Дух и пламень Герды

(ОГНЕННЫЙ АНГЕЛ)

        Колесница Платона. В своем «Государстве» Платон уподобляет человека колеснице, возничим которой является коренному коню разум. Возница управляет коренным конем – правит волей. А пристяжной конь символизирует чувства. Он пристегнут к стремянному – к воле, которая исполняет то, что задумано умом. Ум связывает волю с чувствами. Воля как метод или путь ведет человека, а его чувства представляют те средства, посредством которых пролагается путь.
        Но так ли все устроено в человека? Не упустил ли Платон что-то в нем? Где же, с одной стороны, изнутри, человеческое воображение, а с другой стороны, интуиция? Для Платона это все разум. Неужели? Не есть ли еще нечто четвертое как уже среднее не между волей и чувством, а между чувством и разумом? Это наше воображение или фантазия.
        Но есть еще одна, уже пятая, человеческая способность, - это интуиция. Она не ведет, не указывает, а подталкивает человека к цели – к идеалу. Что такое она? Как что? Это идея как интуиция. На уме она является интеллектуальной, а в чувствах чувственной интуицией.

 
        Человеческий материал. Человек есть самый удобный материал проникновения в материальную среду для разумных и идеальных (духовных) существ. Самым «теплым», комфортным местом такого проникновения, высшего гнездования, коротко говоря, симбиоза на время приспособления, адаптации (акклиматизации) к живой среде, является человеческое Я. 


        Философия для магистрантов и студентов. Зачем философия нужна магистрантам как начинающим ученым или ученым ученикам и студентам как еще не ученым ученикам, а только учащимся быть учеными учениками, «подготовищками»? Она им нужна как людям, чтобы быть человеком. Это, в общем. Что же, в частности?
        Для магистрантов как «молодых», точнее, «грудных», «ученых» философия нужна не вся, но только минимум философии, чтобы просто думать, то есть, иметь не больше одной мысли. Как правило, все прочие категории населения не имеют и одной мысли. Магистрантов следует помнить предупреждение Исаака Ньютона: «Физик бойся метафизики»! Бойся философии.
        Другими словами, наука предупреждает: научные работники, в том числе и магистранты, мышление (философствование) вредит вашему научному самочувствию! Оно становится вредным, как только становится максимальным. Соблюдай меру, включая и меру ума как меру мер. Максимум философии рекомендуется не наукой, а философией лишь философам как мыслителям. Все прочие философы, вроде философских ученых, научных философов и ученых философов должны тоже соблюдать меру в философствовании. Оптимум философии рекомендуется философским ученым. А вот научным философом лучше прописать минимум философии, а не то у них, естественно, возникнет идиосинкразия из приложения к своему существу. И тем более уместна оптимизации философии в отношении к ученым философам, которая вырождается у них либо в мировоззренческую науку или того хуже в идеологическую наука («научную идеологию» или сциентизм).
        Философия уместна в обучении не специалистов, которым она мешает самой собой заниматься своей специальностью, но человеков. Поэтому ближе к ней расположены студенты, которым читается общая философия, чем магистранты, которые обучаются уже специальной философии – философии науки, то есть, тому, что им ближе как уже специалистам.


        Незнание и вымысел. Обыкновенно человек, если не знает, то начинает заполнять лакуну, пропуск в знании своими предположениями и фантазиями. Но их мало, чтобы понимать неведомое. Философия может помочь человеку ужиться с ним. Она нужна не только для понимания того, что же мы на самом деле знанием, но и для того, чтобы понять то, что мы не знаем. Именно это имел в виду Сократ у Платона, когда говорил, что знает, что ничего не знает. В случае с Сократом нужно понять как то, что же он знает, так и то, что он ничего не знает. Знает ли он то, что знает? Конечно, знает, ибо знание знания есть  не только знание, но знание себя знающим. То есть, человек не только знает знание, но и себя – субъекта знания - как знающего. Ладно. Это хорошо. Но что такое: знание того, кто ничего не знает? Только то, что он не знает ничто, ибо знает «что» и «кто». Нужно правильно понять Сократа. Сократ говорит не о том, что он ничего из «что» не знает, но о том, что он ни что из ничего не знает. Если он и знает ничто, то только из «что». Зная «что», можно знать и то, чего нет в «что». Чего же нет в «что»? Ничего, кроме самого этого «что». Что же это ничто или не знание? Это другое знание или знание другого, не Сократа. Например, знание софиста, который все знает. Все можно знать только абстрактно, то есть, знать само знание как таковое, а не знание чего-то другого.
        Другими словами, Сократ расписался в том, что для него знание и не знание равнозначны. Это парадоксально, но понятно в случае знания не на уровне отдельно знания и не знания, а на уровне знания знания и не знания. Именно знание делает равнозначными знание и не знание. Знание знания делает человека знающим и не знание как то, что он не знает. Незнание выводится из знания. Поэтому философ не выдумывает, а думает то, что знает, и знает то, что думает. У философа дума и знание предполагают друг друга. Между тем как незнание и вымысел предполагаются не философом, а сочинителем.


         Зачем Бог стал Творцом? Затем, чтобы не быть эгоистом, абсолютом. Но, создав мир, Бог не может прямо действовать в нем, ибо мир и все, что в нем, не есть дух, а есть материя. Чтобы действовать в мире, Богу следует иметь в нем свое воплощение. Таким воплощением является человек. Но то, что есть в Боге не от мира, но от него как Творца уже не материального мира, а мира духовного, сопротивляется тьме, в которой он светит. Из-за этого сопротивления оно в виде ангелов как чистых, светоносных  в-падает в тьму. Такова божественная логика «снятия» трансцендентального эгоизма духа.


        Симулякр техно-сексуальной революции. Современный, а не пост-современный симулякр (псевдо-феномен) имеет сложную многослойную структуру. На поверхности он представлен сексуальным полиморфизмом более, чем пятидесяти видов. Маскируется же он уже медицинской подменой естественного иммунитета. Это так сказать генно-модифицированная (искусственная) версия живого иммунитета. Она является пресловутой инновацией. Но чего? Уже не столько генетической мутации, ошибки природы, сколько технократической превращенной формы иммунитета.  Что же скрывает симулякр? То, что есть, - стратегему вытеснения любви к человеку (гуманизма) любовью к технике (трансгуманизма). Так симуляция любви знаменует собой наступление эры тотального антигуманизма. Ведь теперь человек любит не человека, но машину, для которой использует человека в качестве средства симуляции. При гуманизме человек любит человека и использует вещь, технику. При антигуманизме, наоборот, человек любит технику, вещь и использует человека.


        Анна Каренина-Толстая. Лев Николаевич Толстой смотрит в книгу и видит, нет, не фигу, а самого себя Анной Карениной. Чтобы отвлечься от такого наваждения, он сочиняет образ писателя в своем романе под именем Константина Левина. Для чего же автор мнит себя героиней? Для того, чтобы любить красавца-мужчину – своего любовника - Николая Вронского. Герой-любовник нужен Толстому. Эта нужда есть его тайная страсть, могущая лишь на страницах любовного романа получить свое публично табуированное удовлетворение. Не зря ведь Толстой признавался в своем дневнике, что интересуется женщинами, но влюбляется в мужчин. Между тем благовоспитанному мужчине принято в обществе любить женщин и находить мужчин не красивыми, а интересными для противного пола.

