Глава XVI. Лютеранская кирха

Осознанно поступила в Архитектурно-строительный институт. Закончив художественную школу с отличием, легко сдала рисунок. С черчением было по хуже, но, ещё с первого класса отличалась пространственным мышлением.
Теперь Всё реже бывала у бабушки в Выборге. Начиналась личная жизнь. Большой город, большие планы.
Параллельно с учёбой работала. Отец помог устроить в тот же институт, где работал с мамой, но в другую бригаду, предупредив: - «Никаких разговоров в рабочее время со мной». Теперь была полноценная архитектурная жизнь. Уж дома точно отрывалась по полной с вопросами к родителям. В основном мучала отца. Возмущало, почему ей не ставят самостоятельных задач.
Перестройка началась, когда была на последнем курсе. Словно Господь специально придерживал весь тот бардак и хаос, вскоре обрушившийся на страну, лишь для того, чтоб успела закончить институт. Но, получив диплом, вскоре поняла – не нужна архитектуре, как, впрочем, становилась не нужна, и она ей.
Все её знакомые ударились в бизнес. Зарабатывали деньги, кто как мог. Ближайшая подруга пошла в милицию, работала следователем. Что вообще сбило с толку Леру. Не понимала, не видела себя в этом бардаке, что творился вокруг, хоть и продолжала работать, доделывая полумёртвые, всё ещё строящиеся объекты, получая копейки.

Теперь темп Пашиной жизни был размеренный, хорошо отлаженный. Работа радовала. Каждый день приносил много новых впечатлений. Творческое начало говорило о правильности выбора профессии. Свободного времени не оставалось. Но именно в этот период попалась на глаза прадедушкина рукопись.
Лежала в верхнем ящике рабочего стола, которым вот уже лет десять не пользовался, да и не залазил в его внутренности, тем самым оставляя всё его содержимое в сохранности.
Печатная машинка!
 Где раздобыть это достижение современной цивилизации?
Аркадий!?
 Его отец пишет. Точно! Ну, конечно же у него!

- Ты? Что взялся за мемуары? – прикалывался друг, когда позвонил ему Павел.
- Нет. Нужно текст впечатать один. Давно собирался.
- Вот я и говорю – в писатели заделался.
- Не мой текст! Говорю же тебе!
- А чей?
- Не хочешь не давай.
- Да дам я тебе. Не бойся. Просто интересно. Неужели такая тайна? К тому же, как говоришь - не твой.
- Ладно. Скажу. Это моего прадедушки роман. Кстати, называется «Часовая башня».
- Машинку на работу завтра приволоку. Но, потом дашь прочесть.
- Дам. Только вот…
- Что – вот?
- Если сил хватит одолеть текст.
- А, что много?
- Ещё бы. Целая жизнь.
- Ничего. Проживёшь. Не ты первый, не ты последний. Но будет полезно для развития.

Через день уже вовсю работал.
Приятно было откладывать в сторонку свежеотпечатанные на машинке, сразу через две копирки листы жёлтой бумаги, принесённой с работы, благо её там много. На белую даже и не замахивался – было меньше. Да и не в качестве носителя информации состояло дело, а в самой, бесценной для него и его семьи истории заключалась давно требующая своего воплощения работа.
Иногда упираясь в непонятные помарки, или слишком небрежно написанные буквы, из-за которых слова теряли свой смысл, надолго останавливался. В эти минуты откладывал дело, задумываясь о своём детстве. Месте, где довелось появиться на свет. Вспоминал ту станцию, где погибла его бабушка и получив тяжёлые ранения вскоре умер дедушка.
Решил, во, что бы то ни стало поставить крест на их могиле. К тому же теперь это было возможно.

- Мама я с Ингой и Лерой поеду в Кякисалми. Надо договариваться с местной администрацией. Хотя, кто его знает, может вопрос решится на месте, без привлечения чиновничьего аппарата. Да, и к тому же, вроде деньги какие-то у меня есть, - сказал маме, приняв решение.
- Я поеду с вами. Хочу побывать на могилке родителей. А уж договоришься ты, или нет – дело второе. Для меня важна прежде всего память и место. Остальное преходяще. Думаю, так же, как и тебе.
- Всё так мама. Но мы всё же постараемся.

Поехал с мамой взяв с собой Ингу и Леру. Давно не были в Кексгольме.
Теперь, когда в стране начиналась перестройка, особенно после опубликованного в Выборгской газете стихотворения Ярославского поэта Василия Пономаренко, касающегося проведения дискотек в клубе, расположенном внутри бывшей церкви:
Богатырски вверх уходит башня,
Смотрит на окрестные дома…
Звук молитвы – день её вчерашний,
Нынче клуб здесь; танцев кутерьма.

В сатанинском ритме содрогаясь,
Скачет зал подобием горилл.
Над своей культурой надругались,
То же над финляндскою творим.

