Глава XII. Пленэр

Лежала сейчас на диване, разглядывая превратившийся для них с годами в целую картину, эскиз Рериха. Висел над роялем. Хорошо, что взяли с собой из Кексгольма. Слава Богу, никому и в голову тогда не пришло отнять его у нас.
Вспомнила маму. Точнее разговор с ней, состоявшийся, кажется в 43-ем, в этой же комнате:
- Помнишь ли ты Настя, как к нам приходил в гости Сибелиус?
- Да. Что-то было в нём необычное.
- Как и у всех незаурядных личностей. Но ты разве забыла, как испугалась его тогда?
- Испугалась? Вот уж не помню.
- Он брил голову на лысо. А ты никогда прежде не видела такого. Разве забыла, как потом открыла мне причину своей нерешительности?
- Точно! Теперь припоминаю. Я, кажется даже расплакалась?
- Нет. Не успела. Но растерялась.
- Мне казалось тогда, наша бабушка способна привести в дом любую известную личность. Со всеми знакома и каждый посчитает за радость быть её гостем.
Паша не помнил той жизни, что застал в детстве. Лишь старенький, с отломанным, на скорую руку приделанным задним колесом деревянный грузовичок, железный паровоз с парочкой вагонов, чудом сохранившиеся среди сваленных в кабинет прадедушки ненужных новым жильцам вещей, напоминали о том периоде, когда был совсем маленьким.
И проблема была не в том, что жили на мамины, неплохие по тем временам деньги, которых хватало даже на игрушки. А в том, что не было в магазинах игрушек более продуманных, греющих душу ребёнка, подобно остававшимся в семье с того времени, когда Выборг был Финским.
Почему нынешняя лёгкая промышленность не способна была вложить душу в святая святых, для восстанавливающейся после войны страны – детские игрушки? Не понимал, да и не мог ещё понимать такие сложные для своего возраста вопросы.
Мама же, благодаря своей профессии многое понимала, но не желала раскрывать на это глаза своему сыну, боясь преподать ему лишние знания.
Получив архитектурное образование в Финляндии,  когда сын стоял перед выбором своей дальнейшей профессии, Анастасия Фёдоровна настояла на поступлении именно в художественную академию, ставя превыше всего умение рисовать, отодвигая на задний план саму архитектуру. Перестав любить её с годами, не желая больше иметь с ней дела, всё же работала ГАПом.
Их ближайшие соседи, с которыми отделяла всего лишь неумело, на скорую руку сделанная перегородка, не давали играть на рояле. Да особо-то и не умела. Лишь иногда, только ради того, чтоб вспомнить оставшиеся навсегда в памяти времена, садилась за инструмент. Да, и то, когда уезжали соседи на дачу. Но, и без того малые навыки были потеряны. Пальцы плохо слушались, музыкальная память, не худшая, чем у отца, всё же не давала опыта, что и прежде отсутствовал у неё по сравнению с его исполнительскими данными.
Пыталась играть по нотам.
В такие вечера в тесной, всего в два узких окна, из прежних пяти, гостиной, слушал музыку её сын.
Сегодня утром, когда на душе было невыносимо тяжело, найдя в себе силы встать с дивана, присела за инструмент.
- Эти все люди, что живут в нашей квартире, неужели не понимают, занимают чужую жилплощадь? – открыла крышку клавиатуры.
- С этим давно надо смириться, - сел за стол сын.
- Моя мама родилась в этой стране и хорошо знала её. Но, такого, чтобы отнимать жилплощадь у беззащитной женщины, думаю, никогда не видела.
- Но, ведь России больше нет. СССР - вот что осталось от прежней империи. Как же ты не понимаешь таких простых вещей мама?
- Прости меня Паша. Я виновата в том, что мы, остались тогда в Кякисалми. Думала, смирившись, никогда больше не будем изгнаны со своих мест, где жили прежде. Но, как я ошиблась! Каждый раз, когда вспоминаю как выглядела наша квартира прежде, в полную силу ощущаю свою вину за тот глупый поступок.

Когда села за рояль, ощутила рядом с собой маму с папой. Сегодня захотелось общаясь через музыку побыть с ними рядом.
- Мне очень одиноко без вас, - мысленно сказала им.
- Просто иногда находит, что-то, вгоняющее в тоску, путает времена, лишает возможности определиться с тем, в каком именно из них находишься. В прошлом, или настоящем, - ответила мама.
- Никак не могу вспомнить того места, с которого начались все эти перемены, - водила руками по клавиатуре, будто играла, но не прикасалась к клавишам Анастасия.
