Глава XX III. Православный храм

- Православный храм под Приозёрском предлагают запроектировать, - прямо с порога квартиры, поделился Павел.
- Отказался? – из своей комнаты, поинтересовалась мама.
- Нет. Но не справлюсь.
- Справишься, - искала ногами в шерстяных носках тёплые домашние тапочки, шаркая по полу.
- Паша, мы все вместе справимся, - поддержала Инга.
- Я должен сам придумать его образ. Хоть и очень боюсь не справится. Мама, ты же знаешь, что у меня всегда плохо было с отжившими свой век стилями, - зашёл к ней в комнату. Туда же подошла и Инга.
- Ну, не говори неправды. Теперь, когда мы наработали столько дворцов, думаю, справишься с любым стилем. Что же касается православной архитектуры, советую придерживаться северного минимализма. Ведь и строиться будет здесь, не на юге.
-  Да Инга, так же считаю. Пока шёл домой думал о лютеранской кирхе в Приозёрске.
- Всё же режет слух — это новое название. Почему бы не сказать Кексгольм?
- Да, мам, у нас в доме пусть будет Кексгольм.
Очень обрадовался, что была предложена эта работа ему. Проектный институт, ещё влачивший своё существование, не обладал тем архитектурным уровнем, среди оставшихся сотрудников, которые ещё не разбежались из него. Наверно поэтому его старый друг Аркадий, ещё работающий, несмотря на пенсионный возраст, решил поделится с ним этим; случайно попавшим в институт заказом, распределённым ему директором.
Много мест сменил Аркадий за свою жизнь. Имел опыт архитектора-реставратора, но, так и не пришлось к тому времени проектировать с нуля то, что прежде довелось реставрировать.  Скорее всего не имел смелости, появляющейся у человека, когда спроектировал и построил не одно здание. Но, хорошо рисовал и знал нюансы православной архитектуры. Так считал Паша, пока не встретился с другом.
- Пытался я работать со своими. Не тянут. Так халтуру всякую, где механическое вычерчивание ещё с грехом пополам, - оправдывался Аркадий, когда Павел зашёл в институт. Сидели в кабинете, что теперь занимал его друг, перед самой перестройкой возглавив проектную мастерскую.
- Ну ладно ГАПы бегут, но молодёжи нет совсем что ли?
- Почему нет!? Есть Паша, есть! С кем бы я такие объекты проворачивал, как вот, например, … - показал рукой на большой планшет с фасадами какого-то промышленного здания. С гордостью произнёс: - Денежный. Сейчас надо уметь подбирать деньги с земли. Кто, если не мы. Много работы очень. Много, - говорил быстро, буквально тараторил. Раньше был куда спокойнее. Вдруг задумался, будто вспомнив что-то важное. Вздохнул: - Только вот…
- Что, только вот? Надо повышать стремительнее, пока ещё старое поколение остаётся, стимул придавать работе. А то разбегутся, туда, где должность предложат.
- Да я повышал. Только вот, поразительное дело. Никогда прежде не сталкивался с неким феноменом. Полная необучаемость.
- Что ты имеешь в виду?
- Тебя это удивляет, - вздохнул друг, - А меня теперь нисколько. ГАПы разбежались. Сам теперь рисую на кальке эскизы, и к исполнителям. Отдаю в работу. Думать им особо не надо, только знание пропорций и всё. Ан нет. Смотришь – не узнаёшь, будто не с твоего эскиза начерчено. Два, три подхода. В итоге садишься рядом, чуть-ли не водишь чужой рукой, а всё то же. Новый для меня феномен. Прям, какая-то ненависть к профессии. Готовы уничтожить любой замысел. Полное непонимание.
- Или необучаемость.
- Необучаемость? Хорошее слово. Актуальное. Прям в точку. Ну, возьмёшься?
- Как же директор? Ведь доверил это твоей мастерской. Что ты скажешь ему?
- Вынужден будет согласится. Разумеется, за небольшую сумму отката, как человек подогнавший работу.
Не понравился ему Аркадий. Пропал блеск в его глазах. Слишком уж суетлив и деловит был. Раньше не отличался этим. Может, так же, как и все поддался панике, бросился за рублём, наконец почувствовав возможность его лёгкой по сравнению с советскими годами добычи.
- Послушай Аркаш, ты рисуешь? – сменил тему Павел.
- Что?
- Ты раньше хорошо писал маслом.
- А! Ты об этом….  Некогда. Совсем нет времени.
- А зря. У тебя хорошо получалось. Я даже завидовал тебе.
- Ты!? Ах Пашка брось. Сам-то небось пишешь втихаря пейзажики?
- Нет. И причина та же.

Как архитектор, и верующий человек, знал; не имеет права маскировать православный храм под Лютеранский. Но, искал возможность создать такую форму, что позволила бы быть северной.
- Посмотри Алвара Аальто, - предложила мама.
- Точно! У него же были храмы.

