Вот иду в контору, буду с управом разговаривать на счёт тебя, вечером скажу результат, подойдёшь?
Они разошлись, и присаживаясь под корову, Ксения уловила для себя, как трудно ей становится держать подойник между ног, мешал живот. Приходилось пошире расставлять подошвы резиновых сапог, чтобы коленями держать ведро.
К концу вечерней дойки к Коровиной сам бригадир пришёл и напомнил, что с завтрашнего дня она будет принимать молоко, писать, кто сколько надоил, пользуясь молокомером, а после того, как молоковоз заберёт молоко, в твои обязанности будет входить мыть эти баллоны.
К её группе коров приставили пожилую женщину с Адамовки и Ксения, нет, нет, да подходила к своим коровам, чтобы посмотреть, как доит эта незнакомая женщина.

Прошла зима. На Дон прикачивало со средиземного моря мартовское тепло. Пятого марта Ксения Коровина пошла в декретный отпуск на целых два месяца и в первые дни не знала куда себя деть и чем занять. Ксении не терпелось поехать к маме в Азовский район, где она сейчас жила в небольшом хуторке, расположившемся невдалеке от железной дороги, но кобчик Вовка не давал ей ходу. Ксения стала выходить с птицей в руке на улицу, в надежде, что Вовка незамедлительно улетит в займище, но ещё было ночами прохладно, да и дикие птицы ещё не возвратились с юга. Потому Вовка сидел у Ксении на плече, курлыкал о чём-то, клювом возился у неё в голове, перебирая волос клювом. Ксения смеялась и шутила с ним:
— Ты что там у меня нашёл?..
Вовка заглядывал в глаза и что-то отвечал ей на птичьем языке, впивая острые когти в плечо, отчего Ксения лишь строго ему напоминала:
— Больно, ведь…
Вовка расправлял свои узкие серые крылья, вспархивал с плеча и сделав над хозяйкой круг, прямиком залетал во флигель и садился на своё исконное место: на дугу кровати. Принимался чистить клювом себе перья, перегибаясь то на один, то на другой.
Но буквально перед восьмым марта к ней приехал из Шахт отец! Был он на неизменном синем мотоцикле с коляской, но во флигель, где жила Ксения не пошёл, а направился в хату свата — отца Мирона. Ксения накинула на плечи джемпер и опрометью побежала к свёкру, сказать, что она там не живёт, но когда вошла в знакомый коридор, пропахший табаком, то увидела отца и свёкра. Мужчины стояли друг перед другом обнявшись и каждый всхлипывал от радости встречи за столько лет. Наконец, Иван Семёнович предложил гостю:
— Давай, сват, присядем за стол и выпьем по стопке вина?
— Нет, сват, пить я не буду, спасибо, я приехал за дочкой, повезти её в Шахты погостить и показать где я живу!
— Но обессудь, — своеобразно объяснился свёкр.
Из залы вышла павой Агафья Фёдоровна и, хмыкая себе под нос, произнесла:
— Здорово бывали.
— Здравствуй, здравствуй! — ответил ей Илларион, не поворачиваясь к двери где стояла оторопевшая от неожиданности дочь. На отца была накинута армейская плащ-накидка, кирзовые сапоги сняты у порога, а ноги гостя белели тёплыми вязанными шерстяными носками.
— Папа!.. — не выдержала и вскрикнула Ксения, делая шаг к отцу.
— Дочка… — тоже обрадовался Илларион, повернулся, обнял дочь за талию, поводил шершавыми ладонями по плечам и, поняв, что что-то с дочерью не то, удивлённо поинтересовался: — А ну покажись?.. Ах, ты моя бесценная девочка, ждём внука?..
Ксения лишь пожала плечами и тихо улыбалась.
— А я за тобою, напомнил ей отец. Поедем к нам хоть на недельку? Мне доложила сестра что ты в декретном отпуске.
Ксения хотела возразить: «Откуда она знает?» но догадалась, что она живёт в хуторе, где все знают друг о друге.
— Я согласна, но у меня Вовка, я его надолго не брошу, — предупредила настороженно Ксения.
— Кто такой Вовка? — Удивился Илларион, давая дочке вздохнуть полной грудью, но за Ксению ответила Агафья Фёдоровна:
— А это у неё птица живёт: кобчик. Мирон ещё до армии подобрал его на поле с перебитой ногой и выходил!
— Вон оно в чём дело, а я подумал…
— Бедовый такой и всё понимает. — Поддержал Иван Семёнович, оставаясь на стороне невестки. — Кто бы мог подумать, такая птица, кобчик приживётся у людей?!
— Он у меня однолюб, — призналась Ксения, — никому в руки не дастся, вот я и попрошу у вас, вечером закрыть мою хату, а утром открыть, пусть Вовка летает на воле пока я не приеду. У меня там ничего ценного нет, так что не боюсь, да и Вовка чужого не пустит.
— Тогда поехали, дочка! — нежно скомандовал Илларион. — Только одевайся потеплее, поедем займищем, а там паромом через Дон и рукой подать до Шахт.
Уже через полчаса мотоцикл с коляской, урчал мощным днепровским мотором легко преодолевал бугорки, попадавшиеся на пути к Дону и низины заполненные кое-где снеговой водой, благодаря тому: что здесь была песчаная земля, тяжёлый мотоцикл нигде не застревал.
Ксения сидела в люльке на мягкой подложке из овчины, и упираясь ногами в нос коляски, куталась в собственное пальто, прикрывая глаза от встречного ветра. Было часов десять, когда они подъехали к Дону, который радовал взгляд Ксении полноводием. Чувствовалось, что скоро в займище придёт настоящая вода от таяния в средней России снегов.
Ксении вылазить из коляски мотоцикла не хотелось, она угрелась в ней, а отец ходил взад — вперёд по склону берега, всматриваясь на тот берег реки, где сейчас стоял паром. Илларион выглядел внешне по-офицерски подтянутым, задумчивым и сосредоточенным. О чём он сейчас думал, может о будущих внуках, что род его не оборвётся на нём. У сестры тоже есть дети, теперь и у него скоро внук родится, а может внучка. Возвратился на этот берег паром, и не паром вовсе, а паромчик на две телеги или на одну грузовую машину и десятка два людей. Катерок пыхтел мотором, когда шёл навстречу течению реки, заплывая далеко в сторону от причала, а потом, маневрируя, сгоняемый тем же течением аккуратно пришвартовывался к деревянному настилу. Рабочий зафиксировал верёвками паромчик и Илларион скатил мотоцикл с бревенчатого съезда на песчаный берег.
А потом мотор мотоцикла натужно, но легко вывез седоков на возвышенность с правой стороны Мелиховской и асфальтовая дорога прямиком пошла мимо полей с озимыми и пахотными землями просыпающихся от зимней спячки прямиком в сторону города Шахт. Мимо проплывали серенькие хутора в балочках вдалеке белели камыши, телефонные и световые столбы проскакивали мимо словно гонимые ветром, а у Ксении в голове возникали смежные чувства гордости за отца, что он вот каков сильный и энергичный, хотя ему уже было за шестьдесят.
Вдали показался давно сгоревший террикон отсвечиваемый золой и стоял он теперь в городской черте, но в ту сторону отец не поехал, а повернул мотоцикл в первую улицу, проехали с полкилометра и остановились у высоких железных ворот, где и жил Илларион. Он распахнул эти самые ворота и заехали в узкий покрытый асфальтом двор. Навстречу им вышла по ступенькам та самая женщина, которую Ксения видела ещё в Бурьяновке, когда они все приезжали к ним в гости на машине.
Женщина всплеснула полными руками и сердечно обняла гостью, удивляясь:
— Никак беременная!..
— Я же замужем, Таисия Филипповна. — пояснила Ксения, целуя женщину в щёку.
Женщина явно постарела, как показалось гостье, стала ещё ниже ростом, округлилась.
— Мать, ты догадалась, кого я привёз?
— Конечно, конечно!.. — улыбаясь ответила женщина: — Лицом ничуть не изменилась, только повзрослела, и похожа, Лара, на тебя!
— Лазарева порода! — Утвердительно подчеркнул Илларион. — Ну, пойдём, дочка, в дом, — пригласил отец. — Снимай пальто в прихожей, — напомнил отец, а с соседней комнаты донёсся голос Таисии Филипповны:
— Вы, наверное, голодны?
— А ты, мать, как думаешь? — На вопрос вопросом ответил Илларион, приглашая дочь в переднюю, указывая на стол. — Неси всё, что приготовила!
На столе появилась бутылка вина, котлеты, хлеб и пюре. Ксения давно такого не ела, потому набросилась на еду, словно приехала с голодного края, а тут ещё беременность требовала. Пошли за столом разговоры, Таисия Филипповна расспрашивала у кого Ксения живёт там в Лохматовке, но Илларион напомнил:
— Да я же тебе рассказывал, у свёкров во флигеле. Правда, я во флигель к дочери не заглядывал, встретился лишь с её свёкром Иваном и даже не посидели за рюмкой, а вопросов к давнему товарищу накопилось много. Сват ведь тоже воевал!
— Хватит вам эту войну мусолить… — беззлобно напомнила Филипповна, первая берясь за стопку вина. — Тогда, отец, за будущего твоего наследника!
— Вот за это можно! — Согласился Илларион, стукаясь со стопкой дочери. Лёгких тебе родов! Но, как родишь обязательно пропиши мне может приеду на внука поглядеть.

А теперь возвратимся на часок в Лохматовку. Вечерело. Усиливался морозец, закат очистился от туч. Иван Семёнович Семёнов ходил по своему скотному двору, осматривая, всё ли заперто на ночь, заметил открытую настежь дверь флигеля, заглянул в остывшие комнаты и увидел на дуге кровати мирно сидевшего кобчика Вовку, вспомнил чего именно хотел сделать, возвратился в хату, снял со стены старинное ружьё, перезарядил вложил патрон бекасиной дробью, прицелился с порога и выстрелил по воробьям, чирикавшим на крыше кухоньки. Убитые воробьи горохом скатились с крыши, Иван Семёнович собрал их в сито и направился в флигель, но вышла на выстрел из хаты Агафья и изумилась:
— Ты чего, дед, делаешь, всех соседей перепугаешь?!
— Да надоели они, не успеешь курам пшеницы сыпануть, а нахлебники тучей тут, как тут.
— Гммм, — произнесла Агафья и следовала за мужем, а когда вошла в пристроенный наспех коридорчик флигеля, где был ссыпан ещё Мироном уголь, догадалась, что Иван неспроста стрелял воробьёв, «— это он для того чёрта придбал», — подумала она и вдруг предложила:
— Давай мы его, Иван, старым мешком накроем и палкой убьём?!
— Кого? — Спросил Иван Семёнович, не сразу поняв замысел.
— Этого чёрта Вовку!
— Далося он тебе, — огрызнулся Семёнов высыпал из сита с десятка два убитых, но ещё тёплых воробьёв. — Надо его позвать, пусть ест.
— А ты его вымани сюда дохлой птичкой, — подсказала Агафья, шмурыгая носом.
Не успел Семёнов поднести к птице мёртвого воробья, как кобчик молниеносно схватил когтистой лапой добычу и спрыгнул с нею на пол.
— Во зверюга! — отметила для себя Агафья. — Пошли отсюда, дед, а то ещё глаза нам выклюет!
— Перекстись! — Остановил пыл женщины Иван Семёнович, — он просто голоден, а тут свежей кровью запахло, — пояснил старик.
Они заперли за собою дверь флигеля и пошли в свою хату.

— Дети не обещали к нам зайти? — Через стол спросил Илларион у Жены.
Та на правах заботливой хозяйки ответила уклончиво:
— Игоря я сегодня видела на базаре, он мне ничего не сказал, за Светку, там, как муж скажет.
— Но сегодня предпраздничный короткий день на работе, — напомнил Илларион, покрасневший лицом от выпитого вина. Но тут залаяла соседская собака, а вскоре хлопнула входная дверь. Ксению насторожил гомон, дверь прихожей открылась и на пороге появилась пара: не очень впечатлительная на вид девушка и парень на голову выше. Таисия Филипповна радостно вскрикнула и произнесла:
— Наши, доченька пришла!..
Полуобернувшись к двери, Ксения по разговору поняла, что пришла их дочь Светлана с мужем. К тому же парень держал в руке букет цветов, купленных в городском цветочном киоске для мамы на восьмое марта. Отец незамедлительно представил детям гостью:
— Будьте знакомы — моя дочь от первого брака!
Парень протянул свою руку для знакомства навстречу руки Ксении и представился:
— Николай!
— Ксения… — и протянула руку сестре Светлане, но та лишь коснулась пальцев Ксении и от них Ксения почувствовала холодок неприязни, а зять Николай уже протягивал через стол букет тёщи со словами:
— Ну, мама, с наступающим женским днём. Примите, а то может так случиться завтра некогда будет!
— Спасибо, детки! — хлопотливо раскудахталась Таисия Филипповна, приглашая детей к столу, но те категорически отказались, потому, что куда-то спешили.
Для себя, Ксения подметила, что Светлана сильно была похожа на мать, на отца же не похожа совсем, даже намёка не присутствовало. Дети потоптались и ушли, а Таисия Филипповна, как ни в чём не бывало рассудила:
— Нечего их держать подле стариков: у них свои заботы! Давайте выпьем ещё по одной?
Ксения перевернула свою стопку, показывая на живот.
— Тогда давай, дед, выпьем за здоровье детей, — Закончила начатый тост женщина и залпом выпила вино.
Ночь прошла для Ксении сумбурно. Снился кобчик Вовка, она видела птицу, как та летала выше флигеля и радостно попискивала, набирая высоту. Часто просыпалась, было жарко от водяного отопления, и Ксения поняла, что привыкла спать в прохладной хате, а у изголовья обычно сидел Вовка. Она понимала, что кобчик скучает за нею, там в одиночестве совсем, как человек.
Утром восьмого марта, Ксению разбудил сухой кашель отца. Она ещё не знала, что у него силикоз лёгких и решила для себя, что он вчера проехал на мотоцикле и простудился. Рано по утру Илларион съездил на базар, купил в цветочном магазине два небольших букета и преподнёс им, когда женщины проснулись. Ксения не слышала, как и когда отец вручил жене цветы, но придя к ней в спальню, нагнулся к дочери нежно поцеловал в щёку и сказал тихо:
— Доченька, поздравляю тебя с женским днём! И переспросил: — Может ты останешься у нас на недельку, я только буду рад!
— Нет, папа, мне надо ехать в Лохматовку, там Вовка один и скучает по мне: он мне сегодня приснился.
— Хорошо, хорошо, отвезу, только позавтракаем, — и обращаясь к жене, спросил: — Мать, кушать приготовила?
— Конечно, уже девять часов! — ответила та из кухни.
За чаем ели купленный отцом торт. Ксения уж и не помнила, когда ела такую сладкую вкуснятину, сама думала о птице, даже тогда, когда мыла в раковиной горку посуды. Отец заглянул в кухню и удивился:
— Ты что тут делаешь, доченька?
— Посуду мою, — ответила ему Ксения.
— А тебе не тяжело? — Заботливо усомнился он.
— Папа, я отдыхаю.
Пока Ксения перекидывалась с отцом словами, открылась входная дверь и на пороге появился невысокого роста паренёк с тёмными волосами на голове, улыбчивый и приятный внешностью, а за ним в дом зашла молодая цыганочка и поздоровалась:
— Здравствуйте!
А парень протянул Таисии Филипповне букет цветов, поздравил:
— Мама, это тебе, с праздником!
И Ксения догадалась — это её брат по отцу Игорь, какой вырос за эти годы и женился на цыганочке, как потом расскажет ей по дороге домой отец. Улыбчивый Игорь протянул руку Ксении и сказал:
— Поздравляю сестрёнка и тебя!
— Спасибо братец вам!
Игорь был чем-то похож с цыганочкой: чёрными бровями, грубоватым голосом и манерами свойственными этому кочевому народу. Ксения решила для себя, что Игорь абсолютно был не похож на отца, и тем более на мать светловолосую небольшого росточка женщину, медлительную, и, как показалось Ксении бесхарактерную.
В одиннадцатом часу дня, отец, наконец завёл свою машину: «Победу» вырулил её во двор и пригласил дочь на переднее сидение. Ксения поцеловала на прощание Таисию Филипповну, пообещав, что когда родит, даст им телеграмму.
Но город Шахты отец Ксении покинул не сразу. Илларион подрулил к вещевому магазину, повёл дочь на второй этаж, подвёл к вывешенным пальто и попросил:
— Выбирай, доченька, какое тебе понравится и крикнул одной из продавщиц: — Машенька, помоги моей дочери?!
Ксении приглянулась курточка с большим отложным воротником, а из платья тёплый сарафан синего цвета с разрисованными карманами, а на ноги себе выбрала глубокие утеплённые боты коричневого цвета, а на голову тёплую женскую шапку.
— Вот это и всё? — удивился отец, бегло созерцая дочь и, отметив для себя, насколько элегантно стала выглядеть его дочь. Сколько он заплатил за всё это в кассу, Ксения не интересовалась, потому то была счастлива и чувствовала себя на седьмом небе. Когда сели в машину, Ксения прослезилась от радости, и благодарно поцеловала отца в щёку, а Илларион готов был сделать всё возможное для родной дочери от любимой женщины, но Ксения была скромна, и эта черта красила её перед родителями.
Теперь они ехали другой дорогой, держа путь на город Новочеркасск, потом через Хотунок, а там на Багаевский паром и по новой трассе только что проложенной государством в сторону Волгодонска, так что в три часа дня они уже были в Лохматовке. По дороге отец расспрашивал дочь, как живёт мать, как себя чувствует, а она и не знала, что ему отвечать, так, как давно не виделась с нею и не знает о её чаяниях и быте, но она пообещала отцу поехать к ней, как только получит декретные в совхозе. По этому случаю Илларион приготовил подарок и матери, передал ей две пары собственноручно сшитых чувяк, и купил в магазине красивый платок. Признавшись дочери в том, что он любит мать до сих пор.
Заводить отца Ксении в свой флигель было сейчас стыдно. Жильё походило на медвежью берлогу, выхолонувшую за сутки отсутствия и убогую своим скудным интерьером. Но Ксения понимала и другое, что там сидит и ждёт её дорогое живое существо — это кобчик Вовка. Стоило ей открыть почему-то запертую дверь, птица почувствовала родной запах, взлетела с дуги спинки койки и с размаху села Ксении на плечо, по-особому разговаривая с нею и тёрлась шеей о щёки девушки. Ксения не выдержала ласканий птицы и тихо заплакала. Она гладила Вовку по спине и словно убеждала сама себя:
— Я тебя никогда больше не брошу… Вовка, ты слышишь? А Вовка смахивал слезинки со щёк своей покровительницы полусогнутым клювом и что-то говорил ей, говорил… А когда Ксения включила электрический свет, увидела под ногами мелкие разбросанные перья, явно от птицы.
— Что, впоймал? — Допытывалась Ксения аккуратно посадив кобчика на своё исконное место. Птица что-то отвечала ей, но девушка не понимала, а сметала веником перья, когда услышала сзади шаги и обернулась. На пороге стоял свёкр, радостно улыбался, а увидев невестку в новом наряде удивился, а Ксения похвасталась:
— Это мне всё папа купил! Вы Вовку выпускали? — поинтересовалась Ксения, — гляньте чего он тут понаделал…
— А я ему, дочка, воробьёв настрелял, вот он их и потрошил! Я их вчера на уголь положил.
Увидев в хате постороннего, Вовка насычился и поспешил отвернуться, а Ксения пригласила свёкра:
— Да вы присаживайтесь, папа!
Старик сел на старый шаткий табурет, положил сухие руки на столешницу, прибитую ещё сыном — старую дверь, покрытую дешёвой клеёнкой похвастался:
— Сын вчера мне письмо прислал! Пишет, что служба проходит нормально, у них там почти лето, часто идут дожди, ездил в командировку в Тбилиси, там, где-то в горах происходили учения.
Затем старик перекинулся на птицу и посетовал:
— Это я его нынче запер в хате, боялся, что улетит, а потом мне отвечать.
Ксения быстро привыкла к своему прежнему быту, всё чаще двери флигеля были настежь открыты, кобчик вылетал на улицу навстречу тёплому весеннему воздуху напоенном ароматом просыпающихся трав, летал озорно, а налетавшись, возвращался к себе на кровать и отдыхал.
Почти сразу же по возвращению из Шахт в Лохматовку пришла большая вода из верховья Дона. Она заполняла реки и речушки, а также озёра, лиманы, образуя между Лохматовкой и правым берегом Дона целое море с большими шумными волнами, бьющимися об кручу горы, затапливая огороды Лохматовки и протоки, по которым шла на нерест рыба. Открывался сезон ловли рыбы и ловили её кто на что горазд: на сети, вентеря, ставя их чуть ли в огородах. И Иван Семёнович со своим другом, таким же пожилым человеком, смастерили себе из сухого камыша добротный плот и плавали на нём, расставляя вентеря и сети в рыбных протоках, где течения посильнее. Ловилась рыба всякая от сомов, то тарань, сазан, щука и прочая другая. Улов солили в бочках на «корень», а потом весь год ели, радуя желудки жирной сомятиной. Тогда не знали и о рыбнадзоре и прочих служб охраны природных богатств, потому что рыбы в низовье Дона водилось не считано.
В один из тёплых дней, Ксения собралась прогуляться до двоюродной сестры, какая жила на Адамовке. Она шла по улице, а кобчик Вовка летел следом за нею, гоняя задремавшихся воробьёв и прилетевших с юга скворцов. Когда Ксения минула пролёт, разделяющий Лохматовку и Адамовку на излучине разлившейся речки Козельской пятнадцати летние подростки выловили труп мальчика лет пятнадцати прибившего волной к пологому берегу. Утопленник был тёплой шапке на голове, курточке. На крики ребят собрались у трупа взрослые дожидаясь совхозную машину, чтобы утопленника увезти в район. Ксению заинтересовало сборище людей у берега и решила взглянуть в чём там дело, но когда подошла и взглянула, то ахнула и чуть было не потеряла сознание от жуткой картины. Прибрежная волна накатывалась на труп, веки парнишки, при этом, то открывались, то закрывались. Ксению увидела незнакомая женщина с Адамовки, соседку тётки Ульяны и замахала руками на Ксению для большей острастки, увидев, что девушка беременная, забрала:
— Ты зачем пришла сюда?! А ну уходи сейчас же! Тебе нельзя на это глазеть!
И чуть ли не силой оттолкнула беременную от несчастного трупа. Ксения не сразу поняла, почему так агрессивно женщина накинулась на неё и только потом, потом, когда пришла ночь, поняла всё. Ксения боялась посмотреть в тёмное окно во двор, где ей мерещился тот самый утопленник, и звал к себе, маня рукой. Она с лихвой оценила свою опрометчивость и закаялась, что никогда, будучи беременной не станет интересоваться подобными случаями. Пройдут годы, десятилетия её жизни, а нет, нет, но придёт в голову тот злосчастный случай и до сих пор страшно становилось Ксении.