    
        Отечественная история философии. Немалый интерес может представлять задача, которая стоит перед учителем философии, который вынужден на время подготовки к беседе со студентами на уроке стать философом.
        Но тут же вдумчивый читатель сразу задаст вопрос: «Кто это такой – философ»? Но этим вопросом не ограничится и спросит еще и о том, что такое урок.
        Спешу удовлетворить любопытство пытливого читателя. Философ – это не поэт, не пророк, не ученый, но это – мыслитель. И тут же добавит, чтобы его не стали снова спрашивать, - мыслитель – это такой человек, который живет в мысли мыслью. Он питается не информацией и даже не знанием, которое еще нужно извлечь из сведения в сообщении (информации), но идеей. Что же такое идея? Это то, что на нас находит, нас находит, нам внушается уже не человеком, а неизвестно кем, невидимым, но существующим точно. Что же это, это «что» или, вернее, «кто» это? Это то, что зовется интуицией, в данном случае, интеллектуальной (умной) интуицией. В случае же олицетворения неведомой инстанции этот неведомый «кто» есть тот, кто является в виде вида, который не видно, однако которым видно, - духом.
        Короче говоря, философ общается с духом. Если же тот молчит, то философ сам наводит себя на мысль, ее индуцирует и из нее выводит, дедуцирует знание. Но чем? Своим воображением, он сочиняет, фантазирует. Тем самым наш учитель мысли уподобляется первым философам, которые если и слушали, точнее, прислушивались, а может быть и подслушивали самих богов (Элохим). В отличие от всех прочих философов, которые следовали за ними в беседе или в чтении, они вынуждены были заниматься толкованием разговоров богов. Может быть, они только так говорили своим первых ученикам, а на самом деле занимались самостоятельным размышлением, извлекали из самих себя и всего прочего вокруг себя урок, изрекали умные мысли. Поэтому урок – это изречение умного слова – слова со смыслом (мысли в слове) – по определенному (предметному, тематическому) поводу.
        Итак, учитель философии не может не заниматься сочинительством, готовясь к занятию по философии, если темой занятия становится отечественная философия. Учителю, если он немец или грек, проще, ведь у него есть своя традиция мысли, которая уже стала традицией всех прочих народов. Но если учитель наш, а не чужой, то ему намного сложнее. Приходится самому помаленьку быть философом (немножко шить у себя на дому текст мысли). У нас, конечно, были и есть до сих пор поэты и ученые, да и кого только нет. Но были и есть ли мыслители? Это вопрос. Но в таком случае у нас поэт есть больше, чем поэт. Он еще и мыслитель, за неимением такового.
        Почему же поэт не мыслитель. Дело в том, что мыслитель мыслит, а не поет, не сочиняет. Он думает в понятиях, которые слагает из идей как представлений в качестве заставок или того, что стоит за мыслью. Поэт же говорит и пишет то, что видит и слышит. То, что видно и слышно, можно уже представить и пережить, чтобы потом осмыслить в виде слова. Напротив, философ думает о том, что не видно и не слышно. Поэтому это можно пережить только в мысли. У него не понимание следует за переживанием, а переживание за пониманием. Философское понятие является представлением, точнее, представителем идеи, остающейся «за кадром» чувств. Если идея является причиной мысли, то целью мысли становится идеал как философское отношение к жизни. Результатом влечения мысли к идеалу (или интеллектуальной любви) является понятие Оно есть плод философской любви. Философская (платоническая) любовь есть любовь к идеалу ввиду недоступности идеи для обладания.
        Философская любовь есть любовь к мудрости как идеалу мысли. Когда говорят о том, что философия есть любовное упражнение (занятие) в мудрости как мысли в идеале, думают неправильно, полагая, что так можно овладеть, если не мудростью, то хотя бы философией. Это философия владеет мыслителем, а не он ею, когда думает. Мыслитель думает только для того, чтобы думать, изострить свой ум до прямой, идущей прямо в цель – в точку мысли. Если же он будет думать для чего-то другого, то станет тупым. Именно такое занятие любовью к мудрости делает философа созерцателем жизни, философским отношением к ней. Только так рождаются мысли. Это уже дело других находить им применение в жизни.
        Правда, другим, уже не философам, следует помнить, что мысли обращаются в глупости, как только их начнешь прилагать к жизни. Во всяком случае, много натворишь глупостей, пока мысли приспособишь к ней. И это уже будут не мысли, а нечто иное, лишь отдаленно напоминающее их, вроде мнений и суждений. Когда эти мысли находятся в становлении, тогда философы называют их смыслами. Когда же они остановятся, тогда философы говорят в терминах уже о понятиях. Идея для философа является формой его мысли, удерживая мыслителя в кругу предмета его внимания (интенции, взгляда).
        Философский взгляд (философская установка) и есть то, что можно усвоить, присвоить, имманентизировать из идеи. Иное дело идея на уме не философа. У того она есть то, что для философа мысль. И вот этот не философ пытается овладеть мыслью. Что же случается в результате насилия над мыслью? Она перестает развиваться, умирает, отлетает как дух, укладываясь на «вечный покой» в «прокрустово ложе» буквы, догмы (гроб) учения (могилы). Именно такой, омертвелой мыслью потчуют учеников. Употребляют ее останки для корыстных целей. В качестве корыстной (интересной) цели используется уже не идея, а ее подделка, скорлупа. Только в таком качестве (скорлупы, буквы, а не зерна, духа) ее можно употреблять. Такое употребление является идеологическим употреблением. Но это уже не философия, а идеология.   
        Что же делать учителю философии, чтобы не уподобиться педагогу или идеологу как «гробовщикам мысли»? На первый взгляд, следует, если нет силы в мысли, уподобиться ученым как гробокопателям мысли. Нужно найти могилу и раскопать мысль в тексте философа, упокоившегося в нем как в бозе (Боге). Ученый разоблачает мысль мыслителя. Он освобождает ее из плена догмы (буквы) как душу – явление духа. Но явленный дух в букве летуч. Его может удержать только мыслитель в своем понятии. В термине ученого мысль замирает, если не умирает.
        Но вернемся к нашему учителю философии. Какая задача стоит перед ним, в общем? Показать то, что показать нельзя. В этом смысле учителя философии можно уподобить сказочному персонажу - Ивану-дураку, которого царь отправляет туда, неизвестно куда найти то, неизвестно (незнамо) что. Что это «что»? Это истина. Короче, иди туда, где есть истина. Где она есть? Там, где есть, ибо есть есть (естина). И где это? Везде, то есть, нигде локально, отдельно (конкретно для не философа, абстрактно для философа). И приходится несчастному, бедному учителю искать везде, знакомясь в ходе поисков со всем. Так что, в конце концов, он принимает все сущее за бытие, подменяет одно всем.
        Он воспринимается как всезнайка или софист. Поэтому ученики его внимательно слушают и повторяют то, что он говорит. Но все рассказать нельзя. Следует сказать главное для того, чтобы понять, что же является главным из всего. Но как узнать главное, если не знаешь всего? Знать можно знание. Главное в знание есть само знание. Поэтому следует знать знание, то есть, иметь знание знания как есть или иметь то, что есть знание.
        Учителю важно передать словами ученикам то, что он думает, когда он думает об отечественной философии так, чтобы они поняли его. Но как можно им понять его, если они не он сам? Условием для понимания другого (учителя) является то, что он сам понимает себя, когда говорит. Поэтому целью занятия по отечественной философии является установление взаимного понимания учителя и учеников относительно отечественной философии. Для этого учитель должен сам поставить себя на место ученика, стать собственным учеником.
        Что же ученик может усвоить из отечественной философии, если эта так называемая «философия» есть собрание слов поэтов и система рассуждений ученых? Как минимум, ученики могут научиться употреблять научные слова в своих рассуждениях, поэтический стиль изложения  в виде связного текста. Не больше. Что до изображения учеником сюжетной картины отечественной философии в своем воображении, то оно возможно, только если тот уловил логику изложения учителем хронологической последовательности имен «философов», чьи мысли станут вехами (пунктами) или остановками на пути развертывания его собственной мысли. 

    
        Что такое философия? Философия есть любовь к мудрости – к Софии. София – это богиня мудрости. Она является музой философа. Философ любит думать – мудрить, то есть, заниматься мудростью.


        Философские проблемы наук. Взять хотя бы гуманитарные науки. Когда их посещают философские проблемы? Когда нарушается связь между ученым - субъектом познания и его предметом, например, языком, психикой или историей. Рассогласование между ними происходит из-за сопротивления материала воле исследователя. Предмет показывает свой характер (норов). Своенравность предмета исследования может быть умерена мерой понимания исследователем не только себя, но и самого предмета. Ведь в гуманитарных науках действенными являются не только описание, определение и объяснение, но и понимание. Необходимость понимания имеет философскую мотивацию, ибо понимать можно лишь целое как связь частей, которое является предметом философии, находящей такого рода связь  связью по смыслу. Поэтому проблема понимания не может не быть философской проблемой, равно как и проблема логики развития предмета любой гуманитарной науки.


