Глава XIII. Муравейник

Хорошо помнили место могилки. Но ездили туда редко. Первый раз побывав в Приозёрске, как стал называться при Советской власти Кякисалми, в 54-ом. Тяжело оказаться в том месте, где проведено столько счастливых дней. Боялись ставить памятник из-за фамилии, что в своё время была так известна в России.
Хорошо, что тогда, закопав могилу, постарались запомнить место, особо не доверяя, как и установленному ими, так и кресту рядом, на могиле 105-ти финских солдат. Те на воинском мемориале, впрочем, как и на могиле бабушки с дедушкой, не сохранились. Ориентиром была сосна, и лиственница, растущие рядом, всего в трёх метрах друг от друга. Между ними и был похоронен Фёдор Алексеевич с Елизаветой Яковлевной.
Теперь, на майские праздники, приехав в Приозёрск, в последний день, перед тем, как уехать из Выборга в Ленинград, Павел хотел приволочь на место могилы камень, поставив его вертикально. Хоть это и был практически центр города, небольшой лесок рос сразу за Лютеранской кирхой.
За двадцать три года место хоть сильно изменилось, но эти два дерева никто не тронул. Только выше стали их кроны, толще стволы. Но, именно там, где должен быть холмик от могилы, красовался небольшой муравейник.
- Кажется это здесь, - догадалась мама.
Павел же, как не искал приметы, в виде двух деревьев, растущих в непосредственной близости от кирхи, не мог ничего найти. Ведь в детстве все деревья кажутся большими. И, сегодня, как много они бы не выросли, не мог угадать в них тех великанов, какими запомнил их в тот день.
- Ты уверена? – не поверил матери.
- Да это здесь. Точно, - указала рукой на запомнившееся и узнанное ею место.
- Муравейник! Смотрите же! На дедушкиной могилке теперь муравейник! А раньше он тоже был? – обрадовалась Лера.
- Нет же. Просто они сами выбрали это место. Им тут лучше всего.
На вокзале были куплены цветы. Их несла Лера. Она подбежала к муравейнику первой, присев на корточки, спросила:
- Точно это место?
- Да.
- Хорошо Бабушка, - аккуратно положила перед муравейником цветы.
- Знаешь мама, я думаю, никакой камень искать не нужно.
- Почему ты так решил?
- Потому, что даже перед крепостью в Кексгольме теперь нет никакого камня, говорящего о том, что здесь нашёл свою смерть Рюрик.
- Откуда ты знаешь? Ты же там не был.
- Мне говорил Аркадий.
- Папа, пойдём к крепости. Хочу в крепость! Хочу к Руруку!
- Пойдём, но не к руруку, а Рюрику.
- А кто это такой?
- Я же рассказывал тебе.
- Что-то не помню. В рукописи его не было.
- Действительно. Но только лишь потому, что жил на восемьсот лет раньше Якова. Зато был человеком, взявшим на себя руководство молодой, только лишь формирующейся страной.
- Президент?
- Что-то вроде того. Ведь то, как руководил, привело впоследствии к республике.
- А, что такое республика?
- Это то, чего у нас по всему видно никогда уже не будет.
- Почему папа?
- Потому, что мы все делаем вид, что счастливы. Вот ты же счастлива? – улыбнулся дочери.
- Да, - увидев одуванчики, решила собирать Лера, нагнувшись за тем, что рос у самой тропинки.
- Лерушка сделай венок из цветов. Помнишь, как я тебя учила?
- Да, бабушка, - уже переплетала стебли цветов внучка.
Сегодня, именно в том городе, где впервые оказались в другой стране, как никогда прежде, захотелось поговорить с мамой. Остановились, пока Лера занималась венком.
- Мне порою кажется; совершённое прежде зло, прощено Богом. Так, как в итоге оправдано победой.
- Паша, разве это победа, когда у всех в крови ложный патриотизм? Агрессия к врагу, со временем переросла в него.
- А, что такое вообще патриотизм мама?
- Раньше он заключался в любви к Родине, к её просторам и богатствам. Теперь, когда всё загрязнено, уничтожено, срублено и продаётся за границу, человек обесценен.
- Каждый год проводятся парады.
- А, нужны ли они нам, если в людях не осталось любви? И весь этот патриотизм заключается прежде всего в ненависти к тем, кто живёт лучше, любви к самому себе, ну, и, конечно к детям. Но для этого достаточно всего лишь животного инстинкта самосохранения. Патриотизм сегодняшнего дня заключается прежде всего в том, чтобы уничтожить соседям хорошую жизнь, заставив мучиться пройдя через то же, что прежде было пройдено страной.
- Завтра день победы.
- Мы боготворим воинов, но забыли о тех, кто сгнил в лагерях, так и не принеся пользы стране. Чем же они хуже, если нашли смерть не в бою, защищая Родину, а грязном бараке, или больничке, умирая от истощения? Никогда уже не продлится их род.
Зачем же нужен этот ложный, искусственно выращенный патриотизм? выборочный, просеянный сквозь сито национализма?
- Страшные слова. Мама, ты никогда не говорила об этом прежде так.
- Да. Я всю жизнь молчала. Но, я родилась в свободной стране и благодаря этому ты, увидев свет в Хельсинки, так же несёшь в себе частичку Европейских ценностей, что, впрочем, ранее были присущи здесь многим. Хоть и молчали, но не стали рабами.
- Вынужденное молчание меняет человека, учит его слышать и чувствовать более оголённо.
- У меня получается! – протянула начатый венок Валерия, показывая его бабушке и отцу.
- Умничка, дочка.
Обрадовавшись папиной похвальбе ушла на полянку, где одуванчиков было больше.
- Всю жизнь я ношу в себе некую недосказанность, что пытается во мне найти выход. Но, не вижу смысла в борьбе. Мне важна возможность творить, что даёт моя профессия. Но, никогда не мог понять, почему всегда прав тот, кто победил? Неужели сам Бог потворствует сильнейшему?
- Бог? Не думаю. Видимо ещё не настало время, когда придёт прощение. Для этого люди должны измениться. Не вижу пока этого.
- И, всё же проигравший великий грешник, фашист. Выигравший - свят.
- Не юродствуй. Просто мы ещё в середине пути. Нас ждёт впереди большое разочарование.
- Я не помню своего отца. Но, хорошо запомнил дедушку с бабушкой. Их смерть была трагедией для меня. Не понимал, кто виноват в случившемся. Уже в школе заметил – советская власть слишком справедлива и честна. А даже в сказках не бывает однополюсных героев. В крайнем случае – противоречивы. Разве возможно верить в святость тех, кто шёл к победе по трупам?
- Вот! Только завязывать не умею, – протянула почти готовый венок Лера.
- Давай научу, - предложила бабушка.
Вскоре сорванной травинкой концы венка были связаны.
Тут же надела себе на голову.
- Ну, как? Я красивая?
- Да Лера. Ты самая красивая девочка из всех, что я знаю.
- Опять ты шутишь папа.
- Нисколько.
Убежала в сторону муравейника.
- Куда же ты?
- Бабушка, я положу венок здесь, - присела на корточки перед полным жильцов, муравьиным домом, положив венок рядом с цветами. Затем встала и переложила его на самый верх. Постояв чуть-чуть, бросилась к отцу и бабушке, прокричав на ходу:
- Пусть останется здесь.

