Шутник

В тот год Кузьмич начал работал шофёром на «молоканке»; с фермы возил на завод молоко. Не то чтоб трудно привыкал он к новому для него поручению, но поначалу что-то в нём противилось быть «одиноким волком». Другие почти круглый год были вместе. Работали много и выпивали, конечно, немало, если погода устраивала передышку, насылая на округу дожди в страдную пору, а Кузьмич словно на отшибе себя чувствовал: утрами и вечерами один с фермы до завода и обратно ехал.

Скучно. Но вот рассказал он несколько анекдотов, повеселил ими доярок и рабочих на маслосырзаводе, да и сблизился с ними. Время от времени угощали они его то банкой молока, то сырными обрезками и закваской. Бес-платное сливочное маслице тоже случалось домой привозить.

Оттаял Кузьмич, повеселел.

Особенно словоохотливой на заводе оказалась приёмщица молока Нюрка Дурова, бабочка взбалмошная, разбавлявшая речи свои, впрочем, как и многие другие женщины в деревне, грубыми словами. Она, Нюрка-то, была замужней, вела домашнее хозяйство и чаще всего одна воспитывала детишек (мужик любил в бутылку заглядывать). На заводе и по дому справлялась и жила бы припеваючи, возможно, каждый день, если бы тянула семейную лямку не одна, но вдвоём с мужем. А то и послабее его.

Однажды Кузьмич сравнил Нюркины усилия с мчавшейся русской тройкой и ужаснулся своему выводу: бабочка как есть настоящий в ней коренник. Муж чаще бежал рядом, налегке и почти не прикладывая физических усилий. Однако же Нюрка вслух на свою судьбу не сетовала, бытовые неурядицы не афишировала; понимала: у других семейный груз не легче, а то, пожалуй, и тяжелей.

Всякий раз, пока Нюрка пропаривала бочку молоковоза, Кузьмич радовался свободной минуте и возможности общения с односельчанами. Кочегары или электрик со слесарем пользовались присутствием Кузьмича и вместе или поодиночке спешили к нему послушать новость, анекдот, а то и свежую житейскую историю. Или случаи из прошлого; их в заначке Кузьмича хватило бы на три книги или несколько фильмов не одного сериала.


- Привет, Кузьмич! - в очередной раз приветствует Кузьмича кочегар Серёга. - Как жизнь?

- А то не знаешь?! Или ума пытаешь? За меня вчера кандидат в губернаторы от «Единой России» по нашему региону откровенно признался: «Всё у нас хорошо, но дальше так жить нельзя». Я с ним согласен.

- Однако я тоже соглашусь, - присаживается на скамейку рядом с Кузьмичом Серёга. - Кое-кому встряска не помешает.

- Не на меня ли намекаешь? - лыбится Кузьмич. - Многажды раз трясён я был, Серёга. Крым и Рим прошёл наполовину.

- Почему наполовину?

- Будет к чему стремиться в остатке жития земного!

- Вчера в город ездил, - оставляет без внимания сказанное Кузьмичом Серёга.
- Попал к частнику в гараж. Думал, только у нас лоботрясов некуда девать, но в городе их больше, пожалуй. Прихожу в поисках хозяина – машину требовалось подлатать. Там взрослые пацаны, тридцати лет. Мужики! Они работают, к ним приходят знакомые. Один в смотровой яме крутит гайки под машиной. Второй подошёл, помогает. Третий к ним заглянул просто поболтать – абы дома не работать! «Представляешь, - говорит этот, - сегодня в полуфинал вышел!» Думаю: «Господи, какой из него полуфиналист?! Да, ростом вымахал – натуральная каланча. Но спортсмен из него, даже мне понятно, никакой. Просто конская дуга с ногами!» И он дальше там говорит: «Да, с шести утра резался!» Те: «Ты чё, в танчики, что ли, играешь?!» Он: «Ну, в танчики!» Задорнов, правда, он по другому поводу сказал; не про того каланчу конкретно. Тем не менее, прав, утверждая, что у нашей молодежи эсэмэсочное мышление, она – кнопотыки».

- Ничего себе – молодёжь в тридцать лет! Взрослеть им когда же?

- Как только в танчики наиграются, так сразу, - поднимается Серёга, услышав приглашение напарника вернуться к работе.

- Нюр, слыхала, что Серёга рассказал? - интересуется Кузьмич, помогая той спуститься с молоковоза. - Ты, небось, тоже с мужиком своим в танчики скубишься с раннего утра. Врезала бы ему из пушки по макушке. Глядишь, мозги бы на место вставила.

- До замужества бы знать, что он в кабаке родился, а в вине крестился. Он ведь куда с добром парень был!

Нюрка занимает место, на котором только что сидел Серёга, а рядышком примостился Кузьмич.
- Эх, Кузьмич, - продолжает. - Не встретился ты мне в молодости. Я бы тебя быстро охомутала, - обнимается шутя Нюрка.

- Слыхал, уток продаёшь, - говорит Кузьмич, тоже шутливо прижимаясь к Нюрке. - Оставь мне до получки три штуки.

