Его борьба 2

            «Годы учения и мучения».

            Молодой Адольф, еще не бреющий усы в уродливую форму, приехал в город Вену, планируя сразить общественность талантом живописца. Все в молодости почитают себя необычайно одаренными, большинству грозит разочарование, и этот не был исключением. Ему не удалось  устроиться художником, как мечталось, и он принял решение стать архитектором.

            В те времена шерой испытывал тяготы и лишения, Богиня нужды взяла меня в свои жесткие руки, - пишет он. -  Именно этому периоду своей жизни я обязан тем, что я сумел стать твердым и могу быть непреклонным.
 
           Несостоявшийся художник искал виновников своей  бездарности и, как водится,  нашел таковых. Кто? Конечно, масоны. Раскрылись у него глаза на две опасности для судеб немецкого народа - марксизм и еврейство.

           Тут автор заикнулся и сразу перевел тему на экстерьер австрийской столицы.  Почему именно эти опасности? В чем угроза? Не объясняется. Ладно, иудаизм, этой теме две тысячи лет, но марксизм в чем провинился? Это же самое, что ни на есть порождение немецкой классической философии. Нет, и быть не может учения Маркса без диалектики Гегеля. В Гитлере, судя по всему, говорит банальная зависть, сам-то он не в состоянии создать столь стройную теорию, какую вывел Карл Маркс и  его продолжатели.
 
           Еще и теперь этот город вызывает во мне только тяжелые воспоминания. Вена - в этом слове для меня слилось 5 лет тяжелого горя и лишений. 5 лет, в течение которых я сначала добывал себе кусок хлеба как чернорабочий, потом как мелкий чертежник, я прожил буквально впроголодь и никогда в ту пору не помню себя сытым.
            (Ничего страшного).

            Далее примитивно рассуждает о богатых и бедных.
            Вена уже в начале XX столетия принадлежала к городам величайшего социального неравенства. Если изучать социальную проблему сверху вниз, ничего кроме поверхностной болтовни и лживых сантиментов не получится. Я право не знаю, что хуже: полное невнимание к социальной нужде, которое характерно для большинства счастливцев  или пренебрежительное и бестактное снисхождение к меньшему брату, характерное для многих из тех господ, для которых и сочувствие к «народу» является делом моды.  Общественная деятельность ничего общего с этим не имеет, ибо ее задачей является не распределять милость, а восстанавливать право.
          
           Разумно. Совершенно правильные мысли. На практике, когда установлен в стране авторитарный режим, право непринужденно подменяется привилегией. Право на жизнь - привилегия, свобода слова — для своих, право избирать и быть избранным — высочайшая милость правителя.

          
            Потом в воспоминаниях идут пространные рассуждения о нужде, о пьянстве, о жилищной проблеме и  деградации, ожесточенности рабочего люда. Также Гитлер сокрушается о недостатке «национальной гордости» у бедняков.

            Представьте себе только конкретно: В подвальном помещении, состоящем из двух полутемных комнат, живет рабочая семья из семи человек. Из пятерых детей младшему, скажем, три года. Это как раз тот возраст, когда первые впечатления воспринимаются очень остро. Теснота помещения создает крайне неблагоприятную обстановку. Споры и ссоры возникают уже из-за одной этой тесноты. Эти люди не просто живут вместе, а они давят друг друга.  Уже шестилетний ребенок в этой обстановке узнает вещи, которые и взрослому могут внушить только ужас. Морально отравленный, физически недоразвитый, зачастую вшивый такой молодой гражданин отправляется в школу. Отец и мать в присутствии детей ругают учителя и школу в таких выражениях, которые и передать нельзя. Вместо того, чтобы помогать ребятам учиться, родители склонны скорей положить их на колени и высечь. Все, что приходится несчастным детям слышать в такой обстановке, отнюдь не внушает им уважения к окружающему миру. Все учреждения, все власти здесь подвергаются только самой жесткой и грубой критике, - начиная от учителя и кончая главой государства. Родители ругают всех и вся - религию и мораль, государство и общество - и все это зачастую в самой грязной форме. Когда такой паренек  кончил школу, то большею частью бывает трудно уже решить, что в нем преобладает: невероятная глупость, ибо ничему серьезному он научиться в школе не мог, или грубость, часто связанная с такой безнравственностью уже в этом возрасте, что волосы становятся дыбом.
            И что после этого  удивляться, почему массы нашего народа недостаточно нравственны, почему проявляют они «национальное безразличие».