Чудом не взорванное, после передачи в 45-ом году местной партийной ячейке, здание кирхи опять перепланировали убрав большой гранитный крест с бельведера, стянув его трактором. При падении проломил крышу, повредил стропила и мебель внутри, выбив глаз одному из рабочих.
Не хотел просто так отдавать Господь свой дом под неугодное для него дело. Но, не видя среди толпы пришлых туземцев никакой надежды на новый приход, всё же попустил устроить в ней клуб. Ведь именно благодаря этому-то и сохранилась до наших дней.
Понимали – гораздо легче будет сейчас договориться о том, чтоб поставить простой, лютеранский крест на могиле, чем прежде. После поднятия «железного занавеса», когда многие жители Кякисалми начали приезжать из Финляндии к себе на бывшую Родину, крест на месте захоронения 105 финских воинов, погибших при обороне города ещё в 39-ом году восстановили, соорудив целый памятник. И теперь могила Фёдора Алексеевича и Елизаветы Яковлевны хоть и была в непосредственной близости от этого воинского мемориала, но так и стояла без креста.
Видел, непростые годы пришли в страну. Они способны многое изменить, поставить на свои места. Впрочем, как и уничтожить жалкие остатки прошлого.
Договорившись с завхозом клуба, что поставит на могилу своих родственников крест, заручился его поддержкой, оставив требующуюся для помощи в данном вопросе сумму. Затем, договорившись с каменотёсом на городском кладбище, тронулись в обратный путь.
Тот бардак, творившийся повсеместно в стране, радовал его. Теперь можно было всё, что угодно, были бы на руках деньги для решения вопроса. У него они пока имелись. А вот сам вопрос, угоден ли он Богу, или нет, уже каждый решал самостоятельно. Уж лучше пусть всё будет именно так, чем, когда в решении принимают участие представители власти. Анархия помогала сейчас многим не только выживать, но и делать добро.
К чему это всё могло бы привести в стране, долго лишённой духовных ценностей, не хотел сейчас думать. Уставший возвращался в сторону Выборга.

Через пару недель опять приезжали в Кексгольм, тем же составом, но, уже принимать работу, и участвовать при установке креста и валуна. На котором теперь были написаны имена и фамилии их родственников, имелись года рождения и смерти.
Крест из красного, местного, Карельского гранита, лаконичность форм, и небольшой, плоский валун перед ним, вот всё, что следовало установить сегодня на месте давно просевшего, сровнявшегося с землёй холмика. Муравейник за последние годы пропал.
На всю работу ушло около двух часов. Теперь могли не просто наблюдать цветы на могиле финских воинов, но и имели место, где так же положили привезённые ими гвоздики. Ровно сорок восемь штук. От каждого по дюжине, для его бабушки и дедушки. Тёмно-красные, всё же отличались от горевшего красным на солнце гранитного камня.
Теперь, когда работы были завершены, Павел подумал; сегодня он, а не мама в далёком 44-ом руководил процессом, будучи мужчиной. В Выборге и Кексгольме лежали его родственники. Здесь была его Родина. И не имело никакого значения для него, кто он по национальности. Русский, Немец или Швед. Все составляющие, смешавшиеся в нём в одну единую кровь, говорили лишь об одном – знает, что такое объединение. И не только, когда оно происходит на небесах, а и на земле. Когда человек, который был для тебя родственником, становится чем-то большим, превращаясь в некого представителя на том свете, заверяя в том, что здесь, в земной жизни ты охраняем им оттуда, впрочем, как и ты важен для него, в силах помолиться о его душе.
Но молиться он не умел. Да и не знал, в каком храме это лучше делать. В православной церкви или Лютеранской кирхе. Вот, если бы, так же, как и католицизм разделился на протестантов и лютеран, на севере Европы, здесь, на севере России, так же произошло и в Православии. Тогда бы уж точно выбрал тот осколок, что ближе к северу.
Всё ещё не заселённый монахами Валаам подтверждал его дилемму, давая понять; следует подождать ещё малость, пока церковь вернётся в свои храмы. Тогда уж точно выберет ту, что ему по духу.
Но братия Нового Валаама не спешила после войны возвращаться на Родину. Сначала из-за того, что Сталин был ещё жив, потом привыкнув к новому месту, пустив корни. Да и поколение монахов сменилось. Новое не горело особым рвением покинуть страну, только ради того, чтоб молиться о России, находясь непосредственно в ней. Разве имело значение откуда именно территориально исходит сама молитва, если в первую очередь идёт из сердца. Да и никто не ждал их обратно на острове, где первые годы после войны находилось, что-то вроде инвалидного дома, куда были свезены лишённые конечностей ветераны со всей Ленинградской, Новгородской области, и Карелии. Создав ситуацию, в которой появилось большое количество калек, теперь правительство прятало их туда, откуда были практически вытеснены те, кто способен молиться о том, чтоб таковых никогда не было.
Возвращаться туда, где их не ждали, да и к тому же палец о палец не ударили, чтоб помочь в переезде и в восстановлении разрушенного монастыря, не хотелось. Слишком много лишений и потерь было перенесено из-за войны. И, теперь, когда имели возможность уделять свои силы молитве, не тратя их на убогий быт, не хотели отказываться от этой, не каждому доступной возможности.