На Дону властвовал апрель. Солнце с обед грело совсем, как летом. Люди в Лохматовке затевались сажать огороды, а снеговая вода не собиралась уходить в Азовское море. Детвора вовсю купалась за огородами и в мелких прогретых солнцем заводях. Дёргали молодой чакан и ели его, набивая желудки сочной зеленью, тут же запивая всё это чистой талой водой.
Ксении Коровиной всё тяжелее было вставать по утрам, то и дело болел низ живота и молодая женщина боялась, что схватки её застанут тут в Лохматовке, а надо было ехать к матери, ближе к цивилизации, где ей могут оказать нужную медицинскую помощь. Только вот кобчик Вовка не хотел улетать на вольные хлеба и, таким образом держал Коровину тут словно на привязи. Ксения выходила с птицей на плече на широкий скотный двор свёкра и просила, угощая из ладони пшеном:
— Вовка, ну лети, лети!..
А он клевал горстку пшена и разговаривал с хозяйкой.
— Вот я уеду завтра, — говорила она Вовке, — а ты смотри, как хочешь тут сам…
Но однажды Вовка будто бы понял, чего хочет от него хозяйка, взлетел с плеча и вечером не возвратился. Ксения приуныла, скучая по птице, потому что и поговорить не с кем, а через три дня — перед самой Пасхой собиралась уехать к матери в Азовский район, как вдруг во дворе появился кобчик Вовка, он встревожено сел ей на плечо, о чём-то говорил ей на своём птичьем языке. Ксения зашла во флигель, взяла, по обыкновению, горстку пшена в ладонь, вышла на порог и принялась угощать Вовку с ладони. Птица клевала, а сама поглядывала куда-то на сторону. Ксения на заборе, из высоких жердей, не сразу рассмотрела там точно такого же кобчика, пугливо озиравшегося по сторонам. Кобчик снялся с плеча, подлетел к подруге или другу, о чём-то щебетал, видимо приглашая на лакомство и снова возвращался на плечо Ксении. Вовка звал напарницу так и этак, но дикая птица не осмеливалась подлетать близко к человеку, а всё кружила и кружила у головы Ксении.
— Ну что же ты? — Говорила Ксения, как можно ласковее, но дикарка не осмеливалась и снова садилась на жердь поодаль.
И Вовка улетел! А Ксения порадовалась за него, что всё-таки он обрёл себе пару и она спокойно уедет к матери. Так и сделала: замкнула флигель, ключ повесила на гвоздик у дверей, роняя слезу, покинула Лохматовку.


Глава девятая

В рабочий посёлок Багаевский Ксения Коровина приехала местным рейсовым автобусом, а дальше паромом и на Новочеркасск. С Новочеркасска на Ростов автобусы ходили чаще, а электропоездом на нужный полустанок Коровина добралась к вечеру. Мать — Таисия Филипповна писала дочери, что она купила хатёнку в маленьком степном хуторке, находившемся в пяти километрах от Бурьяновки в которую старшая Коровина со временем надеялась возвратиться.
Перейдя пшеничное поле по косой дорожке, протоптанной людьми, ходившими на полустанок, Ксения Коровина добралась, наконец, до знакомого ей с детства хуторка и у женщины, пасшей возле двора гусят, спросила:
— А не подскажите, где живёт Коровина Таисия?
Женщина напряглась и не потому, что вспоминала, а где же именно, скорее старалась угадать в незнакомке знакомую, но потом пояснила:
— Видите колодец с журавлём посередине улице, направо напротив его живёт та самая Таисия.
— Спасибо!
Ксения догадалась, что это двор матери. Он был не загорожен с улицы, маленькая стандартная хатёнка тех времён, окна без ставень, но государственный свет проведён был. Стены хатенки, облупившиеся за зиму, неприглядно смотрелись и Ксения в задумчивости постучала в плотно подгонную дверь к лутке. Постучала раз, другой, но никто не подавал голоса, да и дверь под ударами приоткрылась. Из тёплого коридора пахнуло давно знакомыми именно свойскими домашними и Ксения шагнула навстречу неизвестности. Она открыла вторую дверь и очутилась на пороге в небольшой комнате под потолком которой тлела маломощная электрическая лампочка. В этом естественном полусумраке, она не сразу увидела сидевшего на стуле повзрослевшего Василька. Но пацан сразу угадал вошедшую, глаза его расширились, и он удивлённо — обрадовано вскрикнул, покидая стул:
— Мамка, глянь кто приехал?!
Таисия Филипповна стояла за столом и энергичными движениями тощих пальцев, лепила вареник за вареником, маленькими порциями накладывая в пышечки из теста чайной ложечкой творог. Василёк подбежал к сестре, а та нагнулась перед ним, насколько могла из-за живота и брат с сестрой вцепились друг в дружку. Глядя на всё это, Таисия снисходительно улыбнулась, а когда брат с сестрой рассоединились, мать приблизилась к дочери и гнусавя в нос, поинтересовалась:
— Ну и зачем это мы приехали?
— Рожать буду здесь, — настороженно ответила Ксения, готовая ко всему.
— И от кого мы так растолстели? — всё тем же легко узнаваемым тоном продолжала допытываться мать.
— По-моему я вышла замуж и до этого жила у свёкров, но там глухомань, а чего-то боюсь. К тому же Мирон служит и некому будет позаботиться.
— А я что, дома сижу? — Козырнула мать. — Я тоже работаю на МТФ учётницей.
— Сама живёшь? — поинтересовалась Ксения.
— Ради чего это? — Возразила холодновато мать. — С Виктором!
Ксению даже передёрнуло, словно рядом мелькнула молния. Мать поняла, чего именно хотела услышать дочка и буркнула обиженно, взявшись далее лепить вареники.
— Ты, значит, замужем, а я кто для тебя, старуха?
Воцарилось молчание. Василёк слил на руки сестре воды из кружки, чтобы та помыла с дороги руки и прислонившись животом к столу, спросила:
— Тебе помочь?
Мать молча согласилась, качнув угловатой головой.
— И сколько сроку? — Погодя поинтересовалась мать.
— Не сегодня, завтра рожать.
— И что он пишет?
Под вопросом «что» Ксения поняла, кого мать имела ввиду и тихо ответила:
— Пишет: люблю, целую…
— Так уж и люблю… — иронично высказалась мать и криво усмехнулась, будто молодёжь нынешняя не понимает ничего в любви.
— Да, так и пишет, — утвердительно подчеркнула Ксения, стараясь этим отстоять право на любовь.
— Посмотрим… — ответила мать и снова криво усмехнулась, а вспомнив, предупредила: — Приехала, так сильно не возражай моему, не ставь себе пупом земли, он этого не любит.
— Буду ниже воды и тише травы, — согласилась Ксения, а потом вспомнила и похвасталась: — Тебе, мой папа две пары чувяк передал и платок красивый!
— А почему молчала? Спасибо, дай погляжу.
Ксения подошла к своему узлу с пожитками, а Таисия, увидев её большой живот, отрицательно всплеснула худыми жиловатыми руками:
— Господи!.. Слава Богу, хоть первенца господь прибрал. — Нащенишь их с десяток, они тебя и съедят.
— Я что, похожа на дуру, — возразила Ксеня, вытряхивая из куля свои вещи, — а-а-а, вот они, примерь?
Таисия взяла одну пару чувяк, тут же надела их, как по ней сшитые и снисходительно улыбнулась, повертела ногой туда-сюда и поблагодарила:
— Спасибо ему…
— Ещё на вот платок. Правда, красивый?
— Ещё бы, наверное, дорогущий?
— Он и меня одел с ног и до головы, — похвасталась Ксения, со стоном разгибаясь. — Всё расспрашивал о тебе, как да что.
— С той же живёт?
— Между прочим, хорошая женщина, — горделиво призналась Ксения. — И что он у ней хорошего нашёл?.. Размазня-размазнёй.
— Поговори у меня!
— Говорит: — «До сих пор Тасю люблю»
— Ты же своего Мирона окрутила?! — Грубовато подметила Таисия, а имя возлюбленного произнесла со звуковым оттенком вроде жеребца мерина.
— А это уже не твоё дело, — обидчиво отреагировала Ксения, заступаясь за возлюбленного.
— Опять матери возражаешь?
Василёк ел гостинец, привезённый из города и мало что понимал из разговора матери и сестры, но ему было жаль и ту и другую, ковыряясь пальцем в зубе с дыркой куда попала конфета.
Утром следующего дня, Ксения проснулась от чьего-то пристального взгляда, открыла глаза и увидела сидевшего за столом Виктора Бородавко. Тот курил сигарету и смотрел на спящую падчерицу, чувствуя себя тут законным хозяином и, когда он увидел, что гостья проснулась, самонадеянно хмыкнул на свету вставленной фиксой на переднем зубе, сказал:
— Мать просила тебя сдоить козу и отвести её на выгон.
— Хорошо, — согласилась Ксения и сонно попросила отчима: — Выйди, пожалуйста, я оденусь.
Виктор ещё раз хихикнул, но ушёл из хаты. С утра он был трезв, от него пахнуло тройным одеколоном и Ксения подумала: «— Наверное брился» Напялив на себя халат привезённый из Лохматовки, Ксения вышла из хаты и разогнулась у порога, до хруста тазовых косточек. Поискала глазами доёнку, но сметливый Бородавко подсказал:
— Ведро в кухне на столе! По двору с детским велосипедом в руках бегал Василёк, урча, видимо представляя, что он заводит с толкача мотоцикл, а Ксения прошла с ведром до привязанной козы, подняла валявшуюся тут же низенькую скамейку, стала приноравливаться к вымени козы. Под животным сидеть было неудобно, и Ксения расставила ноги пошире, чтобы дать большому животу опуститься. Взяла две дойки в руки и по-привычке сжала их в кулаках. Боковым зрением Ксения заметила, что Бородавко сидел подле кухоньки и внимательно смотрел на падчерицу, а она не боялась его зоркого взгляда, так как знала, что на ней сейчас были одеты белые рейтузы, закрывающие собою всё, сама подумав:
— Да смотри, бесстыжий, пока зенки лопнут!
Ксения знала, что отчим с годами стал осмотрительнее и пугливее и на крайности сейчас вряд ли способен, но постоянно остерегалась отчима откуда она знает, что у того в голове, но сейчас был рядом Василёк и Ксения чувствовала себя спокойно. Мальчонка, видимо, ждал молока и потому далеко не уходил от сестры, поглядывая то в её сторону, то на отца, курившего возле дверей кухоньки.

Вот и май пришёл! Солнце уже ходило высоко, щебет птиц доносился отовсюду, хлеба скоро заколосятся и пригревало так, что хоть загорай. Все сроки родов уже давно вышли. То ли сама Ксения просчиталась с зачатием, когда спрашивали у неё в Багаевской, то ли врачи ошиблись в подсчёте, но Коровина не волновалась и знала, если время придёт хоть сжимай ноги, хоть нет, а приспичит и никуда она не денется.
В соседней Бурьяновке прослышали, что дочка Таисии Коровиной приехала домой рожать. К тому времени из армии пришёл Митя Говоров, он сейчас работал в колхозе шофёром и улучив момент, на машине приехал в этот хуторок, где жила сейчас Ксения. Вечерело. Митя Говоров тихо подогнал свою грузовую машину ко двору Таисии Коровиной и выйдя из кабины, курил, сидя на подножке. Вышла Таисия и почти с порога спросила:
— Чего тебе черти принесли?!
Говоров улыбнулся, лишь промычал что-то, а потом извинительным голосом спросил:
— Тёща, почему шумим? Мне бы Ксюшу повидать. Сколько времени прошло…
— У вас одно на уме, а она ребёнка ждёт!
— Да я что… да мне лишь бы поговорить.
Ксения услышала разговор и вышла из хаты, кутаясь в просторный халат.
— Кто там, ма?!
— Да тут к тебе жених приехал! — Грубовато ответила Таисия, возвращаясь во двор. — Смотри недолго, а то патлы вырву, — сурово буркнула Таисия дочери.
— Мне просто интересно, давно не виделись, — ответила чётко дочь. — Привет! Дай хоть взгляну на тебя. Возмужал… — оценила Ксения, присаживаясь на скамейку за двором.
— Привет… — ответил ей тем же Говоров, неторопливо подойдя к бывшей невесте. Толи в шутку, толи всерьёз отметил Говоров, разглядывая беременную, затем сел рядом и протянул ей свою руку для пожатия. — Смылась и пропала… — укоризненно посетовал Говоров, о чём-то размышляя.
— Я тебе доказала, что честная перед тобой была, — высказалась она, оглядываясь на хату, не стоит ли там мать.
— Что же ты… я бы женился, честное слово, — ответил Говоров без напряжения.
— Ты забыл о моём условии, — тихо заговорила Ксения, как о позапрошлогоднем снеге.
— Да это всё падла тот…
— И дальше слушай Пупырёва. Он хоть женился или тоже болтается? — заинтересовалась Ксения, поддерживая руками живот.
— Да там бегает до одной в соседний хутор, но поговаривают она со взрослыми мужиками шашни водит.
— Так ему и надо.
— А ты давно приехала к матери?
— Почти две недели. Говорят, у тебя отец помер?
— Да, ещё прошлой осенью, осталась одна мать.
— Ты из центральной России передай ей привет, а почему по-хохляцки говоришь?
— А у нас в Бурьяновке, ты помнишь, многие по-хохляцки балакают. Может бросишь своего из армии ждать, а выйдешь за меня? — Вполне серьёзно предложил Говоров, всем телом пододвигаясь к Ксении.
Она улыбнулась, но её улыбки уже не видно было в поздних сумереках, тогда Ксения хихикнула с некоторой издёвкой в голосе и проговорила: — Кинулась, кица… назад ходу не будет, Митя.
— Ты не спеши с ответом, — словно уговаривал он её, — я может, завтра приеду, можно?
— А мне-то, — равнодушно и холодно ответила Ксения и предупредила: всё, мои сроки свидания вышли, пошла я…
— Ну пока!
Ксения слышала через окно, как Говоров завёл свою машину и медленно поехал по улице и для убедительности говорила себе: — Миленький, ни на кого я тебя не променяю, служи спокойно.

Говоров наладился ездить вечерами к Коровиной, как к себе домой. Поставит машину ближе к общему колодцу, сядет на лавку и ждёт, когда выйдет к нему Ксения, а та не спешила, усмехаясь говорила матери:
— Как собачонка привязался! Говорю, я замужем, а он и слушать не хочет.
И когда Ксения уходила к Мите, ворчливая Таисия говорила своему сожителю:
— Наградил Господь чадом. Это моя ошибка молодости, так сказать побочный эффект.
— Я бы не сказал, что Ксения ветреная, — заступился Бородавко Виктор, на себе испытав, насколько стойкая падчерица при попытках сблизиться с нею. Кто не живёт, тот не ошибается. Она ещё там долго будет сидеть, давай что ли? — напомнил Бородавко жене.
А Ксения садилась на лавку поодаль Мити и, поддерживая живот обеими руками, слушала гостя, а Говоров говорил:
— Я разговаривал дома с матерью, она согласна, чтобы я привёз тебя к нам домой.
— А ты спросил у меня?
— Но я ведь люблю тебя, и ты помнишь отдалась мне.
— Дура была, — возразила Ксения, только запачкалась…
— Ты такое говоришь?
— А то и не правда. Теперь я верна одному.
— Вдруг он тебя бросит?
От таких слов у Ксении всё нутро похолонело и ребёночек шевельнулся в утробе, как бы возражая тоже услышанному.
— Ты не знаешь его, Мир у меня не такой…
— А я буду и буду ездить к тебе, возлюбленный возвратится из армии, а люди ему скажут, мол, ездил тут один, всё свиданичал с твоей женой, вот тогда и посмотрим, — злорадствовал с надеждой Говоров, всё ближе пододвигаясь к Ксении.
— Ты не думай, что Мир у меня глупый, хотя он и казак, ревнивый, но соображалка у него работает! — Отвечала Ксения Говорову. Прибавила к сказанному: — Не то, что у некоторых…
— Ты имеешь ввиду меня? — обиженно заключил Говоров, плямкая губами.
— Ладно, пошла я, — вставая напомнила Ксения, — устала я сегодня и тазовые косточки болят.
Перед девятым мая у Ксении Коровиной начались схватки. Таисия позвала местную акушерку, фронтовичку, воевавшую в Великую Отечественную, но что-то непонятное творилось с Ксенией, уже и воды отошли, а плод не выходил. Акушерка перетягивала живот роженицы простынёй, но безуспешно. Тогда пожилая женщина позвонила в Самарскую больницу и лишь через два часа приехала скорая, а с нею молоденькая врач без опыта только что с медтехникума. Скорая в те годы была на базе УАЗика, рессоры жестковатые и пока Ксению везли в больницу, её качало из стороны в сторону, подбрасывало на ухабах, ребёночек повернулся головой к проходу и стал быстренько выходить.
— Стой, Прокофий! — Закричала молодая врач и тут же приняла на руки младенца с длинными чёрными волосами на голове, симпатичного, как девочка. Доктор откинула волосы мальца назад и новорожденный заморгал на свету, и щурясь. Врач воскликнула от радости, что всё благополучно разрешилось и призналась:
— Это мой первенец! Так что, если не возьмёшь меня мамаша крёстной, я обижусь. Надо бы его обмыть…
— Наталья Фёдоровна! — Напомнил старый шофёр, — Мы на мосту стоим, а внизу у берега есть родник, пойдёмте.
— Ладно, поедемте, в больнице и обмоем, — решила для себя врач и автомобиль тронулся дальше.
Пока Ксения Коровина лежала в роддоме девять дней, Таисия зятю отбила телеграмму: «Поздравляю, у тебя родился сын четыре с половиной рост пятьдесят пять сантиметров!»