- Повадилась к нам ходить соседская утка, - не отвечает Нюрка и не отстраняется от Кузьмича. Может, ей просто хочется посидеть в обнимку минутку, а заодно поболтать. - Ходит и ходит, ходит и ходит. Ну, просто никакого спасу от неё. Всё бы ничего, пусть бы дальше ходила, да хоть ты мне скажи, Кузьмич, почему же это я должна содержать нахлебницу.

- Нахлебница – не любовница, Нюра, - вставляет своё слово Кузьмич.

- Сказанул! Если обнаружится любовница, я сама ей приплачу из своего кармана – пускай забирает с моего двора в свой! - звонко хохочет Нюрка. - Он, мой-то, с такой пьянкой всё одно что три дня на столе пролежавший малосольный огурец: вид есть, но вкуса никакого, - смотрит на Кузьмича, желая видеть его реакцию.

У Кузьмича чёртики в глазах пляшут, но молчит.

- Откормлю, думаю, - возвращается к рассказу Нюрка, - а хозяин утку свою зарубит и меня на лапшу не позовёт. Мне для обиды повод будет, а я не хочу! Едва своим птицам задам корм, она тут как тут. Вот вам снова здрасьте! Отгоню её, не успею отвернуться – опять у корыта, - убирает руку с плеча Кузьмича. - Надоело мне за ней шугать, пульнула подвернувшейся под руку палкой. Думала, утка станет заикой от испуга и перестанет шляться по нашему двору. И ведь не хотела, но попала! Как назло, снайпером поневоле оказалась. Закрутилась утка волчком и нырнула в бурьян на меже. Тут и я крутнулась испуганно: не видел ли кто, как я утку жизни лишила? Не хотелось из-за этого с соседями скандалить, а, видно, не миновать «холодной» войны. Стою, размышляю, чем объяснить свою выходку. Смотрю – выходит из бурьяна хромоногая утка. Уф-ф! Вздохнула я облегчённо: «Слава богу, мир сохранился, жива утка». И пошла я на работу.

- А утка?

- Утка похромала к нашему корыту с кормом – в качестве моральной компенсации решила съесть дополнительную порцию.
Кузьмич с Нюркой смеются. Кузьмич доволен больше Нюрки; рад её настроению. «Хоть день пусть бабочка порадуется, - думает. - Вечером мужик пьяный домой явится, не до смеха будет».

- Нюра, что это ты вчера за ватагу организовала? В какой культпоход отправиться собирались? - прищурился Кузьмич на следующее утро, едва Нюрка закончила пропаривание бочки.

- Вот деревня! Шагу без догляду не ступить! - спускается с машины на площадку Нюрка. - Зарплату по бригадам выдавали. Вечером до мне поддатый муж прискипался. Куда бы ни шло, трезвый, чисто выбритый и с букетом подкатил, может, и не устояла бы. Я его ткнула, - показывает Кузьмичу кулак. - Шерохнула по лбу малость… Он упал через порог… Хлопнула я две-рью. «Надо, - соображаю лихорадочно, - от скандала подальше бежать». За воротами остановилась: куда бежать-то? К Верке Пановой? Но трезвый ли её мужик? У Женьки Поповой посидеть? Калитку открываю во двор к Верке, слышу шум, гам. Вылетает из дома Верка и бежит до калитки, где я её и тормознула. Ну, пошли с ней к Ксюшке Лазовой. Её мужик, говорили, спокойный. Посидим, переждём. Заходим, а мужик сидит за столом, ест. И тоже весь красный – налит вином. Ксюшка разговаривает потихоньку, не громко; по-за мужем кружится, угождает. И мы раз – припарили то-то к ним! Надо поворачивать оглобли, а то заметит мужик, всем троим достанется на орехи. Хлебает суп, отдувается как-то: ч-у-у-ф, ч-у-у-ф. Как говорится, вот в чём вопрос: бежать нам или не бежать? Ксюшка шепчет, чтобы мужик не услышал: «Проходите. Если он сыт – мухи не обидит и вас не тронет». Поел мужик, на диван прошёл. Пум – упал! «Ну и всё, теперь тихо будет! Отсидимся», - говорит нам Ксюшка. И правда, мы даже подремали малость, а потом по домам разошлись.

- Короче, - чешет Кузьмич затылок, - картина страшная нарисована. Ну, шерохнула ты мужика, упал он через порог. А теперь?

- Теперь, Кузьмич, это дело, не твоё, - Нюрка легонько тычет Кузьмича кулаком в бок. - Любопытной Варваре нос оторвали. Слыхал про такое.

- Вот расскажу, Кузьмич, Лидочке твоей, - выходит из проходной технолог сырзавода Мария Петровна Шалова, - как ты тут милуешься. Подсыплет она тебе в одно место перца. Будешь чужих жён за километр обегать!

- Не угадала, Мария Петровна! Имею от супруги лицензию на одну левую встречу в день! - не лезет в карман за словом Кузьмич.
- Скажи, Кузьмич, в кого ты такой умный? Тебе бы в правительство надо – культурой командовать.

- Не можно мне туда, Мария Петровна! Как я понимаю, шибко тут нужен! У меня два высших образования, и оба неполные, - отшучивается Кузьмич. - Вот потому из семи рекомендованных только мою кандидатуру директор «Новой жизни» утвердил на должность водителя молоковоза. Всем спасибо за внимание, - поднимается со скамейки. - Мне пора. Застоялась моя молоковозка. Пока-пока!