           Здесь наш ужасный Адольфушка в корне не прав. Знакомую картинку он рисует, но именно в таких условиях, в условиях нищеты и бескультурья, и расцветает  остервенелая ненависть ко всему чужому, будь то социальная страта или иная нация. Национальная гордость, о которой сетует Гитлер, формируется из противопоставления свой-чужой, и никак иначе. А бедняку, ничего из себя не представляющему, ни к чему не способному, остается один этический кайф — балдеть от принадлежности к  группе.
           Выбежав в сорокаградусный мороз в хлипкий уличный сортир, присев над окаменелой кучей дерьма, можно согреться одной мыслью: мы — великая держава. Или - великий народ.
            Богатые, как правило, космополиты. Оголтелый шовинизм — болезнь бедных.
 
* * *
           Адик в поте лица работал на стройке, как таджик закинутый насваем, там познакомился с социал-демократами. Они, по его словам, отвергали и проклинали все: нацию как изобретение капиталистических «классов», отечество как орудие буржуазии для эксплуатации рабочих, школу как учреждение, воспитывающее рабов, а также и рабовладельцев;
           Его такой подход повергал в шок. Хотя фетиши «нация» и «отечество», действительно, возникли в Новое время, как замена другому хомуту — религии и коррелирующей с ней идеей богоизбранности монарха.  И то, и это нужно лишь для властвования одних людей над другими. Это все Лев Толстой доступно разъяснил. Но откуда австрийскому грузчику знать о таком писателе, который доказал, что «патриотизм — чувство неестественное, ненужное, вредное».
 
           Можно добавить, что патриотизм умозрителен и неустойчив.
           Допустим, в той же Австрийской империи, под городом Ламбергом (он же Львов), в восьмистах километрах к востоку от Вены жил некий условный Мыкола 1890 года рождения. Вел хозяйство на хуторе, стоящем на отшибе, разводил поросят, которых поздней осенью искусно колол, шедеврально засаливал сало. Мыкола был австрийским патриотом, верноподданным императора Франца-Иосифа. Периодически он ездил в город, что-то продавая, что-то покупая, заходя в аптеку, чтобы прицениться к кокаину (тогда легальному). В городе патриотично развешены флаги и другие символы Австро-Венгрии. В храмах звучат молитвы во здравие правящей династии. А потом, — черт его знает как, - не уезжая из родного края, оказался Мыкола в Российской империи. Униатских священников прогнали из храмов, зазвучали новые здравницы в виде «Боже, царя храни». На зданиях — двуглавые орлы. Стал Мыкола российским патриотом, поставлял свое сало в русскую армию. Все хорошо. А через год приехал в город, а город уже в стране Украине. И флаги другие, и молитвы за других, все стали патриотами другого государства. Ну все, подумал Мыкола, на этом остановимся, но вскоре оказалось, что он — поляк. Польский гражданин. Орлы на зданиях скинули одну из клювастых голов, флаги стали красно-белыми. Исправно служили в костелах за Польшу и Пилсудского. На какое-то время все успокоилось, Мыкола старел, толстел, богател. Первый внук его родился все на том же хуторе. Только хутор чудесным образом переместился в Советский Союз образца 1939 года.  Красные флаги, красные звезды, партийные молитвы во славу товарища Сталина. И свиньи стали советскими,  земля — колхозной. Не успел Мыкола как следует пропитаться социалистическим патриотизмом, встала необходимость рождать в себе патриотизм национал-социалистический. Хутор стал германским, вермахт требовал сала. От мельтешения патриотизмов Мыкола слегка тронулся умом и уехал в Аргентину. Его пра-правнук играет до сих пор  за Бока-Хуниорс.
 