Вместе с Ингой пошли в построенную этим архитектором библиотеку. И, действительно, в разделе «архитектура» нашли книгу с его проектами.
- Пожалуй ничего из этого не выйдет, - заключила Инга.
- Да. Церковь не разрешит такие смелые, современные формы. Современная Европейская храмовая архитектура создавалась за счёт контраста. Архитектор был властен проектировать логично, функционально и дёшево. А такая вещь, как намоленность приходит, через столетия. Нельзя создать новое, маскируя под старое, ожидая эффекта старины. В СССР была практически запрещена церковь. Она не развивалась. Получив лишь некий толчок перед самой революцией в виде модерна, вскоре прекратила архитектурное совершенствование. И, теперь, каждый новый храм выглядит, как муляж, подделка, жалкое подобие давно забытого, ушедшего прошлого. Он никогда уже не сможет быть намоленным, будто пластиковая, китайская игрушка.
- Ты говоришь о внешнем образе храмов, а я о внутреннем духе.
- Но, ведь это и есть основополагающая для внутреннего духа – наружные стены. Именно в них он и зарождается.
Впрочем, вся эта тема очень стара. Ещё с приходом так называемых Романовых началось уничтожение намоленности. Но тогда это было выражено в скалывание фресок, вызванным Никоновским расколом. Разрушать храмы считалось великим грехом. Но, уже после прихода Петра началось и это. Строились в навязанном нам западном, Лютеранском стиле, сносились или переделывались прежние. Мода взяла верх над православием. Барокко, рококо, ампир, классицизм. И затем уже только модерн, что был яро поддержан старообрядцами за его пристрастие к древнерусским, в основном Псковским мотивам. Чем же эти Романовские храмы не муляжи? Да, и почему запрещено строить в современном стиле?
- Вот, если бы все эти годы, начиная с 17-го и по нынешний, православная церковь не терпела гонений, продолжая строить в России храмы, думаю – были бы более функциональны.
- Да Инга. Европа пошла другим путём. Но нам теперь придётся извернуться. Перепрыгнуть самих себя, чтоб сделать не только современный храм, но ещё без декоративной лепнины. Думаю – стоит обратиться к Псковской архитектуре. Всё же хорошо, что побывали там в молодости.
- Мы тогда были с тобой влюблены друг в друга.
- Ты думаешь сейчас между нами нет этого чувства?
- Я была глупа, что стремилась в Ленинград. Не понимала многого. И теперь хочу сказать тебе спасибо.
- За что?
- Ты поехал со мной. И семья не распалась. А, такая вещь, как любовь, второстепенна. Ведь мы же вместе до сих пор, и, насколько я понимаю, ни у тебя, ни у меня нет и малейшего желания расстаться?
Взял её руку в свою.
- Мне кажется, нам следует съездить в Киев.
- Почему это?
- С этим городом многое связано в нашей семье. Ненадолго. Дня три, думаю хватит. Прежде чем приступить к работе, надо вспомнить прошлое.
- Наше?
- Наших предков.

Гуляли по Киеву, остановившись в простенькой гостинице. Считал; нуждается в некоем контрасте между южной и северной православной архитектурой. Не предложил поехать в Псков умышленно.  Его храмы навсегда сохранялись в памяти. Киевское же, скорее Польское, чем Русское барокко радовало глаз, как бы разделяя надвое историю Руси.
Распластанный по земле Софийский собор, всем своим видом говорил; хоть и стоит в центре холмистого Киева, всё же несёт в себе иные цели, чем, ну, скажем к примеру любая шатровая церковь. Большой в плане, позволяя разместить в себе много прихожан, был важен прежде всего своей историей и стариной. Псковские церкви так же не имея особой вытянутости вверх, всем своим видом подчёркивали некую асимметрию, за счёт многочисленных приделов, иногда более чем одной звонницы, как правило однокупольные.
Хоть и вынашивал в себе идею устремлённости вверх, придерживался больше именно Псковской архитектуры, ведь недаром она вдохновила Ле Корбюзье при проектировании Нотр-Дам-дю-О. Поделился своими мыслями с Ингой.
- Он просто никогда не был в Киеве, - улыбнулась в ответ.
- А мне кажется, не скрывался от реальности.
Шли мимо маленького вернисажа Киевских художников, которые пытались продавать свои однообразно-стандартные в своей грусти, похожие одна на другую, несмотря на разные части города, изображённые на них работы.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Ну, посмотри сама, - невольно замедлил шаг, рассматривая уж больно масштабное, унылое полотно, изображавшее среднестатистический Европейский город, но с фрагментами Киевских улиц. Хорошо узнавались на нём, будучи тщательно прорисованы. Продолжил:
-  Все мои друзья думающие люди, а бегут от реальности. После того, как пал СССР, многие изменили профессию. Весь этот бандитизм, затем развал промышленности, люди будто устали, и теперь не желают думать о происходящем вокруг.
- Лера счастлива от того, что может жить в Финляндии.
- Да, пожалуй, она у нас молодец. Но, не только она счастлива. Думаю, все, кому удалось вырваться из страны. Те же, кто остался, страдают от непонимания. Ты посмотри на Аркадия. Когда я встречался с ним, не заметил радости в его взгляде. Одна нервность и суета. Мне показалось тогда, наше поколение не оставило после себя никакого следа. И, теперь по большей своей части не желает ничего видеть и знать, прячась за второстепенным. Кто-то рисует на заказ лубочные картинки, кто изучает священные писания, не видя связи с реальностью. Одним словом, разглядывают облака, обсуждают покраску стен наспех отреставрированных городских развалин. На самом же деле, будто щепки плывут по грязным весенним ручьям вместе с многочисленным мусором, не замечая колёса проезжающих мимо машин. Всё это по крайней мере опасно. Никто не понимает в чём именно заключается творчество. А ведь оно в правде. Только так, не боясь реальности и можно что-либо создать.
- Ах милый мой Паша, в России не ценится творчество. Поэтому, кто уехал за границу счастливы. Там хоть и не понимают, но берут за большие деньги картины, скульптуры, всё сделанное руками. Так же и с архитектурой. Ибо уважают работу других, соскучились по сделанному не на конвейере, руками. Здесь же ненавидят талант. Чем он больше, тем сильнее плевок в сторону его обладателя.
- Но мы уже не уедем.
- И не надо, - взяла его за руку. Остановились посередине тротуара. Прохожие не обращая на них внимание, обходили стороной.
- Здесь все ищут лжи и счастливы ею. А всё дело в трусости сознания. Люди боятся признать окружающий мир таким, как есть. А ведь он, несмотря ни на что, прекрасен.