После того, как Ксения Коровина родила, прошёл месяц, надо было ехать в Лохматовку получить в совхозе послеродовые. Ксения с непонятной радостью приехала в родной флигель, который стоял немым укором для самой хозяйки. Сначала Ксения зашла к свёкрам, показать им внука. Иван Семёнович даже прослезился, увидя продолжение своего рода. Он молча шмыгнул носом, рассматривая крохотное создание, а Агафья бубнила:
— Прилетал твой Вовка, когда ты уехала к матери. Бился окаянный в окна флигеля, кричал, заглядывал в щипки, думала разобьёт их, и больше не прилетал.
Ксения слушала мачеху Мирона и только теперь поймала себя на том, что опрометчиво покинула флигель, понадеясь, что кобчик благополучно обосновался в своей стае, а оно видишь, как…
В Ёлкине, куда Ксения Коровина поехала регистрировать младенца, там в сельсовете поставили его на учёт выписам метрические малышу пока на фамилию — Геннадий Коровин и там же подучили молодую маму, чтобы немедленно вызывала отца из армии, для регистрации брака и переоформлении ребёнка на отцовскую фамилию. Пришлось Ксении ехать в военкомат в Багаевскую, но там ей сказали, это всё могут сделать заочно, на что Ксения согласилась не сразу, а поехала в Лохматовку посоветоваться со свёкром, но старик был недюж в таких тонкостях, но на счастье Ксения встретилась на дороге в Лохматовке с матерью служивого призванного одногодка Мирона, та и сказала:
— Мой сыночек Вова, как только узнал, что у Мирона родился сын, посоветовал добиваться, чтобы Мирона отпустили в краткосрочный отпуск домой для регистрации брака: у них в части уже был подобный случай. Если, Ксюша, тебя связывает ребёночек, оставляй его у нас, сцеди молока в баночку, покормить его.
Непонятно почему, но женщина эта была настолько ласкова с Ксенией, что она доверила своё чадо на полдня на попечение, а возвратившись с военкомата малыш был сыт и ухожен и Ксеня забирала ребёнка, женщина встала перед Ксенией на колени и попросила простить её за раннее легкодушие и призналась:
— Прости меня, Ксюша, в своё время — в войну я любила твоего отца и письма, которые Илларион присылал твоей матери с фронта, не отдавала ей, а сжигала. Думала, что Илларион бросит твою мать, а со мною станет встречаться. Прости меня, непутёвую, что отбила у тебя отца, мне тогда было шестнадцать лет.
Ксения слушала и молчала: её взяла оторопь, не знала, что сказать в ответ и как поступить, а женщина продолжала стоять на коленях и с мольбой смотреть Ксении в глаза.
— Простишь, простишь?.. — умоляла женщина в слезах на лице с подведёнными бровями, лицом густо помазанной «жировкой».
— Я уже давно встретилась с отцом! — Только и ответила Ксения, у меня к вам претензий нет, и мамка моя давно любит другого.
— Потому-то я и решилась! — Господи, какая я дура была… Молодая совсем как сейчас ты и война, а я почтальоном работала, письма с фронта носила почти в каждый дом, но любовь к Ларке застила мне глаза, сознание, а кривду нигде и никогда не спрятать, не положить под сукно.
— Прощаю… — ответила, наконец, Ксения, понимая, что взрослая женщина не поднимется с колен.
А женщина рывком поцеловала Ксении левую свободную руку. Напоследок сказала:
— Можешь оставлять своего младенца у нас, он будет накормлен и напоен.
— Спасибо, — отблагодарила Ксения женщину и события, тянувшиеся ещё с военных лет, всколыхнули её душу и Ксения подумала: — «Так вот она какая эта самая любовь?..»
Но быстро роман пишется, а особенно читается, в жизни же всё происходит куда медленнее с сучками зарубками. Вот так и вызовом Мирона из армии. пока Ксения написала письмо Мирону, чтобы тот был в курсе всех дел относительно положенного отпуска для регистрации военкомат себе послал в войсковую часть прошение, время неумолимо двигалось медленно. Ксения снова возвратилась к матери в Азовский район, устроилась на работу в колхоз, на силосной яме писала количество рейсов машин, какие возили с поля силос. Уже и не надеялась на положительный исход бумажного дела, когда вдруг…
Наконец рядовому Мирону Волкову посчастливилось побыть дома, посмотреть на стариков в Лохматовке, на друзей, а главное увидеться с женой Ксенией и сыном Геннадием. А получилось так, когда он стоял в карауле, охраняя авто гараж, прибежал посыльный из штаба, находившегося рядом, что его вызывает комбат. Мирон шёл с автоматом за плечом и думал: «— снова начнут уговаривать, чтобы согласился на заочное бракосочетание с Ксенией, а ведь она в письме просила, чтобы не соглашался ни под какими доводами, а когда вошёл в кабинет командира части, тот улыбаясь, встал из-за стола и по-дружески пошёл ему навстречу, объявил:
— Ну что, солдат? Можешь собираться домой в краткосрочный отпуск!
Мирон даже растерялся от неожиданности, прошиб пот и гимнастёрка на нём мгновенно взмокрела. Только и успел сказать:
— Но я же в карауле…
— Отстоишь, а завтра утром берёшь документы и в дорогу домой! Я уже их подписал.
— Спасибо, — ответил Мирон, стараясь вытянуться перед начальником, а комбат, коренастый полковник с усами Будённого, сорокалетний бравый мужчина похлопал Мирона по плечу и добавил:
— Поблагодари свою жену, молодец она у тебя, настояла-таки на своём, поезжай, поезжай!
Утром, словно в горячке, Мирон по-быстрому собрал себе маленький чемоданчик, ребята, ехавшие работать на станцию Туманян, подбросили его через Пушкинский перевал и уже к обеду Волков ехал в плацкартном вагоне в город Ростов-на-Дону. Чуть больше суток он потратил на дорогу с трудом попал на вечернюю электричку назад на Кущёвскую. За окном смеркалось, трудно различимы стали тучные лесополосы, сердце томилось встречей с любимой и сыном, поинтересовался, где такая-то остановочная площадка, ехавшие рабочие со смены подсказали и Мирон вышел, наконец, на полустанке обрамлённом всё же теми почти непроходимыми лесополосами. Он ещё думал, куда ему идти, но стоявший рядом парень, поинтересовался:
— Солдат, ты не к Ксении Коровиной?
Лицо интересующего было плохо различимо в полумраке, но Мирон поблагодарил в ответ и признался:
— Да!
— Тогда поехали, я тебя подвезу.
Грузовая машина стояла тут же невдалеке, и Мирон легко запрыгнул в её деревянный кузов, чувствуя в руках силу, а в теле здоровье. Ехали недолго, показались первые хаты, почти без заборов, с такими же тучными высокими деревьями за дворами, впереди замаячил в свете фар огромный кирпичный колодец с журавлём, машина подкатила под неогороженный двор и шофёр, высунув большую квадратную свою светлую голову, сказал:
— Вот она живёт, только стучи!
Мирон поблагодарил, птицей перелетел борт автомашины и пошагал навстречу своему нежданному счастью. Сзади услышал голос того же шофера:
— Передавай привет Ксении!
Свет в окнах хаты не горел, ущербная луна только-только показывалась над притихшей знойной землёй в левой стороне и Мирон подумал: «Совсем, как в Лохматовке!..» Непонятная на вид собачка затявкала где-то в правой стороне, и по голосу её Мирон определил, что пёсик небольшого роста, потому и не опасна. Он подошёл к тёмному проёму двери, постоял секунды, а потом подумал, что вряд ли жильцы хаты услышат стук в двери, необходимо это делать в стекло окна и приблизился к щипке.
Первой услышала стук в окно Таисия Филипповна, спавшая сегодня очень чутко. Весь вечер она ждала, что люди из колхоза заедут к ней на мельницу, а мешки с зерном не набраны. Она психовала на вечно пьяного мужа — Бородавко Виктора. Лежала и думала, что сказать приехавшим за зерном, но при втором или третьем стуке в окно, подхватилась Ксения и вскрикнула, метнувшись птицей с койки в передней комнате:
— Так это же Мир мой приехал!..
В чём была, в том и побежала к тяжёлой двери. Трясущимися руками молодая женщина отодвинула громоздкий засов и распахнула двери, а на пороге стояла фигура солдата. Не спрашивая ничего и не уточняя он это или не он, повисла на шее Мирона. Этот родной запах тела нельзя спутать ни с каким другим. Наконец Мирон подал голос:
— Ксюша!.. — И обнял её долгожданную в стоявшую перед ним в белой облегающей комбинации с кружевными рисунками по подолу, голые ноги напомнили ему минуты страсти там в Лохматовке у её тётки Ули в сарае…
— Мир… — прошептала Ксения, прильнув к солдату и от радости плакала, обмачивая слезами пропахшую потом гимнастёрку. Потом она как будто что-то вспомнила и позвала: — Пошли, милый, в хату, что же мы стоим здесь?
А в хате уже горел свет, хорошо была видна койка на которой спала с сыном Ксения. Голый мальчонка лежал на спине разметав ноги, положив ручонки себе под голову. Мирон невольно улыбнулся этому нежному беззащитному пока существу и не знал, как себя повести в первые секунды, а сын спал, ничего не подозревая и произнёс тихо, чтобы не будить остальных в хате:
— Мне бы обмыться с дороги, давай выйдем из хаты?
Ксения выключила свет и они друг за дружкой вышли во двор залитый лунным светом… Обнялись прямо тут крепко и с глубоким чувством. Ксения шептала:
— Я чувствовала, что ты скоро приедешь, они сказали мне в Багае вызвали тебя, ждите…
Мирон снял с забора от соседей тяжёлое, окованное пустое ведро пошёл к колодцу с журавлём, зачерпнул воды, попробовал на вкус и отметил:
— Почти, как у нас вода — в Лохматовке Поповичьем колодце.
Ксения не отходила от Мирона и на шаг, отливаясь в свете луны непонятным свечением. Её светлые было собранные в пучок волосы на голове рассыпались снова и золотились на голове. Мирон снял гимнастёрку и попросил:
— Лей мне прямо на шею? Хорошая вода!..
Вода бодрила всё его тело засоленное дорогой и он приятно покрякивал от удовольствия, а Ксения отстранялась от холодной воды и удивлённо спрашивала мужа:
— Тебе не холодно?
— Хорошо!.. — Отвечал Мирон ей.
Не спешил утираться и только когда они возвратились во двор, принял из рук Ксении банное полотенце.
— Дай я хоть на тебя посмотрю? — попросила Мирона Ксения, поворачивая его к себе. — Милый, как я тут без тебя скучала… а тут ещё этот отчим Бородавко достаёт всякими глупостями, некому и заступиться. Ну ладно, что я о грустном, — на сколько дней приехал?
— На две недели с дорогой, — сухо ответил он.
— Так мало?..
Он подошёл к Ксении, положил свои руки ей на голые покатые тёплые плечи и успокоил:
— Но они наши эти дни, слышишь?!
Беспредельная радость обуяла парня, ему казалось десять дней для него это вечность, не задумываясь о том, что дни эти пролетят настолько быстро, как и вся оставшаяся жизнь. Но сейчас ему было радостно до слёз, не думалось о сексе, ему чувствовалось так хорошо и без полной близости, как между мужем и женой, что большего и не надо.
Они возвратились в хату, где было душно тихо, только посапывал их ребёнок, лёжа в той же позе, в какой Мирон видел его в первые секунды. чувствовал, что тёща не спит, а вот и она вышла из залы в наспех надетом платье. Женщина улыбнулась зятю, обмеривая его взглядом больших утомлённых выразительных глаз. Она показалась ему красивой по-своему, лишь внешне усталой, задёрганной непростой жизнью. Выбежал из зала заспанный мальчонка — тот самый Василёк, как называла брата Ксения. Он лупал с просония большими глазёнками и таращился на военного человека, которого никогда не видел в своей короткой жизни.
— Ну, здравствуй! — Поздоровался Мирон, как со взрослым, а мальчонка то пожимал плечами, то посматривал на весёлую сестру, стоявшую рядом с военным, а потом и вовсе убежал на улицу. Мирон предупредил тёщу: — Не начинайте, не колотитесь, давайте спать, утро покажет!
Своего сына они положили в корыто, в каком купала Ксения и малец даже и не проснулся, а сами потом легли на мягкую кровать. Мирон прижался к жене, как к родной матери, чувствовал тепло Ксениного тела и сладко засыпал, где-то осознавая, что Ксения не спит, словно стережёт его покой.
Утром Мирон проснулся по-солдатски сразу. Открыл глаза и увидел сидящую на кровати Ксению, которая кормила грудью сына Геннадия. Сын жадно глотал молоко и легонько кряхтел от торопливости. Он был голенький с розовенькими пятками. От ребёночка пахло материнским молоком, природной младенческой свежестью и беззащитностью перед окружающим миром, но рядом с ним были сильные и здоровые родители, а это главное.
Ксения спиной почувствовала, что на неё смотрит муж, неторопливо обернула голову и спросила:
— Проснулся?..
Ксения сползла на пол, уложила Геннадия в железное продолговатое корытце, заботливо прикрыла ребёнка белой простынкой и только потом легла к мужу. Ксения внимательно смотрела на мужа, не пряча вопросительной улыбки и понятное выражения небольших глаз.
Потом они лежали в кровати, жена благодарно гладила его рукой по груди и тихо говорила, ласково так, будто боялась обидеть непонятной мыслью:
— А я с вечера всё подозревала, почему это муж не берёт меня? Столько времени прошло после расставания, а он хотя бы тебе хны. Но теперь всё в норме!
— Убедилась? — смеясь, согласился Мирон.
Ксения вспомнила, что надо доить козу и шепнула мужу:
— Мы потом, в обед…
Молодые оделись и вышли в пустынный двор. Ночью этот двор казался меньше чем сейчас, по нему ходили ленивые куры, солнце показалось из-за причёлка хаты покрытой камышом. Хатёнка хоть и была аккуратно помазана летом и побелена, но летние дожди успели нашкодить, маленькие оконца без ставень старчески смотрели на всё вокруг и Мирон тоскливо вздохнул, понимая, как бедно живут люди, всё отдают стране, а она мало чем беспокоится об  их быте, об их культуре, ведь это тоже лицо Родины, а благополучие людей и является неотъемлемой силой государства… такие, примерно мысли приходили Мирону в голову, пока Ксения доила козу, то и дело преданно посматривая на него любовным понятным мужчине взглядом, тем неотразимым счастьем своим, какое и словами-то передать нельзя.
Потом Мирон пил козье молоко с домашним испечённым хлебом, которому казалось, цены не было в эти минуты, а тут ещё переполняющее душу счастье быть рядом с любимым человеком и сыном, что спал сейчас безмятежно в своём корыте. Коза была прибита на краю огорода, выходившего в скошенное поле, а они лежали в хате на кровати и обдумывали свою поездку в Лохматовку, не только к родителям Мирона, но и свою регистрацию, как та будет выглядеть через день — два.
Август на юге Ростовской области стоит жаркий и сухой. По утрам было слышно, как в полях где-то урчали натужно трактора, вспахивая землю под следующий урожай. Там работал и Бородавко Виктор. Он уходил рано, а приходил поздно уставший и злой. Иногда был навеселе, но рук не распускал, побаивался зятя, а молодые собирались в дорогу в Лохматовку. Военная одежда Мирону надоела, но вся гражданская одежда осталась там у родителей, уезжая от свёкров, Ксения и не подумала забрать одежду мужа, ей была тяжела и своя поклажа, а с другой стороны Мирон должен был встать на временный военный учёт, представившись военкому именно по форме, так что они сели в электропоезд с ребёночком на руках, несмотря на духоту и неумолимое солнце.
«Ракетой» молодые доплыли да Багаевской, сразу зашли в военкомат стать на учёт. Им повстречался в узком коридоре сам военком. Мирон отдал капитану честь и представился:
— Рядовой Волков Мирон Иванович приехал на краткосрочный отпуск по случаю регистрации брака!
— Поздравляю! — с улыбкой на бескровных губах, поприветствовал капитан и, не скрывая своего удивления, признался: — Вон ты каков Мирон Иванович! Молодец у тебя жена, таких побольше бы, умеет постоять и за себя, и за возлюбленного. Так и держать, дочка! Вам вот в этот кабинет, там и припишут.
Из Багаевской, они попутным транспортом добрались до Ёлкина, нашли тот самый сельский совет. Это была обыкновенная кирпичная хата с небольшим коридорчиком. В соседней комнате трещала печатная машинка, Мирон спросил, что необходимо для регистрации брака и переоформлении сына на свою фамилию. Молодая женщина, следившая внимательно за Мироном, явно завидовавшая Ксении, сказала, что нужны два свидетеля, которые хорошо знают вас. Приезжайте с ними завтра, и мы вас распишем.
Сын, как не странно, спал, а потом сосал грудь, оправлялся и снова спал до самой Лохматовки. Когда Мирон входил в родную калитку отцовского двора, ему показалось тут странно неузнаваемым. Казалось бы, вот он флигель, стоявший налево, направо новая хата родителей, та же белолистка шумела листвой, крохотная кухонька вдали, называемая печкой. Вот он и отец в бессменной сталинской зелёной фуражке на седой голове. Старик увидел сына, заулыбался щербатым ртом, проседь окрасила его впалые щёки, но старик не сдавался, обнял сына, что-то говорил ему в ухо, дыша запахом «Беломора», потом позвал в кухню, откуда-то принёс стол без клеёнки и стал по-старчески медлительно сносить нехитрые припасы. На столе появилась четверть вина, стаканы, помидоры, сухая рыба. Он только попросил:
— Дочка, помой эти стаканы, моя бабка такая неряшливая, бог знает, что в них лежало, может и мухи с дохлыми пауками.
Ксения мыла стаканы тщательно, действительно, осознавая грязноту Агафье, а Мирон расспрашивал отца, как его здоровье и о своих друзьях, понимая, что те ему пригодятся на завтра.
Старик весело отвечал, рассказывая сыну ненужные тому подробности по поводу каких-то там краж вентерей в займище на реке Сусат, пожаловался, что его обкрадает молодой сосед, выманивая у него ещё хорошие запчасти с мотора мотоцикла. Мирон помнил, что отец, по обычаю через два — три года ставил на свой мотоцикл новый мотор, а старые складывал на про запас, вот некоторые узнали это и выуживали под любым предлогом у старика запчасти. Отец жаловался, что ему всё труднее и труднее возиться с виноградником и, наверное, он его вырубит.
Казалось бы, Мирону, всё это мелочи, но картина для молодого Волкова вырисовывалась неприглядной: отец сдавал. Мирон только и спросил:
— А где же мать?
— Уматала в Шахты. Видите ли, ей тут говном воняет, уже пометелилась…
Мирон понимающе покачал головой и отмахнул всё это ладонью руки, спрашивая у жены, скоро ли она там помоет стаканы? Ксения тщательно перемывала эти самые стаканы и не только, отрицательно — недовольно покачивая головой, выражая тем самым крайнее граничащее с брезгливостью, настолько посуда первой необходимости была грязна. Потом отец принёс откуда-то чашку с помидорами, сухую рыбу и начался ранний ужин с разговорами за примитивным столом, с рассказами отца о хуторском мелкотемье и прочем старческом беспокойстве, тревожившем Ивана Семёновича. Отец пил вино наровне с сыном, подхваливал вино, а вскоре сдался и пошёл в хату отдыхать, посоветовав молодым сходить к родной бабушке по материнской линии Лохматовой Анне Николаевне — женщине восьмидесяти лет жившей со старшим сыном почти на краю хутора. Но, перед тем, как пойти к бабушке, Мирон заглянул во флигель, в каких условиях жила там его жена и увидел почти нищенский быт оставшийся после уезда Ксении к матери в Азовский район. К тому же, как заметила вошедшая следом Ксения, половина вещей и посуды, купленной ею уже не было: мачеха потихоньку вытягала новые ложки и чашки с прочей посудой своим детям в Мелиховскую и Шахты. Осталась лишь соль россыпью на печи в бумажном кульке, да нижнее тряпьё на койке, какое Ксения расстилала на доски.
Бабушка Анна Николаевна встретила внука с приплодом и его женой Ксенией с радостью, расцеловала всех и пригласила в сад к столу. Старушка была ещё крепка со своими зубами, пила вместе с внуком виноградное вино, закусывая солёной рыбой. Голос у старушки был резок, когда та повышала тон, но Мирон знал её куда больше, чем Ксения, потому сидел и улыбался. Бабушка Анна захотела взглянуть на правнука, а сюсюкая с младенцем, пока Ксения распеленала Геннадия, уверенно сказала:
— Сразу видать, что правнук нашей породы! — И этим было всё сказано. Она сходила куда-то принесла немного денег и сунула внуку со словами: — Это на расходы тебе и на дорогу, а я сейчас пойду к покойнице. Тут одна старушка померла, надо проводить в последний путь.
Мирон плохо помнил, как он возвратился домой к отцу. Старик уже собирался идти на сторожовку, но садясь на мотоцикл, молодым напомнил:
— Чувствуйте, дети, себя, как дома, только закройте на ночь кур, когда те сядут на насесты.