            У Адика не было мельтешения патриотизмов, он многого не понимал, считая государства чем-то постоянным. Поэтому с социалистами на стройке он быстро разосрался, продолжая при этом изучать социализм по газетам. Социал-демократическая пресса действовала на него как «духовный купорос», но он  через силу вникал в теорию, в эту «концентрированную ложь».
           Тут автор делает важные выводы. Прежде всего, о том, что психика широких масс совершенно невосприимчива к слабому и половинчатому. Душевное восприятие женщины менее доступно аргументам абстрактного разума, чем не поддающимся определению инстинктивным стремлениям к дополняющей ее силе. Женщина гораздо охотнее покорится сильному, чем сама станет покорять себе слабого. Да и масса больше любит властелина, чем того, кто у нее чего-либо просит. Масса чувствует себя более удовлетворенной таким учением, которое не терпит рядом с собой никакого другого, нежели допущением различных либеральных вольностей. Большею частью масса не знает, что ей делать с либеральными свободами, и даже чувствует себя при этом покинутой.
            Если социал-демократии будет противопоставлено учение более правдивое, но проводимое с такой же силой и скотской грубостью, это учение победит, хотя и после тяжелой борьбы.

            Что интересно! Автор говорит: «при наличии чудовищной работы по отравлению мозгов только дурак может осуждать тех, кто падает жертвой этого околпачивания»
            Это надо  взять на заметку. Это в полной мере относится к сегодняшнему дню. Работа в мозгах непрестанно ведется. Не стоит осуждать людей на Западе, поддавшихся либеральным перегибам  в расовой сфере, в гендерном, сексуальном вопросе. В России же многие испытывают интоксикацию агрессивной ксенофобией, яростным неприятием других взглядов. Не будем дураками, не будем осуждать.
            Понятно, средства массовой информации занимаются «промывкой мозгов». Адольф это вполне осознает. Но при этом: Я стал усердно читать так называемую мировую прессу «Нейе фрейе прессе», «Нейес винер тагблат». Но что меня частенько отталкивало, так это недостойная форма, в которой эта пресса лебезила перед венским двором (перед власть имущими).
            Малейшие события во власти немедленно расписывались во всех деталях либо в тоне восхищенного энтузиазма, либо в тоне безмерного огорчения и душевного сочувствия, когда дело шло о соответствующих «событиях».
            Но когда дело шло о чем-либо, касающемся самого «мудрейшего всех времен», тогда эта пресса просто не находила достаточно сладких слов.

            Обычное дело, нечему удивляться, но этот возмущается, считая, что заискивать перед властью да еще в таких недостойных формах  означает унижать достоинство нации. Еще больше я возмущался тем, что та самая  пресса, которая так лебезит перед каждым придворным ослом, если дело идет о своем государстве, пишет совсем по-иному о представителях другого.
 
             И тут неожиданный поворот.
             Тогда я все чаще стал читать антисемитскую «Народную газету», которая казалась мне конечно гораздо более слабой, но в то же время, в некоторых вопросах, более чистой. С ее резким антисемитским тоном я не был согласен, но все внимательнее стал я читать ее статьи, которые заставляли меня теперь больше задумываться.
            Брезгливость по отношению к официальным СМИ приводят Адольфа в стан поклонников маргинальной прессы, исповедующей антисемитизм. Прекрасно зная о чудовищной работе по отравлению мозгов, он попадает под влияние расистских идей. Нормально?
          