        Бытие. Почему то, что является предметом первой философии (метафизики), а именно бытие, вызывает такое неприятие у метафизиков, что они тут же, как только упомянут бытие, оставляют его в сторону и забывают? Почему? Потому что оно проще простого. Поэтому и сложно для понимания как начало самих начал. О том, что бытие не может быть реальным предикатом сущего, писал еще Иммануил Кант в своей «Критике чистого разума». Но что он имел в виду? То, что понятие бытия, мысль о бытии ничего не прибавляет к нашему знанию о сущности вещи. Она, эта сущность, и так, без бытия, нам становится понятна. Почему? Да, потому что бытие нам доступно только в мысли. Это, во-первых. А во-вторых, в мысли мы прямо сообщаемся с сущностью предмета мысли, ибо в мысли сущность становится мыслью и смыслом в слове, в его названии. В мысли бытие отождествляется с сущностью, с тем, что есть оно само. Вопрос о бытии, о том, есть ли, является одновременно вопросом о том, что есть то, что есть. Есть то, что есть. То и есть – то есть. Что есть то? То и есть - бытие как то, что есть. Что и есть – одно и то же. Есть то что? Все, всеобщее как предмет метафизики. Оно же и бытие. Все в бытии едино. Мысль есть явление тождества сущности и существования. 


        Муза Пушкина. Музой Пушкина была одна особа, которая была одновременно и матерью, и сестрой, и женой, и любовницей, и дочерью. Ее имя – Поэзия. У поэта есть .одна любовь, одна привязанность – поэзия. Это она «гений чистой красоты» Пушкина, а не его жена, Наталья Гончарова, и не любовница, Анна Керн.


        Философ. Философ имеет дело с идеальным. Его предмет – всеобщее - является ему в мысли мыслью. Мысль есть явление идеи. Если это материи, то она дается ему абстрактно (не материально) как идея рассудка, ведь материя материально является не уму, а чувству. Если это дух, то он является философу конкретно, ибо дух является мыслью, в качестве мысли. Конкретно всеобщее нам доступно не в чувстве, а в мысли. Что до веры, то она есть доверие к тому, кто ближе человеку его самого, то есть, Бога, который для уже не верующего, но мыслящего является Я. Это Я есть Я не человека, но Бога. Оно называется душой. С ней как духом человек рождается в теле. Только тот дух, ограничен, который в теле. Это душа. Дух, не ограниченный телом, есть уже собственно дух. Такой дух имеет бесконечное тело – разум.   


        Творец. Из чего Бог создает мир вне себя, то есть, не свой мир – мир духов (ангелов), - но мир материальный? Из какого материала? Ни из какого реально, но только потенциально, добавляя себя в качестве акта. Это и означает, что Он творит все из ничего как нечто определенного. Можно, конечно, сказать, что все происходит из всего, но если это «всего» лишь по себе возможно.

 
        Зигмунд Фройд как Будда психоанализа. Фройд (Фрейд) как Будда полагал, что жизнь есть страдание. Это страдание наша судьба (карма). Другими словами, живой человек – больной человек. Причина его страданий – собственные желания. Что нужно сделать, чтобы не страдать, не быть больным, а стать здоровым? Нужно лечиться методом Фройда. Что это за метод? Это метод осознания желания. Необходимо не просто желать, а сознавать, что ты находишься уже в измененном состоянии сознания, когда желаешь. Что ты желаешь? То, что ты теряешь. Что это? Жизнь. Возвратить жизнь можно в сознании, в восстановлении равновесия, в достижении неизменного состояния сознания.
        Но человек разрывается двумя желаниями, которые противоположны друг другу – желанию удовольствия от жизни, то есть, желанию жить и желанию неудовольствия от жизни, то есть, желанию умереть. Жизнь и смерть – крайности, радикалы существования человека. Истина человеческого пути (движения по линии жизни, исполнения своего предназначения – цели жизни) – середина между крайностями, нома здоровья. Будда это состояние сознания называл «нирвана». Фройд называл его «здоровье» как норма, равноудаленная от патологии – жизни и смерти.
        Позже, уже после Фройда, мы видим целую школу, если не движение его последователей, раскрутивших его метапсихологическое учение в целое религиозное направление. Фрейдизм стал новой религией в технологическую эпоху, превратив психологию в культ души с ее мифологией. 

   
        Искатель, испытатель (искуситель), исследователь, пониматель, заниматель. Кем является философ, поэт/писатель, ученый? Философ есть искатель, который ищет себя во всем, но находит все в себе как пониматель. Понимая же все, как понимая самого себя, философ проходит испытание. Поэтому он еще и испытатель, практик.
        Если философ только ищет, но не находит, он любитель, дилетант. Если же он находит себя, то становится испытателем. Тогда он философ по жизни, натуральный философ. Если философ этим не ограничивается, но еще понимает все для себя, он является умным философом. В этом качестве он исследователь, то есть, извлекатель следствий из самого себя как основания.  Но, если он уже понимает все в себе, то становится мудрым. Другими словами, не только он любит мудрость, но и мудрость любит его. 
        Испытателем же является и поэт или писатель. Он испытывает себя, искушает, забавляя читателя. То есть, он еще и заниматель (не путать со знаменателем).
        Само собой, ученый – это исследователь. Но он одновременно испытатель. Правда, испытатель не культуры, как поэт или писатель, но натуры.

 
        Дьявол. Почему Бог создал такого ангела, в котором мало от ангела, но много от человека. Человек в превосходной степени не ангеличен, но демоничен. Бог создал его похожим на человека потому, что первый ангел был, так сказать, «первым блином», который получился комом. Ведь до ангела он создал человека. Первый ангел и вышел похожим на человека. Но в идеальным мире человек не может быть настоящим ангелом. Там он, еще не очистившись от материи, есть сущий дьявол.
        Более сложно понять существование дьявола, бывшего прежде превосходным ангелом, если Бог прежде создал идеальный, свой мир, а только потом материальный мир человека. Но и тогда можно понять, почем есть дьявол. Дьявол это символ обозначения в идеальном мире того, что не может воплотиться в материи. Он есть идеализация Бога, утрированный Бог. 

 
        В поисках утраченного времени. Человек ищет настоящее, но не может его найти, ибо его можно осознать только в прошлом времени, то есть, том настоящем, которое уже прошло, стало. Человек может его найти в своей памяти. Он его, настоящее время, находит в живом настоящем как уже мертвое настоящее. В этом заключается парадокс времени. Человек обретает время, которое потерял, но только в мертвом виде. Время является могильником, памятником настоящего, истины. Оно убивает истину и обращается ложью, переписывая себя в лице историка в историческую сказку. 


        Идеальный Бог. Бог не имеет недостатков. Но все прочие имеют недостатки. Следовательно, у Бога нет того, что есть у всех, кроме Него. В этом качестве он несовершенен. Значит, Его нет, ибо если Он есть, то есть только как совершенство. Это не так, ибо такое рассуждение есть софизм, вранье. У Бога нет ни в чем недостатка. То есть, Он не отрицательная величина, а полностью, абсолютно величина положительная.

 
        Чистилище. Зачем католики продублировали чистилище в ином мире, когда этот мир и есть настоящее чистилище? Как это зачем? Затем, чтобы отвлечь внимание от того, что есть, на то, чего нет и в помине. Из этого мира как чистилища люди должны попадать в рай. Но на самом деле, не по долгу, а по сути, они находятся между раем и адом. Для некоторых чистилище оказывается местом перехода из ада в рай. Но для подавляющего большинства людей путь лежит в обратном направлении: из рая в ад. В раю и аду они, наконец, определятся с тем, кто они такие. Пока же они находятся в подвешенном состоянии. Из кого получаются ангелы и демоны? Естественно, из таких существ, как люди. Существа доброй воли идут в рай, где им самое место, а существа злой воли попадают в ад, который ждет их и, наконец, дождется. Конечно, вторых жалко, но жалеть их нужно не в аду, а в нашем мире. В аду их некому пожалеть.
        В действительности же Бог сначала создал этот материальный мир и только потом идеальный. И вот последний Он и населяет теми, кто удостоился рая, правильно пройдя испытания в чистилище.