Когда побывали в крепости, Анастасия Фёдоровна предложила;
- Пойдём к нашему дому.
- Ты думаешь у тебя есть на это силы?
- Да. Теперь, когда ты сам уже отец – есть.
- Хорошо. Но я не знаю дороги.
- Кажется я её ещё помню.
Шли минут двадцать пять. Но, не заплутали. Хоть после штурма в 44-ом город практически весь выгорел, новые дома были построены вдоль сохранённых улиц, на старых, гранитных фундаментах, а это помогало им в ориентации. За городом же, где пожар не тронул редкие постройки, здания сохраняли свой прежний вид.
- Вот он, - остановилась мама перед перекошенным, прежде одноэтажным, а теперь с переделанным под жилой чердаком, двухэтажным зданием.
Перед ним на верёвках сушилось бельё. Под которым бегали дети лет шести-семи. Они играли во что-то похожее на штурм Кякисалми Красной армией. Их было пятеро. Все мальчики. В сторонке стояла инвалидка, с мотоциклетным мотором. Под соснами, за кустами малины на вросшем в землю своими ножками рояле, с отломанной над ощетинившейся беззубостью клавиатуры крышкой, резались в домино мужики.
Шумно смеялись, разевая рты. Время от времени интеллигентно, сквозь стиснутые зубы сплёвывая на землю. И было видно; не у каждого имеются фиксы, закрывающие черноту дыр, зияющих на местах, утерянных словно клавиши музыкального инструмента зубов.
Паше показалось; от неумения добыть из своего импровизированного стола требующиеся им звуки, в отместку ему, желая сделать похожим на себя, изуродовали его клавиатуру.
- Надо быть осторожнее. А то пристанут с расспросами, -- так же разглядев остатки, вынесенного из-за тесноты и ненадобностью из дома рояля, не в силах акцентировать на этом внимание, предостерегла мама.
- Не бойся. Мы здесь не чужие. Да и Сталинские времена давно прошли. Теперь генсек Брежнев. А при нём полегче,
- Смотри, как они испохабили веранду! Все стёкла из кусков. Не крашенная и перекошенная. А крыша! Она вся покрыта потрескавшимся шифером. У нас была оцинкованная, да ещё и покрашенная.
- Куда же делось железо?
Лера не отставала, стараясь понять о чём они говорили, боясь переспрашивать, так, как знала; нельзя привлекать к себе внимание. Но, почему, не могла себе объяснить.
- Мне даже страшно заходить вовнутрь, да и не собиралась ни у кого просить об этом разрешения. Не хочется унижаться. Выглядит будто нищие пришли посмотреть, как жили тут прежде, - помолчав, добавила: - А ведь мы для них навсегда господа. И им никогда не дорасти до нас, раз довели до такого состояния дом.
- А вы тут собственно кого ищете? - выглядывало из окна нахальное лицо, курящей папироску женщины, лет сорока.
- Мы никого не ищем. Просто жили здесь прежде.
- Прежде? Когда это прежде? – повысила свой голос по мере окончания фразы женщина, словно тем самым хотела привлечь внимание играющих в выходной во дворе в домино мужиков.
- Уж не из первых ли вы, что после взятия города заселили? Им по комнате на человека давали. Совсем, как цари жили, не то, что мы, теперь по гроб жизни сидеть тут будем! - откликнулась ей та, что развешивала свежеотстиранное нижнее бельё, вынимая его из большого эмалированного таза с отбитыми краями.
- Нет, мы ещё раньше, - уже отступала, пятилась Анастасия Фёдоровна, понимая; лучше уйти, чем выслушивать обвинения в свой адрес.
- Раньше!? Куда уж раньше-то? Раньше тут финны жили. Выгнали их, - потушила об отлив за окном бычок и выкинула его в палисад женщина.
- Так они ж и есть эти самые финны. Не видишь, что ль, - догадалась вторая, - вытаскивая изо рта очередную прищепку.
В этот момент одного из «Красноармейцев» «убили». Шумно вскрикнул мальчик: - «Сволочи!» - завалился на спину, прислонив правую руку к «кровоточащему», явно простреленному навылет сердцу, левой же, падая схватившись за большую простынь, в надежде что та его выдержит. Но, не выдержала, потянув за собой всю вывеску белья, что подпирала длинная слега, вывалившаяся от нагрузки из-под верёвки.
- Ах ты сволочь бандитская! – нашла вектор направления своей так и не выразившейся на бывших жильцах злости «прачка».
Реагируя на всё повышающийся голос своих жён, из-за стола поднималась пара мужиков, переглядываясь друг с другом, словно ожидая поддержки в своих намерениях, обезвредить врага, что потревожил их семьи.
Третий же, воспользовавшись моментом, приподнял крышку рояля, и, пошарив там рукой, аккуратно достал из него поллитровку. Передал её своему приятелю в руки. Затем, опять нырнув своей гибкой, словно пианиста рукой, изъял на свет Божий и гранёный стакан. Взяв у приятеля бутылку, налил. Передал ему. Тот выпил, вынув папироску, занюхал ею. Налил теперь и себе. Выпил, занюхав рукавом давно не стиранного, протёртого на локтях пиджака, надетого на, когда-то белую майку.
Затем налил ещё, и сказал вдогонку:
- Бабы брешут, а вы и повелись. Айда выпьем. Аль не воскресенье сегодня? - протянул в их сторону наполненный на половину стакан.
Как зомби, остановились и, сменив вектор своего движения на противоположный, вернулись к инструменту.

