Выращенное в трущобах

Далёкая близкая моя приятельница, Марина Калинина, бойкая девочка комсомолка, без возраста, доброе сердце, палочка-выручалочка. Я познакомился с ней на улочке, где когда-то текла речушка с бодреньким названием “Таракановка”.
Пережив различные  периоды становлений-падений в нашей Советской стране, она оставалась на плаву; встала в бухточке бывшего проектного института, «разбитого» на множество разных помещений, сданных под разные фирмы и фирмочки.
Свою фирмочку она «окрестила» в «Оздоровительный центр» и годы продолжала это своё предпринимательство, переживая больше невзгод нежели удач.
Тогда в 1989 году она встретила меня на этой самой «Таракановке» -  освободившегося, прошедшего «малый круг» хождения по мукам разных лагерей и тюрем.
Я стоял растерянный в домашних тапочках, из колонии, за 4 рубля , в устаревших вещах шестилетней давности, несуразный, с мусорным ведром, словно не сознавая до сих пор, где я нахожусь .
Тогда в мае 1989 она проявила ко мне неподдельную доброту и участие,
общаясь просто и открыто.
Такая для меня она и осталась. Десяток лет мы не виделись, лишь изредка перезваниваясь. И только в следующем веке через 13-14 лет после первой встречи случилось нам свидиться вновь.
Я надеюсь, что эти беседы были для неё одинаково удовлетворительны и приятны, как и для меня. Хотя одно беспокоило её явно. Она никак не могла переработать мысль, что я, в каждую очередную встречу разительно, по её мнению, меняюсь. Никак не могла она поверить в искренность и увидеть закономерность. Очень хорошо относясь к этому человеку, я  написал для неё такую притчу.


*****


Старый садовник не смог больше обрабатывать свой сад и уехал жить в  город.
Поселился он в одном из трущобных районов серого громадного города.
Как-то  чистя свой старый сюртук, он сунул руку в карман и обнаружил там старые, засохшие зёрна. Да, обычные семечки. Только семена те были все разные, от разных растений, а каких – старик уже  знать не мог.

- Что ж, посажу я их у нас во дворике - посмотрим, что вырастет.
Взял старик эти семена и на кусочке земли, оголившейся от вспухшего и треснувшего асфальта, посадил их в почву.
Жил старик в доме, стоявшем лицом к лицу к другому дому. По бокам
также тесно стояли дома. «Колодец» - так назывались эти дворики в том огромном, сыром городе.
Солнце еле пробивалось через стены - в этой стране солнце было  редкостью - лишь в вечерние часы перед заходом оно успевало коснуться земли и согреть пробивавшиеся ростки.
Время шло, растения росли, и вначале они почти не отличались друг от друга. Все были серые и блёклые.
Потом, через какое-то время, можно было уже отличить проявлявшийся чертополох, кустик, принимавший очертания крапивы, хилую осинку . Одно деревце оставалось непризнанным.
Это непонятное для других растение с самого начала пытались оттеснить, заслонить от живительного света.
Чертополох колол колючками, другие же жгли, бросали тень, душили своими корнями молодой побег. Но деревце продолжало жить.
Тоненькое, пропылённое, оно тянулось наверх к свету, жадно хватая редкие лучи солнца.
Оно было неприглядным: какие-то ветки обломали прохожие и ветер; какие-то листья, не успев расправиться, завяли, а кора трескалась от недостатка влаги.
Но вот чудо: та непостижимая сила, которая сидела в семени, она толкала и толкала расти деревце вверх, к солнцу .
Оно всё время  изменялось: то оно казалось ненужным кустарником, то, выпустив вновь свежие зелёные листочки, радовало глаз.
Садовник уже потерял интерес ко всем своим насаждениям. Забыл о них и даже перестал поливать.
Но вся та же сила заставляла деревце тянуться вверх, оно глотало капли дождя, подставляя листья ветру; тянулось к вожделенному солнцу.
Вокруг от прежних соседей не осталось почти ничего: высушенные стебли да обрывки жёлто-бурой травы .

В один день старик проходил мимо дворика и обомлел: одиноко и гордо стояло тонкое и гибкое высокое дерево; оно так выросло, что верхние листья изумрудом переливались на солнце; на ветвях сидели птицы и пели гимн жизни. Его ветви так окрепли, что ветер их больше не ломал, а лишь играл с ними, как с равными.
Старик смахнул слезу и подумал, что, пожалуй , это хороший подарок и его трудам, и его старости.