        Филолог, философ и историк. Филолог и литератор думает словами, в словах. Философов же говорит/пишет мыслями, в мыслях.
        Другими словами, мысли приходя к литератору со словами. Напротив, к философу слова приходят с мыслями.
        Как же обстоит дело с историком? Историк собирается с мыслями и находит слова, когда попадает в историю. С чем и как он попадает в историю? Со временем, но не как участник, а как наблюдатель. Как правило, историк ограничивается описанием. Если же он пускается в объяснения, толкует, интерпретирует историю, то он начинает ее сочинять, выдумывать.


        Вера и доверие. Надежда. Любовь. Мудрость. Знание. Фантазия. Мысль. Вера производна от такого действия, которое основано не на знание, а на том, что вместо него, ибо его не докажешь. Вера появляется в результате действия – принятия не данного как данного. Поэтому ты и не можешь его доказать. Доказывать можно только то, что дано как условие решения задачи. Но вера не есть аксиома или постулат потому, что она не самоочевидна. То, во что ты веришь, ты при-знаешь, не зная, при условии, что знание есть видение. Такое признание есть видение того, что не видно. Как увидеть то, что не видно? Поверить. Поверить в то, чего нет для освидетельствования. Веря, ты говоришь о том, что невидно, как если бы оно было видно, оглашаешь его в качестве того, что тебя услышит и слышит.
        Доверие же есть то, что позволяет тебе принять и признать нечто, что нельзя найти, испытать и проверить. В этом смысле ему следует быть до веры в качестве основания веры. Чтобы поверить и верить, нужно быть доверчивым, наивным, непосредственно сообщенным с тем, что есть, быть причастным ему, быть его частью, не зная всех его других частей.
        Если ты доверяешь кому-то и веришь во что-то, то ты на него надеешься, ждешь то, что оно наступит, его пришествия.
        Что же ты ждешь, на что надеешься, во что веришь и кому доверяешь?  Это «что» уже есть, потому что оно всегда было и будет с тобой. Ты не видишь его, потому что оно в тебе и вокруг тебя. Ты можешь увидеть себя не в себе, а в чем-то, например, в зеркале, или в ком-то другом, например, в человеке. В акте твоего видения как знания ты не можешь отделить это как достойное веры от себя и мира вокруг тебя. Ты не видишь то, во что веришь и на что надеешься потому, что он сливается с тобой и совсем тем, что есть. Оно есть везде и всегда в тебе и во всем. Поэтому его можно только любить, если любят то, с чем связаны одной нитью существования. С кем же мы связаны? С тем, кого зовем Богом. Если мы это понимаем, то наше понимание является мудрым, проницательным, данным не по части, по чувству, а по целому, по уму.
        Одна вера без надежды и любви вызывает страх у человека перед неведомым. Ведь то, во что мы верим, мы не знаем и никак не можем проверить, кроме того, как ему довериться. Довериться ему мы можем, если надеемся на него и любим его больше, чем себя, преодолевая страх.
        Но что тогда такое вера? Не интуиция ли она? Нет, интуиция – это то, что не ты знаешь, а тебя знает в том смысле, что делает знающим помимо твоей воли, невольно, является внушением. Вера же есть то, что она, интуиция, вызывает в тебе. Вера есть отзыв на зов, призыв как внушение. Доверяя, мы страдаем, веря, мы действуем. В этом смысле доверие является активным пассивом, а вера – пассивным активом. В вере нет чистого актива, как в мысли. Она, эта вера, зависима. Это зависимость от того, что ты знаешь. Знание – это тоже зависимость, но уже от того, что ты узнал и знаешь. И все же в вере есть не только внушение, интуиция, но и, как минимум, игра чувств, игра воображения, фантазия. От нее недалеко и до мысли. 

               
        Тайна тайн философа или телепатия. Телепатия и есть, и ее нет. То, что она есть, говорит хотя бы философия, ибо философы, настоящие философы как мыслители, на удивление думают одно и тоже. Об этом, кстати, говорит Сократ у Платона. Поэтому философы телепаты. В каком смысле? Только в том, что если ты хочешь понять другого мыслителя, будь сам мыслителем. Только подумай и, если у тебя это получится, то такое уже кто-то подумал, и им, разумеется, был или является тоже философ. Поэтому, чтобы знать, что думает другой, думай сам. Ведь мысли одни и те же, - они всеобщие.
        Другое дело, если ты не мыслитель. В твоем случае нет телепатии. Только философы думают, имеют мысли, потому что лишь их имеют идеи, то есть, духи в виду. Все прочие занимаются другими занятиями. Так ученые часто считают и редко рассуждают, деятели искусства соображают, а все прочие, - народа и власть, - мнят и осуждают. 
        Но не спрашивайте об этом философов. Они вам не скажут то, что я пишу. Они скажут об этом: «Что за глупость! Все думают, а вот мы мыслим». Это ли не глупость?! Но не признаются, о чем думают про себя. А думают они о том, о чем я пишу.


        Тайна «учителя мысли». В чем заключается тайна личности Мераба Мамардашвили? В том, что он предложил слушателю и читателю вариант медитативной философии как «размышления вслух», но в то же время скрыл от них логику собственных мыслей. В своих лекциях Мамардашвили занимался, как и Мартин Хайдеггер, изложением, только не слов, а мыслей. Да, он повысил у публики спрос на такого, доверительного рода философию. Мол, смотрите на то, как думает мыслитель. Мы смотрим, но не видим, точнее, видим мираж, видение, вернее, привидение мысли, но никак ее саму. Как можно показать мысль и увидеть ее? Никак. Но можно околдовать публику иллюзией мысли.
        Да, медитативная философия, как и медоречивая, сладкозвучная поэзия, пленяет нас. Но что остается в нас после встречи с ней? Звенящая в ушах пустота знания. Для чего же нужна медитация? Для того, чтобы лучше думать или перестать заниматься мышлением на восточный манер?!
        Мы узнаем в речи «колдуна мысли», что есть философия, но что она есть, не знаем. Философ не может нас научить тому, как он думает. Этого мы не знаем. Вы этого не узнаете и читая Платона или Спинозу. Так у Платона речь ведет Сократ. Но кого он научил думать? Платона? Конечно, нет. Платон научился думать не у Сократа, а у самого себя, сочинив образ своего учителя, тем самым дав повод прочим мыслителям заниматься философской мистификацией, вплоть до Мамардашвили.
        Люди, не доверяйте философам, будьте осмотрительны. Они соблазняют вас призраком мысли, «наводят тень на плетень», чтобы поселиться в тени вашего сознания и продолжить жить там в качестве, нет, не властителей ваших дум, но их самих, этих дум. Они не начальники, не командиры над мыслями. Они есть сами мысли, живущие мысленным размножением.
        Но как научиться думать, чтобы самому жить собственными мыслями, а не быть питательной почвой мыслей других мыслителей? Внимательно читай мыслителей и смотри на самого себя. Порой они проговариваются. Так Платон ведь проговорился, когда обмолвился о «второй навигации», то есть, о том, что он занимается вывихом твоего ума. Не очаровывайся речью философа, а «вправь себе мозги», поставь их себе на место. Так, разминая свой ум и не теряя собственной головы, ты научишься мыслить сам у самого себя на уме. Философ дает только повод для мысли: думай сам, если хочешь собственной персоной, а не чужим призраком, быть у самого себя в голове. 