            Проходя однажды по оживленным улицам центральной части города,вспоминает наш персонаж, я внезапно наткнулся на фигуру в длиннополом кафтане с черными локонами. Первой моей мыслью было: и это тоже еврей?  Украдкой, осторожно разглядывал я эту фигуру. И чем больше я вглядывался во все его черты, тем больше прежний вопрос принимал в моем мозгу другую формулировку. И это тоже немец? Куда бы я ни пошел, я встречал евреев.

            Для справки: 200 тысяч евреев жило тогда в Вене. А всего населения — 2 миллиона. Евреи появились в Вене в 11 веке, а германцы — в 9 веке. И те, и другие — пришлые. Сам город, вернее первое поселение на месте будущей Вены, основали кельты. Потом здесь поселились авары и славяне.  В чем претензии?
          

           Пишет: когда я познакомился с деятельностью австрийских евреев в прессе, в искусстве, в литературе, в театре, это неизбежно должно было усилить мое отрицательное отношение к евреям. Достаточно было подойти к любому киоску, познакомиться с именами духовных отцов всех пьес  для кино и театра, чтобы ожесточиться против этих господ. Уж, не в этом ли следует искать «избранность» этого народа!
           (Ну дык! Столько лет германцы методично хреначили свою способную молодежь в военных походах, битвах за земли, борьбе за корону — неудивительно, что не осталось почти у немцев талантов. У евреев — остались таланты, они и стали авторами пьес и сценариев).

           Я начал тогда самым старательным образом собирать имена авторов всех этих грязных сочинений.. Потом начал  присматриваться и к моей дорогой «большой прессе». Под так называемой объективностью изложения я стал обнаруживать не честную правду, а большею частью простую ложь. Так называемый либеральный образ мыслей этой прессы я стал видеть теперь в совершенно другом свете.
           (Автор клеймит либеральную прессу.  Кто первый начал это делать? Теперь ясно — Гитлер. Ну и его последователи — а их оказалось нимало — до сих пор продолжают это делать).
            
          Я еще мог понять, что они недовольны своей судьбой; что они проклинают ее за то, что она зачастую обходится с ними довольно жестко;   что они устраивают демонстрации против роста цен; что они выходят на улицу с провозглашением своих требований, - все это кое-как еще можно было понять. Но что было совершенно непонятно, так это та безграничная ненависть, с которой они относятся к собственной народности, к величию своего народа, та ненависть, с которой они бесчестят историю собственной страны и вываливают в грязи имена ее великих деятелей. Эта борьба против собственной страны, собственного гнезда, собственного очага бессмысленна и непонятна. Это просто противоестественно.

           (Последний абзац с перлами «ненавидят собственную страну», «поливают грязью Великий народ», «бесчестят историю»,  разве не распространен  в публичном поле сегодня? Очень распространен. От заявлений высокопоставленных лиц до убогих комментариев невменяемых анонимов).
          
            Один раз у этого типа мелькнула мысль, что, может быть, судьба по неизвестным причинам все-таки предначертала окончательную победу именно  маленькому народу. Может быть этому народу, который испокон веков живет на этой земле, все же в награду достанется вся земля?
            Почему земля должна достаться какому-то одному народу Адольф не объясняет. Даже если предположить, что в результате войны или бедствия на планете останется лишь один этнос, он со стопроцентной вероятностью уже во втором поколении разделится на разные народы. А в пятом поколении эти народы станут друг друга ненавидеть, как Гитлер евреев - Ныне я уверен, что действую вполне в духе творца всемогущего: борясь за уничтожение еврейства, я сражаюсь за правое дело.
 
            - Может лучше: «борюсь за дело Божие»? – предложил Рудольф Гесс, поднимая голову от листа бумаги.
            - Ну, напиши так, - согласился Гитлер и смачно покрутил пальцем в ухе.   
            Будущему фюреру попались на улице евреи, они и стали объектом его ненависти. А могли бы на их месте быть венгры и финны, или демократы, или рыжеволосые, или протестанты. Хотя до последних он добрался, придя к власти — в 1933 году «Свидетели Иеговы» были запрещены в фашистской Германии.