Утром Мирон сел на велосипед отца и поехал на гору на Адамовку, надеясь застать друга Елю дома и уговорить того быть свидетелем при регистрации. По пути, Мирон встретился с одноклассницей и своею одногодкой Василисой Шпак. Василиса не отличалась внешней красотой, была грубовата в поведении, глаза её почему-то были постоянно мокрыми от бегущих слёз, но к восемнадцати годам эта высокая и нескладная девушка приобрела внешнюю красоту, очистилась, а увидев Мирона, обняла и расцеловала, называя его не как иначе, «родственник». Почему родственник, её старший брат, довольно взрослый женился на двоюродной сестре Мирона — Лохматовой Вере, внучке бабушки Анны.
Василиса с радостью согласилась быть свидетельницей, а по поводу Ели, она сказала следующее:
— Елька дома, он сейчас болеет и на работу не ходит.
— Тогда ты Васса, жди меня у себя дома, а я съезжу до Ели, узнаю согласится ли он, и все вместе поедем в Ёлкин.
Еля, или Николай был дома и вышел к Мирону из дедовского дома (мать его вышла замуж в соседний хутор) и Мирон не сразу узнал друга: это был исхудавший подросток лопоухий, с узкой темноватой полоской на верхней губе, сутулый, словно старик и бледный лицом. Увидев Мирона, Еля обрадовано улыбнулся, чуть было не побежал навстречу, по привычке щёлкая пальцами на правой руке. Обнялись, целоваться не стали, посыпались расспросы, а узнав всё, тоже согласился, только хотел бы предупредить деда и бабушку, что отлучится.
— Смотри не напейся!.. — Кричала Еле вдогонку бабушка, напоминая ему о болезни.
Но было бы сказано. В обед все четверо были в Ёлкине в сельсовете, молодые скромно расписались, переоформили и сына Геннадия, так что теперь он тоже был Волков, это радовало Мирона, не мог наглядеться на сына, не крикливого, только когда писал в пелёнку, то ворочался в конверте и кряхтел, требуя замены белья.
 А потом был магазин, закупка вина — три семёрки, котелка колбасы, шли по пыльной дороге — из Ёлкина в хутор Верхнеянченков, затем в Кудиновку… пили вино прямо из горлышек, подставляя восточному ветерку возбуждённые лица. Только Ксения не пила, часто присаживалась на обочину дороги покормить сына, предварительно жёванным печеньем, потом грудным молоком. Все удивлялись от мальчика уже пытавшегося стать на ножки. Весь нагой, Геннадий невольно загорал на солнышке, ожидая, когда высохнет плёнка.
Василиса души не чаяла в мальчонке, целовала его и обнимала, как своего. Это потом, когда пройдут годы, даже десятилетия, не найдя себе пары в Лохматовке или в той же Адамовке, Васса Шпак уедет в город Шахты, там устроится в трамвайное депо простым рабочим и вместе с мужчинами, всю жизнь будет крутить большим ключом гайки на трамвайных путях, имея для этого не дюжую физическую силу, а выйдя замуж нарожает себе таких же крепких и розовеньких детишек и будет счастлива до глубокой старости.
Мирону жаль было уезжать от отца. Парень видел, что старик сдаёт из года в год. Не жаловаться же Ивану Семёновичу на собственно избранный жизненный путь, видя, что жена обкрадывает его в харчах, всё возит и подкармливает своих отпрысков, живущих в Шахтах и Мелиховской.
Но, несмотря ни на что, старик проживёт ещё десять лет отпущенных ему на этом белом свете и тихо умрёт в Новочеркасской больнице в шестьдесят семь лет и хоронить его будет никто иной, как сын — Мирон. Мачеха же промотает хату Семёнова Ивана Семёновича, раздарит костюмы старика, сожжёт все старинные фотографии их рода и уедет в Мелиховскую, где ещё несколько раз выйдет замуж и умрёт в девяносто девять лет, передавая знакомыми, что, если они увидят Мирона Волкова, пусть непременно приедет к ней. И люди в Лохматовке передали Мирону просьбу мачехи поздно, через год или два после смерти мачехи, да и зачем она нужна была ему, когда растранжирила всё нажитое его родителями. Но это всё случится потом, потом… а сейчас Мирон уезжал обратно на службу, прощаясь с сыном и женой. Ох, как не хотелось покидать маленькую семью, но долг перед родиной превыше всего, это Мирон понимал и отбыл в Закавказье.


Глава десятая

Так прошло два с половиной года его военной службы. Вышел новый указ министра обороны отпустить раньше на полгода тех солдат у которых на тот момент были семьи, дети. Под этот указ попал и Мирон Волков. Его демобилизовали, как-то сразу, без проволочек, почти на следующий день. Также через Пушкинский перевал их несколько человек привезли на станцию Туманян, а там поездом Ленинакан — Ростов-на-Дону, мимо Каспийского моря привезли на конечную станцию. Стояло на Дону жаркое лето, поля колосились пшеницей, жаворонки пели в безбрежном небе, а Мирон шагал с того же полустанка в степи по грунтовой дороге, миновав тот самый хуторок в одну коротенькую улицу, чуть дальше — в ту самую Бурьяновку, о которой и не знал до сей поры, лишь только по письмам жены. Ксения с матерью и отчимом жила сейчас именно там в своей колыбели детства и первой любви. Ксеня жила на пособия мужа и подрабатывая в колхозе то там, то здесь, пропалывая с бабами то бурак, то бахчевые. Но сегодня Ксения поехала в свой район — в город Азов, повезла справку по пособию на ребёнка в собес. Справилась Ксения вроде бы и быстро, но в Батайске она неожиданно встретилась с бывшим свёкром, отцом Анатолия Аналоева — Дмитрием Егорычем. Случилось это, когда Ксения подходила к железнодорожному вокзалу города Батайска, а Аналоев разворачивал свою машину «Волгу» на небольшом пятачке у того же вокзала. Дмитрий Егорыч сам узнал Ксению, посигналил ей, а потом окликнул, высунувшись из окна дверцы:
— Дочка?!
Голос был до боли знаком, и она обернулась, а узнав неохотно пошла к свёкру.
— Здравствуйте! — Не скрывая удивления, почтительно поздоровалась. Она всегда уважала этого человека из всей семьи Аналоевых и оперевшись на горячий капот, поинтересовалась: — А что вы здесь делаете?
— Я-то дома, а вот ты, дочка, что здесь забыла?
— Я в Азов ездила по делам, а теперь пришла на электричку ехать домой.
— Садись. Время есть?
— Время?.. — переспросила Ксения, и посмотрела на квадратные свои ручные часики, и ответила: — Ещё полтора часа.
— Тогда, дочка, не будем терять времени и поедем к нам домой.
— Зачем? — возразила она, предчувствуя нехорошее.
— Потом, всё потом! — Сосредоточенно откровенно сказал Дмитрий Егорыч, разворачивая машину по направлению улицы.
Тут и ехать-то всего минут десять, пятнадцать. Всё вокруг было Ксении знакомо, свежо в памяти и она поинтересовалась:
— Толик хочет видеть, так я замужем давно, у нас с мужем сын!
— Вот увидишь, и я отвечу на все твои вопросы, а пока наберись, дочка, терпения, — загадочно ответил свёкр.
Машина подъехала ко двору тот же дом, та кухонька в которой она жила с Анатолием, но прошли они прямо к дому. Ксения шла следом и ломала голову, какой сюрприз её ждёт там за закрытыми наглухо дверьми. Прошли веранду, коридор и вскоре очутились в передней комнате добротного мрачного дома. Не сразу Ксения разглядела сидящую за столом саму свекровь в тёмной одежде с чёрными волосами на голове. Ксения не пошла дальше, а остановилась тут у двери только перешагнув порог.
— Мать, смотри кого я встретил у вокзала?! — Похвастался Егорыч.
Эта возбуждённость не очень понравилась Ксении, но она сносила всё, каря себя за податливость. Посередине комнаты возилась с куклами девочка лет четырёх с такими же чёрными волосами на голове, внешне пухленькая и подвижная.
— Внучечка, это кто к нам пришёл? — Подала голос Елена Гурьевна.
Девочка бросила куклы, внимательно посмотрела на сжавшуюся женщину, стоявшую у двери, и пожала плечиками.
— Тогда внученька, покажи на фотографии где твой папа?
Девочка подбежала к высокой стене где висел портрет, на котором Ксения легко узнала себя и Анатолия в рамке, а девочка ответила ещё ломаным языком:
— Папа, вот он, — указала она на Анатолия, — а мама, вот она… Папа сейчас на аботе, а мама учится в унивесетете, но она скоро приедет на каникулы.
Довольная ответом, свекровь перевела свой взгляд на Ксению и глубоко вздохнула, с чувством осуждения.
Услышав всё это у Ксении ничего не повернулось в душе ни к этой незнакомой сиротине ни к свёкрам, ровным счётом ничего. Если бы что, то сердце бы подсказало ей, а так… Не выдержав гнетущей тишины, Ксения сказала:
— Извините, я пойду, а то электричка уйдёт. — и вышла из дома с чувством глубокого разочарования. В голове Ксении толпились подозрительные вопросы вроде тех: «— Откуда они взяли эту черноволосую малышку? Она, ведь, не моя дочь, тогда зачем они вешают её на меня?»
— Постой, дочка, — окликнул её Дмитрий Егорыч ещё с порога, — я отвезу тебя!
Идти было далековато, и Ксения приостановилась. Не оглядываясь на свёкра, она тяжело приводила свои мысли в порядок.
— Ты не серчай на нас, дочка, наш сын любит тебя, страдает, оттого и пьёт. Это он попросил нас с матерью показать тебе дочку, прости?
— Она не моя дочь, — резко заявила Ксения, внутри вся сжавшись. — Зачем внушать ребёнку чего нет на самом деле?..
Свёкор сел сам за руль, открыл правую дверь машины и пригласил:
— Садись, я расскажу, если ты в состоянии слушать. Я сам маюсь между двух огней: мне и сына жалко, пропадает парень на глазах и тебя жаль. Понимаю, у тебя сейчас своя семья…
Не послушав исповедь свёкра, Ксения возразила:
— Моя дочь мертва и вы это знаете лучше меня.
— Да, я наслышан об этом, но не больше того…
— Тогда откуда взялась эта черноволосая девочка? — стояла на своём Ксения, хотя внутри бил калатун. Она говорила и думала одновременно: «— Может и моя дочка, но почему она чёрная, хотя Анатолий светел волосами, как и я?..»
А свёкор продолжал, словно исповедовался:
— Ты знаешь, дочка, почему мы уехали из Самарской? А я тебе скажу: из-за матери: вся моя родня невзлюбила Елену из-за невозможного характера, а я вот влюбился в неё и ничего тут не попишешь. У меня в Ростове есть знакомая цыганка, я спросил у неё почему это так происходит, что я люблю жену? И ты знаешь, что она ответила после некоторого раздумья? Елена Гурьевна приворожила тебя ещё в молодости. Спрашиваю: «— А нельзя ли произвести отворот?» А она мне «— Тебе, соколик, сделано посмертно.» Видишь, дочка, я чахну помаленьку, а избавить от этого кошмара может только смерть. Твой этот ребёнок, не твой, я сам не знаю, бывало зайду, а Анатолий с матерью шепочатся.
— А когда это было? — Поинтересовалась Ксения, почувствовав правду свёкра.
— Почти сразу, как ты ушла от нас. Толик плакал, что-то показывал матери, но она кремень, уж если чего надумает, втемяшит в голову топором не вышибить. Ты не серчай на меня, дочка. Своё же чадо… Одно прошу: приглядывай за Ленкой, может что и прояснится.
Сказанные слова злили Ксению: «Но, всё может быть…»
По коротенькому проспекту, Волга подрулила к железнодорожному вокзалу, Ксения попрощалась с Дмитрием Егорычем, потом оглянулась раз, ещё раз, помахав рукою, не подозревая, что видится она со свёкром в последний раз. А потом была электричка в сторону Кущёвской, мимолётно отмечались полустанки и длинная дорога в Бурьяновку, по раскалённому простору пышущему дневным жаром. Ксению, как что гнало вперёд, она шла профилем широко шагая, видела желтеющие хлеба, жирные подсолнухи, поле с бураками, которое она ещё вчера пополола с бабами.

Возле этого самого поля мы оставили с вами Мирона Волкова шедшего в военной парадной форме с маленьким чемоданчиком в руке. Ему хотелось пить и Мирон зашёл на зелёное бурачное поле попить с бочонка воды, который стоял в балочке на краю и виден был издалека. Нашёл он и ковш с длинной ручкой и стакан. Вода оказалась сладкой совсем, как в Лохматовке у него, посмотрел на горстку баб, какие медленно шли в гору снова вышел на грунтовую дорогу и пошёл вдоль лесополосы, за которой и раскинулся хутор Бурьяновка. Мирон по письмам жены угадал его. Солнце стояло в зените и войдя в переулок Мир свернул налево в улицу. Вглядываясь в добротные кирпичные и саманные хаты, он спросил, где тут живут Коровины, но вышел со двора старик с большим животом и объяснил, Коровины проживают почти на краю хутора и так правдоподобно расписал двор, что Мирон не мог ошибиться и пройти мимо. Старая саманная хата в глубине двора, перед окнами такой же старый палисадник с покрученными яблонями и жердёлами, по левую сторону длинный двор упиравшийся в маленькую кухоньку, прокисшую от коровьего молока, по правую сторону сразу за хатой недостроенный сарай, колодец, а дальше угольник, огород в балку. Там тоже за изгородью сад, куча свежего навоза, а в колодце ведро с молоком и, для того, чтобы Мирону набрать воды, понадобилось вытянуть ведро с молоком, отвязать верёвку и только потом вытянуть ведро холодной горьковатой воды… Он нашёл старенький тазик обмылся по пояс, а потом долго сидел под тенистой жердёлой в ожидании кого-нибудь или чего-нибудь.
Птицы щебетали в саду, куры ходили лениво туда, сюда по двору. Далеко в балке мычал телок на привязи, а солнце клонилось к закату, и как вдруг Мирон услышал частые шаги по утоптанной земле во дворе, и он увидел парнишку лет семи, восьми худощавого тонконогого с заметным шрамом на подбородке. Коротенький чубчик на голове дыбился, словно его лизнула языком корова, да так и осталось. Одет был этот мальчонка в серенькие длинные шорты, на плечах застиранная майка. Этот мальчонка держал в своей правой руке руку другого мальчика лет двух. Тот был в сандалиях, в шортах с помочами белобрысый и до боли знакомый лицом. Мирон поднялся с пенька, пошёл к детям навстречу и, конечно, спросил:
— Тебя зовут Василий?
— Да! — Неохотно ответил более взрослый пацан.
— И фамилие твоё: Коровин?
Мальчишка положительно качнул головой.
— А этого звать Геннадий? — Уточнял Мирон, радуясь, что не зашёл в чужой двор и подумал: «— Значит меньший мой сын!? Но, как теперь мне быть? Как объясниться, чтобы дети не боялись меня?..»
Ксения шла быстро, будто её кто подталкивал в спину. На женщине была серая юбка с большими квадратами по полю, сверху кофта тоже серенького выцветшего цвета, неброская, но удачно сидевшая на плечах Ксении. Когда она проходила хуторскую школу, с нею повстречалась учительница русского языка её одногодка и предупредительно сообщила:
— Ксюша, к вам какой-то солдатик зашёл! Ты не ждёшь своего?
Ксения не знала, что ей и ответить, в письмах Мирон ничего такого не писал, может ошиблась Валентина?.. В голове Ксении до сих пор вертелась та девочка из дома Аналоевых, побуждая сомнительные мысли вроде тех: «Тогда откуда они взяли эту девочку, не в магазине же купили?.. И зачем Елена Гурьевна так уверенно заявила, что эта девочка по имени Лена её дочь и как всё складно выходило.»
Ещё издали, как только Ксения вошла во двор увидела короткостриженого парня с голым торсом, который разговаривал с её братом Василием и сыном Геннадием. Сердце Ксении невольно заколотилось от непонятного душевного восторга: ей верилось и не верилось, что она видит мужа!.. «Не может быть?! — Подумала она. — Это же Мирон!»
Ксения побежала навстречу ему, который приподнялся с колен и улыбаясь, направился к ней с распростёртыми руками. Обнявшись они стояли минут пять, Ксения плакала навзрыд, не стесняясь ни радостных слёз, ни долгожданного счастья, Мирон лишь часто моргал глазами, смахивая ресницами непрошенную слезу, пока к ним не подошёл их сын. Мальчонка схватился ручонкой за подол юбки матери и проговорил:
— Мама, я кушать хочу…
— Сыночек, это же папа твой! — Пояснила Ксения, заглядывая сыну в грустные глаза, а мальчонка повторял:
— Мама, я кушать хочу.
В глазах и в выражении лица Геннадия не было ни радости, ни вопроса, он только хотел кушать и тогда в голове Ксении возникла ужасная проблема, сын не знает отца, потому что когда тот рос не было рядом того, потому такая и реакция, но об этом потом, потом… А сейчас радость да ещё какая!
В кастрюле варился молодой петух, разнося запах на три двора по ту и другую сторону соседей. Детишки играли тут же, садилось солнце, а Мирон рассказывал, как его вызвали в штаб, а на утро он уже сидел с несколькими однослуживцами в походной машине, которая повезла их через Пушкинский перевал на станцию Туманян. Как видел он из окна поезда Каспийское море, оно не такое на вид, как Чёрное имея желтовато-буроватый оттенок волны. Ксения слушала мужа и думала, что никогда не расскажет ему о дневной напасти случившейся с нею в Батайске, что с этим ещё надо разобраться, почему и откуда у свекров появилась девочка по имени Елена, совсем такая, каким именем назвала она свою покойную дочь. А тут пришла с работы Коровина Таисия Филипповна. Она увидела зятя, таинственно ухмыльнулась и приняла участие в готовке ужина.
А на утро выяснилось, что Мирону не во что одеться, нет гражданской одежды, на что Ксения сказала осуждающе:
— Ты прости меня, милый, я почему-то не подумала об этом. Я уже настолько привыкла жить одна, а тебя не было рядом несколько лет, думала: приедет из армии и купим.
— Ничего, — успокоил Мирон жену, — съезжу и в солдатском на родину, там ведь отец, он ждёт.
— Мы что, поедем жить в Лохматовку? — Настороженно переспросила Ксения.
— Я ещё не решил. У меня есть две недели законного отпуска, вот тогда и поговорим, а сейчас поехали на родину!
И они поехали опять через Ростов, на Новочеркасск, а там попутными на перекладных, так что к вечеру были уже у отца дома. В Багаевской Мирон купил старику бутылку особой водки пятидесятиградусной, но Иван Семёнович пил виноградное вино, рассказывал о хуторских событиях: кто помер из старшего поколения, кто женился. Не замедлил рассказать, что не так давно умер его товарищ «Еля» от лёгочной болезни. Как-то сразу стало Мирону скучновато в Лохматовке и пожив день — другой у отца гостем, взяв кой-какие вещи, уехали снова в Азовский район, а на обратном пути Мирон сказал Ксении:
— Припишешь меня у себя, буду работать в вашем колхозе на тракторе.
Сказано сделано. Его кандидатуру и ещё двоих разобрали прямо в тракторной бригаде, одобрили и Мирон пошёл трудиться. Как раз пошла культивация полей под озимые, трудились в две смены. Мирон приходил утром и, чтобы выспаться на очередную смену, Ксении приходилось закрывать в хате окна, а детей забирать с собою во двор. Иногда приезжал из Самарской на своём мотоцикле Виктор Бородавко, как всегда навеселе, поднимал шум, будил баяном Мирона и между ними происходили стычки не в пользу Бородавко. Недолго смотрела на всё это Таисия Коровина, подсмотрела в хуторе Бурьяновка хатёнку, хозяева которой в спешном порядке выехали жить в город Азов, сторговалась с ними и предоставила жильё дочери с последующей выплатой денег. Молодые были только рады. Геннадий привыкал к родному отцу с трудом. Мальчонка никак Мирона не называл, а если мать посылала сына пригласить отца обедать, он подходил и вполголоса звал:
— Эй, эй… хотя на фотографии висевшей на стене хаты чётко признавал своего отца и отвечал: — Это папа!
Ксении пришлось уговорить брата Василия, чтобы и он называл Мирона отцом и это помогло, а уже через несколько месяцев Геннадий стал называть Мирона отцом, подражая Василию. Так и пошла их жизнь на новом месте, если бы только не но…


Глава одиннадцатая

Чтобы не расстраивать своего Мирона, Ксения Коровина не говорила мужу главное: Митя Говоров не давал ей прохода и улучив любую свободную минуту встречи с ней, почти слёзно признавался:
— Ксюша, я люблю тебя! Я перепишу твоего сына на свою фамилию, только давай жить вместе. Понимаешь, у тебя есть такое женское свойство притяжения мужчины к себе. Ты и сама не знаешь, не ведаешь об этой волшебной силе и если бы ты могла этой силой пользоваться, то все бы мужики были твои. Тогда я дурак был, не понимал кого потеряю, опьянённый молодостью и свободой, а теперь понял: всё это проходящее…
— Я внимательно слушаю, — перебила его откровения Ксения, — и что тебе сказать? Действительно ты был и остался дураком, у меня же есть муж, семья и ни какие любовные игры я с тобою затевать не стану, ну может тебе по-русски объяснить?
— Что хотишь, ты мне говори, но я любил и любить буду только тебя, — отвечал ей Говоров, переминаясь с ноги на ногу. Я выследил где твой Мирон домой ходит, какой стёжкой по камышам, засяду с топориком в руке, тюкну по голове, и ты будешь моя!
— Дурак ты!.. — Кинула ему в лицо Ксения и пошагала домой.
Дальше Ксени скрывать было некуда и она рассказала Мирону, всё что накопилось в сердце и про ту стёжку в балке по которой он ходит огородом домой. А купаясь вечером в субботу в корыте, Ксения разогнулась и увидела в окне руку Говорова, которая махала ей в окне сверху занавески, нагнулась над Мироном и тихо проговорила:
— Как бы невзначай посмотри в окно и убедишься сам. Ну что ему от меня надо? Детство ушло… — высказала в сердцах Ксения и тихо заплакала, роняя слёзы прямо в корыто, в котором сидел Мирон.
А Мирону даже взглянуть на окно было стыдно и неудобно, он верил жене и думал, как ему поступить, убеждаясь в том, что жена ему верна, если говорит такое.
— Он не даст мне покоя, — продолжала говорить вслух Ксения, обмывая мужу широкую спину, — это ты у меня такой, а другой бы приревновал. Я всё тебе рассказала о нашей с ним дружбе, начиная со школьной парты, ты помнишь. Рожу не могу его видеть калмыцкую, простить, я доказала отдалась ему, он поздно кинулся.
— А он что калмык?
— А ты посмотри на его харю, приплюснутая, глазки маленькие и вообще, что я в нём тогда нашла? — Возражала сама себе Ксения. — Ты знаешь у меня родилась идея! Давай уедем отсюда?
— Как это, — снова удивился Мирон, выбираясь из корыта. — Я только что стал привыкать к людям, к хутору и место неплохое, нет вокруг больших посёлков, а города хотя и далеко, но сядешь в электричку и вот он, — говорил успокаивающе Мирон.
— Ты многого не знаешь, милый, — возразила Ксения, рассматривая голову мужа, стоявшего в соседней комнате, — я специально тебе не рассказываю, чтобы не расстраивать. Здесь люди очень и очень плохие, если не будешь жить так, как живут они, сожрут и не удавятся.
— Даже так? — Изумился Мирон, а Ксения продолжала:
— Не могут простить мамкины похождения по молодости, считают, что и я недалеко ушла от неё. Я же тебе всё рассказывала, помнишь там в Лохматовке.
— Может ты хочешь уехать жить в Лохматовку? — заинтересованно догадался Мирон, проигрывая в голове, как это всё будет выглядеть.
— Может ты хотишь, я нет.
— Я тоже не жажду.
— Давай уедем на Кубань, тут рядом много колхозов и совхозов. Могу и дояркой пойти, а ты трактористом.
— А хату?
— Хату продадим, мы уже за неё мамке выплатили, она наша.
— Не знаю… — задумчиво ответил Мирон, одеваясь во всё чистое.
— Вот сядем и помозгуем, но так продолжаться больше не может, — решительно предложила Ксения. — Люди тут нас разведут.
Слово: «разведут» подействовало на Мирона хуже выстрела в спину и он с натяжкой согласился:
— Давай подумаем.
— Вот и хорошо!