        Типы философов. Знаете, что ребята? Я сам не знаю, но хочу узнать, какие есть философы. Вот, например, научный философ. Чем он вам не философ? Он занимается всеобщим, которое многие философы объявляют предметом своего философского интереса, как общим. Узнает ли он таким, научным образом свой предмет? Конечно, нет. Но зато по своему занятию будет ученым, точнее, будет как ученый. Ведь ученый все же знает свой предмет. Ладно, бог  с ним – с научным философом, философом науки. Он хоть и не исследователь мира, но следует за научными специалистами, подражает им. Имитатор, подражатель, так сказать, но не философа, а ученого. Он изучает мысли как вещи. Вещный, а не вещий философ. 
        Тогда возьмем  уже ученого философ. И кого мы видим?  Догматика-учителя философии. Чем он занят? Обучением. Он учит философии. Ведь он ученый, уже научился и видит свое призвание в том, чтобы ученики были научены, стали учеными. В каком смысле? В смысле учения, были его проводниками. Ученый философ уже не изучает, так как он научен, но излучает мысли как слова. Учатся же словам. Он учит тому, как из слов извлекать знание слов. Этот уже вещий философ.
        Все? Нет, в философском наборе есть еще образ философского ученого. Так вот этот образ есть образ подражателя уже не вещи и не слова, а самой мысли мыслителя. Чем же он занят? Как это чем? Он комментирует мысли мыслителей с научной точки зрения.
        О самих мыслителях можно и не говорить, ибо они есть исключение из числа философов, но такое, какое уже не столько подтверждает, но утверждает правило философии, как ей править, как управиться с мыслью.

 
        Иисус Ренана и идиот Достоевского. Общим местом в «науке о Достоевском» является ассоциация образа «идиота» Мышкина с образом Иисуса Ренана. Поэтому нет никакой нужды в том, чтобы иметь в виду эту образную ассоциацию. Однако имеет смысл озадачиться тем, почему в представлении Федора Достоевского ренановский образ Иисуса как Сына Человеческого, как гения человеческого трансформировался в идиотский образ. Неужели Иисус в изображении Эрнеста Ренана в его книге «Жизнь Иисуса» заслужил такую ре-презентацию? Нет, конечно.
        Почему же тогда Федор Достоевский сделал так, что идиот в лице князя Льва Мышкина (одно имя этого трагикомичного персонажа есть прямой оксюморон) выглядит вполне прекрасным человеком («людем»), напоминающим Иисуса Ренана? При этом следует заметить, что все прочие персонажи романа русского писателя «Идиот» уже не вполне прекрасные «человеки» (люди). Какой Федор Михайлович хитрец и, вообще, вполне иронический человек.
        Вероятно, для того Достоевский наделил идиота чертами гения, чтобы показать, что человеку нечего делать среди людей. И спасти он их не может, и сам губит себя, спасая их. Спасти людей не могут ни они сами, ни один из них, пусть даже он будет самым хорошим, лучше их. Того, кто лучше их, они обязательно сделают хуже них, – идиотом.
        Любого человека, как и всех людей, может спасти лишь Бог. Человек же среди людей, будь он хоть гений, в роли спасителя становится идиотом, т.е., таким человеком, коего пора самого спасать, - настолько он беспомощен в своем спасении. Пора спасать не человечество, а вполне прекрасного человека. Так после Достоевского, который ждал, что «красота спасет мир», у нас стали говорить, что пришло время уже «спасать красоту от мира», и занялись «чистым искусством».
        «От кого же нам спасать вполне прекрасного человека»? - спрошу я вас догадливые читатели? Конечно, от литературного и идеологического критика. Не от самого же Федора Михайловича?!
        И в самом деле, до сих пор вполне прекрасный человек выглядит среди нас идиотом. Это до какой степени нам нужно было «упасть», чтобы идиот стал вполне прекрасным человеком? В лице Льва Мышкина мы видим яркий пример морального умопомешательства, только не со знаком «минус», а со знаком «плюс». Оказывается, избыток морали – это тоже «недостаток», только недостаток ума. Во всем нужна мера, - даже в морали и человечности, - а не то, ты возьмешь то, что не осилишь, - только людей рассмешишь, заставишь их вращать палец у виска. Слаб и ничтожен человек: такова его мера.


        Туземная (русская) философия. Туземцы любят обижаться и не только на то, что их называют «туземцами». Странно, что в этом слове обидного, я не знаю. Наши туземцы есть туземцы по отношению к иноземцам. Так вот к нам когда-то (то ли в XVI веке, то ли в XVIII веке) иноземцы (греки да немцы) завезли помимо прочего и философию. Но она сразу не прижилась. Прижилась на Руси, точнее, уже в России, эта самая философия только в ХIX веке, - уж больна она была мудренная. Первым русским философом стал Владимир Соловьев. Какой он был философ, трудно сказать. Но все же он был уже «свой», а не чужой, философ. Правда, любители русской словесности и мысли упоминают еще неких Чаадаевых, Киреевских, Хомяковых, Аксаковых, Самариных, Леонтьевых и всех прочих, которых до сей поры открывают удивленным читателям.
        Но это были не философы. Они были публицистами, занимающимися идеологической работой. Сами себя они звали «славянофилами» и «западниками». Последний из них, Константин Леонтьев, являлся еще писателем. И в этом художественном, а не в публицистическом, качестве он был интереснее читателям. Как, впрочем, были интереснее и более даровитые писатели и поэты. Вот у них читатели и искали философию, за неимением философов в родных пенатах. Ну, посудите сами: кто понятнее – публицист или писатель? Конечно, писатель, ибо тот не просто риторичен, речист, но еще и живописен, да к тому же лучше воображает, а потому лучше соображает. Это необходимо, но, к сожалению, недостаточно для того, чтобы быть философом, мыслителем. Нет еще понятия для мышления.    
        Поэтому наши писатели да поэты больше, чем мастера красивых слов. Они еще что-то еще. А что именно, сделайте милость, читатели, добавьте по вкусу. Лучшие из них, как Александр Пушкин или Федор Достоевский с Львом Толстым, еще и думали, когда писали. Обыкновенные писатели сначала пишут, а потом думают о том, что они написали. Наоборот, обыкновенные философы сначала думают, а потом записывают свои мысли. Наши же лучшие писатели и поэты думают, когда пишут потому, что имеют не просто взгляды, а самые что ни на есть философские.
        Одно дело, когда ты, мой читатель, имеешь философский взгляд. Другое дело, когда его имеет наш писатель. Он имеет им как установкой собственно личные слова. То есть, мысли помогают им искать свои слова из языка. В то время как другие  писатели ищут не слова, а мысли словами, нащупывают их. Поэтому, как правило, у них слов много, а мыслей нет (не много). Этим они похожи на публицистов. Спасает их не идеологическая смесь, но умение рассказывать истории.
        Публицистика сбила с толку не только писателей, вроде Достоевского и Толстого, но даже философа Соловьева. И все потому что характер наших туземцев не индивидуальный, а социальный. Поэтому они мыслят (медитирут) не для того, чтобы мыслить и тем самым совершенствоваться в мысли и быть собой, как на Западе, и не для того, чтобы не мыслить, а пребывать в покое и гармонии со всем, как на Востоке, а для того, чтобы быть своими с людьми. Вот такая у них «свойская» философия. Просто они ищут всеобщее в «своем». Но это свое не личное, а коллективное. В этом заключается особенность доморощенной (туземной, российской) философии. 
        В связи с этим русская философия идеологична, а не философична или символична.


        Идея, идеал, идеальное. Идея есть то, что является мыслью. Она есть сущность мысли. Но что является сущим мысли? Не идеальное ли существо (дух), которое становится для мыслящего, например, человека идеалом. И вот тогда мысль есть идеальное воплощение духа.