Не искали себе дальше приключений. Быстро шли в сторону центра города, чтобы там, взяв левее оказаться на вокзале.

- У каждого из нас короткая память, поэтому кажется, мы умеем прощать, - когда уже отъехали от Приозёрска, в задумчивости произнесла Анастасия Фёдоровна.
- Зачем мы остались в Выборге мама?
- Не знаю. Тот, кто знает всё – саморазрушается. Можно лишь стремиться к знаниям.
- Но эти люди не стремятся к ним!
- Осознание содеянного страной не приходит само собой в полной его глубине. Только лишь, когда терпит поражение в войне, остаётся под контролем оккупированных её войск - понимание происходит под давлением иных государств, имеющих возможность влиять на дальнейший путь развития побеждённого агрессора.
- Так было с Германией.
- Да. Но в случае самостоятельного осознания содеянного, как произошло в СССР в связи с показным, но не полным развенчанием культа личности Сталина, вовсе не происходит того глубокого понимания, что несёт в себе покаяние, навязанное из вне, усиленное странами победителями, имеющими доступ к дальнейшему управлению побеждённой страной агрессором. Ведь и каяться-то не перед кем. Разве что только перед самими собой. А это можно и не делать раз власть тому потворствует. Ведь виноваты все.
- Ты хочешь сказать, этим людям не довелось испытать на себе трагедию поражения?
- Возможно так было бы лучше для остального мира.

Возвращались обратно в Выборг уставшие, но счастливые. Ведь они побывали в прошлом. И теперь уж точно знали - его не вернуть. Настоящее же сулило им радости. Ведь имели право на жизнь под этим небом. Страна строилась, развивалась. Обещанный, но так и не построенный Хрущёвым Социализм никак не наступал, но это и не было им нужно. Хватало уже того, что могли жить там, где жили, и никто бы не посмел сделать их жизнь хуже.