Глава двенадцатая

Прошло более десяти лет. Что изменилось в жизни Волковых Мирона и Ксении, они-таки уехали из Бурьяновки неподалёку. Зажиточный хуторок в каком Волковы купили саманную хатёнку чуть больше той что была у них в Бурьяновке. Хуторок примыкал к селу, так что, если съездить в город Ростов, не составляло большого труда добраться до железнодорожной станции. Ксения устроилась работать в кафе разносчицей пиццы, а Мирон после операции на аппендиците пошёл на лёгкий труд, да так и остался старшим рабочим по мехдвору, купил у старика с рук тяжёлый мотоцикл и ездил на нём на работу и с работы. Их единственный сын Геннадий учился в Батайске в железнодорожном училище на помощника машиниста электропоезда. Парнишка так был похож на своего деда — Семёнова Ивана Семёновича, родители только удивлялись этому. К тому времени Ксения забеременела вторым ребёнком, но срок был ещё маленький, но Мирон уговаривал жену бросить эту хлопотливую работу в кафе, но Ксения решила для себя доработать до декретного отпуска.
Её брат Василий закончил, от военкомата, училище шофёров, в Азове и теперь работал в своём колхозе на старенькой машине, на которой возил из района запасные части для тракторов и комбайнов. Василий часто бывал в гостях у сестры, он любил её и свою любовь к сестре выражал заботой к ней и вниманием. Если в короткой жизни Василия случалось какое-нибудь маломальское событие, обязательно приезжал к сестре и садясь в комнате на стул, рассказывал вкрадчиво об этих событиях.
Однажды в конце января Василий приехал к сестре и усевшись на стул перед столом, достал из кармана путевой лист и протянул Ксении с пояснением:
— А я сегодня, сестра, труп возил в Азов…
— Какой ещё труп? — Испуганно переспросила Ксения.
— Труп отца, — спокойно и внешне равнодушно ответил Василий.
— Ты мне загадками не рассказывай, — холодея сердцем, возразила Ксения, присаживаясь к столу.
— Меня сегодня послали в Самарскую за запчастями и думаю, забегу ка я до отца, он ведь один остался, как ты знаешь, дед и бабушка померли.
— Ну и?..
— Во дворе тихо, — продолжал Василий, дом открыт, может, думаю, отец зашёл куда, но чувствую носом запах гари. Подхожу к кухне, дёрнул за дверь, она заперта, пошёл взял с машины монтировку, поддел крючок, дверь и распахнулась, а там мой отец лежит в дыму мёртвый, весь обгоревший. Я через дорогу к дядьке Гаврюше, чтобы засвидетельствовал, тут и началось… общем, нет отца, допился.
— А мамка знает? — С ужасом в глазах от услышанного, спросила Ксения.
— А её нет дома, она ещё неделю назад уехала в Ялту отдыхать по болезни.
— Не писал ей? — Уточнила Ксения, о чём соображая наперёд.
— Нет.
— Правильно и сделал, пусть лечится, мы и сами его похороним, не важная птица была, жил, как собака, по собачьи и сдох.
Уже на следующий день Волковы старшие отпросились со своих работ и условились встретиться с Василием в Самарском. Ксения отобрала для покойного надлежащую одежду и поехали в Азовский морг. В морге за деньги одели Бородавко Виктора и той же машиной втроём повезли покойника на сельское кладбище, где уже успели выкопать трактором могилу. Стояли первые дни февраля, с востока тучи несли холодный пронизывающий дождь, который хлестал им по одеждам, заливая плохо выкопанную могилу, так что гроб не идеально поместился в яме, но некогда было поправлять, засыпали одной лопатой по очереди, но под конец сломалась и лопата, кусок держака воткнули в мокрый грунт вместо креста, да так и оставили. Заехали в поселковый магазин, Волковы купили несколько бутылок вина, котелку колбасы и сидя втроём помянули усопшего в хате Волковых.
Приехавшая с Крыма мать, до последнего не верила, что её возлюбленного нет в живых, но когда Василий свозил мать на кладбище, с трудом найдя бесхозную могилку с воткнутым держаком вместо креста, она и тогда сомневалась, хотя Бородавко к ней больше не приезжал.
Как-то Волковы ехали в Батайск на очередное собрание сына, в Самарском электричка остановилась и с плохо скрываемым удивлением попросила мужа:
— Мир, взгляни в окно? Видишь черноволосую девушку?
— Да, — ответил Мирон: там на площадке стояла легко одетая с плотным телосложением девушка пятнадцати лет и кого-то встречала.
— Это моя дочка, — призналась она мужу.
— Как дочка?! — удивился Мирон. — Ты же говорила, что она умерла ещё при родах?..
— Да, умерла, но родители Тольки сказали мне, что она жива, даже показывали как-то.
Мирон смотрел на девушку с распущенными чёрными волосами, пытаясь верить и не верить словам Ксении, а женщина продолжала:
— Это загадка, я и сама в смятении.
— И что она тут делает?
— А тут же вся родня дедова и Тольки здесь, вот она сюда и мотается, я уже не первый раз замечаю её.
— Ну и дела…
— Как-то пыталась заговорить с нею, но она и гладиться не даётся, я говорит, не ваша, тогда что они хотели этим сказать?..
— Чем?
— Тааак… — блуждая в собственных мыслях, произнесла Ксения и тяжело вздохнула, вглядываясь в черты лица молодой девчонке названной свёкром её дочерью. Действительно что-то было в Елене и от Ксении, а может ей хотелось увидеть в чужой девчонке и свои черты лица, да только чёрный, как смоль волосы, распущенные по плечам, сбивали с толку, ведь и она — Ксения и Анатолий Аналоев были светло-русыми, может в бабушку?..
Тут электропоезд тронулся и все волнения и душевные переживания Волковых сошли на нет.

На дворе стояла очередная весна! Травы уже выросли по колено, вили птицы гнёзда в местном парке, природа благоухала.
Мирона Волкова назначили механиком, на место старого больного и он справлялся со своею обязанностью, так как знал номера всех подшипников, что и как работает, не только в тракторе, но и в комбайнах, к его совету прислушивались местные трактористы и был Мирон у них в почёте, с ним советовались, хотя отличался неразговорчивостью, всё ходил по тракторному двору и думал, чего он ещё не сделал. Часто Мирон ездил на своём мотоцикле в центральные мастерские совхоза: «Миру Мир», чтобы заказать у токарей несколько болтов или ещё каких-либо запчастей.
 Так и проходили дни за днями. Сын Геннадий готовился к экзаменам, а из Лохматовки им пришло письмо, присланное отцом. В частности, старик писал: «Дорогие дети, тут на недели я получил из Шахт письмо от Иллариона, просит передать Ксене, что её отец плох здоровьем и ждёт непременно дочку в гости.»
Ксения поплакала над письмом, погоревала за отца, но делать было нечего, придётся ехать, хотя беременность была на последнем сроке. Ксения уже не работала и ждала, вот-вот начнутся схватки.
— Ты там поосторожнее, — просил Мирон жену, — я бы поехал с тобою навестить старика, но весна, сама понимаешь, начался сев пропашных, я обязан быть на месте.
— Ничего, милый, я справлюсь, отвечала Ксения, — ещё три недели мне до срока, — хотя низ живота иногда ныл. — Только бы отец был жив, — говорила она, как заклинание, только бы он был жив, ведь старику за восемьдесят!
Мирон подвёз супругу до местного железнодорожного вокзала, помог подняться по крутым ступенькам в тамбур вагона и помахал с площадки рукой, где в окне вагона видел лицо жены.
Ксения сидела на деревянной лавке для двоих, но вагон был полупуст и она думала о разном, то и дело посматривая в окно, за которым проплывала лесная полоса, уверенно вбираясь в зелёную молодую листву. Между железнодорожным полотном и лесополосой цвели дикие травы, тёплый воздух поздней весны влетал в полуоткрытые окна так необходимый сейчас ей, играл её волосами на голове. По привычке, Ксения придерживала руками свой большой живот и не сразу заметила севшего напротив старичка и совсем необычного как по внешнему признаку, так и по тем характерным отличиями мужчины и женщины. Как себя ведут женщины, где бы они не ехали, то сразу пробегают взглядом промежность мужчины, где видят признаки мужского достоинства, но в этом седом старичке этого отличия не наблюдалось, белый костюм чётко облегал не очень тощие ляжки невысокого роста человека. Мужчина скорее прочитал мысль Ксении, хитро улыбнулся рядом светлых зубов, снял с ног своих кроссовки и Ксения увидела бесподобно белые ноги, а он в свою очередь спросил телепатически:
— Куда едем?
— К папе, он болен, — ответила мысленно Ксения.
— Да он безнадёжно болен и скоро умрёт, но ты успеешь с ним повидаться, он ждёт.
— А откуда вы это знаете? — Спросила у старичка Ксения.
— Знаю и всё. — Посмотрите на женщину, которая сидит по левую руку от меня.
— Вижу и что?
— У неё совсем недавно умер муж и она постоянно тоскует о нём, но без него долго не проживёт и через год — полтора тоже умрёт.
Ксения мысленно слушала старика во всём белом с нежными, как у младенца ногами, на его кроссовки, стоявшие рядом и не могла даже насторожиться, что она ведёт беседу не разговаривая, а старик продолжал:
— Ты не волнуйся, скоро родишь мальчика и назовёшь его Сашей в честь отчима, которого ты так любила в детстве. Ты не знаешь, но душа твоя хорошая, такой и оставайся. Ты доверяешься людям, а они тебе платят пакостями, муж хороший, любящий отец, но грубоват и самокритичен, при этой жизни по-другому и жить нельзя, съедят. У тебя сильные ангелы хранители, они не дадут в обиду, а за плечами я вижу двух девушек, одну черноволосую, вторую, как ты светленькую, с ними ты разберёшься сама. Вот мы и приехали, — напомнил Ксении этот странный мужчина, который стал обувать кроссовки.
Действительно за окном уж переехали железнодорожный мост через реку Дон, электричка медленно подкрадывалась к пригородной станции, а Ксения смотрела на мужчину и мысленно спрашивала:
— Кто ты?
В ответ он ей только улыбался, надел на голову белую шляпу и поднялся с места, чтобы идти к выходу. Ксения поторопилась за ним, стараясь не упустить из виду необычного старичка. Вот он сошёл по крутым ступенькам и торопливо поспешил раствориться в толпе прибывших пассажиров, но Ксения неотвязно наблюдала за ним, но в какой-то момент кто-то тронул её за правое плечо. Ксения машинально обернулась, но никого сзади себя не увидела, а когда повернула голову вперёд, старичка в белом уже не было. «— Странно, — подумала она, — куда же он делся?..» А старик действительно исчез.
Пока она вышла через широкие ворота и пошагала к главному автовокзалу, помаленьку забыла об этом нестандартном старичке, её голову заняли мысли об отце, хотя была спокойна, что застанет его живым, так пообещал попутчик.
Ксения помнила, где живёт отец, доехала трамваем до нужного поворота, а там пешком пошла на знакомую улицу. Вот и кирпичный дом номер — 114, кнопки звонка не нашла и прямиком пошла к ступенькам веранды. В доме было тихо, хотя у порога с восклицательным возгласом радости и удивления её встретила небольшого росточка Таисия Филипповна:
— Господи! Кого я вижу?.. Наконец, то! Отец, глянь, кто к нам приехал?! — нарочито громко обратилась она в пустой проём спальни.
Ксения обняла пышную женщину за плечи и почувствовала, что та тихо заплакала, затем оставила её в покое и направилась в спальню. На разложенном диване лежал отец не похудавший лишь бледный на лицо, но слегка заросший на щеках щетиной. Ксения нагнулась над отцом и нежно поцеловала и шмыгнула носом, опустилась перед ним на колени, принялась гладить по волосам редким и жидким, повторяя, как заклинание:
— Папа, папа… что случилось?
— Захворал я, доченька, силикоз добивает.
Таисия Филипповна стояла в проёме двери и беззвучно плакала, наблюдая за мужем и его дочерью.
— Ты-то как живёшь? — Спрашивал Илларион. — Вижу, возмужала, совсем уж женщиной стала и никак беременна?.. — обрадованно удивился отец, пытаясь приподняться от подушки. — Каким?
— Вторым, папа, вторым, — говорила Ксения.
— Муж как?
— Муж тоже собирался, но посевная пора пропашных, а он работает механиком в одном из отделений совхоза «Миру Мир», где мы сейчас и живём. Письмо-то мы только вчера получили из Лохматовки. Мирон привет вам передавал!..
— Лара, ты как себя чувствуешь? — Заботливо поинтересовалась жена — Таисия Филипповна.
— Так… ничего, приподними мне, пожалуйста, подушку повыше, легче дышать мне будет.
Ксения заботливо подняла отцу голову, подложив под затылок обе ладони, а Таисия Филипповна вспушила сдавленную подушку.
— Вот теперь получше, — поблагодарил Илларион и тяжело болезненно вздохнул, потом сипло и надрывно закашлялся, отчего весь почернел лицом, до синевы на губах. Таисия Филипповна сожалеючи покачала головой, а отец продолжил:
— Я так тебя ждал, доченька, многое хочу сказать, да чи успею.
— Я за этим и приехала, папа! — Ответила Ксения. — Хочу назвать следующего сына твоим именем…
— Не надо, доченька, каким-нибудь другим, а я уже покойник.
Стоявшая у изголовья жена тихо роняла слезу, утирая кулачком белой руки… Ксения лишь мельком взглянула на женщину и снова опустила глаза на отца, а старик заговорил:
— Прости меня, доченька, что я мало чего тебе давал. Жила бы ты рядом…
Тут двери дома открылись и на пороге появился сын — Игорь. Парень подрос, возмужал, за ним вошла его жена — Аза, которая прижимала к груди мальчонка лет четырёх. Ксения не сразу рассмотрела, что у малыша нет левой ручки и ножки. Уже в то время мальчонка ходил на протезе. Игорь прямо с порога шёпотом спросил у матери:
— Ну, как он?.. — показывая кивком на спальню.
— А к нам его дочка из Кубани приехала. Да ты помнишь Игорёша. —не скрываемой радостью сообщила Таисия Филипповна.
— Да?! — Удивился Игорь и прошёл к отцу, где и увидел Ксению. — Здравствуйте! — Протянул он руку женщине, и ты, папа, здравствуй! Сегодня веселее выглядишь! — Подбодрил он отца и чмокнул в щёку.
— Доченька приехала!.. — Похвастался он, пытаясь повернуться на бок, чтобы всех видеть. — А-а-а, и ты невестушка! — Увидел Илларион цыганку, — и внучок. Ну, подойди ко мне?
Мальчонка прижался к длиннополой юбке матери явно застеснявшись постороннего человека.
Пока обменивались любезностями собравшиеся тут, в дом крадучись вошла дочь Светлана.
— Здравствуйте! — поприветствовала она всех. — Шла мимо, думаю, дай зайду, отца проведаю. Муж пошёл по своим делам…
Увидев Ксению, Светлана ревнивым взглядом пробежала по знакомой незнакомке и стала рядом с матерью.
— Вот и собрались все! — Обрадованно подметил отец. — Пришло время кое-что поставить на свои места.
Стоявшие тут несколько занервничали, особенно Светлана, а отец будто ждал этого случая и продолжил:
— Игорь, сынок? Я тебя чем-нибудь обделил?
Парень удивлённо посмотрел на отца и словно отшутился:
— Папа, ты всё мне дал, что мог, купил дом, справил моему сыну протез, я почти никогда не нуждался в деньгах.
— Ладно, — согласился глава дома, — а ты Светлана что скажешь? Дом я тебе справил, машину зятю купил, если вы помните, у меня есть ещё дочь Ксения, которой по сути, ничего не перепадало в жизни, вот я ей собрал энное количество денег, это моё посмертное ей завещание. Мать, принеси из серванта, в бокале лежит бумажка на имя Ксении Коровиной?
Мать безропотно пошла в залу и вскоре принесла доверенность на получателя в сумме тридцать две тысячи прописью.
— Это тебе, доченька, возьми.
— Папа, разве сейчас о деньгах ведут разговор? — Возразила Ксения, — Спасибо, папа, но мама, отнесите доверенность на своё место — выпалила Ксения, словно в лихорадке.
Светлана крутнулась на месте и вышла на кухню, где принялась тарахтеть посудой. Зная характер дочери, отец крикнул вдогонку:
— Светлана, вернись! — а присутствующим здесь сказал: — Я всё вам дал, дети, ни в чём не обижал, даром, что вы мне не родные, а у меня единственная дочь и я вправе, как отец, собрать ей маленький презент. Да, да, вы не ослышались вы мне не родные, и это может подтвердить ваша мать.
В спальне стало настолько тихо, даже Светлана перестала греметь посудой, Илларион продолжал:
— Чтобы это всё не звучало голословно, пусть мать принесёт ваши метрические и фотографию настоящего отца, погибшего в шахте. Умирая он просил меня воспитать вас, а имя отчество вашей матери мне прилегло к сердцу, потому что женщину, которую я любил всю жизнь, это Её мать, — указал он пальцем на Ксению, — тоже зовут Таисией Филипповной.
— Да детки мои, всё это так. — подтвердила Таисия Филипповна. Фамилие вашего настоящего отца Фадеев Борис Иванович. Это потом Лара переписал всех вас на свою фамилию и вы стали Лазаревы.
Для всех присутствующих всё это оказалось шоком и для Ксении особенно: Игорь и Светлана не знали этой правды до последнего дня жизни хозяина семьи Лазаревых.
— Дочка, а ну иди сюда!? — Снова позвал отец Светлану. Но та заупорствовала.
Тогда Ксения встала с колен и прошла на кухню, где и увиделась со сводной сестрой. Лицо у Светланы было красное от обиды и гнева, она зыркнула на вошедшую и гневно прошептала:
— Ничего ты у меня не получишь!
— Но я не собираюсь их брать, — с тем же гневом ответила Ксения — и вообще, ты, подруга, если так будешь себя вести, я действительно заберу с собою эту доверенность, но я воспитана по-другому, прожила большую часть жизни без богатства, как-нибудь обойдусь без этих денег!
Руки Ксении сами потянулись к кофте Светланы, она взяла её за грудки и встряхнула так, что у той зазвенели серёжки в мочках.
— Тише, тише, тише, — взмолилась вошедшая Таисия Филипповна, — Богом умоляю вас, не сегодня. Вы видите отцу плохо, ему необходимо выговориться.
— Мать, что там происходит?! — повысил слабый голос отец, стараясь приподняться на локте, но это ему удавалось с трудом.
Светлана не могла смириться, что он не её отец, фыркнула, резко повернулась и вышла из дома, а Игорь, предчувствуя назревавший скандал, поднял ладони перед собою ответил:
— Папа, ты для меня был отцом и останешься на всю жизнь, а что Светлана, ты знаешь её характер.
Когда Игорь попрощался и ушёл со своею семьёй, в спальне отца воцарилось взаимопонимание, чтобы не сгущать краски быта, Ксения рассказывала ему где и как она живёт, внук закончил железнодорожное училище и теперь ездит учеником на электропоезде, муж хороший семьянин, у него такой же мотоцикл, как у тебя, папа…
Ночь Ксения провела в другой спальне, слышала, как отец сильно и жадно кашлял, стараясь выкашлять осевшую в лёгких угольную пыль, но тщетно, отец задыхался, звал к себе жену, и они там о чём-то шептались, а Ксения плакала тихонько, не зная, чем ему помочь.
На утро она попрощалась и уехала домой, заведомо не взяв доверенность на деньги. Она села на проходящую электричку, в Ростове пересела на Кущёвскую и в пять часов вечера уже была дома, поблагодарив Бога, что не родила в дороге. Она то и дело мысленно возвращалась к отцу. Чувствовала присутствие мужчины во всём белом с мраморным лицом, в зрачках которого таилось нечто загадочное и слегка дерзкое. А потом дома уснула, не дождавшись мужа, на мягком диване под щебет птиц за окном.