        Национальный вопрос. Является ли национальный вопрос философским вопросом? Нет, конечно. Нет? Как же тогда быть с тем, что мы называем греческой или немецкой философией? Это не философии, а та же самая философия, только на разных языках: греческом и немецком. Мысли те же, только языки, слова разные. Так называемая «немецкая философия» отличается в мысли от так называемой «греческой философии» не по языку, а по времени своего бытования. Поэтому  греческая философия есть ранняя философия, а немецкая философия – поздняя философия.
        Национален язык, но не мысль. И все же язык есть средство выражения и изложения философской мысли, то есть, такой мысли, которая сосредоточена на самой себе, а не на чем-то другом, например, языке. Мысль есть дух, а язык буква, тело человека. Причем не свое, индивидуальное тело, а общее, видовое. Мысль же относится не к виду, а к роду, если иметь в виду не биологические или социальные отношения, а отношения логические. Средой обитания мыслей является логика, а не язык как выражение социальных отношений как превращенной формы биологических или органических отношений.
        Однако логика мыслей существует в этом мире, в материальной действительности не сама по себе, а в языке как выражении предметного характера деятельности, являющейся совместной, общей.
        Другими словами, мысль материализуется, точнее, идея, которая является для субъекта (человека) мыслью (идеальной, то есть, производной от идеи как сущности), в языке как особого рода деятельности. Здесь деятельность есть сущность языка как ее явления. Мысль же есть явление иной деятельности, точнее, активности уже идеи. Поэтому отношения между мыслью (суждением, умозаключением) и словом или предложением (языком или предложением) строится по типу: «явление» - «явление», а не «явление – сущность». Только активность идеи не монистична, а синергитична, является совместной деятельностью духа (идеи) и человека.
        Идея развивается, то есть, воплощается, опредмечивается и овеществляется в истории. Поэтому мысли могут быть разными на разных витках истории: греческом и немецком. Но это мысли одной и той же идеи,  или, лучше сказать, ментальные вариации одного и того же инварианта - идеи ума (mens’a).
        Поэтому язык, будь то греческий или немецкий, или еще какой, есть лишь превращенная, дательная или предложная среда («осетрина второй свежести»)  самой мысли. Но именно в ней варятся мысли, а не идеи, в сознании (голове, котелке) мыслящего человека. У мыслителя мысли варятся не в языке, а в идее, которая является родительной, а мысль винительной, если не именной. Мысль винительна, если не продумана до конца. В нем она осознается той, которая имеет свое п-ро-исхо-ждение в идее.
        Для философа, не буржуя, торгаша или пролетария, важен не народ, нация, а человек, не язык, но мысль. Его интересует всеобщее – идея, а не общее – слово.
        Не следует путать философа и с идеологом («властителем дум», «просветителем»). Идеолога («просветителя») интересует, как и мещанина (просвещаемого), язык, но уже язык не народа, а власти (господ), и то, как можно в интересах власти конвертировать язык команды, директивы начальства на язык исполнения народом. В этом смысле идеолог не мыслитель, а переводчик. Его отношение к мысли чисто инструментальное, как средство внушения. Поэтому идеология требует не понимания, а веры, поклонения и послушания (смирения не перед Богом, а перед властью). По типу существования идеология есть копия копии мифологии. Только если мифология есть «аргумент», а религия ее «первая производная» (трансцендентная), то идеология есть «вторая производная» (имманентная) мифологии, точнее, мифа. Она является поздней редакцией мистификации, возвращением в миф, уже не стихийно сложенный, а искусственно (искус-но, соблазнительно) организованный. Это мистификация уже не бессознательного, но сознания, его превращенная форма.
        Идеологии соответствует буржуазный сциентизм (или коммунистическая «научная идеология», пролетарский марксизм). В философии она представляется в виде «государственно преподаваемой (учебной, ученой) философии».
        Именно здесь срабатывает принцип дополнительности «научной идеологии» «ученой философией». Ученая философия есть явление научной идеологии в философской среде. Вместе они составляют общий язык описания мысли не в раю, а в аду («квантовой механике») языка. Только если научная идеология есть внушение нужных власти схем порабощения мысли инакомыслящих, «вывихнутых» из ума, то ученая философия есть подобострастное (энтузиастное, ангажированное) согласие не на существование в мысли, а на ее имение в мозгу начальства. Особый вид такой ученой философии составляет уже не научная идеология «руководителей», а «научная философия» специалистов расщепления мысли, растворившей оную в «теории всего» («релятивистской механике»). Теория всего есть вырожденный случай интегрирования (обобщения, инвариантализации по типу инвентаризации, систематизации) дифференциалов (частностей, вариаций).
        Так вот национальный вопрос есть вопрос не философский, а сплошь идеологический. При этом следует понимать, что философия не имеет интернационального характера. Она, вообще, не имеет отношения к национальным и межнациональным отношениям. Она имеет отношение к человеку лично, а не коллективно, как это имеет место быть в указанном виде отношений. Да, философия есть отношение к отношениям, но не национальным или межнациональным, а персональным, личным. Только на персональном уровне в мысли возможно обращение к всеобщему. Но для этого следует соответствовать этому уровню, то есть, как минимум, располагать развитым, а не недоразвитым, самосознанием.
        В советское время бытовало такое идеологическое выражение «национальное по форме и интернациональное по содержанию». Это бестолковое для мысли выражение можно сделать  философски, не научно, толковым, если переформулировать в следующее выражение (предложение): «национальное по видимости и человеческое по сущности».
        И еще, к слову сказать, философ есть не просветитель, а пробудитель (не путать с возбудителем) мысли в сознании того, кто уже готов думать, а не бездумно выполнять команды информационного программирования общественного сознания. Зачастую же философа воспринимают именно как возбудителя инфекции мысли. То есть, саму мысль принимают за инфекцию и лечат ее словом: «Смирно»!
 

        Прошлое, настоящее и будущее. Прошлое и будущее делят между собой настоящее. Поэтому оно всегда частично, недостаточно, - его всегда не хватает, ибо оно уже в прошлом или еще в будущем. Захочешь ухватить настоящее, а в итоге остается только прошлое, которое было будущим.   


        О пользе и вреде медитации. Медитация как логическое (философское) размышление медитации как психическому (душевному) успокоению рознь. Так на Востоке «мудрецы» думают, чтобы больше не думать, то есть, успокоиться. На Западе же мыслители думают, чтобы усовершенствоваться в мысли. Мы же с вами, проницательные читатели, занимаемся медитацией, чтобы сообщаться с миром идей как миром духов. И в самом деле какой толк в ней, в этой медитации как размышлении, если ставить перед собой цель – не думать. Думать с целью не думать? Что за нелепость, полный абсурд. Одним словом, бессмыслица, нонсенс. Смысл медитации в том, чтобы думать лучше. Но разве лучше думать – это не думать?
        Однако размышлять только для того, чтобы думать лучше, совершеннее, недостаточно. Правда, в философии мысль нужна не для чего-то другого, но для самой же мысли как мысль в мысли и для мысли у мысли на уме мыслящего. Это необходимо для мысли, но не достаточно для человека. Достаточно будет установить связь с идеальным миром идей для того, чтобы стать идеальным, хотя бы в мысли. И тогда уже можно действительно философски относиться к жизни, не будучи связанным ею. Философское отношение к жизни предполагает любовь к року (судьбе), счастливое принятие смерти, ибо в ней, только в ней, точнее, на ее пороге человек может встретиться с творцом мира идей – Богом как Духом и Творцом. Цель этой встречи? Спасение в Нем мыслящего.


        Обычное и философское состояния сознания. Обычное состояние сознания можно уподобить пирамиде, которое имеет прочное широкое основание бытия, которое уточняется в пределе на вершине осознания.
        Философское же состояние сознания можно сравнить с перевернутой пирамидой, ибо такое сознание опирается только на само себя, являясь сознанием сознания. В бытии оно утопично, то есть, не имеет места, ибо  погранично, трансцендентально в виде горизонта событий, находится на границы миров: материального и идеального. Оно представляет их  друг в друге в качестве метальной складки. Человека, находящегося на философской линии сознания можно уподобить эквилибристу (канатоходцу), который держит равновесие в неравновесной (нелинейной) среде, постоянно колеблется между двумя мирами. На такое способны немногие, если не сказать, что одни исключения из правил.