- Извини меня дочь, и я забываю о многом. Мне уже никогда не вернуться назад. Я не смогу видеть мир по-иному. Раньше, когда была жива не думала, придётся побеждать эту слабость. Но, теперь, когда это случилось, теряюсь, не в силах справляться с собой.
Анастасия, мысленно играла, сама не понимая, что именно, не отвечая за рождавшуюся только в её голове мелодию. Будто провалилась сейчас в некий иной мир, где всё ещё было по-прежнему. Люди улыбались друг другу, ходили в гости не с целью; напиваясь горланить песни под аккордеон, или гитару, а для обсуждения новой постановки в театре, или музыкальной пьесы любимого композитора.
- Музыка позволяет мне перемещаться в своих воспоминаниях. Фёдор, которого может всё же не любила при жизни, теперь рядом со мной практически всегда. Приходит, садится. Но, часто молчит.
- Грани времён и миров стёрлись для нас. Когда играл для тебя был уверен – моей рукой водишь ты. Нет, не то, чтоб имела отношение к появлению на свет музыки, просто, когда садился за инструмент мог общаться с тобой, понимая мысли, лишённые слов, что изливались в виде музыки, - слышала Анастасия голос отца.
Удивлялась тому, как невольно повторяет его жесты, манеру резко, затем с замедлением убирать кисти с клавиш, плавно опуская, перед тем, как через какое-то мгновение продолжить игру, как этого требовали ноты.
Теперь касалась клавиш, музыка была слышна из-под её рук.
Играла без нот. Не требовались для общения с родителями. Доставала из памяти все, нужные ей.
Как же меняется человек за время своей жизни! В молодости полон амбиций, целеустремлён, горяч, завышает свою цену, с возрастом понимая; не всегда имеет смысла то, что способно оставлять след в чужом сердце.
- Чтоб не потерять тебя, согласился венчаться в Лютеранской кирхе.
- Никогда не уделяла особого внимания Богу, не грешила, или просто так считала. Что могла знать, понимать о том, что такое Православие для Русского человека? Ты ради меня пошёл на то, чтоб изменить своей вере.
Может, всё же это не измена, если ты всё равно остаёшься с Богом. Но, в чём же она заключается? Не в том ли, что становишься другим, как бы принимаешь условия иной страны? Той, что не твоя по своему менталитету. Я никогда не считала себя Русской. Кто же тогда, если родилась в России? Росла среди Русских детей, проводила лето в имении отца под Киевом.
Когда мне было всего одиннадцать, оказалась в Православном храме. Отец не был набожным человеком, но, раз в две недели собирался в Киев со всей семьёй на службу в Лютеранскую кирху. Ни разу не пропускала таких поездок.
Оказавшись на свадьбе у дальних родственников, так же имеющих немецких предков, ещё в восемнадцатом веке принявших Православие, была поражена красотой и парадностью венчания. Никогда прежде не бывала в Русских церквях. Не то, чтоб боялась их, скорее не могла представить, что могла увидеть внутри. Пластичные своими завершиями снаружи, казались подобными внутри. Более того, никогда не видела икон. Не понимала их. Не знала, для чего нужны эти непропорциональные, написанные маслом святые.
Хотела сравнить две религии. Никогда и не думала, чтоб сменить Лютеранство на Православие.
Знай; всегда мечтала лечь с тобой рядом у Лютеранской кирхи в одну могилу.
Гулкие, явно кулаком, удары в перегородку, раздались в комнате.
Не верила, это было в реальной жизни. Всё ещё оставаясь в другом мире, где ей было хорошо, продолжала играть.
- Мама, прошу тебя, - подошёл к роялю Павел, взявшись за крышку рукой.
- Что случилось? – не понимала происходящего Анастасия Фёдоровна.
- Сосед, стучит в стену.
- Сосед!? - на мгновение руки её зависли над клавиатурой. Затем беспомощно опустились, уже не играли.
- Да.
- Ах! Сосед. Ну, да, да. Я помню.
Стук затих.
- Никакого покоя нет! Сегодня же суббота! Здесь вам не филармония! - послышался из-за стены возмущённый голос.
Закрыла крышку инструмента, положила на неё руки. После, слава Богу, непродолжительной работы на мыловаренном заводе часто казалось, не до конца смыла мыло с рук. И теперь, когда работала архитектором это ощущение иногда возвращалось ей.
Смотрела на эскиз Рериха.
- Мама мы перестали выходить на пленэр.
- Я так устаю на работе, что в выходные просто не хочется ни о чём думать.
- Прости мама, я просто хочу, чтоб ты рисовала.
- Спасибо Паша за твою заботу. Она нужна при любой власти даже тоталитарной. Только тогда человек счастлив, когда видит – не один и ему не легче других. Да, что там говорить - вся страна так живёт.