Дня через три, как Ксения приехала домой, из Шахт на её имя пришла телефонограмма: «Папа скончался, если сможешь приезжай, Таисия Филипповна.» Ксения посидела за столом с мужем, посумовали что да как и решила не ехать, тем более стали проявляться предпосылки к схваткам, а шестого мая она родила сына! Как потом до Ксении дошли слухи, что убитая горем Таисия Филипповна не на долго пережила своего мужа и через полгода тихо скончалась.
Брат Ксении Коровиной Василий должен был на днях демобилизоваться из армии и Ксения ждала его как бога. Сын Коровиной Геннадий оказался способным, он сам хвастался родителям, что объездил всю Ростовскую область на электропоезде, был примерным помощником у машиниста, бегал с миниатюрным фонариком в руке и отвёрткой, заглядывал в тамбурные щитки и что-то ковырял там. Как-то пробегая по вагону, Геннадий увидел сидевшего на скамейке солдата в парадной форме, узнал в военном своего дядю — Василия и улыбаясь обнял того за плечи. Сказал Василию, что мама ждёт его, приезжай и у него родился ещё один племянник. На что Василий ответил:
— Повидаюсь со своею мамкой, а завтра приеду к вам!
На том и расстались, но только до завтра, хотя Геннадий приходил всякий раз к дядьке, садился напротив и расспрашивал за службу в Германии, чем думает заняться на гражданке.
На другой день, как и обещал Василий, приехал с матерью Таисией Филипповной к Волковым в гости. Таисия сияла от счастья, Ксения тоже не нарадовалась на брата, подросшего в армии, возмужавшего за два года. Они пилив саду за столом вино и громко разговаривали, вспоминая разные случаи из жизни, когда из Лохматовки принесли им телефонограмму, что скончался отец Мирона. На другой день молодые Волковы засобирались в дорогу на родину. Ксения с детьми поехали прямиком на перекладных до Лохматовки, везя с собою венок для усопшего Ивана Семёновича Семёнова, а Мирон договорился по телефону с соседом из Лохматовки, который приедет в Новочеркасск в больничный морг забирать труп покойного, куда утром приедет и Мирон.
Морг больницы уже был открыт, машина со знакомыми номерами стояла у открытых дверей. Мирона, как близкого родственника, в морг не пустили, а когда вынесли старую одежду отца, то от неё пахло родным потом. Мирон выдыхал этот запах и на глаза наворачивались слёзы.
Потом была долгая дорога в Лохматовку. В кузове старенькой машины стоял гроб с покойным, было жарко, хотелось кушать. Остановились у парома через Дон перед Багаевской. Мирон побежал в шашлычную, взял порцию шашлыка с куском хлеба и, пока дожидались прибытие парома, стоял и ел этот самый шашлык, пахнущий дымком и показался он Мирону настолько вкусным, что он давно не ел подобного.
А дома уже ждали. Мачеха ходила смурная, вечно чем-то недовольная, пришла к зятю матери мать — бабушка Мирона. Мать Лохматова Анна Николаевна восьмидесяти шести лет ещё бодрая старушка, она сидела у изголовья Ивана Семёновича и тихо отгоняла газеткой надоедливых мух от лица зятя.
А Ксения шла с сыновьями с асфальтовой дороги в сторону Адамовки, неся в руке венок для покойного свёкра вспоминая его хорошими мыслями. Впереди через дорогу прополз длинный уж, и Ксения попросила Геннадия не убивать пресмыкающееся, иначе это будет дурным знаком.
Всю ночь Мирон просидел рядом с гробом отца, пил глотками вино прямо из горлышка и печально думал о кончине самого близкого и дорогого Мирону человека. Звёздное небо над головой, вселенская тишина окутала этот маленький мирок, лохматая собачонка без движений лежала под гробом хозяина и вся эта обстановка навивала Мирону невесёлые мысли.
А потом наступил день похорон. Мирон по утру сел на отцовский мотоцикл и поехал на кладбище посмотреть на могилу так как копали студенты, неумело, Мирон прикинул, в яму даже не войдёт гроб, благо лопаты лежали тут же, он прыгнул в яму и стал расширять будущую квартиру отца. Целый час он провозился с могилой, потом выбрался наверх и осмотрелся. Высокие травы лениво играли под дуновением восточного ветра, давно уже не было весенних разливов и реки потихоньку зарастали камышом. Мирон нашёл взглядом сверху где он купался когда-то с Ксенией на излучине в конце мая тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года и сладко заныла душа, от предчувствия, что время не стоит на месте. Еле заметная седина стала кое-где пробиваться в волосах на голове, теперь и отца нет и ничего больше не связывает его с Лохматовкой, кроме, как сестры Марфы, которая жила замужем тут недалеко, на склоне Адамовки. Думал заехать к ней, но догадался, что Марфа тоже будет на похоронах. Так и вышло. Она обняла приехавшего на мотоцикле Мирона и навзрыд заплакала, слезами доказывая всю свою верность брату, а потом уговаривала:
— Ты Мирон, не чурайся нас, приезжай к нам в гости, одни мы остались с тобою…
Пройдут годы, и Мирон со своею семьёй натопчет дорогу к сестре Марфе, в Адамовку, сблизятся.
Потом, когда всё на той же машине везли гроб с покойным на кладбище, вышла со двора бывшая жена Ивана Семёновича сухопарая старушка мать Марфы. Машина ехала по горе, но старушка низко поклонилась гробу, встряхнула суконным серым подолом и ушла прочь.
Уезжая на третий день домой, Мирон сказал мачехи Агафьи:
— Мне ничего не надо из этой хаты, возьму на память лишь перочинный ножик отца, а вы живите здесь.
Ничего Агафья ему не ответила, только лишь хмыкнула в нос, думая о чём-то своём и ушла прочь.

Прошло несколько лет. Как вы помните, у Волковых родился ещё один сын и назвали его Александром. Мальчишка ходил в поселковую школу, он ждал своего брата Геннадия из армии, а вернее из военно-морского флота. Василий — брат Ксении успел жениться и завести сначала дочь затем сына и всякий раз, приезжая к Волковым рассказывал сестре Ксении свои семейные проблемы, говорил, что будет арендовать землю в колхозе и открывать свой бизнес, потому что повсеместно только этим и занимаются. Колхозы и совхозы рушат, как и страну Советов в целом, а работать где-то надо. Мирон был в курсе всех этих государственных дел, потому что уже работал управляющим всё на том же отделении и прекрасно понимал, что будет завтра, и одобрял инициативу Василия заняться частным делом, работать на себя.
Ксения Коровина так и работала в местном кафе, раздатчицей и вот однажды к ней в кафе приехал кто бы вы думали: Аналоев Анатолий. Через кого и как он нашёл, где живёт и работает Ксения, она не уточняла, но он заявился в кафе к ней, как снег на голову. Крепко выпивший, улыбчиво поздоровался и заявил:
— Я долго думал, Ксюша, давай снова сойдёмся жить вместе, твоих детей я перепишу на свою фамилию.
— И сколько ты эту идею вынашивал? — Смеясь поинтересовалась Ксения, провожая его к выходу, — сначала приведи себя в порядок, брось пить, а потом вякай!
Но Анатолий Аналоев не уходил, всё сидел на ступеньках кафе и посматривал в полупустой обеденный зал, в котором гомонили люди.
— Нет, ты всё-таки подумай! — Заявлял он, уходя на электричку. — Мне есть тебе что-то рассказать.
— Вот когда будешь трезв, тогда и поговорим, — парировала Ксеня.
А Аналоев всё приезжал и приезжал в кафе с чекушкой водки в кармане, и талдычил Ксении, что ему надо что-то рассказать ей. Но однажды его визиты прекратились и Ксения облегчённо вздохнула, а потом обо всём этом рассказала мужу.
— И выслушала бы его, что он там хотел рассказать, — согласился Мирон, на ступеньках нового дома, какой они выстроили на месте бывшей хатёнки.
— Свяжись только с ним, — возразила Ксения, — я не только слышать его не хочу даже видеть!
Мирон лишь улыбнулся в ответ, поглаживая тёмные свои усики.
После этого разговора через полгода или больше, знакомые в электропоезде из Самарской сообщили ей новость:
— А знаешь, Аналоев-то Анатолий помер от цирроза печени прямо под забором у кого-то там в Батайске. Последнее время он сам жил, родители его давно померли, даже не знаем, кто его и хоронил… — А ты Ксения, похорошела! — отметила давняя подруга, продолжая: — Я слышала, ты дочку от Аналоева родила?
— Да, а что тут такого? — На вопрос вопросом ответила Ксения.
— Но, как ты могла от Тольки забеременеть, если все в Каяле знали, что он бесплоден.
— Как бесплоден?..
— А так. Со сколькими он девушками шашни заводил, вплоть до женитьбы, но ни одна из них так и не забеременела.
Ксения слушала веские доводы подруги юности, но никогда не задумывалась над этим, да и вообще она не интересовалась, порвала с ним раз и навсегда, чётко знала, что дочь от Аналоева померла в роддоме, таким образом связь с ним сама собой оборвалась и всё. Поговорила Ксения с подругой и снова забыла, а тут ещё на днях в выходной день в город поехала с мужем колбасы Китовой купить к столу, тряпку какую новую. Прохаживаясь по базару, а палаток всевозможных пруд пруди. Вольницу Россия открыла, торгуй не хочу. Газеты понадобились, рыбу простикому завернуть, а то она жирная, все вещи перегадит. Подошли супруги к киоску, где газетами торгуют, взяли с пяток не глядя, а когда стали заворачивать рыбу, то на последней странице, фотографию знакомую увидели, Ксения вскрикнула:
— Мир, посмотри, так это же моя дочка! Да ты помнишь, я тебе на станции в Каяле её показывала, это она и есть, и фамилие прочти: Аналоева Елена Анатольевна! Лидер риелторов Дона!
Мирон скептически негативно возразил:
— Она одна из тех, кто квартиры у стариков отбирают и перепродают. — Высоко взлетела! — вглядываясь в небольшой снимок Ксениной дочери, а сама Ксения ответила, что думала:
— Елена Аналоева, оказывается, давно замужем. Муж у неё воспитанник детдома, сейчас прапорщик, служит в какой-то части и намного старше Ленки у них двое детей, пацанов.
— Даже так? — Удивился Мирон, — и ты об этом молчала?..
— А кто она мне… Я даже виделась с этим самым Виталием, мужем Лены, хороший парень общительный, а когда узнал кем я довожусь его жене, обрадовался и пообещал как-нибудь приехать к нам.
— Это же хорошо! — Гляди и наладим родственные отношения.
— А мне что-то так не хочется, Ленка противная вся в бабку Гурьеху. Как-то заговорила с нею, в том же Каяле на станции, и гладиться не далась, — поясняла мужу Ксения.


Глава тринадцатая

Наступил тысяча девятьсот девяносто первый год. Советский Союз рушился на глазах и ничего нельзя было поделать, бунтовала верхушка, а простой народ давно высказал своё мнение за сохранение Советской власти в стране, но всё шло наперекосяк, а запад радовался.
Так, как Таисия Филипповна ещё держала корову, Волковым — Ксении и Мирону приходилось пасти хуторских коров в Бурьяновке. Садились почти всей семьёй и ехали ранним утром помогать матери, а Василию всё некогда, он занялся фермерством и день и ночь пропадал на арендованных полях, так что отдуваться приходилось Волковым. Но и Мирону тоже некогда, он пропадал в своём отделении, чтобы предприимчивые дельцы не растянули последнее. Мирон бы тоже взял под шумок и комбайн себе, и трактор, и поле земли, но он не хотел, устал за долгие годы работы возле железяк. Что он сделал для себя, так это взял комплект радиостанций для личного пользования, хуторской радиолюбитель сделал ему направленные антенны, и Мирон установил в последствии двухстороннюю радиосвязь из своего дома, с тещей, живущей в Бурьяновке и три раза в день связывались со старушкой, уточняя, как идут у той дела. Сотовой связи тогда ещё не существовало, а эфирная связь была удобна и порою незаменима на тот момент.
В этот тёплый августовский день Ксения пасла хуторских коров с младшим сыном Александром, которому в ту пору было лет восемнадцать. В обед Мирон уточнил по рации как проходит день, передал привет всем и тому же Василию, а Василий, приехав на Жигулях на поле где пасла коров сестра, откровенно беседовал с нею, пообещав купить ей в знак особой благодарности золотую цепочку с кулоном. Через два дня он едет в Ростов за запчастями на трактор, там же и купит подарок. Ничего не предвещало беды в семействе Волковых и Коровиных. Наступило такое же раннее утро сухое и безоблачное. Только Ксения включила в сеть приёмопередатчик и дала вызов тональным устройством, как из эфира понеслись вопли и душераздирающие крики на высоких тонах, даже понять было невозможно и тогда Ксения попросила говорить в микрофон кому-нибудь одному, а не невестке и матери разом.
— Василия нет!.. — Разобрала она наконец.
— Как нет?
— Нет, Васеньки!.. — пояснила Галина — жена Василия, захлёбываясь от слёз — Попал в аварию под Самарским и погиб…
У Ксении внутри всё оборвалось и похолодело и она почему-то переспросила:
— А когда?
— Сегодня рано утром в шесть часов. Они поехали в Ростов за запчастями, хозяин машины не справился с управлением, выехал на встречную полосу и столкнулся лоб в лоб со встречной легковой автомашиной. Его опознал местный водитель молоковоза и заехал сказал нам.
С этой секунды завертелась перед глазами Волковых и Коровиных погребальные хлопоты. Ксения позвонила на отделение Мирону, тот приехал на мотоцикле, посовещались и тут же уехали на мотоцикле в Бурьяновку. Мать Василия, жена Галина, в шоке, для Ксении гибель единственного брата оказалась невосполнимой утратой лёгшая в душу не только на долгие годы, но и на всю оставшуюся жизнь. Мать — Таисия Филипповна Коровина так не оправится с того трагического дня, заболеет потерей рассудка, её начнут мучить головные спазмы и умрёт через десять лет почти на руках дочери. В последнее время Волковы заберут мать к себе, продадут в Бурьяновке её подворье, матери Таисии Филипповне необходим был присмотр.
Но ещё одна важная деталь произошла в семье Волковых: до них дошёл слух, что Аналоева Елена Анатольевна повесилась после того, как погиб в автокатастрофе её муж и старший сын. По словам очевидцев похоронена Елена была в селе Самарском, а единственный оставшийся в живых сын в звании прапорщика уехал в Кировскую область охранять зэков, где нашлась отцова далёкая родня.

Прошло ещё около десяти лет. Для всех стало ясно, куда привела страну советов Горбачёвская перестройка, во что превратили обнищавший народ, в такой же обнищавшей стране. Каждый выживал, как мог, не шибко надеясь на правительство во главе с Ельциным. В республиках вспыхивали перевороты, гражданские войны. Народное состояние гребли, как могли и сколько могли, а Мирон Волков оформлялся на пенсию, ему стукнуло шестьдесят лет! Россия потеряла Грузию, Украину. На пасху, они, обычно садились на мотоцикл и ехали в Бурьяновку, где на погосе лежали Ксенин брат Василий и мать Таисия Филипповна Коровины, смотрели на прибывающих на кладбище хуторян, видели, как те потихоньку старели. Одноклассники подходили к Ксении с седыми усами, ведя за руку своих внуков и внучек, христосовались по-христианскому обычаю, и сожалели, что жтььхжжжжэизнь не стоит на месте. Говоров Митрий, седовласый мужчина, после уезда Волковых из Бурьяновки, познакомился с молодым агрономом присланной к ним в бригаду, подружился с нею, потом предложил руку и сердце нарожали детей и смирился на годы и только христосовались на кладбище, что-то ёкало в груди и то на мгновение. Говоров завидовал её мужу, но исправить что-либо в собственной жизни уже было давно невозможно.

Как-то Мирон сидел ранней весной дома в беседке, ещё не обросшей диким хмелем, его взгляду открывался простор молодого сада, вдоль дорожек росли тюльпаны от жёлтых до чёрных. Он поглядывал на дорогу по которой должна появиться жена. Она пошла в центр посёлка в парикмахерскую сделать причёску на голове к майским праздникам. Стоял конец апреля тридцатое число. Было тепло, но неназойливо жарко. Ксения появилась быстро, увидев в её взгляде странную перемену. Она вошла в беседку села напротив, и подняла на мужа затуманенный, растерянный взгляд заговорила:
— Наверно я сошла с ума, то что расскажу сейчас не вкладывается в моё осмысление.
Мирон сразу почувствовал неладное, видимо, действительно с ней произошло что-то выходящее за рамки восприятия, а Ксения продолжала: — Иду через парк, меня окликнула шедшая сзади женщина, — ты куда Илларионовна, — в парикмахерскую, — а я в магазин, хочу купить яблок.
Ксения приостановилась дожидая Галину, держась руками за поясницу которая нещадно ныла. Они познакомились с Галиной на базаре не знала где живёт, как фамилие, просто Галя и всё.
Переступая больными ногами, Галя, покачивалась с стороны в сторону как утка: — Передохнуть бы. — Ксения сочувственно предложила — «Пройдём до столба и отдыхнём.»
Я пошла вперёд, слушая как Галя жаловалась на больные ноги. Вдруг почувствовала, как по спине пробежал холод, словно притулилась к ледяной железяке, но когда обернулась, Гали сзади не было. Парикмахерская рядом она не могла пройти не замеченной, в магазин через дорогу тоже с больными ногами. Я оторопела. Мне стало жутко, хамелю, хамелю и скорей в открытые двери парикмахерской. Девчата сидели и скучали, клиентов не было. Одна из них спросила:
— На вас лица нет, Илларионовна, что с вами, может сердечко прихватило, водички дать? — и предложила своё место.
— Присядьте, может скорую?
И я поведала переводя дух, — На моих глазах пропала женщина, — Как? — спросили девчата.
— Шли разговаривали за болячки, оглянулась, а её нет. А кто она такая, не знаю, Галя и всё, познакомились на базаре как-то.
Девчата все вышли на улицу, и Ксения указала место возле столба. Меня охватил животный страх, сумка стояла, а женщины нет. Девчата оторопели не находя, слов к объяснению. Первой пришла в себя заведующая и предложила Ксении принести сумку, и я с непроходящим ужасом подошла к бетонному столбу и осторожно взяла в руки сумку и принесла в парикмахерскую.
— Вот так чудеса, — проговорил Мирон, всматриваясь в лицо жены, веря сказанному слову.

Первомай прошёл для семьи Волковых, радости и воодушевления он им не принёс. Они в этот день жили воспоминаниями об этом Советском празднике. Ксения потихоньку отходила от случившегося, успокоилась и второго мая изъявила желание сходить немного развеяться. Мирон подвёз её на тяжёлом мотоцикле к железной дороге и жена сказала, что часа через два она будет дома.
Мирон ковырялся в огороде вскапывая какую-то грядку, как вдруг увидел шедшую к нему жену и по её взгляду определил радость на лице, а Ксения возбуждённо сообщила:
— А, ты знаешь кого я видела в посёлке? Галину! Иду, а она выходит из парикмахерской со своей сумкой в руке, я оторопела, подхожу ближе и спрашиваю: «— Ты куда пропала, девушка, так неожиданно, напугав меня до смерти.» Она улыбнулась и ответила: — Не велено, Ксюша, говорить, ты видишь какая стою, ничего не болит, так и тянет танцевать»
Ксения увидела зримую перемену, словно, та помолодела лет так… Ксения спросила: — Как ты узнала о своей сумке? — «Они» сказали где она находится. И я подумала, что они и меня не взяли, у меня так болит поясница»

Сегодня день рождения Мирона. Он попросил жену сходить на поселковый базар и купить чего-нибудь вкусненького к праздничному столу, и Ксения отправилась с сумкой раненько поутру, пока не шибко грело солнце, а придя домой часа через два, села напротив мужа и откровенно призналась: «— Знаешь, дорогой, ты меня больше на базар одну не посылай, а то когда-нибудь уйду и не вернусь.»
— А что случилось? — изумился муж.
— Скупилась на базаре и думаю, схожу-ка я в молочный куплю молока сварить каши. Ты же знаешь наш базар шумный, гомон стоит людской, машины по трассе снуют туда-сюда, зданий вон сколько понастроено, денег было бы столько у людей в кармане. Перехожу значит, улицу, вдруг так страшно заболела голова, что я закрыла глаза, прислонившись к отбойнику. Непонятно, что со мной произошло воцарилась тишина вокруг, открываю глаза, ни машин ни базара, стою в поле и не знаю куда идти, даже что делать.
Вижу стёжку уходящую вдаль, меня такой ужас обуял, даже язык отнялся. Вдруг слышу рядом: — Ксюша, тебе, что плохо?
Голос женский и до боли знакомый, спрашиваю: — Зина, ты?
— Да я… — Голос её слышу, а видеть не вижу.
— Всё понятно, — говорит она, — стой на месте. Взяла меня за плечи, развернула три раза вокруг против часовой стрелки.
— А теперь открой глаза. — Открыла — прежний мир, вижу всё, магазины, базар, машины снующие туда-сюда, людской голос.
Не пойму, — а Зина говорит, — не ты первая Ксюша, попадаешь в параллельный мир, ты у меня уже третья, кого я возвращаю, видимо у меня миссия такая в этом мире. Ты куда шла? — В молочку. — Давай провожу! — Нет, я пойду домой.
Мирон слушал жену и думал о том, что в действительности всё может произойти, но никогда не подозревал, что это могло случиться с его женой.