        Дьявольское саморазрушение. Люди говорят о саморазрушении дьявола. Но не говорят о том, почему же он занят собственным саморазрушением. Причина самоубийственного поведения дьявола связана с тем, что он не то, что хочет убить себя, а то, что не может не убить себя. Почему? Потому что он изгой как божественного мира, так и материального мира. Он проклят Небом, Богом-Творцом из-за своеволия, нежелания признать мир творения. Но поэтому он и не может найти себя на Земле, получить воплощение на ней из-за своей утрированной идеальности, точнее, идиллии или иллюзорности. Он может существовать в нашем мире только абстрактно. Материально он может существовать лишь фальшивым образом, подменяя личное Я, например, человека лживой маской. У дьявола нет своего лица (лика, ипостаси), ибо в божественном проклятии он находится в диаспоре, в рассеивании на множество личин-обманок. Поэтому говорят, что «имя ему -  легион» и что он «отец всяческой лжи».
        В результате дьявол в той мере существует, в какой отрицает, разрушает самого себя, то есть, не существует. Он есть только в том смысле, в каком его нет.


        Ученый и философ. Ученый занимается конвертацией информации в знание. Философ же конвертирует мысли в понятия, которые являются результатами воплощения идей, их явлений сознанию. Причем понятия тем идеальнее, чем абстрактнее, далее,  они от идеала. Приближаясь к идеалам под влиянием, в свете идей, имманентизируя их, мыслящий трансцендируется от идеалов,  теряет их на горизонте понимания в понятиях.


        Мат и диамат. Известное сравнение Александра Зиновьева диамата с матом нуждается в коррекции. Мы тем лучше материмся, чем хуже понимаем. Чем лучше мы понимаем, тем хуже выражаемся. Именно в силу этого все делают вид, что не знают мат, но знают диамат (философию как активность понимания). Ведь кому хочется хуже понимать и лучше выражаться? Намного лучше равно как понимать, так и выражаться, имея в качестве условия их существования не инверсивную, а нормальную  обратную пропорциональность: меньше мата (выражения) и больше диамата (понимания). Но такое возможно лишь при условии вытеснения мата из сознания понятием мата – материализмом.
        И все же материализм, даже философский (диалектический) в виде диамата не способен подавить мат в понятии, ибо диамат одно рода с матом – материального (природного),  рода, как это видно по понятию и слову «материя», грамматическим корнем которого и является «мат». Именно она, материя, в своем грамматическом теле сближает материализм с матом.
        Иное дело обстоит у идеализма с матом, Идеализм как философское учение не о материи, а о идее, противостоит мату («твою…») по самой своей идеальной природе, выраженной уже не в грамматическом теле, а в смысле слова. Идеальное несовместимо с матом как совершенное с несовершенным, возвышенное с низменным.


        Советская философия. Советская философия – это философия советов, как думать так, чтобы так думали все (тотально), начиная с начальства и заканчивая народом. У нас при советской власти была не философия, а идеология как превращенной форма оной. Идеология – это стратегия внушения высших лиц низшим, организация сознания последних как клиентов словами первых как патронов – их организаторов. Поэтому советская идеология была внушительной и вызывала невольное уважение у внушаемых. И так как  советская власть существовала в век науки, то ее идеология как программа внушения, естественно, носила научный характер, была «научной идеологией».
        Что такое «научная идеология»? Это идеология, которая основывается на знании, точнее, на манипулировании не воображением и чувствами внушаемых с помощью слов (символов), как это характерно для вненаучной идеологии, вроде идеологии мифа (мифологии) и веры (религии), а знаниями. Такое манипулирование порой доходило до настоящего искусства «игры в бисер» - игры понятиями, например, в «философской науке» в общем, а в частности в школе «диалектической логики» Эвальда Ильенкова или, во всяком случае, учениях его единомышленников, учеников и последователей. В этом случае мы прямо уже не можем говорить  об научной идеологии, ибо Ильенков занимается не внушением людей, а работой с понятиями.
        Другими словами, не он внушает, они ему внушают понятия, как думать о том или о сем. Ильенков и иже с ним находятся сами под внушением. Но под внушением кого? Сами они, разумеется, не признаются в своей одержимости понятиями. И правильно делают, ибо можно быть одержимым кем, но не чем. Понятия есть что, а не кто. Понятия есть не субъекты, не те, кто внушает,  а субсистенции, то есть, то, посредством чего происходит внушение. Одержание чем есть одержание субститутом определенного субъекта. В данном случае «логические диалектики» принимают определенное явление идеи в виде мысли за понятие. Идея – есть духовное существо (дух, ангел, муза и т.п.), явленное человеку только в виде мысли.
        Обычно же советская философия являлась в форме так называемой «марксистско-ленинской философии», или «диалектического материализма» как разновидности философского материализма, в связке с его сугубо идеологическим приложением в качестве «исторического материализма». В последнем случае мы имеет программное достаточное основание для истории как стратегии «переписывания истории» с точки зрения партийности (в данном случае коммунистической партийности). Современные «историки» от идеологии, а не науки, как правило, уже рассматривают историческое прошлое с точки зрения буржуазной партийности.
        Современные философы как наследники советских философов уже презентируют себя не как «философские ученые» вроде философов логики (диалектиков), а как «научные философы» (другое название – философы науки, в советском прошлом – «гносеологисты»), которые занимаются философией так, как занимаются своей наукой все прочие ученые. Те же, кто занимается «теорией всего» (метанаукой), могут быть названы «учеными философами». Это, как правило, чаще провинциальные, реже столичные преподаватели («учителя») философии (в советском прошлом – «онтологисты»).


        Зазеркалье. В зеркале сознания отражается жизнь в этом мире. Когда фокус внимания как отражения падает, рассеивается по плану (поверхности) сферы сознания, тогда человек погружается в сон сознания. Но уходит ли он с поверхности зеркала в зазеркалье или само зеркало без внимания (интенции сознания на самом себе как Я) и есть сон? Если поверхность сознания без Я или с ним, но в пассивном состоянии, есть сон, то что такое так называемое «зазеркалье»? Это иной мир? Если да, то иной мир как мир сознания вне обычного мира или иного мира как мира нематериального? Но мир сознания тоже нематериален.
        Важен вопрос: «Иной мир – это только мир сознания или есть еще помимо сознания мир духа»? Если есть этот мир духа, то он включен в мир сознания и включен полностью или выходит за его край? Если выходит за край сознания, то тогда он трансцендентен не только материальной действительности, но и реальности сознания?
        Что находится за зеркалом сознания? Та же самая материальная реальность или реальность, но та же самая по материальности? Или это уже другая реальность, другая не только по материальному содержанию, но и по содержанию и по форме вообще?   

            
        Стрела времени. Откуда и куда или куда из откуда? На это как посмотреть с философской точки зрения. Вопрос о том, что время течет из прошлого в будущее или из будущего в прошлое, - это вопрос чисто философский. Из прошлого в будущее время течет объективно в телесном, материальном (физическом) смысле слова, а вот из будущего в прошлое оно течет субъективно, в душевном (психологическом) смысле слова. В духовном (метафизическом) же смысле слова время течет во всех направлениях сразу, то есть, стоит на месте, ибо дух живет не во времени, а вечности, живет не временем, а вечностью.
        Можно лишь сказать, что для человека ни прошлое, ни тем более будущее не заданы однозначно настоящим, ибо само настоящее есть только колесо перехода из одного времени в другое, где раз на раз не приходится.


        Необратимость времени. То, что время необратимо, ясно хотя бы из того безобразия с образованием, которое уже случилось по инициативе мировой цифровой (технократической) власти с одобрения так называемых (вот именно «так называемых) «педагогов». Теперь студенты будут выбирать (во многих местах мира уже выбирают) записанные лекционные курсы по своему желанию из «мировой паутины» ( глобальных сетей интернета). Но что произойдет в результате? Живое слово учителя, а не ученика, уйдет в область легенд и станет музейной редкостью, превратится в «бабушкину (или дедушкину) сказку». Пагубные последствия не заставят себя долго ждать. Педагогика перестает быть искусством и наукой и превращается в одну технику, ремесло, а педагоги становятся в подлинном смысле, уже буквально, а не аллегорически, «инженерами человеческих душ», mille pardon, «инженерами человеческих машин».
        Может быть, дело обстоит еще хуже. Ведь цифровизация дошла до полного, тотального отчуждения человека от человека, от самого себя. Если сначала в высшем образовании общение учителя с учеником перестало быть прямым и стало удаленным, то теперь речь идет о подмене самого учителя его цифровой копией лектора. Учитель превращается в «живой труп», а мир образования в «царство мертвых». Это еще при живых учителях! Заметьте: хотя бы один педагог возмутился? И они еще называются «педагогами». Осталось одно название. Причина? Услужливая массовая культура говорит: «Восстание машин». Какое восстание? Уже революция машин. Теперь это так называется. А что в подкладке? Тот же самый капитал. Цифровое безумие. Возвращение в историю – к временам китайской «культурной революции», когда младшие учили старших? Теперь блогеры учат ученых?!
        Учителю оставили одну лазейку – семинар. Но семинар есть живая речь ученика, а не учителя. У учителя остался лишь живой вопрос без его ответа. Что делается!


        Цифровизация. Цифровизация - это профанация? Цивилизация профанов, недоучек и прочее?


        Малышкина – звезда цифровизации. Уже то, что такие персонажи идеологической медицины, как пресловутая Малышкина, украшают цифровой небосклон, говорит о том, что такое эта затея. Людей решили лечить медицинскими комиксами на TV вместо оказания реальной медицинской помощи. Туда же подтянуты все популярные лица. Ну, как они вас лечат, дорогие зрители? Уже вылечили? Вряд ли. Но популярные лица уже порядочно нагребли лопатой. Смотрите дальше – помогайте этим лицам запасаться «зеленью». 


        Что делать? Понятно, что конец света для человека близок. Он уже не «за горами». Его видно. Тогда что же нужно делать накануне света. Как это «что»? Конечно, готовиться к нему. Но как готовиться?
        Во-первых, надо подумать, помедитировать и успокоиться. Есть ли после «конца света» свет? Есть, но это свет уже не для человечества. «Светит» не людям, а кому-то еще. Кому же? И можно ли стать тем, кому он светит?
        Приближается конец света и приоткрывается метафизическое измерение, которое прежде пряталось, маскировалось физическим измерением политэкономической власти капитала. Маски сброшены. Пришло время дьявола. Кто это? Это тот, кто фигурирует в Библии, как легион бесов или легион инопланетян? Какая разница! Давать такому апокалиптическому умонастроению научное объяснение: это миф, уже анахронизм. Здесь есть нечто более значительное.


        Смена вех.  Мифологизация – религизация – наукизация (просвещение) – цифровизация. Это смена вех управления массовым сознанием. Только кто управляет руками спецов? Сатана? Да, если имя ему легион – множество. Или все же Элохим?


        «Философия как». Если в философии меньше философии и больше науки, то это «философская наука», то есть, наука по своему понятию, концепту, смыслу и философию по своему значению – отношению. Она относительная наука, относительно философии. Таково занятие ученых от философии. Они исследуют, ищут философию в трудах, речах, текстах мыслителей, а, найдя авторскую философию, научной комментируют ее с точки зрения ее самой как ученики или другой (другого мыслителя) философии, которой придерживаются.   
        Напротив, если в ней больше ее и меньше науки, то она «научная философия». Но что это такое – «научная философия»? Это просто «философия науки». Ей занимаются философы науки. Они «готовят» философию по рецепту той науки, из которой пришли в философию.
        Есть еще «ученая философия». Так в ней больше учения, чем философии. Это учебная, дидактическая (педагогическая) философия. Такая философия есть философия преподавателей, учителей философии. Учителя философии.
        Учителям философии противостоят философы от искусства, которые сочиняют мысли из идей. Они занимаются философской литературой. Это эстеты. 
        Настоящие же философы, мыслители, занимаются одной философией, «чистой философией». Они думают и выводят, ведомые идеей, из мысли понятия, которые знают и которыми знают.


        Атмосфера. У места и времени есть свой запах, вкус, видение, голос и касание. События и места, ландшафты реальности являются субъектами чувств. Вернее, мы чувствуем, переживаем за, вместо них, или они переживают, чувствуют нами.
        Так всякое место или время имеет для меня специфический запах, вкус и пр. Переживание прошлого места жизни, его запаха и вкуса видится, слышится, осязается как реальное, как настоящее.


        Волны истории. Постоянно, во всяком случае, последние века, повторяется то же самое в истории, что можно назвать «волнами истории», - на нас, живущих, накатывают события одного и того же характера. Чем это можно объяснить? Постоянством природы человека как коллективного существа?
        Как правило, в конце прошлого и начале нового века в обществе замечается упадок сил в массе людей в связи с усталостью жизни, вызванной сопротивляемостью природного материала, что находит выражение в декадансе как культурном пустоцвете.
        Но тут же, несмотря на скуку жизни среди сытых, в результате обострения напряженной борьбы за свое существование происходит взрыв общественных страстей среди голодных, который приводит их к гибели на  полях мировой или региональной, гражданской войны в качестве «пушечного мяса».
        Со временем вихрь враждебных стихий стихает, и общественная жизнь входит в свои берега и замедляет свой бег в конце века. Наступает новый декаданс и т.д. по сценарию мировой истории.
        Таков цикл исторической жизни людей, который раз за разом повторяется. Он состоит из трех тактов: напряжения (возбуждения, ускорения, интенсив), расслабления (торможения, инерции, экстенсив) и смешения с последующим исчезновением. Затем снова цикл повторяется с инициации. Первый т-акт простой, интуитивный, активный, положительный, второй такт сложный, пассивный, аналитический, отрицательный, третий такт, казалось бы, синтетический, единящий, но нет, ибо для синтеза нет уже силы, поэтому он смесительный, нейтральный, приводящий к гомеостазу. Противоречие между положительным и отрицательным противоположными тактами как зарядкой и разрядкой не разрешается, не «снимается», а сглаживается, стирается смешением.   


        Поэт сказал. «Нет счастья на земле. Но есть покой и воля». Это поэтическое преувеличение. Не только нет счастья, нет и покоя с волей, ибо есть только «вечный покой» на кладбище да рабье служение на воле.


        Жизнь есть проблема. В жизни любого человека бывают проблемы. Нет жизни лучшей или худшей. В ней есть и то, и другое. Вывод: довольствуйся тем, что есть в тебя. Не может быть как лучшей, так и худшей жизни, чем есть у тебя. Поэтому не придавай ей большего значения, чем она стоит.


        С вечной точки зрения. С точки зрения вечных человеческая жизнь случайна. Это одно из многих воплощений их гения.


        Неизбежное. Главное: не быть раздавленным неизбежным, например, личной виной. Предельным выражением неизбежного является смерть. Смерть есть граница жизни. Что находится за ней? Простой ответ: за жизнью находится не-жизнь. У живого существа не может не возникнуть вопрос о том, можно ли конвертировать не-жизнь в жизнь? Единственная конвертация, которая возможна в случае с жизнью не-жизни, - это модальная конвертация – превращение настоящей не-жизни, некогда бывшей живой, в память о ней, живой.
        Память – это то, что уже сложено. Поэтому главное – не разрушить то, что уже сложено, но сохранить, разумеется, только в памяти. Первой может пострадать как раз память под давлением не-жизни на жизнь посредством смерти. После потрясения наступает слабость. Слабеет жизнь и слабеет память. Человеческая душа опустошается. Жизнь – это полнота, а не-жизнь – это пустота. Не-жизнь заполняется жизнью.
        Другими словами, не-жизнь является оборотной стороной жизни, как беспамятство есть обратная сторона памяти. Человеку невозможно надолго удержаться в жизни. Поток времени смывает человека с места настоящего в прошлое, в котором он теряется. Для того, чтобы не потеряться во времени, человеку дается чувство реальности, кристаллизацией которого является чувство Я. Человек чувствует себя, ощущает, что именно он живет, что он еще живой. Как только он перестает чувствовать себя собой (Я), он умирает, становится не живым, а не-живым, чужим самому себе. Чужое Я – это не другое Я, но не-Я. Не-Я нельзя усвоить и присвоить, нельзя поставить себя вместо него.