Прошло ещё около десяти лет. Горбачёв — главный разрушитель социализма в России — сбежал за границу, Ельцин отправился в мир иной, но народ, живущий непонятно в каком обществе, варились в собственном соку, приспосабливаясь, кто во что горазд. В Лохматовке люди, что б выжить, занялись постройкой огромных теплиц, выращивая на продажу овощи, а где сейчас жили Волковы, люди в основном выращивали тюльпаны и розы. Теперь никому не было дела кто беден, а кто богат.
Волковы тихо жили на свои маленькие, а по сути нищенские пенсии, перебиваясь с хлеба на воду, гордо неся незапятнанные свои принципы. Потихоньку старея в собственном кирпичном доме. Старший сын Геннадий управлял электропоездом, средний Александр отслужил армию и работал трактористом на фермера, собираясь жениться. У старшего уже были свои дети, требовали много затрат на себя, а Мирон с Ксенией не могли чем помочь ему, спасал только свой огород.
Как-то под очередной новый год сидели Волковы в доме и любовались ёлкой под потолок. Это Мирон купил сосну на поселковом базаре, сказав жене, что хочет вспомнить своё детство и побыть хоть сутки в мире благополучия. Они вдвоём нарядили сосну, а теперь сидели на диване и любовались перемигиванием бегущими огнями нескольких гирлянд… Короткий день тридцать первого декабря подходил к концу, выпить было чего, да только не пилось и не елось, грустили вдвоём о прожитой жизни в смутном времени. Телевизор включать не хотелось, так, как там в ящике ничего нового, плясали полунагие певицы, веселился бомонд, а на душах народа была злость и скука. Всё поддельно и это веселие перед камерой и этот смех сквозь слёзы…
Ксения смотрела, на ёлке и вдруг увидела довольно чётко и ясно своего покойного брата Василия. Парень, погибший в расцвете сил — в тридцать лет, он призраком ходил вокруг ёлки и в доме в том самом костюме в котором похоронили, внимательно всматриваясь на ёлку, затем, снял одну игрушку с веточки, положил на пол пооглядался, нагнулся за игрушкой и повесил чуть повыше. Ксения словно выговорить не могла, подумала, что спит или бредит наяву, наконец она как бы пришла в себя и громко спросила:
— Василёк, ты что у нас делаешь?
Фонтом брата моментально рассеялся как туман, а Мирон повернулся к жене и спросил:
— Зачем ты его спугнула? Я его тоже видел!
У Ксении отлегло от сердца, но не сразу, а Мирон продолжал, гладя жену по голове, как ребёнка:
— Ты знаешь, однажды я сам был дома, захожу в дом и слышу, как в нашей кухне кто-то ложками тарахтит, заглядываю в кухню и вижу, что возле нашего кухонного стола стоит Василий. Я смотрел, смотрел на него, а потом и спрашиваю: «— Василий, ты может кушать хочешь?» А он раз и исчез, вот как сейчас.
— Включи телевизор, а то мне сумно стало, — унимая в теле мелкую дрожь, Ксения:
— Неужели такое наваждение может быть? Смотрим телевизор, не верю я им, когда рассказывают за параллельные миры, за фантомы, а тут свой призрак завёлся. Он что, так и будет у нас?
— Сходи в церковь, — посоветовал Мирон, пододвигаясь всем телом к жене и обнимая её за плечи, успокаивая:
— Да не бойся ты… Он давно поселился рядом с нами. Мне старший сын Гена как-то рассказывал: «— Па, я давно вижу нашего дядю Василия, разговариваю с ним. Как-то он предупредил меня, чтобы я на следующую смену не вышел на работу. Так и сказал мне Василий: сходи в больницу и возьми справку об освобождении на одну смену, а температуру я тебе сделаю. И правда, рассказывает сын, — на утро поднялась у меня температура, пошёл в железнодорожную поликлинику, дали мне освобождение, всё, как положено, позвонил своему напарнику, сказал, что заболел, а прихожу на следующую смену, а на моём электропоезде случилась авария, зарезали на пешеходном мостике человека. И меньшой наш рассказывал мне, что общался с дядькой. Помнишь, Сашка приезжал к нам домой с девчонкой, даже спал с нею в одной кровати? А Василий ему сказал: «— Санёк, эта девочка не твоя, она нехорошая, избавься от неё» — и сын послушал Василия, видишь, не приводит её больше.
Ксения слушала мужа, а потом поёжилась от постороннего холодка:
— Это твоя рука у меня лежит на спине, да такая холодная?..
— Нет, мои руки вот они, — ответил Мирон.
— Тогда это рука Василия гладила меня по спине.
— Он слышит наш разговор и одобряет.
— Неужели? А я думала, что это потихоньку схожу с ума, — призналась Ксения, облегчённо вздыхая и стала рассказывать мужу случай в электропоезде, когда видела пожилого мужчину во всём белом: — Ты понимаешь, вот только сейчас вспомнила его глаза, это были глаза моего брата Василия! Уже тогда старик знал, что Василий погибнет раньше времени, да только не догадалась.
— Всё может быть: мир вокруг нас многомерен и фантастически неописуем, на самом деле. Вот и Василий, он пришёл в нашу семью, как ангел, чтобы нам помочь в трудную минуту.
— Не рассказывай больше, я боюсь, — призналась Ксения, прихилившись к мужу всем телом.
— Умница ты у меня! — Отметила Ксения и чмокнула мужа в щёку.

Глава четырнадцатая

Волкову Мирону стукнуло семьдесят! Торжество отца, дети захотели отметить, как говорят сейчас с помпой! Накупили мяса для шашлыков, взяли на себя растраты на закуски и выпивку, родители только руками разводили, удивляясь размаху торжества. Стояло жаркое лето, дождей не ожидалось, был развешен полог во дворе от солнца, поставлены столы, сооружены лавки для гостей, пригласили даже тамаду из сельского Дома Культуры с громкоговорящей аппаратурой. Было весело и торжественно в семействе Волковых. Гуляли семидесятилетие отца почти два дня! Дети разъехались, гости разошлись, старики Волковы почти сутки отсыпались в прохладном доме. А на следующий день Мирон сидел в одной из комнат, что-то читал, а Ксения мыла во дворе под пологом стаканы и тарелки успевшие запылиться от дня торжества. Вдруг, Мирона отвлёк домашний телефон, который они провели себе лет пять назад.
— Да?! — Спросил Мирон, плотнее приставляя трубку к уху, так как стал неважно слышать.
— Па, — Услышал он голос в трубке старшего сына.
— Слушаю сынок!
— С вами будут сейчас разговаривать из города Екатеринбурга. Передай матери, чтобы она включила сотовый.
— Хорошо! — ответил Мирон, вышел на порог и крикнул жене:
— Ксюша, включи сотовый, с тобою сейчас будут говорить!
Женщина оставила тарелки в покое, включила сотовый и ойкнула, разгибая уставшую спину.
Пока Мирон одевал тапки, слышал голос жены:
— Да, я слушаю вас?! Лена, я помню, что обещала написать в газету благодарность за ведение мужева праздника! Что?.. О Господи, куда я проорала. Екатеринбург? — Переспросила Ксения, сосредоточившись на говорящей с того конца сотового телефона. — Что, что?.. Да двадцатого февраля шестьдесят пятого года, девочку, но она померла при родах, так мне сказали врачи принимавшие роды. Не может быть?..
Мирон, подошедший к жене увидел на её лице крайнее изумление граничащее с глубоким недоумением. Ксения машинально опустилась на скамейку у стола и проговорила мужу:
— Ты знаешь с кем я сейчас разговаривала? С родной дочерью из Екатеринбурга. Она жива и живёт там замужем ей пятьдесят один год… Лена сказала мне, успокойтесь, мама, я вам перезвоню через полчаса. Она жива, но как это всё случилось? У меня сейчас выскочит с груди сердце! Что сегодня за день? Мне во сне снились маленькие дети, вот тебе и новость.
Мирон слушал Ксению и читал на её лице крайнюю растерянность.
— Я её голос попутала с заведующей Домом Культуры, голос точь-в-точь и строчу, что вовремя не дала заявку в газету.

С непростой судьбой Аналоевой Елены Анатольевны придётся познакомить Вас читатель немного подробнее, так как эта вся запутанная история с умертвлением младенца рождённого в шестьдесят пятом году в Батайском роддоме имеет под собою много загадок, которые я сейчас открою. Правда одна, что Ксения Коровина родила дочь, не подозревая, что младенцу уготовлена непростая судьба, начиная с пелёнок, а виною всему — сам отец ребёнка — Аналоев Анатолий и его мать Елена Гурьевна. Это они приложили свои руки к исчезновению родившегося дитя. С самого начала Елена Гурьевна была против, что сын без предварительного разрешения привёл в их дом постороннюю девушку сомнительного положения, да ещё и беременную на тот момент. Анатолий уверял, Ксения беременна от него, но мать-то знала, сын не может иметь детей, так, как не плодоспособен. Есть даже заключение врача и Гурьевна была уверена, дитя зачатое не сыном, вдруг окажется в их доме. Этому не бывать! — Крикнула она в лицо сыну. — Я и тебе оставила жизнь лишь потому, что ты понравился мне!
Анатолий спорить с матерью было бесполезно, а обращаться к отцу за помощью бессмысленно, отец был под каблуком у матери. Гурьевна сама сходила в роддом к врачу и настойчиво переговорила с нею, чтобы не попал ребёнок в руки этой проходимке, а иначе роженица станет шантажировать сыном, как захочет. Через некую Зину работающую в роддоме техничкой, нашли нуждающуюся в ребёнке семью, да ещё прямо с роддома. Зина с удовольствием взялась за это дело, нашла некую Верблюдову Веру Инакиевну тридцати лет от роду, желавшей иметь детей, но неспособная рожать ввиду некоторых патологических обстоятельств, заверила своего мужа Верблюдова Ивана Ильича, что всё это им обойдётся в небольшую сумму и скоротечно получили здорового доношенного ребёнка женского пола, изначально исказив фамилию законной матери, чтобы никто потом не нашёл биологическую мать. Девочка по фамилии Верблюдова Елена Ивановна легко прижилась в приёмной семье, пока не пошла в первый класс, где и начались первые проблемы, на казалось бы пустом месте. Ну и что если Елена со светленькими волосами на голове, а родители оба брюнеты. Но детям оказалось не безразлична такая разница в патологии и сказали об этом Елене почти сразу, что она не их ребёнок. Вот это-то подозрение в конечном итоге и повлияло на дальнейшие трения между приёмной матерью — Верблюдовой Верой и маленькой Еленой. По мере взросления своего, девочка стала просить, чтобы ей показали настоящее свидетельство о рождении и выписку, что она рождена именно от Верблюдовой Веры. Проблемы с отцом у Елены как-то не возникали, он был человеком покладистым, умело обходил острые углы при разговоре с дочерью, отнекивался, говорил, что ему не следует волноваться, так как у него больное сердце, что правда, и подобными пустяками ему не следует ублажать капризы дочери, да и был Иван Ильич лет на десять старше от жены и познакомились они на целине в Казахстане, когда поехали поднимать целину в пятидесятых годах двадцатого столетия. Родителям ничего не оставалось, как запутывать следы. Сначала они переехали жить в Неклиновский район, оттуда в Волгоградскую область, а к восемнадцатилетию Елены оказались в Свердловской области на Урале, где жила мать Верблюдовой Веры, неподалёку от города Екатеринбурга. Но ещё до этого Елена требовательно просила показать ей настоящие документы с собственного рождения, за что получала от приёмной матери, в лучшем случае тумаки и затрещины. Но однажды Вера так расходилась, что избила Елену шнуром от кипятильника. била девочку почём попало, и вследствие от ударов в девочке лопнул желчный пузырь, потребовалась срочная операция, дескать сама девочка упала на дороге, а дома выслушивала в адрес родной матери, что та была гулящей девкой, которая курила и пила и может быть её уже нет в живых…
Теперь уже девушка, Елена, стала писать письма в Красный крест, в «Жди меня», чтобы ей нашли настоящую мать, пусть алкашку, гулящую, но мать, но куда она писала, потом месяцами ждала ответа, ничего утешительного не приходило. И снова ссоры с приёмной матерью. На этот раз она так побила дочь, что у той раскрошился на позвоночнике межпозвоночный сегмент и в больнице девушке поставили искусственный. При случае Елена часто ездила в гости к тётке по отцу — Надежде, у которой был сын Андрей примерно одного возраста с Еленой. Елена хорошо дружила с Андреем, который отслужил армию и собирался жениться. Как мог Андрей сочувствовал Елене, помогал в поисках истины в судьбе двоюродной сестры. Нашёл женщину работавшую в то время в загсе города Батайска и под предлогом выпросил у той хоть копию справки о рождении Елены Ивановны Верблюдовой. Женщина согласилась дать ему копию такой справки, надеясь на порядочность парня. В копии справки значилось, что приёмные родители такие-то такие, а настоящая мать Коровиненко из города Батайска.
Казалось бы всё, круг замкнулся, но пошло в стране развитие интернета, доступнее стали данные на каждого человека, а тут ещё помог случай. Однажды к сестре Ивана Верблюдова — Наде пришла в гости знакомая Вам Зина. Это уже была рыхлая болезненная женщина старше своих лет, похудевшая опустошённая сердцем и сидя за столом за бокалом вина, завела разговор о Вере Верблюдовой, где та живёт, да как, а особенно интересовала судьба приёмной дочери Елены.
Надежда рассказывала неохотно, но выпитое вино в конце концов развязало той язык и она заговорила:
— Живёт Иван на Урале, под Екатеринбургом, их дочь Лена вышла замуж, родила себе дочку, назвала Катериной…
В тот момент, когда шла беседа в узком кругу, с работы пришёл сын Нади, Андрей, он услышал щекотливый разговор, заинтересовался им, так как он касался судьбы двоюродной сестры Елены, остановился у двери комнаты и стал слушать, а Зина говорила:
— Я в своей жизни совершила огромнейший грех, потому мне так и не везёт. Родила двух дочерей от разных мужиков, а те выросли повыходили замуж и глаз к матери не кажут. Осталась я одна, к тому же безнадёжно больна и я чувствую, что это за мои грехи. Хотела отомстить Ксении Коровиной, а угодила в западню сама.
— А откуда она родом, ты ж ведь всё знаешь? — поинтересовалась Надежда, разливая остаток вина по бокалам.
— Скажу одно, Ксения Коровина из колхоза Кирова, это Гусарева балка и живёт она хорошо, по отношению меня. Муж у ней симпатичный мужчина моложе её года на три, работал в совхозе Миру — Мир управляющим, это я слышала от своих, когда ездила в Бурьяновку возила препараты травить колорадского жука, а я, вот чахну…
Андрей дождался, когда Зина ушла, пришёл на кухню к матери и присев на стул на котором чуть раньше сидела гостья, спросил отца:
— Папа, а что тётя Зина говорила за Лену, она не дочь дяди Вани?
— А ты всё слышал? — спросил мужчина, наливая в бокалы вина, — Тогда, сынок, давай выпьем. Уж коль ты слышал, то поступай, как знаешь. Не родная она им дочь, кажется, Лена должна знать правду: у неё уже своя семья. А теперь давай выпьем, сынок, а они нехай разбираются сами. Вере надо было сказать кто Ленины родители, а они видишь ли мудрили, мудрили и намудрили потому что на кон были поставлены большие деньги с той и другой стороны. А Ленка девка настырная — своего добьётся.

В тот же день Андрей позвонил двоюродной сестре Лене в Екатеринбург:
— Леночка, здравствуй! Я хочу сообщить обнадёживающую новость: сегодня я подслушал разговор тёти Зины с моими родителями и подтвердилось, что твои родители не родные тебе! Я вот приду со смены, сяду на мотоцикл и проеду в некую Гусаревскую балку, где, по словам тёти Зины, возможно живёт твоя мать. Будут какие результаты, я тебе сообщу, сестрёнка.
— То, что ты сказал, братишка, — говорила с Екатеринбурга Лена, — я сама на днях узнала, что моя приёмная родительница не могла по жизни, в принципе иметь детей. Недавно мама Вера попала в больницу на операцию по-женски, я приехала к ней и совсем случайно увидела заключение хирурга относительно удалённой матки. Так вот, что в истории болезни было написано: «У больной матка нерожавшей женщины…» И этим, Андрюша, всё сказано! Конечно поезжай как ты сказал: Гусаревскую балку и поспрашивай о Коровиненковых, я буду очень тебе благодарна. Может так случиться, могилку моей биологической матери тебе покажут, приеду к вам на новый год в гости, цветочки положим.
Прошло ещё дня два или три, наконец, Андрей сел на свой скоростной мотоцикл и поехал в ту самую Гусареву балку, предварительно расспросив, где та находится. Благо стояло лето, не понадобилось объезжать в окружную по трассе, и грунтовые дороги привели молодого человека в ту самую Гусареву балку. Андрей заехал в разляпистый хутор основной дорогой и сразу встретил пожилого однорукого человека с подозрительно красным лицом и пропитым голосом.
— Дедушка, извините, но вы можете подсказать, где тут живут Коровиненковы Ксения и её мать?
Старик почесал багровый шишковатый нос, подумал несколько секунд, а потом и говорит:
— Знаешь, сынок, Коровиненковых тут нет, а вот Коровиных я помню, Таисию и дочь у неё есть Ксения, но живут они не тут, а в Бурьяновке, насколько я помню. Ты, вот, проеть на переезд, и асфальтированная дорога приведёт тебя в хутор, тут недалеко, вот там и спроси.
— Спасибо , дедушка, — поблагодарил его Андрей и поехал асфальтированной дорогой дальше. Балка, подъём, снова балка и вот он хутор Бурьяновка, даже на трафарете было написано. Андрей заехал в хутор состоявший из одной улицы, свернул влево и медленно поехал по ней, увидел пожилого мужчину сидевшего на лавке за двором, подрулил, поздоровался и спросил:
— Дядя, вы подскажете мне, у вас живут Коровины?
Бледнолицый мужчина пожевал тонкими губами, смекая наконец подал рассудительный голос:
— Так это ж моя кума Ксения!
Он говорил что-то, но невнятно, а Андрей попросил:
— Если она умерла, то подскажите, где она похоронена?
— Да жива она! — Удивлённо ответил мужчина.
— Илларионовна? — Уточнил Андрей, опираясь на руль мотоцикла.
— А ты знаешь, мил человек, я не помню её отчества. Мать её была, так та Филипповна…
Вышедшая со двора женщина удивлённо поправила мужа:
— Да ты что Митя, отчество своей кумы не знаешь? Илларионовна она! А живёт в Краснодарском крае! Тут вот проедешь полями, проедешь посёлок «Красные Маки», а дальше начнётся совхоз Миру — Мир вот там она и живёт, спросишь у людей!
— Спасибо! — Поблагодарил Андрей, подумал с минуту, ехать ему по указанной дороге, да и солнце уже клонилось к закату. Решил не ехать и так понятно, если что, будет легко найти. На обратной дороге, Андрей заехал на бугор, набрал номер двоюродной сестры Лены из Екатеринбурга и заговорил:
— Ты знаешь, сестрёнка, почти нашёл я твою мать, она жива и мне сказали, где она находится. Фамилие у неё Коровина, по мужу Волкова, звать: Ксения, замужем, у неё двое взрослых детей. Общем, заходи в интернет и ищи такую фамилию.
— Спасибо, братик, спасибо! — Обрадовано отблагодарила Елена и дух перехватил её и волнения, и она подумала: «— С этим вопросом я обращусь к дочери, та в компьютере петрает, может и найдёт. И фамилию теперь знаю, Волкова она по мужу»
Дочке Катерине в ту пору шёл тридцать первый год, та работала в городской больнице в регистратуре, Лена позвонила прямо на работу и рассказала всё, о чём была проинформирована двоюродным братом. Только и сказала:
— Доченька, ищи в одноклассниках Волкову Ксению Илларионовну.
— Хорошо, мама, попытаюсь! — Пообещала Катерина.
Придя с работы домой, Катерина села за ноутбук и открыла страницу одноклассников, нашла посёлок Миру — Мир Краснодарского края Кущёвского района и увидела, что в одноклассниках сидит почти каждый второй житель данного посёлка. Не станет же она подходить к каждому и спрашивать знают ли они Волковых? И Катерина пошла по другому пути, принялась искать фамилию Волков. Листала минут пять, наконец выскочила данная фамилия, только звать хозяина сайта Сергей и отчество Александрович. Кстати, он сейчас был в сети, и с кем-то переписывался. Подождала пока молодой человек освободится, написала ему:
«— Серёжа, не пугайся, тебя приглашает на связь Катя из Екатеринбурга. Скажи, пожалуйста, кем тебе приходятся Волковы Ксения Илларионовна и Волков Мирон Иванович?
Молодой человек незамедлительно ответил:
«— Это мои родные дедушка и бабушка!»
«— Хорошо, спасибо, но ты можешь дать мне номер их сотового телефона?»
«— Нет, номер сотового телефона я вам не дам, а вот папин, пожалуйста, записывайте:… »
Катерина позвонила матери и сообщила:
— Мама, в одноклассниках, я нашла внука Волковых, он не дал телефона дедушки и бабушки, но своего отца продиктовал.
— Давай, доченька, хоть этот номер, в растерянности попросила Елена, сильно волнуясь. Вот она пришла та самая минута полного волнительного счастья, которое ждала пятьдесят один год. Сомнений не было, она близка к цели. Наконец успокоилась, набрала номер и звонок пошёл.
— Да, я слушаю, — услышала Елена незнакомый мужской голос с лёгким баритоном.
— Извините, вас беспокоит Екатеринбург. Волковы Ксения Илларионовна и Мирон Иванович, кто Вам?
— Это мои родители… — услышала она всё тот же голос с трубки.
— А вы можете дать номер телефона своих родителей?
— Дам, записывайте…
Елена Верблюдова писала длинный номер сотового телефона и волновалась до бескрайности, даже пот на лбу выступил. До этого ей казалось так всё просто, а ведь она затратила на поиски биологических родителей всю свою сознательную жизнь, но вот какие чудеса творит интернет! Руки женщины дрожали, когда она набирала номер, сердцебиение и дыхание участились, вот он миг который разделял её до и после. И вот она в своём мобильном телефоне услышала незнакомый звонкий женский голос:
— Да, я Вас слушаю!
— Извините, это вы Коровина Ксения Илларионовна?
— Да, Алёна, я помню, что обещала! Я обязательно поеду в районную редакцию местной газеты и дам на вас благодарное интервью…
Елена Верблюдова, а теперь по мужу Цветкова, в первое мгновение подумала: «— А как она узнала, что меня зовут Леной и так запросто строчит? Затем пришло понимание, что говорившая с той стороны женщина с кем-то её попутала и тактично поправила собеседницу:
— Я Елена не та, о которой Вы думаете: я Елена Цветкова из Екатеринбурга…
— Ого куда меня черты занесли? — Послышался удивлённый голос в трубке.
— У меня к Вам имеются несколько вопросов, в состоянии ответить?
— Спрашивайте, — ответил настороженно — сосредоточенный голос.
— Вы в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году рожали в феврале месяце?
— Да, но девочка оказалась мертва.
— А я жива, — произнесла Елена Цветкова, дрожа всем телом словно в лихорадке.
— Да-а-а-а… — Прозвучал голос глубокого осознания произошедшего и оборвался на полуслове.
— Ладно, успокойтесь, мама, я перезвоню через двадцать минут, — предупредила Елена и упустила сотовый себе на колени. Вот оно свершилось! Слёзы радости сами собой покатились из глаз Елены, но она не утирала их, а безвольно опустила плечи, позабыв даже дышать.
Она уже знала, что у матери двое взрослых сына, первый на год меньше от неё, а другой на десять, это тот, с которым она уже разговаривала. То никого у неё не было, а теперь целый «цыганский табор» Елена всё понимала, но принять сердцем ещё не время.

От услышанного из телефона, Ксении Волковой стало плохо, сдавило сердце, в голове пронеслись десятилетия забвения и вдруг она жива. Каким образом, если ей сказали в роддоме, что девочка померла?
— Ну что? Кто звонил, — спросил Мирон, садясь рядом с женой и визуально понимая, что что-то произошло за минуты разговора по сотовому. Ксения глубоко вздохнула, и сказала:
— Слава тебе Господи, отпустило.
Мирон молчал, вглядываясь в палисадник, где роскошно разрослась малина. Наконец он произнёс:
— Вот видишь, как всё хорошо. У тебя объявилась дочь, как её звать?
— Лена. Елена Ивановна Цветкова.
— А почему Ивановна, если судить объективно, то отца её звали Анатолий?
— Я откуда знаю… Вот позвонит через двадцать минут и всё расскажет. Меня колотит всю, разве не видишь? Гром с ясного неба и всё тут.
— Пацанам своим скажем, вот обрадуются! — Решил вслух Мирон, приглаживая на голове стриженные волосы белые от седины. Ты успокойся, на тебе лица нет, — пожалел Мирон, легонько похлопывая по спине жену.
— Ты знаешь, я только сейчас догадалась почему говорил мне Толька, когда ездил сюда, а я работала в кафе. Он порывался мне рассказать, он всё знал за дочь, но вечно был пьян, и не собран, а я ставила ультиматум ему, протрезвей тогда и расскажешь. Видимо тоже приложил руку чтобы лишить меня дочери. Подлецы они с матерью, но это не без Зойки, всё-таки отомстила мне! — Рассуждала Ксения вслух. — А я всю жизнь ставила в церкви свечку за упокой дочери. Тот старик в вагоне был прав, когда сказал мне, что возле моего одного плеча стоит дочка черноволосая, а вторая светленькая, как я, мол разберёшься. По его и вышло…
— Ты к чему это?
— Так, вспомнила один случай.
— А-а-а-а — Понимающе согласился Мирон. Он хотел ещё что-то сказать, но в этот момент зазвонил сотовый.
— Да, я слушаю, — более настороженно и слегка подавлено спросила Ксения.
— Мама, это снова я! Ну как вы там, успокоились?
— Есть немного.
— Тогда скажите, кто мой отец?
— Его нет в живых, только фотография осталась.
— Ну ничего, придёт время покажете. Когда у вас день рождение?
— Через два месяца.
— Вот мы и приедем к вам!
— Милости просим с моим мужем. А адрес знаешь, вернее куда ехать?
— Почти, потом уточним. У меня к вам столько вопросов накопилось за пятьдесят лет, но об этом потом, а пока до свидания, я перезвоню.

Потом были звонки с Екатеринбурга, разговаривали по часу или полтора. вопросов Елена задавала , действительно, много и разных, словно дочь собиралась поймать мать на тонкостях в ситуациях, но Ксения отвечала дочери всё, что помнила, а недели через две меньший сын Саша позвонил матери и предупредил, чтобы она с отцом собирались, он выехал на собственной машине из Ростова и заберёт их к себе. Ксения подумала сын хочет показать родителям, как он сделал в квартире ремонт, и засобирались в дорогу.
Был конец июня. По небу шли грозовые облака. Дождь то собирался на горизонте, то исчезал, то вновь застили синевой полнеба, а когда свернули на Ростов, то впереди стояла сплошная туча, сверкали молнии и ливень лил, захватывая займище по левой стороне Дона и накрывая сам город. Когда машина переехала высокий Аксайский мост, разделявший левую низменность с горой, на которой и располагался город, дождь стоял стеной. Вода по дороге шла бурным потоком, устремляясь в реку Дон. Молнии били прямо в землю, а гром порою заглушал тихий гул мотора легковой машины сына. Сын Александр молчал, почти не проронив ни слова за всю дорогу, отчего родители лишь переглядывались, боясь отвлечь его от сложной дороги.
Дождь ещё шёл, когда они гуськом перебежали расстояние от машины до подъезда и очутились в мрачном коридорчике с лестницей наверх. Всех их ждала невестка, обрадовано встретила, поцеловала, а сын, вытеревшись полотенцем, взял с казачки ноутбук и поставил его перед родителями. У Александра уже состоялся разговор с Еленой. Это она позвонила ему, спрашивая:
— Ну как там родители?
Он тоже задал ей непроизвольный вопрос:
— Ты почему сразу не сказала, что ты моя сестра?
— Мало ли что, — ответила Елена и прибавила: — Может быть всё не подтвердилось, тогда как?
— Ну здравствую!
— Здравствуй… Брат. Ты хоть покажи мою племянницу?
— А ты мою, — Попросил Александр.
— Тогда вези своих родителей, посмотрю на них, а заодно и побеседуем по скайпу — Прониклась идеей Елена.
И вот ноутбук был включён, послышался телефонный звонок, один раз, другой раз, вот экран засветился с той стороны и Ксения ахнула, увидев в образе дочери самою себя. Такая же светлая волосом, продолговатое лицо, тонкие губы, покатые плечи, а рядом личико девушки, Ксения ещё и подумала: «— А что там делает наша Надюшка — сынова дочь… Женщина, для убедительности посмотрела на внучку, стоявшую за её спиной и облегчённо вздохнула: лица, причёски и внешний вид походили словно на сестёр, только дочери Саши было в ту пору тринадцать лет, а дочери Елены тридцать один год. Но тут откуда ни возьми на экране появился мужчина высокого роста военной выправки с залысинами на висках и вглядываясь в собеседниц на экране своего ноутбука, признался:
— Вы знаете, мама Ксения, тут и ДНК не потребуется: одно лицо!
С того момента, как началось общение по скайпу, Ксению словно заклинило, женщина и слова не могла сказать, она смотрела на экран, видела действительно свою дочь, но ничего с собою не могла поделать. Мирон отвечал на некоторые вопросы, даже пытался шутить с  свойственностью выработанного у него общения с людьми, но разговорить свою жену Ксению не так-то было просто. Как Волковы узнали потом дочь Елена с зятем Михаилом работали в Екатеринбурге адвокатами, имели свою контору и потому на язык были подвешены и со свойственной ими спецификой докапывались до мельчайших подробностей по поводу рождения самой Елены, уточняя дату, своеобразно запутывая онемевшую Ксению, в желании поймать ту в неверности даты того или иного момента, но за неё отвечал Мирон, что , конечно, знал из долгой жизни супружества с Ксенией. Он даже сказал фамилию её родного отца, где те жили и каким образом оборвалась жизненная нить самого Анатолия Аналоева. Договорились до того, что Елена пообещала приехать к ним в гости на Кубань ко дню рождения матери, а это случится в конце августа сего года.
Разговор по скайпу длился около часа, за окном городской квартиры давно кончился ливень, погода успокоилась и только лужи напоминали о стихии. посидели за столом, попили чаю и сын отвёз родителей домой в совхоз Миру — Мир. Пока Волковы ехали, Мирон тихо спрашивал жену:
— Ксюша, ты почему молчала?
— Знаешь Мир, мне словно кто голосовые связки перекрыл, вот не могла и всё.
— А она действительно похожа на тебя, — ещё раз подчеркнул Мирон.
— А вот это меня и обескуражило, — Ответила Ксения.

Глава пятнадцатая

Действительно, не прошло и двух месяцев после общения с дочерью по скайпу у сына на квартире, Елена позвонила им на сотовый и сказала, что на днях едет со своей дочерью Катериной. Ксения потеряла покой, стала прибирать в доме, протирать в казачке, перестирывать вещи, какие она бы никогда и не стирала и Мирон видел как Ксения волнуется, потому что опытной женщине в годах было трудно привыкнуть, что у неё есть дочь. Сходила в церковь посёлка, обговорила о своей проблеме с батюшкой. Протеерей, духовно-грамотный в психологии человека, успокоил женщину, дал ей почитать прямо тут в церкви тоненькую брошюрку несколько раз, потом постоять у икона Божей матери, поставить дочке свечку за здравие и всё.
Сын Саша привёз сестру с племянницей на своей легковой машине прямо из аэропорта часов в двенадцать ночи. Старики Волковы не спали и всё маялись по двору. Чтобы чем-то занять себя, Ксения ходила с веником и смахивала паутину во дворе, куда бы никогда и не заглянула. Наконец машина остановилась возле двора Волковых, гурьба людей с чемоданами шла по узкой тропинке, ведшей в глубь двора, и это уже был не скайп, а всё натуральное. Первой вошла невестка — жена Александра, неся большой букет красных цветов, а следом сын с большим чемоданом на колёсиках, потом дочь Елена, а за нею внучка Волковых Катерина, крупная бабёнка тридцати с лишним лет, грудастая с полными формами тела. И дочь Елена отличалась высоким ростом с шаткой походкой из-за некогда перебитого сегмента. Мать с дочерью обнялись, Ксения на фоне крупных телосложением новых её родственников выглядела сейчас щупленькой, маленькой женщиной. Они плакали навзрыд. Елена пыталась шутить, мол, если мать не перестанет плакать, она тут же уедет обратно в Екатеринбург… и тому подобное, но всё-таки сцена впечатлила всех присутствующих тут, а потом было застолье, несмотря на позднее время. Дочь Елена приехала загодя, за десять дней вперёд до дня рождения матери, так что времени для общения было предостаточно! Ходили всей семьёй в посёлок на базар, если из знакомых кто и интересовался у них кто эта городская по поведению красивая женщина, они с гордостью отвечали, что это их дочь и внучка. За время общения с дочерью Еленой, Мирон настолько вошёл в роль  отца, что привык к своему новому положению и не без оснований, но об этом немного потом.
Когда пришло время возвращаться Елене домой, где ждал её муж Михаил и названивал жене почти каждый час. Муж Михаил был старше Елены лет на восемь, а то и десять. До Елены он был женат, имел сына и дочь, но что-то случилось в их семье, что его жена ушла от него и чтобы не свихнуться от того, что он попал под сокращение в рядах армии, пошёл учиться на адвоката, там и познакомился с Еленой, которая тоже пришла учиться на адвокатуру после первого неудачного замужества, имея на руках школьницу Катерину. Но о своём неудачном браке, Елена не распространялась своим новым родителям, а те не спрашивали, мало ли что…
И вот Елена с дочерью уехали, как что-то потеряли Волковы, а Ксения облегчённо вздохнула, а потом призналась Мирону:
— Понимаешь Мир, разумом я всё понимаю и принимаю, а вот сердцем позволь, необходимо время.
— Я солидарен с тобой — соглашался Мирон, сидя с женой на лавке в глубине большого двора, в тени высоких четырёх некогда высаженных им орехов. Деревья тихо перешёптывались листвой и источая нежный запах.
— Дедушка, ты совсем седой, — говорила Ксения поглаживая Мирона по белым волосам, продолжая ласково говорить: — Но ты у меня и самый красивый!
— Куда там… — уклончиво возражал Мирон, — нашла красавца. — В молодости может и был привлекателен, а сейчас уже гнёт к земле, пошёл семьдесят первый год!

Как-то Ксения Волкова прогуливалась по посёлку и заглянула в парикмахерскую, решила навести брови, как это делает её дочь Елена, посоветовав матери. Вот Ксения вспомнила и зашла в открытые двери. Там работала, как помнила Ксения взрослая дочь Зины Ковалёвой. Некогда эта самая Зина Ковалёва и Ксения Коровина были невестками в семье клана Аналоевых. Друг дружку не знали и только потом, когда Ксения Коровина приехала в совхоз, совсем случайно — при разговоре женщины поняли, что они родственницы. Сдружились, ходили в гости, но потом, Зоя Ковалёва неожиданно заболела онкологией за четыре месяца сгорела. Но с дочкой Зои Раей, Ксения Волкова поддерживала отношения. При встрече тепло здоровались, а сегодня, Рая увидела Ксению и воскликнула:
— Тётечка, неужели вы хотите почернить брови?!
— Дочь настояла!
— Так садитесь, я вам это сделаю!
Рядом на столике лежал минибук Раи, который зазвонил и Рая извиняющимся голосом попросила:
— Тётечка, посидите минутку я с крёстной поговорю. Та живёт в Ростове и интересуется, как мои дела.
По минибуку пошла обыдённая беседа, старая женщина из Ростова интересовалась, как дела у Раи, растут ли дети, кто в какой класс ходит?
Ксения сидела на мягком продавленном кресле и слушала странно знакомый голос не изменившийся с годами и Ксения поинтересовалась:
— Рая, а кто она такая, назови девичью её фамилию?
— Девичью я не знаю, а по мужу она Иванова, она тоже из Самарской, а замуж вышла в Ростов. А вот посмотрите?.. — И Рая повернула минибук экраном к Ксении и та удивлённо сказала:
— Я её знаю! Мы вместе ходили с нею на танцы! Правда она года на три старше меня, но тогда это было пустяк, как и сейчас…
— Тётя Валя, вы узнаёте эту женщину? — Поинтересовалась Рая.
— Постой, постой… — Удивлённо заговорила голова пожилой женщины на экране: — Не вы ли были замужем за Аналоевым Анатолием?
— Да, — поднимая наваксенные брови, призналась Ксения.
— То-то я вижу знакомое лицо! Тебя кажется, зовут Ксения?
— Да! А ты Надя Гладилина?
— Верно, но теперь я Иванова, давно замужем. Раньше ездила к вам в посёлок, а после того, как попала в аварию, на меня наехала машина, я сижу дома, покалечена нога. Я слушала, ты родила дочь от Тольки Аналоева? — поинтересовалась женщина.
— Родила…
— От Тольки?.. — Удивлённо переспросила Надежда Ивановна.
— А что тут такого?.. — С ответным удивлением переспросила Ксения.
— А то, что Толька Аналоев был бесплодным, ты об этом знала?
— Нет.
— Так вот знай, от Тольки детей не могло быть от природы!
Говорила Надежда настолько уверенно, словно она самолично это проверяла на себе.
— Не смотри на меня так удивлённо, — продолжала возражать Надежда, — об этом все девчата знали в Самарске, а ты нет.
И тут что-то невообразимое завертелось в голове Ксении, произошла мешанина в мозгу, она вспомнила дочь её лицо, повадки, всё больше убеждая для себя, что возможно, Елена и не от Анатолия, тогда от кого?.. Она больше ни с кем не дружила в молодости, кроме, как с Мироном, даже ездила к нему в Лохматовку, чтобы повидаться с милым и близко пообщаться в усладу души.
В тот день Ксения возвращалась домой и всё думала, а не Мирона ли эта девочка?.. Если Елена родилась двадцатого февраля, то значит в мае мы купались с Мироном последний раз в речке — сразу после схода паводка. Но, ведь до этого она не могла беременеть. Как ни хотела и вдруг. Необходимо об этом переговорить с мужем и это скорее всего, правда что зачала дитя от Мирона. Все эти десятилетия считала, что ребёнок от Анатолия, да и все предпосылки говорили об этом, но, но…
Успокоившись и перебрав все за и против, Ксения заговорила с мужем:
— Знаешь, дорогой, ты никогда не задумывался, что дочь Елена зачата нами в Лохматовке?
Мирон посмотрел удивлённым взглядом на жену, но через секунды во взгляде она заметила некоторый светлый оттенок положительной надежды на вопрос Ксении и сказал:
— Я сам много раз думал с мая шестьдесят четвёртого года, когда ты приехала из Батайска пообщаться со мною. Какое хорошее время было… помнишь? Тёплая вода в реке, её чистая гладь, кое-где редкие камыши и мы вдвоём под раскидистым кустом конского щавеля! А ведь, заметь, старший наш сын Геннадий удивительно похож на свою сестру Лену, потому что они зачаты в той самой Лохматовке. Тогдашняя природа, что ли повлияла?
Ксения загадочно улыбнулась и прибавила к сказанному:
— Действительно, как нам было хорошо! И ты был молод, красив и доступен, как никто другой…
— А у тебя что были и другие? — Насторожился Мирон.
— Нет. Я уже тебе рассказывала, что кроме Говорова, которому я доказала тогда, что была честна перед ним, а потом ты и Толька Аналоев этот бузотер, маменькин сынок. Ты прости меня, но все они были до тебя, а, как ты появился на моём девичьем горизонте, сразу занял всё моё сердце!
— То, что было до меня, я не вправе тебя винить, с кем не случается: ты искала своё счастье. Я другое хочу сказать: почему это наша дочь Елена скрывает своё первое замужество? Быть может тоже неудачно выходила замуж?
— Придёт время, может сама расскажет, — согласилась Ксения, — ведь не из пробирки появилась Екатерина?
— Поживём, увидим и услышим, — добавил Мирон.

После того разговора с Надей по скайпу, а затем с мужем, Ксения поехала в Ростов по семейным делам. Как всегда села в левый уголок вагона где сидение только для двоих и вдруг снова увидела перед собою того самого седовласого старичка с бледным лицом и в белом костюме и теми же кроссовками на голых ногах. Старичок смирно сидел смотрел на неё и хитро улыбался, чем и привлёк Ксению. Она узнала его, хотя и видела старичка несколько десятилетий назад. Старичок не изменился ни на лишнюю чёрточку на лбу и Ксения мысленно спросила его:
— Опять едите, чтобы там исчезнуть?
Старичок телепатически ответил:
— Понравилась ты мне! Хочу спросить: всё разрешилось с твоими детьми, где липовая дочь, а где твоя, а вернее ваша с мужем?
— Так вы знали?..
— Я всё знаю наперёд, что ваша дочь Елена — это ваш любовный плод утехи.
— Уж если вы всё знаете, мил человек, то скажите, долго ли буду жить я и мой муж?
Старичок лукаво улыбнулся и спросил:
— А не страшно ли тебе будет после этого жить?
— Мне уже семьдесят пять, лучшего ждать нечего.
— Первой уйдёшь ты, а муж ещё немного поживёт.
Ксения посмотрела в окно электропоезда, где бушевали летние травы, сухой и тёплый воздух теребил на голове Ксении светлые с проседью волосы и она думала только  не за свой час смерти. Но когда повернула взгляд на старичка в белом костюме, того уже не было напротив, но Ксения не испугалась такой неожиданности, только лишь облегчённо вздохнула.
Прошло дня три или четыре после поездки в электропоезде, Ксения зашла в парикмахерскую к Рае и встретилась с нею у двери. Глаза Раи были влажны и она почти не останавливаясь, сказала Ксении:
— Тётушка, я еду в Ростов к крёстной, та вчера попала под машину и её задавило  насмерть.
Выслушав это у Ксении глаза полезли на лоб, настолько женщина была удивлена подобным исходом, что отнялся язык. В голове Ксении промелькнула мысль: «— Неужели Зина Иванова жила до того часа на этом белом свете, чтобы утолковать мне на счёт дочери Елены? ВСЁ.


29.11.2019 г.